"Игрок" - читать интересную книгу автора (Бэнкс Иэн М.)

2 ИМПЕРИЯ

Все еще со мной?

Тогда прочтите маленькую записочку, уж пожалуйста.

Те из вас, кому не повезет читать или слышать это на марейне, видимо, будут пользоваться языком, в котором нет нужного количества или разнообразия личных местоимений, так что я лучше объясню эту часть перевода.

В марейне, этом, по сути, замечательном языке Культуры (так скажет вам сама Культура), имеется, как известно любому ребенку, одно личное местоимение, которое используется для обозначения мужчин, женщин, промежуточных, нейтралов, детей, автономников, Разумов, других мыслящих машин и любых жизненных форм, обладающих хотя бы отдаленным подобием нервной системы и зачатками языка (или оправданием, почему у них нет ни того ни другого). Естественно, в марейне имеется способы обозначения пола, но в повседневной речи их не используют; заложенная в первоначальном языке (языке, который горделиво использовали как орудие морали) идея была такова: важен, ребятки, только мозг, а половые железы как дифференцирующий признак даже не стоят упоминания.

И потому в последующем описании Гурдже размышляет об азадианцах с таким же успехом, как стал бы размышлять обо всех других (см. приведенный выше список)… Но как быть с тобой, о несчастный, возможно, малоразумный, вероятно, недолговечный и, несомненно, обиженный судьбой гражданин какого-нибудь не Культурного общества, особенно тот, кто несправедливо наделен (а азадианцы сказали бы «недонаделен») лишь весьма ограниченным числом полов?!

Как будем мы обозначать триумвират азадианских полов, не обращаясь к довольно неуклюжим инопланетным терминам или раздражающе неловким описательным фразам?

…Но успокойтесь, я решил использовать естественные и очевидные местоимения для мужчин и женщин, а промежуточных (или верховников) обозначать тем местоименным словом, которое наилучшим образом указывает на место в обществе относительно существующего у вас сексуально-силового баланса. Иными словами, точный перевод зависит от того, кто доминирует в вашей цивилизации (давайте лучше будем избыточно щедры терминологически, чем наоборот) — мужчины или женщины.

(Те, кто не без оснований заявляет, что не принадлежит ни к тем ни к другим, конечно же, будут именоваться их собственным, подходящим для этого термином.)

Ну да хватит об этом.

Давайте-ка подведем итоги: наконец-то мы удалили старину Гурдже с плиты Гевант, что на орбиталище Чиарк, и затолкали его в разоруженный боевой корабль, в котором он теперь торопится на рандеву с направляющимся к туманностям ВСК «Маленький негодник».

Вопросы для размышления:

Понимает ли Гурдже в самом деле, что он сделал и что с ним может произойти? Не приходило ли ему в голову, что его могли обвести вокруг пальца? И знает ли он в самом деле, на что подписался?

Конечно нет!

И в этом часть потехи!

Гурдже за свою жизнь не раз бывал в путешествиях и (в самом длительном, тридцатью годами ранее) удалялся от Чиарка на несколько тысяч световых лет, но через несколько часов после старта «Фактора сдерживания» он с неожиданной тоской почувствовал этот разрыв в световых годах между ним и домом, разрыв, который все увеличивался с ускорением корабля. Гурдже посидел перед экраном, на котором постепенно уменьшалась в размерах желто-белая звезда Чиарка, но чувствовал себя даже дальше от нее, чем это было видно на экране.

Он никогда прежде не ощущал лживости экранных изображений, но, сидя здесь, в бывшей кают-компании, и глядя на прямоугольник экрана на стене, он не мог не чувствовать себя актером или компонентом начинки корабля, частью — неизбежно поддельной — модели реального космоса, висевшей перед ним.

Может, дело было в тишине. Он отчего-то ждал шума. «Ограничивающий фактор» мчался со все возрастающим ускорением через нечто, называемое ультрапространством; скорость корабля приближалась к максимальной такими темпами, что мозги Гурдже отказывались воспринимать цифры на настенном экране. Он даже не знал, что такое ультрапространство. То же самое, что гиперпространство? Об этом последнем он по крайней мере слышал, хотя и не понимал толком, что это такое… Несмотря на всю эту жуткую скорость, на корабле царила почти полная тишина, и Гурдже испытывал расслабляющее, жутковатое чувство, словно древний боевой корабль, простоявший несколько веков на консервации, еще не полностью пробудился и внутри его хищного корпуса все происходило медленно, будто во сне.

Корабль, казалось, тоже не хочет начинать никаких разговоров, что в другой ситуации ничуть не тронуло бы Гурдже, но теперь встревожило. Он вышел из своей каюты и отправился на прогулку по узкому, примерно стометровому коридору, который вел в суженную часть корабля. В пустом коридоре — шириной едва ли больше метра и таком низком, что Гурдже почти касался потолка, — он вроде бы различил слабое гудение, доносившееся отовсюду. Дойдя до конца прохода, он повернул в другой, ведущий вниз под углом градусов в тридцать, но стоило шагнуть туда (и пережить мгновенное головокружение), как коридор, похоже, оказался горизонтальным. Он заканчивался в блистере эффектора, где была установлена одна из больших игровых досок.

Доска простиралась перед Гурдже — буйство геометрических фигур и красок; игровое поле распростерлось на пятистах квадратных метрах, а низкие конические возвышения, будучи трехмерными, еще больше увеличивали общую площадь. Гурдже подошел к краю огромной доски, задаваясь вопросом, не берет ли он на себя слишком многое.

Он оглядел то, что раньше было блистером эффектора. Доска занимала чуть больше половины пола и покоилась на основании из легкого пенометалла, установленном во время переделки. Половина этого объема была внизу, под ногами Гурдже; поперечное сечение корпуса эффектора было круглым, а перекрытие и игровая доска, располагаясь по диаметру, практически упирались в корпус корабля за границами блистера. Арка потолка, отливающего тусклым серовато-красным цветом, отстояла от пола метров на двенадцать.

Гурдже спрыгнул через люк в тускло освещенный отсек под полом из пенометалла. Гулкое пространство здесь было еще более пустым, чем наверху; если не считать нескольких люков и мелких углублений на полусферической поверхности, все вооружение было удалено отсюда бесследно. Гурдже вспомнил Маврин-Скела и подумал о том, как должен себя чувствовать «Фактор сдерживания» с вырванными когтями.

— Жерно Гурдже.

Он повернулся, услышав свое имя, и увидел, что рядом с ним парит каркас кубической формы.

— Да?

— Мы достигли нашей высшей точки агрегации и держим скорость приблизительно восемь с половиной тысяч световых лет в ультрапространстве один плюс.

— Неужели? — Гурдже оглядел полуметровый куб, спрашивая себя, где у того глаза.

— Да, — сказал дистанционный автономник. — У нас должно состояться рандеву с ВСК «Маленький негодник» приблизительно через сто два дня. В настоящий момент мы получаем информацию с «Маленького негодника» — инструкции по игре в азад, и корабль поручил мне сказать, что в скором времени сможет начать игру. Когда вы хотите приступить?

— Только не сейчас. — Гурдже прикоснулся к пульту управления люком, из которого просачивался свет. Автономник парил над ним. — Я сначала хочу попривыкнуть немного. Мне нужно провести кое-какие теоретические исследования, прежде чем я начну играть.

— Отлично. — Автономник поплыл прочь, но затем остановился. — Корабль просит сообщить вам, что его нормальный рабочий режим подразумевает полный внутренний мониторинг, так что в вашем терминале нет нужды. Вас это устраивает или вы предпочтете отключить внутреннюю систему наблюдения и связываться с кораблем через ваш терминал?

— Через терминал, — не раздумывая сказал Гурдже.

— Внутренний мониторинг ограничен режимом чрезвычайной ситуации.

— Спасибо.

— Не за что. — С этими словами автономник двинулся прочь.

Гурдже смотрел, как тот исчез в коридоре, потом снова повернулся к огромной доске и еще раз покачал головой.

За следующие тридцать дней Гурдже не прикоснулся ни к одной фигуре азада — все время он постигал теорию, изучал историю игры в той мере, в какой это способствовало лучшему ее пониманию, запоминал фигуры, их ходы, их ценность, наличие или отсутствие симметрии, потенциальную и фактическую нравственную мощь, их пересекающиеся графики силы в зависимости от времени, их возможности в зависимости от положения на доске. Он размышлял над столами и решетками, определяющими свойства мастей, цифр, уровней и наборов связанных с ними карт, он ломал голову над тем, какое место занимают малые доски в большой игре и как символика элементов на поздних этапах игры согласуется с преобладанием формальной логики на ее начальных стадиях, пытаясь одновременно увязать воедино тактику и стратегию стандартной игры как в режиме один на один, так и в варианте, когда в одной партии участвуют до десяти соперников. И все это — при возможности образовывать союзы, интриговать, вести согласованные действия, заключать соглашения и совершать предательства, допускаемые характером игры.

Гурдже обнаружил, что дни летят незаметно. Он спал два-три часа в сутки, а остальное время проводил перед экраном; иногда он стоял посредине одной из игровых досок, разговаривая с кораблем, рисовал голограммы в воздухе и передвигал фигуры. Он все время секретировал, его кровь была полна выделенных субстанций, мозг купался в генно-инженерной химии, а не знающая устали главная железа (в пять раз больше той, что была у его примитивных предков) вбрасывала или давала команду другим железам вбрасывать в его организм запрограммированный набор химикалий.

Он получил несколько посланий от Хамлиса — тот писал большей частью о слухах, гулявших по плите. Маврин-Скел исчез. Хаффлис подумывал о том, чтобы опять стать женщиной и родить еще одного ребенка; ландшафтники с Узла и Плиты определили дату открытия Тефарне, новейшей плиты на дальней стороне, перед отъездом Гурдже проходившей погодные испытания. Предполагалось открыть ее для людей через два года. Йей будет недовольна, подозревал Хамлис, что с ней не посоветовались, перед тем как сделать это заявление. Хамлис желал Гурдже всех благ, интересовался, как он поживает.

От Йей пришла лишь открытка с живой картинкой. Йей лежала, развалившись в гравигамаке, перед огромным экраном или смотровым отверстием, откуда открывался вид на сине-красный газовый гигант, и сообщала ему, что наслаждается путешествием с Шуро и двумя его друзьями. Гурдже показалось, что она не совсем трезва. Она погрозила ему пальчиком, сказала, что он плохой мальчик — уехал без предупреждения и так надолго, даже не дождался ее возвращения… Потом она словно увидела кого-то за краем экрана и закончила послание, сказав, что выйдет на связь позже.

Гурдже попросил «Фактор сдерживания» подтвердить получение, но сам на послание не ответил. Эти вызовы породили у него легкое чувство одиночества, но он каждый раз возвращался к игровой доске, выкидывая из головы все, кроме игры.

Он разговаривал с кораблем, который оказался более общительным, чем его дистанционный автономник. Как и предупреждал Уортил, корабль был любезен, но не отличался особым умом ни в чем, если не считать азада. Гурдже даже пришло в голову, что старый боевой корабль получает от этой игры больше удовольствия, чем он, Гурдже. Корабль изучил игру во всех тонкостях и, казалось, радовался своей роли учителя, а также самой игре — сложной и красивой системе. Корабль признал, что никогда в гневе не пользовался своими эффекторами и, возможно, находит в азаде то, чего ему не хватало в действительности, — острую схватку.

«Фактор сдерживания» принадлежал к Универсальным Наступательным Кораблям класса «Убийца» и имел номер 50017. Он был последним кораблем этого вида — его соорудили семьсот шестнадцать лет назад, под занавес Иди-ранской войны, когда конфликт в космосе был практически исчерпан. Теоретически корабль участвовал в активных действиях, но он никогда не подвергался опасности.

Через тридцать дней Гурдже начал передвигать фигуры.

Часть фигур азада представляли собой продукты биотехнологий и были изваяны из генетически измененных клеток, менявшихся, когда их впервые доставали из упаковки и ставили на доску; полурастения, полуживотные, они обозначали свои свойства и ценность цветом, формой и размером. «Фактор» сообщил, что произведенные им фигуры неотличимы от настоящих, но Гурдже счел заявление чересчур оптимистичным.

И только когда Гурдже попытался оценить фигуры, ощутить их, уловить, какими они могут стать (слабее или сильнее, быстрее или медленнее, укоротить или удлинить свою жизнь), он понял, насколько трудна сама игра.

Он просто не мог осмыслить биотехнологические тонкости: эти фигуры напоминали ему куски нарезанной цветной растительности и мертвым грузом ложились в руку. Он тер фигуры, пока на пальцах не появлялась краска, нюхал их, рассматривал, но, оказавшись на доске, они поступали неожиданно — изменялись, становясь боеприпасами, тогда как Гурдже считал их боевыми кораблями; из эквивалентов философских посылок, расположенных в глубине его территории, они превращались в наблюдательные посты, наилучшим образом подходящие для высокогорья или передовой линии.

Прошло четыре дня, Гурдже пребывал в отчаянии и серьезно подумывал о том, чтобы вернуться на Чиарк, признаться во всем Контакту в надежде, что там пожалеют его и либо не выгонят Маврин-Скела, либо заставят его замолчать. Что угодно, только не разгадывать больше эту убийственную, страшно обескураживающую шараду.

«Фактор сдерживания» предложил ему на время забыть о биотехах и сосредоточиться на вспомогательных играх, которые (если Гурдже будет побеждать) предоставят ему некоторую свободу выбора в использовании биотехов на последующих этапах. Гурдже последовал совету, и получилось неплохо, но он по-прежнему был угнетен и подавлен. Иногда он вдруг понимал, что «Фактор» говорит с ним уже несколько минут, а его мысли крутятся вокруг совершенно других сторон игры, и тогда приходилось просить корабль повторить сказанное.

Дни шли за днями, корабль время от времени предлагал Гурдже подвигать биотехи и советовал, какие наркотики выделить перед этим. Он даже рекомендовал Гурдже брать с собой в постель некоторые из самых важных фигур, держать биотехи в руках, обнимать, словно малых детей. Просыпаясь, Гурдже испытывал неловкость и радовался, что его никто не видит по утрам (но тут же спрашивал себя: так ли это на самом деле; может, опыт общения с Маврин-Скелом и сделал его чересчур мнительным, но он теперь понимал — абсолютной уверенности, что за ним не наблюдают, больше не будет никогда. Может, за ним шпионит «Ограничивающий фактор», может, это следит Контакт, оценивает его… но, решил он для себя, его больше не волнует, следят за ним или нет).

Каждый десятый день он устраивал себе выходной, опять же по рекомендации корабля, и тщательно обследовал судно, хотя смотреть особо было не на что. Гурдже привык к гражданским кораблям, которые по начинке и конструкции напоминали обычные жилища с относительно тонкими стенками и довольно большим внутренним пространством, а военный корабль больше напоминал цельную металлическую или каменную болванку. Он был похож на астероид с небольшим числом полостей и проходов, проделанных для обитающих в нем людей. Гурдже бродил или проплывал по коридорам, которые все же имелись на корабле, стоял какое-то время в одном из трех носовых блистеров, разглядывая неподвижное нагромождение оставшихся здесь машин и оборудования.

Главный эффектор в окружении комплекса защитных дезинтеграторов, сканеров, тракеров, прожекторов, перемещателей и вторичных боевых систем казался громадным в тусклом свете и был похож на линзу глазного яблока с металлическими наростами. Массивный агрегат имел около двадцати метров в диаметре, но корабль сказал (как показалось Гурдже, не без гордости), что, когда все было подключено, он, корабль, мог вращать и останавливать всю эту махину так быстро, что человеческий глаз не успевал даже заметить — моргнешь, а все уже поменялось.

Гурдже обследовал пустой ангар в одном из поясных блистеров. Здесь предполагалось разместить модуль Контакта, переоборудуемый сейчас на ВСК, с которым предполагалось рандеву. Этот модуль станет домом для Гурдже, когда он прибудет на Эа. Он видел голограммы интерьера — помещение было достаточно просторным, хотя и не дотягивало до стандартов Икроха.

Он узнавал понемногу и о самой империи, ее истории и политике, философии и религии, ее верованиях и морали, ее смеси подвидов и полов. Империя казалась ему нераспутываемым клубком противоречий: она была одновременно патологически жестокой и мрачно-сентиментальной, пугающе варварской и удивительно сложной, сказочно богатой и бесконечно бедной (но, безусловно, однозначно чарующей).

Как ему и говорили, во всем обескураживающем разнообразии азадианской жизни одно было постоянным: игра азад пронизывала все слои общества, словно единственная неизменная тема, почти заглушённая какофонией шума, и Гурдже начал понимать, что значили слова Уортила: по мнению Контакта, эта игра сплавляет империю в единое целое. Ничто другое, похоже, империю не сплавляло.

Почти ежедневно Гурдже плавал в бассейне. Корпус эффектора был переоборудован под голографический проектор, и корабль поначалу воспроизводил на внутренней поверхности блистера, шириной двадцать пять метров, голубое небо и белые облака. Но это зрелище скоро утомило Гурдже, и он попросил корабль дать тот вид, который окружал бы их при движении по реальному космическому пространству; наведенный эквивалентный вид — так это называл корабль.

Гурдже плавал теперь под нереальной чернотой космоса и жесткими огоньками медленно двигающихся звезд, уходил под слегка подсвеченную поверхность теплой воды, словно нырял под зыбкое перевернутое изображение самого корабля.

Приблизительно на девятнадцатый день он почувствовал, что начинает кое-что понимать в биотехах. Он уже мог вести ограниченную игру против корабля на всех малых досках и на одной из больших, а когда отправлялся спать, то все три часа ему снились люди и собственная жизнь: он возвращался в детство, юность и последующие годы — странная смесь воспоминаний, фантазий и несбывшихся желаний. Он постоянно хотел написать (или записать что-нибудь) для Хамлиса, или Йей, или еще кого-нибудь на Чиарке, кто отправлял ему послания, но время каждый раз казалось неподходящим, а чем больше он откладывал, тем труднее было взяться. Постепенно люди перестали выходить с ним на связь, и Гурдже, хотя и чувствовал себя виноватым, испытал облегчение.

Сто один день спустя после старта с Чиарка, на расстоянии более двух тысяч световых лет от орбиталища, у «Фактора сдерживания» состоялось рандеву с супертранспортником класса «Река» — «Поцелуй меня в зад». Два состыкованных корабля, теперь заключенные в одно эллипсоидное поле, начали ускоряться, чтобы сравняться по скорости с ВСК. На это требовалось несколько часов, и Гурдже отправился спать.

«Фактор» разбудил его часа через полтора и включил экран его каюты.

— Что такое? — сонно спросил Гурдже, забеспокоившись.

Экран, занимавший одну из стен каюты, был голографическим, а потому Гурдже смотрел словно в окно. Когда Гурдже перед сном выключал экран, тот показывал хвостовую часть супертранспортника на фоне звездного поля.

Теперь на нем был виден пейзаж — медленно двигающаяся панорама озер и холмов, ручьев и лесов, и все это снималось сверху.

Над землей медленно, словно ленивое насекомое, летел самолет.

— Я подумал, вам это может понравиться, — сказал корабль.

— Где это? — спросил Гурдже, протирая глаза.

Он не понял. Он полагал, что цель стыковки с супертранспортником — не вынуждать тормозить ВСК, встреча с которым намечалась в ближайшее время; супертранспортник должен был помочь им ускориться и догнать гигантский корабль. А они вместо этого остановились над орбиталищем, или планетой, или еще чем-то, большим по размерам.

— У нас произошло рандеву с ВСК «Маленький негодник», — сообщил корабль.

— Произошло? И где же ВСК? — спросил Гурдже, скидывая ноги с кровати.

— Вы смотрите сверху на его кормовой парк.

Изображение, которое перед этим было, видимо, увеличено, теперь перешло в общий план, и Гурдже понял, что смотрит на огромный корабль, над которым медленно движется «Фактор». Парк имел приблизительно квадратную форму, но Гурдже не мог даже отдаленно сказать, какова длина стороны этого квадрата. В туманной дымке на грандиозной поверхности угадывались огромные каньоны и ребра, переходящие в более низкие уровни. Все это пространство — воздух, земля, вода — сверху было залито светом, и Гурдже понял, что даже не видит тени от «Фактора».

Он задал несколько вопросов, не сводя глаз с экрана.

При высоте всего в четыре километра ВСК класса «Плита» «Маленький негодник» был полных пятьдесят три километра в длину и двадцать два в поперечнике. Кормовой парк занимал площадь в четыреста квадратных километров, а общая длина судна от одного края поля до другого немного превышала девяносто километров. Гигант был в основном судостроительным заводом, а не местом проживания, поэтому на нем обитало всего двести пятьдесят миллионов человек.

За те пятьсот дней, что потребовались «Маленькому негоднику» для перехода от основной галактики к туманностям, Гурдже постепенно освоил азад и даже находил время, чтобы встречаться с людьми. С некоторыми он сошелся довольно близко.

Это были люди Контакта. Половина из них принадлежали к экипажу самого ВСК, однако они управляли не столько судном (любой из трех Разумов корабля мог делать это самостоятельно), сколько человеческим обществом на борту. Кроме того, в их обязанности входили: наблюдение; мониторинг постоянного потока информации о новых открытиях, совершенных удаленными подразделениями и другими ВСК Контакта; изучение систем звезд и систем разумных сообществ, открываемых, исследуемых и (иногда) изменяемых Контактом, и представительство на них от имени Культуры.

Другая половина состояла из экипажей малых кораблей. Некоторые из них находились на отдыхе и переоснащении, для других, как для Гурдже с «Фактором», ВСК служил попутным транспортом, третьи покидали на ходу причал, чтобы исследовать новые скопления звезд между галактикой и туманностями, четвертые ждали окончания строительства своих судов — малых системных кораблей, на которые они однажды пересядут и которые пока существовали лишь как номера в списке запроектированных к постройке единиц.

«Маленький негодник» был тем, что в Контакте называли производственным ВСК. Он действовал как сортировочная станция для людей и материалов — собирал людей, формировал из них экипажи для подразделений и сооружаемых на нем кораблей малой и средней дальности, а также небольших ВСК. Другие типы крупных ВСК предназначались в первую очередь для проживания и если строили суда, то комплектовали их экипажи своими силами.

Гурдже несколько дней провел в парке на поверхности корабля, бродил по нему, летал в крылатом винтовом самолете — модное развлечение на ВСК в то время. Он набрался опыта настолько, что участвовал в гонках, когда тысячи хрупких аэропланов выписывали восьмерки над корпусом корабля — неслись по одному из подлетных коридоров вдоль всего судна, выскакивали с другого конца и потом мчались обратно под кораблем.

«Фактор сдерживания», размещенный в одном из боковых причальных отсеков, подбадривал Гурдже со словами, что наконец-то у него есть долгожданная возможность расслабиться. Гурдже отвергал все предложения поиграть, но принял несколько из многочисленных приглашений на вечеринки, мероприятия и так далее. Несколько дней и ночей он провел за пределами «Фактора», но случалось, что и старый боевой корабль принимал у себя на борту избранных гостей из числа девушек.

Однако большую часть времени Гурдже проводил один внутри корабля, размышляя над таблицами фигур и записями прошлых игр, трогая биотехи руками и переходя от одной огромной доски к другой; взгляд его обшаривал контуры игрового поля и фигур, мысли метались в поисках ходов и возможностей, сильных и слабых мест.

Двадцать дней он посвятил краткосрочному курсу эасского — языка империи. Поначалу он думал пользоваться, как и обычно, марейном, прибегая к услугам переводчика, но затем решил, что между языком и игрой существуют тонкие связи, и только по этой причине стал изучать и язык. Позднее корабль сообщил ему, что это так или иначе было желательно — Культура пыталась скрыть от империи Азад даже особенности своего языка.

Вскоре после его прибытия к Гурдже явился автономник еще меньших размеров, чем Маврин-Скел. Круглый, он состоял из нескольких секций-колец, вращавшихся вокруг неподвижного сердечника. Машина представилась как библиотечный автономник с дипломатической подготовкой по имени Требел Флер-Имсахо Эп-хандра Лорд-жин Эстраль. Гурдже поздоровался и проверил, включен ли его терминал. Как только машина удалилась, Гурдже отправил послание Хамлису-Амалк-нею, приложив запись разговора с маленьким автономником. Чуть позже Хамлис ответил, что это, видимо, недавняя модель библиотечных автономников, как он и говорил. Не старая машина, как они ожидали, а, вероятно, вполне безобидная. Хамлис не слышал, чтобы такие служили для нападения.

Под конец старый автономник рассказал кое-какие сплетни с Геванта. Йей Меристину поговаривает о том, чтобы покинуть Чиарк и устраивать ландшафты в другом месте. У нее появился интерес к явлениям, называемым вулканами, — что Гурдже знает о них? Хаффлис изменяет пол. Профессор Борулал шлет привет, но до ответа от Гурдже — никаких новых посланий. Маврин-Скел, слава богу, все еще отсутствует. Узел был уязвлен тем, что вроде бы потерял из виду эту дрянную машину; технически этот бедолага все еще находился в юрисдикции Разума орбиталища, которому придется отчитываться за него при следующей переписи и инвентаризации.

В течение нескольких дней после первой встречи с Флер-Имсахо Гурдже пытался понять, что насторожило его в этом крохотном автономнике. Флер-Имсахо был до жалости мал (его можно было спрятать в сложенных чашечкой ладонях), но отчего-то Гурдже в его присутствии чувствовал себя не в своей тарелке.

Он сообразил (а вернее, проснулся, уже все зная, утром после ночного кошмара, в котором он был заперт внутри металлической сферы, катающейся по полю какой-то странной и жестокой игры), что Флер-Имсахо с его вращающимися кольцами и белым диском корпуса похож на пластину скрытой фигуры из игры в «одержание».

Гурдже удобно полулежал в кресле под пышными кронами деревьев и смотрел, как внизу катаются на коньках. На нем были только жилет и шорты, но между зрительским балконом и катком находилось теплополе, так что воздух вокруг Гурдже подогревался. Он то смотрел на экран, заучивая вероятностные уравнения, то поглядывал на каток, где несколько его знакомых носились по фигурным, пастельного цвета поверхностям.

— Добрый день, Жерно Гурдже, — сказал Флер-Имса-хо своим тоненьким писклявым голоском, осторожно усаживаясь на мягкий подлокотник кресла.

Его поле, как и обычно, было желто-зеленым: мягкая доброжелательность.

— Привет, — сказал Гурдже, скользнув взглядом по автономнику. — Чем занимались?

Он прикоснулся к экрану терминала, чтобы разобраться с еще одним рядом таблиц и уравнений.

— Вообще-то я изучал виды птиц, обитающих внутри судна. Птицы представляются мне ужасно интересными. А вам?

— Ммм, — неопределенно промычал Гурдже, глядя, как сменяются ряды таблиц. — Я вот никак не могу понять. Когда вы отправляетесь на прогулку в парк верхней стороны, то, как и следует ожидать, находите помет, а вот здесь, внутри, чистота безукоризненная. На ВСК что, есть автономники, которые подбирают за птицами? Я знаю, что я мог спросить об этом, но мне хотелось сообразить самому. Должен же быть какой-то ответ.

— Ну, это просто, — ответила маленькая машина. — Берутся деревья и птицы, находящиеся в симбиозе. Птицы гадят только на семенные коробочки определенных деревьев, иначе плод, которым они питаются, не созреет.

Гурдже посмотрел сверху вниз на автономника.

— Ясно, — холодно сказал он. — Хорошо, а то эта проблема уже стала меня утомлять.

Он вернулся к уравнениям и отрегулировал плавающий терминал так, чтобы экран скрыл от него Флер-Им-сахо. Автономник некоторое время молчал, поле вокруг него стало алым (извинение) и серебряным («прошу не тревожить»). Потом он улетел.

Флер-Имсахо большую часть времени был занят самим собой, а к Гурдже заглядывал приблизительно раз в день, не задерживаясь на борту «Фактора». Гурдже был рад этому; молодая машина (всего тринадцатилетняя, по ее словам) иногда действовала ему на нервы. Корабль заверил Гурдже, что по прибытии в империю маленький автономник будет помогать ему обходиться без ляпов в общении и сообщать о лингвистических тонкостях. Еще — как корабль сообщил Гурдже позднее — «Фактор» заверил Флер-Имсахо, что Гурдже вовсе его не презирает.

Поступили новые известия из Геванта. Вообще-то Гурдже уже ответил нескольким знакомым или записал для них послания — он мог себе позволить это теперь, когда почувствовал вкус к азаду. Гурдже обменивался посланиями с Хамлисом примерно раз в пятьдесят дней, хотя и обнаружил, что ему почти нечего рассказывать, и потому новости в основном поступали с другого конца. Хаффлис изменила пол целиком и уже забеременела, хотя живот еще не был заметен. Хамлис составлял полную историю какой-то примитивной планеты, на которой некогда побывал. Профессор Борулал взяла академический отпуск на полгода и, отказавшись от терминала, жила уединенно в горном домике на плите Осмолон. Ольц Хап, девушка-вундеркинд, вылезла из своей раковины; она уже читала лекции по играм в университете и стала блестящим завсегдатаем приемов в лучших домах. Она провела несколько дней в Икрохе, желая лучше понять Гурдже, и заявила, что он — лучший игрок Культуры. Хап сделала анализ знаменитой с тех пор партии в стрикен, сыгранной у Хаффлиса, и он был принят на ура — никто не помнил, чтобы чья-нибудь первая работа встретила такой восторженный прием.

Йей сообщала, что сыта по горло Чиарком — с нее хватит, она улетает. Она получила предложения от других сообществ, строящих плиты, и собиралась принять по крайней мере одно, чтобы показать свои способности. Большую часть ее посланий занимали теории искусственных вулканов на плитах. Усиленно жестикулируя, она рассказывала, как можно фокусировать солнечный свет на нижней поверхности плиты, расплавляя породу с другой стороны, или просто использовать теплогенераторы. Она прилагала записи извержений на планетах с объяснениями последствий и соображениями, как все можно улучшить.

Гурдже решил, что оснащенные вулканами плавучие острова — совсем неплохая идея.

— Вы это видели?! — воскликнул как-то раз Флер-Им-сахо, быстро приблизившись к кабинету из воздушных струй, где около бассейна обсыхал Гурдже.

За маленькой машиной, прикрепленный к ней тонкой лентой поля, все еще желто-зеленого цвета (но с белыми пятнышками раздражения), парил большой, довольно старомодный и сложный на вид автономник.

Гурдже скосил на него глаза.

— И что это такое?

— Мне придется таскать на себе эту дрянь, — простонал Флер-Имсахо.

Лента поля, связывающая его с тем, другим, мигнула, и корпус старомодной машины раскрылся. Он показался поначалу абсолютно пустым, но когда Гурдже в недоумении пригляделся, то увидел в середине маленькую сетчатую ячейку, как раз по размеру Флер-Имсахо.

— Вот оно что, — сказал Гурдже и с усмешкой отвернулся, чтобы выжать воду из подмышек.

— Предлагая мне эту работу, меня ни о чем таком не предупреждали! — взволнованно сказал Флер-Имсахо, снова захлопывая корпус. — Они говорят, империя, мол, не должна знать, насколько малы мы, автономники! Почему тогда не могли просто взять большого? Зачем всучивать мне это… это…

— Шикарное одеяние? — подсказал Гурдже, проводя рукой по волосам и выходя из воздушного потока.

— Шикарное? — воскликнул библиотечный автономник. — Шикарное?! Хлам — вот что это такое! Тряпье! Еще хуже: я должен жужжать и все время щелкать статическими зарядами, убеждая этих варваров, этих болванов, что мы толком не умеем делать автономников. Жужжать — скажите на милость!

— Может, вам стоит попросить о переводе? — спокойно сказал Гурдже, одеваясь.

— О да, — с горечью ответил Флер-Имсахо, и в его тоне послышалось что-то вроде сарказма, — и после этого получать только дрянную работу за отказ сотрудничать. — Он, как бичом, хлестнул полем по древнему корпусу. — Я привязан к этой груде металла.

— Автономник, — сказал Гурдже, — не могу передать, как я вам сочувствую.

«Фактор сдерживания» выбрался из причального дока. Два подъемника развернули корабль так, чтобы он встал вдоль двадцатикилометрового коридора. Корабль и его небольшие буксиры не спеша миновали коридор и выбрались из корпуса ВСК в его носовой части. Внутри воздушной оболочки, окружающей «Маленького негодника», двигались другие корабли и оборудование — ЭКК и суперподъемники, самолеты и шары с горячим воздухом, вакуумные дирижабли и планеры, люди, плывущие в модулях, автомобилях или подвесной оснастке.

Некоторые наблюдали за движением старого военного корабля. Буксиры-подъемники отошли в сторону.

Корабль направился вверх, минуя один за другим тамбуры, голый корпус, висячие сады и запутанные закоулки открытых жилых секций, где люди ходили, танцевали, или сидели за едой, или просто смотрели на всю эту воздушную суматоху, или занимались спортом, или играли. Некоторые махали рукой. Гурдже видел все это на экране салона и даже узнал кое-кого из людей, пролетающих мимо и прощающихся с ним.

Официально он отправлялся в одиночный круиз — отдохнуть перед Всегалактическими играми. Он уже намекал, что может отказаться от участия в турнире. Некоторые теоретические и новостные журналы проявили немалый интерес к внезапному отъезду Гурдже из Чиарка (и не менее внезапному прекращению публикаций) и дали задание своим корреспондентам на «Маленьком негоднике» взять у него интервью. По договоренности с Контактом Гурдже делал вид, что утомился от игр вообще и путешествие плюс участие в крупном турнире должны возродить его угасающий интерес к игре.

Казалось, что всех это убедило.

Корабль вышел из ВСК, поднялся над облачками и верхним парком под ними, вошел в более разреженный воздух, где соединился с суперподъемником «Перводвигатель» и вместе с ним постепенно вернулся назад, к краю атмосферной оболочки ВСК. Они медленно миновали несколько слоев полей — демпферное, изолирующее, сенсорное, сигнально-рецепторное, энергетически-тяговое, корпусное, наружное сенсорное и, наконец, горизонтное, пока снова не оказались в гиперпространстве. Несколько часов они притормаживали до скорости, которая была по силам двигателям «Фактора». Затем разоруженный военный корабль снова был предоставлен самому себе, и «Перводвигатель» отвалил прочь, направляясь к своему ВСК.

— …Значит, вам настоятельно рекомендуют воздерживаться от секса; азадианам будет трудно всерьез воспринимать мужчину, невзирая на всю вашу необычность, но если вы попытаетесь завязать какие-либо сексуальные отношения, то это наверняка воспримут как страшное оскорбление.

— Есть еще добрые вести, автономник?

— И ничего не говорите о перемене полов. Они знают о наркожелезах, но не о точном их действии. Зато они в курсе главных физических усовершенствований. То есть вы можете сколько угодно рассказывать о бесфурункульной дерматологии и всяких таких пустяках. Но даже элементарная реконфигурация ваших гениталий произведет настоящий фурор, если об этом станет известно.

— Любопытно, — сказал Гурдже.

Он сидел в главном салоне «Фактора сдерживания», а Флер-Имсахо и корабль инструктировали его о том, что можно и чего нельзя в империи. До границы оставалось не-сколько дней пути.

— Да, они будут завидовать, — сказал маленький автономник своим высоким, чуть скрипучим голосом. — И возможно, испытывать отвращение.

— Но в первую очередь — завидовать, — сказал корабль посредством своего дистанционного автономника и произвел звук, похожий на вздох.

— Согласен, — сказал Флер-Имсахо, — но определенно и отвра…

— Главное, вы должны запомнить, Гурдже, — прервал автономника корабль, — что их общество основано на собственности. Все, что вы видите, к чему прикасаетесь, принадлежит какой-либо личности или организации — оно их собственность, они им владеют. Точно так же, с кем бы вы ни встретились, он будет четко знать свое место в обществе и положение относительно окружающих… Особенно важно помнить, что допускается владение другими людьми, но не в смысле фактического рабства — они гордятся, что покончили с этим, — а в том, что, принадлежа к такому-то полу или классу, вы частично становитесь собственностью другого лица или лиц: вам приходится продавать свой труд или таланты тому, у кого есть средства их купить. Что касается мужчин, то они отдают себя целиком, когда становятся солдатами. Личный состав армии — настоящие рабы, практически без личной свободы, неповиновение грозит им смертью. Женщины продают свои тела, обычно заключая брачный контракт с промежуточными, которые затем оплачивают их сексуальные услуги…

— Ах, корабль, прекратите! — рассмеялся Гурдже.

Он проводил собственные изыскания о нравах империи, сам читал исторические труды и просматривал объяснительные видеозаписи. Взгляд корабля на традиции и институты империи был необъективным, несправедливым и ужасно культурианским.

Флер-Имсахо и дистанционный автономник демонстративно смерили друг друга взглядом, потом маленький библиотекарь, уступая, засветился серо-желтым светом и произнес своим высоким голосом:

— Ну что ж, вернемся к началу…

«Фактор сдерживания» лежал в космическом пространстве над Эа, прекрасной бело-голубой планетой, которую Гурдже впервые увидел почти два года назад в экранной комнате Икроха. По обеим сторонам корабля расположились имперские линейные крейсеры, каждый был раза в два длиннее судна Культуры.

