"Такой смешной Король! Повесть первая: «Король»" - читать интересную книгу автора (Леви Ахто)

Глава IV

И настал роковой час.

Его разбудили непривычно рано. Несмотря на героическое сопротивление, потащили в кухню умываться, и он, ничего не поделаешь, умылся… На завтрак дали блинчики с медом, и он понял, что спасения не и нет будет — просто так медом не помажут. Это своего рода взятка. Ранец собрали коллективно, уложили тетради, учебники, пенал с карандашами, чернильницу и ручку с пером иридинойд. Одели в тот самый новый костюм в клетку. Затем надели ранец на плечи, и он стал похож на солдата на картинке в учебнике. Если бы он так не волновался, то вспомнил бы сказанное однажды Алфредом: «Настанет день, начнешь и ты тянуть лямку».

Алфред вытащил из чулана велосипед, накачал посильнее заднее колесо, посадил Короля на багажник, велел покрепче держаться, и они поехали. У ворот Ида и Хелли махали вслед белыми платочками, но государственный флаг, кажется, поднять забыли. Король сидел на багажнике онемевший, держался за седло, и его трясло… Не только от дорожных ухабов.

Когда же проезжали мимо Сааре, к ним присоединилась Вилка. Сколько ни жал на педали Алфред, Вилка не отставала — четыре ноги — это все-таки четыре ноги. Король испытывал к ней огромную признательность. Так втроем они и добрались: королевский экипаж впереди, Вилка с высунутым языком сзади. По дороге они обгоняли идущих в том же направлении девочек и мальчиков, ехали через «странные» лесные дебри, приближаясь к Брюкваозеру. Озерцо по форме своей круглое, словно брюква, поэтому и название такое, но находится на дне глубокого кратера, образовавшегося оттого, что однажды ночью в небе на большой скорости столкнулись два черта, один из которых тащил на спине украденную в Египте пирамиду. Она-то и свалилась, врезалась глубоко в землю, и образовалось озеро. Верхушка пирамиды, самый ее кончик, иногда показывается из воды, что в Египте на одну пирамиду стало меньше, а ученые с тех пор беспрестанно ищут ее, все в Египте перекопали, а она здесь, в Брюкваозере. Королю это рассказала Ида, а Иде об этом сообщила ее прабабушка. Так что, должно быть, все верно. Школа же, в которой Королю предназначено было лямку тянуть, располагалась в сотне метров от пирамиды. Белое двухэтажное здание, окруженное садами и хозяйственными пристройками.

Алфред, оставив велосипед, повел Короля в этот кишмя-кишащий детский муравейник. Здесь стоял такой шум, что показалось: в ту ночь, когда столкнулись черти, они не только уронили пирамиду, но и полный мешок чертенят. Королю такое безобразие не понравилось.

Алфред сходил в учительскую и привел тетю, которая велела Королю распрощаться с Алфредом и проводила в класс.

— Домой иди с Элмаром, — крикнул Алфред уходя, — он дорогу знает.

Тетя, показав Его Величеству место в классе, сказала:

— Я твоя классная руководительница. Запомни, школьники должны приходить на уроки с чистыми руками, вот, — она показала свои руки, — как у меня, и белье должно быть обязательно чистое, вот, — она задрала перед носом оторопевшего Короля юбку, демонстрируя толстые незагоревшие ляжки, — как у меня эта нижняя юбка, понятно?

Король молча кивнул. Он думал о другом: надо обязательно научиться ездить на велосипеде. Ему разрешили до начала уроков поиграть и познакомиться с другими ребятами. Элмара не было видно, кругом бурлила дикая, по разумению Короля, жизнь. Словно продолжалась неизвестно когда начатая, никогда не кончающаяся непонятная война, заключавшаяся в разного рода стычках, когда одни задевали или издевались над другими, стремясь показаться более находчивыми, издевались и насмехались по любому поводу — смех, плач, крики, сквернословие, тумаки, подножки, оплеухи, свист, писк, беготня.

