"Сокровища Аба-Туры" - читать интересную книгу автора (Могутин Юрий Николаевич)

Схватка у таежной реки

Приспел канун Симеонова дня — летопроводца. Увядали, печалились травы. Умирали, свершив назначение жизни — заронив созревшее семя в жирную землю. И земля с готовностью приняла его, чтобы весной дать жизнь новым цветам и пахучим травам. Согры и урманы нежились в последнем, недокучливом тепле бабьего лета. Невесомые, плыли в сини паутинки, оседая на морде лошади. Табунились отлетные птицы, жировавшие лето в пойменных лугах. Журавли трубно кричали, прощаясь с коротким сибирским летом. С шумным гоготаньем взлетали с заводей гуси и, вытягиваясь в треугольник, плыли к югу. А с земли, из казачьих подворий, встревоженными нестройными криками провожали гусей одомашненные, лишенные дара, летать, подневольные их братья. Им, разжиревшим от неволи и обильного корма, оставалось одно — провожать свободные стан взглядом. Что-то ждет их в дальней дороге?

Близились осенние непогоды, зазимье. Не за горами был месяц листопад.

Отряд ясачных сборщиков Федора Деки возвращался из долины Мундыбаша в Кузнецкий острог. Путь предстоял неблизкий. Плохонькая татарская лошаденка, обвешанная переметными сумами, едва тащилась, подгоняемая проводником. Сохачья тропа юлила между Мундыбашем и березовыми колками.

Верстах в трех от слияния Мундыбаша с Кондомой ясатчики решили отдохнуть.

— Привал, други! — крикнул Дека, слетая с коня. — Поснедаем малость.

Проводник остановил лошадь. Казаки опускались на землю, садились поудобнее, кружком, поджав ноги по-татарски, доставали из сумок нехитрое дорожное брашно. На разостланной попоне появились розоватые куски сала, краюха ноздреватого хлеба, шаньги и деревянный жбанчик с квасом. Ко всеобщему ликованию Дека достал сулейку с хмельной татарской брагой — абырткой. Казаки загалдели, сосуд с абырткой пошел по кругу из рук в руки.

Лишь проводник не спешил снедать. Держа за узду нерасседланную лошадь, он тревожно посматривал на прибрежные заросли. Седые и косматые, словно древние старухи, лозняки что-то в себе таили. Макушки их еле заметно шевелились и вздрагивали.

«Зверь? Человек?» — размышлял татарин.

— Вечно ему чтой-то блазнится. Лонесь сухостойну лесину за кыргыза принял, — пробурчал Пятко.

Однако беспокойство проводника передалось и другим.

Перестав снедать, все уставились на подозрительные заросли. Саженях в трехстах разглядели они таившихся в кустах людей и коней, коих незнакомцы держали в поводу.

Поняв, что они обнаружены, незнакомцы вскочили на коней.

— Засада! — сказал Дека хрипло.

— Не иначе, живорезы Ишейки… — мрачно подтвердил проводник, признав в наездниках кыргызов.

Тревожное слово «засада», словно пружина, вскинуло людей с земли. Казаки похватали ружья. В это мгновенье справа, из согры, выскочило еще с полсотни верховых, и обе группы, соединясь, понеслись на казаков. Комья глины летели из-под копыт. Копыта терзали пожухлую траву, лошади пластались в намете, кочевая конница пожирала сажени, отделявшие ее от казаков.

Впереди на чалой лошади скакал здоровенный степняк, бешено вращая сулебой над головой. За ним мчались кыргызы с копьями наперевес. Детина что-то крикнул пронзительно, по-птичьи, и цепь стала выгибаться подковой, обходя казаков и прижимая их к обрыву. Отступать было некуда. Внизу, под обрывом, глухо рокотала вода Мундыбаша.

Первым выстрелил Дека. Он целил в рослого кыргыза, но промахнулся. Казаки оперли мушкеты о подсошки. Выстрелы лопались справа и слева от Федора. Из стволов вырывались узкие клинья огня. Кочевники были совсем близко, и казаки били уже навскидку, почти не целясь.

Иван Лымарь взял на мушку рослого юртовщика, скакавшего прямо на него, но мушкет дал осечку. Лымарь выругался по-черному, хотел подсыпать пороху для затравки взамен отсыревшего и не успел. Эта осечка стоила казаку жизни. Через мгновенье лошадь юртовщика оказалась рядом. Последнее, что увидел казак, было безбровое лицо кыргыза с черными глазками и оскаленными, словно для укуса, зубами. Привстав на стременах, степняк занес сулебу и вдруг с силой кинул косой взмах на голову Ивана.

Дека успел выстрелить дважды и одного юртовщика уложил, а другого ранил. Кочевники силились отбить у казаков лошадь с пушниной. Рослый кыргыз пробился к ней, зарубил проводника и устремился к лесу, уводя лошаденку в поводу. Еще минута, и он скрылся бы в зарослях. Юртовщики, развернув коней, стали уходить вслед за главарем.

— Держи того, матерого! Ясак ведь уводит! — заорал Дека, бросаясь ловить лошадь убитого кыргыза, поймал и вспрыгнул на нее. Казаки ловили двух других лошадей. Федор ринулся за кыргызами с пищалью наперевес. Те уходили закрайком леса по тропе, едва приметной в зарослях пырея. Узкая тропа не позволяла им ехать наметом, кыргызы шли медленной рысью след в след.

