"Руны грома" - читать интересную книгу автора (Рымжанов Тимур)

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Вы грязные животные! Навозные черви! Не сметь вам больше слово молвить и глаз поднять без дозволения! Отныне ваше — все лишь чумазые трусливые душонки, под мамкиными тряпками! Искать без моего дозволения даже не пытаться, смерды косопузые! Затаить дыхание, прикусить языки и слушать!

Воевода медленно прохаживался вдоль неровной шеренги, буравя свирепым взглядом притихших новобранцев. Два десятка деревенских бугаев, пяток городских лоботрясов, семеро косматых исхудавших, но еще крепких бродяг да парочка внебрачных боярских отпрысков от бывших рязанских дворов внимали хриплым выкрикам воеводы. Сутулые, уставшие после изнурительной дороги, они еще не могли толком понять, на что обрекли себя, изъявив желание попасть в мое войско.

— Все вы пришли сюда по доброй воле и собственному разумению, — продолжал воевода, раздувая ноздри. — Забудьте, кем вы были, отныне у вас нет больше ни прошлого, ни сословия, ни имен. Я Скосарь Чернорук, стрелецкий воевода, и эта крепость, как и все в ней, моя собственность, мое подворье. С этих пор и до смерти для вас я царь, и бог, и отец, и мать. А вы грязь под ногами! И если я или кто-то из моих подручных выкрикнет слово «грязь», то это обращаются к вам. Делайте, что велят, и молите своих богов, что делаете правильно! Приказы в стрелковой дружине князя-колдуна выполняются быстро и четко! За непослушание следует жестокая расплата. Забудьте о том, что умеете, о том, что думаете и чувствуете! Отныне для вас есть только приказы! Следующие три месяца для вас, животных, станут настоящим адом, горнилом, в котором я и мои люди выкуют из вас настоящих воинов, самых лучших, равных которым более нет!

Скосарь чуть отставил ногу и указал плетью на невысокий столб у ворот с висящим на нем бронзовым колоколом.

— Эти ворота — единственный выход из крепости. Кто пожелает, может подойти и ударить в колокол, чем признается в собственной никчемности. Ударивший в колокол получит пинка под зад и будет изгнан с позором, а оставшиеся же понесут за его трусость и слабость жестокое и суровое наказание. Ежели кто-то подымет смуту, вздумает сбежать, того изловят и накажут его же товарищи. Повторный побег карается неволей и даже смертью!

Из окна моей новой мастерской было отлично видно и слышно, как Скосарь стращает свежее пополнение. Я даже устроил себе короткий перерыв, чтобы понаблюдать эту захватывающую, театрализованную постановку. Всегда удивлялся, как однако быстро старый вояка впитал все мои уроки и новшества, что я вводил для обучения новобранцев и старой гвардии.