Два военных корабля встретили их у границ звездного скопления, в котором находилась система Эа, и «Фактор», уже сбросивший тягу, нормальную для гиперпространства (это понятие тоже следовало держать в тайне от империи), двигался некоторое время по инерции, а потом остановился вовсе. Восемь его эффекторных блистеров были прозрачными, сквозь них виднелись три игровые доски, модульный ангар и бассейн в узкой части, а также пространства в трех удлиненных носовых помещениях, откуда во время пребывания на «Маленьком негоднике» убрали оружие. Тем не менее азадианцы прислали к кораблю небольшой аппарат с тремя офицерами. Двое остались с Гурдже, третий же по очереди проверил все блистеры, а потом прошелся по всему кораблю.

Эти или другие офицеры оставались на борту в течение пяти дней, пока они добирались до самой Эа. Азадианцы выглядели так, как представлял Гурдже, — выбритые, с плоскими широкими лицами и почти белой кожей. Ростом они были меньше Гурдже — он заметил это, когда офицеры стояли перед ним, — но благодаря военной форме казались гораздо крупнее. До этого Гурдже никогда не видел формы и потому, столкнувшись с ней, испытал странное головокружение, будто от нереальности происходящего, а также необычную смесь страха и почтения.

Учитывая приобретенные им познания, Гурдже не был удивлен отношением азадианцев к себе. Казалось, те пытаются не замечать инопланетянина; обращались они к нему редко, а если и обращались, то никогда не смотрели в глаза. Он в жизни не встречал такого пренебрежения.

Что, похоже, интересовало офицеров, так это корабль, а не Флер-Имсахо (тот старался не попадаться им на глаза) и не дистанционный автономник корабля. Флер-Имсахо лишь за несколько минут до появления офицеров на борту с крайней неохотой и долгими причитаниями забрался в свою оболочку-обманку. Он тихо кипел в течение нескольких минут, пока Гурдже рассказывал ему, насколько привлекателен для истинных знатоков этот старинный корпус без ауры. Как только на борту появились офицеры, Флер-Имсахо скрылся.

Гурдже был сыт по горло его помощью в сложных лингвистических вопросах и хитростях этикета.

Ничем не лучше был и дистанционный автономник корабля. Эта машина следовала за Гурдже, не произнося ни слова, и время от времени демонстративно натыкалась на стоящие там и здесь предметы. Дважды Гурдже поворачивался и чуть не падал на медлительный неуклюжий куб: возникало искушение пнуть его.

Гурдже пришлось самому попытаться объяснить, что на корабле, насколько ему известно, нет ни мостика, ни кабины экипажа, ни командного пульта, но азадианские офицеры, похоже, не очень-то поверили.

Когда они оказались над Эа, офицеры вышли на связь со своими крейсерами, — они говорили слишком быстро, и Гурдже не понял ни слова. Потом вмешался «Фактор», тоже начал что-то говорить, и возникла оживленная дискуссия. Гурдже оглянулся в поисках Флер-Имсахо, чтобы тот перевел для него этот разговор, но тот снова исчез. Несколько минут он с растущим раздражением прислушивался к неразборчивому обмену, потом решил — пусть разговаривают и повернулся, чтобы сесть. Тут он наткнулся на дистанционного автономника, который парил над полом у него за спиной, и Гурдже не столько сел, сколько свалился на диван. Офицеры посмотрели на него, и он почувствовал, как краснеет. Автономник неторопливо отплыл в сторону, прежде чем Гурдже успел нацелиться в него ногой.

Хватит с меня Флер-Имсахо, подумал он, хватит предположительно безукоризненного планирования и колоссальной хитрости Контакта. Их юный представитель даже не обеспокоился тем, чтобы появиться и сделать надлежащим образом свою работу — занят был, нянчил свое идиотское самолюбие.

Гурдже знал уже достаточно об империи, чтобы понять — она бы такого не допустила; ее люди знали, что такое долг и приказ, и к своим обязанностям относились серьезно, а если нет — то платили за это.

Они делали то, что им говорили, у них была дисциплина.

Наконец три офицера, наговорившись между собой и затем опять со своим кораблем, отправились проверить модульный ангар. Когда они ушли, Гурдже с помощью своего терминала спросил у корабля, о чем тут был спор.

— Они хотели привести сюда еще людей и оборудование, — сказал ему «Фактор сдерживания». — Я сказал, что это невозможно. Беспокоиться им не о чем. Вам лучше собрать свои вещи и идти в модульный ангар — через час я покину имперское пространство.

Гурдже повернул голову к своей каюте.

— Надеюсь, ничего страшного не случится, — сказал Гурдже, — если вы забудете сказать Флер-Имсахо, что отправляетесь в путь, и мне придется спускаться на Эа в одиночестве. — Это была не только шутка.

— Это было бы немыслимо, — сказал корабль.

Гурдже встретил дистанционного автономника в коридоре — тот медленно вращался в воздухе и неритмично покачивался вверх-вниз.

— Неужели это действительно необходимо? — спросил Гурдже.

— Я делаю то, что мне приказали, — язвительно отозвался автономник.

— Не перестарайтесь, — пробормотал Гурдже и пошел собирать вещи.

Из пальто, которое он в последний раз надевал в Икрохе, выпал маленький пакетик и ударился о пол каюты. Гурдже подобрал его, развязал ленточку, недоумевая, что же это такое. Скорей всего, сувенир от какой-то из знакомых дам с «Маленького негодника».

Оказалось, что это тонкий браслет, модель очень широкого, полностью завершенного орбиталища, половина внутренней поверхности которого была освещена, а другая половина пряталась в тени. Поднеся браслет к глазам, Гурдже увидел крохотные, еле заметные светлые точки на ночной половине; дневная показывала яркое синее море и куски суши под миниатюрной системой облаков. Вся внутренняя сцена светилась собственным светом — в узенькой полоске был какой-то источник питания.

Гурдже надел браслет себе на руку, и тот засверкал на его кисти. Странно, кто с ВСК мог сделать ему такой подарок?

Потом он заметил в свертке записку, вытащил ее и прочел: «Просто чтобы напомнить вам, когда вы окажетесь на той планете. Хамлис».

Гурдже нахмурился, увидев это имя, затем (поначалу отстраненно, с досадным чувством стыда) вспомнил вечер перед своей отправкой с Геванта двумя годами ранее.

Конечно.

Подарок от Хамлиса. Гурдже совсем забыл о нем.

— Что это? — спросил Гурдже.

Он сидел в передней секции конвертированного модуля — того, что «Фактор сдерживания» взял на ВСК. Попрощавшись со старым военным кораблем (который должен был ожидать за границами империи), Гурдже и Флер-Имсахо взошли на борт маленького суденышка. Ангарный блистер повернулся, и модуль в сопровождении двух фрегатов начал спускаться в сторону планеты, а «Фактор» с нарочитой медлительностью развернулся и, эскортируемый двумя крейсерами, стал выходить из гравитационного колодца.

— Что — «что»? — переспросил парящий рядом с Гурдже Флер-Имсахо — его маскарадный корпус был сброшен и лежал на полу.

— Вот это, — сказал Гурдже, кивнув на экран, который показывал вид снизу.

Модуль летел над землей к Гроазначеку, столице Эа; в империи не любили, когда суда входили в атмосферу вертикально над городами, поэтому пришлось войти со стороны океана.

— Ах, это. Тюрьма-лабиринт.

— Тюрьма? — переспросил Гурдже.

На экране появились окраины распростершейся внизу столицы, и теперь под ними проплывал комплекс стен и удлиненных, геометрически искривленных зданий.

— Да. Идея вот в чем: люди, нарушившие закон, отправляются в лабиринт, а внутри его помещаются соответственно характеру преступления. Это не только лабиринт в физическом смысле, но еще и нравственный, поведенческий лабиринт. Внешние его очертания, кстати, никак не связаны с внутренней планировкой — снаружи одна только видимость. Заключенный должен дать правильные ответа, действовать надлежащим образом, иначе он никогда не выберется оттуда и даже рискует быть упрятанным еще глубже. Теоретически идеальный заключенный может выйти на свободу через несколько дней, а неисправимый преступник останется там навсегда. Чтобы исключить переполнение, установлен предельный срок пребывания, и если за это время заключенный не выберется на свободу, то его переводят в исправительную колонию пожизненно.

Пока автономник говорил, тюрьма внизу исчезла из виду, экран заполнился городом, паутиной улиц, домами и куполами — тоже своего рода лабиринт.

— Довольно разумно, — заметил Гурдже. — И что, эта система действует?

— Именно это они и стараются нам внушить. На самом деле тюрьма используется как предлог, чтобы не вводить нормальную судебную систему. К тому же богатые могут выйти на свободу за взятку. Так что в отношении правящего класса эта система действует.

Модуль и два фрегата совершили посадку в огромном порту на берегу широкой илистой реки со множеством мостов. Порт располагался чуть поодаль от центра, но тем не менее был окружен зданиями средней высоты и низкими геодезическими куполами. Гурдже вышел из модуля с Флер-Имсахо, — тот в своей древней оболочке громко жужжал и трещал статическими зарядами. Они спустились на громадную площадь, покрытую синтетической травой, ковер которой был развернут до самого модуля. На траве стояли сорок-пятьдесят азадианцев в разных военных мундирах и гражданских одеяниях. Гурдже изо всех сил напрягал мозги, пытаясь распознать различные полы: он решил, что большинство принадлежит к промежуточному полу, или верховникам, и лишь несколько — к мужскому или женскому. За ними стояло несколько рядов одинаково одетых мужчин с оружием. Позади вооруженных — еще одна группа азадианцев, которые играли довольно пронзительную и быструю музыку.

— Те, кто с оружием, это почетный караул, — сказал Флер-Имсахо из своего фальшивого корпуса. — Не беспокойтесь.

— Я и не беспокоюсь, — ответил Гурдже.

Он знал — это в традициях империи. Официально в число встречающих входят чиновники, секретные агенты, представители организаторов игр, соответствующие жены и наложницы, а также сотрудники новостных агентств. Один из верховников подошел к нему.

— Обращаясь к этому, на эаском следует добавлять «господин», — прошептал Флер-Имсахо.

— Что? — переспросил Гурдже, который едва различал голос машины за ее жужжанием.

Флер-Имсахо гудел и трещал достаточно громко, чтобы его слышали все, кроме оркестрантов, а от генерируемого им статического электричества волосы у Гурдже скособочились в одну сторону.

— Я говорю, что на эаском к нему нужно обращаться «господин», — прошипел Флер-Имсахо, перекрывая собственный гул. — Не прикасайтесь к нему, но когда он протянет руку, вы должны протянуть две и произнести то, что нужно. Помните: не прикасаться к нему.

Верховник остановился прямо перед Гурдже, протянул одну руку и сказал:

— Добро пожаловать в Гроазначек, Эа, империя Азад, Мюра Гурджи.

Гурдже сдержал гримасу, протянул обе руки (показывая, что в них нет оружия, как то объясняли древние книги) и ответил на эаском, тщательно выговаривая слова:

— Для меня большая честь ступить на священную землю Эа.

(«Отличное начало», — пробормотал автономник.)

Остальная часть встречи прошла как в тумане. Голова у Гурдже кружилась, он потел в лучах яркого двойного солнца, находясь под открытым небом (он знал, что должен обойти почетный караул, хотя ему так и не объяснили, что при этом нужно искать), а затем внутри незнакомые запахи порта еще сильнее заставили почувствовать, что он оказался совершенно в чужом месте. Его представили множеству людей, большинство опять были верховниками. Им явно льстило то, что с ними разговаривают на вполне сносном эаском. Флер-Имсахо сообщал, что надо делать и говорить, и Гурдже слышал себя, произносящего нужные слова, чувствовал, что делает правильные жесты, но общее впечатление было таково: беспорядочные движения; шумные, не желающие слушать люди, и притом довольно резко пахнущие. Впрочем, Гурдже не сомневался, что местные думают то же самое о нем. А еще у него возникло странное впечатление, что под масками своих лиц они смеются над ним.

Если отрешиться от очевидных физических различий, то все азадианцы казались довольно плотными, крепко сбитыми и решительными в сравнении с людьми Культуры; более энергичными и даже (если уж быть критичным) нервными. По крайней мере, это относилось к верховникам. Мужчин Гурдже почти не видел, но, судя по всему, они хуже соображали, были более мрачными, флегматичными и сильными физически, тогда как женщины представлялись более тихими (вдобавок более сообразительными) и более изящными на вид.

Интересно, каким я кажусь им, думал Гурдже. Он отдавал себе отчет в том, что недоуменно разглядывает странные, ни на что не похожие здания и невероятные интерьеры, а еще людей… но, с другой стороны, он видел, что почти все (в основном опять же верховники) глазеют на него. В двух-трех случаях Флер-Имсахо пришлось повторять свои инструкции дважды, и только после этого Гурдже понимал, что слова предназначены ему. Монотонное гудение автономника и искрение статики в тот день постоянно сопровождали его и, казалось, усугубляли атмосферу безумного, похожего на сновидение неправдоподобия.

В честь Гурдже подали еду и напитки. Жители Культуры и Азада были близки по биологическому строению, а потому целый ряд напитков, включая алкоголь, переваривались и теми и другими. Гурдже выпил все, что ему дали, но пропустил мимо желудка. Они сидели за длинным столом, уставленным едой и напитками, в длинном здании порта, снаружи выглядевшем простовато, но внутри блиставшем показной роскошью. Прислуживали мужчины в форме — Гурдже помнил, что заговаривать с ними нельзя. Он обнаружил, что большинство людей, с которыми он общался, говорили либо слишком быстро, либо мучительно медленно, но все же он, хоть и не без труда, пообщался с дву-мя-тремя. Многие спрашивали, почему он прибыл один; он попытался было объяснить, что его сопровождает автономник, но после нескольких безуспешных попыток отказался от этой идеи и просто сказал, что любит путешествовать в одиночестве.

Некоторые спрашивали, как он себя чувствует в Азаде. Гурдже отвечал искренно, что понятия не имеет, выразив надежду, что сыграет достаточно хорошо и хозяева не пожалеют о его приглашении. На некоторых это произвело впечатление, но, как показалось Гурдже, всего лишь такое, какое почтительный ребенок производит на взрослых.

Один верховник, сидевший от него по правую руку и одетый в обтягивающую, неудобную на вид форму, вроде той, что носили высадившиеся на «Факторе» три офицера, все время спрашивал его о путешествии и корабле, на котором он прибыл. Гурдже держался согласованной заранее версии. Верховник раз за разом наполнял вином разукрашенный хрустальный кубок — Гурдже был вынужден пить с каждым тостом. Поскольку он пропускал вино мимо желудка, чтобы не опьянеть, ему довольно часто приходилось удаляться в туалет (не только помочиться, но и выпить воды). Он знал, что для азадианцев это довольно щекотливый вопрос, но ему вроде бы каждый раз удавалось найти правильные слова — никто не был шокирован, и Флер-Имсахо, казалось, оставался спокоен.

Наконец верховник по имени Ло Пекил Моненайн Старший, сидевший слева от Гурдже, — офицер связи Бюро инопланетных дел, — спросил у Гурдже, готов ли тот отправиться в отель. Гурдже ответил: он, мол, вообще-то думал, что ему предложат жить в модуле. Пекил заговорил очень быстро и, казалось, был немало удивлен, когда вмешался Флер-Имсахо, говоривший с такой же быстротой. Разговор шел в таком темпе, что Гурдже почти ничего не понял, но автономник наконец сообщил о компромиссе: Гурдже останется в модуле, но модуль поместят на крыше отеля. Для его защиты будут выделены охранники и агенты службы безопасности, и в его распоряжении будет служба снабжения отеля, одна из лучших в своем роде.

Гурдже показалось, что это довольно разумно. Он пригласил Пекила проделать с ним путь до отеля в модуле, и верховник с радостью принял приглашение.

— Прежде чем вы спросите нашего друга, над чем мы пролетаем, — сказал Флер-Имсахо, паря и жужжа у локтя Гурдже, — спешу сообщить, что это называется бидонвиль, и именно здесь город в избытке черпает неквалифицированную рабочую силу.

Гурдже нахмурился, глядя на пополневшего в своем маскарадном одеянии автономника. Ло Пекил стоял рядом с Гурдже на задних сходнях модуля, которые раскрылись, образовав нечто вроде балкона. Они пролетали над городом.

— Я думал, мы не должны говорить на марейне в присутствии азадианцев, — сказал Гурдже машине.

— Мы здесь в полной безопасности. Этот деятель начинен прослушивающими устройствами, но модуль в состоянии их нейтрализовать.

Гурдже показал на бидонвиль.

— Что это? — спросил он Пекила.

— Это место, где нередко кончают свой путь люди, которые сельской жизни предпочли яркие огни города. К несчастью, многие из них — обычные бездельники.

— Их согнали с земли при помощи крайне несправедливой системы налогообложения и непродуманного, навязанного сверху переустройства сельскохозяйственного производственного аппарата, — добавил Флер-Имсахо на марейне.

Гурдже не знал, что означают последние слова автономника — может, «фермы», но все же повернулся к Пекилу и сказал:

— Понятно.

— А что сказала ваша машина? — задал вопрос Пекил.

— Она процитировала… стихотворение. О великом и прекрасном городе.

— Ах так. — Пекил несколько раз утвердительно покачал головой. — Значит, ваш народ любит поэзию?

Помолчав, Гурдже сказал:

— Кто-то любит, кто-то — нет, как и везде. Пекил с умным видом кивнул.

Ветер, гуляющий над городом, проникал за ограничительное поле вокруг балкона, принося слабый запах гари. Гурдже облокотился на дымку поля, разглядывая огромный город, проплывающий под ними. Пекил, казалось, не испытывал желания приближаться к краю балкона.

— Да, у меня для вас хорошие новости, — сказал Пекил, улыбнувшись (то есть закатав обе губы).

— Какие же?

— Моя служба, — торжественно и медленно сообщил Пекил, — сумела получить для вас разрешение присутствовать на главной серии игр вплоть до самого Эхронедала.

— Это, кажется, то самое место, где проводятся последние несколько игр?

— О да. Это кульминация всего шестигодичного Большого цикла на самой Огненной планете. Уверяю вас, оказаться среди приглашенных — большая честь. Инопланетные игроки редко ее удостаиваются.

— Понимаю. Я весьма польщен. Позвольте выразить вам и вашей службе мою глубочайшую благодарность. Вернувшись домой, я буду всем рассказывать о необыкновенном великодушии азадианцев. Ваше гостеприимство не знает границ. Я вам признателен и чувствую себя вашим должником.

Пекил, казалось, был удовлетворен услышанным. Он кивнул, улыбнулся. Гурдже тоже кивнул, хотя решил не улыбаться в ответ.

— Ну, как?

— Что «ну, как», Жерно Гурдже? — сказал Флер-Имсахо, чьи желто-зеленые поля торчали из крошечного корпуса, словно крылышки экзотического насекомого.

Флер-Имсахо положил церемониальные одеяния на кровать Гурдже. Они находились в модуле, который теперь покоился в саду на крыше гроазначекского Гранд-отеля.

— Как у меня получилось?

— Превосходно. Вы не называли министра «господин», как я вам рекомендовал, вы время от времени изъяснялись расплывчато, но в остальном действовали неплохо. Никаких дипломатических инцидентов, никаких смертельных оскорблений… Я бы сказал, что для первого дня неплохо. Повернитесь, пожалуйста, лицом к отражателю. Я хочу убедиться, что оно сидит на вас нормально.

Гурдже повернулся и вытянул руки, автономник принялся разглаживать одеяние у него на спине. Гурдже посмотрел на себя в поле отражателя:

— Слишком длинное и плохо на мне сидит.

— Вы правы, но на сегодняшний большой бал во дворце вы должны надеть именно это. Ничего страшного. Я могу подрубить снизу. Модуль сообщает мне, что на платье установлены жучки — имейте в виду, когда выйдете из поля модуля.

— Жучки? — Гурдже посмотрел на автономника в отражателе.

— Монитор местоположения и микрофон. Не беспокойтесь — они делают это со всеми. Постойте спокойно. Да, тут, пожалуй, нужно подрубить повыше. Повернитесь.

Гурдже повернулся.

— Вам нравится отдавать мне приказы, верно, машина?

— Не глупите. Так. Попробуйте теперь.

Гурдже надел платье, посмотрел на себя в отражателе.

— А для чего это пятно на плече?

— Здесь должны быть знаки различия, если они у вас есть.

Гурдже потрогал пустое пятно на платье, покрытом всевозможными украшениями.

— А нельзя ли сочинить что-нибудь? А то как-то пустовато.

— Пожалуй, можно, — сказал Флер-Имсахо, одергивая платье, чтобы лучше сидело. — Но сегодня вечером с этим лучше быть поосторожнее. Наши друзья азадианцы неизменно приходят в замешательство из-за того, что у нас нет ни флага, ни символа, и представитель Культуры в Азаде — вы познакомитесь с ним сегодня, если только он не забудет прийти, — решил, что хорошо бы Культуре обзавестись собственным гимном, который местные оркестры будут играть в честь приезда наших. Так вот, он насвистел им первое, что пришло в голову, и последние восемь лет на приемах и церемониях исполняют эту мелодию.

— Мне кажется, тот оркестр один раз сыграл что-то знакомое.

Автономник приподнял руки Гурдже и сделал еще кое-какие подгонки.

— Да, но первое, что пришло в голову этому парню, была песня «Вылижи меня». Вы знаете слова?

— Вот оно что, — усмехнулся Гурдже. — Вот, значит, какая песня. Да, тут могут возникнуть заминки.

— В самую точку. Если они узнают правду, то, возможно, объявят нам войну. Типичная для Контакта неразбериха.

Гурдже рассмеялся.

— А я-то прежде думал, что Контакт — очень эффективная организация. — Он покачал головой.

— Хорошо, хоть что-то получается, — пробормотал автономник.

— Ну, вы скрывали информацию обо всей этой империи семьдесят лет — это у вас тоже получилось.

— Скорее везение, чем профессионализм. — Флер-Имсахо выплыл из-за спины Гурдже и теперь парил перед ним, проверяя, как сидит платье. — Вы что, и вправду хотите знаки различия? Можно что-нибудь придумать, если уж вам так хочется.

— Не стоит.

— Хорошо. Мы назовем ваше полное имя для объявления о прибытии — звучит весьма впечатляюще. Они никак не могут понять, что у нас нет званий, так что, возможно, «Морат» будет использоваться как титул. — Маленький автономник спустился вниз, чтобы закрепить оторвавшуюся золотую нить у рубчика. — В конце концов, это к лучшему. Они не знают Культуру, потому что не могут объяснить ее в своих иерархических терминах. Они не воспринимают нас всерьез.

— Какой сюрприз.

— Гмм. У меня такое чувство, что это все часть плана. Даже этот недоделанный представитель — прошу прощения, посол, — тоже часть плана. Да и вы тоже, я думаю.

— Думаете?

— Они же разрекламировали вас, Гурдже. — Автономник поднялся к его голове и теперь слегка приглаживал волосы, а Гурдже отталкивал назойливое поле от своего лба. — Контакт сообщил империи, что вы — игрок высшего класса. Они сказали, что вы можете играть на уровне полковника/епископа/младшего министра.

— Что? — в ужасе воскликнул Гурдже.

— А возьмите меня — я узнал об этом всего час назад из новостных лент. Они вас используют. Они хотят, чтобы империя была счастлива, и намереваются добиться этого с вашей помощью. Сначала на империю нагоняют страху, сообщая, что вы сможете победить лучших ее игроков, потом, когда — это самое вероятное — вас вышибут в первом туре, они тем самым убедят империю, что Культура — пшик, ничего не стоит, мы все делаем не так, нас легко унизить.

Гурдже спокойно посмотрел на Флер-Имсахо, сощурив глаза.

— Значит, вы считаете, в первом туре, да?

— Ой, я прошу прощения. — Маленький автономник чуть отодвинулся от Гурдже. — Вы оскорблены? Я просто высказал предположение… понимаете, я видел, как вы играете… то есть я хочу сказать… — Голос машины замер.

Гурдже снял тяжелое платье и бросил на пол.

— Я, пожалуй, приму душ, — сказал он.

Машина помедлила, потом подняла платье и быстро покинула каюту. Гурдже сел на кровать и потер бороду.

Вообще-то машина ничуть не оскорбила его. У него были свои секреты. Он был уверен, что может сыграть гораздо сильнее, чем предполагал Контакт. Он знал, что последние сто дней на «Факторе» вовсе не лез вон из кожи. Да, он пытался не проигрывать и не делать очевидных ошибок, но и не раскрывал всех своих возможностей, держа их про запас для будущих игр.

Он сам не понимал до конца, зачем так скрытничал, но ему почему-то казалось важным не посвящать Контакт во все подробности, утаивать кое-что. Это была его небольшая победа над ними, маленькая игра, ход на малой доске, удар по первоэлементам и богам.

Большой дворец в Гроазначеке расположился у широкой и мрачной реки, которая и дала городу имя. В тот вечер устраивался большой бал для самых важных персон, которые будут играть в азад следующие полгода.

Их привезли в наземном автомобиле по широкому, усаженному деревьями бульвару, освещенному прожекторами на высоких столбах. Гурдже сел на заднее сиденье рядом с Пекилом, — тот уже сидел в машине, когда ее подали к отелю. Водителем был азадианец-мужчина в форме — судя по всему, машину контролировал только он. Гурдже попытался не думать о возможных авариях. Флер-Имсахо в своем камуфляже расположился на полу и тихонько жужжал, притягивая к себе тонкие волокна из пушистой напольной обивки.

Дворец был не так громаден, как предполагал Гурдже, хотя и не без достоинств. Он был пышно декорирован и ярко освещен, на каждом из многочисленных шпилей и куполов красовались знамена. Длинные, богато украшенные, они величественно колебались на ветру — неторопливые переливающиеся геральдические волны на фоне оранжево-черного неба.

Во дворе под навесом, где остановилась машина, громоздились золоченые помосты, на которых горели двенадцать тысяч свечей разных размеров и цветов — по одной на каждого участника игр. На самом балу присутствовало около тысячи человек, из них половина — игроки, а прочие — главным образом советники игроков, официальные лица, священники, офицеры и чиновники, которые были вполне довольны своим нынешним положением (и заработали должностную безопасность, а значит, стали несменяемыми, как бы ни сыграли их подчиненные) и не собирались соревноваться.

Остальные приглашенные были наставниками и администраторами азад-колледжей (учебных заведений, где обучали игре) — эти тоже освобождались от участия в играх.

Ночь была, на вкус Гурдже, слишком теплой — в застоявшемся душном жарком воздухе царили запахи города. Платье казалось ему тяжелым, на удивление неудобным, и он спрашивал себя, когда можно будет, не нарушая этикета, оставить бал. Они вошли во дворец через огромные двери, по бокам которых располагались массивные открытые ворота из полированного, украшенного драгоценными камнями металла. Вестибюли и залы сверкали роскошными украшениями, стоящими на столах, свисающими со стен и потолков.

Люди были такими же неправдоподобными, как и обстановка. Женщины, которых здесь вроде было немало, поражали драгоценностями и экстравагантными платьями. Гурдже по колоколообразной форме платьев догадался, что женщины, видимо, не только высоки, но и толсты. Проходя мимо, они издавали шуршание и распространяли сильные, тяжелые, прилипчивые ароматы духов. Многие из тех, мимо кого проходил Гурдже, мерили его взглядом, или внимательно изучали, или даже останавливались и впивались глазами в него и в парящего, гудящего, искрящегося Флер-Имсахо.

Через каждые несколько метров вдоль стен и по сторонам дверей стояли, замерев, мужчины в цветастой форме, чуть разведя обтянутые штанинами ноги и сцепив за прямой, как кол, спиной руки в перчатках. Взгляд их был неподвижно устремлен в высокий разрисованный потолок.

— Зачем они там стоят? — прошептал Гурдже, обращаясь к автономнику на эаском и понизив голос так, чтобы не услышал Пекил.

— Демонстрация, — ответила машина. Гурдже задумался.

— Демонстрация?

— Да, демонстрация того, что император богат и достаточно важен, чтобы расставить повсюду сотни бездельников-лакеев.

— А разве и без этого все не знают о богатстве и важности императора?

Автономник помолчал несколько мгновений, потом вздохнул.

— Вы так до сих пор и не поняли психологию богатства и власти, Жерно Гурдже?

Гурдже пошел дальше, улыбаясь той стороной своего лица, которая была не видна Флер-Имсахо.

Верховники, встреченные по пути, были одеты в такие же тяжелые платья, что и Гурдже, — пышные, но без нарочитости. Но больше всего Гурдже поразило то, что все это место и все в нем присутствующие, казалось, принадлежали к другой эпохе. Обстановка дворца, одежды людей вполне могли быть сделаны по меньшей мере тысячу лет назад. Изучая это общество, Гурдже просматривал записи старинных имперских обрядов и тогда решил, что неплохо разобрался в древних одеяниях и формах. Теперь ему казалось странным, что, невзирая на очевидный, хотя и ограниченный, технический прогресс империи, внешняя сторона оставалась неизменной. Древние традиции, моды и архитектурные формы оставались и в Культуре, но люди пользовались ими по своему выбору, скорее даже изредка: это был один из множества стилей, и за него не держались слепо и упрямо, отказываясь от всего остального.

— Подождите здесь — о вашем прибытии сообщат, — сказал автономник, ухватившись за рукав Гурдже.

Тот остановился рядом с улыбающимся Ло Пекилом у двери, ведущей к широкой лестнице, за которой находился главный бальный зал. Пекил вручил карточку одетому в форму верховнику на последней ступени, и усиленный голос того громко зазвучал в огромном помещении.

— Достопочтенный Ло Пекил Моненайн, БИД, Уровень Два Главный, Медаль империи, Орден за заслуги с вручением орденской планки… а с ним Чарк Гавант-ша Джерноу Морат Гурджи дам Хазезе.

Они спустились по великолепной лестнице. Сцена внизу была на порядок более яркой и впечатляющей, чем любое из мероприятий, на каких довелось бывать Гурдже. В Культуре представления такого масштаба просто не устраивались. Бальный зал был похож на огромный сверкающий бассейн, в который бросили тысячи великолепных цветков и перемешали.

— Этот глашатай просто искалечил мое имя, — сказал Гурдже автономнику, бросив взгляд на Пекила. — А почему у нашего друга такой несчастный вид?

— Я думаю, потому что в его имени пропало словечко «старший».

— А это так уж важно?

— Гурдже, в этом обществе важно все, — ответил автономник и, помолчав, мрачно добавил: — Вас обоих, по крайней мере, хоть объявили.

— Эй, привет! — услышали они громкий голос, спустившись на нижнюю ступеньку лестницы.

Высокий человек, по виду мужчина, в яркой, свободно ниспадающей одежде протиснулся к Гурдже между двумя азадианцами. У него была бородка, коротко стриженные каштановые волосы, живые пронзительные зеленые глаза, и, глядя на него, можно было предположить, что он — выходец из Культуры. Он протянул руку с длинными, в кольцах, пальцами, ухватил пятерню Гурдже и пожал.

— Шохобохаум За. Рад познакомиться. Мне ваше имя было известно до того, как этот недоумок наверху исковеркал его. Вы — Гурдже, верно? А, Пекил, и вы здесь? — Он сунул бокал в руку Пекила. — Прошу, вы ведь пьете эту мерзость, да? Здравствуйте, автономник. Слушайте, Гурдже, — он положил руку ему на плечо, — хотите настоящей выпивки?

— Джерноу Морат Гурджи, позвольте представить вам… — начал было Пекил со смущенным видом, но Шохобохаум За уже вел Гурдже прочь, проталкиваясь сквозь толпу гостей у подножия лестницы.

— Как, кстати, дела, Пекил? — прокричал он через плечо ошеломленному верховнику. — Все в порядке? Да? Отлично. Ну, поговорим позднее. Хочу угостить выпивкой такого же, как я, изгнанника!

Побледневший Пекил неуверенно помахал ему в ответ. Флер-Имсахо, поколебавшись, остался с азадианцем.

Шохобохаум За повернулся к Гурдже, снял руку с его плеча и, немного понизив голос, произнес:

— От этого Пекила мухи дохнут. Надеюсь, вы не возражаете, что я вас увел.

— Пожалуй, я справлюсь с угрызениями совести. — Гурдже оглянул собрата по Культуре с ног до головы. — Насколько я понимаю, вы — посол?

— Именно. — За рыгнул. — Сюда, — кивнул он, ведя Гурдже сквозь толпу. — Я тут среди всякой выпивки нашел бутылки с грифом и хочу приложиться к одной-двум, прежде чем до них доберутся император и его дружки.

Они прошли мимо низкой сцены, на которой расположился грохочущий оркестр.

— Сумасшедшее место, правда? — прокричал За, обращаясь к Гурдже.

Они направились в заднюю часть зала. Гурдже недоумевал, что именно хочет сказать За.

— Ну, вот мы и пришли.

За остановился перед длинным рядом столов. За ними стояли азадианцы-мужчины в ливреях, подавая гостям еду и напитки. Сверху, на громадной изогнутой стене, висел гобелен, украшенный алмазами и золотой нитью: он изображал древнее космическое сражение.

За присвистнул и, нагнувшись над столом, шепнул что-то подошедшему к нему высокому суровому азадианцу; Гурдже увидел, как посол сунул лакею клочок бумага. Потом За ухватил Гурдже за запястье и повел его от столов к большому закругленному дивану, стоящему у основания мраморной колонны. Колонна с желобками была отделана золотом и серебром.

— Сейчас вы попробуете, что это такое, — сказал За, наклонившись к Гурдже и подмигнув ему.

Кожа у него была чуть светлее, чем у Гурдже, но гораздо темнее, чем у среднего азадианца. Судить о возрасте людей Культуры было бесконечно трудно, но Гурдже решил, что За на десяток лет моложе его.

— Вы пьете? — спросил За, словно неожиданно встревожившись.

— Я пропускаю алкоголь мимо желудка. За выразительно покачал головой.

— Не делайте этого с грифом. — Он похлопал Гурдже по руке. — Это будет настоящей трагедией. Такое следует признать предательством с отягчающими обстоятельствами. Лучше вместо этого секретировать Состояние кристальной фуги. Великолепная комбинация — у вас от нее нейроны разбегутся. Гриф — это черт знает что. Его, понимаете ли, поставляют с Эхронедала. Поставляется на игры, готовится только во время сезона Кислорода. Мы получаем гриф, которому не меньше двух Больших лет. Стоит целое состояние. Это такая отмычка для дамских ножек — получше косметического лазера. Ну да ладно. — За сел, сцепил ладони и серьезно поглядел на Гурдже. — Так что вы думаете об империи? Она замечательная, правда? То есть я хочу сказать, порочная, но сексуальная. — За вскочил со своего места — к ним приближался слуга-мужчина с подносом, на котором стояли два небольших закрытых кувшина. — Наконец!

Он взял поднос с кувшинами в обмен на еще один клочок бумаги. Открыв оба кувшина, За протянул один Гурдже, а свой поднес к губам, зажмурился и глубоко вдохнул. Потом пробормотал вполголоса что-то вроде заклинания и наконец выпил содержимое, не размыкая век.

Когда он открыл глаза, Гурдже сидел, опершись локтем о колено и положив на руку подбородок, и вопросительно смотрел на него.

— Вы уже таким и были, когда вас пригласили на эту работу? — спросил он. — Или это влияние империи?

За рассмеялся низким смехом, уставя глаза в расписной потолок. Роспись изображала сражение древних кораблей тысячелетней давности.

— И то и другое, — сказал За, продолжая посмеиваться. Он кивнул на кувшин Гурдже, на его лице появилось веселое, но (как показалось Гурдже) более осмысленное выражение. Гурдже подумал, что ему на несколько десятков лет больше, чем казалось поначалу.

— Вы будете пить? Чтобы угостить вас, я потратил столько, сколько неквалифицированный рабочий зарабатывает за год.

Гурдже заглянул в живые зеленые глаза, потом поднес кувшин к губам.

— За неквалифицированных рабочих, мистер За, — сказал он и выпил.

За снова громогласно рассмеялся, закинув голову.

— Я думаю, мы с вами сойдемся, игрок Гурдже.

Гриф оказался сладковатым, ароматизированным, изысканным, с запахом дымка. За осушил свой кувшин, поднеся тонкий носик к открытому рту, чтобы насладиться вкусом последних капель, затем посмотрел на Гурдже и чмокнул губами.

— Проходит, как жидкий шелк. — Он поставил кувшин на пол. — Значит, вы собираетесь участвовать в игре, Жер-но Гурдже?

— Я здесь именно для этого. — Гурдже отхлебнул еще пьянящей жидкости.

— Позвольте мне дать вам совет. — За прикоснулся к его руке. — Не заключайте пари ни на что. И наблюдайте за женщинами… или за мужчинами, или за теми и другими и вообще за всем, с чем соприкасаетесь. Будьте осторожны, иначе попадете в очень неприятные переделки. Даже если вы не желаете секса, вы можете скоро обнаружить, что некоторые из них, особенно женщины, страшно хотят выяснить, что у вас между ног. И они к таким делам относятся на удивление серьезно. Если вас интересуют телесные игры — сообщите мне, у меня есть контакты, я смогу все устроить — чудненько и без всякого шума. Полная тайна и крайняя осторожность гарантируются — спросите кого угодно. — За рассмеялся, потом снова коснулся руки Гурдже и посмотрел на него без тени улыбки. — Я серьезно. Могу для вас это устроить.

