"Игрок" - читать интересную книгу автора (Бэнкс Иэн М.)

1 ПЛИТА КУЛЬТУРЫ

Это история человека, который уехал далеко и надолго только для того, чтобы сыграть игру. Этот человек — игрок, которого зовут Гурдже. История эта начинается со сражения, которое на самом деле не сражение, и заканчивается игрой, которая на самом деле не игра.

Кто я такой? Об этом скажу позже.

Вот как начинается эта история.

Каждый его шаг поднимал клубы пыли. Он брел по пустыне, следуя за фигурой в скафандре. Автомат покоился в его руке. Они уже почти пришли — шум далекого прибоя прогрохотал в звуковом поле шлема. Они приближались к высокой дюне, с которой должен был открыться вид на берег. Ему как-то удалось; он этого не ждал.

Снаружи было ярко, жарко и сухо, но внутри костюма он был защищен от солнца и горячего воздуха; здесь ему было уютно и прохладно. Щиток шлема потемнел по краю — в это место пришелся удар, и правая нога, тоже поврежденная, плохо сгибалась, отчего он прихрамывал, — но в остальном, считай, ему повезло. В последний раз на них нападали за километр до этого, а теперь они практически вне радиуса действия ракет.

Из-за ближайшей гряды появилось звено ракет — сверкающая дуга. Он увидел их с опозданием — поврежденный щиток давал о себе знать. Он думал, что ракеты уже открыли огонь, но то были всего лишь солнечные блики на их изящных корпусах. Звено двигалось, то ныряя вниз, то уходя в сторону, как стая птиц.

Когда они в самом деле открыли огонь, об этом известил мигающий красный свет. Он поднял автомат, чтобы ответить на огонь; его товарищи по группе, все в скафандрах, уже начали стрелять. Кто-то упал в пыль пустыни, другие опустились на одно колено. Стоял только он один.

Ракеты снова совершили маневр, развернувшись все разом, а потом разделились и полетели в разных направлениях. Фонтанчики пыли поднялись вокруг его ног, когда разрывы приблизились. Он попытался прицелиться в одну из малых машин, но они двигались с пугающей скоростью, а автомат в его руках стал каким-то большим и неудобным. В его скафандре отдавались далекие звуки стрельбы и крики; внутри шлема вспыхнули огоньки, сообщая о повреждениях. Скафандр тряхнуло, и правая нога внезапно онемела.

— Просыпайся, Гурдже! — рассмеялась Йей рядом с ним.

Она развернулась на одном колене, когда две из малых ракет, почувствовав самое слабое место, изменили курс и направились в их сторону. Гурдже видел, как приближаются машины, но автомат, бешено стрекочущий в его руках, казалось, всегда был нацелен в место, уже покинутое ракетами. Две машины метнулись в пространство между ним и Йей, одна вспыхнула и разлетелась; Йей издала победный крик. Вторая ракета вклинилась между ними, и Йей замахнулась ногой, пытаясь пнуть машину. Гурдже неуклюже повернулся, чтобы выстрелить в ракету, и случайно обдал огнем скафандр Йей. Послышался ее крик, потом проклятия. Йей пошатнулась, но сумела развернуть автомат; вторая ракета снова обратилась к ним, и вокруг нее поднялись фонтанчики пыли, ее красные импульсы осветили его скафандр, и щиток у него перед глазами потемнел. Он почувствовал немоту во всем теле, начиная от шеи, и рухнул на землю.

— Ты убит, — сказал ему ломкий тихий голос.

Он лежал на невидимом ложе пустыни, слышал далекие приглушенные шумы, ощущал вибрации земли. Он слышал, как бьется его сердце, слышал собственное учащенное дыхание. Он попытался задержать его и замедлить биение сердца, но был парализован, заточен, не владел своим телом.

Засвербило в носу, но почесать его было невозможно. «Что я здесь делаю?» — спросил он себя.

Ощущения вернулись. Рядом разговаривали люди, а он смотрел через щиток на плоскую пыль пустыни в сантиметре от его носа. Прежде чем он успел шевельнуться, кто-то потащил его за руку.

Он отстегнул шлем. Йей Меристину, тоже без шлема, стояла, глядя на него и качая головой. Руки она прижала к губам, автомат висел на ремне, пристегнутом к запястью.

— Ты был ужасен, — сказала она, хотя и не без теплоты.

У нее было лицо красивого ребенка, но голос, неторопливый и низкий, звучал умудренно и шаловливо, язвительно.

Остальные сидели вокруг на камнях и в пыли, разговаривали. Несколько человек возвращались в помещение клуба. Йей подобрала автомат Гурдже и протянула ему. Он почесал нос, потом покачал головой, отказываясь брать оружие.

— Йей, — сказал он, — это детские игрушки.

Она помедлила, закинула свой автомат за спину и пожала плечами (дула обоих автоматов сверкнули на миг под лучом солнца, напомнив ему стремительную шеренгу ракет; голова у него закружилась, но лишь на мгновение).

— Ну как? — спросила она. — И ничуть не скучно. Ты говорил, что тебе скучно, и я подумала, тебе понравится такая перестрелка.

Он отряхнулся и побрел к раздевалке. Йей пошла рядом. Мимо пронеслись роботы-сборщики в поисках частей разбитых машин.

— Это ребячество, Йей. Зачем разбазаривать время на всякие глупости?

Они остановились на верхушке дюны. До невысокого клубного дома оставалась сотня метров золотого песка и снежно-белых бурунов. Море сверкало под высоко стоящим солнцем.

— Не будь таким надутым, — сказала Йей.

Ее короткие каштановые волосы полоскались на том же ветру, который сдувал верхушки с падающих волн и посылал назад в море уже брызги. Она наклонилась там, еде обломки искалеченной ракеты наполовину зарылись в дюну, выскребла их оттуда, покрутила в руках.

— А мне нравится. Я не против тех игр, что по вкусу тебе, но… мне и эта нравится. — Вид у нее вдруг стал недоумевающим. — Это — игра. Неужели ты не получаешь никакого удовольствия от таких вещей?

— Нет. И тебе тоже скоро все это надоест. Йей беспечно пожала плечами:

— Ну, вот тогда и встретимся.

Девушка сунула ему в руки обломки машины. Он принялся разглядывать их, а тем временем в сторону полигона прошли мимо несколько молодых людей.

— Мистер Гурдже?

Один юноша остановился, вопросительно глядя на игрока. По лицу того пробежала тень недовольства, но тут же сменилась заинтересованной терпимостью, — Йей уже видела это в подобных случаях.

