"Кинжал Медичи" - читать интересную книгу автора (Уэст Камерон)Глава шестаяМы выбросили его за борт, затем вымыли швабрами палубу. Очень противное занятие. К такому, наверное, не привыкнешь и за десять лет работы на скотобойне. Следом за водителем за борт полетел и его пистолет. Сделал это я неохотно, но опасно иметь при себе оружие, из которого убиты люди Теччи. Катер причалил в Кьодже и оказался среди огромного количества рыбацких лодок и прочих судов. Так что нашего появления здесь никто не заметил. По пути к месту, где стоял автомобиль, я спросил Антонию, говорила ли она кому-нибудь, где мы условились встретиться. — Нет, — ответила она. — А вы? — Я тоже. Но меня видел Корта. Возможно, он надавил на Франческу или подслушал, притаившись в коридоре. А потом передал Теччи, где я остановился. — Cazzo, porco Dio,[8] — проговорила Антония, сопроводив ругательство характерным итальянским жестом. — Сукин сын! — Погодите, — сказал я. — Это не все. Теччи послал катер под видом такси прямо к отелю «Даниели». И привел туда яхту. Откуда он узнал, что мы будем именно там? Если только… черт возьми… горничная. — Какая горничная? В вашем отеле? Которую вы попросили подождать пятьсот минут? — Не эта. Утром приходила еще одна. И должно быть, поставила в мой телефон «жучок». Прямо у меня под носом. Ну что я за идиот! Мы свернули налево на вымощенную булыжником узкую улицу. Дома в Кьодже были разноцветные. Рядом с красным синий, дальше желтый и так далее. И улочка вьется, подходя в каждому дому. В Венеции все вот так, наперекосяк. Антония остановилась у гаража рядом с красным домом с облупившейся краской. Дернула вверх железную дверь. Та с шумом подалась. Изнутри пахнуло плесенью. В полумраке я рассмотрел маленький синий «фиат», каких не выпускают уже лет двадцать. — Все в порядке. Ключ на месте. — Она села, завела двигатель. — Может быть, за руль лучше сесть мне? — предложил я. — А вы отдохнете. — До пристани недалеко. Поехали. Я сел на сиденье рядом. Внутри «фиат» напоминал куриное яйцо. В смысле такой же просторный. Антония включила первую скорость. Машина выползла из гаража и двинулась по улице, вихляя в стиле гэгов из старых немых фильмов. — Почему вы держите свою машину здесь? — спросил я. — Это «фиат» дяди. — Понимаю. И пожалуйста, поезжайте помедленнее. Не гоните. — Боитесь, что я завезу вас в лагуну? — Вот именно. — В таком случае давайте поменяемся местами. Она подъехала к тротуару, вылезла. Я сел за руль, отодвинул сиденье на максимальное расстояние. Но все равно пришлось скрючиться. Кажется, эта машина сделана для телевизионного кукольного представления «Маппет-шоу». Мы оставили «фиат» на стоянке и без приключений добрались на пароме в город. Быстро нашли указанное в карточке почтовое отделение. У двери я достал из рюкзака папку со страницей Леонардо. Протянул Антонии. — Зачем? — удивилась она. — Надеюсь, вы еще не забыли нашу прогулку на катере? Так что ждите здесь и, если я не выйду через пять минут, уходите. — Вы не боитесь доверить мне такую ценность? — Представьте себе, не боюсь. А теперь я пошел. — Вот что, — решительно проговорила она, всовывая мне в руки папку, — возьмите. Я пойду с вами. И пожалуйста, со мной не спорьте. В помещении почты было человек шесть посетителей. Кто получал корреспонденцию, кто заполнял бланки. Две пожилые дамы что-то настойчиво втолковывали служащему, молодому человеку с длинными темными волосами. Ящик № 104 оказался достаточно вместительным. Ключ подошел. Внутри стояла коробка из гофрированного картона. Надписей никаких. Я поднял ее, встряхнул. Килограммов, наверное, пять. — Вы с ума сошли? — прошептала Антония, сжимая мне руку. — А если там бомба? — Какая, к черту, бомба? Они не дураки взрывать нас вместе с записками Леонардо. Погодите, я пойду поговорю со служащим. — Нет, — взмолилась она, вцепившись в мою куртку. — Давайте уйдем отсюда как можно скорее. Я посмотрел на служащего. Он еще не закончил с дамами. А в очереди терпеливо стояли несколько