"Осколки нефрита" - читать интересную книгу автора (Ирвин Александр)

ПРОЛОГ

В час полуночный заняли боги места свои вокруг теотекскалли, божественного очага. И горело пламя на этом месте четыре дня… и так говорили боги Теккистекатлю: «А теперь, Теккистекатль, войди в огонь!» И приуготовился он низринуться в огромный костер. И почуял он жар великий, и убоялся. Убоявшись, не осмелился кинуться, но отвернулся… И четырежды пытался он и четырежды отступал. И тогда обратились боги к Нанауацину, Покрытому язвами, и говорили так: «Ты, Нанауацин, ты попытайся!» И по велению богов приуготовился он, смежил очи, ступил вперед и низринулся в пламя. И слышен был треск великий — то воспылала плоть Нанауацина. И узрел Теккистекатль, как пламя пожирает Нанауацина, и тоже низринулся в огонь. И когда их обоих поглотило великое пламя, воссели боги в ожидании возвращения Нанауацина; и не ведали они, в какой стороне он появится. Долгим было ожидание их. И вдруг стали небеса багряными, и озарился мир лучами восхода. И преклонили боги колена в ожидании восхода Нанауацина, Дневного Светила. И озирали они окрест, но не ведали, отколе явит он лик свой. Брат Бернардино де Саагун, «Сотворение Пятого солнца»

Ицкали, 11-Змея — 15 декабря 1835 г.

Люпита сидела на корточках и вглядывалась в треснутое окно подвала. Порыв ледяного ветра пронесся сквозь дворик, разделявший жилые дома, похожие, как близнецы. В воздухе закружились обрывки газет и снежная крупка. Люпита задрожала и плотнее запахнула костлявое тело в яркую мексиканскую шаль.

Земля дрожала, словно в предвкушении. Снег, засыпавший двор, складывался в фигуры. Еще совсем недавно здесь хлюпал заболоченный пруд. Интересно, как духи воды отнеслись к заговору, который Люпита наложила на земляной пол подвала? Призраки ненавидели нагвалей вроде Люпиты, хотя только с помощью волшебства нагвалей мертвые могли проникнуть в мир живых. Поведение духов не подчинялось логике; в этом заключался источник их силы — и их опасность для Люпиты.

— Тише, Кролик, — прошипела Люпита.

Точтли, Кролик на Луне, сегодня злился и завидовал: нервничал из-за того, что Шиутекутли проснулся, чтобы следить за колдовством Люпиты. Когда Древний бог просыпался, Кролик начинал болтать без умолку. Люпита глянула на луну и отвернулась. Она чувствовала на себе взгляд Древнего бога и боялась этого взгляда — как может бояться только нагваль, который использует магию одного бога, чтобы служить другому.

Маленькая девочка перешагнула порог комнаты с земляным полом. Следом, с ведром горячей воды, дырявым полотенцем и куском хозяйственного мыла, вошла мать девочки. Люпита внимательно следила за их ногами и с облегчением вздохнула, когда ни одна из них не наступила на участок земли возле порога, где четыре года назад Люпита зарыла пуповину девочки.

Когда женщине подошел срок рожать, Широкая Шляпа велел Люпите оставаться поблизости и под страхом смерти запретил использовать любые лекарственные средства для ускорения родов. Он сказал, что роды продлятся недолго; если Люпита не успеет принять младенца и произнести благословение, то солнце зайдет еще пятьсот двадцать раз, прежде чем все знаки снова соединятся должным образом. Люпита заранее подготовилась, и когда время пришло, старая повитуха была на месте. Головка девочки прорезалась меньше чем за час до пробуждения солнца, в самое священное для Тлалока время, и Люпита поняла, что Широкая Шляпа недаром настаивал на предосторожности. Если бы он наверняка знал, где захоронил себя чакмооль… Она прошептала нужные молитвы и проскользнула в подвал с пуповиной в руках.

Люпита предпочла бы отказаться от этого поручения. Все время, пока она сворачивала бугристую пуповину и выкладывала вокруг нее узор из алого и черного песка, Люпита чувствовала на себе неотступный взгляд детей Тлалока. Шиутекутли тоже наблюдал за ней, а Древний бог обладал достаточной силой даже в день, посвященный его врагу Тлалоку. Силы двух богов уравновешивали друг друга, как два полюса магнита, и то, что усиливало одного из них, придавало сил и другому; в противном случае мир уже давно бы разлетелся в пыль и людей съели бы обезьяны. Древний бог хранил огонь, а Тлалок проливал воду с неба и выносил ее из-под земли. Противоборство богов придавало миру цельность.

«Никогда не влезай в дела богов», — подумала Люпита. Но куда деваться? Придется использовать магию огня в интересах Тлалока. Люпита постаралась сосредоточиться на предстоящем деле. Девочка с рождения принадлежала Тлалоку, и Люпита должна была лишь забрать ребенка так, чтобы убедить отца девочки в ее смерти.

Закопав пуповину, Люпита сказала Широкой Шляпе, что волшебство продержится четыре года; после этого пуповину нужно будет выкопать и возобновить заклинания, иначе магия ослабнет. Девочку могут увезти в другое место, или кто-нибудь еще — другая маленькая девочка, особенно рожденная в священный день, — может наступить на это место и освободить мосиуакецке, огненные души женщин, умерших при родах. Мосиуакецке всегда жаждали новых душ, именно поэтому беременным женщинам следовало держаться подальше от огня.

Широкая Шляпа и не подумал успокаивать Люпиту: велел присматривать за девочкой, а сам уехал в очередное путешествие — на запад и на юг, в постоянных поисках чакмооля. Люпита знала, что чакмооля ему не найти. Если колдовство сегодня сработает и мосиуакецке правильно обожгут девочку, то чакмооль сам его найдет.

Девочка встала в корыто. Было просто безумием мыться среди зимы, но женщина настаивала на том, чтобы они купались каждый вторник. Этого требовал ее бог по имени Миллер.

И на том безумие не кончалось. Сегодня вечером рука Шиутскутли будет направлять события, и кто знает, что еще приключится; может быть, он не позволит использовать его мосиуакецке для целей Тлалока. К тому же, словно Кролик затеял одну из своих шуток, мать девочки носила второго ребенка, хотя ни муж, ни она сама об этом не подозревали.