Стрелки моей крепости имели высокий статус и право называться элитным подразделением. Но, к сожалению, теперь их было очень мало. Хорошо обученные, сильные, выносливые, снабженные самым дорогим и надежным оружием, эти молодцы могли дать фору любой княжьей дружине, численно превосходящей их в два-три раза. Самое главное, чего я добивался от элитного подразделения, — сплоченности и верности. Взятый за основу курс подготовки иностранного легиона, адаптированный мной к этому времени и месту, служил неким фильтром, способом отсеять слабые звенья. Исходя из собственного опыта, я понял, что искать только сильных и здоровых новобранцев — накладно и неразумно. Порой в войске требовались не только сильные бугаи, но и проворные и сообразительные ребята, быть может, не самой богатырской наружности. Поэтому на службу брали всех, исключая лишь калек, женщин и стариков. Всех, кто был способен выжить в тренировочном лагере Скосаря. Здесь все устроено сурово и даже жестоко. За каждым следили внимательно, подмечали особенности и нужные навыки. Сформировалась целая служба, эдакий конвейер по штамповке универсальных солдат. Три месяца — первый этап. Проверка и подгонка под нужный стандарт физической выносливости, наработка простейших навыков. Новобранцев чуть ли не в буквальном смысле втаптывали в грязь, мешали с глиной, а потом из тех, кто сумел пройти все это, лепили заново несокрушимую, неудержимую силу, единый чугунный кулак. Следующий этап — углубленное изучение оружия, специализация. Мечи, копья, арбалеты, рукопашный бой, кто на что был горазд и все вместе. Матерые стрелки, уже прошедшие этот тяжелый курс, можно сказать, ветераны, лупили новичков до кровавых соплей, гоняли в марш-броски до рвоты. Тренировались сами и учили молодых превозмогать усталость, держать удары и терпеть боль. Все, что в знакомой мне когда-то армии называлось неуставными отношениями, дедовщиной, здесь стало частью учебного процесса и ритуалом инициации. Новобранец — дух бестелесный. Приказ любого вышестоящего по званию выполняется и не обсуждается. За каждый месяц обучения, после проверки, достойным присваивался шеврон, особая нашивка в виде дубового листочка. Не прошедшие проверку опускались до нулевого уровня и были обречены еще месяц ползать в грязи. Все как в армии. У солдат нашивки тряпичные. У старших, прошедших хорошую подготовку и выживших в нескольких боях, появлялись бронзовые. У инструкторов и, если можно так выразиться, офицерского состава — серебряные.

Владение технологиями, собственное производство — просто великолепно! Замечательный способ жить в достатке, так, как тебе хочется. Диктовать свои условия князьям да боярам, регулировать рынок, прижимая к ногтю купцов и посредников. Но главным стало все же формирование собственной гвардии. Достигнутое долгими годами тяжелого труда, построенное, изобретенное требовалось защищать, оберегать от жадных и хитроумных соседей. Одному мне было нынче невозможно уследить за всеми ростками цивилизации, что я так щедро и порой бездумно сеял вокруг себя.

Суров и жесток я стал, что и говорить. Все это замечали. Особенно теперь, когда затаил желчную злобу на Михаила. Живу затворником уже который месяц, принимая редких гостей. Да и тех лишь, кто знает о том, что я выжил после покушения. Наум с Мартыном так и прежде только по большой надобности меня навещали, раз в полгода, а то и реже. Нынче так и вовсе не показывались. Тем более что они и не ведали о моих злоключениях, и не дай бог, чтобы узнали. Таких дров наломают! Строительство Новой Рязани я полностью поручил им, сам только разрабатывал и утверждал проекты новых зданий. Вот пусть и не отвлекаются. Чен, прыткий китайчонок, после того как окреп да стал уверен в своих силах — подался восвояси. Давно от него никаких вестей не было. Купцы, что шли с востока, только руками разводят, мол, никого такого не видали. Был бы он со мной в момент покушения, то уверен, что надежный телохранитель предотвратил бы его. Но, увы, нет моей неслышной тени и молчаливого друга. Всех распустил, сам расслабился, вот и получил по полной. Только и остается, что бессильно злиться, и рычать да зализывать раны.

Что уж говорить, если бесстрашный Скосарь, прозванный в народе Чернорук за лихие дела да увечье, меня укрыв в своей усадьбе, сам раз в неделю являлся, кутил да опять по заставам да крепостям намыливался, избегая лишний раз попадаться мне на глаза.