человек. Видимо, выяснить что-то насчет арендатора ящика № 104 не удастся. Мы поспешили к пристани, то и дело проверяя, нет ли слежки. На пароме было немноголюдно, но Антония то и дело нервно оглядывалась. Паром медленно двигался вдоль канала. — Вон там мужчина, — прошептала она. — В черной шляпе и ветровке. Делает вид, что читает газету. — А что с ним такое? — Он посматривает на меня. Я пожал плечами. Обычный мужчина, читает газету. Но сейчас почти каждый казался подозрительным, как в фильмах Хичкока. — Вы видели? — Она тронула меня за руку. — Он опять посмотрел. — Ну и что? Вы ему понравились. Наверное, хочет вас закадрить. — «Закадрить», — буркнула Антония. — Так уже никто не говорит. С шестидесятых годов. Где вы воспитывались, в коммуне хиппи? — Почти. В Беркли, Калифорния. Паром причалил. Когда мы шли на выход, я, поравнявшись с парнем, слегка толкнул его плечом, просто не мог удержаться. Мы добрались до стоянки, сели в машину и тут же открыли коробку. Там оказалось оружие. Пистолеты. — Откуда? — еле слышно проговорила Антония. Мне и самому интересно было узнать. В коробке лежали два «зиг-зауэра Р-229» (если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрал их обязательно) и портупея на два плеча с кобурами. А в самом низу я нашел обшитый фиолетовым бархатом ларец и коричневую коробочку. В ларце тоже пистолет. Только очень маленький. Легкий, почти игрушечный. Но без всяких сомнений, боевой. Я посмотрел в дуло. Такого калибра мне видеть еще не приходилось. Как будто для стрельбы дробью. В коробке лежал кусок резины длиной сантиметров восемь, вырезанный из мотоциклетной камеры. Под ним отпечатанная на принтере записка. «Ты держишь в руках образец автоматического оружия, управляемого микрочипом. В обойме двести разрывных шариков. Пистолет стреляет очередями. Нажми один раз кнопку сбоку предохранителя, и включится полуавтоматический режим. Чтобы перейти в автоматический, нажми еще раз. Резиновая лента надевается на предплечье — служит кобурой». Ничего больше. Никакой подписи. Я остановился на единственном разумном объяснении. Это работа Арчи. Он узнал у моего агента, где я остановился и… Но конверт с ключом от ящика оказался в сумке моей спутницы. Как объяснить это? Антония внимательно выслушала мои рассуждения. Пожала плечами. Я ждал, что она начнет причитать «это безумие», «ваш друг, должно быть, рехнулся», а она предложила надеть портупею. Я зарядил «зиги», надел на запястье резиновую кобуру, пристроил туда мини-пистолет. Затем напялил портупею, сверху куртку и почувствовал себя настоящим Бэтменом. Повернулся к Антонии: — Где бы мы могли спокойно пересидеть несколько дней, занимаясь записками Леонардо? Она задумалась. — Наверное, в Милане. Это недалеко отсюда. Большой город. Я там все знаю. Только… у вас есть деньги? Потому что у меня совсем немного. — С этим порядок, — сказал я, пробуждая к жизни старую развалину. — Покажите, в какой стороне Милан. До Милана оказалось три часа езды по довольно приличному шоссе. День был солнечный, но довольно прохладный. Так что окна можно было держать закрытыми и спокойно разговаривать. — Ну что ж, — произнес я, покосясь на нее, — я вам о себе рассказал. Теперь ваша очередь. Вы американка? Антония вздохнула: — Я выросла в Нью-Йорке. ― Где? — На Стейтен-Айленде.[9] — Но ваши родители итальянцы? — Да. Отец эмигрант первого поколения, мама второго. Дома у нас говорили по-итальянски. — Значит, итальянский район Стейтен-Айленда. Католическая школа. В семье шестеро детей. — Трое. У меня два брата. Старше на четыре и шесть лет. — Отношения близкие? — Не очень. Я вроде как откололась от семьи. — Как это случилось? Справа с нами поравнялся торговый фургон. Я напрягся. В кабине двое в комбинезонах. Водитель послал Антонии воздушный поцелуй. Она ответила экспрессивным жестом с участием подбородка и руки. Он рассмеялся и прибавил скорость. — Ох уж эти итальянские мужчины, — проворчала она. — Так о чем мы говорили? — О вашей семье. — Мой отец — электрик. Традиционная профессия для итальянца. — А мама? — Очень яркая, способная женщина. Училась в колледже. Строила большие планы, мечтала о карьере журналистки. А потом появился он, пришел починить проводку в ее комнате, и она влюбилась до потери рассудка. Мама была безнадежно романтична, а папа слишком красив и обаятелен. Она бросила учебу, вышла замуж и начала рожать детей. Ради мужчины пожертвовала будущим. — Но вы по ее стопам не пошли? — Нет. Братья избрали ту же профессию, что и отец, а я оправдала мамины надежды, получила стипендию в колледже Вассара.