Человеческие фигурки возникли из снега и затанцевали вдоль рамы подвального окна. «Снег — это вода, — подумала Люпита. — Тлалок знает, что здесь происходит». Она плюнула на фигурки, и они развалились.

Джейн, так зовут девочку, Джейн Прескотт родилась в день 1-Дождь в первом месяце сезона дождей Токскатль, в последний час перед рассветом за одиннадцать лет до окончания цикла. Четырежды посвященная Тлалоку, тому, кто заставляет все расти. Мать девочки звали Хелен.

«Нанауацин, приносящий рассвет», — монотонно бубнила Люпита себе под нос, наблюдая, как Джейн встала в корыто и подняла руки над головой. Мать сдернула с нее платье, и Люпита увидела, что девочка большая и крепкая — как и положено быть той, кто тесно связан с Тлалоком. Джейн дрожала и переминалась с ноги на ногу, пока мать не вылила воду ей на голову. Тогда девочка села в корыто и стала мыться, а мать стояла перед зеркалом, расчесывая волосы.

Люпита снова посмотрела на недавно вскопанный участок земляного пола у входа. Она постаралась утоптать землю и присыпать ее сверху пылью, чтобы полоска размером в квадратный фут не бросалась в глаза, однако, на взгляд Люпиты, вскопанный участок выделялся, словно свежая могила. В принципе это было не важно, потому что Люпита уже выкопала талисман и перезахоронила его с новым узором из киновари и угля, но второго такого шанса не будет. Широкая Шляпа ни за что не простит ей неудачу, а на мосиуакецке нельзя положиться, даже когда они связаны должным образом. Они легко находят слабинку в любом колдовстве и размножаются как кролики. Да и кто знает, что взбредет на ум Древнему богу?

Люпита подняла взгляд на луну, которая висела в ледяной ночи, словно круглый белый нефрит. «Слышишь ли ты, что я говорю о тебе, Кролик? — подумала Люпита. — Не обижайся».

Английский сбивал ее с толку, да и испанский тоже. Надо не забыть произнести заклинание на древнем языке. Как только мать приблизится к полоске земли, где закопана пуповина дочери, наступит самый подходящий момент. «Не бойся, женщина», — думала Люпита, держа руку на стоявшей у ног сумке.

От сумки исходило тепло, и по замерзшим пальцам Люпиты побежали мурашки возобновляющегося кровотока. Хелен отступила от зеркала и приблизилась к занавеске, колыхавшейся в дверном проеме.

«Сегодня вечером ты умрешь, словно при родах, и отправишься в Дом Солнца», — подумала Люпита.

И тут случилось несчастье. Занавеску отнесло в сторону, и в подвал влетела девочка-негритянка примерно одного возраста с Джейн. Ее огромные черные глаза искали туалет, и она с размаху наступила босой ногой прямо в центр перезахороненного талисмана.

Пол взорвался под ногой, столб пламени взметнулся до самого потолка и испепелил девочку, осыпав искрами Джейн и ее мать. Женщина закричала и сорвала с шеи горящий шарф, хлопая себя по спине и голове. Башмаки и подол платья занялись пламенем, и, падая на колени, она бросила Джейн полотенце. Вокруг него взметнулся рой мосиуакецке — размером с булавочную головку каждая, — превращая ткань в дымящиеся обрывки, повисшие в воздушном вихре.

Джейн, окаменев, стояла в корыте — ее вопли жутко звучали в унисон с криками матери. Вода в корыте закипела и стала выплескиваться через край, с шипением заливая трясущийся пол. Хотя ни одна из мосиуакецке не прикоснулась к девочке, кожа на ее лице и спине почернела.

Люпита отшатнулась от окна — перед глазами все кружилось от страха, а в голове внезапно затараторили капризные голоса. «По крайней мере, колдовство сработало, как ему и полагалось», — рассеянно подумала Люпита; ожоги на теле девочки уже складывались в узор.

Однако мосиуакецке яростно отказывались ей подчиняться. Похоже, у Шиутекутли были свои виды на девочку.

Маленькая негритянка дала мосиуакецке именно то, что им требовалось, — обнаженную плоть на поверхности земли, связывавшей их. Они освободились от наложенного на них Люпитой заклятия и теперь вопили и свистели со злобным торжеством. Пламя уже загорелось в окнах первого этажа. Люди из дома напротив заметили пожар, скоро здесь соберется толпа.

При мысли, что может потерять девочку, Люпита запаниковала. Она выбила стекло и схватилась за деревянную раму, не обращая внимания на вонзившиеся в пальцы осколки. Потянула изо всех сил и рывком распахнула окно.

В лицо полыхнуло волной жара.

— Джейн! — закричала Люпита, перекрикивая треск огня.

Платье и волосы женщины уже занялись, когда она вытащила вопящую девочку из корыта и обернулась на окрик. Сделала шаг к окну — и шнурки на ее башмаках в мгновение ока вспыхнули огненным кружевом.

Люпита протянула руки к испуганной женщине:

— Давай сюда Джейн!

Мосиуакецке кружились вокруг головы Хелен, сжигая остатки волос и опускаясь на шею. Горячий ветер вырывался из разбитого окна, заглушая прерывистые вопли девочки, и духи роились в этом потоке воздуха, взлетая под самую крышу — некоторые задерживались в бельевых веревках и на подоконниках, остальных уносило ветром на юг.

Хелен подняла Джейн к окну, и Люпита увидела, что мосиуакецке забыли узор, который она старательно выложила на песке. Тело девочки покрывали черные и красные пятна, волосы сгорели, а одно ухо расплавилось в бесформенный комок.

— Найди Арчи! — закричала Хелен, и тут же одна из ее бровей превратилась в крошечный завиток дыма. Цепочка мосиуакецке вылетела из окна, опалив волосы Люпиты. — Найди моего мужа!

Кожа на руках Хелен уже пошла волдырями, когда Люпита подхватила Джейн под мышки и вытянула через окно наружу. Всего несколько мосиуакецке осталось в подвале; они прожигали черные полосы в теле Хелен, и Люпита слышала их голоса в своей голове: «Она? Это она? Я думаю… другая девочка… она пойдет с нами!»