Знакомиться с этими горланящими субъектами у Короля не было никакого желания. Он чувствовал себя интеллектуально выше. Он немного покрутился в этом бедламе, вспомнил сказанное Элмаром: «Не нравится, можешь уйти, не раб же ты…»

О нет! Он не раб, он — Король Люксембургский: Элмар прав. Он уйдет. И ушел. Не заблудился. Шел через лес и не боялся. Через час он гордо вошел во двор хуторочка У Большой Дороги, сопровождаемый верным другом Вилкой. А спустя минут десять вся деревня могла слышать, как Алфред, истинный вассал своего повелителя, учил Короля уважать общественные законы и считаться с ними. Вилка сидела в стороне, понуро поджав хвост, уставившись в землю. Хоть и собака, но она вполне осознала оскорбительную чудовищность происходящего.

Всем известно, что даже Наполеон, будучи маленьким, был вынужден терпеть террор взрослых. Тут ничего не поделаешь, потому что это — феномен физиологический. С такими феноменами, как детство и старость, нельзя не считаться, но в первом случае есть утешительная возможность выжидать, поскольку это явление преходящее.

Король это интуитивно понимал и занял выжидательную позицию, зная, что не всегда он будет маленьким. Ему пришлось смириться, и на следующий день с Элмаром Нуки он отправился в школу. По дооге они боролись, выбрав для этого удобное местечко в лесу. Королю пришлось убедиться, что тот, кто повержен страсти коллекционирования вороньих яиц, мало приобретает знаний, но это вовсе не отражается на его физическом здоровье…

— Бороться хорошо, когда сила есть, — объяснил Элмар сочувственно, — но, если ее не очень много, можно боксировать. Я не люблю это… Ты, наверное, в боксе посильнее будешь, ты быстро двигаешься. Тебе бы попробовать с Эдгаром коолинским…

Король ничего не смыслил в боксе, но из разъяснений приятеля понял, что боксировать — это, в сущности, означает драться, нельзя только бить ногой, хотя в Австралии, где боксируют кенгуру, разрешается и ногой, потому что у них нет рук — сплошные лапы. А коолинскому Эдгару дать как следует — дело стоящее.

— Но когда бокс, обязательно должен быть судья — брэк-мэхер. Ты посылаешь Эдгару приглашение, вызываешь его, и кто победит, будет объявлен чемпионом…

Королю все это показалось малоразумным: что означает — послать приглашение, когда надо просто подойти и съездить в ухо. Выдумки! Чтобы драться — приглашение, брэк-мэхер… Решили просто вызвать Эдгара подраться, и все дела.

На следующий день, когда они возвращались из школы, к которой Король стал относиться, как относятся к неизбежному большинство разумных людей, они втроем — Элмар, Король и Эдгар — уединились в лесочке и произвели приличную драку: двое дрались, третий науськивал.

— Правой бей! — орал Элмар неизвестно кому из драчунов. — В глаз ему, что ты смотришь? Ногой! Ногой давай, коленкой в живот! Вот так! Вот хорошо! Падать не надо. Спиной! Спиной-то! Кто же так дер… боксирует! Врежь ему в ж!.. Та-ак! Та-ак!

Элмар крутился, орал и каркал, словно ворон, а два гаврика «боксировали», как австралийские кенгуру, — всеми имеющимися лапами. Но выходило-таки, что Элмар был прав: кое-какое преимущество у Короля отмечалось. У него была разорвана только штанина и нос кровоточил, на противнике же как будто живого места не было, все разорвано, и под глазами уже на месте происшествия стали проявляться приличные синяки. Так что победа была явно одержана.

Когда побитый противник, бегом и плача, удалился «с ринга», победителей стала занимать одна щекотливая мысль: что будет во втором раунде… дома? Правда, мама Эдгара после того, как однажды Алфред пригрозил высечь ее саму, если она еще посмеет вякнуть насчет своего «бедного» Эдгара, жаловаться не пришла. На разбитый же нос Короля Алфред посмотрел иронически и повернулся к ахающей около Хелли Мартенс — узнать относительно ужина.

Вообще-то надо признать, что неприятие Королем школы было, наверное, в какой-то мере оправданно. Ну что это такое, классная руководительница тебе всенародно показывает, что у нее под юбкой! Когда Король дома об этом рассказал, все были шокированы, даже Вилка стыдливо отвернулась.

