"Такой смешной Король! Повесть первая: «Король»" - читать интересную книгу автора (Леви Ахто)

Глава V

Город Журавлей намного меньше Главного города. Потом, когда Король поселится здесь уже постоянно, у него образуются новые дипломатические отношения с окружающим миром, десятилетний сын доктора Килка по имени Арви, человек высокообразованный и всесторонне развитый, объяснит ему с документальной точностью, что население города Журавлей на первое января тысяча девятьсот тридцать девятого года составляло четыре тысячи девятьсот двадцать шесть человек, из них две тысячи сто девяносто девять мужчин и две тысячи семьсот двадцать семь женщин, из чего следует, что женщин больше на пятьсот двадцать восемь единиц. Далее Король Люксембургский узнал, что город Журавлей располагается на территории в две тысячи сто семьдесят шесть гектаров, а спортивная площадка, в окружении замковых валов, занимает пять гектаров. А население всей Островной земли составляет сорок восемь тысяч четыреста восемьдесят человек.

Эти сведения Арви сообщил Королю для того, чтобы потрясти Его Величество своей эрудицией, но, хотя Его Величество и в самом деле должным образом им восхитился, он все эти сведения тут же позабыл, поскольку на цифры у него, как и у всех королей, исключительно плохая память.

Но это будет еще не скоро. Пока же из первых впечатлений ему стало абсолютно ясно, что Журавли намного меньше Главного города, где полно автомобилей, экипажей, такси, извозчиков, множество народа. В городе Журавлей тихо и спокойно. Автомобилей совсем не видно, громыхают лошадиные повозки, идут редкие прохожие.

«Экипаж» Короля с Алфредом и Манчи проследовал через весь город на окраину, на Закатную улицу, по которой тут же можно выйти из города и идти дальше — в Закатный лес, начинающийся примерно в километре-полтора за городом.

У небесно-синего одноэтажного здания с мансардой Алфред остановил экипаж. Открылись невысокие дощатые ворота, пропуская их во двор. Двор был один на два дома: с левой стороны стоял похожий дом, только коричневый.

Ворота открыл хозяин — высокий, сутулый старик с лысиной, обрамленной седыми клоками волос, лицо у него было продолговатое, на нем выделялись нос с горбинкой и кривой и серые внимательные глаза. Этот человек и был Карл Тайдеман, старый холостяк, проживающий с сестрой, старой девой, на мансарде синего дома. Что касается сестры, ее в городе знали лишь как Тайдеманиху — скупую крохоборку, самого же Тайдемана все называли просто Карла.

Карла, по-видимому, был человеком любознательным, он не отходил от прибывших и, видя, что Алфред не собирается сгружать привезенные ящики, спросил догадливо:

— Наверное, в мастерскую? — он кивнул на ящики.

— Инструменты, — подтвердил Алфред.

— А мебель когда привезете?

— Мебель сделаю сам, Карла, — ответил Алфред.

Карла сказал лишь:

— Хе-хе!

На плечах Тайдемана висел неопределенного цвета пиджак, пуговицы на нем были явно от разной одежды. Король долго сомневался насчет его обуви, что это — ботинки или туфли?

— Здесь и будем жить, — сказал Королю Алфред.

В квартире были три приличные комнаты, каждая примерно в двадцать метров, кухня, чулан, коридор и прихожка; в коридоре уборная, а во дворе дровяной сарай и рядом два каштана. За сараем находился сад, и Король… как будто заметил в нем вишни, а может, и не заметил, это он потом уточнит. Далее… Далее была кузница, которую последние двести лет никто не открывал и никто не знал даже, чья она. Снаружи она была такой, какой и положено быть кузнице — черная от сажи, хотя самой сажи здесь и в помине не было. Окна забиты, на высокой двери здоровенный висячий замок. К кузнице, а именно к висячему замку, и привязал Манчи Серую, лошади все равно, к чему быть привязанной.

Король, естественно, вертелся под ногами у взрослых, но выяснить, где же он будет спать здесь, в этом доме, ему не удалось. Ему отвечали однозначно: «Не мешай!», «Отойди!», «Подожди!».

Затем они все покинули дом и направились немного назад по улице Закатной. Впереди шел Карла Тайдеман, затем Король «в карете», сзади плелись Алфред и Манчи. Идти было недалеко, каких-нибудь метров сто. Около белого одноэтажного дома Карла распрощался, а Алфред остановился у двери, которую в похожих домах принято называть парадной. Он спросил Его Величество:

— Ну как? Сможешь прочитать, что написано на этой вывеске?