Хелен встретила взгляд Люпиты широко раскрытыми глазами. Она тоже слышала голоса! Хелен открыла рот, — какие у нее красивые, крепкие зубы, — и последние мосиуакецке радостно ворвались ей в горло.

С захлебывающейся плачем девочкой на руках Люпита повернулась и побежала прочь сквозь собирающуюся толпу. В оставшемся позади дворе слышалось безнадежное покряхтывание колонки. Каждый раз, закрывая глаза, чтобы сморгнуть залепляющий их снег, Люпита видела обреченный взгляд матери.


Легкие горели от ледяного воздуха. Люпита скорчилась в защищенной от ветра подворотне на Малберри-стрит, напевая успокаивающий заговор, пока вопли ребенка не перешли в дрожащие всхлипывания. «Ты устала, уморилась, спи, малютка, отдыхай. Спи, моя жемчужинка, перышко кецаля». Люпита нежно укачивала Джейн, не забывая зорко оглядывать улицу, — не появятся ли Маскансисил или его соплеменники. Мосиуакецке так разошлись, что любой следопыт на расстоянии ста миль наверняка обнаружил бы колдовство. Маскансисил уж точно заметил неладное; придется покинуть город, как только она закончит дела с Широкой Шляпой.

Люпита допела благословение повитухи, пользуясь случаем дать передышку старым ногам, прежде чем отправляться на встречу с Широкой Шляпой. «Кто знает, хоть ты еще и совсем маленькая, Создатель, Тот, кто заставляет все расти, может призвать тебя к себе. Может быть, ты просто отойдешь у нас на глазах».

Люпита все еще слышала болтовню мосиуакецке — теперь голоса доносились с юга. Нужно их обуздать, пока они не сожгли дотла весь остров или не навели на нее Следопытов, но сначала она должна передать девочку Широкой Шляпе. В любом случае духи не могут двигаться против ветра, и вряд ли поблизости есть Следопыты. Скорее всего, Маскансисил был последним из них; белые уничтожили их вместе со всем племенем лениленапе — при помощи оспы и виски, если пули и договоры оказались бессильны.

Толпа, в основном мужчины, появилась вдали, на северном конце Малберри-стрит. Люпита сунула голенькую девочку себе под шаль, уткнув детское лицо между своими обвислыми грудями. Торопливо выскочила из подворотни и влилась в поток людей. И так же торопливо выбралась из толпы, словно беглый раб, пересекающий ручей только для того, чтобы повернуть обратно на другом берегу.

Становясь все оживленнее, словно собираясь на праздник, людская река текла на восток в Четхэм и потом на юг. Мужчины шли по засыпанным снегом мощеным улочкам, распространяя вокруг себя облако пара и нестройную песню; некоторые несли в руках ломы и большие мешки.

После неудачного высвобождения мосиуакецке появление толпы показалось Люпите огромным везением. Она глянула вверх — ну конечно, на луне ухмылялся Кролик. «Все проказничаешь, Точтли, — подумала она. — Никак потом превратишь их всех в индеек». Она позволила людскому потоку увлечь себя на юг, согревшись немного от тепла тесно прижатых тел. Добравшись до Бикмена, снова глянула на Точтли — и увидела нечто такое, что заставило ее юркнуть в тихий переулочек.

Южная оконечность острова светилась, словно рассветное зарево, медленно разгораясь в ясном, обжигающе холодном воздухе. Это зарево, гул мятежных голосов в голове и яростное возбуждение толпы подсказали Люпите, что ее страхи были не напрасны. Мосиуакецке летели на юг, пока их не остановил встречный ветер с Верхнего залива. И тогда они посыпались вниз, поджигая все на своем пути.

Люпита забилась в узкий проход между Таммани-Холлом и соседним зданием. В лошадином навозе, наваленном в проход владельцами магазинчиков, возились свиньи, с кряхтением зарываясь поглубже, чтобы не замерзнуть.

Лестница черного хода вела в запертый подвал. Люпита остановилась на верхней площадке немного передохнуть и тут почувствовала, насколько замерзла. Ни в коем случае нельзя об этом думать! Такие мысли только привлекут внимание раззадоренных духов, а она против них не устоит. Сняв шаль, Люпита замотала в нее Джейн. Девочка, не мигая, смотрела широко открытыми глазами и не шевельнулась, когда, пытаясь нащупать ее пульс, пальцы Люпиты задели волдыри на обожженной коже. «Хорошо, — подумала Люпита. — Хоть бы девчонка онемела от боли и дала мне время уладить все дела с Широкой Шляпой и уйти».

И тут же выругала себя за такую жестокость. «Не сердись, Нанауацин, я всегда глупею от страха».

Люпита порылась в своей сумке и вытащила глиняный горшок, тщательно завернутый в холстину. Сняла крышку, отдернув изрезанную стеклом руку от полыхнувшего жара, и убедилась, что выложенный внутри на второй крышке узор из киновари и угля не нарушен. Замерзшие пальцы не слушались — так и хотелось просто разбить горшок и разбросать осколки среди мусора. Но этим она бы выпустила мосиуакецке на свободу вместо того, чтобы разогнать их.

— Шиутекутли, — пробормотала она, — позови своих детей обратно. Они мне больше не нужны. Они тонут. Тонут.

Люпита стряхнула каплю крови с указательного пальца на узор из песка. Ветер переменился и с сердитым воем задул с запада. Люпита сгорбилась над горшком, прикрывая его от злобного бога. Если узор сдует до того, как она закончит заклинание, мосиуакецке сровняют город с землей. Через воду им не пройти, но Люпите с девочкой это не поможет.

— Они тонут! — закричала она, перекрывая вой ветра. Еще одна капля крови упала на песок, и Люпита глубоко вдохнула, с трудом втягивая воздух — ветер не давал дышать. Голоса в голове сердито и отчаянно загомонили, на глаза набежали слезы и потекли по морщинистым щекам. Черные точки заплясали в поле зрения, и Люпита выдула песок из горшка.