— Буду иметь в виду. — Гурдже отхлебнул еще. — Спасибо за предупреждение.

— Не стоит благодарности. Я был рад. Я здесь уже восемь… девять лет. Моя предшественница продержалась всего двадцать дней. Ее выставили за то, что она попыталась приударить за женой министра. — За покачал головой и фыркнул. — То есть я хочу сказать, стильный поступок, но, черт побери, — министр! Свихнувшаяся сучка — ей повезло, что ее только выкинули. Будь она одной из них, ей набили бы все дыры кислотным лишайником, а уж потом бросили в тюрьму. У меня в паху зудит, стоит об этом подумать.

Гурдже не успел ответить, а За — продолжить, так как с вершины роскошной лестницы раздался жуткий, невыносимый звук, словно одновременно разбились тысячи бутылок. Он пронесся по всему бальному залу.

— Черт, император. — За встал и кивнул на кувшин Гурдже. — Допивайте, дружище!

Гурдже медленно поднялся и втиснул кувшин в руку За.

— Допейте сами. Кажется, вам этот напиток нравится больше.

Тот закупорил кувшин и сунул себе под платье.

На вершине лестницы бурлила жизнь. Люди в зале тоже заволновались и образовали что-то вроде человеческого коридора — от нижних ступенек до большого сверкающего сиденья на невысоком возвышении, укрытом золотой материей.

— Лучше вернитесь на свое место, — сказал За.

Он снова попытался ухватить Гурдже за запястье, но тот неожиданно поднял руку — разгладить бородку, и За промахнулся.

Гурдже приглашающе кивнул:

— После вас.

За моргнул и зашагал вперед. Они оказались позади группы людей, стоящих перед троном.

— Вот ваш дружок, Пекил, — сообщил За верховнику, у которого был взволнованный вид.

Гурдже встал рядом с Пекилом, слыша, как Флер-Имсахо гудит у него за спиной, на уровне поясницы.

— Мистер Гурдже, мы уже начали за вас волноваться, — прошептал Пекил, нервно поглядывая на лестницу.

— Правда? Приятно знать, что о тебе волнуются.

Вид у Пекила был недовольный — может, его опять неправильно титуловали?

— У меня хорошие новости, Гурджи, — прошептал он и посмотрел на Гурдже, который пытался изображать любопытство. — Мне удалось получить для вас персональное представление Их Императорскому Высочеству Императору-Регенту Никозару!

— Это такая честь, — улыбнулся Гурдже.

— Верно, верно. Удивительная и исключительная честь! — выдохнул Пекил.

— Только не изговняйте ее, — пробормотал сзади Флер-Имсахо.

Гурдже повернулся к машине.

Оглушительный шум раздался снова, пронесся по лестнице, быстро заполнив ее во всю ширину, и большая цветастая толпа людей перед Гурдже откатилась вниз по лестнице. Гурдже решил, что тот, кто впереди, с длинным посохом, и есть император (или император-регент, как его назвал Пекил), но на последней ступени этот верховник отошел в сторону и прокричал:

— Их Императорское Высочество Колледжа Кандсев, Принц Космоса, Защитник Веры, Герцог Гроазначека, Мастер Огней Эхронедала, Император-Регент Никозар Первый!

Император, одетый в черное, был средних размеров верховником с серьезным лицом, в простом, без украшений платье. Он был окружен азадианцами всех полов в сказочно богатых одеяниях — впрочем, среди них были и охранники в довольно скромной форме, мужчины и верховники с длинными мечами или небольшими пистолетами. Перед императором шли крупные животные, четырех- и шестиногие, разномастные, в ошейниках и намордниках, на поводках, украшенных изумрудами и рубинами. Другой конец поводков держали толстые, почти обнаженные азадианцы мужского пола, чья намасленная кожа отливала, как матированное золото на люстрах бального зала.

Император остановился, чтобы поговорить с одним из гостей (те вставали на колени при его приближении) в дальнем конце коридора из людей. Потом он вместе со свитой перешел на ту сторону, где стоял Гурдже.

Бальный зал погрузился в почти полную тишину. Гурдже слышал хриплое дыхание ручных хищников. Пекил потел, на впадинке его щеки пульсировала жилка.

Никозар подошел ближе. Гурдже показалось, что у императора был не столь внушительно строгий и решительный вид, как у большинства азадианцев. Шел он, чуть сгорбившись, и даже когда остановился поговорить с кем-то всего в нескольких метрах от Гурдже, тот услышал только то, что говорил гость. Никозар выглядел моложе, чем ожидал Гурдже.

Хотя Пекил и сообщил ему о личном представлении, Гурдже был немного удивлен, когда одетый в черное верховник остановился перед ним.

— На колени, — прошипел Флер-Имсахо.

Гурдже встал на одно колено. Тишина, казалось, сгустилась еще сильнее. «Черт побери», — пробормотала гудящая машина. Пекил застонал.

Император посмотрел на Гурдже, потом улыбнулся одними губами.

— Господин одно колено, видимо, иностранец. Желаем вам хорошей игры.

Гурдже понял свою ошибку и встал на второе колено, но император чуть махнул рукой с множеством колец и сказал:

— Нет-нет, мы восхищаемся оригинальностью. Вы будете и дальше приветствовать нас на одном колене.

— Спасибо, ваше высочество, — сказал Гурдже, чуть поклонившись.

Император кивнул и пошел дальше. Пекил вздохнул, его слегка трясло. Император дошел до трона на возвышении, и тут загремела музыка. Гости внезапно начали говорить, разделенные ряды сомкнулись, все одновременно принялись болтать и жестикулировать. Вид у Пекила был такой, будто он вот-вот упадет в обморок: казалось, азадианец онемел. Флер-Имсахо подплыл вплотную к Гурдже.

— Прошу вас, — сказал он, — никогда больше не делайте ничего подобного.

Гурдже проигнорировал машину.

— По крайней мере, вы не лишились дара речи, а? — внезапно сказал Пекил, беря трясущейся рукой бокал с подноса. — По крайней мере, он не лишился дара речи, а, машина? — Говорил он с такой быстротой, что Гурдже едва улавливал смысл. Пекил осушил бокал. — Многие просто коченеют. Наверно, и со мной бы такое случилось. Со многими случается. Подумаешь — одно колено, да? Подумаешь, какая ерунда, верно? — Пекил оглянулся в поисках слуги с подносом и посмотрел в сторону трона, на котором сидел император, разговаривавший с кем-то из своей свиты. — Ах, какое великодушное благородство! — сказал Пекил.

— Почему он «император-регент»? — спросил Гурдже у потеющего верховника.

— Их Императорское Высочество принял Королевскую Цепь после прискорбной кончины императора Молсе два года назад. В качестве игрока, занявшего второе место на последних играх, Их Милость Никозар были возведены на трон. Но я уверен, они там и останутся!

Гурдже, который читал о смерти Молсе, но не понял, что Никозар не считается полноправным императором, кивнул. Глядя на людей в экстравагантных одеяниях и животных, окружающих тронное возвышение, он задавался вопросом: какие еще почести полагались бы Никозару, если бы тот занял на играх первое место?

— Я бы предложил вам станцевать, но тут неодобрительно относятся к мужчинам, танцующим в паре, — сказал Шохобохаум За, подойдя к колонне, у которой стоял Гурдже.

За взял с маленького столика блюдо со сластями в обертках и протянул Гурдже, который отрицательно покачал головой. За отправил себе в рот пару печеньиц, а Гурдже принялся наблюдать за волнами плоти и цветастой материи, расходившимися по полу бального зала в сложном, изысканном танце. Рядом с ним парил Флер-Имсахо. К его корпусу, заряженному статикой, прилипли клочки бумаги.

— Не беспокойтесь, — обратился Гурдже к За. — Меня бы это ничуть не оскорбило.

— Хорошо. Вам тут нравится? — За прислонился к колонне. — Мне показалось, вы чувствуете себя не в своей тарелке, стоя тут один. А где Пекил?

— Беседует с какими-то официальными лицами, пытается организовать частную аудиенцию.

— Ну, ему повезет, — фыркнул За. — А что вы скажете о нашем замечательном императоре?

— Он выглядит… очень величественным, — сказал Гурдже, делая недовольный жест и показывая на свое облачение, а потом — на ухо.

За посмотрел на него веселым взглядом, потом в его глазах появилось удивление, потом он рассмеялся.

— А, вы имеете в виду микрофон! — За покачал головой, развернул еще пару печеньиц и положил их себе в рот. — Об этом можете не беспокоиться. Говорите, что хотите. Никто вас за это не убьет. Они не против. Дипломатический протокол. Мы делаем вид, что эти платья без жучков, а они — что ничего не слышали. Это такая маленькая игра.

— Ну, если вы так считаете… — Гурдже поглядел на тронное возвышение.

— Да, пока там ничего особенного не увидишь, кроме молодого Никозара, — сказал За, проследив за взглядом Гурдже. — Полные свои регалии он получит после игры, а сейчас формально пребывает в трауре по Молсе. Их траурный цвет — черный, кажется, это связано с космическим пространством. — Некоторое время За смотрел на императора. — Странное государственное устройство, правда? Вся эта власть принадлежит одному человеку.

— Похоже, это… потенциально ненадежный способ руководить обществом, — согласился Гурдже.

— Гм. Ну да, все относительно, правда? А знаете, тот старикан, с которым говорит император, возможно, имеет гораздо больше власти, чем сам Никозар.

— Правда? — Гурдже посмотрел на За.

— Да. Это Хамин, ректор колледжа Кандсев, наставник Никозара.

— И вы хотите сказать, он отдает распоряжения императору?

— Официально нет, но… — За рыгнул. — Никозар воспитывался в колледже, провел там шестьдесят лет ребенком и верховником — набирался знаний об игре у Хамина. Хамин холил и лелеял его, научил всему, что знает об игре и обо всем остальном. И вот когда старик Молсе получает билет в одну сторону и отправляется в царство вечного сна — нельзя сказать, что раньше времени, — и на трон садится Никозар, то к кому он обратится за советом в первую очередь?

— Понимаю, — кивнул Гурдже. Он начинал сожалеть, что не уделил должного внимания политической системе Азада, потратив почти все время на изучение игры. — Я думал, что в колледжах просто учат людей играть.

— Теоретически там ничем больше не занимаются, но на деле колледжи — это суррогатные благородные семейства. Империя там берет верх над традициями крови: чтобы из всего населения заполучить самых умных, жестоких и коварных верховников, которые и заправляют всем, они используют игру, а не вливают путем браков новую кровь в деградирующую аристократию, чтобы встряхнуть ее гены. Вообще-то говоря, довольно стройная система. Игра позволяет решить многое. Я уверен, у нее есть будущее. Контакт, кажется, полагает, что тут все скоро развалится, но я сильно сомневаюсь. Эта система еще нас переживет. Они производят сильное впечатление, как вы думаете? Ну, признавайтесь, на вас все это произвело впечатление?

— Невыразимое. Но прежде чем вынести окончательное суждение, я бы хотел еще понаблюдать.

— И в конце концов на вас это произведет впечатление, вы оцените эту варварскую красоту. Нет-нет, я серьезно. Оцените. В конце концов вам тут захочется остаться. И не обращайте внимания на этого безумного автономника, которого вам дали в няньки. Эти машины все одинаковы: хотят, чтобы все было, как в Культуре, — мир, любовь и всякая такая дребедень. У них не хватает чувственности… — За рыгнул, — чтобы оценить… — он рыгнул еще раз, — империю. Поверьте мне. К черту машину.

Гурдже обдумывал ответ, когда к нему и За подошла группа верховников и женщин, встав вокруг них улыбающимся, сверкающим кружком. Из круга вышел какой-то верховник и, поклонившись (на взгляд Гурдже, преувеличенно низко), сказал За:

— Не позабавит ли досточтимый посол наших жен своими глазами?

— С удовольствием! — сказал За и протянул поднос со сластями Гурдже.

Женщины хихикали, верховники глуповато ухмылялись друг другу, а За подошел вплотную к женщинам и принялся двигать вверх-вниз мигательными перепонками:

— Вот так!

Посол рассмеялся и, пританцовывая, отошел назад. Один из верховников поблагодарил его, после чего группка со смехом и болтовней отошла прочь.

— Они как большие дети, — сказал За, похлопал Гурдже по плечу и с пустыми глазами пошел прочь.

К Гурдже подплыл Флер-Имсахо, производя шум, похожий на шуршание бумаги.

— Я слышал, этот идиот советовал послать к черту машины, — сказал он.

— Что? — переспросил Гурдже.

— Этот… впрочем, ладно. Вы не чувствуете себя брошенным из-за того, что не можете танцевать?

— Нет. Я не люблю танцевать.

— И все же, если бы кто-нибудь из присутствующих прикоснулся к вам, для него это было бы социальным унижением.

— А вы умеете выбирать слова, машина.

Гурдже поднес блюдо со сластями к автономнику, отпустил его и пошел прочь. Флер-Имсахо вскрикнул, но успел подхватить падающее блюдо, прежде чем печенье в обертках разлетелось по полу.

Гурдже бесцельно бродил по залу, слегка раздраженный и совсем не слегка раздосадованный. Его не отпускала мысль, что окружавшие его люди в известном смысле — неудачники, словно они все были не прошедшими испытаний деталями какой-то сложной системы и с их включением та была бы безнадежно испорчена. Глупыми и невоспитанными представлялись ему не только люди вокруг него — ему казалось, что и он сам недалеко от них ушел. Каждый, с кем он сталкивался, словно появился здесь, чтобы выставить себя дураком.

Контакт отправил его сюда на дряхлом корабле, который и кораблем-то назвать трудно, приставил к нему тщеславного, безнадежно грубого молодого автономника, забыл сообщить то, что так важно для игры и что они должны были знать (система колледжей, которую пропустил «Фактор», была хорошим примером). К тому же, по крайней мере частично, Контакт вручил Гурдже заботам запойного горлопана и идиота, который, как дитя, увлекся всякими империалистическими штучками и изобретательно бесчеловечной социальной системой.

По пути сюда будущее приключение казалось ему романтическим, величайшим и отважным деянием, к тому же благородным. Это эпическое ощущение теперь покинуло Гурдже. Он чувствовал одно — что он, как Шохобохаум За или Флер-Имсахо, еще один неудачник, а вся эта насквозь убогая империя лежит перед ним, как груда мусора. Конечно, где-то там, в гиперпространстве, Разумы в полематерии громадного корабля давятся от смеха, думая о нем.

Гурдже оглядел бальный зал. Звучала пронзительная музыка, верховники и роскошно одетые женщины двигались парами по блестящему инкрустированному полу в фигурах танца, — гордость и смирение на их лицах тоже вызывали у него отвращение. Мимо осторожно, словно машины, двигались мужчины-слуги, следившие, чтобы каждый бокал, каждое блюдо были полны. Гурдже считал, что не важно, как называется эта социальная система, важно, что она выглядит предельно жестко организованной.

— А, Гурджи, — услышал он голос Пекила, появившегося в пространстве между большим растением в горшке и мраморной колонной. Под руку он держал молодую женщину. — Вот вы где. Гурджи, прошу познакомиться с Тринев Датлисдоттир. — Верховник улыбнулся, переводя взгляд с девушки на Гурдже, подтолкнул ее вперед. Она слегка поклонилась. — Тринев — тоже игрок, — сообщил Пекил. — Любопытно, правда?

— Благодарю вас за честь, юная леди, — сказал Гурдже девушке, тоже чуть наклонив голову.

Та неподвижно стояла перед ним, устремив взгляд в пол. Платье ее было не таким разукрашенным, как большинство из виденных Гурдже на балу, и женщина в этом облачении выглядела не столь эффектно.

— Ну что ж, я оставлю вас, двух белых ворон, наедине, поговорите друг с другом. Хорошо? — Пекил сделал шаг назад и сцепил пальцы. — Отец мисс Датлисдоттир вон там, у эстрады, где оркестр, Гурджи. Если вы не прочь отвести туда молодую даму, когда наговоритесь…

Гурдже посмотрел вслед Пекилу, потом улыбнулся макушке молодой женщины и откашлялся. Девушка хранила молчание. Гурдже сказал:

— Я… гм… я думал, что в азад играют только промежуточные — верховники.

Девушка чуть подняла голову и уставилась ему в грудь.

— Нет, сэр, есть и весьма способные игроки-женщины, но, конечно, низкого класса.

У нее был тихий, усталый голос. Девушка не подняла глаз на Гурдже, и ему приходилось обращаться к ее макушке — под черными, туго связанными волосами была видна белая кожа.

— Вот оно что, — сказал он. — А я думал, что это… запрещено. Я рад, что это не так. А мужчины тоже играют?

— Да, сэр. Играть разрешено всем. Это записано в конституции. Никаких ограничений, просто этим двум… — девушка замолчала, подняла голову и вдруг испуганно посмотрела на него, — второстепенным полам выучиться еще труднее, потому что все знаменитые колледжи принимают только верховников. — Она снова опустила взгляд. — Конечно, это для того, чтобы не отвлекать тех, кто учится.

Гурдже не знал, что сказать.

— Понятно, — вот все, что он мог придумать в ответ, потом добавил: — И вы… надеетесь хорошо выступить на этих играх?

— Если мне удастся… если я дойду до второй игры в главной серии, то надеюсь, что смогу поступить на гражданскую службу и путешествовать.

— Я надеюсь, вам это удастся.

— Спасибо. К сожалению, это маловероятно. Первая игра, как вам известно, играется в группах по десять участников, и если ты единственная женщина среди девяти верховников, то к тебе относятся как к досадному недоразумению. Обычно женщину первой выставляют из игры, чтобы очистить поле.

— Гмм, меня предупредили, что подобное может случиться и со мной, — сказал Гурдже, улыбаясь голове девушки; ему хотелось, чтобы она снова подняла на него глаза.

— Нет-нет. — Она и в самом деле подняла на него взгляд, и Гурдже неожиданно смутился: столько искренности было на ее плоском лице. — С вами они ничего такого не сделают — это было бы невежливо. Они не знают, какой вы игрок — сильный или слабый. Они… — Девушка снова опустила глаза. — Они знают, кто я, а потому удалить меня, чтобы они могли играть дальше, — в этом нет никакого неуважения.

Гурдже оглядел огромный, шумный, переполненный бальный зал, где люди разговаривали и танцевали, где громко играла музыка.

— И вы ничего не можете сделать? — спросил он. — Разве нельзя устроить так, чтобы в первом туре десять женщин играли друг с другом?

Девушка по-прежнему не поднимала глаз, но что-то в изгибе ее щек подсказало Гурдже, что она, вероятно, улыбается.

— Можно, сэр. Но, насколько я помню, ни в одной из серий большой игры не было случая, когда в одной группе играли бы два представителя второстепенных полов. За все эти годы жребий никогда не выпадал таким образом.

— Вот как? А в одиночных играх, когда играют один на один?

— Они не считаются, если ты не прошел через предыдущие туры. Когда я все же играю в одиночные игры, мне говорят, что я везучая. Наверно, так и есть. Даже наверняка, потому что мой отец выбрал мне прекрасного хозяина и мужа, и если мне не повезет в игре, то все равно я удачно выйду замуж. А чего еще может желать женщина?

Гурдже не знал, что ответить. Его шею сзади словно кто-то щекотал — странное чувство. Он кашлянул два-три раза и наконец выдавил из себя:

— Я надеюсь, вы выиграете. Очень надеюсь. Молодая женщина метнула на него взгляд и тут же снова вперилась в пол, покачав головой.

Немного погодя Гурдже предложил проводить ее к отцу, и девушка согласилась. Она сказала ему кое-что еще.

Гурдже с девушкой шли по огромному залу, пробираясь сквозь толпы людей туда, где ждал ее отец. В одном месте пришлось пройти между огромной резной колонной и батальной росписью на стене, так что они оказались скрыты от всех. В этот миг девушка коснулась запястья Гурдже, а пальцем другой руки надавила на определенную точку на его плече под платьем. Не отпуская рук (надавливая одним пальцем и слегка поглаживая запястье), она прошептала:

— Вы выиграете. Вы выиграете.

Наконец они подошли к ее семейству, и, повторив еще раз, как он поражен гостеприимством, Гурдже оставил дочь с отцом. Та больше ни разу не посмотрела на него. А он не успел ответить на ее неожиданные слова.

— С вами все в порядке, Жерно Гурдже? — спросил Флер-Имсахо, найдя Гурдже, который стоял у стены и вроде бы смотрел в никуда, точно был одним из ливрейных лакеев.

Гурдже посмотрел на машину, приложил палец к тому месту на плече, куда надавила девушка.

— Где на платье находится микрофон — здесь?

— Да, именно здесь. Это вам Шохобохаум За сказал?

— Гм, так я и думал, — сказал Гурдже, отрываясь от стены. — Если я уйду сейчас, то не нарушу этикета?

— Сейчас? — Автономник, громко гудя, чуть подался назад. — Пожалуй, нет… Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Никогда не чувствовал себя лучше. Идемте. — Гурдже направился к выходу.

— Вы, по-моему, взволнованы. Вы правда в порядке? Вам хорошо? Чем поил вас За? Вы нервничаете из-за предстоящей игры? За сказал вам что-то? Это из-за того, что к вам никто не прикасается?

Гурдже протискивался сквозь толпу, не обращая внимания на гудящего, потрескивающего автономника у своего плеча.

Выйдя из зала, Гурдже понял, что не запомнил имени девушки — только то, что она чья-то дочь.

Первую игру Гурдже должен был сыграть через два дня после бала. Он провел это время, разрабатывая тактические приемы с помощью «Фактора сдерживания». Он мог пользоваться и мозгом модуля, но у старого корабля был более интересный игровой стиль. «Фактор» находился на расстоянии в несколько десятилетий, и это означало приличную временную задержку (хотя сам корабль отвечал на ход почти мгновенно), но все равно создавалось впечатление очень быстрой игры с талантливым соперником.

Гурдже больше не принимал приглашений на официальные мероприятия. Он сказал Пекилу, что его пищеварительная система должна приспособиться к жирной пище, принятой в империи, и это объяснение сошло. Гурдже даже отказался совершить ознакомительную экскурсию по столице.

В эти дни он не видел никого, кроме Флер-Имсахо, который большую часть времени сидел в своем фальшивом корпусе на перилах отеля, тихонько жужжал и наблюдал за птицами, приманивая их крошками, которые разбрасывал на превращенной в лужайку крыше.

Время от времени Гурдже выходил на усаженную травкой крышу и стоял, глядя на город.

Улицы и небеса были переполнены транспортом. Гроазначек напоминал огромное плоское сварливое животное, по ночам залитое светом, а днем погруженное в дымку собственных испарений. Город говорил множеством крикливых голосов: беспрерывный гул двигателей, в который время от времени врывался рев пролетающего самолета. Непрерывный вой, визг, завывание и вопли сирен и сигнализаций вонзались в ткань города, как осколки шрапнели.

Гурдже казалось, что город слишком велик и представляет собой безнадежную смесь архитектурных стилей. Одни здания воспаряли ввысь, другие жались к земле, но возникало такое ощущение, что все строились без оглядки на остальных, и вместо занятного разнообразия получалась просто жуть. Гурдже постоянно вспоминал «Негодника», где на меньшей площади обитало гораздо больше людей, чем в этом городе, и притом корабль выглядел куда как изящнее, хотя большая его часть была занята строительными верфями, двигателями и всевозможным оборудованием.

Гурдже подумал, что Гроазначек, спланированный будто курица лапой, представляет собой некий лабиринт.

В день открытия игр он проснулся в приподнятом настроении, словно не собирался еще только участвовать в первом по-настоящему серьезном соревновании за всю свою жизнь, а уже одержал в нем победу. На завтрак он почти ничего не ел, затем медленно облачился в официальные одеяния, требуемые правилами игры. Это был довольно смешной разномастный комплект — мягкие тапочки, рейтузы, объемистый камзол с закатанными рукавами, которые удерживались подвязками. Но, как новичку, Гурдже полагалась одежда не столь разукрашенная и более сдержанная по цвету.

Пекил прибыл за ним в правительственной наземной машине. По пути верховник не закрывал рта, с воодушевлением рассказывая о каком-то недавнем завоевании империи в дальнем уголке космоса, — славная, по его словам, победа.

Машина неслась по широким улицам, направляясь на окраину города. Там находилось переоборудованное в игровой зал общественное здание, в котором должен был играть Гурдже.

В это утро люди со всего города направлялись на свою первую игру новой серии; здесь можно было увидеть и воодушевленного молодого игрока, которому удалось получить место в играх благодаря государственной лотерее, и самого Никозара. Все эти двенадцать тысяч человек проснулись в тот день, зная, что он может коренным образом и навсегда изменить их жизнь в худшую или лучшую сторону.

Весь город был охвачен лихорадкой азарта — болезнью, которая поражала жителей каждые шесть лет. Гроазначек был переполнен игроками, их свитами, советниками, наставниками из колледжей, родственниками и друзьями, представителями прессы и новостных агентств, делегациями из колоний и доминионов, которые прибыли посмотреть, как определяется будущая история империи.

Несмотря на предыгровую эйфорию, Гурдже обнаружил, что ко времени их прибытия руки у него начали трястись, а когда его провели внутрь, в помещение с высокими белыми стенами и гулким деревянным полом, в животе словно что-то опустилось. Ощущение это отличалось от той взвинченности, какую он испытывал перед большинством игр. Это было что-то иное, более острое, более волнующее и беспокойное, ничуть не похожее ни на что, знакомое прежде.

Несколько сняло напряжение лишь известие о том, что Флер-Имсахо запретили находиться в игровом зале во время игр — он должен был оставаться снаружи. Демонстративные щелчки, гудение, треск, призванные доказать его недоразвитость, оказались недостаточным доказательством для имперских властей, опасавшихся, что он каким-то образом будет помогать Гурдже. Автономника проводили в небольшой павильон неподалеку от зала — дожидаться конца игры вместе с дежурными гвардейцами. Машина громко возмущалась.

Гурдже представили другим девяти участникам игры. Теоретически все они были выбраны случайно. Они довольно доброжелательно приветствовали Гурдже, хотя один, младший имперский жрец, не произнес ни слова, а только кивнул ему.

Сначала они приступили к одной из малых игр — играли стратегическими картами. Гурдже начал очень осторожно, скидывая карты и очки, желая узнать, что на руках у других. Когда это выяснилось, он начал играть как полагается, надеясь, что в спешке не будет выглядеть слишком глупо, но за следующие несколько кругов понял, что остальные все еще не уверены относительно его собственных карт и он единственный из всех играет так, будто игра близится к финалу.

Полагая, что, видимо, упустил что-то, он разыграл еще две разведочные карты, и только после этого жрец начал играть, двигая дело к концовке. Гурдже продолжил игру, и, когда все закончилось к середине дня, оказалось, что он набрал очков больше, чем другие.

— Ну что, пока все неплохо, машина? — сказал Гурдже Флер-Имсахо.

Он сидел за столом, где завтракали игроки, администрация игр и некоторые из наиболее важных зрителей.

— Как скажете, — раздраженно отозвалась машина. — Мне не очень-то видно из той каморки, где я сижу вместе с веселыми солдатами.

— Ну, тогда поверьте на слово — похоже, все довольно неплохо.

— Еще не вечер, Жерно Гурдже. Больше они на такую удочку не попадутся.

— Я знал, что могу рассчитывать на вашу поддержку.

Во второй половине дня они сыграли на двух малых досках серию одиночных игр, которыми определялся ранг игроков в основной игре. Гурдже знал, что неплохо освоил обе доски, и легко победил остальных участников. Расстроило это, казалось, только священника. Последовал еще один перерыв — на обед, куда неофициально заглянул Пекил по дороге из офиса домой. Он выразил приятное удивление успехами Гурдже и перед расставанием даже похлопал его по плечу.

Сессия, состоявшаяся ранним вечером, была чистой формальностью. Администрация игр (любители из местного клуба, возглавляемые одним имперским чиновником) всего лишь сообщила им конфигурацию и порядок игр на следующий день на Доске начал. Как это стало ясно теперь, Гурдже к следующей игре имел уже значительное преимущество.

Сидя на заднем сиденье машины в компании одного Флер-Имсахо, довольный собой, Гурдже разглядывал город, погруженный в фиолетовые сумерки.

— Полагаю, вы отыграли неплохо, — сказал с соседнего сиденья автономник, издавая едва слышное гудение. — На вашем месте я бы сегодня связался с кораблем и обсудил, что делать завтра.

— Неужели?

— Да. Вам понадобится любая возможная помощь. Завтра они все скопом обрушатся на вас — вот увидите. И конечно, вас ждет неминуемое поражение. Если бы кто-нибудь из них оказался в такой ситуации, то договорился бы с одним или несколькими из тех, кто занял места пониже, заключил бы с ними сделку…

— Да, но вы без устали повторяете, что любой из них унизил бы себя, пойдя на сговор со мной. С другой стороны, разве я смогу проиграть с вашей поддержкой и помощью «Фактора»?

Автономник ничего не ответил.

Тем вечером Гурдже связался с кораблем. Флер-Имсахо заявил, что ему скучно, скинул фальшивый корпус, зачернил себе поверхность и, невидимый, унесся в темноту — в городской парк, куда, по его словам, наведывались какие-то ночные птицы.

Гурдже обговорил свои планы с «Фактором сдерживания», однако из-за временной задержки приблизительно в минуту разговор превращался в тягомотину. Все же у корабля нашлись кое-какие неплохие предложения. Гурдже был уверен, что уж на этом уровне он получает от корабля советы гораздо лучше тех, что могут дать его непосредственным противникам их советники, ассистенты и наставники. Возможно, только первая сотня игроков, которых спонсировали и поддерживали ведущие колледжи, могла рассчитывать на такую квалифицированную помощь. Эта мысль приободрила Гурдже, и он, довольный, отправился спать.

Три дня спустя, в конце вечерней игровой сессии, Гурдже посмотрел на Доску начал и понял, что ему грозит отсеивание.

Поначалу все шло хорошо. До этого дня Гурдже был доволен тем, как он расставляет фигуры, и не сомневался, что тоньше других чувствует стратегический баланс игры. Имея позиционное и силовое преимущество, приобретенное на ранних этапах, он не сомневался, что идет к победе и останется в главной серии, где будет играть во втором туре одиночных игр.

Но вот на третье утро он понял, что был слишком уж уверен в себе, что упустил нить игры. То, что прежде казалось серией не связанных между собой ходов большинства других игроков, внезапно превратилось в скоординированную массовую атаку, возглавляемую жрецом. Он запаниковал, и вот теперь разбит. Ему конец.

Жрец подошел к Гурдже, когда игровая сессия закончилась, а Гурдже все еще сидел на своем высоком стуле, разглядывая побоище на доске и спрашивая себя, где ошибка. Верховник спросил, готов ли он признать свое поражение. Такой вопрос принято было задавать, если кто-то из игроков сильно уступал по территории и количеству фигур, — подобный проигрыш считался почетным, в отличие от упрямого сопротивления и отказа признать реальность, что лишь затягивало игру. Гурдже посмотрел на жреца, потом на Флер-Имсахо, которого пускали в зал по окончании игры. Машина слегка покачивалась перед ним, громко жужжала и трещала статикой.

— Что скажете, автономник? — устало поинтересовался Гурдже.

— Думаю, чем скорее вы скинете с себя эти дурацкие одежды, тем будет лучше.

Жрец, в таких же одеждах, что и Гурдже, только более цветастых, свирепо скользнул взглядом по жужжащей машине, но ничего не сказал.

Гурдже снова посмотрел на доску, потом на жреца, глубоко вздохнул и открыл рот, но не успел произнести ни слова — заговорил опять Флер-Имсахо:

— Я думаю, вам нужно вернуться в отель, переодеться, расслабиться и немного пораскинуть мозгами.

Гурдже медленно кивнул и потер бороду, разглядывая хаос своих фигур на Доске начал.

— Увидимся завтра, — сказал он жрецу.

— Я ничего не могу тут поделать — они выиграли, — сказал Гурдже автономнику, когда оба вернулись в модуль.

— Ну, если вы так считаете… Но почему бы не спросить у корабля?

Гурдже связался с «Фактором» и сообщил ему плохую новость. Корабль выразил сочувствие и вместо полезных советов подробно объяснил Гурдже, в чем состояла его ошибка. Гурдже любезно поблагодарил корабль и улегся спать в дурном настроении, жалея, что не принял предложение жреца и не сдался.

Флер-Имсахо снова отправился на прогулку по городу. Гурдже лежал в темноте безмолвного модуля и спрашивал себя — для чего же его все-таки послали сюда? Чего ждал от него Контакт? Неужели его послали для того, чтобы унизить в глазах азадианцев и таким образом убедить империю, что Культура не может ей угрожать? Версия столь же правдоподобная, как любая другая. Можно представить, как Узел Чиарка подсчитывает тот колоссальный расход энергии, которого потребовала его отправка в такую даль… Нет, даже Культура, даже Контакт дважды подумали бы, прежде чем облагодетельствовать одного из своих граждан такой замечательной прогулкой. Культура не пользовалась деньгами как таковыми, но и не желала направо и налево тратить материю и энергию (расточительность — дурной тон). Но убедить империю в том, что Культура — пустой звук и не представляет для них угрозы… сколько это может стоить?

Гурдже повернулся на другой бок, включил гамак-поле, отрегулировал его сопротивление, попытался уснуть, поворочался еще немного, снова подрегулировал поле, но ему по-прежнему было неудобно, и поле пришлось выключить.

Неподалеку от кровати он увидел слабое мерцание, исходящее от браслета, подаренного Хамлисом. Он взял тоненькую ленту, покрутил в руках. Крохотное орбиталище ярко сияло в темноте, освещая его пальцы и постель. Гурдже разглядывал его дневную поверхность, микроскопические завитки атмосферных циклонов над синим морем и серовато-коричневой сушей. Надо обязательно написать Хамлису, поблагодарить его.

Только теперь он понял, как умно сработана эта ювелирная вещица. Гурдже считал, что это просто подсвеченная неподвижная картинка, но оказалось иначе. Он помнил, как выглядел браслет, когда он впервые увидел его, — теперь кое-что изменилось. Островные континенты на дневной стороне теперь имели другие формы, хотя два-три из них Гурдже узнал — у границы света и тени. Браслет представлял собой подвижную модель орбиталища, а может, даже некое подобие часов.

Гурдже улыбнулся в темноте, повернулся на другой бок.

Они все думают, что он проиграет. Только он знает (или знал), что играет лучше, чем они думают. Но теперь он не использовал возможность доказать, что был прав, а они ошибались.

«Глупец, глупец», — прошептал он самому себе в тишине.

Он никак не мог уснуть, встал и велел модулю вывести позицию на включенный экран. Появилось изображение Доски начал. Гурдже некоторое время внимательно разглядывал доску, потом захотел связаться с кораблем.

Диалог был медленный, похожий на сон, и Гурдже, как зачарованный, вглядывался в распростершуюся перед ним яркую доску. Он ждал, когда его слова дойдут до далекого корабля, а потом ждал ответа.

— Жерно Гурдже?

— Корабль, я хочу знать кое-что. Есть ли выход из этого положения?

Дурацкий вопрос. Он и сам знал ответ. Его позиция говорила сама за себя. Единственное, в чем можно было не сомневаться, так это в ее безнадежности.

— Вы имеете в виду ваше нынешнее положение в игре? Он вздохнул. Пустая трата времени.

— Да. Вы видите выход?

Застывшая голограмма перед ним — его позиция на экране — напоминала остановленный миг падения. Вот сейчас соскользнет нога, ослабят хватку пальцы, и случится неизбежное — набирая скорость, он понесется вниз. Он подумал о вечно падающих спутниках планет и управляемом ковылянии, которое двуногие зовут ходьбой.

— Ваше положение хуже, чем у любого из победителей главной серии за всю ее историю. Они считают, что вы уже проиграли.

Гурдже ждал продолжения, но услышал лишь молчание.

— Отвечайте на вопрос, — сказал он кораблю, — Вы не ответили на вопрос. Отвечайте мне.

На что это там намекал корабль? Хаос, абсолютный, полный хаос. Его позиция представляла собой беспорядочное, аморфное, бессвязное, чуть ли не варварское столпотворение фигур и пространств — разбитых, разъединенных, распадающихся. Что тут еще спрашивать? Он что, не верит своим глазам? Обязательно нужно, чтобы и Разум сказал ему то же самое? Неужели без этого нельзя поверить в то, что произошло?

— Да, конечно, выход есть, — сказал корабль, — И не один, хотя все они крайне маловероятны, фактически не-реализуемы. Но сделать это можно. Практически нет времени, чтобы…

— Доброй ночи, корабль, — сказал Гурдже, но сигнал продолжал поступать.

— …объяснить их сколь-нибудь подробно, но думается, я могу дать вам общее представление о том, что нужно делать, хотя это и будет всего лишь набросок в самом общем виде, в…

— Извините, корабль. Доброй ночи.

Гурдже выключил канал связи. Раздался щелчок, и через несколько секунд мелодия отбоя засвидетельствовала, что корабль тоже отключился. Гурдже снова посмотрел на голографическое изображение доски перед ним, потом закрыл глаза.

К утру у него все еще не было представления о том, что делать дальше. В эту ночь он не сомкнул глаз — только сидел перед экраном, глядя на панораму игры, пока это изображение чуть ли не впечаталось в мозг, а глаза не заболели от напряжения. Спустя какое-то время он перекусил и посмотрел несколько развлекательных программ, которыми империя пичкала своих подданных. Ему нужно было отвлечься, и программы отлично подходили для этого.