Короля такое неуважение немного обидело, но он предельно четко прочитал: «Тишлер. Изготовление полированной мебели и струнных музыкальных инструментов».

— Хорошо, — заметил Алфред одобрительно и, обращаясь к Манчи сказал: — Зайдем, посмотришь.

Они вошли в дом. В большом помещении у стен стояли верстаки, на стенах размещались полки для инструментов, в комнате рядом и в большой кухне штабелями лежали доски, тонкие и потолще, струганые и неструганые, фанера, коробки с шурупами, гвоздями, а впрочем, все это Королю было знакомо с того момента, как он себя помнил.

— В этой кухне Хелли вполне развернется, — заметил Алфред Манчи, который как раз изучал мощный, литров на тридцать пять, котел, замурованный в кирпичную кладку с топкой внизу. Манчи вопросительно посмотрел на старшего брата.

— Что она будет здесь разворачивать?

— Белье, — ответил Алфред. — Думаю сделать здесь прачечную.

— В городе уже есть одна, — сказал Иммануэль, — и та простаивает… Что стирать-то здесь собираешься?

— Я лично буду мебель делать, как и делал, — ответил Алфред. — А тебе не мешало бы начать что-то еще соображать, кроме деревенских девок. Здесь будут стирать солдатское белье. Или ты думаешь, что русский солдат в нестираном белье всю жизнь потеет? Или у них есть свои походные прачечные?

Манчи не отличался многословием, не потому, что был очень серьезен, он поговорить любил, но — Алфред справедливо заметил — преимущественно с деревенскими девками.

В таинственном мире столярной мастерской царили приятные запахи древесины и лаков. Королю нравились деревянные формы для изготовления струнных музыкальных инструментов. Готовая мебель всегда стояла отдельно, отгороженная легкой перегородкой из больших фанерных щитов. Так было в Главном городе. Обычно мебели собиралось немного, заказчики старались увезти ее скорее, редко оставляли надолго. А пока сделанная вещь находилась в мастерской, Алфред то и дело подходил к ней, любовался, гладил.

Сколько же надо натирать журнальный стол! — удивлялся Король не раз, наблюдая, как Алфред часами полировал поверхность тряпками и заячьими лапками. Когда же стол был готов, то блестел так, что Король мог видеть собственное отражение, — до чего же было красиво! А самому Алфреду жалко было расставаться с готовой вещью.

Да, он без работы не был. Все у него получалось очень красиво, и люди заказывали шкафы, буфеты, трюмо, столики, стулья — он работал к тому же быстро, а это немаловажно.

Каждый раз, отдавая заказчику готовую мебель, Алфред с Хелли считали эти непонятные деньги. Часть из них, бумажки и круглые железки, Алфред отдавал Хелли на хозяйственные нужды, часть — домовладельцу, но самую большую оставлял себе, чтобы приобрести древесину, лаки, лапки и прочее. Без лапок немыслима настоящая работа, чтобы мебель приобрела зеркальный блеск, — это факт.

В мастерской Королю нравилось возиться в стружках, ему еще нравились шурупы, он ими играл, как с оловянными солдатиками. Но Алфред обычно заставлял его выпиливать лобзиком всяческие фигурки.

— Надо учиться заниматься делом, — говорил он строго.

Он учил Короля читать, приносил ему красивые и интересные книги. Хелли Мартенс не одобряла такое чтение и говорила Алфреду, что ни к чему чересчур загружать мозг ребенка сведениями, осмыслить которые он еще не в состоянии.

Одним словом, мастерская эта Королю понравилась, хотя жить здесь ему не придется, здесь не жили — работали, чтобы жить. Перед домом, который, оказывается, принадлежал все тому же Тайдеману была небольшая круглая площадка с газоном дикорастущей травы, дальше виднелось мрачное здание рыбосклада, мимо него петляла дорожка к яхт-клубу который почему-то называли немецким. Здание яхт-клуба располагалось на берегу небольшого залива на деревянных сваях — двухэтажное, с башенкой. А напротив, через залив, виднелся другой яхт-клуб, названный наоборот — эстонским, вся эта комбинация несколько напоминала Гибралтар, не хватало только пушек на обеих пристанях. Хотя пушки все же были, они стояли — старинные, музейные — по обеим сторонам широкого крыльца пограничного кордона, который начинался прямо у входа на рыбацкую пристань. По обеим сторонам пристани качались на воде моторки, привязанные цепями.