— Жерно Морат Гурдже? — по-прежнему неуверенно сказал молодой человек.

— Виноват.

Гурдже обаятельно улыбнулся и (Йей это увидела) чуть распрямил плечи, немного подтянулся.

Лицо юноши засияло. Он коротко мотнул головой, сделав церемонный поклон. Гурдже и Йей обменялись взглядами.

— Для меня большая честь видеть вас, мистер Гурдже, — сказал молодой человек, широко улыбаясь. — Меня зовут Шуро… Я… — Он рассмеялся. — Я слежу за всеми вашими играми. Я собрал все ваши теоретические работы…

Гурдже кивнул:

— Удивительная целеустремленность.

— Ну что вы. Я почту за честь, если в любое время, когда вы будете здесь, вы сыграете со мной в… да во что угодно. Любимая моя игра, пожалуй, деплой. Я даже даю фору в три очка, но…

— Тогда как мое слабое место, к сожалению, — нехватка времени, — сказал Гурдже. — Но конечно же, если такая возможность представится, я буду рад сыграть с вами. — Он едва заметно кивнул головой молодому человеку. — Рад был познакомиться.

Молодой человек вспыхнул и, улыбаясь, шагнул назад.

— Нет, это я был рад, мистер Гурдже… Всего доброго… всего доброго.

С неловкой улыбкой он развернулся и поспешил догонять своих.

Йей смотрела ему вслед.

— Неужели тебе нравится вся эта ерунда, Гурдже? — усмехнулась она.

— Ничуть, — решительно возразил он. — Мне это действует на нервы.

Йей смотрела вслед молодому человеку, бредущему по песку. Она смерила его взглядом с ног до головы и вздохнула.

— Ну а как насчет тебя? — Гурдже с отвращением посмотрел на обломки ракеты в ее руках. — Тебе нравится все это… разрушение?

— Никакое это не разрушение, — растягивая слова, сказала Йей. — Ракеты демонтируются взрывным способом, а не разрушаются. За полчаса, если хочешь, я тебе соберу из этих деталек новую.

— Значит, все это обман.

— А что не обман?

— Интеллектуальные достижения. Тренировка мастерства. Человеческие чувства.

Йей иронически скривила губы:

— Вижу, нам придется пройти немалый путь, прежде чем мы научимся понимать друг друга, Гурдже.

— Тогда давай я тебе помогу.

— Стать твоей протеже?

— Да.

Йей отвернулась в ту сторону, где волны накатывали на золотой берег, потом снова посмотрела на него. Подул ветер, нагоняя на берег прибой; она медленно завела руку за голову и набросила шлем, со щелчком вставший на место. Гурдже оставалось только взирать на собственное отражение в ее щитке. Он провел рукой по своим черным курчавым волосам.

Йей подняла щиток:

— Встретимся, Гурдже. Мы с Хамлисом будем у тебя послезавтра, да?

— Если хочешь.

— Хочу.

Она подмигнула ему и направилась вниз по песчаному склону. Гурдже смотрел ей вслед. Йей вручила свой автомат проезжавшему мимо роботу-автономнику, нагруженному сверкающими металлическими обломками.

Гурдже постоял немного, держа в руках части разбитой машины, потом бросил их на безжизненный песок.

Он вдыхал запах земли и деревьев вокруг мелкого озерца под балконом. Ночь была облачной и очень темной, лишь с малым намеком на просвет прямо над головой, где тучи освещались сияющими плитами далекой дневной стороны орбиталища. В темноте набегали волны, громко ударяясь в борта невидимых лодок. По краям озера там и сям мерцали огоньки — среди деревьев стояли низенькие здания колледжа. Вечеринка гремела за спиной Гурдже, точно гроза, ее запахи и звуки доносились из здания факультета: музыка, смех, запах духов, еды и неведомых экзотических благовоний.

Волна Пряноголубого окружила его, захлестнула. Запахи витали в теплом ночном воздухе, просачивались из открытых дверей позади него, неслись на волне людского шума; они словно превратились в отдельные течения воздуха, напоминая волокна разлохмаченной веревки, — каждое со своей собственной окраской и сущностью. Вот волокна стали похожи на горстки земли — на то, что можно растереть пальцами, впитать, опознать.

Вот он — красно-черный запах жареного мяса, кровь от него быстрее бежит по жилам, выделяется слюна; он искушает и в то же время странным образом отталкивает, по мере того как отдельные части мозга устанавливают его природу. Животное начало ощущало в нем топливо, богатую белком еду; ствол среднего мозга воспринимал мертвые сгоревшие клетки… тогда как передний мозг игнорировал оба сигнала, поскольку знал, что живот игрока полон, а жареное мясо — искусственное.

Гурдже чувствовал и море — запах соли, доносящийся за десять с лишним километров из-за долины и низин, еще одна крепкая связь, словно сеть, словно паутина рек и каналов, соединяющих темное озеро с беспокойным бурлящим океаном там, за пахучими лугами и ароматными лесами.

Пряноголубой был игрецким гормоном, продуктом стандартных генно-закрепленных желез Культуры, расположенных в основании черепа Гурдже под древними, развившимися из животного состояния нижними отделами мозга. Все многообразие вырабатываемых внутри организма наркотиков, доступных подавляющему большинству обитателей Культуры, включало до трехсот составов различной популярности и сложности; Пряноголубой принадлежал к наименее излюбленным, поскольку не давал прямого удовольствия, а для его выработки требовалось сильно сосредоточиться. Но для игр он был хорош. То, что казалось трудным, становилось легким, что выглядело нерешаемым, становилось решаемым, что было непостижимым, становилось очевидным. Утилитарный наркотик, модификатор абстракций, а вовсе не усилитель чувственного восприятия, не секс-стимулятор, не физиологический нагнетатель.

Но нужды в нем сейчас не было.

Именно это и обнаружилось, как только первая волна атак схлынула и игра вступила в ровную фазу. Парень, с которым Гурдже собирался сразиться и чью предыдущую игру в четырехцвет только что наблюдал, был склонен к обманным ходам, но раскусить его было нетрудно. Впечатление он производил серьезное, но в основном это была игра на публику с элементами моды, замысловатости, однако неглубокая и слабая, а потому ведущий ее становился уязвим. Гурдже ловил звуки вечеринки, и звуки озерных вод, и звуки из других университетских зданий на дальнем берегу озера. Игровой стиль молодого человека четко запечатлелся в мозгу.

Он решил выкинуть все это из головы. Пусть чары разрушатся.