Прибыл улыбающийся Пекил, сказав, что Гурдже правильно поступил, приняв участие в соревнованиях, и что лично он, Пекил, не сомневается — Гурдже отлично выступит во второстепенных играх для тех, кого вышибли из основных, если захочет участвовать. Конечно, эти игры мало что значат и представляют интерес только для тех, кто ищет продвижения по службе, но Гурдже сможет сыграть против других… неудачников. Так или иначе, он ведь все равно полетит на Эхронедал, чтобы увидеть окончание игры, это же такая огромная честь, верно?

Гурдже едва пробормотал что-то, кивнул, и они отправились в зал. Пекил по пути рассказывал о выдающейся победе Никозара в первой игре днем ранее. Император-регент уже перешел на вторую доску, которая называлась Доской формы.

Жрец снова предложил Гурдже признать свое поражение, и снова Гурдже сказал, что хочет продолжить игру. Они все расселись перед огромной доской и либо продиктовали свои ходы ассистентам, либо сделали их сами. Гурдже долго думал перед тем, как сделать свой первый ход этим утром. Он несколько минут тер биотеха пальцами, глядя широко раскрытыми глазами на доску. Размышлял он очень долго, и другие игроки даже решили, что он забыл о своем ходе, и попросили судью напомнить ему.

Наконец Гурдже поставил фигуру. Он словно увидел две доски — одну здесь, перед ним, а другую — впечатавшуюся в его мозг за прошлую ночь. Другие игроки делали свои ходы, постепенно оттесняя Гурдже на ограниченный, малый участок доски, за пределами которого оставались лишь две его фигуры, преследуемые и спасающиеся бегством.

Когда его осенило (он знал, что так оно и будет, только не желал признаваться себе в том, что знает), он воспринял это как откровение, возникло желание расхохотаться. Он даже откинулся назад на своем стуле, замотал головой. Жрец выжидательно посмотрел на него, словно надеясь, что глупец-инопланетянин наконец-то сдастся, но Гурдже лишь улыбнулся, посмотрев на верховника, выбрал самые сильные карты из своего тающего запаса, передал их судье и сделал следующий ход.

Как выяснилось, весь его расчет был на то, что остальные слишком поглощены достижением быстрого выигрыша. Было очевидно, что игроки заключили своего рода сделку, позволявшую выиграть жрецу, и Гурдже решил, что другие будут играть не наилучшим образом, — лавры все равно пожнет другой, и победа достанется не им. Не им будет она принадлежать. И конечно, они не обязаны играть хорошо, так как победят числом, а не умением.

Но ходы могли превращаться в язык, и Гурдже решил, что уже изучил этот язык достаточно хорошо, чтобы убедительно лгать на нем, и потому делал свои ходы, то намекая противникам, что уже сдался, то давая понять, что вознамерился забрать с собой одного из них… или двух… или нет, другого… обман продолжался. Но в ходах Гурдже содержалось не одно послание, а скорее несколько противоречивых сигналов, постоянно разрушавших порядок на доске, и наконец то общее понимание позиции, которое было у других игроков, стало подтачиваться, разваливаться, распадаться.

Тут Гурдже сделал несколько на первый взгляд непоследовательных, бессмысленных ходов, которые (вроде бы неожиданно, без предупреждения) стали угрожать сначала нескольким, потом большинству полевых фигур одного игрока, но при этом силы самого Гурдже стали более уязвимыми. Игрок этот запаниковал, а жрец сделал то, что и ожидал Гурдже, — ринулся в атаку. В течение нескольких следующих ходов Гурдже попросил судью раскрыть карты, которые Гурдже вручил ему ранее. Карты эти действовали, как мины в «одержании». И тут оказалось, что силы жреца уничтожаются разными способами, что они деморализованы, в панике совершают бессмысленные ходы, безнадежно ослабляются и переходят на сторону Гурдже или (очень редко) других игроков. У жреца не осталось почти ничего, силы его были разбросаны по доске, как опавшие листья.

Противников охватило смятение, и Гурдже смотрел, как они, лишившись лидера, пререкаются по поводу дальнейших действий. Один попал в серьезную переделку. Гурдже атаковал и уничтожил большинство его фигур, а остальные пленил, после чего продолжил атаку, даже не теряя времени на перегруппировку.

Позднее он понял, что в этот момент все еще отставал по очкам, но его несла вперед сама инерция его воскресения из мертвых, распространяя среди остальных игроков безумную, истеричную, почти суеверно-неодолимую панику.

С этого момента он больше не совершал ошибок. Его продвижение по доске стало сочетанием беспорядочного бегства и триумфального наступления. Вполне разумные игроки выглядели как полные идиоты, когда силы Гурдже свирепствовали на их территории, захватывали земли и стратегическое сырье, словно не было ничего легче и естественнее.

До вечернего сеанса Гурдже успел закончить игру на Доске начал. Он спасся. Он не только перешел на следующую доску, но и оказался в числе лидеров. Жрец какое-то время сидел и смотрел на игральную доску с выражением, которое Гурдже назвал бы ошарашенным, хотя и не очень разбирался в мимике азадианцев. Потом жрец вышел из зала без обычного в конце игры обмена любезностями, а другие игроки либо ограничились двумя-тремя фразами, либо воздавали многословные хвалы игре Гурдже.

Вокруг него собралась толпа — члены клуба, репортеры, другие игроки, несколько гостей-болельщиков. Окружившие Гурдже верховники, болтая без умолку, странным образом умудрялись его не касаться. Они сгрудились вокруг него, но тем не менее старались не притрагиваться к нему, и уже одно их число придавало всей сцене оттенок нереальности. Гурдже засыпали вопросами, но он не мог ответить ни на один. Он даже едва мог разобрать их — все верховники говорили слишком быстро. Над головами толпы парил Флер-Имсахо, пытаясь криком привлечь внимание собравшихся, но ему удалось притянуть к себе лишь их волосы, которые встали дыбом от статического электричества. Гурдже увидел, как один их верховников, стараясь оттолкнуть машину, получил явно неожиданный и болезненный удар током.

Пекил протолкался к Гурдже и, вместо того чтобы прийти к нему на выручку, сообщил, что привел с собой еще двадцать репортеров. Он, словно безотчетно, прикоснулся к Гурдже, повернул его лицом к нескольким камерам.

Последовали новые вопросы, но Гурдже проигнорировал их. Пришлось несколько раз спросить у Пекила, можно ли наконец уйти, прежде чем тот расчистил дорогу до дверей и машины.

— Мистер Гурджи, позвольте мне принести и мои поздравления, — сказал Пекил в машине. — Я узнал эту новость, находясь у себя в офисе, и сразу же направился к вам. Выдающаяся победа.

— Спасибо, — поблагодарил Гурдже, пытаясь успокоиться.

Он сидел на мягком, обтянутом кожей сиденье, поглядывая на залитый солнцем город. В автомобиле, в отличие от игрового зала, был кондиционер, но Гурдже только теперь понял, что потеет. Его трясло.

— И я тоже присоединяюсь, — сказал Флер-Имсахо. — Вы спасли игру в последний момент.

— Спасибо, автономник.

— Имейте в виду, вам чертовски повезло.

— Я рассчитываю, что вы позволите мне организовать настоящую пресс-конференцию, мистер Гурдже, — взволнованно сказал Пекил. — Я не сомневаюсь, после этого вы станете знаменитостью, что бы ни случилось дальше. Силы небесные, вы сегодня среди лидеров, вместе с самим императором!

— Нет, спасибо. Не надо ничего устраивать.

Он представить себе не мог, о чем тут можно говорить. Ему нечего было сказать. Он одержал победу. У него отныне были все шансы выиграть и матч целиком. Но он все же слегка испытывал неловкость при мысли о том, что его лицо и голос станут известны всей империи и история сегодняшней победы, которой, безусловно, придадут налет сенсационности, станет рассказываться, пересказываться и искажаться этими людьми.

 — Да нет же, вы должны дать пресс-конференцию! — возразил Пекил. — Все захотят вас увидеть! Вы, кажется, не понимаете, что совершили. Даже если вы проиграете матч, вы установили новый рекорд! Никому еще не удавалось одерживать победу в подобном положении! Это блестяще!

— Не важно, — сказал Гурдже, внезапно ощущая страшную усталость. — Я не хочу отвлекаться. Я должен сосредоточиться. Должен отдохнуть.

— Ну что ж, — сказал Пекил с удрученным видом. — Я вас понимаю. Но предупреждаю: вы совершаете ошибку. Люди захотят услышать, что вы можете им сообщить, а наша пресса, невзирая ни на какие трудности, всегда дает людям то, чего они хотят. Они просто выдумают это. Лучше бы вам сказать что-нибудь самому.

Гурдже покачал головой, тупо разглядывая машины, несущиеся по бульвару.

— Если люди захотят лгать обо мне, это дело их совести. Но я, по крайней мере, не обязан говорить с ними. Меня и вправду абсолютно не интересует, что они скажут.

Пекил удивленно посмотрел на Гурдже, но ничего не сказал. Флер-Имсахо насмешливо фыркнул, заглушив собственное непрестанное жужжание.

Гурдже обсудил случившееся с кораблем. «Фактор сдерживания» сказал, что победу можно было одержать и более изящным способом, но то, что сделал Гурдже, представляло собой одну из ряда невероятных возможностей, о которых он хотел вкратце сообщить предыдущей ночью. Корабль поздравил его. Гурдже сыграл лучше, чем он, корабль, полагал возможным. Еще корабль спросил, почему Гурдже не стал его слушать после слов о том, что ему видится выход.

— Мне нужно было только знать, есть выход или нет.

(Снова задержка, груз времени, пока его слова, облаченные в форму луча, неслись под продавленной тяжестью материи поверхностью, которая и была реальным пространством.)

— Но ведь я мог вам помочь. Когда вы отказались от моей помощи, я решил, что это дурной знак. Я решил, что внутренне, если не на доске, вы уже сдались.

— Мне нужна была не помощь, корабль. — Гурдже поиграл с моделью орбиталища, рассеянно размышляя — изображает ли она реальный мир, и если да, то какой. — Мне была нужна надежда.

— Понятно, — сказал наконец корабль.

— Я бы не стал его принимать, — сказал автономник.

— Кого? — спросил Гурдже, отрываясь от голограммы доски.

— Не кого, а что. Приглашения За.

Маленькая машина подплыла к Гурдже поближе. Они теперь находились в модуле, и автономник сбросил свою громоздкую маскировку.

Гурдже холодно посмотрел на него.

— Я не заметил, чтобы в приглашении говорилось о вас. От Шохобохаума За пришло послание, где он поздравлял Гурдже и приглашал поразвлечься вечером.

— Не говорилось. Но я должен за всем следить…

— Неужели? — Гурдже снова повернулся к голографической проекции перед ним. — Что ж, можете оставаться здесь и следить за чем угодно, а я сегодня буду в городе с Шохобохаумом За.

— Вы пожалеете об этом. Вы вели себя разумно, оставаясь дома и ни во что не ввязываясь, но если вы пуститесь во все тяжкие, то заплатите за это.

— «Во все тяжкие»? — Гурдже уставился на автономника, только теперь понимая, как трудно следить глазами за предметом, если он двигается вверх-вниз, а в высоту имеет всего несколько сантиметров. — Вы что, моя мать, что ли?

— Я просто пытаюсь быть благоразумным, — сказала машина, повышая голос. — Вы находитесь в инопланетном обществе и особой осмотрительностью похвастаться не можете, а За, на мой взгляд, уж конечно не…

— Вы — упрямый кусок железа! — громко сказал Гурдже, подняв и выключив экран.

Автономник, подпрыгнув в воздухе, поспешно отскочил назад.

— Тише, тише, Жерно Гурдже…

— Вы тут не шикайте, дурацкий калькулятор. Если мне захочется провести где-нибудь вечер, я так и сделаю. И, откровенно говоря, мысль о человеческом обществе — для разнообразия — становится для меня все более привлекательной. — Он погрозил машине пальцем. — Не смейте больше читать мою почту и не сопровождайте сегодня вечером меня и За. — Он быстро прошел мимо машины, направляясь в свою каюту. — А теперь я хочу принять душ. Почему бы вам не понаблюдать за вашими птичками?

Человек вышел из гостиной модуля. Маленький автономник некоторое время парил в воздухе.

— Ух ты, — сказал он наконец самому себе и, описав вираж, словно пожал плечами и унесся прочь, мелькнув розоватым полем.

— Попробуйте-ка вот это, — сказал За. Автомобиль мчался по улицам города под сумеречными небесами, отливающими красноватым цветом.

Гурдже взял у него фляжку и отхлебнул.

— Это не совсем гриф, — сказал ему За. — Но дело свое делает.

Гурдже немного закашлялся, За взял у него фляжку.

— Вы дали тому грифу на балу подействовать на вас?

— Нет, — признался Гурдже. — Я пропустил его мимо. Мне нужна была свежая голова.

— Вот черт. — За опустил глаза. — Вы хотите сказать, что я мог бы выпить и больше? — Он пожал плечами, прогнал недовольную гримасу и прикоснулся к локтю Гурдже. — Слушайте, совсем забыл. Мои поздравления. По случаю вашей победы.

— Спасибо.

— Показали вы им. Они были просто потрясены. — За восхищенно покачал головой, его длинные каштановые волосы тяжелой дымной волной рассыпались по свободной рубахе. — Я вас числил среди первых кандидатов на вылет, Ж-Г, но вы устроили такое представление. — Он подмигнул Гурдже ярко-зеленым глазом и усмехнулся.

Гурдже несколько мгновений нерешительно смотрел на сияющее лицо За, потом рассмеялся, взял фляжку из рук За и приложил ее к губам.

— За представления, — сказал он и выпил.

— Аминь, маэстро.

Нора когда-то располагалась на окраине города, но теперь оказалась ближе к центру. Нора представляла собой ряд искусственных выемок в меловой породе, сделанных несколько веков назад для хранения природного газа. Запасы газа давно иссякли, и город перешел на другие виды энергии, а огромные, связанные между собой выемки были обжиты — сначала бедняками Гроазначека, потом (в результате медленного процесса осмоса и выдавливания, словно ничего на самом деле не менялось, независимо от содержимого пещер) преступниками и изгоями и, наконец, хотя и не полностью, инопланетянами (которые активно выталкивались из общества) и поддерживающими их местными.

Автомобиль Гурдже и За подъехал к тому, что прежде было громадным газгольдером. Теперь здесь размещались два спиральных пандуса, по которым машины и другие транспортные средства спускались в Нору и поднимались наверх. В центре почти пустого и гулкого цилиндра располагались несколько лифтов разной величины, которые поднимались и опускались внутри ветхих конструкций, перекладин, труб и балок.

Наружная и внутренняя поверхности этого древнего газгольдера посверкивали в радужных огнях синевато-серым, нелепо громадные голографические рекламы отбрасывали мерцающе-нереальные отблески. Люди бесцельно двигались по поверхности пустой башни, воздух полнился криками, воплями, пререканиями и звуком работающих двигателей. Гурдже смотрел, как мимо проплывают толпы людей, кабинки, стойки, — их машина начала долгий спуск. Странный горьковато-кислый запах просачивался в систему кондиционирования, словно влажное дыхание этого места.

Они оставили автомобиль в длинном, низком переполненном туннеле, где в воздухе висели дымы и крики. Галерея была забита транспортными средствами самых разнообразных форм и габаритов; они громыхали, шипели и медленно передвигались среди роя людей различных рас, как если бы крупные неуклюжие животные ползли в море насекомых. Когда машина подъехала к восходящему пандусу, За взял Гурдже за руку. Они начали двигаться к беловатому пятну входа в туннель в плотной толпе азадианцев и других гуманоидов.

— Ну и как вам это? — прокричал За, поворачиваясь к Гурдже.

— Тут довольно тесно, а?

— Побывали бы вы здесь в праздники!

Гурдже рассматривал людей вокруг. Он чувствовал себя призраком, невидимкой. До последнего времени он был центром внимания, уродом, на которого пялились, таращились, глазели и к которому не подходили ближе чем на расстояние вытянутой руки. Теперь всем было на него наплевать, никто не удостаивал его второго взгляда. На него наталкивались, его пихали, мимо него протискивались, не обращая на иностранца ни малейшего внимания.

И какое разнообразие даже в этом нездоровом, зеленовато-синем туннельном свете! Столько различных типов плюс азадианцы, к виду которых Гурдже постепенно начал привыкать. Несколько инопланетян смутно напомнили ему различные пангуманоидные расы, но в основном здесь были совершенно новые для него формы. Он потерял счет вариациям конечностей, роста, размеров, физиономий и сенсорных аппаратов, которые попались ему на этом коротком отрезке пути.

Они спустились по теплому туннелю в огромную, ярко освещенную пещеру не менее восьмидесяти метров в высоту и примерно сорока в ширину. Кремовые стены тянулись в обеих направлениях на полкилометра, а то и больше и заканчивались громадными, подсвеченными с боков арками, которые вели в следующие галереи. На ровном полу теснились ветхие сооружения и палатки, перегородки и крытые дорожки, кабинки и киоски, там и сям виднелись маленькие площади с яркими навесами, фонтаны источали воду. С тонких столбов свисали провода, на которых раскачивались лампы, а выше, под самыми сводами, огни были еще ярче, цвета среднего между слоновой костью и оловом. По бокам галереи, одно на другом, громоздились здания, пролегали мостики, прикрепленные к стенам и потолку, мрачно-серые стены были утыканы неправильной формы окнами, балконами, террасами, дверьми. Лифты и шкивы потрескивали и гудели, поднимая людей вверх или опуская их на запруженный толпами пол.

— Сюда, — сказал За.

Они протискивались вдоль узких улочек, что шли по полу галереи, пока не достигли дальней стены, затем поднялись по широким, ветхим деревянным ступенькам к тяжелой двери из дерева. У двери с опущенной металлической решеткой стояли два несуразно крупных охранника — один был азадианцем-мужчиной, происхождение другого Гурдже определить не смог. За махнул рукой, и решетка поднялась, хотя ни один из стражей не сделал, казалось, ни малейшего движения. Дверь тяжело открылась, Гурдже и За, оставив за спиной гулкую пещеру, оказались в относительной тишине сумеречного туннеля, деревянные стены которого были чуть не сплошь увешаны коврами.

Свет пещеры исчез за дверью, и сюда сквозь сводчатый потолок и тонкий слой штукатурки проникало лишь неясное светло-вишневое мерцание. Толстые, на вид полированные деревянные стены были черны как смоль и теплы на ощупь. Откуда-то сверху доносилась приглушенная музыка.

Еще одна дверь; втиснутый в нишу стол, за которым сидели два верховника; они уставились на Гурдже и За мрачным взором, но потом удостоили улыбки За, который передал им маленький кожаный кошель. Дверь открылась. За и Гурдже оказались среди света, музыки и шума.

Здесь было не понять что. То ли одно помещение, разделенное как бог на душу положит, хаотически нарезанное на множество уровней, то ли скопление маленьких комнат и галерей, соединенных между собой. Народу полно, звучит громкая атональная музыка. Плотный дым, висевший здесь, наводил на мысль о пожаре, но пах он при этом сладко, почти как духи.

За повел Гурдже сквозь толпу к деревянному куполу, который на метр возвышался над небольшой крытой дорожкой, а тыльной стороной выходил на углубление — нечто вроде шаткой сцены. Сцена была окружена такими же круглыми ложами, а также амфитеатром кресел и скамей — в них сидели большей частью азадианцы.

На небольшой, почти круглой сцене коротышка-инопланетянин (к пангуманоидам его можно было отнести лишь условно) в трясущейся лохани, полной дымящейся красноватой грязи и, видимо, помещенной в поле низкой гравитации, боролся (а может, совокуплялся) с азадианкой. Зрители кричали, хлопали, бросали бутылки.

— Отлично, — сказал За, усаживаясь. — Спектакль уже начался.

— Они трахаются или дерутся? — спросил Гурдже, приникнув к перилам и вглядываясь в переплетенные, извивающиеся тела инопланетянина и азадианки.

За пожал плечами:

— А какая разница?

Официантка, местная женщина в одной тоненькой набедренной повязке, приняла у них заказ на выпивку. Ее собранные в огромный шар волосы были словно охвачены огнем, окружены мерцающей голограммой желтовато-голубого пламени.

Гурдже отвернулся от сцены. Публика в зале одобрительно заорала, когда женщина сбросила с себя инопланетянина и запрыгнула на него, вдавливая его тело в дымящуюся грязь.

— И часто вы сюда приходите? — спросил Гурдже у За. Высокий человек громко рассмеялся.

— Нет. — Его огромные зеленые глаза сверкнули. — Но ухожу довольно часто.

— Вы здесь снимаете напряжение? За решительно потряс головой:

— Вовсе нет. Это распространенная ошибка, будто, развлекаясь, вы снимаете нервное напряжение. Если снимаете, значит, неправильно развлекаетесь. А Нора как раз для этого и существует — для развлечений. Для развлечений и игр. Днем здесь довольно спокойно, но иногда тут так расходятся — только держись. Хуже всего хмельные фестивали. Но сегодня беспорядков не ожидается. Все будет тихо-мирно.

Толпа взвизгнула. Женщина удерживала голову инопланетного карлика погруженной в грязь — тот бешено дергался.

Гурдже повернулся к сцене. Сопротивление инопланетянина медленно ослабевало — обнаженная, покрытая грязью женщина удерживала его голову в бурлящей красной массе. Гурдже бросил взгляд на За:

— Значит, они все-таки боролись. За снова пожал плечами:

— Наверное, мы этого так и не узнаем.

Он тоже посмотрел вниз на сцену — женщина вдавливала успевшее обмякнуть тело инопланетянина в красноватую гущу.

— Она его убила? — спросил Гурдже, повысив голос, потому что зрители принялись вопить, топать ногами, стучать кулаками по столикам.

— Не, — сказал Шохобохаум За, покачивая головой. — Этот малютка с Анирча.

За кивнул, а женщина, продолжая одной рукой удерживать голову инопланетянина в грязи, другую победно вскинула вверх, обводя горящими глазами орущую публику.

— Видите, там торчит такая маленькая черная штучка? Гурдже пригляделся. Из красной грязи торчала маленькая черная луковица.

— Да, вижу.

— Это его член.

Гурдже подозрительно посмотрел на своего спутника.

— И как же это ему поможет?

— Анирчане могут дышать через член. С этим парнем ничего не случилось. Завтра вечером он будет драться в другом клубе. А может, еще и сегодня, чуть позже.

За посмотрел на официантку, которая поставила на их столик бокалы. Он подался вперед и шепнул ей что-то — та кивнула и удалилась.

— Попробуйте пить это, секретируя Широкий, — посоветовал За.

Гурдже кивнул, и оба выпили.

— Не понимаю, почему Культура не завела это в гены, — сказал За, заглядывая в свой бокал.

— Что «это»?

— Способность дышать членом.

Гурдже задумался.

— Иногда чихать было бы довольно затруднительно. За рассмеялся.

— Можно было бы как-нибудь компенсировать.

Публика восторженно вопила. За и Гурдже повернулись к сцене: женщина-победительница вытащила за пенис тело своего противника из грязи, голова и ноги инопланетянина были покрыты вязкой, медленно стекающей жидкостью.

— О-па, — пробормотал За и приложился к бокалу.

Кто-то из зрителей швырнул женщине кинжал — та поймала его в воздухе, наклонилась и отхватила гениталии инопланетянина. Она принялась размахивать шматком окровавленной плоти, а толпа зашлась в восторженном крике. Тело инопланетянина стало медленно погружаться в мерзкую красную жидкость, женщина упиралась стопой в его грудь. Грязь постепенно почернела от крови, и на поверхность вышло несколько пузырей.

За ошеломленно откинулся к спинке стула:

— Видимо, это какой-то неизвестный мне подвид. Чашу с грязью в низкогравитационном поле утащили со сцены, а женщина продолжала торжественно потрясать своим трофеем под одобрительные крики публики.

Шохобохаум За поднялся, чтобы встретить четверку поразительно красивых и ошеломляюще одетых азадианок, которые направлялись к их куполу. Гурдже секрети-ровал гормон, о котором говорил За, и теперь начинал чувствовать действие как гормона, так и алкоголя.

Ему подумалось, что эти женщины выглядят ничуть не хуже, чем любая из виденных им на балу в честь открытия игр, и гораздо дружелюбнее.

Действо продолжалось; номера в основном носили сексуальный характер, и За с двумя азадианками (Инклейт и Ат-сен, между которыми сидел Гурдже) сказали ему, что за пределами Норы такие номера означали бы смерть для обоих участников — смерть от радиации или химических веществ.

Гурдже не обращал особого внимания на то, что происходит на сцене. У него был свободный вечер, по сравнению с этим непристойности на сцене значили мало. Главное — что он мог забыть об игре, пожить по другим правилам. Он знал, для чего За пригласил за столик женщин, и это забавляло его. Он не испытывал особого вожделения к двум изысканным особам, между которыми сидел (уж конечно, никаких неконтролируемых эмоций), но с ними было хорошо. За был вовсе не глуп, и две очаровательные дамы (Гурдже знал, что за столиком могли оказаться азадианцы мужского пола или даже верховники, если бы За узнал, что таковы предпочтения Гурдже) отличались умом и острым язычком.

Они знали кое-что о Культуре, до них дошли слухи о способности культурианцев менять пол, и они отпускали умеренно шаловливые шутки о наклонностях и возможностях Гурдже в сравнении с их собственными, а также местных мужчин и верховников. Они вели себя почтительно, завлекающе и дружески. Они пили из маленьких рюмок, затягивались из маленьких тонких трубок (Гурдже тоже попробовал было затянуться, но только закашлялся, к общему смеху); их длинные, волнистые, мягкие волосы иссиня-черного оттенка были схвачены почти невидимой тонкой платиновой сеткой с вделанными в нее крохотными антигравитационными бусинами, отчего волосы медленно струились, а каждый поворот изящной головы был завораживающе неземным.

Обтягивающее платье Инклейт имело переливчатую окраску нефтяного пятна на воде и было усеяно драгоценными камнями, которые напоминали мерцающие звезды. На Ат-сен было видеоплатье, отливавшее красноватым цветом и питавшееся от какого-то скрытого источника.

Ожерелье у нее на шее действовало как небольшой телемонитор, давая размытое, искаженное изображение того, что было вокруг (с одной стороны — Гурдже, сзади — сцена, с другой стороны — одна из дам За, сидящая прямо напротив). Гурдже показал ей браслет-орбиталище, но она не особенно впечатлилась.

За, сидевший по другую сторону, играл с двумя своими дамами в фанты: те вытаскивали маленькие, почти прозрачные карты — пластины из драгоценных камней — и громко смеялись. Одна из дам записывала фанты в маленький блокнотик, при этом постоянно хихикая и изображая смущение.

— Но Жерноу! — сказал Ат-сен, сидевшая слева от Гурдже. — Вы должны заказать шрам-портрет, чтобы мы вас вспоминали, когда вы вернетесь в свою Культуру, к ее развратным, на все готовым дамам!

Инклейт справа от Гурдже расхохоталась.

— Ни за что, — сказал Гурдже с шутливой серьезностью. — Это звучит по-варварски.

— О да, конечно, по-варварски!

Ат-сен и Инклейт прыснули в свои бокалы. Потом Ат-сен взяла себя в руки и прикоснулась к запястью Гурдже:

— Разве вам не приятно будет думать, что одна бедняжка бродит по Эа с вашим лицом на коже?

— Приятно. Но на каком месте будет мое лицо? Обе женщины сочли его слова уморительно смешными. За встал. Одна из его дам убрала крохотные пластинки-карты в маленькую сумочку.

— Гурдже, — произнес За, допив остатки вина из своего бокала. — Мы удаляемся для более интимного разговора. Вы трое тоже?

За озорно улыбнулся Инклейт и Ат-сен, которые разразились смехом и с повизгиваниями. Ат-сен опустила пальцы в бокал и брызнула в За, но тот успел увернуться.

— Да, Жерноу, идем, — сказала Инклейт, обеими руками хватая Гурдже за локоть. — Идемте все, а то здесь душно и шум ужасный.

Гурдже улыбнулся и покачал головой.

— Нет. Я только разочарую вас.

— Ах, нет! Нет! — Тонкие пальчики потащили его за рукава, обвились вокруг его кистей.

Вежливо-смешливый спор продолжался несколько минут, а За в это время стоял, ухмыляясь, между своими дамами и смотрел, как Инклейт и Ат-сен тщетно пытаются поднять Гурдже на ноги — с помощью то силы, то убеждений.

Ни то ни другое не помогло. За пожал плечами (его дамы, повторив инопланетный жест, прыснули со смеху) и сказал:

— Ладно, игрок. Тогда оставайтесь здесь, хорошо? За посмотрел на Инклейт и Ат-сен — вид у тех был подавленный и раздраженный.

— А вы тут вдвоем присмотрите за ним, ладно? — сказал им За. — Не позволяйте ему разговаривать с незнакомыми.

Ат-сен высокомерно фыркнула:

— Вашему другу никто не нужен — знакомый или незнакомый.

Инклейт невольно рассмеялась.

— Или оба в одном, — вырвалось у нее.

После чего они с Ат-сен снова принялась смеяться, обмениваясь шлепками и щипками за спиной у Гурдже. За покачал головой:

— Жерно, постарайтесь контролировать этих двух, как вы контролируете себя.

Гурдже допил последние капли из своего бокала, женщины по обе стороны от него повизгивали.

— Я попытаюсь.

— Ну ладно. Я постараюсь недолго. Правда не хотите присоединиться? Вы многое теряете.

— Правда. Не беспокойтесь за меня.

— Хорошо. Никуда не уходите. Скоро увидимся.

За улыбнулся хихикающим девицам, потом все вместе повернулись и пошли прочь.

— Скоро, — крикнул За, повернув через плечо голову. — Но подождать придется, игрок.

Гурдже махнул рукой на прощание. Инклейт и Ат-сен чуть успокоились и принялись объяснять ему, какой он скверный мальчик из-за того, что не хочет быть скверным мальчиком. Гурдже заказал еще выпивки и трубок, чтобы угомонить их.

Девицы показали ему, как играть в стихии, приговаривая:

— Ножницы режут материю, в материю заворачивают камень, камень стопорит воду, вода гасит огонь, огонь плавит ножницы…

Они делали это, как прилежные школьницы, одновременно показывая, как нужно складывать руку.

Это была усеченная, двумерная версия вспомогательного розыгрыша стихий, используемого на Доске становления, только без Воздуха и Жизни. Гурдже показалось забавным, что даже в Норе он не мог избавиться от азада. Он сразился в эту простую игру по желанию дам и позаботился о том, чтобы не выиграть слишком много, поняв вдруг, что никогда в жизни еще не делал такого.

Продолжая размышлять над этой аномалией, он отправился в туалеты — таковых имелось четыре типа. Он воспользовался туалетом для инопланетян, но потратил время, чтобы найти подходящее оборудование. Выходя из туалета, он продолжал посмеиваться над этим, но за похожей на сфинктер дверью обнаружил Инклейт. Вид у нее был встревоженный, платье с переливчатым рисунком потускнело и сморщилось.

— Что случилось? — спросил он.

— Ат-сен, — сказала она, сплетя свои маленькие ручки. — Появился ее прежний господин и увел ее. Он снова хочет владеть ею, а иначе будет десятый год с тех пор, как они одно, и она станет свободной. — Она посмотрела на Гурдже — маленькое лицо, искаженное гримасой отчаяния. Иссиня-черные волосы обтекали лицо неторопливой, текучей тенью. — Я знаю — Шо-За сказал, чтобы вы никуда не ходили, но это важно. Это, конечно, не ваша проблема, но она моя подружка…

— И что же я могу сделать?

— Идемте. Вдвоем мы сумеем его отвлечь. Я, кажется, знаю, куда он ее увел. Я не стану подвергать вас опасности, Жерноу. — Девушка взяла его за руку.

Они то ли шли, то ли бежали по извилистым деревянным коридорам мимо множества комнат и дверей. Все чувства Гурдже подвергались массированной атаке — какофонией звуков (музыки, смеха, криков), зрелищами (слуги, эротические картины, перед глазами мелькают галереи, набитые раскачивающимися телами) и запахами (пищи, парфюмерии, инопланетного пота).

Внезапно Инклейт остановилась. Они оказались в глубоком чашеобразном помещении, похожем на театральный зал; на сцене стоял обнаженный человек и медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону перед громадным экраном, где крупным планом демонстрировалась его кожа. Играла низкая, гулкая музыка. Инклейт стояла, оглядывая набитый зал и все еще держа Гурдже за руку.

Гурдже бросил взгляд на человека на сцене. Свет горел ярко, в солнечном спектре. На теле у пухловатого, бледно-кожего мужчины было несколько огромных многоцветных синяков, точно громадные печати. Самые крупные были на спине и на груди, и изображали они лица азадианцев. Смесь черного, синего, пурпурного, зеленого, желтого и красного цветов образовывала портреты сверхъестественной точности и изящества. При движении мускулов человека эти портреты, казалось, оживали, ежесекундно меняя свое выражение. Гурдже смотрел, затаив дыхание.

— Вот она! — перекрикивая бьющую по ушам музыку, сообщила Инклейт и потащила Гурдже за руку.

Они пробрались сквозь людскую толпу туда, где стояла Ат-сен — перед сценой. Ее держал верховник, который указывал на мужчину с синяками, кричал на Ат-сен, тряс ее. Та стояла, опустив голову. Плечи ее подрагивали — она, видимо, рыдала. Видеоплатье было выключено и висело на ней, серое, унылое, безжизненное. Верховник ударил Ат-сен по голове (тягучие черные волосы лениво шевельнулись) и снова закричал на нее. Девушка упала на колени, волосы, усеянные бусинками, последовали за ней, словно она медленно погружалась под воду. Никто вокруг не обратил ни малейшего внимания. Инклейт бросилась к ним, таща за собой Гурдже.

Верховник увидел их и попытался утащить Ат-сен. Инклейт начала кричать на него. Она держала Гурдже за руку, протискиваясь сквозь толпу и приближаясь к Ат-сен и верховнику, который теперь с испуганным видом тянул Ат-сен к выходу под приподнятой сценой.

Инклейт ринулась вперед, но наткнулась на группку азадианцев-мужчин, которые, открыв рты, смотрели на человека на сцене. Инклейт принялась колотить по их спинам. Верховнику удалось-таки утащить Ат-сен, и Гурдже увидел, как она исчезла в двери под сценой. Он увлек Инклейт в сторону и, используя свою большую массу и силу, протиснулся между двумя протестующими мужчинами и вместе с девушкой побежал к вращающейся двери.

Коридор делал резкий поворот. Они последовали по узкой лестнице туда, где слышались крики; на одной из ступеней лежал сломанный воротник-монитор — выключенный и безжизненный. Потом Гурдже с Инклейт побежали по другому коридору, тихому, с зеленоватым освещением и множеством дверей. Ат-сен лежала на полу, над ней стоял верховник и кричал на нее. Увидев Гурдже и Инклейт, он погрозил им кулаком. Инклейт прокричала ему что-то неразборчивое.

Гурдже двинулся вперед — верховник достал из кармана пистолет.

Гурдже остановился. Инклейт затихла. Ат-сен хныкала на полу. Верховник начал говорить, но быстро, слишком быстро — Гурдже не понял его. А тот указывал на лежащую на полу женщину, потом — на потолок. Он начал кричать, и пистолет задергался в его руке (а какая-то часть сознания Гурдже, способная к хладнокровному анализу, подумала: «Что я — испуган? Неужели это уже страх? Я смотрю в лицо смерти, взираю на нее сквозь маленькое черное отверстие, маленький спиралевидный туннель в руке инопланетянина (словно еще один элемент, который можно изобразить пальцами), и я жду, когда почувствую страх…

…и этого еще не случилось. Я все еще жду. Означает ли это, что я не умру сейчас? Или что умру?

Жизнь или смерть в движении пальца, в одном нервном импульсе, в одном, может, даже не очень осознанном, решении какого-то ревнивого, невменяемого, одержимого тупоголового инопланетянина, за сотню тысячелетий от дома…»).

Верховник отшатнулся и сделал умоляющий, жалкий жест, обращенный к Ат-сен, Гурдже и Иклейт. Он сделал шаг и пнул Ат-сен в спину — несильно, но та вскрикнула, — потом повернулся и побежал, бросив пистолет на пол и выкрикивая что-то бессвязное. Гурдже кинулся следом, перепрыгнув через Ат-сен. Верховник исчез на темной винтовой лестнице в дальнем конце изогнутого прохода. Гурдже тоже бросился было к лестнице, но остановился. Стук подошв о пол смолк. Он вернулся в зеленоватый коридор.

Одна из дверей в нем была открыта, и оттуда лился мягкий желтый свет.

За дверью была недлинная прихожая, сбоку дверь в ванную, а дальше — комната, маленькая, со стенами, обитыми зеркальными панелями, даже мягкий пол отливал изменчивым медовым блеском. Гурдже вошел внутрь и оказался среди армии своих отражений, терявшихся в глубине зеркал.