Полыхнуло внезапным жаром, и песок взлетел вверх, обдирая кожу и засыпая глаза. Пошатываясь, Люпита выпрямилась и перевернула горшок, высыпав его содержимое в переулок. Сквозь текущие из глаз слезы она увидела, как вторая крышка разбилась об землю. На упавшие угольки прыгнули танцоры из снежных вихрей и загасили пламя.

Ветер утих. После передышки снова подуло дыхание Древнего бога — на этот раз обычный для декабря ветерок. Снежная крупка занесла пепел и мертвые глиняные осколки. Вытирая засыпанные песком глаза, Люпита наклонилась за оцепеневшей девочкой и тут услышала грохот приближающегося по узкому переулку фургона.

Ярко-желтый фургон украшали трепыхавшиеся под порывами ветра цветные флажки и плакаты с рекламой зубных врачей, кукольных представлений и чего-то еще, что Люпита не могла прочитать по-английски. По контрасту с ярким фургоном возница выглядел угрюмо, одетый во все черное, не считая помятой розочки в левом лацкане длинного шерстяного пальто. Круглое костлявое лицо обрамляли бачки, протянувшиеся от носа до самых полей широкой шляпы, которую он придерживал, чтобы не снесло ветром. Мужчина ступил на землю и пнул прочь осколки горшка; прикрыв сначала один глаз, потом другой, он проследил взглядом их полет по утоптанному снегу. Две большие лошади, серые в яблоках, мотнули гривами и топнули копытами, пытаясь отойти подальше от рассыпанного пепла. Прикрепленный на фургоне свисток с каждым порывом ветра издавал заунывный свист.

— У меня в повозке термометр, — сказал Широкая Шляпа. — Четырнадцать градусов ниже нуля, и температура продолжает падать. Четырнадцать ниже нуля, а ты чуть не спалила весь город.

— Сегодня вечером термометру доверять не стоит, — ответила Люпита.

Он покачал головой и мрачно посмотрел на нее:

— Ты принесла девочку? — Люпита кивнула на сверток в своих руках. — И заодно наверняка привела сюда Следопытов. Такие неприятности могут стоить мне жизни. Хотя платить жизнью следовало бы тебе, — заметил он.

Люпита пнула треугольный осколок горшка, к которому примерзла капля ее крови. Лошади заржали и шарахнулись от него прочь.

— Только попробуй ободрать меня, Широкая Шляпа, и мы посмотрим, кто из нас наденет чужую шкуру.

Джейн внезапно дернулась в объятиях Люпиты и почти сумела высвободиться. Широкая Шляпа внимательно следил за ней, прикрыв правый глаз. Когда Джейн затихла, он подошел поближе.

— Получилось?

Люпита протянула ему девочку:

— Сам посмотри.

Замешкавшись всего на мгновение, он взял ребенка и отодрал прилипшую к обожженному телу шаль. Джейн закричала, и он небрежно закрыл ей рот ладонью. Девочка замолчала. Прищурив левый глаз, Широкая Шляпа наскоро оглядел ожоги и, кивнув, снова замотал ее в шаль.

— Если я не ошибаюсь, ты согласилась оказать мне еще одну услугу, не так ли?

Люпита кивнула, снова задрожав от пронизывающего ветра.

— Хорошо, — сказал Широкая Шляпа и бросил к ее ногам кожаный кошелек. Люпита мгновенно подхватила его и исчезла в переулке, прежде чем Широкая Шляпа успел залезть в свой фургон.


Девочка снова задергалась. Райли Стин уложил ее на сгиб локтя и вернулся на козлы. Она заплакала. Он вытащил из кармана комок листьев и сунул ребенку за щеку, выводя повозку обратно на Бродвей. Действие наркотика и поскрипывание фургона немного успокоили Джейн, и, поворачивая на юг, Райли поймал себя на том, что покачивает ребенка на руках. Только без сантиментов! Известно, к чему эти сантименты приводят. Он почти тридцать лет ждал своего шанса заполучить девчонку.

Стин глянул налево, в сторону Ричмонд-Хилл — генерал Вашингтон жил там во время революции; Джон Адамс — когда Нью-Йорк был столицей; а позднее там поселился Аарон Бэрр.[1] Именно в Ричмонд-Хилл состоялась первая встреча между Бэрром и генералом Джеймсом Уилкинсоном, губернатором Луизианы и консулом Испании. Уилкинсон намекнул Бэрру, что убийство Александра Гамильтона отнюдь не является пределом политических амбиций. Вопрос о принадлежности Флориды может привести к войне с Испанией. А в случае такой войны человек определенного склада сможет ввести войска в Мексику и закрепиться там. И даже сможет контролировать всю территорию от Скалистых гор до Аллеганских, от устья Дариена до реки Огайо. Под силу ли это Бэрру?

Бэрр решил, что под силу, и в самом деле взялся за оснащение еще не существующей армии, сумев заручиться поддержкой такой знаменитости, как Эндрю Джексон.[2] Бэрр несколько раз съездил на запад и на юг, в Новый Орлеан, раззадоривая молодых мужчин разговорами об угнетаемых крестьянах и пограничных набегах. Торговцы построили ему лодки и купили ружья. Осенью 1806 г. он действительно повел войско в поход, собрав около тысячи человек на принадлежавшем Харману Бленнерхассету острове посреди реки Огайо.

У Бленнерхассета были деньги и революционные наклонности: одно время, до того как сбежать в Соединенные Штаты от подозрений в кровосмесительном браке, он был замешан в ирландском терроризме. Кроме того, Бленнерхассет интересовался науками, особенно оккультного толка, и история Мексики стала для него настоящим Святым Граалем — объектом исследования и амбиций одновременно.

«Ацтеки когда-то были самым могущественным народом на свете, — говорил он. — Теперь они забыты, но принадлежавшее им могущество может стать нашим».

С этим напутствием Бленнерхассет послал юного Райли Стина в Мексику. Стин провел в Мексике целый год, собирая всевозможные легенды и упаковывая археологические находки для отправки Бленнерхассету, и попутно обнаружил у себя магический дар. Вернувшись на остров Бленнерхассета в августе 1806 г., Стин обладал большей властью над заговором Бэрра, чем Бэрр и Бленнерхассет могли себе представить. Бэрр как раз приехал на остров, и все трое собрались в роскошной библиотеке на верхнем этаже особняка Бленнерхассета.