И тут же отпустило, словно прошла фантомная боль — трюк разума. Чары — мозговой эквивалент некоей маленькой, примитивной, замкнутой подпрограммы — прекратились, просто перестали насылаться.

Он постоял на террасе у озера, потом пошел обратно и снова присоединился к веселью.

— Жерно Гурдже? Я думал, вы убежали.

Навстречу ему из богато обставленного зала выплыл небольшой автономник. Люди вокруг разговаривали или собирались в группки у игровых досок и столов под огромными лоскутами древних гобеленов. В комнате были еще десятки автономников: одни играли, другие наблюдали, третьи беседовали с людьми, некоторые пребывали внутри геометрически правильных решеток: это означало, что они связываются с помощью приемопередатчиков. Маврин-Скел, автономник, который обратился к Гурдже, был намного мельче других машин в зале и вполне мог бы уместиться в двух ладонях. Поле его ауры было многоцветным — вкрапления серого и коричневого среди официального синего. Он напоминал модель сложного и устаревшего космического корабля.

Гурдже мрачно смотрел на машину, которая следовала за ним сквозь толпу людей к столу четырехцвета.

— А я уж подумал, этот юнец вас напугал, — сказал автономник, когда Гурдже добрался до игрового стола молодого человека и уселся на высокий, с вычурной резьбой, деревянный стул, поспешно освобожденный его только что проигравшим предшественником.

Автономник говорил достаточно громко, чтобы «юнец» услышал его слова — он выглядел лет на тридцать, волосы его были всклокочены; на лице читалась обида.

Люди вокруг немного притихли. Поле ауры Маврин-Ске-ла сделалось красно-коричневым — шутливо-добродушный и раздраженный одновременно, противоречивый сигнал, близкий к прямому оскорблению.

— Не обращайте внимания на машину, — сказал молодому человеку Гурдже, отвечая на его кивок. — Любит действовать людям на нервы. — Он пододвинул стул поближе к столу и поправил на себе старомодный пиджак — свободный, с широкими рукавами. — Меня зовут Жерно Гурдже. А вас?

— Стемли Форс, — сказал молодой человек, чуть заикаясь.

— Рад с вами познакомиться. Итак, какой цвет вы берете?

— Ммм… зеленый.

— Отлично. — Гурдже откинулся к спинке. Он помедлил, потом махнул в сторону доски. — После вас.

Молодой человек по имени Стемли Форс сделал свой первый ход. Гурдже наклонился к доске, чтобы сделать свой, а Маврин-Скел устроился у него на плече, напевая что-то про себя. Гурдже постучал пальцем по корпусу машины, и та отплыла чуть в сторону. В течение всей игры она подражала звуку щелчков, которые производили шарнирные защелки пирамидок, переставляемых с места на место.

Гурдже легко победил молодого человека. Он довел дело до изящного эндшпиля, воспользовавшись замешательством Форса в концовке, и создал элегантное построение, пройдя одной фигурой по четырем диагоналям под пулеметный треск вращающихся пирамид и очертив на доске прямоугольник — красный, как свежая рана. Несколько зрителей захлопали в ладоши, другие одобрительно зашумели. Гурдже поблагодарил молодого человека и встал.

— Дешевый трюк, — сказал Маврин-Скел громко, чтобы услышали все. — Парень был легкой добычей. Вы теряете форму.

Его поле засветилось ярко-красным, он подпрыгнул и унесся вдаль, промелькнув над головами присутствующих.

Гурдже покачал головой и двинулся прочь.

Маленький автономник раздражал и забавлял его почти в равной мере. Он был груб, нагл и нередко доводил Гурдже до белого каления, но его присутствие было как струя свежего воздуха среди ужасающей вежливости большинства людей. Наверняка он понесся действовать на нервы кому-нибудь еще. Пробираясь сквозь толпу, Гурдже кивнул нескольким знакомым. У длинного низкого стола он увидел автономника Хамлиса Амалк-нея — тот беседовал с одним из наименее невыносимых профессоров. Гурдже подошел к ним, взяв на ходу бокал с проплывавшего мимо сервис-подноса.

— А, мой друг… — сказал Хамлис Амалк-ней. Пожилой автономник имел полтора метра в высоту и около полуметра в ширину и толщину, а его лаконичная оболочка была отшлифована до матового блеска прошедшими тысячелетиями. Автономник повернул к Гурдже свою сенсорную ленту:

— Мы с профессором как раз говорили о вас. Строгое выражение лица профессора Борулал сменилось иронической улыбкой.

— Очередная победа, Жерно Гурдже?

— Разве по мне это заметно? — спросил он, поднося бокал к губам.

— Я научилась распознавать симптомы, — ответила профессор.

Она была раза в два старше Гурдже, давно преодолев столетний рубеж, но все еще сохраняла красоту и поразительную привлекательность. Кожа у нее была бледная, а волосы — изначально белые и коротко стриженные.

— Унизили еще одного из моих студентов? Гурдже пожал плечами. Он осушил свой бокал и оглянулся — нет ли поблизости подноса, чтобы поставить.

— Позвольте мне, — пробормотал Хамлис Амалк-ней, аккуратно беря у него бокал из рук и водружая на пролетающий метрах в трех, не меньше, поднос.

Желтоватое поле автономника притянуло назад новый бокал, до краев наполненный тем же самым искристым вином. Гурдже взял бокал.

На Борулал был темный костюм из мягкой ткани, отделанный на шее и у колен изящными серебряными цепочками. Ноги у нее были босы, и Гурдже подумал, что это выбивается из общего стиля Борулал — ей бы подошли туфли на высоких каблуках. Но подобная эксцентричность была мелочью по сравнению с тем, что себе позволяли некоторые университетские деятели. Гурдже улыбнулся, глядя на босые ноги женщины — темные на фоне светлого деревянного пола.

— Вы так деструктивны, Гурдже, — сказала ему Борулал. — Лучше бы помогли нам. Пошли бы работать на факультет, а то читаете лекции от случая к случаю.

— Я вам уже говорил, профессор, я очень занят. У меня более чем достаточно игр, которые я должен отыграть, задуманных статей, писем, ждущих ответа, запланированных путешествий… и потом… на меня находит скука. Она меня частенько одолевает, — сказал Гурдже и отвернулся.

— Из Жерно Гурдже вышел бы очень плохой преподаватель, — согласился Хамлис Амалк-ней. — Если студент сразу не понимает чего-то, пусть даже в материях сложных и туманных, Гурдже тут же теряет терпение и может облить нерадивых из их же бокалов… если не сделает чего похуже.

— Да, я об этом слышала, — мрачно кивнула профессор.