На прозрачной кровати одиноко сидела Ат-сен в помятом сером платье. Она рыдала, опустив голову, а Инлейт стояла перед ней на коленях, обнимая плачущую женщину за плечи и тихонько нашептывая ей что-то. Их изображения множились в сверкающих стенах. Гурдже помедлил, оглянулся на дверь. Ат-сен посмотрела на него; слезы катились из ее глаз.

— Ах, Жерноу! — Она протянула к нему трясущуюся руку.

Гурдже присел у кровати, обнял ее трясущееся тело. Обе женщины плакали.

Он погладил Ат-сен по спине. Она опустила голову ему на плечо, ее теплые, необычные губы коснулись его шеи. Инклейт поднялась, подошла к двери и закрыла ее, а потом вернулась к мужчине и женщине, сняв переливчатое платье и бросив его в блестящий радужный пруд зеркального пола.

Минуту спустя появился Шохобохаум За — пинком распахнул дверь, быстрым шагом вошел в зеркальную комнату (бессчетное множество За повторяли и повторяли его движение в обманчивом пространстве) и оглянулся, не интересуясь тремя людьми на кровати.

Инклейт и Ат-сен замерли — их руки застыли на пуговицах и застежках одеяния Гурдже. Гурдже на мгновение потерял самообладание, но потом попытался напустить на себя светский вид. За посмотрел на стену позади Гурдже. Тот проследил за его взглядом и обнаружил, что видит собственное отражение — мрачное лицо, всклокоченные волосы, полуодетый. За перепрыгнул через кровать и пнул изображение в зеркале.

Стену расчертила сеть трещин. Зеркало обрушилось, — за ним оказалась темная комнатка, а в ней машинка на штативе, направленная в зеркальное помещение. Инклейт и Ат-сен, спрыгнув с кровати, бросились прочь. Инклейт на ходу подобрала свое платье.

За снял маленькую камеру со штатива и оглядел ее.

— Слава богу, только запись. Передатчика нет. — Он сунул машинку в карман и с усмешкой повернулся к Гурдже. — Ну, игрок, меч в ножны. Делаем ноги!

Они побежали по коридору с зеленоватым освещением к той самой винтовой лестнице, которой воспользовался похититель Ат-сен. За наклонился на бегу, подобрал пистолет, брошенный верховником, — Гурдже уже забыл о нем — и за несколько секунд осмотрел и выбросил его. Они добрались до винтовой лестницы и прыжками поднялись по ней.

Еще один коридор, желтовато-коричневый свет. Наверху грохотала музыка. За резко затормозил, когда им навстречу устремились два крупных верховника.

— О-па, — сказал За, делая разворот на сто восемьдесят градусов, и подтолкнул Гурдже назад к лестнице.

Они снова устремились вверх и вскоре оказались в темном пространстве, где била по ушам, пульсировала музыка. С одной стороны виднелся свет. Слышен был топот шагов по лестнице. За повернулся и, целясь куда-то вниз, ударил ногой. Раздались дикий крик и неожиданный грохот.

Темноту прорезал тонкий луч света — он появился из лестничного колодца и разошелся наверху желтым пламенем и оранжевыми искрами. За отпрыгнул в сторону.

— Ну вот, артиллерия пошла в ход, чтоб им пусто было. — Он кивнул, показывая мимо Гурдже туда, откуда бил свет. — Наш выход, маэстро.

Они побежали к сцене, залитой ярким светом. Крупный азадианец мужского пола в центре сцены возмущенно повернулся им навстречу, когда они с громким топотом выскочили из кулис. Публика заорала на них. Но тут выражение лица почти обнаженного артиста, демонстрировавшего синяки, из гневного стало удивленным, ошарашенным.

Гурдже чуть не упал — он остановился на месте как вкопанный.

…снова видя перед собой свое лицо.

Оно было раза в два больше натуральной величины, впечатанное в кровяную радугу ушибов на туловище потрясенного балаганщика. Гурдже глядел на все это, и вид его зеркально отображал удивление на бочкообразном лице артиста.

— На искусство нет времени, Жерно! — За повлек его прочь, потащил к авансцене, сбросил вниз, потом прыгнул сам.

Они приземлились на группу протестующих азадианцев-мужчин, уронили их на пол. За поднял Гурдже на ноги, но сам чуть не упал опять, получив удар по затылку. Он повернулся и ударил ногой, одновременно отражая рукой новый удар. Гурдже почувствовал, что его разворачивают, и увидел перед собой крупного рассерженного азадианца с окровавленным лицом. Тот завел назад руку, сложив пальцы в кулак (Гурдже даже успел подумать — камень из игры в стихии).

Человек, казалось, двигался в каком-то очень замедленном ритме.

Гурдже хватило времени, чтобы обдумать план действий.

Он ударил коленом в пах азадианцу, а тыльной стороной ладони — по лицу. Освободившись от падающего, он нырнул, уворачиваясь от кулака другого азадианца, и увидел, как За сует локоть в лицо третьему.

Они снова побежали во всю прыть. За орал и размахивал руками, несясь к выходу. Гурдже подавлял странное желание рассмеяться, но тактика сработала — люди расступались перед ними, как вода расступается перед лодкой.

Они сидели в небольшом баре без потолка, в глубине хаотического лабиринта построек основной галереи, под небесной твердью жемчужно-белого цвета. Шохобохаум За разбирал камеру, которую обнаружил за фальшивым зеркалом, разделяя ее на крохотные компоненты с помощью жужжащего инструмента размером с зубочистку. Гурдже поглаживал царапину на щеке, полученную, когда За сбросил его со сцены.

— Моя вина, игрок. Я должен был знать. Брат Инклейт в службе безопасности, а у Ат-сен привычка сорить деньгами. Они хорошие девочки, но сочетание неприятное и не совсем то, о чем я просил. Вам повезло, что одна из моих красоток уронила рубиновую карту и без нее не хотела играть вообще ни во что. Ну что ж, трахнуться полраза лучше, чем не трахнуться вообще.

Он отвинтил еще одну детальку от камеры. Последовали треск и небольшая вспышка. За неуверенно потыкал инструментом в дымящийся корпус.

— Как вы узнали, где нас искать? — спросил Гурдже. Он чувствовал себя идиотом, но смущался меньше, чем предполагал.

— Знания, догадливость и удача, игрок. В клубе, если хочешь кого-нибудь ограбить, ты идешь в одно место, в других местах можно допрашивать, или убивать, или подвешивать на чем-нибудь… или снимать компромат. Я надеялся, что время крутых действий еще не пришло и ничего серьезного с вами не случится. — Он покачал головой, изучая камеру. — Но я должен был знать. Догадаться. Становлюсь слишком доверчивым.

Гурдже пожал плечами, глотнул горячей жидкости и уставился на чадящую свечу на прилавке перед ними.

— Обвели-то вокруг пальца меня. Но кто? — Он посмотрел на За. — И зачем?

— Государство, Гурдже. — За снова потыкал своей отверткой в камеру. — Потому что они хотят иметь что-нибудь против вас. На всякий случай.

— На какой еще всякий?

— На тот, если вы и дальше будете их удивлять и выигрывать. Это страховка. Вы о таком не слышали? Нет. Ну ничего. Это как азартная игра наоборот. — За взял камеру в одну руку, пытаясь отделить от нее еще какую-то часть. Корпус открылся. За со счастливым лицом извлек из внутренностей машинки диск размером с монетку, поднес его к свету, и тот переливчато засиял. — Здесь ваша гулянка, — сообщил он Гурдже.

Он насадил что-то на кончик своей зубочистки, и маленький диск прилип к инструменту как приклеенный. Потом За поднес маленькую полихроматическую монетку к пламени свечи, спустя какое-то время та зашипела, задымилась и стала маленькими хлопьями опадать на воск.

— Жаль, что нельзя оставить это на память, — сказал За. Гурдже покачал головой:

— Я бы предпочел забыть об этом.

— А, бог с ним. Но эти две сучки у меня получат, — ухмыльнулся За. — За ними теперь должок — отдаться бесплатно. И не раз. — При этой мысли он засиял.

— И это все?

— Слушайте, они просто играли каждая свою роль. Ничего личного. Отшлепать — вот самое суровое для них наказание. — Брови у За сладострастно изогнулись.

Гурдже вздохнул.

Они вернулись в транзитную галерею, чтобы вызвать свою машину, и здесь За помахал нескольким крупным азадианцам — мужчинам и верховникам, которые всем своим видом давали понять, что оказались здесь совершенно случайно: просто ждут чего-то в тускло освещенном туннеле. За кинул одному из них остатки камеры — верховник поймал и отвернулся вместе с остальными.

— Ну и который теперь час? Вы хоть знаете, сколько я вас жду? У вас же завтра игра — забыли? Только посмотрите на свою одежду! А откуда эта царапина? Что вы…

— Машина! — Гурдже зевнул, стянул с себя пиджак и бросил в кресло. — Пошла ты в жопу.

На следующее утро Флер-Имсахо не разговаривал с Гурдже. Он присоединился к нему в гостиной модуля в тот момент, когда Пекил сообщил о своем прибытии, но на приветствие Гурдже автономник ничего не ответил, а спускаясь в лифте, жужжал громче обычного. В машине он тоже оставался неразговорчивым. Гурдже решил про себя, что переживет это.

— Что это у вас, Гурджи? — Пекил озабоченно посмотрел на царапину на щеке Гурдже.

— Ерунда. — Гурдже улыбнулся, поглаживая бородку. — Порезался, когда брился.

На Доске формы наступил этап отсева.

Гурдже с самого начала противостояли девять других игроков, и теперь это стало очевидным. Он воспользовался преимуществом, полученным на предыдущей доске, чтобы образовать небольшой, надежный и почти неприступный анклав, и отсиживался в нем два дня, наблюдая, как остальные тщетно бьются о его укрепления. При правильной атаке оборона Гурдже была бы пробита, но его противники старались, чтобы их действия не выглядели слишком согласованными, а потому одновременно атаковали лишь двое-трое из них. К тому же каждый опасался ослабить себя слишком сильно, так как можно было ожидать атаки со стороны других.

К концу этих двух дней некоторые новостные агентства уже утверждали, что несправедливо и невежливо всем скопом набрасываться на инопланетянина.

Флер-Имсахо (к тому времени он преодолел свою обиду и снова начал разговаривать с Гурдже) решил, что такая реакция может быть искренней и спонтанной, но все же, скорее всего, вызвана давлением имперских властей. Машина определенно полагала, что за спиной Церкви (которая, несомненно, проинструктировала жреца, а также дала ему денег на сделки с другими игроками) стояла Имперская канцелярия. Так или иначе, на третий день массированная атака против Гурдже распалась и игра перешла в более привычное русло.

Игровой зал был битком набит зрителями. Стало гораздо больше любопытных, заплативших за вход; многие гости пренебрегли другими приглашениями, чтобы посмотреть на игру инопланетянина, а пресс-агентства отправили дополнительных репортеров и операторов. Ассистенты под руководством главного судьи успешно пресекали шум в зале, а потому наплыв зрителей ничуть не отвлекал Гурдже от игры. Но во время перерывов двигаться по залу было трудно — люди постоянно заговаривали с ним, задавали вопросы или просто хотели на него посмотреть.

Пекил большую часть времени проводил в зале, но, казалось, был больше озабочен тем, чтобы самому покрасоваться перед камерами, а не защищать Гурдже от желающих с ним поговорить. По крайней мере, он помогал отвлекать репортеров, что позволяло Гурдже сосредоточиться на игре.

В течение следующих дней Гурдже обратил внимание на едва заметную перемену в стиле игры жреца и — в меньшей степени — двух других игроков.

Гурдже выбил из игры трех человек, еще трех выбил жрец, причем без особого напряжения. Два оставшихся верховника образовали свой собственный маленький анклав на доске и в остальной игре участвовали сравнительно мало. Гурдже играл хорошо, хотя и без того вдохновения, с помощью которого ему удалось одержать победу на Доске начал. Он должен был без труда разгромить священника и двух других. И в самом деле, он постепенно завоевывал преимущество, правда, очень медленно. Жрец играл лучше прежнего, особенно в начале каждой сессии, и Гурдже решил, что в перерывах верховник получает высококвалифицированную помощь. То же относилось и к двум другим игрокам, хотя их, судя по всему, консультировали не столь интенсивно.

Но когда подошел конец — на пятый день игры, — случилось неожиданное: игра жреца просто сломалась. Два других игрока сдались. Последовали новые потоки лести. Новостные агентства начали распространять передовицы, выражающие беспокойство, что какой-то чужак может играть так хорошо. В некоторых из наиболее сенсационных выпусков сообщалось, что инопланетянин с Культуры пользуется каким-то сверхъестественным чувством или запрещенным техническим устройством. Местные узнали имя Флер-Имсахо и упоминали его как возможный — и недозволенный — источник мастерства Гурдже.

— Они называют меня компьютером! — застонал автономник.

— А меня — мошенником, — задумчиво отозвался Гурдже. — Жизнь — штука жестокая. Так здесь говорят.

— Здесь это справедливо.

Последняя игра на Доске становления, в которой Гурдже чувствовал себя предельно уверенно, превратилась в настоящую драку. Священник до начала игры зарегистрировал у судьи специальный план по результатам — некие обязательства, которые он принимал на себя как игрок, занимающий по очкам второе место. Он и вправду уверенно претендовал на второе место и, хотя выбывал из главной серии, имел шансы вернуться туда, если выигрывал две следующие игры во второй серии.

Гурдже подозревал, что это уловка, и играл поначалу очень осторожно, ожидая либо массированной атаки, либо локального прорыва. Но другие, казалось, играли почти без всякой цели, и даже жрец вроде бы делал ходы механически, как в первой игре. Проведя несколько неглубоких разведок боем, Гурдже почти не встретил сопротивления. Он разделил свои силы на две части и предпринял полномасштабный рейд в тыл священника, чтобы нагнать на противника страху. Жрец запаниковал и после этого почти не делал хороших ходов, а к концу сессии над его силами нависла угроза полного уничтожения.

После перерыва Гурдже подвергся атаке со стороны остальных игроков, жрец же, прижатый к краю доски, сопротивлялся. Гурдже понял намек. Он дал жрецу пространство для маневра и позволил атаковать двух из наиболее слабых игроков, чтобы восстановить свою позицию на доске. К концу игры Гурдже доминировал на большей части доски, а остальные были уничтожены или вытеснены в стратегически маловажные области. Гурдже не очень-то хотелось доводить игру до полного разгрома, к тому же он догадывался, что при попытке сделать это другие организуют совместное сопротивление, независимо от того, станет их союз очевидным для всех или нет. Гурдже предлагали победу, но жадность или мстительность с его стороны не пошли бы ему на пользу. Соглашение было достигнуто, игра закончилась. Жрец, пусть и с трудом, но все же занял второе место.

Пекил еще раз поздравил Гурдже. Он дошел до второго тура главной серии. Он был одним из всего тысячи двухсот Первых победителей и двух тысяч четырехсот участников квалификационных игр. Во втором туре он должен был играть против одного игрока. Пекил опять стал уговаривать Гурдже дать пресс-конференцию, а Гурдже опять отказался.

— Но вы просто обязаны! Чего вы добиваетесь? Если вы в ближайшем будущем ничего не скажете, то настроите всех против себя. Нельзя вечно играть на загадочности. Сейчас вы для всех — жертва несправедливости, не упустите своего шанса.

— Пекил, — сказал Гурдже, отлично зная, что такое обращение оскорбительно для верховника, — у меня нет намерений разговаривать с кем бы то ни было о моей игре, а что обо мне говорят или думают, мне совершенно безразлично. Я здесь для того, чтобы играть, и ни для чего другого.

— Вы — наш гость, — холодно сказал Пекил.

— А вы — мои хозяева.

Гурдже повернулся и пошел прочь. Обратный путь они проделали в полной тишине, если не считать жужжания Флер-Имсахо; Гурдже время от времени казалось, что за этим звуком скрывается смех.

— А вот теперь начинаются неприятности.

— Почему вы так думаете, корабль?

Стояла ночь. Тыльные двери модуля были открыты. До Гурдже доносилось приглушенное расстоянием гудение полицейского флаера, который циркулировал над отелем, чтобы не допустить туда летательные аппараты новостных агентств. В модуль проникал и запах города — теплый, пряный и дымный. Гурдже изучал проблему локальных военных операций в одиночной игре и делал заметки. При временной задержке такой способ общения с «Фактором» представлялся оптимальным. Выскажись, потом отключись и рассматривай проблему, пока луч ГП несется туда-сюда; потом, получив ответ, снова переключись в речевой режим — почти как настоящий разговор.

— Потому что теперь вы должны раскрыть ваши нравственные основания. Это игра один на один, так что вы должны определить ваши базовые принципы, обнародовать философские постулаты. Поэтому придется сообщить им о том, во что вы верите. Боюсь, тут у вас могут возникнуть проблемы.

— Корабль, — сказал Гурдже, делая заметки в видеоблокноте и изучая голограмму перед собой. — Не думаю, что у меня есть какие-либо верования.

— А я думаю, что есть, Жерно Гурдже, и Имперское бюро игр пожелает узнать, что они из себя представляют. Боюсь, вам придется придумать что-нибудь.

— С какой стати? Какое это имеет значение? Никаких должностей или званий выиграть я не могу, никакой власти я не получу, так при чем тут мои верования? Я понимаю — им нужно знать, о чем думают люди во власти, но я хочу одного — играть.

— Да, но они пожелают это знать для своей статистики. Ваши взгляды могут ничего не значить, если говорить о занятии должностей по итогам игры, но здесь ведется учет, какие игроки выигрывают какого рода матчи… и потом, их интересует, какого рода экстремистской политике вы сочувствуете.

Гурдже посмотрел на камеру экрана.

— Экстремистская политика? О чем это вы?

— Жерно Гурдже, — машина произвела звук, похожий на тяжелый вздох, — карательная система не знает невиновных. Любая машина насилия считает, что все либо за нее, либо — против. Мы — против. И вы были бы тоже, дай вы себе труд задуматься. Уже один образ мышления делает вас врагом. Может, это и не ваша вина, потому что каждое общество воспитывает в своих гражданах определенные ценности, но дело в том, что некоторые общества придают ценностям максимальное значение, а некоторые — минимальное. Вы происходите из общества второго типа, а рассказать вас о себе просит общество первого типа. Уклониться будет так трудно, что вы и представить себе не можете, сохранить нейтралитет — практически невозможно. Вы просто не можете не сочувствовать той политике, в которой воспитаны, поскольку она не является чем-то независимым от остальных частей вашего «я». Она — составляющая вашей личности. Мне это известно, и им это известно. И вам лучше принять все как есть. Гурдже задумался.

— А могу я солгать?

— Насколько я понимаю, вы спрашиваете совета — стоит ли давать ложные сведения о себе, а не ставите под сомнение свою способность говорить неправду. — (Гурдже покачал головой.) — Возможно, это самый разумный образ действий. Хотя может оказаться, что будет затруднительно сказать что-нибудь приемлемое для них и в то же время не вызывающее у вас нравственного протеста.

Гурдже снова посмотрел на голограмму.

— Вы будете удивлены, с какой легкостью я это сделаю, — пробормотал он. — Но в любом случае, если я солгу, как моя ложь может вызывать у меня нравственный протест?

— Интересный вопрос. Во-первых, если индивидуум полагает, что ложь сама по себе не безнравственна, особенно если она в основной или значительной степени представляет собой то, что мы называем скорее своекорыстной, а не бескорыстной или не сострадательной ложью, то…

Гурдже перестал слушать, погрузившись в изучение голограммы. Нужно найти какие-нибудь прежние игры своего соперника, как только он узнает имя этого соперника.

Он услышал, что корабль прекратил говорить.

— Вот что я вам скажу, корабль, — сказал Гурдже. — Почему бы вам не подумать об этом? Вы, судя по всему, гораздо больше меня увлечены этой идеей, а я так или иначе занят, так почему бы вам не сочинить некий компромисс между правдой и целесообразностью, который устроит всех нас? А? Я, вероятно, соглашусь на любое ваше предложение.

— Хорошо, Жерно Гурдже. С удовольствием. Гурдже пожелал кораблю спокойной ночи, а закончив изучать особенности игры один на один, выключил экран. Он встал, потянулся, зевнул, потом вышел из модуля в оранжево-коричневую тьму висячего сада и чуть не наткнулся на крупного азадианца в форме.

Охранник отдал честь (Гурдже так и не понял, как отвечать на этот жест) и протянул лист бумаги. Гурдже взял лист и поблагодарил охранника — тот вернулся на свой пост у лестничного пролета, ведущего на крышу.

Гурдже направился в модуль, пытаясь на ходу прочесть бумагу.

— Флер-Имсахо? — позвал он, не зная, здесь маленькая машина или нет.

Автономник появился из другого угла модуля в своем обычном — не маскарадном — облачении, бесшумный, с большим, богато иллюстрированным руководством по эаской орнитологии.

— Да?

— Что здесь написано? — Гурдже помахал бумагой. Автономник подлетел поближе.

— Если оставить в стороне имперское пышнословие, то они приглашают вас завтра во дворец, чтобы принести свои поздравления. А это означает, что на вас хотят посмотреть.

— Полагаю, придется идти?

— Пожалуй, да.

— Вы там упоминаетесь?

— Нет. Но я все равно пойду. Им придется выкинуть меня, если что. О чем вы говорили с кораблем?

— Он должен составить список моих принципов. А еще прочел мне лекцию о социальной притирке.

— Он желает вам добра. Не хочет доверять такую деликатную задачу кому-нибудь вроде вас.

— Вы куда-то собирались, автономник? — спросил Гурдже, снова включая экран и усаживаясь перед ним.

Он настроил игровой канал на имперскую волну, желая выяснить что-нибудь о жеребьевке игр второго тура. Оказалось, решения о жеребьевке пока не принято, его ждали с минуты на минуту.

— Знаете, — сказал Флер-Имсахо, — тут и правда есть крайне любопытные ночные птицы, питающиеся рыбой. Они обитают в устье, всего в сотне километров отсюда, и я подумывал…

— Не хочу задерживать вас, — сказал Гурдже как раз в тот момент, когда игровой канал начал транслировать результаты — по экрану поползли имена и цифры.

— Отлично. Желаю спокойной ночи. — Автономник исчез из виду.

Гурдже, не оглядываясь, махнул рукой.

— Спокойной ночи, — сказал он.

Ответил автономник или нет, он не услышал.

Он нашел на экране и свое имя рядом с именем Ло Весекиболда Рама, управляющего директора Имперского монопольного комитета. Гурдже был причислен к мастерам Пятого главного уровня, а значит, принадлежал к шестидесяти лучшим игрокам империи.

Следующий день у Пекила был выходным. За Гурдже прислали летательный аппарат из Имперской канцелярии. Когда тот приземлился рядом с модулем, Гурдже и Флер-Имсахо (который очень поздно вернулся из экспедиции в устье) взошли на борт и скоро были доставлены через весь город в императорский дворец. Они совершили посадку на крыше внушительного комплекса административных зданий, выходящих на один из небольших парков в пределах дворца. Их провели вниз по широкой, устланной коврами лестнице в кабинет с высоким потолком, где слуга-мужчина спросил у Гурдже, не хочет ли он чего-нибудь выпить или перекусить. Гурдже отказался, и их с автономником оставили вдвоем.

Флер-Имсахо подлетел к высокому окну, а Гурдже принялся разглядывать какой-то портрет на стене. Немного погодя в помещение вошел моложавый верховник. Он был высок, одет в относительно непритязательную и деловую разновидность формы имперских чиновников.

— Господин Гурдже, рад вас видеть. Меня зовут Ло Шав Олос.

— Здравствуйте, — сказал Гурдже.

Они обменялись вежливыми поклонами, после чего верховник быстро подошел к большому столу перед окнами и положил на него объемистую пачку бумаг, а затем сел.

Ло Шав Олос посмотрел на Флер-Имсахо, который жужжал и потрескивал неподалеку.

— А это, судя по всему, ваша маленькая машина.

— Ее зовут Флер-Имсахо. Она помогает мне общаться на вашем языке.

— Понятно. — Верховник указал на резной стул по другую сторону стола. — Прошу вас, садитесь.

Гурдже сел, и Флер-Имсахо подлетел к нему. Слуга-азадианец вернулся с хрустальным кубком и поставил его на стол рядом с Олосом, который, приложившись к напитку, сказал:

— Вы, похоже, не сильно нуждаетесь в помощи, мистер Гурдже. — Моложавый верховник улыбнулся. — Ваш эасский очень хорош.

— Спасибо.

— Позвольте мне присоединить к поздравлениям Имперской канцелярии и мои личные поздравления, господин Гурдже. Ваши успехи превосходят все ожидания. Насколько я понимаю, вы изучали азад только в течение трети одного из наших Больших лет.

— Да, но азад мне так понравился, что все это время я не делал почти ничего другого. И потом, у азада много общего с теми играми, что я изучал прежде.

— И тем не менее вы победили игроков, которые изучали азад всю жизнь. Ожидалось, что жрец Лин Гофорьев Таунсе преуспеет в этих играх.

— Ясно. Возможно, мне просто повезло. Верховник усмехнулся и откинулся к спинке стула.

— Может, и так, мистер Гурдже. Мне жаль, что ваше везение не распространилось на жребий следующего тура. Ло Весекиболд Рам — выдающийся игрок, и многие ждут, что он превзойдет самого себя.

— Надеюсь, что смогу оказать ему достойное сопротивление.

— Мы все на это надеемся. — Верховник еще раз приложился к кубку, встал и подошел к окнам, выходящим в парк. Он поскреб толстое стекло, словно стирая соринку. — Хотя, строго говоря, это и не входит в круг моих обязанностей, должен признаться, что был бы рад, если бы вы поделились со мной своими планами насчет регистрации принципов. — Он повернулся и посмотрел на Гурдже.

— Я еще не решил окончательно, как изложить их. Возможно, я зарегистрирую принципы завтра.

Верховник задумчиво кивнул и поддернул рукав своей имперской формы.

— Если позволите, я бы посоветовал вам отнестись к этому… осмотрительно, мистер Гурдже. — (Гурдже попросил автономника перевести ему слово «осмотрительно».) Олос после паузы продолжил: — Вы, конечно же, должны зарегистрироваться в Бюро, но, как известно, вы участвуете в этих играх исключительно в почетном качестве, а потому изложение ваших принципов имеет чисто статистическую, так сказать, ценность.

Гурдже попросил автономника перевести для него «в качестве».

— Натянажка, игра-игрокоид, — мрачно пробормотал Флер-Имсахо на марейне. — Перевереигрываете. Сочета-четаньем «в качестве» эаском на вы ужеже пользовользовались. Умумник этот не дудурак. Ребярета эти в язызы-ках кудкуда разузумней, чем можеможет покаказаться.

Гурдже подавил улыбку. Олос продолжал:

— Как правило, участники должны быть готовы аргументированно защищать свои взгляды, если Бюро сочтет необходимым оспорить какие-либо из них, но я надеюсь, вы понимаете, что с вами такое вряд ли произойдет. Имперское бюро не может закрывать глаза на тот факт, что ценности в вашем обществе могут резко отличаться от наших. Мы не имеем намерений смущать вас, заставляя рассказывать о вещах, которые нашей прессе и обществу могут показаться оскорбительными. — Он улыбнулся. — Лично я — неофициально — предположил бы, что вы можете выражаться довольно, я бы сказал, «туманно» и никого это особенно не обеспокоит.

— «Особенно»? — с невинным видом спросил Гурдже жужжащего, потрескивающего автономника.

— Опять туфтутить недоумо дурудурить, вы мозговизгокрут и титхва тыватьиспы мое тепрпение в жопу, Гурдже.

Гурдже громко закашлялся.

— Извините, — сказал он Олосу. — Да, я понимаю. Я буду помнить об этом, составляя обзор своих принципов.

— Я рад, мистер Гурдже. — Олос вернулся к своему стулу и снова уселся. — То, что я сказал, — это, конечно, моя личная точка зрения, и у меня нет никаких связей с Имперским бюро. Мой департамент совершенно независим от него. И тем не менее одно из великих преимуществ империи — во взаимосвязи всех ее частей, в ее единстве, и я думаю, что не ошибаюсь, говоря о том, какова может быть позиция другого имперского департамента. — Ло Шав Олос любезно улыбнулся. — Мы и в самом деле действуем все заодно.

— Я вас понимаю.

— Не сомневаюсь. Скажите мне — вы с нетерпением ждете путешествия на Эхронедал?

— С огромным. В особенности потому, что такой чести удостаиваются далеко не все заезжие игроки.

— Вы абсолютно правы. — На лице у Олоса появилось довольное выражение. — Лишь немногие из наших гостей допускаются на Огненную планету. Это святое место, оно само по себе является символом вечной природы империи и игры.

— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность империи, — пропел Гурдже, сделав едва заметный поклон.

Флер-Имсахо произвел какой-то трескучий звук. Олос широко улыбнулся.

— Я абсолютно уверен, что вы, зарекомендовав себя столь умелым — я бы даже сказал, талантливым — игроком, докажете, что более чем заслужили свое место в замке игр на Эхронедале. А теперь, — верховник бросил взгляд на свой настольный экран, — у меня по расписанию посещение еще одного, несомненно, крайне скучного заседания Торгового совета. Я бы предпочел продолжить нашу беседу, мистер Гурдже, но, к сожалению, она должна быть завершена в интересах эффективного регулирования товарообмена между нашими многочисленными мирами.

— Я вас понимаю, — сказал Гурдже, вставая одновременно с верховником.

— Рад был с вами познакомиться, мистер Гурдже, — улыбнулся Олос.

— И я тоже.

— Позвольте мне пожелать вам удачи в игре против Ло Весекиболда Рама, — сказал верховник, шествуя к двери вместе с Гурдже. — Боюсь, вам она понадобится. Уверен, игра будет интересной.

— Надеюсь, — согласился Гурдже.

Они вышли из комнаты. Олос протянул руку — Гурдже пожал ее, позволив своему лицу принять слегка удивленное выражение.

— Всего доброго, мистер Гурдже.

— Всего доброго.

Гурдже и Флер-Имсахо проводили к летательному аппарату на крыше, а Ло Шав Олос зашагал по коридору на заседание.

— Вы идиот, Гурдже! — начал автономник на марейне, как только они оказались в модуле. — Во-первых, вы спросили меня о двух словах, которые вам уже известны, а потом вы использовали и то и другое, к тому же…

Тут Гурдже затряс головой и прервал его:

— Вы и в самом деле ничего не понимаете в игре, автономник?

— Я понимаю, когда люди играют глупцов.

— Все лучше, чем играть домашнюю зверушку, машина. Машина произвела что-то похожее на звук задержанного дыхания, потом, словно поколебавшись, сказала:

— Ну, как бы там ни было… по крайней мере, теперь можете не беспокоиться о принципах. — Автономник издал неестественный смешок. — Они не меньше вас опасаются, что вы скажете правду!

Игра Гурдже против Ло Весекиболда Рама вызвала огромный интерес. Пресс-агентства, заинтригованные необычным инопланетянином, который отказывался с ними разговаривать, послали самых пронырливых репортеров и операторов, умевших лучше других улавливать мимолетные выражения лиц так, чтобы объект съемок выглядел уродливым, глупым или жестоким (а лучше всего — и первым, и вторым, и третьим). Инопланетная физиономия Гурдже одним операторам представлялась трудной для схватывания, а другим — наоборот.

Многочисленные болельщики, заплатившие за вход, пытались обменять билеты на другие игры, чтобы наблюдать эту, и галерея для гостей вмещала далеко не всех желающих, хотя игра была перенесена из первого зала, где до этого играл Гурдже, в большой шатер, поставленный в парке всего в нескольких километрах и от Гранд-отеля, и от императорского дворца. Шатер вмещал в три раза больше народа, чем в прежний зал, и все же был битком набит.

Пекил появился, как обычно, утром, в машине Бюро инопланетных дел и отвез Гурдже в парк. Верховник уже больше не пытался красоваться перед камерами — он быстро прошел мимо них, расчищая дорогу для Гурдже.

Гурдже представили Ло Весекиболду Раму, который оказался коренастым, крепким верховником с лицом гораздо более грубым, чем ожидал увидеть Гурдже, и военной выправкой.

Рам играл быстро и остро, и в первый день они закончили две малые игры с приблизительно равным счетом. Гурдже понял, как трудно ему пришлось в этот день, только вечером, когда заснул, сидя перед экраном. Проспал он почти шесть часов.

На следующий день они сыграли еще две малые игры, но, по обоюдному соглашению, остались и на вечерний сеанс. Гурдже чувствовал, что верховник проверяет его, пытается вымотать или хотя бы определить пределы его стойкости. Они должны были отыграть все шесть малых игр, перед тем как перейти натри главные доски, и Гурдже уже понимал, что игра против одного Рама куда утомительнее, чем против девяти соперников.

После ожесточенной борьбы, затянувшейся чуть ли не до полуночи, Гурдже закончил игру, немного опережая соперника. Он проспал семь часов и проснулся, едва-едва успевая подготовиться к следующему игровому дню. Заставив себя пробудиться, Гурдже секретировал Снап — любимый гормон культурианцев во время завтрака — и был немного разочарован, увидев, что Рам выглядит свежим и энергичным не меньше его самого.

Эта игра стала еще одной войной на истощение — они кое-как продержались первую половину дня, а продолжить игру вечером Рам не предложил. Так что Гурдже несколько часов обсуждал игру с кораблем, а потом, чтобы отвлечься, посмотрел имперские каналы.

Там были приключения, викторины и комедии, новости и документальные репортажи. Гурдже поискал отчеты о своей собственной игре. Упоминания были, но довольно скучная дневная игра не вызвала большого интереса. Он видел, что информагентства стали относиться к нему хуже, и теперь спрашивал себя, не жалеют ли они о своей поддержке инопланетянина, когда на него набросились скопом.

В следующие пять дней новостные агентства стали выражать еще большее недовольство «инопланетянином Гурджей» (фонетически эаский был менее гибок, чем марейн, а потому его имя часто искажалось). Малые игры с Рамом они закончили приблизительно с равным числом очков, потом Гурдже победил противника на Доске начал, едва не проиграв на одном из этапов, и лишь чуть-чуть уступил ему на Доске формы.

Новостные агентства тут же решили, что Гурдже — угроза для империи и общественного блага, и начали кампанию за высылку его из Эа. Они заявляли, что Гурдже общается телепатически с «Ограничивающим фактором» или роботом по имени Флер-Имсахо, что он использует всевозможные тошнотворные наркотики, которые хранит в пресловутом вертепе мерзостей на крыше Гранд-отеля, что (будто об этом только узнали) он может производить наркотики внутри организма (что было правдой), используя железы, удаленные у детей в результате жутких, бесчеловечных операций (что правдой не было). Эти наркотики якобы превращали его либо в суперкомпьютер, либо в секс-маньяка (по некоторым сообщениям — в того и другого одновременно).

Одно из агентств обнаружило принципы Гурдже, которые составил для него корабль и зарегистрировал в Бюро игр. Принципы эти клеймились бесчестными, неоткровенными и лицемерными — что вообще свойственно Культуре, — открывающими верный путь к анархии и революции. Тон агентств становился мягким и почтительным, когда они верноподданно просили императора «сделать что-нибудь» с Культурой и обвиняли Адмиралтейство в том, что оно уже несколько десятилетий знает о существовании этой шайки мерзких извращенцев и, судя по всему, не желает показать им, кто тут хозяин, — или просто уничтожить их раз и навсегда. Одно отважное агентство даже зашло дальше других и заявило, будто Адмиралтейство не знает в точности, где находится родная планета Культуры. Они возносили молитвы за то, чтобы Ло Весекиболд Рам раздавил этого инопланетянина Гурджей на Доске становления с такой же решительностью, с какой флот империи однажды избавит мир от насквозь прогнившей и социалистической Культуры. Они побуждали Рама прибегнуть к физической опции, если понадобится: пусть все узнают, что там внутри у этого слащавого инопланетянина (возможно, в буквальном смысле!).

— Это все серьезно? — спросил Гурдже, с улыбкой поворачиваясь от экрана к автономнику.

— Абсолютно серьезно.

Гурдже рассмеялся и покачал головой. Он подумал, что простой люд, видимо, глуп безмерно, если верит всей этой чепухе.

После четырех дней игры на Доске становления Гурдже был близок к победе. Он видел, как Рам взволнованно разговаривает со своими советниками, и предполагал, что верховник после дневной игры сдастся. Но Рам решил продолжать сопротивление. Они договорились пропустить вечерний сеанс и возобновить сражение наутро.

Под шелест большого шатра на теплом ветерке Флер-Имсахо присоединился у выхода к Гурдже. Пекил расчищал путь до машины сквозь толпу. Она состояла в основном из тех, кто просто хотел увидеть инопланетянина, хотя некоторые из них устроили шумную демонстрацию против Гурдже, и совсем немногие приветствовали его. Рам и его советники первыми покинули шатер.

— Кажется, я вижу в толпе Шохобохаума За, — сказал автономник, пока они ждали у выхода.

Свита Рама все еще шествовала в конце дорожки, расчищенной для них двумя шеренгами полицейских.