Пахло смолой и мазутом. У рыбного же склада, естественно, рыбой. Когда Король посетил эстонский яхт-клуб, ему пришлось удостовериться, что там, увы, пахло… экскрементами. Потому что яхт-клуб был пуст, все помещения пусты, окна выбиты, но рамы целые. Пустые дома во всем мире, даже если это исторические памятники или молитвенные места, например церкви, обладают притягательной силой для многих, игнорирующих расположенные рядом туалеты, сожалеющих, видимо, о том, что им недоступно обэкскременить резиденцию римского папы или картинную галерею в Лувре — вот было бы шикарно!

Король не вдавался в столь глубокие размышления. Он интересовался более приличными проявлениями жизни.

Как только Его Величество закончил осмотр мастерской, Алфред предложил сходить посмотреть его третью квартиру, у реки. Они вернулись к небесно-синему дому — здесь главная ставка королевской семьи — и пошли в сторону реки (Серую оставили во дворе мастерской). В одном из домов они вошли через широкую веранду в двухкомнатную квартиру. Эти комнаты Алфред приспособил под склад, где собирался хранить всевозможные материалы и сушить готовую мебель, здесь же было разрешено Королю играть в свободное время на веранде с шурупами.

Этот дом тоже являлся собственностью Карла Тайдемана. Несмотря на свою «бедность» — Тайдеманиха вместо юбки заворачивалась просто в кусок мешковины, словно женщина Индии, — Тайдеман имел три дома. Но Тайдемаииха всем своим поведением подчеркивала, что они очень бедны, лазала по помойкам и тащила, словно крыса, к себе домой все, что хоть мало-мальски на что-нибудь могло еще пригодиться, и даже то, что уже не могло пригодиться ни на что. Но три дома у них все-таки имелись, три таких бедненьких дома, а сколько за их аренду должен был платить сам Алфред, это Его Величество не интересовало.

Ему импонировало, что в его личном распоряжении будет целая комната да еще веранда в другом доме с видом на реку Тори.

Нет, река Тори — не Миссисипи, не Волга и не Рейн. Река Тори — это крохотная речушка, которую не найдешь ни на одной карте земного шара. Она берет свое начало где-то в болоте за мясокомбинатом, через какой-нибудь километр ее ширина превышает уже… метр, доходит даже до двух, на подступе к городу Журавлей ее ширина достигает трех метров, а рядом с тем домом, где Его Величество приобрел резиденцию с видом на нее, река местами имеет метров десять — двенадцать в ширину, а глубину — корове по брюхо.

Как они четверо — Король, Алфред, Манчи и Серая — доехали обратно до Звенинога, о том Его Величеству не известно. Он так был переполнен впечатлениями и устал за день, что всю обратную дорогу спал на мешке с сеном в телеге, а приехав домой, был не в состоянии ничего рассказать Хелли Мартенс. Кое-как поужинав, он опять лег спать, и это было разумно, учитывая, что утром ему надо было идти в школу.

Алфред теперь на хуторе У Большой Дороги бывал редко, у него в городе было много работы, он делал мебель. Хелли продолжала шить передники, Король ходил в школу, когда было время — в гости на Сааре, от случая к случаю сам принимал гостей — Элмара и Вилку. Раз в месяц приезжал лощеный господин Векшель получать взносы за «Филипс», зингеровскую машинку и велосипеды.

— А этот Векшель, — поделилась Хелли с Алфредом своими наблюдениями, — очень странный господин.

— Чем он странный? — удивился Алфред.

— Он, словно коммунист, всех богатых порицает. И расспрашивает, кто тут богач, у кого много работников. Осуждает, называет их врагами трудового народа, и ему небезынтересно, как ты к ним относишься. Странно же! А сам-то у богатых и богатству служит…

Хелли Мартенс была озабочена. Алфред задумчиво чесал нос. Такая привычка — чесать нос — напоминала Королю Хуго, его привычку тянуть себя за уши.

— Говорю же, — повторила Хелли, — интересуется, как ты относишься к капиталистам. А я ему объяснила, что для тебя главное — работа, а богатый не богатый — тебе все равно, потому что древесина, политура и шурупы стоят одинаково и для бедных и для богатых.

— А больше его ничто не интересовало? — уточнял Алфред, продолжая чесать нос.

— А еще… Ах да, кого мы в случае чего предпочли бы, чтобы нас освободили — русских или немцев? Я не поняла и сейчас не понимаю: от чего нас надо освобождать? Я сказала, что если это политика… потому что я не понимаю, надо ли нас от чего-нибудь освобождать, так что если это касается политики, то мы этим не интересуемся, мы нейтральные. По-моему, я правильно сказала?