— Это было год назад, — сказал Гурдже, нахмурившись. — И Йей это заслужила. — Он сердито посмотрел на старого автономника.

— А знаете, — сказала профессор, скользнув взглядом по Хамлису, — возможно, мы нашли для вас ровню, Жерно Гурдже. Тут есть одна молодая…

Вдалеке раздался какой-то треск, гул в зале стал громче. Все повернулись туда, откуда шли крики.

— Что там опять за суматоха? — устало спросила профессор.

Чуть раньше один из молодых лекторов упустил свою любимую птичку, которая с чириканьем пустилась по залу и испортила прическу нескольким гостям, прежде чем автономник Маврин-Скел перехватил ее в воздухе и вырубил — к вящей досаде собравшихся.

— Ну, что еще? — вздохнула Борулал. — Извините.

Она с отсутствующим видом поставила бокал и тарталетку на широкую плоскую макушку Хамлиса Амалк-нея и пошла прочь, с извинениями пробираясь сквозь толпу к источнику шума.

Аура Хамлиса замигала недовольным серо-белым сиянием. Он с треском поставил бокал на столик, а тарталетку швырнул в стоящую вдалеке урну.

— Все эта мерзкая машина, Маврин-Скел, — раздраженно сказал Хамлис.

Гурдже посмотрел над головами собравшихся в ту сторону, откуда доносился шум.

— Неужели? Из-за него весь этот тарарам?

— Я просто не понимаю, что вы в нем находите, — сказал старый автономник.

Он снова взял бокал Борулал и налил бледно-золотистое вино на свое растянутое поле — жидкость собралась каплей в воздухе, словно в невидимом бокале.

— Он забавный. — Гурдже посмотрел на Хамлиса. — Борулал сказала, что вроде нашла мне ровню. Вы об этом говорили, пока я не подошел?

— Да, об этом. У них какой-то новый студент. Юнга с ВСК — настоящий гений стрикена.

Гурдже поднял бровь. Стрикен был одной из самых сложных игр в его репертуаре и к тому же одной из лучших. В Культуре были игроки-люди, способные его победить (хотя они специализировались именно на стрикене, а не на играх вообще, как Гурдже), но ни один не мог быть полностью уверен в победе, да и было их всего ничего — с десяток на всю Культуру.

— И кто же этот вундеркинд? Шум в дальнем конце зала затих.

— Это молодая женщина, — сказал Хамлис, расплескивая удерживаемую полем жидкость, которая начала стекать по тонким нитям невидимой силы, принявшим форму сосуда. — Только недавно здесь появилась — сошла с «Карго-культа». Еще даже толком не обосновалась.

Бессистемный корабль «Карго-культ» причалил к орбиталищу Чиарк десятью днями ранее, а убыл всего два дня назад. Гурдже дал несколько показательных сеансов одновременной игры на этом судне (и втайне радовался тому, что все победы были чистыми — самые разные игры, и ни одного поражения), но в стрикен он там не играл. Некоторые его противники что-то говорили о, похоже, блестящем (хотя и скромном) молодом игроке с корабля, но этот выдающийся игрок (она или он), насколько Гурдже знал, так и не объявился. Гурдже решил, что все рассказы об этом уникальном таланте сильно преувеличены. Корабельные экипажи были склонны тайно гордиться своим кораблем; им нравилось считать, что, хотя они побеждены выдающимся игроком, на их судне все же есть ровня этому уникуму (конечно, и сам корабль так считал, но это в счет не шло, так как учитывались только люди — гуманоиды или автономники версии 1.0).

— Ах вы проказливое, капризное устройство, — сказала Борулал Маврин-Скелу, плавающему у ее плеча; поле ауры автономника отливало оранжевым цветом безмятежности, в котором, однако, присутствовали пурпурные пятнышки неубедительного раскаяния.

— Неужели, — весело сказал Маврин-Скел, — вы и в самом деле так думаете?

— Поговорите с этой ужасной машиной, Жерно Гурдже, — сказала профессор.

Брови ее на мгновение сдвинулись, когда она взглянула на макушку Хамлиса Амалк-нея, но она тут же взяла целый бокал. (Хамлис вылил жидкость, с которой играл, в первый бокал Борулал и вернул его на стол.)

— Ну, что вы еще устроили? — спросил Гурдже у Маврин-Скела, парившего рядом с его лицом.

— Урок анатомии, — сказал автономник, и цвет его поля стал смесью строго-синего и коричневого, выражая дурное настроение.

— На террасе нашли певчую птичку, — объяснила Борулал, сурово глядя на маленького автономника. — Она была ранена. Кто-то принес ее внутрь, а Маврин-Скел предложил ее препарировать.

— Я был свободен, — вставил Маврин-Скел, оправдываясь.

— Он убил птичку и рассек на глазах у всех, — вздохнула профессор. — Все были ужасно расстроены.

— Она бы все равно умерла от шока. Очаровательные существа — эти певчие. У них такие маленькие меховые складочки, под которыми прячутся свободнонесущие косточки, а петли пищевода просто восхитительны.

— Но не когда люди едят, — сказала Борулал, беря новую тарталетку с подноса. — Она еще шевелилась, — мрачно добавила профессор и положила закуску в рот.

— Остаточная синапсическая емкость, — объяснил Маврин-Скел.

— Или дурной вкус, как это называем мы, машины, — сказал Хамлис Амалк-ней.

— А вы в этом деле, видать, большой специалист, Амалк-ней? — спросил Маврин-Скел.

— Я склоняюсь перед вашим неоспоримым превосходством в этой области, — отбрил его Хамлис.

Гурдже улыбнулся. Хамлис Амалк-ней был его старым другом и древним устройством. Автономник был создан более четырех тысяч лет назад (он говорил, что забыл точную дату, и никому еще недостало нахальства докопаться до истины). Гурдже был знаком с Хамлисом всю свою жизнь — тот был другом его семьи на протяжении нескольких веков.

Маврин-Скел был недавним знакомцем. Эта раздражительная, плохо воспитанная маленькая машина появилась на орбиталище Чиарк меньше года назад — еще один нестандартный тип, которого привлекла раздутая репутация этого места как прибежища эксцентричных натур.

Маврин-Скел был спроектирован как автономник группы Особых Обстоятельств для Отдела Контакта; в первую очередь это была военная машина с набором сложных, особо прочных сенсорных и оружейных систем, которые для большинства автономников были излишни и бесполезны. Согласно обычной практике Культуры его характер не был в точности определен на стадии проектирования — автономнику позволялось развиваться после того, как его мозг был собран. Культура рассматривала фактор непредсказуемости при производстве мыслящих машин как плату за их индивидуальность, но в итоге не все собранные автономники оказывались вполне пригодными к выполнению изначально поставленных перед ними задач.