Гурдже бросил взгляд на машину, потом на полицейских, которые стояли в ряд, сцепив руки. Он все еще не отошел от напряжения игры, и кровь его была полна разнообразными химическими агентами. С ним такое случалось время от времени — все, что он видел вокруг, казалось ему частью игры: люди стояли группками наподобие фигур, словно готовясь снять с доски или загнать в угол соседа; рисунок на материале шатра напоминал простую разметку доски, а шесты, словно воткнутые в доску источники энергии, готовы были подпитать истощенную второстепенную фигуру или поддержать рывок в решающий момент; люди и полицейские стояли строем, который был похож на внезапно сомкнувшиеся фланги при кошмарном охватывающем маневре… Все это было игрой, все виделось ему в свете игры, переводилось в ее воинственные образы, на ее язык, оценивалось соответственно ее структуре, запечатленной в мозгу.

— За? — переспросил Гурдже.

Он посмотрел туда, куда указывало поле автономника, но За не было видно.

Свита Рама покинула стоянку, на которой стояли машины официальных лиц, и Пекил дал знак Гурдже — можно идти. Они пошли между двух рядов азадианцев-мужчин в форме. На Гурдже нацеливались камеры, он слышал, как из толпы выкрикивают вопросы. Началось какое-то нестройное скандирование, потом Гурдже увидел поднятый над головами плакат: «ИНОПЛАНЕТЯНИНА — ДОМОЙ».

— Похоже, я не слишком-то популярен, — сказал он.

— Не слишком, — подтвердил Флер-Имсахо.

Еще два шага (Гурдже почувствовал это шестым, игровым чувством, когда обменивался словами с автономником), и он окажется рядом с… ему потребовался еще один шаг, чтобы проанализировать проблему… чем-то плохим, чем-то опасным и диссонансным… тут было что-то… другое, в группке слева из трех человек, мимо которых он должен был сейчас пройти, словно это были зарезервированные призрак-фигуры, спрятавшиеся в лесах… Он понятия не имел, что не так в этой группке, но сразу же понял (поскольку определяющие структуры игрового мышления возобладали в его сознании), что рисковать и ставить фигуру туда не стоит… Еще полшага…

…понять, что фигура, которой не хочется рисковать, — это он сам.

Он увидел, как группка из трех человек разделилась, и повернулся, автоматически пригибаясь, — это был очевидный ответный ход фигурой, над которой нависла угроза, но которая из-за слишком большой инерции не могла сразу остановиться или двинуться назад, отступая от нападающих.

Послышались несколько громких хлопков. Тройка, словно внезапно разделившаяся составная фигура, рванулась ему навстречу, разрывая сцепленные руки двух полицейских. Гурдже преобразовал свой начальный маневр в нырок и перекат, с удовольствием отметив, что это — почти идеальный физический аналог действий фигуры-подсечки при остановке атакующих. Он почувствовал удар ног в свой бок, но несильный, потом что-то навалилось на него, хлопки стали громче. На ноги его упало что-то еще.

Это было похоже на пробуждение. Его атаковали. Были вспышки, разрывы, люди бросились на него.

Он боролся под теплой, живой массой, навалившейся сверху, — массой того, кому он сделал подсечку. Люди кричали, полицейские суетились. Он увидел лежащего на земле Пекила. Здесь же стоял и За с недоуменным видом. Кто-то протяжно визжал. Флер-Имсахо нигде не было видно. Что-то теплое сочилось на рейтузы Гурдже.

Он сбросил лежащее на нем тело, почувствовав вдруг отвращение при мысли о том, что это (верховник или мужчина) может быть мертвец. Шохобохаум За и полицейский помогли Гурдже подняться. Крики вокруг не смолкали, люди отступали или оттеснялись в стороны, освобождая пространство для того, что тут происходило. На земле лежали тела, некоторые в яркой красно-оранжевой крови. Гурдже неуверенно встал на ноги.

— Ну что, игрок, живы? — ухмыльнулся За.

— Кажется, да, — кивнул Гурдже.

На его ногах была кровь, но, судя по цвету, чужая. Сверху спустился Флер-Имсахо.

— Жерно Гурдже, вы живы?

— Да. — Гурдже оглянулся. — Что случилось? — спросил он у Шохобохаума За. — Вы видели, что случилось?

Полицейские, вытащив пистолеты, окружили место происшествия, люди отодвигались все дальше, репортеры с камерами оттеснялись орущими полицейскими. Пятеро стражей порядка прижимали кого-то к траве. На дорожке лежали два верховника в гражданской одежде; тот, которого свалил Гурдже, был в крови. Над каждым из тел стоял полицейский, еще двое занимались Пекилом.

— Эти трое напали на вас, — сказал За, стреляя вокруг глазами и одновременно кивая на два тела и на прижатого к земле.

Гурдже услышал чьи-то громкие рыдания, доносившиеся из поредевшей толпы. Репортеры по-прежнему выкрикивали свои вопросы.

За провел Гурдже туда, где лежал Пекил; над головами шипел и потрескивал Флер-Имсахо. Пекил лежал на спине и моргал, уставясь в небеса, а полицейский отрезал пропитанный кровью рукав его форменного мундира.

— Старина Пекил оказался на пути пули, — сказал За. — Как вы, Пекил, живы? — весело прокричал он.

Пекил слабо улыбнулся и кивнул.

— А ваш отважный и находчивый автономник, — сказал За, обнимая Гурдже за плечи и все время крутя головой и стреляя глазами, — со скоростью звука подпрыгнул метров на двадцать.

— Я просто набрал высоту, чтобы лучше видеть, кто…

— А вы упали, — сказал За, по-прежнему не глядя на Гурдже, — и перекатились. Я даже подумал, что они в вас попали. Мне удалось шарахнуть одного из этих типов по голове, а другого, кажется, свалили полицейские. — Взгляд За на мгновение остановился на группке людей за полицейским кордоном, откуда доносились рыдания. — В толпе тоже кого-то задело. А пули предназначались вам.

Гурдже посмотрел на одного из мертвых верховников — его голова лежала под прямым углом к телу прямо на плече: положение, невероятное почти для любого гуманоида.

— Да, этого уложил я. — За скользнул взглядом по верховнику. — Кажется, перестарался.

— Повторяю, — сказал Флер-Имсахо, двигаясь перед Гурдже и За, — я всего лишь набрал высоту, чтобы…

— Да, автономник, мы рады, что с вами ничего не случилось.

За отмахнулся от жужжащей машины, как от большого назойливого насекомого, и направил Гурдже вперед — туда, где верховник в полицейской форме махал руками, показывая им на стоящие автомобили. Громкие крики доносились откуда-то сверху и с соседних улиц.

— А вот и ребятки, — сказал За, когда воющий звук пронесся над парком и большой оранжево-красный флаер совершил стремительную посадку, подняв над травой тучу пыли.

В потоках воздуха затрепетала, захлопала, пошла складками материя шатра. Изнутри выпрыгнули полицейские, вооруженные более основательно.

Возникла маленькая неразбериха — решалось, куда нужно идти: к машинам или нет. Наконец Гурдже и За провели назад в шатер, где они вместе кое с кем из свидетелей дали показания. У двух операторов отобрали камеры, те протестовали.

Во флаер погрузили тела двух убитых и раненого участника покушения. К Пекилу, получившему легкое ранение в руку, прибыла воздушная «скорая помощь».

Когда наконец Гурдже, За и автономник покинули шатер и стали садиться в полицейский флаер, чтобы вернуться в отель, в ворота парка въехала наземная «скорая помощь» — за тремя азадианцами (двумя мужчинами и одной женщиной), раненными при нападении.

— Отличный модулек, — заметил Шохобохаум За, падая в формокресло.

Гурдже тоже сел. Послышался звук улетающего полицейского аппарата. Как только они оказались внутри, Флер-Имсахо перестал жужжать и исчез в другом отсеке.

Гурдже попросил у модуля выпивку для себя и спросил, не хочет ли чего За.

— Модуль, — сказал За, удобно располагаясь в кресле и напуская на себя задумчивый вид, — я бы хотел двойной стандартный стаоль и охлажденное вино Шунгустериаунг из печени кривокрыла, настоянное на винном спирту, сепарированном из губ белого эфлайр-спина в шуге из среднего каскало с горкой жареных чудо-ягод, и подать в осмос-чаше из типравлика третьей прочности или ближайший аналог названного.

— Кривокрыл — самка или самец? — спросил модуль.

— Это здесь-то? — За рассмеялся. — Черт побери — оба.

— Потребуется несколько минут.

— Превосходно. — За потер руки, потом посмотрел на Гурдже. — Итак, вы остались живы. Хорошая работа.

Гурдже неуверенно посмотрел на За, потом сказал:

— Да. Спасибо.

— Постарайтесь не думать об этом. — За махнул рукой. — А вообще-то я получил удовольствие. Вот только не стоило убивать того парня.

— Жаль, что я не могу проявить такое же великодушие. Он пытался убить меня. К тому же пулями.

Смерть от пуль казалась Гурдже особенно ужасной.

— Ну, — пожал плечами За, — я думаю, большой разницы нет — убивает вас пуля или луч. Так или иначе, вы будете мертвы. Я действительно сочувствую этим ребятам. Бедняги, наверно, просто выполняли свою работу.

— Работу? — недоуменно переспросил Гурдже.

За кивнул, зевая и потягиваясь в подстраивающемся под его позу формокресле.

— Да. Они из Имперской тайной полиции, Девятое бюро или что-то в этом роде. — Он снова зевнул. — Но, конечно, газеты напишут, будто недовольные граждане… хотя могут попытаться повесить и на револютов… но это вряд ли… — За ухмыльнулся и пожал плечами. — Хотя могут и попытаться, ну так, ради смеха.

Гурдже задумался.

— Нет, — сказал он наконец. — Не понимаю. Вы сказали, что эти люди из полиции. Но как…

— Секретной полиции, Жерно.

— Но как можно иметь секретного полицейского? Я полагал, полицейские носят форму, в частности, для лучшей узнаваемости, чтобы играть роль сдерживающей силы.

— Господи, — сказал За, пряча лицо в ладонях, потом убрал руки и, глубоко вздохнув, посмотрел на Гурдже. — Хорошо… ладно. Секретная полиция — это те, кто ходит среди людей, подслушивает, о чем те говорят, когда форма не дает им играть роль сдерживающей силы. И тогда, если человек не сказал ничего противозаконного, но сказал нечто, по их мнению, угрожающее безопасности империи, то его похищают, допрашивают и — как правило — убивают. Иногда отправляют в исправительную колонию, но обычно все же сжигают или сбрасывают в старую шахту. Здесь атмосфера насыщена революционной лихорадкой, Жерно Гурдже, а улицы города кишат неосторожными языками. Они делают и кое-что другое — эта секретная полиция. Сегодняшняя история и есть кое-что другое. — За откинулся назад и сделал экспансивный недоуменный жест. — Хотя, с другой стороны, я допускаю, что они и в самом деле — революты или недовольные граждане. Вот только они все перепутали… Но такими вещами занимается именно секретная полиция, уж вы мне поверьте. Ага!

Появился поднос с большой чашей в держателе. Над кипящей многоцветной поверхностью жидкости поднимался густой пар. За взял чашу.

— За империю! — прокричал он и залпом выпил содержимое, а потом с треском поставил чашу на поднос. — А-а-а-а-а! — выкрикнул он, сопя, кашляя и вытирая глаза рукавом. И подмигнул Гурдже.

— Извините, если я туго соображаю, — сказал Гурдже, — но если эти люди из имперской полиции, то они, видимо, действовали по приказу? Что происходит? Неужели империя хочет моей смерти, потому что я выигрываю у Рама?

— Гмм, — промычал За, покашливая. — Вы учитесь, Жерно Гурдже. Черт, я полагал, что игрок должен соображать немного быстрее, что у него должно быть природное коварство… но вы здесь — ягненок среди волков, как бы там ни было, кто-то из власть имущих желает вашей смерти.

— Вы думаете, они попытаются еще раз? За покачал головой:

— Слишком очевидно. Если они идут на такое, то ситуация для них отчаянная… по крайней мере в ближней перспективе. Думаю, они подождут и посмотрят, как сложатся ваши десять следующих игр. И если не удастся добиться вашего поражения, они вынудят вашего следующего одиночного противника применить физическую опцию — в надежде, что вы с испугу наложите в штаны. Если вы зайдете настолько далеко.

— Неужели я для них представляю такую угрозу?

— Послушайте, Гурдже, они понимают, что сделали ошибку. Вы не видели передач, которые шли тут перед вашим появлением. Там говорили, чтобы — лучший игрок всей Культуры и к тому же что-то вроде декадентствующего бездельника, гедониста, который ни дня в жизни не проработал, что вы высокомерны и абсолютно уверены в своей победе, что вам в тело вшили бог знает сколько новых желез, что вы трахали свою матушку, мужчин, животных, что вы — наполовину компьютер… Потом Бюро просмотрело несколько ваших игр на пути сюда и заявило…

— Что? — сказал Гурдже, подаваясь вперед. — Как они могли увидеть некоторые из моих игр?

— Они попросили меня предоставить им некоторые из ваших недавних игр, я связался с «Фактором сдерживания» — ну и зануда же этот корабль! — и попросил его прислать мне записи двух-трех ваших последних игр против него. Бюро сделало свои выводы о вашей силе как игрока и сказало, что категорически не возражает — пусть, мол, использует свои наркогланды и все остальное… Прошу прощения. Я решил, что корабль сначала испросил вашего разрешения. Он что, не запрашивал?

— Нет.

— Ну все равно. Они сказали, что вы можете играть без всяких ограничений. Не думаю, что они на самом деле этого хотели (ну там чистота игры, вы же понимаете), но распоряжения такого рода были отданы. Империя хотела доказать, что даже с вашими несправедливыми преимуществами вы не сможете остаться в главной серии. Видя вашу игру в первые два-три дня против этого жреца и его прихвостней, они, наверно, радостно потирали свои ручонки, но тут случилась эта победа, неожиданная, как кролик из шляпы фокусника, и радости у них поубавилось. Когда в одиночной игре вам выпало играть против Рама, это, вероятно, показалось им отличной шуткой, но теперь вы вот-вот выставите его перед всем миром с грязной задницей, и они запаниковали. — За икнул. — Вот откуда эта неудавшаяся стрельба сегодня.

— Так, значит, жребий на самом деле тоже совсем не жребий?

— Силы небесные, Гурдже, конечно нет! — За рассмеялся. — Чтоб мне так жить! Неужели вы настолько наивны?

Он сидел, покачивая головой, глядел в пол и время от времени икал.

Гурдже встал и подошел к открытой двери модуля, откуда открывался вид на город, мерцающий в предвечерней дымке. Длинные тени башен лежали, словно редкие волосины на почти облысевшей шкуре. В небесах виднелся отливавший красным цветом заката флаер.

Гурдже никогда еще не чувствовал себя таким разочарованным и злым. Еще одно неприятное чувство в придачу к испытанным в последнее время: что он намертво втянут в игру и что впервые в жизни он играет всерьез.

Все, казалось, считали его ребенком. Они беззаботно решали, что ему нужно и чего не нужно говорить, утаивали от него то, что он должен был знать, а если что и говорили, то действовали при этом так, словно он все время должен был знать об этом.

Он оглянулся на За, но тот сидел с отсутствующим видом, потирая живот. Потом За громко рыгнул, безмятежно улыбнулся и крикнул:

— Эй, модуль, включи десятый канал! Да, на экране.

Он встал и засеменил к стойке перед экраном, остановился перед ней, сложив руки на груди, насвистывая что-то неудобоваримое и бессмысленно ухмыляясь при виде живых картинок. Гурдже наблюдал за этим сбоку.

В новостях показывали высадку имперских войск на далекой планете. Горели города и поселки, петлями вились по дорогам колонны беженцев. Показывали интервью, взятые у безутешных родственников павших бойцов. Показывали обитателей покоренной планеты — волосатых четырехногов с приспособленными для хватания губами: они лежали, связанные, в грязи или стояли на коленях перед портретом Никозара. Один был разрублен — пусть дома посмотрят, что там у него под волосатой шкурой. Губы четырехногов стали ценным трофеем.

В следующем репортаже рассказывали, как Никозар уничтожил своего противника в одиночной игре. Император шествовал от одного конца доски к другому, подписывал какие-то документы у себя в кабинете, потом общий план: император снова стоит на доске. Комментатор за кадром с воодушевлением говорил о его великолепной игре.

Следующим сюжетом шло нападение на Гурдже. Он был поражен, увидев это происшествие на экране. Все закончилось в одно мгновение — неожиданный прыжок, он падает, автономник подскакивает вверх, несколько вспышек, из толпы выпрыгивает За, смятение и движение, потом лицо Гурдже крупным планом, кадр с Пекилом на земле, другой кадр — убитые налетчики. Сообщалось, что он, Гурдже, был ошеломлен, но благодаря оперативным действиям полиции остался невредим. Рана Пекила оказалась неопасной — в больнице он поведал репортерам о своем самочувствии. Сообщалось, что нападавшие — экстремисты.

— Это означает, что впоследствии их могут причислить к револютам, — сказал За, потом велел экрану выключиться и повернулся к Гурдже. — Ну, видели, как быстро я среагировал, а? — сказал он, ухмыляясь во весь рот и широко разбрасывая руки. — Видели, как я двигался? Просто великолепно! — Он со смехом развернулся вокруг собственной оси, потом, пританцовывая, вернулся на свое место и упал в формокресло. — Черт! Ведь я пришел туда только посмотреть, каких психов выпустят для демонстрации против вас, но слава богу, что я все же пришел! Ни хера себе — какая скорость. Настоящая кошачья грация, гроссмейстер!

Гурдже согласился с За — тот и в самом деле двигался очень быстро.

— Давай-ка посмотрим еще раз, модуль! — прокричал За.

Экран модуля засветился, и Шохобохаум За, довольно хихикая, принялся разглядывать несколько секунд экранного действия. Он прокрутил репортаж еще несколько раз в медленном повторе, потирал руки, потом попросил еще выпивки. На этот раз кипящая чаша появилась быстрее — синтезаторы модуля благоразумно сохранили прежнюю кодировку. Гурдже снова сел, видя, что За пока не собирается уходить. Гурдже заказал себе закуску, а За, насмешливо фыркнув в ответ на предложение поесть, заказал жареные чудо-ягоды, которые были поданы вместе с его пенящимся коктейлем.

Они смотрели передачи имперского канала, За неторопливо потягивал напиток из своей чаши, а снаружи одно солнце уже зашло и в сумерках замерцали огоньки города. Появился Флер-Имсахо, без своего маскарадного наряда (За не обратил на это внимания), и заявил, что отправляется продолжать свои исследования птичьей популяции планеты.

— Вы не думаете, что эта ваша штуковина потрахивает птичек, а? — спросил За, когда Флер-Имсахо исчез.

— Нет, — сказал Гурдже, отхлебнув легкого вина. За фыркнул.

— Слушайте, у вас есть желание еще оттянуться? Это наше посещение Норы было настоящей потехой. Нет, мне правда понравилось, на этакий чудной манер. Что скажете? Только давайте на этот раз пустимся во все тяжкие. Покажем этим недоумкам-тяжелодумам, что такое, когда истинные культурианцы развлекаются по-настоящему.

— Нет. После того, что случилось, у меня нет желания.

— То есть вам не понравилось? — удивился За.

— Не очень.

— Но мы же так здорово провели время! Выпили, захмелели, потом — ну, по крайней мере, один из нас трахнулся, а вы почти что трахнулись, у нас была драка, мы их побили, черт побери, а потом убежали… Силы небесные, неужели вам этого мало?

— Много. Но в любом случае, меня ждут игры.

— Вы с ума сошли. Такой был замечательный вечер. Замечательный.

За откинул голову к спинке кресла и глубоко вздохнул.

— За, — сказал Гурдже, подаваясь вперед. Он сел, упершись подбородком в кулак, а локтем — в колено. — Зачем вы так много пьете? Не стоит этого делать. У вас есть все обычные железы. Зачем вам это нужно?

— Зачем? — переспросил За, снова поднимая голову. Он обвел помещение взглядом, словно не понимая, где оказался. — Зачем? — повторил он и икнул. — Выспрашиваете меня «зачем»? — сказал он.

Гурдже кивнул.

За поскреб у себя под мышкой и потряс головой. Вид у него был извиняющийся.

— Так что вы спросили?

— Зачем вы так много пьете? — Гурдже снисходительно улыбнулся.

— А почему бы и нет? — За всплеснул руками. — Разве вы никогда не делали чего-нибудь просто… ну просто так? Я хочу сказать… это… сопереживание. Именно это и делают местные. Так они дают выход чувствам, перестают быть винтиками в величественной машине империи… к тому же после этого так хорошо видны все их вонючие трюки… Вы знаете, Гурдже, все это так разумно устроено. Я ведь сам все скумекал. — За с умным видом кивнул, пальцем вяло постучал себя по виску. — Сам скумекал, — повторил он. — Вы только подумайте, Гурдже, Культура — это все ее… — тот же самый палец описал кривую в воздухе, — стоит на железах, сотнях гормонов, тысячах эффектов — любая комбинация, которая вас устраивает, и все бесплатно… но в империи — ни-ни! — Палец указал вверх. — В империи вы должны платить. Бегство — такой же товар, как и любой другой. А куда бежать? В выпивку. Повышает реакцию, выжимает слезы… — За поднес два трясущихся пальца к щекам. — Пальцы чуть что сжимаются в кулаки… — Он изобразил боксерское движение, удар. — И… — Он пожал плечами. — В конечном счете это убивает вас. — Он посмотрел в сторону Гурдже. — Понимаете? — Он снова развел руки в стороны, а потом безвольно уронил их в кресло. — И кроме того, — сказал он неожиданно усталым голосом, — нет у меня всех обычных желез.

Гурдже удивленно посмотрел на него.

— Нет?

— Нет. Слишком опасно. Империя похитила бы меня и сделала бы самое основательное вскрытие, какое вам доводилось видеть. Хотите узнать, что внутри у культурианца? — Он закрыл глаза. — Мне пришлось удалить почти все, а потом, когда я прилетел сюда, позволил империи провести всевозможные тесты, сделать какие им нужно анализы… сделать все, что они хотели, иначе был бы дипломатический инцидент — исчезновение посла…

— Понятно. Я вам сочувствую, — Гурдже не знал, что еще тут сказать. Он честно не догадывался ни о чем таком. — Значит, все те гормоны, что вы советовали мне секрети-ровать…

— Сплошные догадки и воспоминания, — сказал За, по-прежнему не открывая глаз. — Просто пытался вести себя по-дружески.

Гурдже почувствовал смущение, чуть ли не стыд. Голова За снова откинулась назад, он захрапел. Внезапно его глаза открылись, и он вскочил на ноги.

— Ну, мне пора, — сообщил он.

Гурдже показалось, что За изо всех сил пытается овладеть собой. Он стоял, покачиваясь перед Гурдже.

— Не вызовете мне воздушное такси?

Гурдже вызвал. Несколько минут спустя, получив от игрока через охранников разрешение совершить посадку на крыше, аппарат забрал мурлыкающего себе под нос Шохобохаума За.

Гурдже посидел некоторое время (вечер сгущался, зашло и второе солнце) и вдруг стал наговаривать послание Хамлису Амалк-нею; он благодарил старого автономника за браслет-орбиталище, который все еще был у него на руке. Длинное письмо он отправил также Йей, рассказав обоим, что с ним произошло после прибытия на Эа. Он не стал приукрашивать игру, в которую играл, или саму империю — он только спрашивал себя, какая часть правды будет понятна его друзьям. Потом он просмотрел на экране кое-какие варианты и обговорил с кораблем план игры на следующий день.

Он подобрал оставленную Шохобохаумом За чашу, увидел, что в ней осталось еще несколько глотков, понюхал жидкость, поморщился и попросил поднос все убрать.

На следующий день Гурдже добил Ло Весекиболда Рама, причем его стиль пресса назвала презрительным. Присутствовал и Пекил — почти такой же, как вчера, не считая забинтованной руки на повязке. Он порадовался за Гурдже, который остался цел и невредим. Гурдже в ответ посочувствовал Пекилу в связи с его ранением.

В шатер, где проводилась игра, и обратно их доставил самолет — Имперская канцелярия решила, что, передвигаясь по земле, Гурдже подвергается слишком большой опасности.

Вернувшись в модуль, Гурдже обнаружил, что между этой и следующей играми не будет перерыва. Бюро игр направило ему письмо, сообщая, что первая из десяти следующих игр начинается на следующее утро.

— Я бы предпочел отдохнуть, — признался Гурдже автономнику.

Он принимал плав-душ, повиснув в середине антигравитационной камеры, где струи воды били со всех сторон, а потом вода засасывалась через дырочки в полусферической внутренней поверхности. Специальные мембраны препятствовали попаданию воды в нос, однако, разговаривая, Гурдже все же производил небольшие брызги.

— Это понятно, — сказал Флер-Имсахо своим скрипучим голосом. — Но они пытаются утомить вас. И конечно же, это значит, что вам будут противостоять лучшие игроки — те, кто сумел добиться быстрых побед.

— Это и мне пришло в голову, — сказал Гурдже, едва различая автономника сквозь брызги и пар.

Он спрашивал себя, что случилось бы, не будь машина доведена до совершенства: если бы в нее попала вода? Он неторопливо перевернулся через голову в хлещущих струях воздуха и воды.

— Вы всегда можете подать протест в Бюро. Я думаю, это несомненная дискриминация.

— Да, это так. Меня дискриминируют. Ну и что?

— Протест может пойти вам на пользу.

— Так подайте его.

— Не говорите глупостей. Вы же знаете, что они меня игнорируют.

Гурдже закрыл глаза и начал напевать себе под нос.

Одним из противников Гурдже в десяти играх был тот самый жрец, которого он побил в первом туре, — Лин Гофорьев Таунсе, одержавший победу в утешительных играх и вернувшийся в главную серию. Гурдже посмотрел, как жрец входит в зал развлекательного комплекса, где должны были состояться игры, и улыбнулся. Он время от времени практиковал этот азадианский мимический жест — бессознательно, а не как ребенок, пытающийся подражать выражению лиц взрослых. Внезапно Гурдже показалось, что для такого жеста сейчас самое время. Он знал, что правильно у него не получится — просто его лицо было устроено не так, как у азадианцев, — но мог подражать им достаточно умело, чтобы его мимика не выглядела двусмысленно.

Но Гурдже знал, что, верно переданная или нет, эта улыбка говорила: «Ты меня помнишь? Я тебя побил один раз и теперь с нетерпением жду возможности повторить».

Улыбка самодовольства, победы, превосходства. Жрец попытался улыбнуться в ответ, но неубедительно, так что скорее получился сердитый оскал. Он отвернулся.

Гурдже испытывал подъем, воодушевление, горел желанием играть, и ему приходилось сдерживать себя.

Восемь других игроков, как и Гурдже, выиграли свои матчи. Трое были из Адмиралтейства или Военного флота, один — армейский полковник, еще один — судья, трое — чиновники. Все были превосходными игроками.

На этом третьем этапе главной серии участники проходили через мини-турнир из малых игр один на один, и Гурдже полагал, что здесь ему выпадает наилучший шанс пройти в следующий тур. На главных досках он неизбежно столкнулся бы с согласованными действиями против себя, но в одиночных играх можно было набрать достаточно очков, чтобы выдержать подобные потрясения.

Он испытал огромное удовольствие, победив Таунсе — жреца. Верховник взмахнул рукой над доской после победного хода Гурдже, встал и принялся размахивать кулаком у него перед носом, крича о наркотиках и варварских обычаях. Гурдже понимал, что прежде такая реакция вызвала бы у него холодный пот или по меньшей мере ужасно смутила, но теперь он спокойно сидел и улыбался.

Но раздраженная тирада верховника продолжалась, Гурдже подумал, что тот может ударить его, и его сердце забилось чуточку быстрее… но Таунсе внезапно замолк, оглянулся на притихших, потрясенных людей в помещении, словно осознал, где он находится, и поспешно вышел.

Гурдже облегченно вздохнул, напряженное выражение исчезло с его лица. Имперский судья подошел к нему и принес извинения за поведение жреца.

Всеобщее мнение было таково, что Флер-Имсахо предоставляет Гурдже какую-то помощь в игре. Бюро заявило, что с целью отмести необоснованные подозрения на этот счет они хотят, чтобы во время игры машина находилась в помещении имперской компьютерной компании на другом конце города. Автономник шумно протестовал, но Гурдже с готовностью согласился.

Его партии по-прежнему привлекали массу народа. Некоторые приходили, чтобы посверлить его взглядом и освистать, но таких администрация выпроваживала из зала, в основном же люди хотели посмотреть на игру Гурдже. В развлекательном комплексе имелись экраны для отображения игр на основных досках, и публика за пределами главного зала могла следить за ходом игр, в том числе и за некоторыми партиями Гурдже. Они шли в прямой трансляции, если только одновременно не играл император.

После жреца Гурдже играл с двумя чиновниками и полковником и победил во всех партиях, хотя полковника — с минимальным преимуществом. На это ушло пять дней, и Гурдже все это время был максимально сосредоточен. Он ждал, что под конец будет вымотан, но испытывал лишь незначительную усталость, а главным его чувством было торжество. Он отыграл довольно хорошо, чтобы по меньшей мере получить шанс противостоять девятке игроков, выставленных против него империей. Вовсе не обольщаясь насчет своих перспектив, он обнаружил, что сгорает от нетерпения — ждет, когда остальные завершат малые игры и начнется состязание на основных досках.

— Вам-то хорошо, но меня весь день держат в мониторинг-камере. Я вас умоляю — в мониторинг-камере! Эти недоумки пытаются меня зондировать! Такая прекрасная погода, у птиц начинается перелетный сезон, а я заперт вместе с кучей гнусных машиноненавистников, которые пытаются меня оскорбить!

— Извините, автономник, но чем я могу помочь? Сами понимаете, они только и ищут повода, чтобы выкинуть меня из игры. Если хотите, я попрошу позволить вам оставаться здесь, в модуле, но сомневаюсь, что они разрешат.

— Вы же знаете, Жерно Гурдже, что я не обязан это делать. Я могу поступать так, как мне хочется. При желании я бы просто отказался садиться под замок. Я не принадлежу ни вам, ни им, никто не может мною помыкать.

— Я-то знаю об этом, но вот они — нет. Конечно, вы можете делать то, что вам нравится… что считаете нужным.

Гурдже повернулся от автономника к экрану модуля, на котором изучал десятку классических игр. Флер-Имсахо посерел от злости. Обычно после сбрасывания фальшивого корпуса аура его делалась зеленовато-желтой, но за последние несколько дней сильно посветлела. Гурдже почти сочувствовал ему.

— Это, — прогнусавил Флер-Имсахо (Гурдже показалось, что будь у автономника настоящий рот, из него летели бы капельки слюны), — это уж слишком!

С каковым довольно непонятным замечанием автономник вылетел из помещения.

Гурдже задавался вопросом, как чувствовал себя автономник, будучи взаперти целый день. Ему недавно пришло в голову, что, возможно, машина получила инструкции не допустить слишком громкого его, Гурдже, триумфа. Тогда отказ сидеть под замком стал бы подходящим средством для этого. Контакт мог с достаточными основаниями заявить, что требование к автономнику поступиться свободой безосновательно и тот имеет все права отвергнуть его. Гурдже пожал про себя плечами — он с этим ничего не может поделать.

Он переключился на еще одну старую игру.

Десять дней спустя все закончилось, и Гурдже вышел в четвертый тур. Ему оставалось победить всего одного противника, и тогда он попадет на Эхронедал, где проводились финальные игры, но уже как участник, а не как наблюдатель или гость.

В малых играх ему удалось набрать, как он и рассчитывал, достаточный запас очков, и на основных досках он даже не пытался вести крупных наступательных операций. Он ждал, что остальные набросятся на него, но полагал, что, в отличие от первого матча, они будут не очень охотно сотрудничать друг с другом. Против него теперь играли важные персоны, которые, невзирая на свою преданность империи, должны были думать о собственной карьере, блюсти собственные интересы. Только жрецу было практически нечего терять, а потому он, возможно, готовился принести себя в жертву ради блага империи и тех не связанных с игрой постов, которые могла подыскать для него Церковь.

Гурдже подумал, что в своих играх за пределами игры Бюро совершило ошибку, выставив против него в квалификации десять лучших игроков. Поначалу могло показаться, что тут есть своя логика, так как Гурдже не получал передышки, но, как выяснилось, никакой передышки ему и не требовалось. А теперь из-за такой тактики властей его противники принадлежали к различным ветвям имперского древа, и потому их было труднее соблазнить служебными приманками; кроме того, они вряд ли знали игровые стили друг друга.

Еще Гурдже открыл для себя такую вещь, как соперничество между службами (он обнаружил записи нескольких старых игр, на первый взгляд лишенных всякого смысла, пока корабль не объяснил ему смысл этого странного явления), а потому специально постарался стравить полковника и представителей Адмиралтейства. В особых подсказках они не нуждались.

Это был матч опытных соперников, и хотя играли они без вдохновения, но мастерски, а Гурдже просто играл лучше всех остальных, он не очень сильно оторвался от других игроков по очкам, но этого было достаточно для выигрыша. Вторым оказался вице-адмирал флота. Таунсе, жрец, пришел к финишу последним.

И опять Гурдже почти не получил времени для отдыха между матчами — по итогам случайной, как полагалось считать, жеребьевки. Но он был втайне рад этому. Это означало, что сохранится прежний настрой, что не останется времени для беспокойств или слишком долгих раздумий. Какая-то часть Гурдже на периферии его сознания, словно сторонний наблюдатель, все изумлялась и поражалась тому, как удачно у него складываются дела. Если бы эта его часть когда-нибудь вышла на передний план, заняла центральное место на сцене и ей было бы позволено сказать: «Эй там, на минуточку…», то Гурдже подозревал, что его нервы сдали бы, чары разрушились и его размеренный спуск стал бы падением в пропасть. Как гласила поговорка, падение еще никого не убило — убивает остановка…

Так или иначе, его затопил горько-сладкий поток эмоций — новых и старых, но усиленных: страх перед риском и возможным поражением; радость из-за правильно сделанных ставок и мудро выбранной стратегии; боязнь обнаружить в своей позиции слабость, которая может привести к поражению; облегчение от того, что никто вовремя не заметил слабости и есть время заделать брешь; прилив яростной, восторженной радости при виде такой же слабости в позиции другого и ни с чем не сравнимое торжество победы.

А еще — добавочное удовлетворение от сознания того, что он выступает гораздо лучше, чем кто-либо предполагал. Все их прогнозы (Культуры, империи, корабля, автономника) оказались ошибочными; неприступные на вид укрепления пали перед его натиском. Он превзошел даже свои собственные ожидания, и если что-то беспокоило его, так это опасение, что какой-нибудь механизм подсознания позволит ему немного расслабиться — теперь, когда он так многого добился, прошел такой путь, нанес поражение стольким противникам. Он не хотел, чтобы это случилось, он хотел продолжать, он наслаждался всем этим. Он хотел оценить себя с помощью этой бесконечно разнообразной, безмерно требовательной игры и боялся, что какая-нибудь слабая, боязливая часть его «я» подведет. Боялся он и того, что империя избавится от него нечестным способом. Но это было далеко не все. У него появилось бесшабашное чувство неуязвимости: пусть-ка они попытаются убить меня!.. Только не дать им дисквалифицировать его с помощью какой-нибудь формальной зацепки. Это было бы больно.

Но был и другой способ остановить его. Гурдже знал, что в одиночной игре можно прибегнуть к физической опции. Вот как они могут рассуждать: культурианец не примет такую ставку, он испугается. А если все же он примет предложение и продолжит борьбу, то его парализует страх перед возможным исходом, этот страх подточит его изнутри и приведет к поражению.

Он обговорил это с кораблем. «Фактор» проконсультировался с «Негодником» (тот был на расстоянии в десятки тысячелетий, в Большой туманности) и после этого смог дать ему гарантии выживания. Старый боевой корабль останется за границами империи, но с началом игры наберет максимально возможную скорость и будет двигаться по минимальному радиусу. Если Гурдже вынудят принять физическую опцию и он проиграет, «Фактор» на полной скорости устремится к Эа. Корабль совершенно точно сумеет избежать столкновений с имперскими силами, добраться за несколько часов до Эа и при помощи тяжелого перемещателя забрать Гурдже и Флер-Имсахо с планеты, даже не замедляясь.

— Это что такое? — Гурдже недоуменно посмотрел на крохотный шарик, извлеченный откуда-то Флер-Имсахо.

— Маяк и односторонний коммуникатор, — сообщил ему автономник, уронив шарик в ладонь Гурдже, где тот, описав круг, остановился. — Положите его под язык — он имплантируется, и вы даже не будете его чувствовать. Корабль станет наводиться на него, если не сможет найти вас другим способом. Когда вы почувствуете резкую боль под языком — четыре укола за две секунды, — у вас останутся две секунды, чтобы принять позу зародыша, прежде чем все в радиусе трех четвертей метра от этого шарика будет затянуто на борт корабля. Так что придется спрятать голову между колен и не раскидывать руки.

Гурдже посмотрел на шарик диаметром около двух миллиметров.

— Вы серьезно, автономник?

— Абсолютно. Корабль, вероятно, будет идти на форсированной тяге — возможно, со скоростью от одного до двадцати килолет. Поэтому даже его тяжелый перемещатель будет находиться в зоне действия только в течение пятой доли миллисекунды, и нам понадобится вся возможная помощь. Вы ставите меня и себя в очень сомнительное положение, Гурдже. Знайте, что меня это совсем не радует.

— Не беспокойтесь, автономник. Я ни в коем случае не позволю распространить физическую ставку на вас.