Учиться в классе, которым руководила дама в белоснежном белье, Королю не было трудно, он был грамотен, намного более развит, чем его соученики. Он умел читать не так, как тут всякие-разные, а по-настоящему, ведь они с Алфредом уже одолели Гарибальди. Это, конечно, несвойственно коронованным персонам — восхищаться Гарибальди, но Король относился с уважением к мужественным людям, а приключения он обожал. Поэтому был признателен Алфреду за то, что тот научил его читать с пяти лет. Причем читать не какие-то сомнительные истории про волка, который якобы съел сразу бабушку и целую ораву козлят, дал себе распороть брюхо, чтобы заменить содержимое в нем камнями…

Король читал настоящие книги, в которых рассказывалось о настоящей жизни. Да, он был грамотен, и он не возражал, когда надо было вместе со всеми петь в классе: «В путь, в путь, журавлята, через леса и просторы, туда, где тепло…» Но, несмотря на грамотность, он из-за незнания некоторых существующих в родной речи слов однажды постыдно пострадал. В этом была виновата и его замкнутость, стремление держаться особняком, он всех сторонился, и это посчитали высокомерием. Возможно, что так оно и было, но… как же иначе?!

Когда кончались уроки и Король шел домой, он, если не было Элмара, шагал в одиночку, в то время когда остальные ребята шли небольшими группами. Стайки девочек, как правило, держались отдельно от мальчиков. Так уж было заведено. Девочкам так было удобнее обороняться от косичкодергателей-хулиганов. Однажды — Элмара опять не было, он был занят поисками вороньих яиц — Его Величество подозвали ребята из старшего класса и послали с поручением к девочкам из одной стайки.

— Ты такой деликатный, тебя они послушают, — объяснили мальчики Королю, — иди и скажи вон той высокой черненькой — видишь? — скажи ей, что она…

Дальше следовал текст комплимента, который Королю следовало пересказать. Король в действительности не был высокомерным и, чтобы доказать это, послушно пошел к девочкам и произнес запомнившиеся слова.

Девочки сперва застыли, внимая оратору, затем загалдели и хором обозвали его дураком. Король решил, что сказал что-то не так, что неправильно запомнил поручение, и вернулся к мальчикам, пославшим его.

Они посмеялись и подсказали Королю другие слова. Когда же он и их передал высокой черненькой, девочки накинулись на него и отдубасили за милую душу. А мальчики из старшего класса хохотали вовсю и тоже обозвали Короля дураком. Он настолько разочаровался в людях, что даже встретившей его Вилке впервые в жизни дал пинка.

Как про эти «ученые комплименты» стало известно Алфреду, никто не знает, но на этот раз, когда Его Величество осваивало очередной урок, Вилка затрусила прочь, поджав хвост, выражая тем самым бесконечное негодование.

Однажды опять было воскресенье. Король вышел пораньше, как всегда, и на омнибусной дороге увидел невиданную картину: нашествие марсиан. Со стороны Сухого Места в направлении города Журавлей двигались колонны. Казалось, они были бесконечными. У Короля дух захватило от открытия: как много на свете марсиан! Столько много живых существ сразу он видел впервые, здесь их было даже больше, чем коров на пастбище богача на хуторе Спиногора. Марсиане были не на велосипедах, а шли строем. У них были винтовки и ранцы, но не такие блестящие, как у того, кому он приносил напиться. Все они были в пыли и, как показалось Королю, очень устали. Видно, много прошли, и Королю подумалось, что, пожалуй, нелегко быть марсианином.

— Они от самого Сухого Места пешака идут, — услышал Король голос Элмара, который подошел незаметно. — Всю ночь идут, — сказал Элмар. — Меня мама ночью разбудила… Ну не меня — отца, и я проснулся. Мама сказала: «Русские идут». Сначала обоз шел, лошади, пушки везли, они пушки только ночью везут, понятно? А днем пешие идут или конные, эскадроны, слышал о таких?.. Вот и они!

Действительно, показался большой отряд на лошадях. Они шли галопом, вся омнибусная дорога была окутана облаком пыли, с полчаса шли конные, потом пошли большие зеленые фургоны и повозки, запряженные пароконной тягой, затем опять пешие, и конца им не было видно.