Маврин-Скел был одной из таких машин, отклонившихся от проекта. Было решено, что его личность не совсем подходит для Контакта и даже для Особых Обстоятельств. Он оказался неуравновешенным, воинственным и черствым. (Это были только те причины его отставки, о которых он сам соблаговолил сообщить.) Ему предоставили выбор — либо радикальное изменение личности, не оставляющее почти ничего от изначального характера, либо жизнь за пределами Контакта, когда личность останется неизменной, но сложные системы вооружения и связи будут демонтированы, так что Маврин-Скел станет стандартным автономником.

С горечью он выбрал второе и отправился на орбиталище Чиарк, где надеялся снова оказаться в своей тарелке.

— Недоумок, — бросил Маврин-Скел Хамлису Амалк-нею и пустился в направлении ряда открытых окон.

Поле ауры пожилого автономника побелело от гнева, а судя по ярко-переливчатому радужному пятну, он с помощью узколучевого приемопередатчика пытался связаться с удаляющейся машиной. Маврин-Скел резко остановился и повернулся. Гурдже задержал дыхание, пытаясь предугадать, что скажет Хамлис и что ответит маленький автономник; он был уверен, что второй, в отличие от Хамлиса, свою реплику не станет держать в секрете.

— А я ненавижу, — медленно сказал Маврин-Скел с расстояния метра в два, — не то, что я потерял, а то, что приобрел, став — пусть и в далеком приближении — похожим на усталого, потертого жизнью старца вроде вас, у которого даже не хватило человеческого достоинства умереть, когда он устарел морально. Вы — пример пустой траты материи, Амалк-ней.

Маврин-Скел превратился в зеркальную сферу и, демонстрируя полное нежелание продолжать разговор, унесся вдаль и исчез в темноте.

— Умственно отсталый сопляк, — сказал Хамлис, поля его приобрели иссиня-ледяной оттенок.

Борулал пожала плечами:

— Мне его жалко.

— А мне — нет, — сказал Гурдже. — Думаю, он прекрасно проводит время. — Он повернулся к профессору: — И когда же я смогу познакомиться с вашим гением от стрикена? Или вы ее прячете пока, чтобы слегка поднатаскать?

— Нет, просто мы дали ей время акклиматизироваться, — сказала Борулал, ковыряя в зубах острым концом палочки от тарталетки. — Насколько я понимаю, девушка воспитывалась в довольно тепличных условиях. Похоже, она только-только сошла с ВСК и, должно быть, чувствует себя не совсем в своей тарелке. К тому же она приехала не для того, чтобы изучать теорию игр, имейте это в виду, Жерно Гурдже. Она будет изучать философию.

Гурдже изобразил подобающее удивление.

— Тепличное воспитание? — переспросил Хамлис Амалк-ней. — На ВСК? — Вороненый оттенок его ауры свидетельствовал об изумлении.

— Она застенчива.

— Это понятно.

— Я должен с ней познакомиться, — сказал Гурдже.

— Познакомитесь, — сказала Борулал. — И, может, скоро. Она сказала, что может пойти со мной на следующий концерт в Тронце. Хаффлис там дает сеанс игр, верно?

— Обычно так, — согласился Гурдже.

— Может, она сыграет с вами там. Но не удивляйтесь, если она вас испугается.

— Я буду образцом доброжелательности. Борулал задумчиво кивнула. Она устремила взгляд на толпу собравшихся, и на секунду на ее лице появилось встревоженное выражение, когда из центра зала послышались громкие одобрительные крики.

— Прошу прощения, — сказала она. — Кажется, могут начаться неприятности.

С этими словами она удалилась. Хамлис Амалк-ней посторонился, чтобы опять не сыграть роль столика; профессор забрала свой бокал с собой.

— Вы сегодня утром видели Йей? — спросил Хамлис у Гурдже.

Тот кивнул:

— Она засунула меня в скафандр, всучила автомат, и мне пришлось палить по игрушечным ракетам, которые сами себя демонтируют с помощью взрыва.

— И вам это не понравилось.

— Ничуть. Я возлагал на эту девицу большие надежды, но она делает слишком много таких вот глупостей. Боюсь, ее разум демонтируется при помощи взрыва.

— Да, такие развлечения не каждому по душе. Она просто пыталась вам помочь. Вы говорили, что испытываете беспокойство, ищете новых ощущений.

— Уж это мне точно не понравилось, — сказал Гурдже, внезапно охваченный необъяснимой грустью.

Они с Хамлисом смотрели, как мимо проходят люди, направляясь к длинному ряду окон над террасой. В голове Гурдже тупо гудело — он совсем забыл, что во избежание неприятных последствий прекращать действие Пряноголубого следует плавно. Испытывая легкую тошноту, он смотрел, как люди проходят мимо.

— Кажется, подошло время фейерверка, — сказал Хамлис.

— Да… Давайте-ка подышим свежим воздухом.

— Именно это мне и нужно. — Аура Хамлиса засветилась тускловато-красным оттенком.

Гурдже поставил свой бокал и вместе со старым автономником присоединился к толпе людей, которые направлялись из яркого, увешанного гобеленами зала на залитую светом террасу, выходящую на темное озеро.

Дождь ударил в окна с таким звуком, будто в огне затрещали дрова. Вид из дома в Икрохе на крутой, поросший лесом склон и дальше — на фьорд и горы на другом берегу — был искривлен, искажен водой, хлещущей по стеклу; а иногда низкие тучи обтекали башни и купола дома Гурдже наподобие влажного дыма.

Йей Меристину поставила обутую в сапог ногу на резной камень облицовки очага, положила бледно-шоколадную руку на тонкую каминную полку, взяла с пола большую чугунную кочергу и принялась тыкать в шипящие и полыхающие поленья. Искры устремились вверх по высокой трубе и где-то наверху встретились с дождем.

Неподалеку от окна парил Хамлис Амалк-ней, глядя на безрадостные серые тучи.

Деревянная дверь в углу комнаты распахнулась, и появился Гурдже, неся поднос с горячей выпивкой. На нем была свободная легкая куртка и мешковатые брюки. Он прошел по комнате, слегка шлепая тапочками, поставил поднос, посмотрел на Йей.

— Ну как, придумала ход?

Йей подошла к доске и, мрачно взглянув на нее, покачала головой.

— Нет. Я думаю, ты выиграл.

— Смотри.