Дом в Змеигорке пришлось оставить. Отдал под нужды купеческого двора и наместника. Уж слишком горькие воспоминания были связаны с этой крепостью. Пока отлеживался в Медовом ручье, в доме старосты, куда добрался с помощью отшельника и его серой банды, Михаил, этот упырь, проявил иезуитское коварство. Недооценил я московского князька. Сам он, как я и думал, в Змеигорку не сунулся, но сподобился-таки урод прислать в гостиный двор драных пьяных кожемяк с чумным покойничком в возу, заваленном сырыми шкурами. Те дня через два сами преставились, так что спросить было не с кого. Карантин ввели очень поздно. Недели две не могли понять, что вообще происходит. Пока до меня не дошли донесения, и я сам не смог разобраться, что в крепости свирепствует чума. Даже после принятых мер, после долгой блокады всех дорог болезнь выкосила не меньше половины всего населения, включая стрелков и мастеров. Зацепило и некоторые окрестные села. Мою семью болезнь тоже не пощадила. Рашид Итильский, ставший наместником крепости, лично распорядился похоронами. Могил не было, тела всех погибших сжигали, а прах запечатывали в урны и замуровывали в склепе под башней внутреннего двора.

Утрата переживалась тяжело, болезненно, но почему-то очень быстро. Я долго не мог понять, почему горечь утраты не отравила мою кровь. Сколько раз мне приходилось видеть, как порой в селищах да городах хоронили младенцев с матерями. Бывало, даже целые семьи. Разумеется, я предполагал, что и я сам, и моя семья не застрахованы от этого. И вот мой самый страшный кошмар воплотился, и думаю, что морально был готов к подобному. Потеря близких выжгла адским пламенем мою душу. Даже будь я там, ничего бы не смог сделать. Разрываемое местью и болью сердце налилось тяжестью, заполнилось свинцовым ядом вместо крови. Я понимал, что пустой ярости будет недостаточно. Лютовал, рассылал шпионов во все значимые города и крепости, готовясь к решительному удару, к игре по собственным правилам. Загонял несчастного Тимоху, заставляя его трясти свои агентурные сети. Парень и так был не в себе после покушения на меня. Все корил себя, что не доглядел, и теперь буквально рыл землю, добывая нужную мне информацию. Ситуация была слишком шаткая. Утратились многие позиции. Не познавшие ордынского разорения князья заматерели, обзавелись дружинами на мой манер и теперь алчно поглядывали на земли соседей. Окрепли, окопались и только ждали удобного случая, чтобы затеять ссору. Попросту говоря, взять Змеигорку штурмом мог нынче почти любой из них даже небольшим войском. Обезлюдевшая, разоренная чумой, она бы не выстояла. Встать на стены крепости было некому. Жалкая горстка стрелков не обеспечит надежной обороны. Минимальный уровень боеприпасов, жадные мелкие князьки и ханы, поглядывающие нынче в сторону набирающего силы стольного града Владимира. Вот и получается, что капризная фортуна нынче не на моей стороне. Ведь для большинства — я покойник. Мой склеп находится в подземельях крепости, рядом с родными. Меня поминают как умершего селяне да мастера, нашедшие себе когда-то прибежище за крепкими каменными стенами Змеигорки. Без моего личного участия, с потерей большинства мастеров, все дела пошли на спад, но крепость все еще жила и поддерживала занятые позиции.