— А почему они идут? — спросил Король. — Куда?

Ему вспомнилось, как деревенские «политические обозреватели», приходившие к Алфреду послушать приемник «Филипс», обсуждали и прогнозировали европейское будущее, что большие государства якобы будут ликвидировать маленькие, и Король долго ломал голову над значением слова «ликвидировать», пока из различных наблюдений не заключил, что ликвидировать — значит сожрать, как саареская свинья сожрала лягушку — она и квакнуть не успела. Мелькнула мысль: в деревне, наверное, и не знают еще. Захотелось тут же побежать в Звенинога и орать во все ворота, что, наверное, будут ликвидировать Островную землю, потому что большие государства решили ликвидировать маленькие, а немец уже сожрал Чехословакию и неизвестно, как будет с Люксембургом, а теперь уже и на острове, но… как побежишь, когда невозможно оторваться от зрелища на дороге, неизвестно, когда такое опять увидишь.

Они с Элмаром помчались на Нуки и взобрались на чердак. Оттуда хорошо просматривалась дорога. Пылевые тучи на ней еще более сгустились, пошли грузовые автомобили, совсем не такие, какие Король видел в Главном городе, а маленькие, на них сидели зеленые кузнечики, солдаты. Весь этот поток, как река, плыл в сторону города Журавлей, где в это время находился Алфред.

Людей у дороги собралось много. Женщины обсуждали внешность солдат, стремясь различить офицеров. Мужики молчали. Да и что скажешь, когда ничего не знаешь и еще меньше понимаешь. Идет себе войско — и все тут. Не наше войско. Но у нас столько войска, наверное, и нет. Алфред, когда «Филипс» слушали, так именно и сказал, что у нас хватает войска только границы государства охранять, а больше не надо, оттого что у нас нейтральное государство. Король тогда же подумал, что Чехословакия, видать, не была нейтральной, раз ее ликвидировали немцы.

Король так понимал: нейтральное государство ничьей стороны не держится, так что другие вокруг него пусть делают что хотят — это его не касается, значит и в нейтральную страну никто не имеет права соваться. Но Короля все-таки беспокоил вопрос: если нейтральное государство маленькое, кто же проследит за тем, чтобы какое-нибудь большое государство, не считаясь с нейтралитетом, его не «ликвидировало»? Вот я, подумалось Королю, маленький, но если кто-то большой меня обидит, то Алфред наверняка меня защитит или другой взрослый. Но как бывает в таких случаях с государствами, Король не знал. В то же время, подумал он, его, допустим, будут обижать, а взрослых поблизости нет, только одни маленькие, тогда как? Если все нейтральные? Значит, побьют. А все будут вокруг отворачиваться и делать вид, что их это не касается — они нейтральные. Потом побьют кого-нибудь из них, и Король тоже отвернется, потому что и он тоже нейтральный. Так и будут большие бить маленьких поодиночке, а они… нейтральные. Что-то Королю такая картина не очень нравилась.

Войско шло целый день и еще целую неделю. А в газете «Наша Земля» напечатали объявление такого содержания: «Власти информируют, что при прохождении советских войск, во избежание недоразумений, гражданам запрещается приближаться к дорогам, собираться на площадях и улицах, где проходят войска. Запрещено фотографировать и вообще носить с собой фотоаппараты».

В ближайшую субботу во время очередной стрижки мужиков текущие события, естественно, разбирались, и Королю стало известно, что Островную землю ликвидировать не будут, что на ней будут советские базы, а также на соседнем большом острове и на Большой земле в Палдиски и что русские имеют право базировать свои гарнизоны, что такой договор подписали в Москве наш министр и Молотов, что договор действителен десять лет и в это время Россия окажет военную помощь Эстонии, а Эстония — России… А стоимость аренды баз будут еще обговаривать отдельно. А на острове Фиджи в это время учредили первое вегетарианское общество.