— Мы наконец готовы, — сказал Бленнерхассет.

Бэрр согласно кивнул:

— Выступим на юг в декабре. Соберем здесь людей и припасы, прежде чем идти на Новый Орлеан.

— А если к тому времени ты не найдешь чакмооля? — нервно поинтересовался Бленнсрхассет.

— Все равно пойдем, — отрезал Бэрр. — Я ведь тоже читал хроники ацтеков. Апрель будет критическим месяцем. К этому времени мы должны быть готовы. Сейчас август, и я уверен, что чакмооль зарыт где-то в Кентукки. Я найду его.

— У Стина есть кое-что, — сказал Бленнерхассет. — Это может помочь в поисках.

Райли Стин снял покрывало с обсидиановой чаши, поставленной на середину стола. Чаша была почти до краев наполнена ртутью.

— Загляни внутрь, — махнул Бленнерхассет Бэрру.

— Харман, в твоем кабинете было бы удобнее. — Кабинет Бленнерхассета, с неплохо оснащенной химической лабораторией и прекрасным собранием научных и медицинских книг, находился в конце длинного изогнутого коридора в стороне от особняка.

«Интересно, — подумал Стин, — почему Бэрр колеблется? Он привел нас к этому. Неужели он боится пойти до конца?»

— Здесь, Аарон, прямо здесь, — нетерпеливо отозвался Бленнсрхассет. — Давай же, посмотри.

Несколько мгновений Бэрр готов был поддаться искушению, однако затем поднял руку:

— Пожалуй, не стоит. Оставим волшебство волшебникам. Если все случится так, как ты говоришь, это будет достаточным доказательством. Да и кого я там увижу? Уилкинсона?

Тогда Бэрр рассмеялся, а теперь, оглядываясь в прошлое, рассмеялся и Стин. Как раз в то время генерал Уилкинсон набрасывал черновик письма, которое привело к краху заговора Бэрра, к ссылке Хармана Бленнерхассета и к постепенному, незаметному возвышению Райли Стина. То ли запоздалая преданность Испании, то ли страх за свою жизнь побудили Уилкинсона сообщить Томасу Джефферсону о заговоре. До Джефферсона уже как минимум год доходили такие слухи, но действовать он начал только в ноябре 1806 года, приказав арестовать Бэрра и Бленнерхассета. Десятого декабря ополчение из Вуд-Каунти высадилось на острове Бленнерхассета как раз в тот момент, когда вояки Бэрра — и Бленнерхассет собственной персоной — садились в лодки. Прежде чем броситься в погоню за предателями, ополченцы опустошили винные погреба, и так называемая армия Аарона Бэрра успела скрыться вниз по течению реки. Сам Бэрр находился во Франкфорте, штат Кентукки, задержанный по обвинению в разжигании воины.

В то время ни один из них, конечно же, ничего этого не знал, и они надеялись, что им удастся воплотить в жизнь свои планы. Все это произошло еще до битвы при Трафальгаре, в которой был разгромлен испанский флот, что и побудило Испанию продать Флориду, не ввязываясь в войну, а также до того, как Уилкинсон осознал, что, поддерживая Бэрра, подвергает опасности столь выгодное для него положение шпиона испанского правительства. Война с Испанией не состоялась, и армия Бэрра, набранная из недовольных юнцов, развалилась — в результате чего, как говорили позднее, в западных штатах образовался избыток преподавателей танцев и каллиграфии.

Для Стина та ночь стала уроком. Ему бросилась в глаза разница между Бэрром и Бленнерхассетом: низенький, но очень симпатичный и обаятельный Бэрр, погруженный в прагматический мир политических амбиций и личной карьеры, и высокий, сутулый Бленнерхассет, близорукий и непривлекательный, идеалист, замышляющий магические комбинации, — а в это время за тысячу миль от него пишется письмо, которое вдребезги разобьет его фантазии. В ту ночь Стин подумал, что если их замысел провалится, то Бэрр переживет это, а Бленнерхассет нет.

А как насчет Райли Стина? Он сохранит могущество своих знаний и свою анонимность — в ожидании подходящего момента, когда наступит время для решительных действий.

— Ладно, — сказал Бленнерхассет, когда Бэрр отказался посмотреть в тецкатлипока, Дымящееся зеркало. — Пожалуй, не стоит. А может быть, это помогло бы тебе найти чакмооля. Ведь апрель, как ты верно заметил, приближается.

— Оставим волшебство волшебникам, — повторил Бэрр. — В этом я полагаюсь на тебя и твоего помощника. И надеюсь, вам можно доверить и это тоже.

Он вытащил из кармана пальто тетрадь в кожаном переплете.

— В этих записях есть намеки на местонахождение чакмооля. Я потратил почти всю весну и все лето, прочесывая Кентукки, однако так ничего и не нашел. Боюсь, у меня больше нет времени на поиски. Апрель как-нибудь сам о себе позаботится, а я должен заняться припасами, людьми и государственными делами. — Он постучал по тетради. — Мне теперь небезопасно держать это при себе. Могу ли я доверить твоему помощнику вернуть тетрадь нужному человеку в Нью-Йорке?

— Стин меня никогда не подводил, — ответил Бленнерхассет. Неуверенность Бэрра словно придавила его своей тяжестью. Он еще больше ссутулился и, сняв очки, потирал горбатую переносицу.

— Никогда? — переспросил Бэрр. — Невероятное достижение. Бога ради, продолжайте в том же духе, мистер Стин.

Стин взял тетрадь и положил в карман своего пальто.

— Я отвезу это куда понадобится.

— Прекрасно, — отозвался Бэрр, пристально глядя на Стина. — Очень хорошо. А теперь, Харман, я должен ехать в Пенсильванию — вот только закончу последнее дельце в Кентукки.