Дека быстро настиг юртовщиков и первым же выстрелом с коня убил заднего кыргыза. Заряд свинца разворотил кыргызу затылок. Кочевники, не ожидавшие погони, шарахались в стороны, лошади их застревали в зарослях.

Сапно дыша, кони вставали на дыбы, плохо слушались поводьев и давили друг друга. Тем временем подоспели еще два казака на кыргызских же лошадях. «Ггах! Га-ах-х!» — прогремели один за другим выстрелы. Пожилой кыргыз, всплеснув руками, рухнул под копыта коня. Дека поискал глазами главаря и увидел его далеко впереди, в двухстах саженях.

— Ну-тко, ссажу с коня верзилу…

Пытая счастье, он приложился и разрядил пищаль вдогонку главарю. Выстрел угодил в заднюю ногу его лошади. Лошадь, путая ногами, прошла несколько шагов и завалилась набок, подмяв под себя всадника. Когда казаки подоспели к верзиле, он уже успел высвободиться из-под бьющейся лошади и вскочил на ноги.

— Имай живьем! — крикнул Федор, подступая к юртовщику.

Тот дышал, как уставшая собака, но отбивался отчаянно. Изогнутый меч его с визгом рассекал воздух.

Распалясь, Пятко влепил верзиле прикладом в ухо. Кыргыз зашатался и сел на землю. Казак не удержался и ударил еще. Кыргыз повалился набок, выворачивая к небу кровавый глаз, немо и страшно расставаясь с жизнью.

— Живой он? — заволновался Дека. Казак нагнулся над верзилой и заглянул ему в лицо.

— Чегой-то не дышит, якорь его… — смутился Пятко.

— Дурья башка! — вконец осерчал Дека. — Сказано, живьем имать надобно. Пропал выкуп. Кому он нужон теперя, упокойник твой?

— Это ему за Лымаря, — буркнул Пятко.

В зарослях боярышника казаки отыскали лошаденку с пушниной и двинулись к табору, так неожиданно растерзанному юртовщиками. Ехали, опасливо озираясь, ежеминутно ожидая возвращения кочевников, но тех и след простыл.

Страшная картина открылась глазам Деки, когда казаки вернулись к становищу. Проводник лежал весь залитый кровью. Сбоку валялась его отрубленная голова. Рядом — убитый кыргыз: смерть мирила самых злейших врагов. Коричневое лицо юртовщика и после смерти сохраняло злобное выражение.

Привлеченное запахом свежей крови уже слеталось к мертвым коршунье: кровавая работа кипела вовсю, слышалось сухое щелканье клювов и злобный клекот. Поодаль, на почтительном расстоянии, прыгали, дожидаясь своего череду, вороны. Право сильного было за более крупными хищниками — коршунами, и они спешили насытиться свежим мясом. Стоны еще живого казака не пугали стервятников.

При приближении казаков коршуны нехотя снялись с трупов и, тяжело махая крыльями, перелетели к лошади, умиравшей в двухстах саженях от табора.

Казаки молча окружили бредившего Ивана Лымаря. Тот метался и звал Федора. Пришел Дека, снял шапку, навис тяжелой глыбой над помиравшим.

— Федюнька… — шелестели пересохшие бескровные губы Ивана, — помнишь, как на Дону у нас вишни цветут?..

— Помню, Ваня, — глухо ответил Дека, проглатывая ком, подступивший к горлу.

— Хорошо весной на Дону…

Голова Ивана дернулась, и лицо его застыло в улыбке, словно он увидел себя дома, под Воронежем, среди цветущих майских вишен. Осеннее сибирское солнце тускло отсвечивало в остекленевших зрачках казака.

Все так же бормотала вода в Мундыбаше. Шалые воды горной реки сердито несли на стрежне щепки и корье. Коршун писал по воде концом крыла: караулил рыбу.

Вода у берега бурлила и пенилась, закручиваясь в воронки. Волны мокрыми языками слизывали с берегов комья глины.

Прыгая с камня на камень, почти в беспамятстве, оглушенный внезапной гибелью друга, Федор опустился вниз по обрыву к воде. Заламывая ногти и обдирая руки об уступы, вскарабкался обратно наверх с ведерком воды. Торопливо перекрестившись трижды, опустился перед погибшим на колени. Черными, пустыми глазами смотрел в безжизненное, как бы внезапно удалившееся, ставшее чужим, лицо казака.

Осторожно, будто боясь разбудить спящего, стал Федор омывать лицо друга. Запекшаяся кровь черной полоской уходила под рубаху. Федор расстегнул на покойном закоростевший ворот рубахи. Из-под нее выскользнул нательный крест и маленький сверток, привязанный к цепочке креста. Дека отвязал сверточек и протянул Омеле:

— Чти. Тут вроде запись какая-то… Может, завещал что?

Омеля развернул мятый листок, стал, запинаясь, читать мохнатую славянскую вязь — кириллицу:

— Вот ить как получается, — заморгал часто Дека, нервно клацая зубами, — и молитва-заговор при нем была. И с молитвой, значится, смерть прибирает. А мужик-от был в самой поре и непьющий. Вот ить как получается, — повторял он потерянно. Плечи его задергались…

Казаки, стоя на коленях, клинками рыли могилу.