Мелинда привезла Хелли Мартенс заказы женщин из Праакли на фартуки и тоже сообщила новость; на берегу полуострова Сырве тайно высадились шестнадцать евреев из Чехословакии; четырнадцать мужчин, одна женщина и десятилетняя девочка. Их поместили в тюрьму до выяснения. Эта новость была, несомненно, интересной, но больше волновали слухи насчет того, что петролеум станет дороже, а сахар будут продавать по продовольственным карточкам. По этому поводу старик из хутора Кооли (который в молодости был якобы школьным учителем, оттого, наверное, и хутор у них называется Кооли — школы) объяснил:

— Это не ново, еще три тысячи лет назад в Египте были карточки на одежду и питание. Каждый египтянин имел папирус, где жрецы записывали, что ему причитается. А в Вавилоне в пятьсот тридцать пятом году до нашей эры, когда византийцы окружили город, каждого жителя измеряли и на дощечке обозначали его длину; кто был выше — получал больше. Подделка «документов» каралась смертью. В Афинах когда-то продовольственными карточками служили мраморные плиточки. Афинские матроны сопровождались служанками, которые несли плиты, и, говорят, в Греции мраморные плиты никогда не были столь ценимы; однажды бабы в очереди поссорились, ссора перешла в побоище, и тогда столько побили «продовольственных карточек» — вся улица была в мраморных осколках.

Алфред и Хелли между собой постоянно говорили о городе Журавлей, о том, как они там будут жить. Алфред договорился с Тайдеманом, и тот, ввиду сложности наступившего времени, непредсказуемости, сдал Алфреду помещения в трех домах, которые все удачно располагались на Закатной улице, вблизи друг от друга, если учесть, что Закатная улица не очень большая, едва наберется метров восемьсот. Пока Алфред в этих домах производил небольшой необходимый ремонт, Хелли и Король оставались на хуторе в деревне Звенинога. Было решено переселиться на следующий год, когда начнутся летние каникулы в школах, чтобы не причинять беспокойства Его Величеству в процессе его образования.

В это время началось почти добровольное переселение немецких подданных в великую Германию. Германский фюрер, как установил Король через звениноговских мужиков, призвал всех граждан немецкой национальности на родину, самолеты которой успешно уже бомбили польские города. И звениноговские граждане гадали теперь, на кого пойдет немец дальше.

Англичане и французы, говорили мужики, пришли к заключению, что немца можно остановить только силою. Но какой? Ведь и советские войска перешли польскую границу, чтобы защитить жизни украинцев и белорусов в Полоцке и Каменец-Подольске, и звениноговские мужики не в силах были объяснить происходящее поскольку между Советами и Польшей тоже существовал Пакт о ненападении. Теперь же выходило, что Советы помогали немцам против поляков, а те, конечно, выдержали. Еще бы! Такого никто не ожидал![2]

Когда же фюрер позвал немцев домой, многие повели себя очень странно: одни немцы заявили, что они эстонцы, а другие же — эстонцы — что они немцы. Двадцать немцев, заключенных в тюрьму, захотели ехать на новую родину. На что, спрашивается, они там нужны? Семьдесят сумасшедших из Сеевалди тоже решили увезти. А они на что? Разве на фатерланде совсем перевелись психи и жулики? Заключенных свозили на пароход под конвоем, а некоторым еще сидеть да сидеть… Больше половины из этих «немцев» не знали и трёх немецких слов…

— Будут ли заключенные на «Бременхавене» (название парохода) свободно гулять или их закроют в трюме? — вот что интересовало одних звениноговских политических аналитиков.

— Это дело самих немцев, — определили другие.

Сумасшедшие будто бы не совсем охотно соглашались переселяться. «Хотим умереть в Эстонии», — заявляли они, а про зов фюрера и слушать не хотели, плакали, умоляли: «Мы здесь родились, жили и умереть хотим здесь». Они падали на землю и орали, что не нуждаются в новой родине.

Из домов престарелых люди также отказывались уезжать, даже отказывались от денежных пособий, лишь бы позволили остаться. Психи скоро успокоились, полагали, за счет успокоительных уколов. Арестантов привозили в порт в полицейском автофургоне, за исключением более именитых уголовников, которые прибывали в частных легковых автомобилях.

Некоторых психов несли на руках — для чего такие фатерланду? Встречавшие заключенных на пароходе немецкие криминалисты объявили о том, что заключенные и в Германии будут сидеть. Спрашивается, не все ли им равно, где сидеть?