Стин в самом деле доставил тетрадь куда следует — а именно в дупло огромного платана на острове Бленнерхассета. Она оставалась там до декабря, когда ополченцы разгромили особняк, угрожали жене Бленнерхассета и распустили его рабов. Ходили слухи, что, помимо всего прочего, этот платан укрывал беглых рабов, пересекавших реку Огайо, а также хранил любовные письма Бэрра к миссис Бленнерхассет. Однако когда Стин вернулся, то нашел там лишь ту самую тетрадь, завернутую в холстину и спрятанную в трещине на уровне человеческого роста. Отвозить записки в Нью-Йорк было небезопасно — до тех пор, пока Стин не выяснит наверняка, чем закончится выходка Бэрра. Общество Таммани, в то время, еще находившееся в периоде младенчества, могло использовать во вред содержащие в записках сведения. Когда Стин убедился, что заговор обречен на провал и можно не бояться Аарона Бэрра, то оставил тетрадь себе. И провел последующие двадцать девять лет, ломая голову над ее содержанием и исследуя возможности, которые в ней обнаружил… с помощью ничего не подозревавшего Финиаса Тейлора Барнума.[3]

«Двадцать девять лет, — подумал Стин, поворачивая лошадей к своему дому возле доков на реке Гудзон. — В те времена я был индейским воином, и в моей душе таилось волшебство. И может быть, мне снова придется стать индейским воином — коли проклятый пожар наведет на мой след Маскансисила и других Следопытов (если они еще живы)».

Утром он покинет Нью-Йорк. В фургоне у Стина имелись хирургические инструменты, орудия жестянщика, бутылочки с эликсирами и мазями и полный набор марионеток ручной работы. Все это богатство тряслось и стучало, словно зубы девчонки, спрятанной у него за пазухой. Стин знал разные способы делать деньги и давно собирался давать представления. Девчонка будет его ассистенткой, и они продолжат путешествие по западным штатам в поисках чакмооля. Бэрр был прав: чакмооль спрятан где-то в Кентукки — и теперь, когда Стин заполучил девчонку, рожденную в нужное время и соответствующим образом обожженную, у него есть семь лет, чтобы осуществить задуманное.

В апреле 1843 года исполнится мечта Бэрра и Бленнерхассета. Жаль, что ни один из них этого не увидит. Бленнсрхассет уже умер — где-то на Британских островах в феврале 1831 года — за два месяца до рождения Джейн Прескотт. Бэрр, теперь уже восьмидесятилетний старец, к тому же едва живой, скорее всего наблюдал сейчас за пожаром из окна своего убогого гостиничного номера на Стейтен-Айленд. Хорошо, если он доживет хотя бы до весны.

«Ну а я, — думал Райли Стин, въезжая в темный пакгауз, — сделаю все возможное, чтобы избежать в этом деле случайностей».


Арчи завернул за угол, и порыв ледяного ветра заставил его остановиться. Опустив подбородок в поднятый воротник и засунув руки поглубже в дырявые карманы поношенного пальто, Арчи все же не мог спрятаться ни от ветра, ни от тошнотворного ощущения стыда, которое расползлось по телу, словно лихорадочный жар. Арчи не сомневался, что Удо сделает все от него зависящее. Удо знает Джеймса Гордона Беннетта и, наверное, сумеет помочь Арчи получить работу в «Геральд». Однако дело не в том, сумеет ли Удо помочь, а в том, что останется от самолюбия Арчи с наступлением Нового года — и останется ли что-то вообще.

«Все должно было быть совсем не так», — сказал себе Арчи. Кто бы мог подумать, что родственники жены будут смотреть на него свысока, их район превратится в трущобы, а жена будет ходить в церковь, пастор которой настаивает на банном дне по вторникам — и это среди зимы! Тем не менее надо смотреть правде в глаза: на постоянной работе Арчи удержаться не смог, своего дела открыть не сумел, а жена и дочурка прозябают в трущобах.

О Господи, до чего же легко презирать себя, выпив стаканчик с преуспевающим немцем вроде Удо! Арчи уныло покачал головой: «У тебя остались последние три доллара, а ты пьянствуешь». Но такое чувство вины стоит дешево и достается легко — а к тому же бессмысленно: если он не сможет заплатить аренду в начале января, то потраченные сегодня двадцать центов погоды не сделают.

А вот что действительно важно сделать сегодня — или, точнее, завтра, поскольку уже за полночь и открыты только продуктовые лавки, — так это купить маленький подарок. Что-нибудь неожиданное. Карамельки или небольшую юлу для Джейн и, скажем, книгу для Хелен. Трех долларов на это вполне хватит, а днем можно будет неплохо подзаработать — ведь Рождество уже совсем близко.

«Какой-нибудь пустячок, чтобы подбодрить Хелен, — думал Арчи. — Сказать ей: „Я люблю тебя, даже если ты слушаешь этого идиота Уильяма Миллера, который утверждает, что в 1843 году наступит конец света, и настаиваешь на том, чтобы купать нашу дочь в такую стужу, что даже у деревянного индейца яйца отмерзнут, — я все равно люблю тебя и мечтаю, как мы будем кататься на лодке по озеру Шамплейн, когда нам обоим будет за семьдесят“».

Впереди, сквозь пелену снегопада и поднятый в воздух мусор, виднелся перекресток, на котором Четхэм-стрит расширялась, раздваиваясь на Восточный Бродвей и Боуэрн-стрит.

«Почти дома», — подумал Арчи.

Дома, рядом с теплой женой и спящей дочкой, — и черт с ними, с грязью, и с арендной платой, и с бесчисленными соседями, кашляющими и орущими друг на друга всю ночь напролет. Удо как-нибудь выручит. Беннетт сдастся — ведь он же расширяет бизнес, а у Арчи есть образование. Он получит место в «Геральд». Начнет с должности печатника и покажет Беннетту спою готовность работать не жался сил, а потом попросит какое-нибудь задание. И в конце концов заработает на настоящий дом — лучше всего где-нибудь в районе Мэдисон-сквер. Просторный дом, где на пороге не будет удушливой вони мочи и болезней.

Не успел Арчи выйти на Четхэм, как послышался стук копыт и грохот повозок: лошади неслись во весь опор. Слева пролетел пожарный фургон с десятком пассажиров и исчез, повернув на юг, по Перл-стрит. Над крышами зданий Арчи заметил голодное зарево пожара — похоже, горело здорово, где-то на юге. Может, корабль какой-нибудь? Послышались звон колокольчика новенького пожарного фургона и крики пожарных — судя по звуку, недалеко от Сити-Холла, где сходятся Четхэм и Бродвей. Должно быть, горит рядом с деловыми кварталами.