— Нет, я говорю о возможности перемещения. Это рискованно. Меня об этом не предупредили. Поля перемещения в гиперпространстве — явления исключительные, подверженные принципу неопределенности…

— Да, может кончиться тем, что вас затянет в другое измерение или…

— Или, что более вероятно, расплющит о какой-нибудь угол этого.

— И как часто такое случается?

— Приблизительно один раз на восемьдесят три миллиона перемещений, но это не…

— Это все же гораздо меньше того риска, которому вы подвергаетесь в автомобилях или самолетах этой шайки. Да побудьте вы хоть немного сорвиголовой, Флер-Имсахо, — рискните.

— Вам хорошо говорить, но даже если…

Гурдже позволил машине болтать сколько угодно.

Он пойдет на этот риск. Корабль, если придется выручать их, потратит несколько часов на приближение к планете, но смертельные ставки никогда не приводились в исполнение раньше следующего утра, а Гурдже мог легко отключить болевые ощущения, связанные с любыми пытками. Пусть даже случится худшее, — на «Факторе» есть все нужные медикаменты, чтобы полностью поставить его на ноги.

Гурдже сунул шарик под язык и несколько секунд чувствовал онемение, которое тут же прошло, словно растворилось. Шарик, однако, прощупывался в ткани основания рта.

Он проснулся утром первого дня нового тура, испытывая чуть ли не сексуальное возбуждение.

Новое место. На этот раз игра шла в конференц-центре неподалеку от порта, где они приземлились в день прибытия. Здесь ему противостоял Ло Принест Бермойя, судья верховного суда Эа и один из наиболее впечатляющих верховников, с какими сталкивался Гурдже. Он был высок, сед и двигался с грацией, которая показалась Гурдже до странности, даже тревожно знакомой, и поначалу он даже не мог объяснить почему. Потом он понял, что у пожилого судьи была походка культурианца — в движениях чувствовалась неторопливая легкость, которую Гурдже в последнее время перестал принимать как должное и потому увидел, можно сказать, словно впервые.

Бермойя в малых играх сидел между ходами, почти замерев, не отрывая глаз от доски, и двигался, лишь когда наступала его очередь. Его карточные ходы были так же точны и обдуманны, и Гурдже обнаружил, что в ответ ведет себя прямо противоположно — начинает нервничать, дергается. Он противодействовал этому, выделяя гормоны, сознательно успокаивая себя, и за семь дней малых игр постепенно подладился под неторопливый, размеренный стиль верховника. После подведения итогов судья немного опережал его. Ни о каких физических ставках речь не шла.

Они стали играть на Доске начал, и сперва Гурдже подумал было, что империя решила положиться на несомненное мастерство Бермойи… но не прошло и часа игры, как седоволосый верховник поднял руку, призывая судью.

Вместе они подошли к Гурдже и стали у одного угла доски. Бермойя поклонился.

— Жерноу Гурджей, — сказал он низким голосом, и Гурдже показалось, что в каждом басовитом слоге звучала непререкаемая властность. — Я должен просить вас принять телесную ставку. Готовы ли вы рассмотреть это предложение?

Гурдже заглянул в большие спокойные глаза, почувствовал, что не выдерживает этого взгляда, и опустил голову. На миг в его сознании мелькнула девушка на балу. Он снова взглянул на судью — и снова увидел перед собой это непреклонное выражение мудрых и знающих глаз.

Перед Гурдже был человек, который приговаривал своих соплеменников к казни, обезображиванию, боли, заключению; верховник, который не раз прибегал к пыткам и увечьям, который своей властью мог применить их и даже смертную казнь во имя сохранения империи и ее ценностей.

«И я мог бы ответить „нет“, — подумал Гурдже. — Я уже и без того сделал немало. Никто не сможет меня обвинить.

Так почему не отказаться? Почему не согласиться с тем, что они в этом сильнее меня? Зачем доставлять себе столько беспокойств и мучений? Пусть даже только психологических, хотя, возможно, и физических? Ты уже доказал все, что от тебя требовалось, все, что хотел, больше, чем от тебя ожидалось.

Сдайся. Не будь идиотом. Ты ведь не герой. Тут должен быть трезвый игровой расчет — ты уже выиграл в жизни все, что тебе было нужно. Отступи, покажи им, что ты думаешь об их идиотской физической опции, об их убогих, наглых угрозах… покажи им, как мало это для тебя значит».

Но он не собирался делать этого. Он спокойно посмотрел в глаза верховника и понял, что продолжит игру. Он подумал, что слегка сошел с ума, но отступать не собирался. Он возьмет за холку эту легендарную игру маньяков, запрыгнет на нее, объездит ее. Интересно, сколько он сможет продержаться на спине этого зверя, прежде чем тот сбросит его и сожрет.

— Готов, — сказал он, и его зрачки расширились.

— Насколько я понимаю, вы принадлежите к мужскому полу.

— Да, — ответил Гурдже, чувствуя, как потеют ладони.

— Моя ставка — кастрация. Удаление мужского члена и яичек против верховнианского холощения. Это касается данной игры на Доске начал. Вы принимаете эти условия?

— Я…

Гурдже сглотнул было слюну, но во рту стояла сушь. Вот ведь нелепица — он подвергался серьезной опасности. Его спасет «Фактор», либо он пройдет через это. Боли он не почувствует, а гениталии — одна из самых быстро восстанавливаемых частей тела… И все же ему показалось, что помещение перед ним накренилось и приняло другой вид, мысленным взором он увидел тошнотворную красноватую жидкость, которая медленно сочилась, сворачивалась, булькала…

— Да! — выпалил он, выдавливая из себя это слово. — Да, — сказал он судье.

Два верховника, поклонившись, удалились.

— Если хотите, можно сразу же вызвать корабль, — сказал Флер-Имсахо.

Гурдже не отводил глаз от экрана. Он и в самом деле собирался вызвать «Фактор сдерживания», но хотел обсудить свою довольно неважную позицию, а не взывать о спасении. Он проигнорировал автономника.

Сейчас была ночь, а день прошел для него плохо. Бермойя играл блестяще, и новостные передачи были полны известий об их игре. Ее провозглашали классической, и теперь Гурдже (вместе с Бермойей) опять стал лидером по числу упоминаний в новостях. Вместе с Никозаром, который по-прежнему громил соперников, хотя это и считалось большим достижением.

Пекил, все еще носивший руку на перевязи, после вечерних игр подошел к Гурдже с подавленным, почти подобострастным видом и сказал, что модуль до окончания игры взят под специальную охрану. Пекил не сомневался в порядочности Гурдже, но участники физических ставок всегда брались под усиленную охрану. В случае с Гурдже был задействован высокоатмосферный антигравитационный крейсер из эскадрильи, которая постоянно патрулировала околопланетное пространство над Гроазначеком. Модулю не будет позволено покидать его стоянку на крыше отеля.

Гурдже спрашивал себя, что теперь чувствует Бермойя. Он обратил внимание, что верховник, намереваясь сделать физическую ставку, употребил глагол «должен». Гурдже проникся уважением к его стилю игры, а следовательно — и к самому Бермойе. Он сомневался, что судья настолько сильно хотел прибегнуть к этой опции, но ситуация становилась угрожающей для империи. Предполагалось, что он, Гурдже, к этому этапу будет уже побит, и вся стратегия раздувания мнимой угрозы с его стороны основывалась на этом допущении. Затея, изначально считавшаяся выигрышной, превращалась в небольшую катастрофу. Ходили слухи, что в Имперской канцелярии из-за этого уже покатились головы. Бермойя, видимо, получил четкие указания: Гурдже надо остановить.

Гурдже выяснил, что угрожает судье в том маловероятном случае, если проиграет не инопланетянин Гурдже, а сам судья. Верховнианское холощение означало полное и бесповоротное удаление реверсируемой вагины и яичников. Размышляя над этим, представляя себе, что будет сделано с уравновешенным, величественным судьей, Гурдже понял, что не до конца взвесил все последствия физической опции. Даже если он выиграет, как можно позволить такое издевательство над другим? Если Бермойя проиграет, то для него это станет концом карьеры, семейной жизни, всего. Империя не позволяла регенерации или замены утраченных в ходе игры частей тела: проигрыш судьи будет окончательным и, возможно, роковым. В таких случаях проигравшие нередко совершали самоубийство. Может, будет даже лучше, если Гурдже проиграет.

Беда в том, что он не хотел проигрывать. Он не испытывал к Бермойе враждебных чувств, но отчаянно хотел выиграть эту игру, и следующую, и ту, которая будет потом. Играя в азад в дружественной к себе обстановке, он не понимал, насколько затягивает эта игра. Хотя формально азад оставался тем же, что и на «Факторе», чувства, которые Гурдже испытывал по отношению к нему, играя там, где в азад только и необходимо было играть, меняли все. Теперь Гурдже понимал, нет, знал, почему империя выжила благодаря игре. Просто сам азад порождал это ненасытное желание: больше побед, больше власти, больше территории, больше влияния…

В тот вечер Флер-Имсахо оставался в модуле. Гурдже вышел на связь с кораблем и обсудил свою безнадежную позицию. Корабль, как и всегда, видел несколько невероятных выходов из положения, но эти выходы уже видел и сам Гурдже. Однако признать наличие выходов — это одно, а реализовать их на доске в ходе игры — совсем другое. Так что помощь корабля оказалась здесь минимальной.

Гурдже прекратил анализ игры и спросил у «Фактора», что можно сделать для изменения ставки, которую сделали они с Бермойей, если случится маловероятное и он, Гурдже, выиграет, а предстать перед хирургом придется судье. Ответ был — ничего. Ставки сделаны, предпринять ничего нельзя. Никто из них был не в силах ничего изменить — следовало доиграть до конца. Если оба откажутся от игры, то обоим придется понести наказание, определенное ставкой.

— Жерно Гурдже, — неуверенно сказал корабль. — Мне нужно знать, что вы хотите от меня, если дела завтра пойдут плохо.

Гурдже опустил глаза. Он ждал этого вопроса.

— Вы спрашиваете, хочу ли я, чтобы вы явились сюда и вытащили меня отсюда, или же я намереваюсь пройти все до конца в расчете, что вы подберете меня потом с обрубком между ног, и буду дожидаться, когда все отрастет? Но, конечно же, при этом не должны пострадать добрые отношения между Культурой и империей.

Гурдже не пытался скрыть сарказм.

— Более или менее, — сказал корабль после паузы. — Проблема в том, что, если вы решитесь на такое, трудностей будет меньше, но мне все равно придется переместить вас или уничтожить ваши гениталии, если они будут удалены. Империя получит слишком много информации о нас, если проведет полный анализ гениталий.

Гурдже чуть не рассмеялся.

— Вы хотите сказать, что мои яйца — что-то вроде государственного секрета?

— Несомненно. Так что мы в любом случае огорчим империю, даже если вы позволите вас прооперировать.

Гурдже все продолжал думать, даже после поступления задержанного сигнала. Он свернул язык у себя во рту, нащупал крохотный комочек под мягкой тканью.

— А-а, хер с ним, — сказал он наконец. — Следите за игрой. Если я пойму, что точно проиграл, то постараюсь держаться как можно дольше… где-нибудь, где угодно. Когда все станет до конца ясно — спускайтесь и выхватывайте нас отсюда. И передайте мои извинения Контакту. Если же я сдамся… пусть так оно и будет. Посмотрим, как я буду себя чувствовать завтра.

— Хорошо, — ответил корабль.

Гурдже сидел, поглаживая бородку, и думал, что у него хотя бы есть выбор. Но если бы они не собирались похитить «секретные данные» и, возможно, вызвать этим дипломатический инцидент, оставался бы Контакт таким же снисходительным? Это не имело значения. Но в глубине души Гурдже знал, что после этого разговора утратил волю к победе.

У корабля были еще известия. Он получил сигнал от Хамлиса Амалк-нея — тот обещал вскорости отправить послание подлиннее, а пока сообщал только, что Ольц Хап добилась-таки выигрыша «полной сетью». Игрок Культуры наконец-то добился максимально возможного результата в стрикене. Молодая дама стала знаменитостью среди игроков Чиарка и Культуры. Хамлис уже поздравил ее от имени Гурдже, но полагал, что Гурдже и сам захочет сделать это. В конце машина желала ему успехов.

Гурдже выключил экран и откинулся к спинке. Некоторое время он смотрел в пустоту, не понимая, что ему нужно знать, или думать, или помнить, или даже кем быть. Он улыбнулся кривой печальная улыбкой.

Флер-Имсахо выплыл из-за его плеча:

— Жерно Гурдже, вы устали? Он повернулся к машине.

— Что? Да. Немного. — Гурдже встал и потянулся. — Вряд ли я смогу выспаться.

— Я так и думал. А не хотите ли прогуляться со мной?

— Что — смотреть на птичек? Нет, автономник, не думаю. Но все же спасибо.

— Вообще-то я имел в виду не наших пернатых друзей. По ночам я не всегда выбирался наблюдать за ними. Иногда я направлялся в другие части города — поначалу искал местных пернатых, а позднее потому, что… Ну, потому что.

Гурдже нахмурился.

— И зачем вы приглашаете меня с собой?

— Затем, что завтра мы, возможно, отбудем в спешке, а я подумал, что вы почти не видели города.

Гурдже махнул рукой.

— За показал мне достаточно.

— Вряд ли он показывал вам то, о чем думаю я. Тут есть на что посмотреть.

— Меня не интересуют достопримечательности, автономник.

— То, что хочу показать я, вас заинтересует.

— Думаете?

— Думаю. Полагаю, что знаю вас достаточно, чтобы утверждать это. Прошу вас, Жерно Гурдже. Клянусь, вам понравится. Прошу вас. Вы ведь сказали, что все равно не будете спать, да? Так что же вам терять?

Поля автономника имели обычный зеленовато-желтый цвет: спокойствие и контроль над собой. Голос машины звучал низко, серьезно.

Гурдже сощурился:

— Что это у вас на уме, автономник?

— Прошу вас присоединиться ко мне, Гурдже. — Автономник подлетел к носовой части модуля, Гурдже встал, наблюдая за ним, — тот остановился у дверей гостиной. — Прошу вас, Жерно Гурдже. Обещаю, вы не пожалеете.

Гурдже пожал плечами.

— Ну ладно, ладно. — Он покачал головой. — Пойдем, поиграем, — пробормотал он себе под нос.

Гурдже последовал за автономником в носовую часть модуля. Здесь размещался отсек с двумя антигравитационными велосипедами, подвесными устройствами и кое-каким другим оборудованием.

— Наденьте, пожалуйста, подвесное устройство. Я сейчас.

Автономник оставил Гурдже надевать антигравитационный ранец поверх шорт и рубашки и через несколько мгновений появился, неся длинный черный плащ с капюшоном.

— Пожалуйста, наденьте это.

Гурдже надел плащ поверх антиграва. Флер-Имсахо накинул ему на голову капюшон и привязал так, чтобы спрятать лицо Гурдже с боков — спереди его скрывала тень капюшона. Под плотным материалом устройства не было видно. Свет в отсеке потускнел и выключился, Гурдже услышал какой-то шорох наверху. Он поднял голову и увидел прямо над собой квадрат тускловатых звезд.

— Я буду управлять вашим подвесным устройством, если вы не против, — прошептал автономник.

Гурдже согласно кивнул.

Он быстро поднялся среди темноты, но затем не провалился вниз, как предполагал, а продолжал подъем, окруженный пахучим теплом ночного города. Плащ тихо развевался в потоках воздуха, а город внизу раскинулся морем огней и казался бесконечной долиной, полной рассеянного сияния. Автономник маленькой, неподвижной тенью летел у плеча.

Они пустились в путешествие над городом — пролетали над дорогами и реками, огромными зданиями и куполами, лентами огней и башнями света, одеялами тумана, плывущего над темнотой и над огнями, вздымающимися строениями, в которых горели отражения и мерцали светлые точки, над подрагивающими темными водоемами, широкими темными парками с травой и деревьями. Наконец начался спуск.

Приземлились они в той части города, где было сравнительно мало огней, и оказались между двумя зданиями без окон. Ноги Гурдже коснулись земляной тропинки.

— Прошу прощения, — сказал автономник и подлетел под капюшон, забравшись ближе к левому уху Гурдже. — Идите сюда, — прошептал он.

Гурдже пошел по тропинке. Вскоре он споткнулся обо что-то мягкое и, еще до того, как перевернул предмет, понял, что перед ним — чье-то тело. Он присмотрелся к шевелящейся груде тряпья. Человек съежился под драными одеялами, положив голову на грязный мешок. Определить пол этого существа было невозможно — тряпье не давало никакого ключа.

— Ш-ш-ш, — предупредил автономник, когда Гурдже собрался было заговорить. — Это один из тех бродяг, о которых говорил Пекил. Один из тех, кого согнали с земли. Он отчасти пахнет перегаром, а отчасти самим собой.

И только теперь до носа Гурдже дошла вонь, поднимавшаяся от спящего азадианца. Гурдже чуть не вырвало.

— Оставьте его, — сказал Флер-Имсахо.

Они вышли из проулка. Гурдже перешагнул через двух других спящих. Улица, на которой они оказались, была погружена в полумрак, и на ней сильно пахло — видимо, пищей, решил Гурдже. По улице шли несколько человек.

— Ссутультесь немного, — сказал автономник. — Тогда вы в плаще сойдете за ученика-минанца. Только не откидывайте капюшон и не распрямляйте спину.

Гурдже сделал, как ему велели.

Он шел по улице под тусклым мерцающим светом редких одноцветных уличных фонарей. Еще одна груда тряпья у стены — видимо, очередной пьяница. Между ног верховника была лужа крови; еще одна темная, засохшая струя тянулась от головы. Гурдже остановился.

— Не стоит, — послышался тихий голос. — Он умирает. Наверно, подрался с кем-то. Полиция сюда заглядывает нечасто. А уж врачей тут вообще не вызывают. Видимо, его ограбили, так что им пришлось бы платить за лечение самим.

Гурдже оглянулся, но поблизости никого не было. Веки верховника чуть дрогнули, словно он пытался их поднять.

Потом дрожь прекратилась.

— Ну, вот и все, — тихо сказал Флер-Имсахо. Гурдже пошел дальше. Откуда-то с верхних этажей мрачного дома на дальнем конце улицы до него донеслись крики.

— Верховник лупит свою женщину. Знаете, здесь тысячелетиями считали, что женщины не оказывают никакого влияния на наследственность вынашиваемых ими детей. Но вот уже пятьсот лет им известно, что все наоборот. Вирус, аналог ДНК, изменяет гены женщины, в которую он проник. Тем не менее по закону женщина считается просто собственностью. Если верховник убьет женщину, то получит всего год каторги. Если женщина убьет верховника, ее будут медленно замучивать до смерти несколько дней. Смерть под воздействием химикатов считается одной из самых страшных. Не останавливайтесь.

В этом месте улицу пересекала другая, более оживленная. На углу стоял азадианец и кричал что-то на диалекте, незнакомом Гурдже.

— Он продает билеты на казнь, — сказал автономник. Гурдже поднял брови, чуть повернул голову.

— Я серьезно.

И однако Гурдже недоверчиво покачал головой.

Посреди улицы стояла толпа людей. Транспорт (примерно половина — автомобили, остальные — рикши) был вынужден объезжать ее. Гурдже подошел, думая, что благодаря высокому росту все увидит, но обнаружил, что люди расступаются перед ним, пропускают его ближе к центру толпы.

Несколько молодых верховников били старика-мужчину, лежащего на земле. На верховниках была какая-то странная форма, хотя Гурдже и догадался, что форма эта неофициальная. Они пинали старика с холодной яростью, словно это избиение было неким выступлением в конкурсе номеров боли и оценку им ставили не только за грубое мучительство и травмы, но и за артистизм.

— Если вы думаете, что это постановка, — прошептал Флер-Имсахо, — то ошибаетесь. И люди эти ничего не платят за зрелище. Старика действительно бьют, может, просто ради удовольствия, а люди предпочитают смотреть, а не вмешиваться.

Слушая автономника, Гурдже понял, что понемногу оказался в центре толпы. Два молодых верховника посмотрели на него.

Гурдже отстраненно подумал: что будет теперь? Два верховника закричали на него, потом повернулись и стали указывать на него другим. Их было шестеро. Все они стояли, не обращая внимания на стонущего старика позади них, и внимательно смотрели на Гурдже. Один из них, самый высокий, отвязал что-то от своих узких штанов с металлическими нашлепками и извлек оттуда полудряблую вагину в вывернутом положении. Широко улыбнувшись, он сначала протянул вагину Гурдже, потом повернулся и помахал ею перед толпой.

Ничего больше. Молодые одинаково одетые верховники некоторое время улыбались, глядя на собравшихся, а потом просто пошли прочь. Каждый, словно ненароком, наступил на голову скрюченному старику, лежащему на земле.

Толпа стала расходиться. Старик, весь в крови, валялся на дороге. Из разорванного рукава его куртки торчал серебристо-серый обломок кости, а вокруг головы на мостовой валялись выбитые зубы. Одна нога была странно вывернута — стопой наружу.

Старик застонал. Гурдже бросился вперед, склоняясь над ним.

— Не касайтесь его!

Гурдже наткнулся на голос автономника, как на каменную стену.

— Если кто-нибудь из этих людей увидит ваши руки или лицо — вы покойник. У вас другой цвет, Гурдже. Послушайте меня. По мере истощения генов каждый год все еще рождаются несколько сот темнокожих детей. По закону их следует удушить, а тела за вознаграждение доставить в Евгенический совет, но кое-кто все же рискует головой и воспитывает таких детей, выбеливая им кожу по мере взросления. Если кто-нибудь решит, что вы — один из них, да еще в плаще ученика, с вас живьем сдерут кожу.

Гурдже отошел от старика, опустил голову и побрел дальше по дороге.

Автономник указал ему на проституток — в основном женщин, которые отдавались верховникам за плату: на несколько минут, несколько часов или на всю ночь. Опять пошли темные улицы; автономник рассказывал, что в некоторых районах города есть верховники, которые потеряли конечности, но не могут себе позволить прививку рук или ног, ампутированных у преступников. Эти верховники продают свои тела мужчинам.

Гурдже видел много калек, сидевших на углах улиц. Они продавали всякие безделушки, играли на скрипучих, визгливых инструментах или просто побирались. Некоторые были слепыми, другие — безрукими, третьи — безногими. Гурдже смотрел на этих инвалидов, и у него кружилась голова. Ему казалось, что грязная улица под ним дыбится и накреняется. На несколько мгновений ему представилось, будто город, планета, вся империя вращаются вокруг него, став безумным вихрем чудовищ, явившихся из ночных кошмаров, созвездием страдания и боли, сатанинской пляской агонии и уродства.

Они шли мимо кричащих витрин с выставленным в них ярким, цветастым хламом, мимо аптек и винных магазинов, мимо лавок, где продавались религиозные принадлежности, книги, артефакты и всякая всячина, мимо киосков, предлагавших билеты на казни, ампутации, пытки и постановочные изнасилования (в основном из-за проигранных партий в азад), мимо лотков с лотерейными билетами, рекламками борделей и непатентованными лекарствами. По улице проехал автомобиль, набитый полицейскими, — ночной патруль. Некоторые из лоточников бросились в темные переулки, в нескольких киосках резко опустились ставни, но стоило машине уехать, как ставни снова поднялись.

В скверике они увидели верховника с двумя чумазыми мужчинами и одной женщиной — все трое на длинных поводках. Верховник заставлял их показывать всякие трюки, но у тех ничего не получалось. Вокруг стояла толпа и хохотала, глядя на эти кривляния. Автономник сообщил Гурдже, что эта троица — наверняка чокнутые, но лечение в сумасшедшем доме некому оплатить, а потому их лишили гражданства и продали этому верховнику. Оба некоторое время смотрели, как жалкие, грязные существа пытаются залезть на уличный столб или построиться в пирамиду, потом Гурдже отвернулся. Автономник сообщил ему, что один из десяти встреченных ими здесь раз в жизни лечился от душевной болезни. Пропорция была выше для мужчин, чем для верховников, а еще выше — для женщин. И один из десяти азадианцев пытался совершить самоубийство, что было запрещено законом.

Флер-Имсахо свернул к больнице. Обычная больница, сообщил он, типичная для города, как и весь этот район. Больница существовала за счет пожертвований, и многие из работавших там не получали ничего за свой труд. Автономник сказал Гурдже, что его примут за ученика, пришедшего навестить кого-то из своих, но персонал в любом случае слишком занят, чтобы останавливать и допрашивать всех посетителей. Гурдже шел по больнице, как во сне.

Он видел там, как и на улицах, людей без рук и ног, или с необычным цветом кожи, или покрытых струпьями и шрамами. Некоторые были худы, как щепка, — серая кожа, натянутая на кости. Другие лежали, хватая ртом воздух, третьих шумно рвало за тонкими ширмами, четвертые стонали, хныкали или кричали. Он видел людей в крови, ждущих своей очереди, людей, сложившихся пополам и харкающих кровью в маленькие чаши. Другие лежали, связанные, на металлических койках и яростно мотали головой, с их губ, пенясь, капала слюна.

Повсюду здесь были больные. Кровати, койки, матрасы стояли и лежали вплотную друг к другу, и всюду висел гнилостный запах плоти и резкий запах дезинфекции. Еще воняло испражнениями.

Эта была самая ординарная ночь, сообщил автономник. Больница была забита пациентами чуть больше обычного, потому что после славных побед недавно вернулись несколько кораблей с ранеными солдатами империи. Кроме того, накануне выплачивали жалованье, на следующий день можно было не работать, и многие по обычаю напивались и устраивали драки. После этого машина принялась сыпать цифрами — уровень детской смертности и ожидаемая продолжительность жизни, соотношение полов, типы болезней и их преобладание в различных слоях общества, средние доходы, количество безработных, среднедушевой доход в том или ином регионе, налог на рождение и на смерть, наказание за аборты и незаконные рождения; машина рассказывала о законах, регулирующих совокупления, о благотворительных взносах, о религиозных организациях, устраивающих бесплатные кухни, ночлежки и клиники первой помощи. Автономник был кладезем данных, и Гурдже казалось, что эта информация не оседает у него в голове. Он просто двигался по больнице — несколько часов, как казалось ему, — потом увидел дверь и вышел наружу.

Он стоял в маленьком садике с тыльной стороны больницы, огороженном со всех сторон, темном, пыльном, заброшенном. На серую траву и растрескавшиеся камни брусчатки проливался желтый свет из мрачных окон. Автономник сказал, что хотел бы еще многое показать: Гурдже должен увидеть место, где спят бездомные, а еще можно добыть пропуск на посещение тюрьмы…

— Я хочу назад. Немедленно! — прокричал Гурдже, сбрасывая с головы капюшон.

— Хорошо, — сказал автономник, накидывая капюшон обратно.

Они взлетели, долгое время двигались по прямой, а потом взяли курс на отель и модуль. Автономник молчал.

Гурдже тоже помалкивал, смотря на обширную галактику огней — город, над которым они летели.

Наконец дверь в крыше модуля открылась перед ними, пропустила их внутрь, а когда закрылась снова, внутри зажегся свет. Гурдже немного постоял, пока автономник снимал с него плащ и антигравитационную систему. Когда она соскользнула с плеч, у него возникло странное ощущение наготы.

— Я бы хотел показать еще только одно, — сказал автономник, двигаясь по коридору модуля к гостиной.

Гурдже последовал за ним.

Флер-Имсахо подлетел к центру помещения. Включился экран, и на нем возникла сцена совокупления верховника с мужчиной. Била по ушам музыка; все происходило в помещении, обитом бархатом, с подушками и тяжелыми портьерами.

— Этот канал называется «Имперский избранный», — сказал автономник. — Уровень первый, несложная шифровка.

На экране возникла новая сцена, потом еще одна, и еще — показывали разнообразные соития, от одиночной мастурбации до совокупления представителей всех трех полов.

— Доступ к программам ограничен, — сказал автономник. — Посторонним их не показывают. Однако на рынке, выложив деньги, можно приобрести дешифратор. А теперь посмотрим немного каналы второго уровня. Эти — только для чиновников, военных, жрецов и крупных коммерсантов.

Экран ненадолго потускнел от затопившей его цветовой радуги, потом снова прояснился, и на нем появились несколько азадианцев, голых или почти голых. И опять упор был на секс, но тут уже присутствовал и другой элемент. На многих были странные, неудобные на вид одеяния, некоторые были связаны — их избивали, третьи отдавались в нелепых позах. Азадианки в форме помыкали верховниками и мужчинами. На некоторых Гурдже различил офицерскую форму Имперского военного флота. Другие носили разновидность обычной формы. Некоторые верховники были одеты в мужскую одежду, некоторые — в женские платья. Верховников заставляли есть свои или чужие экскременты, пить мочу. Масса других пангуманоидных видов, казалось, особенно ценилась именно за эту способность. Рты и анусы, животные и инопланетяне охаживались азадианцами — мужчинами и верховниками. Инопланетян и животных принуждали к совокуплению с особями различных полов, разные предметы (одни бытовые, другие — изготовленные специально) использовались как фаллические орудия. В каждой из сцен был элемент, как решил Гурдже, подчинения.

Его ничуть не удивляло, что империя предпочитала скрывать программы, показываемые на первом уровне. Люди, которые так серьезно относились к чинам, протоколу, форме, по вполне понятным причинам не обнародовали такие вещи, какими бы безобидными те ни казались. Со вторым уровнем дело обстояло иначе. Гурдже решил, что этот уровень слегка намекает на игру, и мог понять их смущение в связи с этим. Было понятно, что удовольствие на уровне два было не удовольствием от чужого наслаждения и проецирования его на себя. Здесь оно достигалось от зрелища человеческого унижения: одни были жертвами, другие наслаждались за их счет. Уровень один был отдан сексу; второй — тому, что интересовало империю явно больше, хотя и от первого она никак не могла отказаться.

— А теперь уровень три, — сказал автономник.

Гурдже смотрел на экран.

Флер-Имсахо смотрел на Гурдже.

Глаза человека сверкали в свете экрана, неиспользованные фотоны отражались от радужки. Поначалу зрачки его расширились, потом сузились, превратились в точки. Автономник ждал, когда эти большие неподвижные глаза наполнятся влагой, когда крохотные мышцы вокруг глаз автоматически опустят веки, когда человек затрясет головой и отвернется. Но ничего этого не случилось. Экран притягивал к себе взгляд человека, словно бесконечно легкие частицы света с экрана отражались от стен, заставляя смотрящего подвинуться вперед и, слегка покачиваясь, держаться, перед тем как упасть. А пока человек впился в мигающий экран, похожий на замершую луну.

Крики эхом отдавались в комнате, отражались от формокресел и диванов, от низких столиков — крики верховников, мужчин, женщин, детей. Иногда они быстро смолкали, но обычно продолжались довольно долго. Каждый инструмент и каждая часть пытаемых издавали собственный звук: кровь, ножи, кости, лазеры, плоть, пилы, химикалии, пиявки, плотоядные черви, вибропистолеты, даже фаллосы, пальцы и когти — все они производили особые, хорошо различимые шумы, контрапункты к теме криков.

В финальной сцене, которую увидел Гурдже, участвовали преступник-психопат мужского пола, которому ввели большую дозу сексуальных гормонов и галлюциногенов, нож и готовая родить женщина, названная врагом государства.

Глаза Гурдже закрылись. Руки устремились к ушам. Голова опустилась.

— Хватит, — пробормотал он.

Флер-Имсахо выключил изображение. Гурдже откинулся назад на каблуках, словно его действительно притягивал горящий экран, создавая искусственную гравитацию: теперь она потеряла силу, и человек чуть не потерял равновесие.

— Это прямая трансляция, Жерно Гурдже. Это происходит сейчас. В эти минуты. Глубоко в подвалах тюрьмы или казарм полиции.

Гурдже поднял взгляд на почерневший экран, глаза его по-прежнему были расширенными, неподвижными, но сухими. Он смотрел, покачиваясь назад-вперед, глубоко дыша. На лбу у человека виднелись капельки пота, его трясло.

— Третий уровень только для правящей элиты. Шифровка такая же надежная, как у стратегических военных сообщений. Думаю, понятно почему… И это не какая-то особая ночь, Гурдже. Не фестиваль садоэротики. Такое здесь каждый вечер… Вообще всего этого гораздо больше, но вы видели представительную выборку.

Гурдже кивнул. Во рту стояла сушь. Он с трудом сделал глотательное движение, несколько раз глубоко вздохнул, потер бородку и открыл рот, собираясь заговорить, но автономник опередил его.

— И еще кое-что. То, что от вас утаили. Я сам не знал до вчерашнего вечера, пока корабль не сказал. После игры с Рамом ваши противники пользовались различными стимуляторами. Как минимум амфетаминами, воздействующими на кору головного мозга, но у них есть и куда более действенные наркотики, которыми они тоже пользуются. Их вводят подкожно или принимают с пищей: у азадианцев нет генно-закрепленных желез для выработки таких веществ. У большинства из тех, с кем вы играли, в крови было гораздо больше «химии», чем у вас.

Автономник издал звук, похожий на вздох. Человек все глядел и глядел на мертвый экран.

— Вот так вот, — сказал автономник. — Мне жаль, если вас расстроило то, что я показал, Жерно Гурдже. Но я не хотел, чтобы вы покинули эту планету с мыслью, что империя — это кучка почтенных игроков, внушительные здания и несколько прославленных ночных клубов. То, что вы видели сегодня, это тоже империя. А между двумя этими крайностями — много всего, чего я не могу вам показать. Все горести, достающиеся на долю бедняков и даже сравнительно зажиточных, происходят оттого, что они живут в обществе, в котором человек не свободен делать то, что хочет. Вы тут увидите журналиста, который не может опубликовать известную ему правду, доктора, который не может облегчить страдания больного, потому что тот принадлежит не к тому полу… и ежедневно — миллион вещей, не столь впечатляющих, не столь жестоких, как я вам показал, но все это — часть системы и ее последствия. Корабль вам сказал, что криминальная система не признает существования невиновных. А по-моему, признает. Она признает невинность ребенка, и вы видели, что с этой невинностью делают. Она в некотором роде даже признает «святость» тела… но только чтобы осквернить его. Повторяю, Гурдже, все сводится к обладанию, владению. Речь идет о «брать» и «иметь». — Флер-Имсахо прервался, потом подлетел совсем вплотную к Гурдже. — Прошу прощения, но я опять читаю проповеди, да? Недостатки молодости. Продержал вас допоздна. Может, теперь вы готовы немного поспать — такая длинная была ночь, да? Я вас покидаю. — Он развернулся и полетел прочь, но остановился возле двери. — Доброй ночи. Гурдже откашлялся.

— Доброй ночи, — сказал он, отрывая наконец взгляд от темного экрана.

Автономник нырнул вниз и исчез.

Гурдже сел в формокресло. Некоторое время он смотрел на свои ноги, потом поднялся и вышел из модуля в висячий сад. Занимался рассвет. Город казался каким-то вымытым и холодным. Слабо блестели тысячи огоньков — их яркость растворялась в спокойной голубизне бесконечного неба. Охранник на лестнице кашлянул и слегка топнул ногой — Гурдже не видел его, только слышал.

Он вернулся в модуль и лег на кровать. Так он и лежал, не закрывая глаз, потом закрыл и повернулся на бок, стараясь уснуть. Это ему не удалось, не получилось и выделить гормон, который усыпил бы его.

Наконец он поднялся и вернулся гостиную, где был экран, попросил модуль войти в игровой канал и долго сидел, изучая свою игру с Бермойей. Он сидел молча и неподвижно, без единой молекулы секретированных стимуляторов в крови.

Около конференц-центра стояла тюремная выездная амбулатория. Гурдже вышел из летательного аппарата и прошел прямо в игровой зал. Пекилу, чтобы не отстать, пришлось бежать. Верховник не понимал, что такое с инопланетянином, — тот отказывался говорить на пути из отеля в конференц-центр, тогда как люди в его положении обычно очень разговорчивы. И почему-то он вовсе не казался испуганным, хотя Пекил и не понимал, как такое возможно. Не изучи Пекил достаточно хорошо этого неловкого, довольно простодушного инопланетянина, он подумал бы, что бледное, бородатое, заостренное лицо Гурдже искажено гневом.

Ло Принест Бермойя сидел рядом с Доской начал. Гурдже зашел на саму доску, поскреб бородку длинным пальцем и передвинул две фигуры. Бермойя сам делал свои ходы, но потом, когда игра распространилась на всю доску (инопланетянин пытался выкарабкаться из своего безнадежного положения), большинство ходов за судью стали делать ассистенты. Инопланетянин оставался на доске, делая собственные ходы, стремительно перемещаясь туда-сюда, как гигантское темное насекомое.

Бермойя не понимал, чего добивается инопланетянин. Его игра, казалось, была лишена цели, он либо делал глупые ошибки, либо приносил бессмысленные жертвы. Бермойя добил часть разрозненных сил соперника. Прошло какое-то время, и ему показалось, что у его противника должен быть план, но в таком случае уж больно неопределенный. Может, этот самец-инопланетянин просто пытается хоть немного спасти лицо, пока он все еще самец.

Кто знает, какими странными принципами руководствовался в своем поведении инопланетянин в такой момент? Он продолжал делать свои ходы — неясные, нечитаемые. Сделали перерыв на ланч. Потом игра возобновилась.