Только основанные моим тестем финансовые бастионы были незыблемы. С каждым годом все больше разрастаясь и укрепляясь, они обосновались во всех местах, где сходились торговые пути. Страховые компании исправно покрывали все возможные риски. Скосарь, поставляя отборных легионеров для охраны торговых караванов, обеспечил безопасность, сократив потери от разбойной братии до минимума. Банки выдавали щедро кредиты даже на мелкие торговые сделки, благодаря чему торговое сообщество крепло год от года, вовлекая в свои обороты лежащие мертвым грузом в глубоких погребах и схронах золото и серебро князей, бояр и прочих, стоящих у власти. Мой тесть, обосновавшись в далеком Царьграде, цепко держал в руках все нити этой финансовой паутины. Его покой охраняла небольшая армия ветеранов, опытных стрелков из первого набора, еще гонявших во главе со мной разбойный люд по рязанским лесам. Он еще содержал целый штат из банковских служащих. Выкупив у какого-то местного вельможи огромный дворец, превратил его в деловой центр, куда со всех сторон стекалась информация о торговых операциях и сделках, откуда шли распоряжения о крупных финансовых вложениях в новые торговые проекты. Надо отдать ему должное — развернулся он широко, при этом свято выполняя свои обязательства передо мной, отчисляя проценты от вложенных мною немалых средств. Тем более что я был совладельцем этой нарождающейся финансовой империи. С трудом убедил своего тестя-компаньона, что безопаснее всего будет вести дела из Царьграда, а не из Змеигорки. Безрассудно было бы держать, пусть даже в крепости, такие богатства. Это все равно что сидеть на вокзале и в открытую пересчитывать миллион «баксов» в своем чемодане. Так что скрытно были собраны три каравана и по мере готовности отправлены разными маршрутами в Царьград. Само собой под усиленной охраной и надежными проводниками. Кстати, добрались все без особых приключений, а заранее высланное вперед посольство во главе с моим тестем уже все приготовило к их прибытию. Так завертелись с новой силой золотые шестеренки нашего совместного предприятия…

Два поджарых стрелка из числа ветеранов-инструкторов, голые по пояс, в плотных суконных штанах и дорогих сапогах, гортанными возгласами и воплями вперемешку с матюгами и бранью погнали новобранцев к казармам. От их разгоряченных накаченных торсов поднимались струйки пара. Тела блестели от пота, бугры мышц перекатывались под загорелой кожей, выражение лиц было суровое, чуть надменное. Они знают свое дело. По сей день помнят, как сами стонали, топая стертыми в кровь ногами, выполняя марш-броски; как, задыхаясь, ползли, копошась в грязи, в трясинах болот и в глубоком снегу. Но благодаря такой подготовке они смогли выстоять в тяжелых и неравных боях. Дать прочувствовать на собственной шкуре, что не от своей жестокости и садистских прихотей я втаптывал их в грязь, а лишь от желания научить недорослей уберечь себя. Сохранить свои жизни и не пасть в первом же бою пушечным мясом. Эти уроки они выучили на всю жизнь, и не из подобострастия или страха суровые воины вытягивались передо мной в струнку, а из уважения к тому, кто дал им такую суровую закалку. Я же кузнец, а солдаты — оружие. Ковать надежные острые клинки — тяжелая работа. Сколько раз надо сунуть неказистую заготовку в огонь, а потом лупить по ней, раз за разом выковывая некое подобие оружия, пока она наконец не обретет законченные черты и боевые свойства.

Скосарь ввалился в мастерскую, сбив неуклюжей вороненой клешней крышку с квасной кадки. Внимательно огляделся по сторонам, зыркнул на верстак и полки, но ничего по поводу разложенных на них деталях не сказал.

— Будет толк, князь, — забубнил он, отворачиваясь к распахнутому настежь окну, туда, где все еще слышны были бранные вопли инструкторов. — Не самые паршивые этим разом подались в стрелки. Я как по эрзям весной проехал с разговорами по дворам, так с тех пор многие беглые людишки осмелели. Да мордва своих чад тоже шлет, уж им мое слово, верное, известно.

— Это они руки твоей колдовской боятся, — хмыкнул я угрюмо, раскладывая инструмент на верстаке. — Сказывают старики на Мокше, что, дескать, нечистый твою лапищу обуял.

— А толь! — оскалился Чернорук, поведя плечами. — Тут боярин, Кузьма Лопатин, до которого я ходил в Пронск, чуть не околел когда меня встречать вышел. Он-то еще помнит, как той мортирой меня подорвало, как без руки до его двора везли меня на дровнях. А тут встречает, да как узрел, что я в железной пятерне поводья зажал, так стал пятиться, да все крестится. Я-то тоже небось не лапотник, — ухмыльнулся Чернорук злорадно, — мне такие побасенки только на руку. Кулачишку ему скрутил да грожу, похваляюсь, дескать, гляди, проныра, на что нарваться могешь. — Выдержав короткую паузу, Скосарь прикрыл глаза и продолжил: — Я тут дворовым велел баньку затопить, — вдруг ляпнул он, мгновенно меняя тему разговора. — Ты как, батюшка? Не изволишь? С Гречишных полян селяне медку свеженького довезли. Да и сыро нынче-то, гнус заел, мошка эта…

— В баньку можно, сам собирался. Только ты прежде ступай, вели, чтоб обед туда подали, а я пока горн разгребу да закончу здесь малость, приберу да поспею.