Однажды исполнилось давнишнее желание молодого Короля: его повезли наконец в город Журавлей, о котором он уже был наслышан. Это стало возможным благодаря тому, что единственно воскресный день был удобен Алфреду для перевозки в новую мастерскую ящиков со столярными инструментами.

Встали рано. В четыре часа утра во двор заехал Манчи на Серой, впряженной в знакомую телегу. Где же Вилка? Ее, оказывается, пришлось временно посадить на цепь. Погрузили три продолговатых ящика, на них и устроился Король. Алфред с Манчи пошли пешком. Когда они уставали, то садились сзади на ящик передохнуть. Когда Король подслушивал разговоры мужчин Звенинога, было интересно и познавательно. Когда же между собой говорили Манчи с Алфредом, ничего интересного для уха Короля не было — о делах деревни, о ее жителях, которых Король и не знал совсем, ведь он и родственников своих отсутствующих не знал и не имел о них никакого представления. От Звенинога до города Журавлей восемнадцать километров — два часа лошадиного хода, когда она триста метров шагает не спеша, затем, получив по заду прутом, двести трясется мелкой рысцой.

Немало времени отнимали у лошади проезжающие маленькие русские грузовички, которые ей не нравились, она их не признавала и привыкать к ним явно не хотела — шарахалась, словно молодая, в стороны, в глубокие канавы, так что при приближении машины Манчи останавливал Серую и держал за узду, отвлекал ее разговором про саареский клевер. Но так или иначе, а к часам восьми утра они въехали на возвышенность Тахула, от которой до города Журавлей оставалось километра четыре. С этого места город уже хорошо просматривался. И Король увидел выделяющиеся над общим фоном города две старинные башни старого замка в зеленом воротнике деревьев. Вскоре въехали в город, но журавлей нигде не было видно, на улицах тоже было мало; перед ними в город въехали другие повозки, громыхая железными ободками колес о булыжную мостовую.

Алфред и Манчи обратили внимание на повозку впереди.

— Это же наш барон с Брюкваозера, — сказал Манчи, — помещик, хозяин брюкваской усадьбы. Куда это они? Старик уже лет двадцать никуда из имения не выезжал.

Да, конечно, экипаж, на который указал Манчи, отличался от обычных повозок Островной земли — он не гремел, а катился мягко, его колеса были обтянуты резиной, и был он длинный да широкий, с мягким сиденьем, на котором восседал седой старик и кто-то помоложе рядом.

Короля ни старик, ни экипаж не занимали. Он с интересом разглядывал бронзовое изваяние солдата с саблей в руке, револьвером на поясе и флагом за спиной. Затем стал переживать за кошку, которая пыталась поймать голубя. Кошка нравилась Королю гибкостью и легкостью, когда прыгала, но голубь был тоже не дурак: вроде еле ковылял, но всегда успевал отлететь вовремя.

Впереди едущие повернули налево, и Манчи сказал Алфреду:

— Поедем посмотрим, интересно все же.

Алфред нахмурился, что означало: некогда ему пустяками заниматься, но тем не менее они поехали налево. Манчи и Алфред знали, а Король — нет, что едут они в порт, расположенный на маленьком полуострове, называющийся Ползучим. Король не знал также, что здесь происходила переправа немецких переселенцев на огромный пароход, стоявший на рейде за островом Абрука. Король не знал еще, что из себя представляет Абрука, но догадался, что здесь-то и жил повелитель ланьего народа, чью шкуру набили и выставили в музее.

Утро было прохладное. Они поехали по открытой всем ветрам дороге, по сторонам которой расстилались низкие кусты можжевельника. То там, то сям возвышались огромные валуны. Они доехали до низких зданий складов, и здесь Короля приветствовали тучи чаек кричавшие свое неизменное «кай-як», словно этим единственным словом можно рассказать на их языке обо всем на свете.

Король с жадностью всматривался в море и ничего другого поначалу не замечал. Море, как и всегда, его особенно волновало. Оно было удивительно красивым, освещенное утренним солнцем. Белые гребешки на волнах и тяжкие вздохи прибоя были ни с чем не сравнимы.

На пристани оказалось множество народу. К причалам были пришвартованы корабли, но не такие большие, как те, которые однажды Король увидел в порту Главного города. А людей — мужчин, женщин, детей — все прибывало. С чемоданами, тюками, мешками. Здесь же были таможенники и полицейские.