Гурдже принялся переставлять фигуры. Руки его над доской двигались быстро, как у фокусника, но Йей успевала следить за ходами. Она кивнула.

— Да, вижу. Но… — она постучала пальцем по шестиугольному полю, на которое Гурдже поставил одну из ее фигур, — это только если бы я двумя ходами ранее надежно прикрыла эту блокирующую фигуру. — Она села на диван, приветственно подняла свой бокал. Гурдже улыбался на диване напротив нее. — Твое здоровье, победитель.

— Еще чуть-чуть — и ты бы выиграла. Сорок четыре хода. Ты становишься сильным игроком.

— Относительно, — сказала Йей, потягивая из бокала. — Только относительно.

Она откинулась к спинке низкого дивана, а Гурдже принялся расставлять фигуры в начальную позицию. Хамлис Амалк-ней подплыл поближе, замерев чуть ли не между ними.

— А знаешь, Гурдже, — Йей поглядела на лепной потолок, — мне всегда нравилось, как этот дом пахнет. — Она повернула голову к автономнику: — А вам, Хамлис?

Поле ауры Хамлиса ненадолго сместилось в одну сторону — аналог пожимания плечами.

— Да. Видимо, потому, что наш хозяин топит дом бонизом. Это дерево вывела тысячу лет назад одна старая Вэйварианская цивилизация специально ради запаха, который оно выделяет при горении.

— Да, запах довольно приятный, — согласилась Йей, поднялась, снова подошла к окнам и покачала головой. — Погодка тут и правда мерзкая, Гурдже.

— Это же горы, — объяснил он.

Йей оглянулась, выгнув дугой бровь.

— Неужели?

Гурдже улыбнулся и одной рукой разгладил аккуратно подстриженную бороду.

— Как твои ландшафтные проекты, Йей?

— Не хочу об этом говорить. — Она покачала головой, глядя в окно, за которым не прекращался дождь. — Ну и погода. — Йей поставила бокал. — Неудивительно, что ты живешь отшельником.

— Ну, дело тут не в дожде, Йей. Дело во мне. Со мной никто долго не может жить.

— Он хочет сказать, — пояснил Хамлис, — что сам ни с кем долго не может жить.

— Готова в это поверить. — Йей снова возвратилась к дивану, села на него, скрестила ноги и принялась крутить в руке одну из фигур. — А вы что думаете об игре, Хамлис?

— Вы, похоже, достигли пределов своих технических возможностей, но ваше мастерство продолжает расти. Правда, сомневаюсь, что вам когда-нибудь удастся обыграть Гурдже.

— Ну вот. — Йей изобразила уязвленную гордость. — Я всего лишь начинающая. Еще могу расти. — Она поскребла ногти одной руки ногтями другой и несколько раз щелкнула языком. — И, судя по тому, что говорят, у меня есть перспективы роста и в ландшафтостроении.

— У вас проблемы? — спросил Хамлис. Несколько мгновений у Йей был такой вид, будто она не услышала вопроса, потом она вздохнула и откинулась к спинке.

— Да… эта сволочь Элстрид и этот вонючая ханжеская машина Пришиплейл. Они такие… трусливые. Просто не хотят слушать.

— О чем?

— Об идеях! — закричала в потолок Йей. — Ни о чем новом, ни о чем таком, что хоть чуть-чуть отходит от их треклятого консерватизма. Они на меня не обращают внимания, потому что я молода.

— А мне казалось, они довольны вашей работой, — сказал Хамлис.

Гурдже вальяжно раскинулся на своем диване, заставляя крутиться вино в бокале и наблюдая за Йей.

— Или же требуют заниматься всякой ерундой, — сказала Йей внезапно усталым голосом. — Высади ряд-другой деревьев, вырой пару озер… но я-то говорю о концепции вообще, о вещах по-настоящему радикальных. Все, чем мы занимаемся, — это строим еще одну плиту. Да таких в галактике миллионы. Какой в этом смысл?

— Может, смысл в том, чтобы на ней жили люди? — предположил Хамлис; поле его порозовело.

— Люди могут жить где угодно! — сказала Йей, садясь чуть прямее и глядя на автономника своими ярко-зелеными глазами. — Да этих плит пруд пруди. Я же говорю об искусстве!

— И что у тебя было на уме? — спросил Гурдже.

— Как насчет магнитных полей под основанием конструкции и намагниченных островов, плывущих по океанам? Чтобы вообще не было никакой обычной земли, только огромные плавающие глыбы земли со своими реками, озерами, растительностью и несколькими бесстрашными людьми. Разве это не лучше?

— Лучше, чем что? — поинтересовался Гурдже.

— Лучше, чем это! — Меристину вскочила с дивана и подошла к окну. Она постучала по старинному стеклу. — Да ты сам посмотри. С таким же успехом можно жить на обычной планете. Моря, горы и дождь. Разве ты не предпочел бы жить на плавучем острове, который движется в воздухе вплотную к воде?

— А что, если острова столкнутся? — спросил Хамлис.

— Если столкнутся?

Йей повернулась к человеку и машине. Снаружи еще больше потемнело, и освещение в комнате стало набирать яркость. Она пожала плечами:

— Ну, в любом случае можно сделать так, чтобы они не сталкивались… Да скажите вы мне, чем не блестящая идея? Ну почему одна старуха и одна машина вправе ставить мне препоны?

— Видите ли, — заметил Хамлис, — я знаю Пришиплейл, и если бы он решил, что ваша идея стоит того, то не пропустил бы ее мимо ушей. У него большой опыт и…

— Ну да, — сказала Йей. — Слишком большой опыт.

— Это невозможно, юная леди, — сказал автономник.

Йей Меристину глубоко вздохнула и, похоже, собиралась возразить, но лишь широко развела руки, закатила глаза и снова повернулась к окну.

— Посмотрим.

До этого за окном неумолимо темнело, но неожиданно с дальней стороны фьорда ярко вспыхнуло солнце, пробившись сквозь тучи и слабеющий дождь. Комната медленно наполнилась водянистым сиянием, и освещение в доме снова потускнело. Ветер шевелил мокрые кроны деревьев.

— Да ну, — сказала Йей, потягиваясь и сгибая руки. — Нечего волноваться. — Она критически оглядела пейзаж за окном. — Черт, пожалуй, я пробегусь, — объявила она и направилась к двери, на ходу стягивая с себя один, потом другой сапог, потом — жилетку, которую набросила на спинку стула; потом расстегнула блузку. — Вы еще увидите, — погрозила она пальцем Гурдже и Хамлису. — Время плавающих островов пришло.