[10] — Колледж женский? — Ну и что? — Скучно, наверное, одни девчонки. — Чепуха. — И какую специальность вы изучали? — Историю. Потом приехала в гости к дяде Фаусто и влюбилась в Венецию. Решила стать искусствоведом, работать в музее. — И после окончания колледжа переехали в Италию? — Я продолжила учебу здесь, потом защитила диссертацию. А потом начала работать в галерее и сразу попала под пресс Серджо Корта. Ужасный человек. Не уходит на пенсию, просиживает место. Сам не занимается исследованиями и мне не дает. Заставляет читать лекции выпускникам-студентам. Тоска. — А как насчет мужчин? — Что значит «мужчин»? — Ну, например, итальянских. Они какие? Я имею в виду для вас. — Очень романтичные… вначале. — Понимаю. А потом перестают дарить цветы, требуют надеть передник. Антония не ответила. — А как вы развлекаетесь? Она задумалась. — Иногда пою. Не смейтесь. — Это же здорово. В клубах? — В одном. Малоизвестном. О котором никто в галерее не знает. Выступаю на любительских вечерах. — И с каким репертуаром? — Очень широким. Но обязательно душевное и не требующее больших вокальных данных. У меня ведь диапазон не выше двух октав. — Да, ваш голос мне показался немножко прокуренным. — Есть грех. Курю. Уже двадцать лет. Но не больше трех сигарет в день. — Да что там, все грешны. — Я улыбнулся. — И какую песню вы впервые спели на публике? — Что-то из Мадонны. Кажется, «Первую любовь». Я представил ее у микрофона и улыбнулся. — Сильная вещь. — У вокалистов меня интересует не техника, а манера исполнения, — проговорила она, глядя в окно. — А вот в живописи иначе. — Конечно, иначе. — Живопись, кроме души, требует еще и мастерства. Бесконечной души и законченного мастерства. — Она оживилась. — Эти два качества должны быть смешаны в нужной пропорции. У разных художников она разная. — Определенно разная. Почему вы на меня так смотрите? — Потому что вы все время со мной соглашаетесь. — Ну и что? — То есть не слушаете, что я говорю. Может быть, даже думаете о чем-то своем. Каскадеру скучны и неинтересны рассуждения о пропорциях души и мастерства у живописцев. — Вы ошибаетесь, — возразил я. — Я действительно согласен с вами. То, о чем вы говорили, наиболее ярко проявляется в портретах. Давайте сравним, например, Франца Хальса и Джона Сингера Сарджента. Один щедро расплескивает цвета: официантка у него выглядит графиней, а герцог забулдыгой-пьяницей, — а другой изысканно, со вкусом старается, чтобы богатые смотрелись еще богаче. Оба владели поразительным мастерством. А у кого больше души? Какая трагедия, что старый Франц умер в богадельне! — Я бросил взгляд на Антонию. Она удивленно смотрела на меня. — Я вырос в музее и о живописи могу говорить часами. — Сдаюсь. — Антония шутливо подняла вверх руки. — Мы не проехали и половины пути, а так много узнали друг о друге. — Она устало прикрыла глаза. — Вы не возражаете, если я немного посплю? Через три часа, как и было обещано, показался Милан. Антония спала, приоткрыв рот. Я не хотел искать отель, не посоветовавшись с ней. Когда мы въехали в город, пришлось ее легонько встряхнуть. Она выпрямилась, зевнула. — Приехали, — сказал я. — Куда? — В Милан. Вы что, забыли? — Ах да, да. — Какой тут самый приличный отель? — Насколько приличный? — Ну, например, как «Гритти палас». — Тогда поехали в «Четыре времени года». Это в центре. Через некоторое время мы остановились у отеля, похожего на средневековый замок. Я с трудом