«Какая бы статья получилась!» — возбужденно подумал Арчи, застыв на месте прямо посреди улицы. Теперь крики раздавались со всех сторон, мимо пробегали группки людей. Скорее всего поджигатели — но какой же это должен быть пожар, чтобы все выскочили на улицу! В такую погоду из дома выйдет только сумасшедший. Беннетт наверняка не откажется от статьи, написанной очевидцем.

«Вообще-то пора домой, — подумал Арчи. — Мне давным-давно следовало бы быть дома».

Ледяной холод ночи, расстояние до Уолл-стрит и теплая Хелен в постели — с одной стороны, и мираж дома на Мэдисон-сквер — с другой.

«Да черт с ним, с холодом! — решил Арчи. — Небось, в сосульку не превращусь».

Он свернул, следуя за звоном пожарных колоколов, и тут мимо него промчалась целая орава с сумками, ведрами и даже ванночками в руках. Они шли, не обращая на Арчи никакого внимания, аза их спинами доходные дома на Малберри и Мотт-стрит продолжали изрыгать наружу своих постояльцев, и поток людей собирался в толпу, словно по какому-то сигналу. Арчи узнал некоторых: с кем-то он вместе работал, у кого-то покупал фрукты или точил кухонные ножи для Хелен. Наконец ему удалось ухватить за рукав знакомого — тощего как жердь ирландца по имени Майк Данн.

— Майк! — заорал Арчи, перекрикивая гомон. — Что стряслось?

Арчи отпустил пальто Майка и увидел, что ладонь стала черной.

— А ты не слышал? — Небритый Майк сверкнул глазами и оскалился в нервной улыбке. — Мы идем на Уолл-стрит. Сегодня поживимся.

— На пожаре? Небось, делаете ставки на то, что именно загорится, а?

Майк нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

— Арчи, там не просто пожар. Целый район охватило. В таких случаях каждый сам за себя. Полиция и пальцем не пошевелит.

Теперь понятно, откуда на ладони сажа.

— Ты уже был там? — уныло спросил Арчи. Уж если Майк там побывал, то и Беннетт тоже.

Майк бросился бежать, однако остановился на секунду и помотал головой:

— Нет, это тут рядом с домом полыхнуло. На юге добыча получше. — Он махнул рукой, указывая за спину. — Там увидимся!

Майк захохотал и рванулся вдогонку за толпой.

Из-за угла вылетел полицейский фургон. Вдали, заглушая гвалт, звенели колокола — съезжались пожарные фургоны и каждый норовил не упустить свое. Пожарные будут больше заняты потасовками между собой, чем тушением пожара, и в результате их арестует полиция, однако утром они все равно будут хвастаться своими подвигами. Шум и гам разбудили вездесущих свиней, которые, несмотря на ледяную стужу, рылись в замерзшем мусоре и угрожающе хрюкали над свежими кучками лошадиного навоза. Мулы, ломовые лошади и даже несколько воловьих упряжек проталкивались сквозь оборванные ватаги пешеходов. Торчать посреди улицы становилось небезопасно. Арчи решил, что не стоит вставать на дороге у тех, кто идет на Уолл-стрит. В такую ночь полицейским не позавидуешь.

Снова зазвенели пожарные колокола, на сей раз где-то поблизости. Посмотрев на запад, Арчи увидел языки пламени, взлетающие над лабиринтом крыш. Во дворах доходных домов победнее всегда разводили костры, но для костров это уж слишком.

«Рядом с домом полыхнуло», — сказал Майк. Похоже, горело на Ориндж-стрит. Эта мысль заставила Арчи прибавить шагу. Он пристально вглядывался в прихотливую игру света и тени, созданную всполохами пожара. На мгновение ему привиделись лица. Женские лица.

Через несколько шагов Арчи перешел на трусцу, а потом побежал со всех ног, продираясь сквозь толпу, которая текла из трущоб в сторону Уолл-стрит.


Четырехэтажное здание на углу Ориндж-стрит и Франклин-стрит стало одним из первых доходных домов в городе Нью-Йорк. Его в спешке построили всего за четыре дня в феврале 1832 года. Арчи наблюдал за ходом строительства, зная, что после его завершения они с Хелен наконец смогут покинуть дом ее родителей и начать самостоятельную жизнь — после шести месяцев в удушливой атмосфере бруклинского мещанства. Еще до того, как закончили стройку, Арчи и Хелен арендовали угловую квартирку на третьем этаже. Они въехали первого марта, и именно тогда познакомились с Удо, наняв его перевезти вещи с бруклинского причала. Джейн родилась третьего апреля; роды принимала старая мексиканка, в одиночестве жившая на чердаке.

Сначала первый этаж заселили мелкие торговцы, но потом они исчезли, и их место заняли голодные, измученные холерой незаконные поселенцы. До застройки на этом месте был болотистый пруд, который осушили, поскольку он угрожал здоровью жителей. Но и после осушения пруда холера продолжала свирепствовать. Ее жертвы лежали во дворах, дожидаясь, пока городские служащие заберут их для захоронения.

А теперь Арчи стоял на мощеной мостовой Ориндж-стрит и беспомощно смотрел на горящие почерневшие остатки своего дома, названного когда-то «Подарок судьбы» и переименованного обитателями в «Удар судьбы». Крыша накренилась и рухнула, придавив все здание, из которого в студеное декабрьское небо вырывался сноп пламени. Искры и горящие угли разлетались фейерверками в ледяных потоках северного ветра, вихрями уносясь на юг. Собравшаяся толпа сгрудилась на противоположной стороне улицы, подальше от разбросанных по замерзшей земле остатков грубо вырезанных карнизов. Кучи мусора, наваленные в канавах, загорелись от пожара, и несколько пожарных команд, не поехавших в деловой район, прекратили безнадежную борьбу и отвели свои фургоны в безопасное место.

Когда толпа разошлась, Арчи заметил тела, выложенные в ряд на камнях Франклин-стрит — в шести футах от горящих мусорных куч и обвалившихся развалин дома. Он медленно побрел туда.