А потом Король заболел. У него было воспаление среднего уха, хотя он совершенно не понимал, почему именно среднего. Алфред работал в городе. Хелли отнесла «Филипс» и зингеровскую машинку на кухню, и Король один на один сражался со своим воспалением. Из города Алфред привозил врача — доктора Килка. Королю делали горячие компрессы, наливали в ухо подогретую борную кислоту и перекись водорода, которая приятно щекотала. Давали и порошки, измеряли температуру, а он все равно болел.

Звениноговские мужики, несмотря на отсутствие Алфреда, в силу привычки, продолжали собираться на хуторе У Большой Дороги слушать «Филипс» и комментировать события. Из кухни до Короля доносились их громкие голоса, и он мог таким образом хоть и воспаленным средним ухом все же уловить информацию о происходящем в мире.

То, что немцы уезжают на новую родину, он знал. А вот зачем финляндский королевский посланник Паасикиви все мотался между Хельсинки и Москвой, этого он не понимал. Посланник как будто ездил в Москву доказывать, что они, финны, держатся договоров и желают мира. А Сталин, которого все называли экспертом по делам Финляндии, поскольку бывал он там, якобы толкует, что Советам необходимо контролировать финские острова и часть Карелии, поскольку они чересчур близки к Ленинграду — на расстоянии пушечного выстрела. Паасикиви прямо и не возражал, но и договариваться вроде не желал, а войско финляндское понемножку-потихонечку расставлял у своей границы. Тогда Россия опять предложила за часть Карелии и некоторые острова такие же куски земли на Кольском полуострове, так финнам же на этом полуострове не нравится. Русские говорят им, что в случая чего они будут их защищать, а финны возражают, дескать, хотим быть нейтральными, а в случае чего сами себя защитим. Тогда министр Молотов намекает финнам, что на них якобы влияют какие-то третьи государства. Но финны все равно не соглашаются уступать или менять что-нибудь, даже говорили, что им самим эта земля у Ленинграда нужна для защиты от России. Это же черт знает, сколько можно спорить!

А Молотов повел теперь вот какую линию: поскольку Советы наладили отношения с тремя балтийскими странами, объявляет он, то и четвертой не мешало бы не валять дурака. А они, финны, валяют. Но король финнов отрицает, что на них какие-то третьи влияют.

Короля Люксембургского вся эта возня, конечно тоже интересовала, хотя эти дела и не имели прямого отношения к его собственному воображаемому королевству, но когда ты лежишь один и слушаешь… А болезнь затянулась. Король вынужден был провести в постели несколько месяцев, почти до самой весны. Изредка его навещала Вилка, но и у собак дел хватает: недаром же тебя кормят, когда на каком-нибудь хуторе имеешь собственную крышу над головой и персональную цепь. Приходили гости к Хелли, чаще других Мелинда. Она приносила ткань, забирала готовые передники, рассказывала деревенские новости.

Например, про Эйнара с Ребра, которого привезли домой в ящике. В этом ящике он как-то повез продавать на ярмарку свинью. Как случилось, что и Манчи, и Антс с хутора Ару, и старый Прийду, и Эйнар уже без свиньи, но с деньгами и лошадью своей очутились в усадьбе Корчма, расположенной у омнибусной дороги в Кангруспина, того никто не объяснял. Единственно установили: когда все они не смогли утихомирить пьяного Эйнара, то затолкали его в пустой ящик, где он продолжал орать, как бывшая в нем до этого свинья. Его якобы обманул кто-то, вот он и бушевал, пока не заснул. Так и привезли его домой в свином ящике и свинячьем положении.

В другой свой приход Мелинда рассказала, как Эйнар в своем саду охотился. Он был азартным охотником. Когда Манчи и Антс ранним утром, запыхавшись, прибежали и сообщили, что видели в его саду зайца, Эйнар схватил ружье и, несмотря на холод и снег, выбежал из дома в одних трусах. Раздались два выстрела, он бабахнул из обоих стволов и ухлопал… свою кошку, к голове которой Манчи и Антс прикрепили заячьи уши и привязали бедную к яблоне.

А в это время в Австрии в Мюнхене в каком-то подвале чуть не ухлопали Адольфа Гитлера, произносившего речь. Ему повезло больше, чем кошке, его ни к чему не привязали, и он за десять минут до взрыва бомбы из подвала ушел.

Но вот жителям Звенинога однажды повезло так повезло: на хутор У Большой Дороги приехал Тайдеман. Можно подумать, что он специально приехал осведомиться о состоянии здоровья Его Величества — так любезно и участливо беседовал с ним, хотя и Алфреду уделил немного времени. Трудно сказать, о чем они говорили и куда ходили вдвоем. Больше всего повезло соседям: коолискому старику, Рямпсли Прийду, нукискому Александру, деду Элмара, который вслед за внуком установил контакты с жителями У Большой Дороги, — столько интересного рассказывал Тайдеман, не хуже «Филипса».