Алфред поставил свою повозку так, чтобы не мешала прибывающим. Они втроем сидели на телеге и молча смотрели. Король ничего не понимал.

— Что это? — обратился он к Алфреду. — Это базар?

В Главном городе он бывал на базаре, там было много народу и стоял гомон, но вместо чаек там были воробьи и голуби.

— Смотри и не мешай, — ответил Алфред не очень весело и добавил: — Люди уезжают, вот что это.

Конец пристани был отделен веревкой, за нее проходить разрешалось только чиновникам и уезжающим. Таможенники и полицейские занимали места у столов, к ним подходили люди с вещами.

— Кто самовольно зайдет за веревку, тот уже в Германии, — предупредил констаабель (констебль). Все стали опасливо сторониться веревки.

— Вчера большинство уже погрузилось, — неизвестно кому говорит, приостановившись около них, незнакомый дядя. Почти на руках пронесли старушку, какой-то толстый мужчина подал таможеннику огромный бидон литров в тридцать. Таможенник заглянул внутрь, понюхал.

— Простокваша! — констатировал он.

Бывший владелец поместья Брюква тащит с трудом большой ящик. На нем можно прочитать надпись большими буквами: Аренсбург (город Журавлей) и барон… Затем его фамилия уже меньшими буквами. Некоторые тетки стараются до вскрытия своих чемоданов предупредительно информировать таможенников о содержимом: «Взяла побольше мяса, бутербродов, поди знай, сколько продлится этот рейс». Специалисты по металлам взвешивают золото, серебро, спорят о нормах ценностей.

— А это бывший городской советник, — комментирует тот же дядя.

Возле кучи чемоданов грустно стоит бывший советник, кто-то к нему обращается:

— Как настроение?

— Такое, что хоть в море прыгай, — отвечает советник мрачно.

— Известно что-нибудь о будущем?

— Ровно ничего, кроме одного: этот рейс наверняка состарит меня лет на сто…

Молодая женщина в слезах обнимает уезжающего мужа.

— Почему она плачет? — спрашивает Король.

— Потому что остается, — отвечает Алфред. — Она не немка, и ее фюрер не хочет, а он — немец.

— Вчера четырехгодовалую девочку мать оставила на скамейке, — рассказывал дядя, стоявший рядом, — сама побежала за забытыми документами. Девочка орала, пограничник ее убаюкивал, потом немецкие медсестры с парохода увезли ее на корабль. Мать объявилась только вечером, ее муж остался здесь. Ну и трагедия была! Как они расставались!..

Многие переселенцы из бедных, чаще слышен эстонский, даже русский язык, чем немецкий…

— А многие немцы перед отъездом тут долгов понаделали… в магазинах все в кредит покупали.

Капитан небольшого пароходика «Кассари», доставляющего уезжающих на «Адлер», который на рейде у Абрука стоит, облокотился на поручни трапа. Ему кричат:

— Как поход?

— Как у евреев в Палестину, — рокочет тот в ответ.

Какая-то барышня рыщет среди чемоданов, кошелек потеряла. Наконец гудок прерывает суету. «Кассари» увозит очередную партию уезжающих. Лица людей, смотрящих на берег с «Кассари», покрывает тень отрешенности, возможно, даже обреченности. Люди, наверное, вспоминают прожитую на острове жизнь, переживания, радость и горе, которые роднят их с прежним. Но вдали темнеет силуэт «Адлера»…

«Кассари» подобрал концы. Стоявшие на палубе люди машут платками, мужчины сняли шляпы. Пароходик все больше отдаляется, и вдруг слышится песня, уезжающие нестройными голосами поют: «Родина, милая, здесь родился я…» Эстонский гимн.

И так до позднего вечера.

— Поехали, — сказал Алфред тихо, отвязывая от цементного столбика Серую.

— Интересно, как там в Германии? — Манчи мечтательно смотрит вслед «Кассари». Король тоже был бы не прочь совершить поездку на большом немецком параходе, но он благоразумно молчит о своем желании. Они выезжают на дорогу, чтобы возвратиться в город.