За его спиной предостерегающе закричали пожарные, кто-то выкрикнул «Самоубийца!». Арчи переходил от тела к телу, заглядывая под изношенные пальто и одеяла, прикрывавшие мертвые лица. Жар горящего здания обнимал его, словно живое существо, испаряя упавшие снежинки на спине и плечах. Арчи бросил взгляд на скорченное тельце, приподнял очередной самодельный саван и тяжело опустился на колени.

От платья Хелен остались лишь масть корсажа и высокого воротника да манжета на обгоревшей руке. На ботинках, которые Арчи подарил ей на прошлое Рождество, шнурки сгорели дотла. Волосы тоже сгорели, кожа головы и шеи почернела и потрескалась. Лицо огонь почти не тронул — только брови опалило. Странно, однако на лице не было ни страха, ни боли, а лишь глубокое недоумение и шок, словно перед смертью Хелен увидела нечто, что потрясло ее гораздо больше, чем сгорание заживо в туалетной комнате доходного дома.

Тот, кто уложил ее тело на землю, попытался скрестить руки на груди, но одна рука все еще цеплялась за обгоревший ворот платья, как будто Хелен задыхалась.

Арчи стоял и смотрел. Ему хотелось прикоснуться к ней, однако он ужасно боялся, что она и на ощупь окажется мертвая, и тогда одно-единственное прикосновение развеет призрачную дымку нереальности происходящего. И останется только шагнуть прямо в огненную бурю. Он не мог снова посмотреть на лежавшую рядом маленькую девочку — его собственную маленькую девочку.

Арчи повернулся к огню, чувствуя, как краснеет от жара кожа. Его охватило абсурдное желание что-то сказать пламени пожара.

«Я мог бы быть здесь сегодня ночью, — подумал он. — Мог бы купать дочку, а вместо этого потягивал пиво и играл в карты».

Он провел покрытой сажей рукой по глазам, размазывая по лицу черные слезы. А теперь она лежит голенькая на улице, и ее глаза засыпает пепел.

Обломки здания, упавшие далеко от его остова, догорали, превращаясь в унылые головешки, среди которых Арчи разглядел осколки чьих-то: чайник, обгоревшая пружина, керосиновая лампа, ножик.

Словно принесенный пожаром, аромат лаванды окутал Арчи, напомнив ему запах дома родителей Хелен и гуся, которого они ели на прошлое Рождество. Именно тогда он подарил Хелен ботинки, в которых она умерла. А ее мать подарила набор ложек, вилок и ножей.

С хриплым воплем Арчи ринулся в огонь, перепрыгивая через кучи дымящегося мусора. В толпе закричали, но слов не разобрать. Да где же эти пожарные с их новенькими паровыми машинами? Что с них толку, с этих машин?

Арчи пинком выбил нож из груды тлеющих углей. Искры взлетели вверх, захваченные потоком горячего воздуха, и северный ветер унес их прочь. Ему опалило волосы и высушило слезы на щеках. Обернув обе руки полой пальто, Арчи поднял нож и бросился обратно через улицу. В толпе снова закричали.

Арчи уронил горящий нож и скрючился, рыдая и глядя невидящими глазами сквозь облачко пара от собственного дыхания. Его взгляд снова задержался на искрах. Казалось, они не просто падают, а летают, ныряя и кружась, словно игривые птички, постепенно уносимые завывающим ветром.

«Женские лица», — подумал он. Ему ведь почудились женские лица в пламени. Лицо Хелен, она прощалась с ним, а он даже не понял, куда смотреть.

Ветер переменился и яростным порывом метнул искры обратно в огонь, как будто они прятались от ночной стужи. Сверху дождем сыпался пепел. С оглушительным грохотом остатки дома рухнули до самого основания, балки посыпались прямо на выложенные в ряд тела. Порыв обжигающего воздуха сбил Арчи с ног и повалил на утоптанный снег.

«Даже похоронить нечего, — подумал он без всяких эмоций. — По крайней мере они больше не лежат голыми на улице».

Снова подул пронизывающий северный ветер, и Арчи съежился, глядя невидящими глазами на горящие балки — черные тени в самом пекле пожара.


— Я думала, ты бросишься прямо в пламя, — сказал голос с испанским акцентом. Арчи тупо кивнул — и вздрогнул, осознав, кто произнес эти слова. Пожар догорел, и, пошевелившись, Арчи почувствовал, как от холода заскрипели колени. Как долго он смотрел в огонь? Толпа разошлась, пожарные уехали на юг. У его ног лежал покрытый сажей и совсем остывший нож. Арчи поднял его.

— Этим горю не поможешь, — снова заговорила старая повитуха. — Только на себя самого навлек бы вечное проклятие, — тихо сказала она. Арчи слышал постукивание бусинок — старуха перебирала четки. — Всех, кого ты потерял сегодня, ты увидишь снова, если будет на то воля Божья. — Она помолчала и вздохнула. — Хелен и маленькую Нана… Джейн.

Арчи не сводил взгляда с булыжной мостовой — горячее лезвие ножа растопило снег.

— Значит, это в самом деле была Джейн? — спросил он. Ему показалось, что он плачет, однако огонь высушил его глаза. — Я не мог сказать наверняка: она… она слишком…

Он вяло махнул рукой в направлении обгоревших развалин. Деревянные бусинки снова застучали, когда повитуха положила узловатые пальцы ему на плечо.

— Вторник, сеньор Арчи, — тихо сказала она. Отсветы догорающего пожара углубили тени морщин на ее лице. — Ты же знаешь, какой сегодня день. Она ждала тебя, потом они пошли вниз, а люди на улице стали кричать «Пожар!». Те, кто вырвался наружу, разбежались, а она не хотела оставить девочку. Трое мужчин вытащили ее через окно, она все еще держала в руках твою дочь. Пожарные положили их рядом.

Арчи стоял, загребая снег на оголенный кусок мостовой под ногами.

— Ее нет, сеньор Прескотт. Чудесная была малышка, — сказала старуха, и он, спотыкаясь, пошел прочь. Карман, в котором лежали последние три доллара, оттягивала тяжесть ножа. Арчи убегал от толпы, от гвалта, от дыма и от невыносимого горя.