вылез из-за руля. Служащий в белом форменном костюме и фуражке открыл дверцу для Антонии. Я дал ему на чай, и мы направились в вестибюль. Здесь впечатляющие колонны и фрески мирно уживались с современной бронзой, толстым стеклом и светильниками. В своей пропотевшей куртке я чувствовал себя раздетым. — Помню, в молодости я мечтала хотя бы день пожить в этом отеле, — сказала Антония. — Ну что ж, — проговорил я, нащупывая в кармане пачку банкнот, — может быть, сегодня вам повезет. Нам повезло. Деньги решают не все, но многое. Несмотря на отсутствие багажа и неказистый автомобиль, нас поселили в номерах по пятьсот долларов за ночь. Совсем неплохо. Вначале портье потребовал документы. Они в Италии значат очень много. Я показал деньги, сказал, что у нас украли вещи. Вместе с документами. Очень убедительное объяснение. Он позвал менеджера. Я повторил для него свой рассказ, ворчливо добавив, что вот, мол, придется мучиться целых два дня, пока выправят новые документы. — Слава Богу, хоть деньги остались. — Я взмахнул толстой пачкой банкнот. Зарегистрировались мы под вымышленными фамилиями. Я — как Чет Кук. Антония назвалась Лизой Герардини, потом объяснив мне, что это девичья фамилия женщины, известной всему миру как Мона Лиза. Я не стал упоминать, что это мне известно. Звонить в отель «Гритти палас», чтобы переслали мою одежду, не представлялось разумным. Так что после посещения обменного пункта и захода в пиццерию мы направились по магазинам купить самое необходимое. На улице никому, кажется, до нас не было никакого дела, но меня не оставляло чувство, что за нами наблюдают. Я попросил Антонию остановиться. Протянул ей четыре миллиона лир (это примерно две с половиной тысячи долларов) и еще тысячу в американской валюте. — Вот, возьмите. Она удивленно рассматривала деньги. — Что значит «возьмите»? — Просто возьмите, и все, — сказал я. — А закончатся, получите еще. Без всяких вопросов. — Даже так? Я прошу денег, и вы даете? — Совершенно верно. Она поколебалась с секунду, затем сложила деньги в сумочку. Мы продолжили путь. В первом же магазине мужской одежды я купил себе спортивный костюм для пробежек, носки и прочее. Дальше мы остановились у бутика дамского белья. Я решил подождать снаружи. Антония вошла, и ею тут же занялась энергичная продавщица. Я стоял под тентом, наблюдал через витрину. Еще утром она была для меня совершенно чужой. Просто женщина из толпы. С тех пор произошло столько событий. Антония вела катер, пока я расправлялся с бандитами. Вокруг свистели пули, а эта женщина даже забывала пригнуться. Потом она плакала, рассказывала о себе, рассуждала о живописи, спала в маленьком потрепанном автомобиле. С этой женщиной, которая сейчас перебирала белье в бутике, я пережил самое острое приключение в своей жизни. Антония вдруг стала мне близка. Очень близка. И я не знал, что мне с этим делать. Переминался с ноги на ногу, надеясь, что она не замечает, что я за ней подглядываю. Выбрала лифчик и еще что-то ажурное. Я сопротивлялся, но не смог противостоять желанию. Начал фантазировать. Мы одни в магазине. Антония, освещенная мягким светом, стоит у прилавка в нижнем белье. Таком, где сорочка и трусики — одно целое. Подбородок опущен, любящие глаза устремлены на меня. Манит пальцем. Я приближаюсь. Она со стоном бросается мне на шею. Под тонким атласом я ощущаю ее отвердевшие соски, мягкое дыхание на моей шее. Она прижимается сильнее, покрывает мое лицо поцелуями. Я изнемогаю от желания. Чувствую ее горячие руки под футболкой, затем ниже, и вот уже расстегнута молния и… Кто-то подергал меня за рукав. Рядом стояла пожилая японка, затаив дыхание от восторга. В руках бумага и ручка. — Прощу прощения. Ведь вы знаменитый американский актер Том Слоун? На меня как будто вылили кувшин ледяной воды. — Нет, — проговорил я, пятясь от нее. — Вы ошиблись. Женщина расстроенно поплелась прочь, а я тут же пожалел. Надо было дать ей автограф Тома. По крайней мере хотя бы одного человека осчастливил. |
||
|