Поморщившись от перестоялого, кислого кваса, Скосарь все-таки допил чарку и поспешил выйти из мастерской. Работать мне больше не хотелось. Опять раздувать погасший горн не было ни сил, ни желания. Дело почти закончено, так что пара дней ничего не решит. Нынче мне, покойничку, торопиться некуда. А занимался я в этой заново оборудованной мастерской новым оружием. Вот как раз со Скосаревской оторванной руки все и началось. Еще год назад, сразу как беда случилась, мой бравый полководец было скис, распрощался с военной карьерой, пока я его выхаживал да подлечивал, хоть и крепкий еще старик. А я взялся все исправить, второпях пообещал, что верну ему руку. Скосарь, конечно, сразу не поверил, разворчался, но потом приумолк, когда дело дошло до снятия мерок и подгонки деталей. Давно была идея поработать с более тонкой механикой, чем паровые двигатели. Соорудил я моему воеводе подвижный протез. Вещь, конечно, немного массивная, но таскать тяжести ему не привыкать, а когда захочешь хоть частично, но все ж воротить себе утраченную кисть да пальцы правой руки, и не на такое согласишься. Сделал тогда все максимально просто, хоть и провозился почти пять месяцев. Оснастку на левую — здоровую руку — сконструировал как систему управления правой — искусственной. Единственный спусковой крючок под большим пальцем переключал зубчатый барабан в основном блоке, как программу для всевозможных положений механической руки. Схватить, разжать, отставить указательный палец, полностью выпрямить ладонь. Вот несколько нехитрых движений, что выполняла механическая рука. Работала же рука на пневматических цилиндрах, стравливая или нагнетая давление из небольших насосов, расположенных так же в основном блоке, но имеющих приводы от локтя. Проще говоря, недолгая, но интенсивная накачка давала необходимое давление, которое накапливалось в плоском резервуаре, и постепенно стравливалось на работу систем. Когда давление воздуха ослабевало, приходилось опять напрягаться, чтобы пополнить запас. Трудно, неудобно, проблемно, к тому же система уже не раз давала сбои и ломалась, покуда все отладил как следует. Но со стороны выглядело так, будто я действительно вернул старому вояке оторванную ядром из мортиры руку. Вот и множились слухи. После этого и рождались легенды…