После перерыва Бермойя не вернулся на свое сиденье — он встал рядом с доской, пытаясь понять, какому сомнительному, неуловимому плану следует инопланетянин. Это напоминало игру с призраком, словно они играли на разных досках. Бермойе казалось, что он вообще утратил способность следовать за ходом мысли инопланетянина, чьи фигуры продолжали ускользать от судьи, двигаясь так, словно противник предугадывал ходы судьи еще до того, как он начинал их обдумывать.

Что случилось с инопланетянином? Вчера он играл совсем по-другому. Неужели он и в самом деле получал помощь извне? Бермойя внезапно почувствовал, что потеет. С какой стати? Он все еще значительно опережал противника, все еще был нацелен на победу, но почему-то вдруг начал потеть. Он говорил себе, что беспокоиться не о чем, что это побочный эффект концентраторов внимания, принятых за ланчем.

Бермойя сделал несколько ходов, призванных все прояснить, выявить реальные планы инопланетянина, если только у него были планы. Безрезультатно. Бермойя сделал более решительные пробные шаги. Гурдже немедленно атаковал.

Бермойя сотню лет провел, изучая азад и играя в него, и пятьдесят лет заседал в судах разных уровней. Он видел немало вспышек со стороны только что приговоренных преступников и наблюдал игры (а иногда даже участвовал в них), в которых совершались абсолютно неожиданные и яростные ходы. Но следующие несколько ходов инопланетянина несли в себе гораздо больше варварства и безумия, чем доводилось видеть Бермойе — в игре и вне игры. Не будь у него судейского опыта, он наверняка был бы потрясен.

Эти несколько ходов были как серия ударов в живот — в них содержалась вся яростная энергия, какую изредка демонстрировали лучшие из числа молодежи, но при этом упорядоченная, синхронизированная, направленная и высвобожденная, со стилем и дикой грацией, не доступными никакому новичку. При первом ходе Бермойя увидел, в чем может заключаться план противника. При следующем он проникся всем великолепием этого плана. После третьего он понял, что игра может затянуться до завтра, когда инопланетянин все же будет наконец побежден. Еще один ход, и Бермойя понял, что его собственная позиция вовсе не такая неуязвимая, как казалось… Еще два — и Бермойя увидел, что ему еще предстоит много работы, а потом стало ясно, что, возможно, все закончится в этот день.

Бермойя снова сам делал свои ходы, прибегая ко всем хитростям и стратагемам, освоенным за сто лет практики, — замаскированная фигура-наблюдатель, финт внутри финта с использованием атакующих фигур и карт, преждевременное использование элементов Доски становления, заболачивание территории с помощью комбинации Воды и Земли… но ничто не помогало.

Он встал перед самым перерывом, в конце дневной сессии, и посмотрел на инопланетянина. В зале царила тишина. Инопланетянин-самец стоял в центре доски, безразлично взирая на какую-то второстепенную фигуру и потирая волосы на лице. Вид у него был спокойный, безмятежный.

Бермойя оценил собственное положение. Он был разгромлен, ничего сделать теперь было не возможно. Положение непоправимо. Все вместе напоминало плохо подготовленное, изначально проигранное дело или на две трети испорченное оборудование — проще выкинуть, чем пытаться запустить.

Но Бермойя уже не мог пытаться что-то запустить сначала. Теперь его отвезут в больницу и выхолостят. Он потеряет принадлежность, делавшую его тем, чем он был, и ему никогда не позволят вернуть утраченное — никогда. Никогда.

Бермойя не слышал людей в зале. Он и не видел их, как не видел доски у себя под ногами. Видел он только самца-инопланетянина — тот стоял, высокий, насекомообразный, остролицый, угловатый, и скреб лицо длинным темным пальцем, под чуть выступающим ногтем которого кожа была светлее.

Почему он выглядит таким спокойным? Бермойя подавил желание закричать. Из его груди вырвался тяжелый вздох. Он подумал о том, какой близкой казалась победа еще утром, как он был воодушевлен тем, что не только отправится на Огненную планету для игры в финале, но и окажет немалую услугу Имперской канцелярии. Теперь он думал, что канцелярия, видимо, учитывала возможность такого поворота и хотела унизить его и уничтожить (по неизвестной ему причине — ведь он всегда был верноподданным и честным работником. Ошибка. Нет, это явно ошибка…).

«Но почему теперь? — подумал он. — Почему теперь?»

Почему именно в это время, почему именно так, на этой ставке? Почему они хотели, чтобы он сделал это, предложил эту ставку теперь, когда в нем было семя младенца? Почему?

Инопланетянин тер свое волосатое лицо, складывал трубочкой свои странные губы, внимательно разглядывая какое-то поле на доске. Бермойя на нетвердых ногах направился к нему, не замечая препятствий по пути, наступая на биотехи и другие фигуры, сминая насыпи.

Человек посмотрел на него, словно видел в первый раз. Бермойя замер. Он заглянул в глаза инопланетянина.

И не увидел ничего. Ни жалости, ни сострадания, ни тени доброты или раскаяния. Судья смотрел в эти глаза, и поначалу ему припомнилось выражение, виденное им порой в глазах преступников, когда их приговаривали к быстрой смерти. Это было выражение безразличия — не отчаяния, не ненависти, но чего-то более равнодушного и ужасающего, чем то и другое. Выражение смирения, прощания со всякой надеждой — флаг, поднятый душой, которой уже все равно.

И хотя в этот миг просветления Бермойя сперва вспомнил приговоренного к смерти преступника, судья тут же понял, что тут другое. А что именно — он не знал. И возможно, никто не мог узнать.

Но потом Бермойя догадался. И внезапно, впервые в жизни, он понял, что означало для осужденных заглянуть в его глаза.

Он упал. Сначала на колени, ударившись о доску, сметая возвышенности, потом — вперед, лицом вниз. Глаза его оказались вровень с доской и впервые увидели ее в таком ракурсе. Бермойя смежил веки.

К нему подошли судья с помощниками и мягко подняли, санитары пристегнули его, тихо рыдающего, к носилкам и понесли из здания к тюремной санитарной машине.

Пекил стоял как ошарашенный. Он не думал, что ему когда-нибудь доведется увидеть имперского судью в таком жалком виде. Да еще на глазах у инопланетянина! Пекилу пришлось бегом догонять высокого человека, который выходил из зала таким же быстрым шагом, каким пришел, не обращая внимания на свист и выкрики с галерей вокруг него. Они успели сесть в летательный аппарат до того, как их окружила пресса, и немедленно поспешили прочь.

Пекил вдруг понял, что за все время их пребывания в зале Гурдже не произнес ни слова.

Флер-Имсахо наблюдал за человеком. Машина ожидала более сильной реакции, но человек ничего не делал — только сидел перед экраном, просматривая все сыгранные им после прибытия партии. Говорить он не желал.

Теперь ему предстояло отправиться на Эхронедал в числе ста двадцати победителей одиночного четвертьфинала. Как это и было принято после жестоких физических опций, семья искалеченного теперь Бермойи подала от его имени в отставку. Не переставив ни одной фигуры на двух оставшихся больших досках, Гурдже выиграл матч и место на Огненной планете.

После игры против Бермойи оставалось около двадцати дней до отбытия императорского флота в двенадцатидневный вояж на Эхронедал. Гурдже пригласили провести несколько дней в имении Хамина, ректора правящего колледжа Кандсев и наставника императора. Флер-Имсахо советовал отвергнуть приглашение, но Гурдже принял его. Они должны были отправиться туда на следующий день — до острова во внутреннем море, где располагалось имение, было несколько сот километров.

Гурдже проявлял нездоровый и, на взгляд автономника, даже извращенный интерес к тому, что о нем говорили новостные и пресс-агентства. Он, казалось, наслаждался клеветой и оскорблениями, которые ушатами выплескивали на него после победы над Бермойей. Иногда он улыбался, читая или слушая то, что о нем говорят, особенно когда дикторы (с потрясением и трепетом) сообщали о том, что стараниями инопланетянина Гурдже проделали с Ло Принестом Бермойей — мягким, снисходительным судьей, имевшим пять жен и двух мужей, хотя и бездетным.

Гурдже, кроме того, начал смотреть каналы, где показывали, как имперские войска побеждают дикарей и неверных, цивилизуя дальние части империи. Модуль по просьбе Гурдже декодировал военные передачи высоких уровней, которые, похоже, были рассчитаны на конкуренцию с развлекательными каналами двора, еще лучше зашифрованными.

В передачах военного ведомства показывали сцены казни и пыток инопланетян. Иногда передавали, как взрывают здания и сжигают произведения искусства непокорных или мятежных видов. Такие вещи крайне редко демонстрировались по стандартным новостным каналам хотя бы потому, что инопланетяне в них традиционно изображались нецивилизованными монстрами, недоразвитыми идиотами или жадными предателями-недочеловеками, неспособными породить высокое искусство и подлинную цивилизацию. Порой показывали, как азадианцы-мужчины (но никогда верховники) насиловали дикарей, если к тому располагала анатомия.

Флер-Имсахо расстроился, видя, что Гурдже с интересом смотрит такие вещи, в особенности еще и потому, что сам показал ему эти зашифрованные программы; оставалось только утешаться, что они не заводят его сексуально. Гурдже не западал на них, как это случалось, насколько знал автономник, с азадианцами. Он просто смотрел, запоминал, потом переключался на что-нибудь другое.

Большую часть времени Гурдже по-прежнему изучал игры. Но закодированные передачи и плохие отзывы о нем в прессе снова и снова, как наркотик, влекли его.

— Но я не люблю кольца.

— Вопрос не в том, любите вы их или нет, Жерно Гурдже. Отправившись в имение Хамина, вы будете за пределами модуля. Скорее всего, я не всегда смогу быть рядом. К тому же я не специалист по токсикологии. Вы будете есть их еду и пить их напитки, а здесь есть весьма умелые химики и астробиологи. Но если у вас на каждой руке будет по этой штуке — лучше на указательном пальце, — то вы защищены от отравления. Если чувствуете одиночный укол, это означает нелетальное вещество, например галлюциноген. Три укола — значит, кто-то решил разделаться с вами.

— А два укола?

— Не знаю. Может, просто какое-нибудь расстройство. Ну как, наденете?

— Они даже не моего размера.

— А саван будет вашего?

— Они меня щекочут.

— Пускай, но они действуют.

— А как насчет волшебных амулетов, которые отводят пули?

— Вы серьезно? Я хочу сказать, если вы серьезно, то у нас на борту есть противоударный щит на пассивных сенсорах в виде кулона. Правда, они могут применить лазерники…

Гурдже взмахнул рукой (с кольцом на пальце).

— Забудем об этом. — Он снова сел и включил военный канал со сценами казней.

Автономник обнаружил, что ему трудно говорить с человеком, — тот его не слушал. Машина попыталась объяснить, что, несмотря на все ужасы, увиденные им в городе и на экране, вмешательство Культуры принесло бы больше вреда, чем блага. Машина старалась внушить, что Контакт (а фактически вся Культура) похож на Гурдже — стоит, одетый в плащ, и смотрит, не в силах помочь калеке на мостовой, что они должны сохранять маскировку и ждать подходящего момента… Но либо доводы машины не доходили до человека, либо мысли его были заняты другим: он не отвечал и не вступал ни в какие дискуссии.

Флер-Имсахо в эти дни почти не покидал модуля. Он оставался с человеком и беспокоился за него.

— Мистер Гурдже, рад с вами познакомиться. — Старый верховник протянул руку, Гурдже пожал ее. — Надеюсь, вы хорошо долетели?

— Да, мы хорошо долетели, — сказал Гурдже.

Оба стояли на крыше невысокого здания, окруженного роскошной зеленой растительностью: оно выходило на спокойные воды внутреннего моря. Дом тонул в цветущей зелени, только на крыше не было никаких деревьев. Рядом со зданием находились загоны с ездовыми животными, а от разных этажей дома отходили длинные широкие мостки: изящные и хрупкие, они парили над тенистым лесом, над тесно стоящими стволами деревьев и вели к золотому берегу, беседкам и пляжным домикам. В небесах огромные освещенные солнцем облака, отбрасывая блики, громоздились над далеким материком.

— Вы говорите «мы», — заметил Хамин, когда они шли по крыше; мужчины позади них несли багаж Гурдже.

— Автономник Флер-Имсахо и я, — сказал Гурдже, кивая на объемистую гудящую машину у своего плеча.

— Ах да. — Старый верховник рассмеялся, на его лысой голове заиграли зайчики от двух солнц. — Машина, которая, по мнению многих, помогала вам так хорошо играть.

Они спустились на длинный балкон, уставленный множеством столов; здесь Хамин представил Гурдже (и автономника) гостям, в основном верховникам и нескольким изящным азадианкам. Из них Гурдже знал только одного: улыбающийся Ло Шав Олос поставил бокал и поднялся со своего стула, чтобы пожать ему руку.

— Мистер Гурдже, рад снова вас видеть. Удача не отвернулась от вас, а мастерство возросло. Выдающиеся достижения. Поздравляю еще раз. — Взгляд верховника скользнул по кольцам на пальцах Гурдже.

— Спасибо. Но я предпочел бы не добиваться успеха такой ценой.

— В самом деле. Вы не перестаете нас удивлять, мистер Гурдже.

— Не сомневаюсь, что еще удивлю вас.

— Вы слишком скромны. — Олос улыбнулся и сел. Гурдже отказался от предложения пойти в выделенную ему комнату и освежиться — он и без того чувствовал себя абсолютно свежим. Он сел за один столик с Хамином, еще кем-то из директоров Кандсева и официальными лицами двора. Подали охлажденные вина и закуски. Флер-Имсахо расположился на полу у ног Гурдже и почти не гудел. Новые кольца Гурдже, казалось, ничуть не возражали — ничего вреднее алкоголя подано не было.

Гости старались избегать разговоров о последней игре Гурдже. Все произносили его имя правильно. Директора колледжа поинтересовались его уникальным игровым стилем. Гурдже ответил, как мог. Придворные вежливо спросили о его родном мире, и он наплел какой-то ерунды о жизни на планете. Спросили его и про Флер-Имсахо. Гурдже ожидал, что ответит сама машина, но та молчала, и тогда он сказал им правду. Машина, согласно понятиям Культуры, была физическим лицом. Она могла поступать, как ей нравится, и не принадлежала ему.

Одна высокая, поразительно красивая азадианка, спутница Ло Шав Олоса, пересела за их столик и спросила у автономника, играет его хозяин, следуя логике, или нет.

Тот ответил (с усталостью в голосе, которую, как подозревал Гурдже, мог различить только он), что Гурдже — не его хозяин, что, по его мнению, Гурдже играет более логически, чем сам автономник, но в любом случае он, Флер-Имсахо, почти не разбирается в азаде.

Все сочли это весьма забавным.

После этого встал Хамин и заявил, что его желудок, имея более двух с половиной столетий опыта, может точнее часов любого слуги сказать, что приближается время обеда. Присутствующие рассмеялись и начали постепенно расходиться с длинного балкона. Хамин лично проводил Гурдже в его комнату и сказал, что слуга сообщит, когда будет подан обед.

— Интересно, зачем они пригласили вас сюда, — сказал Флер-Имсахо, быстро распаковывая чемоданы, пока Гурдже смотрел из окна на неподвижные деревья и спокойное море.

— Может, они хотят принять меня на имперскую службу. Что скажете об этом, автономник? Из меня выйдет хороший генерал?

— Это все не смешно, Жерно Гурдже. — Автономник перешел на марейн. — И не забывайте, сумбур бурсум, что нас прослушивают, чепуха пучеха.

Гурдже озабоченно посмотрел на машину и сказал на эаском:

— Силы небесные, автономник, у вас что, развивается дефект речи?

— Гурдже… — прошипел автономник, доставая одежду, которую в империи считали необходимым надевать за обедом.

Гурдже с улыбкой отвернулся.

— Может, они просто хотят меня убить.

— Интересно, понадобится им моя помощь? Гурдже рассмеялся и подошел к кровати, на которой автономник разложил официальные одеяния.

— Все будет в порядке.

— Это вы так говорите. Но здесь мы даже не под защитой модуля. Я уж не говорю ни о чем другом. Хотя… давайте не будем беспокоиться.

Гурдже взял часть одеяния и приложил к себе, держа под подбородком, затем посмотрел вниз.

— А я совсем ни о чем не беспокоюсь. Автономник сердито закричал на него:

— Ах, Жерно Гурдже! Сколько раз вам повторять? Красное и зеленое вместе не носят вот так.

— Вы любите музыку, мистер Гурдже? — спросил Хамин, наклоняясь к гостю.

Гурдже кивнул:

— Немного музыки не повредит.

Хамин откинулся к спинке стула, явно довольный ответом. Они сидели в висячем саду на крыше, куда поднялись после обеда — долгой и сложной церемонии, во время которой кормили весьма основательно. Пока гости обедали, в центре помещения танцевали обнаженные женщины, и (если верить кольцам) никто не пытался отравить Гурдже. На землю уже опустились сумерки, и гости под открытым небом дышали теплым вечерним воздухом, слушая завывания, производимые оркестром из верховников. Изящные мостки вели из сада в группу высоких, стройных деревьев.

Гурдже сидел за маленьким столиком с Хамином и Олосом, Флер-Имсахо устроился у его ног. На деревьях вокруг них горели лампы, и висячий сад был островком света в ночи. Отовсюду раздавались крики птиц и животных, словно отвечающих на звуки музыки.

— Я бы хотел знать, мистер Гурдже, — сказал Хамин, приложившись к бокалу и закурив длинную, с маленькой чашечкой трубку, — какая-нибудь из танцовщиц показалась вам привлекательной? — Он затянулся трубкой с длинным черенком, потом, выпустив клуб дыма, окутавший его лысую голову, продолжил: — Я спрашиваю только потому, что одна из них — та, у которой серебряная прядь в волосах, если помните, — проявила к вам немалый интерес. Прошу прощения. Надеюсь, я никак не оскорбил ваши чувства, мистер Гурдже.

— Ничуть.

— Так вот, я только хотел сказать, что вы здесь среди друзей, да? Вы более чем доказали свои способности в игре, и теперь вы в уединенном месте, вдалеке от прессы и простых людей, которые, конечно же, должны следовать жестким и неотвратимым правилам тогда как нам здесь это не обязательно. Вы понимаете, к чему я клоню? Вы можете спокойно расслабиться.

— Я весьма признателен. И обязательно попытаюсь расслабиться. Но перед отъездом в империю мне говорили, что здешние жители будут считать меня уродливым, даже страшным. Ваша доброта безгранична, но я предпочел бы не навязывать себя никому, кто несвободен в своем выборе.

— Вы опять слишком скромны, Жерно Гурдже, — улыбнулся Олос.

Хамин кивнул, затягиваясь из трубки.

— Знаете, господин Гурдже, я слышал, что у вас в Культуре нет законов. Уверен, это преувеличение, но зерно истины тут должно быть, и вы, наверное, можете счесть, что наши законы по количеству и по строгости сильно отличаются от ваших. У нас здесь много правил, и мы стараемся жить по законам Бога, Игры и Империи. Но одно из преимуществ законов состоит в том удовольствии, которое получаешь, нарушая их. Мы не дети, господин Гурдже. — Хамин обвел трубкой сидящих за столом. — Правила и законы существуют лишь потому, что нам нравится делать то, что они запрещают, но, пока большинство людей большую часть времени подчиняются их предписаниям, законы свое дело делают. Слепое подчинение означало бы, что мы, — Хамин хохотнул и указал трубкой на автономника, — всего лишь роботы!

Флер-Имсахо зажужжал чуть громче, но только на мгновение.

Наступила тишина. Гурдже отпил из своего бокала. Олос и Хамин переглянулись.

— Жерно Гурдже, — сказал наконец Олос, перекатывая в руках бокал. — Будем откровенны. Вы для нас помеха. Вы сыграли гораздо лучше, чем мы предполагали. Мы не думали, что нас можно так легко одурачить, но вам это как-то удалось. Я поздравляю вас с удачной хитростью, в чем бы она ни заключалась — то ли ваши наркожелезы, то ли ваша машина, или просто гораздо более длительный опыт игры в азад, чем вы утверждали. Вы превзошли нас, и мы поражены. Мне только жаль, что при этом пострадали невинные люди — например, те зеваки, которых пристрелили вместо вас, и Ло Принест Бермойя. Как вы уже, несомненно, догадались, нам бы не хотелось, чтобы вы продолжали игру. Но поскольку Имперская канцелярия никак не связана с Бюро игр, то напрямую мы ничего не можем сделать. Однако у нас есть предложение.

— Какое же? — Гурдже опять отхлебнул.

— Как я говорил, — Хамин навел черенок своей трубки на Гурдже, — у нас много законов. А потому у нас совершается много преступлений. Некоторые из них сексуального свойства, так? Нет нужды говорить, — продолжал Хамин, — что физиология нашей расы делает нас необычными, можно даже сказать, особо одаренными в этом отношении. Кроме того, в нашем обществе есть возможность контролировать людей. Здесь можно заставить человека, даже не одного, делать то, чего он не желает. Мы можем предложить вам кое-какие впечатления, которые, по вашему же собственному признанию, невозможны в вашем мире. — Старый верховник подался поближе к Гурдже, понизил голос. — Можете вы себе представить чувство, когда несколько женщин и мужчин — даже верховников, если захотите, — исполняют все ваши желания?

Хамин вытряхнул свою трубку, постучав ею о ножку стола, и пепел пролетел над жужжащим Флер-Имсахо. Ректор Кандсева заговорщицки улыбнулся, откинулся к спинке стула и снова набил трубку табаком из маленького кисета.

Олос подался вперед:

— Весь этот остров — ваш, Жерно Гурдже. Можете оставаться здесь, сколько пожелаете. В вашем распоряжении столько людей любого пола, сколько и пока вашей душе угодно.

— Но в этом случае я не участвую в игре.

— Да, вы выходите из игры, — подтвердил Олос. Хамин кивнул:

— Подобные случаи уже были.

— Весь остров?

Гурдже демонстративно оглядел мягко освещенный висячий сад. Появилась группа танцоров — гибкие, почти обнаженные мужчины, женщины и верховники поднялись по ступенькам на небольшую сцену, расположенную за музыкантами.

— Весь, — сказал Олос. — Остров, дом, слуги, танцоры — всё и все.

Гурдже кивнул, но ничего не сказал. Хамин снова зажег трубку.

— Даже оркестр, — сказал он, откашлявшись. Он махнул в сторону музыкантов. — Что вы думаете об инструментах, мистер Гурдже? Сладкая музыка, правда?

— Очень приятная. — Гурдже отпил немного из бокала, глядя, как танцоры выстраиваются на сцене.

— Но вы даже здесь кое-чего недопонимаете, — сообщил Хамин. — Видите ли, нам доставляет огромное удовольствие знать, какой ценой досталась эта музыка. Видите слева этот инструмент, у которого восемь стальных струн?

Гурдже кивнул. Хамин продолжил:

— Могу сообщить вам, что каждой из этих струн был удавлен человек. А эту белую трубу видите сзади — на которой играет мужчина?

— Похоже на кость? Хамин рассмеялся.

— Бедренная кость женщины, изъятая без анестезии.

— Естественно, — сказал Гурдже и взял несколько сладких орешков из блюда на столе. — Их получают парами или у вас много одноногих женщин — музыкальных критиков?

Хамин улыбнулся.

— Видите? — обратился он к Олосу. — Он в этом разбирается. — Старый верховник снова показал на танцоров, которые уже выстроились, готовые начать представление. — Барабаны изготовлены из человеческой кожи, и теперь вы понимаете, почему каждый комплект называется «семейным». Горизонтальный ударный инструмент сделан из фаланговых костей и… тут есть и другие, но вы теперь можете понять, почему эта музыка звучит так… драгоценно для тех из нас, кто знает, что потребовалось для ее создания?

— О да, — сказал Гурдже.

Начался танец. Танцоры, гибкие, умелые, почти сразу поразили его. На некоторых, наверно, были антигравитационные системы, потому что они передвигались по воздуху, как громадные, прозрачные и медленные птицы.

— Хорошо, — кивнул Хамин. — Как видите, в империи можно занимать разное положение. Кто-то — игрок, а на ком-то… играют. — Хамин улыбнулся этой игре слов на эаском; впрочем, на марейне она отчасти сохранялась.

Гурдже несколько мгновений наблюдал за танцорами, потом, не отрывая от них взгляда, сказал:

— Я буду играть, ректор. На Эхронедале. — Он принялся в такт музыке постукивать одним из колец по бокалу.

Хамин вздохнул.

— Ну что ж, Жерно Гурдже, должен вам сказать, что мы обеспокоены. — Он снова затянулся своей трубкой, скосив глаза в чашечку, мерцавшую красным. — Обеспокоены тем воздействием, которое ваши дальнейшие победы могут оказать на нравственность нашего народа. Здесь так много простых людей, и наш долг — ограждать их иногда от грубой реальности. А какая реальность может быть хуже осознания того, что большинство твоих близких легковерны, глупы и жестоки? Они не поймут, если чужак, инопланетянин, придет в их мир и будет одерживать победы в святой игре. Мы здесь, то есть те из нас, кто служит при дворе и в колледжах, может, и не столь озабочены этим, но мы должны думать о простолюдинах… я бы даже сказал, об умственно невинных людях, мистер Гурдже, и то, что приходится для этого делать, то, за что мы иногда берем на себя ответственность, не всегда нам нравится. Но мы знаем свой долг и исполним его — ради них и ради нашего императора.

Хамин наклонился к Гурдже:

— Мы не намерены убивать вас, мистер Гурдже, хотя, насколько мне известно, при дворе есть группы, которые только этого и желают, и, говорят, агенты служб безопасности могут сделать это без всякого труда. Нет, ничего такого вульгарного мы не замышляем. Но…

Старый верховник затянулся своей тонкой трубкой, издав звук, похожий на легкий хлопок. Гурдже ждал. Хамин снова направил на него черенок.

— Должен вам сказать, Гурдже, что независимо от того, как вы сыграете первую партию на Эхронедале, будет объявлено, что вы потерпели поражение. У нас полный контроль над коммуникационными и новостными службами на Огненной планете, и что касается публики и прессы, то они будут знать: вы потерпели поражение в первом же туре. Мы сделаем все необходимое для того, чтобы ни у кого не возникло сомнений на сей счет. Можете кому угодно сообщить, что я сказал вам это, можете заявлять что угодно после игры — над вами только посмеются, и так или иначе случится то, о чем я вам рассказал. Какой должна быть истина, уже решено.

Наступила очередь Олоса.

— Так что, Гурдже, как видите, вы можете отправляться на Эхронедал, но там вас ждет поражение, совершенно неминуемое поражение. Вы можете отправиться туда как важный турист или остаться здесь и наслаждаться жизнью в качестве нашего гостя, но продолжать игру вам не имеет ни малейшего смысла.

— Гм, — произнес Гурдже.

Танцоры медленно оголялись, снимая друг с друга одежду. Некоторые из них, продолжая танцевать, одновременно умудрялись гладить и касаться друг друга на преувеличенно чувственный манер. Гурдже кивнул:

— Я подумаю над этим. — Потом он улыбнулся двум верховникам. — И тем не менее я бы хотел увидеть вас на Огненной планете. — Он отхлебнул прохладную жидкость из бокала и стал смотреть танец; эротическое действо позади музыкантов становилось все более откровенным, — А в остальном… не могу себе представить, что я буду из кожи вон лезть.

Хамин изучал свою трубку. Лицо Олоса было очень серьезным.

Гурдже жестом покорной беспомощности протянул перед собой руки.

— Что еще я могу сказать?

— Но вы готовы к сотрудничеству? — спросил Олос. Гурдже недоуменно посмотрел на него. Олос медленно протянул руку и постучал по ободку бокала Гурдже.

— Что-нибудь похожее на правду, — тихо сказал он. Гурдже увидел, как два верховника обменялись взглядами. Он ждал, когда они продолжат свою игру.

— Документальное свидетельство, — сказал Хамин минуту спустя, обращаясь к своей трубке. — Фильм, в котором вы с озабоченным видом смотрите на свою безнадежную позицию. Может, даже интервью. Мы, естественно, могли бы организовать это и без вашего участия, но так будет проще, меньше забот для всех нас, если вы готовы помочь.

Старый верховник затянулся трубкой. Олос отпил из бокала, скользнув взглядом по танцорам с их эротическими ужимками.

Гурдже не скрывал удивления.

— Вы предлагаете мне солгать? Принять участие в создании вашей ложной реальности?

— Нашей реальной реальности, Гурдже, — тихо сказал Олос. — Официальной версии, которая будет иметь документальное подтверждение, которой будут верить.

Гурдже усмехнулся во весь рот.

— Я буду рад помочь. Конечно же. Я буду рассматривать это как вызов — выставить себя в жалком виде для массы народа. Я даже помогу вам создать позиции такие жуткие, что сам не смогу найти выход. — Он поднял свой бокал. — Ведь в конце концов, важна сама игра, разве нет?

Хамин фыркнул, плечи его сотряслись. Он снова присосался к трубке, потом сквозь клуб дыма ответил:

— Ни один истинный игрок не мог бы сказать больше. — Он похлопал Гурдже по плечу. — Мистер Гурдже, даже если вы не захотите использовать все то, что вам предлагают в моем доме, я надеюсь, вы побудете с нами некоторое время. Я с удовольствием побеседую с вами. Вы останетесь?

— Почему бы и нет? — сказал Гурдже, и они втроем выпили друг за друга.

Олос откинулся к спинке и безмолвно рассмеялся. Все втроем обратились к танцорам, которые теперь изображали совокупление, образовав нечто вроде головоломки из тел, но по-прежнему, с удивлением отметил Гурдже, двигались в такт музыке.

Следующие пятнадцать дней он оставался в доме Хамина, вел осторожные беседы со старым ректором. Покидая хозяина, Гурдже чувствовал, что они изучили друг друга недостаточно хорошо, но все же узнали чуть больше — один о Культуре, другой об империи.

Хамин никак не мог поверить, что Культура обходится без денег.

— А как быть, если я захочу что-нибудь непомерное?

— Что?

— Ну, например, планету в собственность? — разразился смехом Хамин.

— Но как можно владеть планетой? — покачал головой Гурдже.

— Ну, если мне захочется?

— Я думаю, если бы вы нашли никем не занятую планету, куда можно высадиться, не ущемляя ничьих интересов… тогда, может быть. Но как бы вы не допустили высадки на нее других людей?

— А мог бы я купить флот боевых кораблей?

— Все наши корабли наделены разумом. Вы, конечно, можете попытаться приказать кораблю, но вряд ли у вас что-нибудь получится.

— Ваши корабли считают, что наделены разумом! — прыснул Хамин.

Еще более очаровательными Хамин нашел сексуальные нравы Культуры. Его приводило в восторг и одновременно в неистовство то, что Культура терпимо относится к гомосексуализму, инцесту, перемене пола, гермафродитизму и изменению половых характеристик — как относятся к путешествиям или новой прическе.

Хамин считал, что таким образом полностью теряется привлекательность всего этого. Неужели в Культуре ничто не запрещено?

Гурдже попытался объяснить, что у них нет никаких писаных законов, но тем не менее почти отсутствует преступность. Случаются изредка преступления на почве страсти (как предпочел назвать это Хамин), но больше почти ничего. Когда у каждого есть терминал, трудно совершать преступления и скрывать их, но ведь и мотивов практически не осталось.

— Но если кто-нибудь убьет кого-нибудь другого? Гурдже пожал плечами:

— К нему приставляют автономника.

— Ага, уже на что-то похоже. А что делает автономник?

— Повсюду следует за вами, чтобы вы больше ничего такого не сделали.

— И это все?

— А что еще вы хотите? Социальная смерть, Хамин. Вас почти никто не приглашает в гости.

— А в вашей Культуре что, разве нельзя прийти без приглашения?

— Ну вообще-то можно, — согласился Гурдже. — Только с вами никто не будет разговаривать.

Что же касается рассказов Хамина об империи, то они лишь подчеркивали правоту Шохобохаума За, который говорил, что империя — это драгоценный камень, хотя его грани остры и режут все без разбора. Было не так уж трудно понять извращенные взгляды азадиан на то, что они называли «человеческим естеством» (слова, которые употреблялись каждый раз для оправдания чего-нибудь нечеловеческого и неестественного), — ведь они были частью сотворенного ими же самими монстра, который звался империей Азад и демонстрировал такой свирепый инстинкт (другого слова Гурдже не находил) самосохранения.

Империя хотела выжить. Она была похожа на животное с огромным могучим телом, которое позволяло сохраняться только определенным клетками или вирусам, деловито, автоматически и бездумно убивая всех остальных. Сам Хамин использовал эту аналогию, сравнивая революционеров с раком. Гурдже попытался было сказать, что отдельные клетки есть отдельные клетки, тогда как собранные в одно целое и наделенные сознанием сотни миллиардов их (или наделенный сознанием механизм, изготовленный из множества пикосхем) — это совсем другое… но Хамин не пожелал его слушать. Это Гурдже, а не он ничего не понимает!

Остальное время Гурдже проводил, гуляя в лесу или плавая в теплом штилевом море. Неторопливая жизнь в доме строилась вокруг приемов пищи, и Гурдже научился с должным тщанием относиться к переодеванию для этих мероприятий, поглощению еды, разговорам с гостями (старыми и новыми — одни уезжали, другие приезжали) и последующему расслаблению, когда, сытый и довольный, он продолжал беседы и наблюдал представления: заранее выбранные, большей частью эротические, и случайные — вакханалию мимолетных связей между гостями, танцорами, слугами и работниками. Соблазняли Гурдже много раз, но он ни разу не поддался. Он с каждым днем находил азадианских женщин все более привлекательными, и не только физически, но использовал свои генно-закрепленные железы для нейтрализации, даже подавления желания, чтобы оставаться в прямом смысле трезвым среди несколько нарочитых оргий.

Несколько дней прошли довольно приятно. Кольца Гурдже не кололись, никто в него не стрелял. Он с Флер-Имсахо без приключений вернулся в модуль на крыше Гранд-отеля за два дня до намеченного отбытия на Эхронедал. Гурдже и автономник предпочли бы отправиться в путь на модуле, который имел для этого все возможности, но Контакт запретил это: узнай Адмиралтейство, что аппарат размером со спасательную лодку может опередить их крейсеры, — последствия будут непредсказуемы, а внутри имперского корабля инопланетную машину разместить не позволили. Так что Гурдже, как и всем остальным, предстояло совершить путешествие на одном из кораблей флота.

— Вы полагаете, что у вас возникли проблемы, — горько сказал Флер-Имсахо. — Они будут все время наблюдать за нами — сначала на корабле, а потом и в замке. А это означает, что я должен оставаться в этом дурацком корпусе день и ночь напролет до окончания игр. Почему вы не могли проиграть в первом туре, как было запланировано? Мы сказали бы им, куда они могут засунуть свою Огненную, и были бы уже на ВСК.

— Да замолчите вы, машина.

Как выяснилось, возвращаться в модуль было незачем — все необходимое уже было при них. Гурдже постоял в маленькой гостиной, играя браслетом-орбиталищем на запястье и понимая, что с горячечным нетерпением ждет начала игр на Эхронедале. Никакого внешнего давления, никаких оскорблений от прессы и отвратительной имперской публики, он будет сотрудничать с империей в создании убедительных фальшивых новостей, так что вероятность физических ставок сведется к минимуму. В общем, Гурдже собирался пожить в свое удовольствие…

Флер-Имсахо был рад тому, что человек отходит от увиденного за парадным фасадом империи. Гурдже стал почти таким же, как прежде, и дни, проведенные в имении Хамина, казалось, помогли ему расслабиться. Но машина не могла не отметить и небольшую перемену в нем — трудноуловимую, но несомненную.

Они больше не видели Шохобохаума За. Тот отправился в путешествие в «верхние пределы», что бы это ни значило. Он оставил привет и послание на марейне, в котором писал, что если Гурдже сможет наложить лапу на бутылочку свежего грифа…

Перед отбытием Гурдже спросил у модуля о девушке, с которой познакомился на большом балу несколькими месяцами ранее. Он никак не мог вспомнить ее имя, но если модуль выдаст ему список женщин, прошедших первый тур, он наверняка узнает ее… Модуль смешался, но Флер-Имсахо велел обоим забыть об этом.

Ни одна женщина не прошла во второй тур.

В порт их сопровождал Пекил. Рука его полностью зажила. Гурдже и Флер-Имсахо попрощались с модулем, и он унесся в небо на рандеву с далеким «Фактором». Попрощались они и с Пекилом. Тот двумя руками пожал руку Гурдже, после чего человек и автономник поднялись на борт шаттла.

Гурдже смотрел, как исчезает в дымке Гроазначек. Город накренился, и Гурдже вдавило в кресло, — изображение на экране пошло вбок и задрожало, когда шаттл, набирая скорость, устремился в туманные небеса.

Постепенно стали проявляться контуры города, очертания его улиц, и некоторое время они заполняли экран. Потом большое расстояние, смог из городских испарений, пыли и грязи плюс изменившаяся траектория полета стерли все это из виду.

Несмотря на всю свою неразбериху, город на мгновение показался мирным и упорядоченным в своих частях. С расстоянием исчезли хаос и несообразность его отдельных районов, а с определенной высоты, откуда деталей было уже не разобрать, город стал похож на огромный, безмозглый, разрастающийся организм.