Джузеппе Бонавири ЛИЛИ И ЛОЛО В ПОЛЕТЕ

Лили и Лоло — сыновья донны Терезы Радиконе и дона Фердинандо Фагоне. Первый — коротышка, худой, непоседливый, второй — круглый, как буква «о» в его имени, ростом не выше брата — метр пятьдесят пять. В декабре, после десяти лет ученья, они наконец получили дипломы. Лили — филолога, Лоло — философа. В награду мать впервые отправила их путешествовать по Италии, тут-то они и натерпелись всяких злоключений. Вот летят они ранним утром над Венецией, которая раскинулась, вся белая, трепетная, словно обнаженная девушка в двадцать лет. Накануне вечером валил густой снег, невесомые хлопья, похожие на пушинки репейника, мало-помалу засыпали людей, улицы, крыши, купола и даже колокольни. Казалось, чья-то незримая рука одела город саваном из белых нежных хризантем. Братья вдоволь нагляделись на это зрелище из окна гостиницы, в то время как в глубине комнаты весело потрескивал уютный камин. Им сразу вспомнилась Нелла, молодая хозяйка меблированных комнат, у которой они долго жили в Катании; когда она надевала длинную ночную рубашку с кружевами, то становилась точь-в-точь как белоснежная Венеция. А сейчас — не странно ли? — в самом деле они летят и могут охватить взглядом весь город, словно Создатель, сотворивший мир. Летят! Сообщение о туристическом полете они прочли накануне в местной газете. Разве можно было упустить такой удачный случай, тем более в такой сказочный день! До сих пор им еще не случалось летать, хотя в разговорах они не уставали восхищаться торжеством человека над космическим пространством. К тому же им нужны были новые впечатления, чтобы стереть неприятный налет от досадного недоразумения в Милане, где их четыре дня продержали в психушке. Донна Тереза, узнав об этом, сама чуть не лишилась рассудка. Но теперь, слава богу, все позади, и они летят!

Перед ними маячит спина пилота; в своем странном одеянии он выглядит как снежный человек. Кроме них в салоне еще четверо пассажиров. Господин — непроницаемое лицо, в левом глазу монокль; дама — накрашенные губы, лорнет в золоченой оправе, она сосредоточенно смотрит сквозь него куда-то вверх, так, словно собирается открыть-еще одну Америку; старая дева — завиток на лбу, в лице ни кровинки, при малейшем сотрясении самолета пальцы ее лихорадочно сжимают серебряное распятие; наконец, девочка, звонко хлопающая в ладоши. Но братьям, откровенно говоря, на всю эту компанию наплевать. Они поглощены только полетом! Голубизна за стеклом стала такая густая, что, кажется, ее можно потрогать рукой, а Венеция внизу уменьшается на глазах. Уж не сон ли это? Голова кружится, а сердце вот-вот вырвется из груди и помчится галопом. Мир людей отсюда представляется Лили и Лоло странным, игрушечным. Венеция — белая роза, лагуна — стакан воды, реки — серебряные нити, равнина — дно расписной тарелки. Они чувствуют себя невесомыми, почти бесплотными и готовы вечно плыть в этой небесной лазури. Все вокруг прозрачно, хрустально. Только рокот мотора нарушает ледяную звездную тишину — и в то же время как-то успокаивает, ласкает слух, как будто в чреве этой птицы мерно стучит большое, мощное сердце, заставляя ее уноситься в беспредельные выси. В лицо им дышит жаром слепящее солнце, которое почему-то тоже кажется игрушечным. У них захватывает дух: еще немного, и они предстанут перед Всевышним! Только бы чары не рассеялись! Лили и Лоло не в силах оторвать взгляд от этой сверкающей бездны, растворяясь в бесконечности мироздания. Они летят! Все выше и выше! Здесь они — хозяева Вселенной, а там, внизу, — всеобщее посмешище, два убогих коротышки — один худой, другой толстый. Братья вдруг утратили связь с тем миром, словно никогда там не бывали, словно имена Лили и Лоло не имели к ним ни малейшего отношения, — разве могут быть такие имена у избранников вечности?!

Голос пилота, предупреждающий о снижении, и тошнота, подкатившая к горлу, возвращают их к действительности. Всего несколько минут, и пожиратель пространства, вздрогнув напоследок, распластал гигантские крылья — пригвожденный к земле орел, подкошенный смертоносной стрелой. Лили и Лоло, снова ощущая себя ничтожными, спускаются по трапу и проклинают свой жалкий земной удел. Они уходят, не попрощавшись.