Но, трудясь над этим механическим протезом, я понял, что уже готов, а вернее сказать, дорос, до того, что наработал весьма приличные технологии: качественную сталь, более совершенные токарные и фрезерные станки, и теперь могу позволить себе сделать нормальное, боевое пневматическое оружие. За последнее время я перепробовал, наверное, не меньше сотни способов изготовления качественных пружин. К сожалению, эта проблема и еще шлифовка цилиндров оказались самыми сложными на этапах становления технологии в целом. На окончательную доводку уходили многие часы кропотливого труда. Первая винтовка в результате получилась просто монстр, очень тяжелая, если сравнивать с оружием моего времени. Но здесь, в усадьбе Скосаря, окончательная, доработанная и испытанная версия вышла весьма революционной для этого времени. Разумеется, она была легче мушкета или пищали, от производства которых я отказался давно. Моя пневматика очень быстро заряжалась с казенной части, имела весьма увесистую коническую или круглую пулю диаметром девять миллиметров, нарезной ствол и почти бесшумный выстрел. Преимущество перед пороховым оружием весьма немалое. Единственное, что я не смог увеличить, исчерпав все ресурсы известных мне конструкций, так это дальность стрельбы. Максимум триста шагов. Да и то при условии, что пуля попадает в тело, не защищенное доспехом. Хороший доспех такое оружие способно было пробить разве что только в упор. Увы и ах, у всего есть предел. Отсюда и выходило, что подобных винтовок будет немного. Использовать их будут исключительно специально обученные стрелки, ну и я сам, разумеется. Вот поэтому и корпел уже второй месяц, в этой глуши, изготавливая оптические прицелы. Не бог весть какие вылупились у меня стекляшки, но все же лучше, чем просто стрелять через прорезь рамки. Испытать оружие я собирался на диком звере. Надеялся, что может воевода соберется со мной на испытания, Скосарь Чернорук до охоты — большой любитель. Винтовок я заготовил двадцать штук, и это не считая тех, что оставил себе с некоторыми модификациями. Ко всем винтовкам крепились широкие штыки, так что в рукопашном бою не будет необходимости менять оружие. Для изготовления оптики материалов хватило только на пять прицелов. Производить качественное стекло у меня вообще не получалось. То мутное, то с пузырями, то крошится от малейшего прикосновения шлифовальной пасты.

Подготовка снайперского подразделения в тринадцатом веке — идея сама по себе революционная. Работая над оптическими прицелами, я дал распоряжение моему надежному связному с внешним миром, черемису Олаю, подобрать из уже опытных и подготовленных стрелков, тех, кто с его точки зрения больше всего подходил на роль снайпера. Отсеять не меньше трех десятков кандидатур и отправить из большой крепости в лагерь Скосаря, якобы на переподготовку.

Холод в груди, пронизывающий могильный холод. Солнце не согревает, еда пресная, вино как вода, не способная растопить кристаллики льда. Сам себе напоминаю какой-то бесчувственный агрегат, бездушную машину. Случаются крохотные мгновения оттепели, возвращения в былое, человеческое состояние, но не так часто, как хотелось бы. Не покидающее меня чувство утраты превращает жизнь в какую-то бессмысленную возню, в рутину.

Как долго я еще собираюсь быть мертвым? Воскрешение потребует скорых действий, наверстывания упущенного. А ничегошеньки не хочется делать. Жажда мести заволокла иные смыслы жизни.

Скосарь после баньки напялил заляпанный, куцый тулупчик. Уселся в уголок трапезной, опершись могучей спиной на закопченные бревна. Подтягивая одной рукой к себе поближе крынки да миски, стал выуживать ложкой куски вареной рыбы из большого котла в тарелку. Ловко раздирая зубами головку чеснока, сплевывал шелуху под стол.

— Эх, хороша банька! — кряхтел воевода, шмыгая носом. — Неужто и паром тебе, батюшка, хандру твою не отбило?

— Мою хандру теперь только адскими котлами отобьет, — буркнул я, сдувая пену с пивной кружки. — Что ни день, Москов сил набирает. Киевские дворяне-заговорщики денег не жалеют, укрепляя ублюдка…

— Не с чем нам покуда, батюшка, идти на Москов, — рыкнул, как отрезал, Скосарь. — Будет время. Я еще месяц как послал гонца к Яриму, он своих карагесеков хоть сотню пришлет, а может, две — все подмога.

— Парой сотен топтаться у стен Москова — пропасть. Только на смех подымут. А вот малым отрядом, не больше десятка, можно тайно войти в детинец да устроить там заварушку.

— Это карагесеки, что ль, тайно в детинец пойдут?! Не смеши, батюшка! С их-то копчеными рожами да вонючими халатами… да любой смерд за версту учует, шум подымет! А Михаил, он тех же ордынских послов хуже собак держит, твоим же именем их стращает… Тут побольше бы этой рвани нагнать, да задавить поганого Михалку!