Начал он с сообщения о том, что получил письмо от уехавшего в Германию знакомого пастора из Журавлей. Тот писал из Готенхафена, который раньше был Гданьском, что «вернувшихся» немцев здесь кормят два раза в день, дают горячую похлебку и небольшой кусок черного хлеба, а собственной рукой, как на острове, уже ничего не возьмешь. Туда же, в Готенхафен, ему написала, в свою очередь, дочь из Бремна, что живется ей богато, в довольстве, что лучшего желать не приходится. Рейнгардт обратил внимание на уголок марки, он оттопыривался немного, и Рейнгардт машинально марку сорвал. Под ней увидел тоненько написанную фразу, в которой коротко сообщалось, что жрать нечего и что это — результат англо-французской блокады.

— Да… Вот тебе и гросс Дойчланд! — вздыхали мужики, качая головами. — А еще зовет, приезжайте домой, дорогие немцы…

— А ведь газета убедительно предупреждала немцев — остались последние дни для регистрации на переселение. Если кто-нибудь и теперь не решится, тот сам исключает себя из немецкого народа.

Тайдеман знал, что у Абрука снова стоит «Адлер», чтобы увезти мебель и другое имущество уехавших немцев.

— А много ли их уехало?

Тайдеман считал, что более трехсот человек. Это только с Островной земли.

— А военнослужащие, которые хорошо знали русский язык, устроились там вполне прилично. В немецкой армии. Один бывший полковник, — сказал Тайдеман, — по фамилии Куузик, что означает «сосняк», чтобы скрыть ее эстонское происхождение, стал писать «Кузик» — с одним «у», в результате чего по-эстонски получилось «писун». Так этот полковник получил место охранника в концентрационном лагере в Польше. Однако его жену, еврейку, отправили в другой лагерь — изоляционный… временно. Как неарийку. Одним словом, устраиваются как могут. Неплохо, когда знаешь языки.

— А еще говорили, что русский язык малозначителен, отдавали предпочтение немецкому, английскому… Теперь немцы сами нуждаются в тех, кто знает русский язык.

Потом, как уже повелось в последнее время, разговоры стали крутиться вокруг дел между русскими и финнами. Здесь Тайдеман знал не больше других: что отношения между этими странами обострились, что финны объявили, будто не в состоянии выполнять все требования Москвы, что переговоры оборвались, потому что финский король все ждал, когда его пригласят на новые переговоры в Москву, а Сталин сказал, что не надо, хватить болтать. И Советы отказались от договора о ненападении с Финляндией. Теперь точат ножи.

— И шведам эти советские предложения Финляндии были не по душе, — объяснил Тайдеман, который, оказавшись в положении нового человека, чувствовал себя обязанным участвовать в беседе. — Шведы в этих предложениях видели что-то опасное для своей страны. Все везде всем опасны, всем необходимо от всех защититься, укрепиться…

— Одним словом, чтобы мне, и тебе, и другим жить спокойно, надо друг от друга основательно отгородиться, — это Прийду с Рямпсли подал голос. — А лучше всего отгородиться, если отмахать от другого государства кусок землицы, построить на ней свои оборонительные крепости.

— Да что там с этими кусками возиться, лучше уж как немец — он не куски, а целиком хапает. Вот в газете писали, что и Бельгия и Голландия от него границы свои закрыли на замо́к.

— Что для разбойника замо́к!

Женщины в мужских разговорах участвовали пассивно. Они больше слушали. Но поскольку все эти военные дела касались и их конкретных интересов, то сколько же можно молчать, и они естественно стали возмущаться по поводу того, что петролеум и сахар намереваются выдавать по продовольственным карточкам.

— То ли еще будет, — мрачно изрек нукиский дед. — Как бы тебе и на хлеб норму не установили.

— Ерунда! — воскликнул коолиский старик. — Когда византийцы осаждали Спарту, царь Леонидас запретил свободную торговлю продуктами, и стали их раздавать по нормам: тому, кто сильнее и ловчее, полагалось больше, потому что они были нужны для военных успехов. Чтобы установить, кому сколько положено, метали копья, прыгали через коня, после чего давали пергамент с указанием, сколько кому положено.

— Как хотите, а прыгать через лошадь я не буду, — объявила Хелли, и всем было весело, кроме Короля, лежавшего в одиночестве со своим средним ухом.