— Да к черту этих головорезов, уймись. Что они тебе сдались эти бесенята? Да, ножи у них быстрые, головы лихие, но я бы их попридержал подольше до времени. Позже случится, что и им сыщется работенка.

— Может, тодысь выманить князя в раменье, да как он тебя, да только точно в голову.

— Пойми, Чернорук, одного убийства мне мало. Мне нужен страх. Иначе зачем я уж третий месяц в покойниках числюсь?! Чтоб из могилы достать гада. И все бы об этом знали.

— Из могилы, — хмыкнул Скосарь, — вон оно как.

— Неужто забыл, как силен страх? Как лезет он в душу ядовитым полозом, как травит разум?

— Может, это, как было, нарядимся чумными лешими, да по округе бедокурить?

— Думал я над этим, да пока погожу. Старый фокус может и не сработать. Да и ружья небось не зря готовил. Вот на неделе все пристреляю, проверю да стану стрелков набирать. Вот тогда и поглядим, что можно сделать.

— Не знал бы тебя, подумал бы о ком другом, что струсил. Но вижу, как пылают огнем глаза, даже боязно что-то. Больно ударил Михаил, что и говорить, но и ты, князь, должником не останешься. Чует сердце, что лютую расправу ты ему, убогому, уготовил.

— Знаешь, мне в жизни до сей поры так родных терять не приходилось. И вроде рядом был, хоть и немощен, а все равно не поднялся, чтобы проводить в последний путь. Воины, что доверились мне, встали на стены крепости, гибли, жалко их было, но не так. Они знали, на что шли, рисковали собой в бою. А тут из ниоткуда чумная зараза. И ведь нет супротив нее средств. Не в силах я противостоять этой напасти…

— Не кори себя, князь. Если правое твое дело, то духи не оставят. Прольют благодать на раненую душу.

Какой-то туманный образ предстоящих действий вертелся у меня в голове. Наметки планов, некоторые довольно яркие детали, но картины в целом я не видел. Не мог охватить мысленным взглядом всю проблему в целом. Ведь собственную месть я не планировал односложной и направленной лишь на удовлетворение своего жгучего гнева. Нет, я собирался превратить все в экспансию. В новое завоевание. Чтобы избавиться не только от московского князя, а еще выставить самого и его пособников изменниками, заговорщиками. Тем самым оправдать доверие Ярослава, пытающегося уладить дела во Владимире и сына его Александра, уже который год отбивающего нападки ливонских отрядов от Новгорода и Пскова. Подчинив себе земли Москова, я тем самым сыграю на руку политике Ярослава Всеволодовича, заполучив еще большее его расположение. Даже тот факт, что ныне остался я один как перст, без семьи и без наследников, даже на пользу делу. Ведь взятое мной княжество я объединю с Рязанским, Смоленским. Там и другие так или иначе подтянутся. А все для наследника. Не моего, а Ярославича. О котором я говорю не иначе как о самодержце всех княжеств. Такая мысль, навязанная мной Всеволодовичу, тешила старика пуще прочих. Сам Александр очень тепло обо мне отзывался, всегда ставил в пример вельможам да тем князьям, кто всячески противился объединению. Общее, единое государство сулило конец распрям, братоубийствам, межевым спорам. Больше силы, больше власти, земель, богатств. Кто же откажется?! Это как азартная игра, в которой всего-то требуется сделать ставку на фаворита и нейтрализовать возможных конкурентов.

Но планы такого масштаба не терпят суеты, поспешных решений и необдуманных действий. Здесь нужно оценивать ситуацию в целом, а не отдельные детали, фрагменты общей картины. И мои личные интересы не должны идти вразрез с поставленной целью. Как бы сильно и скоро мне ни хотелось отомстить за гибель семьи, за покушение на самого себя, я должен подстраховаться. Иначе собственноручно подпишу себе смертный приговор.