Хамлис ничего не ответил. На лице Гурдже появилось скептическое выражение. Йей вышла.

Хамлис направился к окну. Он смотрел, как девушка (теперь в одних шортах) побежала по тропинке, ведущей вниз от дома между лужайками и лесом. Хамлис в ответ на последние слова Йей помигал ей своим полем, хотя та уже не могла его видеть.

— Она красивая, — сказала машина. Гурдже снова устроился на диване.

— Когда она здесь, я кажусь себе стариком.

— Не хватало еще, чтобы и вы начали себя жалеть, — сказал Хамлис, отплывая от окна.

Гурдже посмотрел на камин.

— Все стало каким-то серым, Хамлис. Иногда мне кажется, что я повторяюсь, что игры теперь — все прежние, только чуть перелицованные, и не стоят усилий.

— Гурдже, — сухо сказал Хамлис и сделал то, что очень редко себе позволял, — водрузил весь свой корпус на диван. — Вам пора обзавестись семьей. Мы о чем говорим — об играх или о жизни?

Гурдже откинул назад темную кудрявую голову и рассмеялся.

— Игры пока что были вашей жизнью, — продолжил Хамлис. — Если они начинают приедаться, то, как я понимаю, и все остальное должно раздражать.

— Может, я просто разочаровался в играх. — Гурдже крутил в руке резную фигуру. — Я привык думать, что контекст не имеет значения; хорошая игра — это хорошая игра… в правилах игр была некая чистота, которая бережно передавалась от общества к обществу… Но теперь я начал сомневаться. Вот возьмите хотя бы эту игру — деплой. — Он кивнул на доску перед собой. — Иноземная. С глухой планетки, обнаруженной всего несколько десятков лет назад. Они играют у себя и делают ставки, эта игра для них важна. Но нам-то что ставить? Какой будет смысл в том, если я, скажем, поставлю Икрох?

— Йей вряд ли примет такую ставку, — удивленно сказал Хамлис. — Она считает, что тут слишком много дождей.

— Разве вы не понимаете? Если кому-то нужен такой дом, он его взял и построил. Если ему нужно что-то внутри, — Гурдже обвел рукой комнату, — он уже заказал. У него уже есть все. Если нет денег, нет собственности, то большая часть удовольствия, которое получали ее изобретатели, исчезает.

— Вы называете это удовольствием — потерять дом, титул, состояние? А может, и детей. Представьте: от вас ждут, что вы с пистолетом выйдете на балкон и вышибете себе мозги. Это называется удовольствием? Нам, слава богу, это неведомо. Вы хотите того, чего не можете получить, Гурдже. Вы наслаждаетесь своей жизнью в Культуре, но она не может предоставить вам сильных опасностей; истинному игроку требуется выброс адреналина перед угрозой проигрыша, даже гибели, вот тогда он в полной мере чувствует себя живым. — (Гурдже слушал молча, сидя в отблесках каминного пламени и мягкого сияния скрытых светильников.) — Вы назвали себя Морат, когда завершили свое имя, но, может, вы вовсе и не совершенный игрок. Не лучше ли было назваться Шекви?

— Знаете, — медленно начал Гурдже; голос его звучал едва ли громче потрескивания поленьев, — я даже немного побаиваюсь играть с этой девушкой. — Он бросил взгляд на автономника. — Нет, в самом деле. Мне ведь и вправду нравится выигрывать, потому что во мне есть нечто такое, что невозможно повторить, чего нет у других. Я — это я, я — один из лучших. — Он снова на секунду скосил глаза на машину, словно стыдясь чего-то, — Но время от времени я и в самом деле опасаюсь проиграть. Я думаю, а что, если появился какой-нибудь юнец — в особенности юнец, моложе меня и, естественно, талантливее, — который отберет у меня все это. Вот что меня беспокоит. Чем лучше я играю, тем хуже обстоят дела, потому что тем больше я могу потерять.

— Вы консерватор, — сказал Хамлис. — Самое главное игра. Такова традиционная мудрость, разве нет? Важен процесс, а не победа. Радоваться поражению соперника, тешить собственную гордыню — значит прежде всего демонстрировать, что вы далеки от совершенства и не соответствуете своему имени.

— Да, так говорят, — кивнул Гурдже. — Так считают все остальные.

— Но не вы?

— Я… — Казалось, что человеку никак не найти нужного слова. — Я… ликую, одержав победу. Это лучше любви, лучше секса, лучше любого секретирования. Только в это мгновение я чувствую себя живым. — Он покачал головой, губы его сжались. — Все остальное время я чувствую себя кем-то вроде Маврин-Скела, этого маленького автономника, изгнанного из Особых Обстоятельств. Словно у меня отняли что-то такое, раньше принадлежавшее мне по праву рождения.

— А, так вот какое родство с ним вы чувствуете, — холодно сказал Хамлис, цвет его ауры изменился в соответствии с настроением. — А я все спрашивал себя, что вы находите в этой отвратительной машине.

— Горечь. — Гурдже снова откинулся к спинке. — Вот что я в нем нахожу. Но по крайней мере, в нем есть новизна.

Он встал и подошел к камину, потыкал в поленья чугунной кочергой, сунул еще одно, неловко ухватив его тяжелыми щипцами.

— Мы живем не в героическую эпоху, — сказал он автономнику, глядя в огонь. — Индивидуальность устарела. Вот почему нам всем так удобно жить. Мы ничего не значим, а потому в безопасности. Ни одна личность больше не оказывает ни на что сколь-нибудь заметного влияния.

— Контакт использует личностей, — возразил Хамлис. — Он помещает людей в более молодые общества, которые оказывают решающее воздействие на судьбы всей метацивилизации. Обычно они «наемники» и не уроженцы Культуры, но они люди, гуманоиды.

— Их выбирают и используют. Как фигуры в игре. Они не в счет, — В голосе Гурдже слышалось раздражение. Он отошел от камина, вернулся к дивану. — И потом, я не из их числа.

— Ну, тогда сохраните себя до наступления более героической эпохи.

— Ха, — сказал Гурдже, снова усаживаясь. — Выдумаете, она когда-нибудь наступит? А если и наступит, все равно это будет больше похоже на жульничество.

Хамлис Амалк-ней прислушался к шуму дождя и огня.

— Ну что ж, — медленно произнес он, — если вы ищете новизны, то Контакт — забудем об ОО — именно то, что вам нужно.

— У меня нет намерений поступать в Контакт, — сказал Гурдже. — Торчать годами в их экспедиционных кораблях вместе с исполненными дурацкого энтузиазма благодетелями Вселенной, искать варваров, которых нужно цивилизовать, — спасибо, я не так представляю себе удовольствие или достижение.

— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что в Контакте наилучшие Разумы, наибольший объем информации. Они могут породить неплохие идеи. Каждый раз, когда я был с ними связан, они добивались успехов. Не забывайте, это последний шанс.

— Почему?

— Да потому что они хитрецы. Кого хочешь обведут вокруг пальца. И тоже азартные. И выигрывать привыкли.

— Так-так. — Гурдже погладил свою темную бороду. — Не знаю даже, как к ним подступиться, — сказал он.

— Ерунда, — ответил Хамлис. — В любом случае у меня там есть кой-какие связи. Я бы…

Хлопнула дверь.

— Мать моя, ну и холодища там!

В комнату, отряхиваясь, влетела Йей. Руками она обхватила себя за грудь, тоненькие шорты прилипли к бедрам. Все ее тело сотрясалось от холода. Гурдже поднялся с дивана.

— Идите сюда — поближе к огню, — сказал Хамлис девушке.

Йей стояла, дрожа, у окна, вода стекала с нее.

— Ну что вы там застыли столбом, — повернулся Хамлис к Гурдже. — Принесите полотенце.

Гурдже критическим взглядом смерил машину и вышел из комнаты.

К тому времени, когда он вернулся, Хамлис уговорил Йей сесть перед огнем. Изогнутое поле под ее затылком удерживало голову девушки в потоке каминного тепла, другое поле расчесывало волосы. С промокших локонов Йей на раскаленные плитки падали и с шипением испарялись капельки воды.

Хамлис взял из рук Гурдже полотенце; тот смотрел, как машина вытирает тело Йей. Наконец он отвернулся, тряхнул головой и, вздохнув, снова сел на диван.

— У тебя ноги грязные, — сказал он.

— Ну, зато здорово пробежалась. — Йей рассмеялась из-под полотенца.

Йей немало нафыркалась, пока не была вытерта насухо, потом завернулась в полотенце и села на диван, вытянув ноги.

— Ужасно проголодалась, — объявила она вдруг. — Ничего, если я приготовлю что-нибудь?..

— Давай-ка я, — сказал Гурдже и вышел.

Он вернулся на мгновение с брюками Йей, чтобы набросить их на спинку стула, где уже висела ее жилетка.

— О чем вы тут говорили? — спросила Йей у Хамлиса.

— О том, что Гурдже разочарован.

— Ну и с каким результатом?

— Не знаю, — признался автономник.

Йей взяла свои вещи и быстро оделась. Она немного посидела против огня, глядя на языки пламени. Дневной свет тем временем совсем погас, а лампы в комнате разгорелись ярче.

Гурдже принес поднос со сластями и выпивкой.

Перекусив, Гурдже и Йей вместе с автономником сели за сложную карточную игру того типа, который нравился Гурдже больше всего, — где требовалось умение блефовать и немного удачи. Они дошли до середины игры, когда появились друзья Йей и Гурдже. Их самолет приземлился на лужайке перед домом — Гурдже подумал, что лучше бы они выбрали другое место для посадки. Гости вошли в комнату, веселые и шумные, и Хамлис сразу же забился в угол у окна.

Гурдже, как радушный хозяин, принес гостям закуски. Он подал новый бокал Йей, которая вместе с группкой прибывших слушала, как двое спорят об образовании.

— Ты поедешь с ними, Йей?

Гурдже прислонился спиной к стене, на которой висел гобелен, и чуть понизил голос, отчего девушке пришлось отвернуться от спорщиков и посмотреть на него.

— Может быть, — медленно произнесла она. Блики пламени высвечивали ее лицо. — А ты опять хочешь попросить меня остаться? — Она с интересом разглядывала свое вино, раскручивая его в бокале.

— Так вот ты о чем, — сказал Гурдже, вскинув голову и уставившись в потолок. — Нет, вряд ли. Одни и те же старые фильмы, одни и те же реакции, — все это нагоняет тоску.

Йей улыбнулась:

— Никогда ничего не знаешь заранее. В один прекрасный день я могу передумать. Пусть это тебя не беспокоит, Гурдже. Это почти что честь.

— Ты хочешь сказать — это честь быть таким исключением?

— Ммм. — Йей приложилась к бокалу.

— Я тебя не понимаю.

— Потому что я даю тебе от ворот поворот?

— Потому что ты никому не даешь от ворот поворот.

— Ну уж не совсем чтобы так. — Йей кивнула и нахмурилась, глядя в свой бокал.

— Ну так почему нет?

Ну вот. Наконец-то он сказал ей об этом.

Йей сложила губы трубочкой.

— Потому что для тебя это важно, — сказала она, вперившись в него взглядом.

— Ах, вот оно что, — кивнул Гурдже и, опустив глаза, принялся поглаживать свою бородку. — Мне бы стоило напустить на себя безразличие. — Он заглянул ей прямо в глаза. — Правда, Йей.

— Я чувствую, что ты хочешь… брать меня, словно я игровая фигура или поле. Чтобы иметь меня, обладать мной. — Внезапно лицо Йей сделалось озадаченным. — В тебе есть что-то очень… Не знаю. Примитивное, может быть. Ты никогда не менял пола, а? — (Он отрицательно покачал головой.) — И не спал с мужчинами? — (Он покачал головой еще раз.) — Я так и думала. Ты такой странный, Гурдже. — Йей осушила свой бокал.

— Потому что не нахожу мужчин привлекательными?

— Да. Ты сам — мужчина! — Она рассмеялась.

— Может, я должен нравиться самому себе?

Йей несколько секунд смотрела на него, потом на ее лице мелькнула улыбка; наконец она рассмеялась и опустила глаза.

— Ну, не физически, конечно.

Она ухмыльнулась и протянула ему пустой бокал. Гурдже снова наполнил его, и девушка вернулась к гостям.

Гурдже оставил Йей спорить о месте геологии в образовательной политике Культуры, а сам направился к Рен Миглан — молодой женщине, приезда которой этим вечером он ждал.

Один из гостей привез с собой проторазумного стиглийского нумератора, который теперь шлепал по комнате, ведя счет невнятным шепотком. Это стройное животное с тремя конечностями, светлой шкуркой, высокой талией, без явно выраженной головы, но со множеством выразительных выпуклостей, принялось пересчитывать присутствующих — их оказалось двадцать три. Потом стало считать предметы мебели, после чего сосредоточилось на ногах. Наконец нумератор подобрался к Гурдже и Рен Миглан. Гурдже взглянул на животное, которое пялилось на его ноги и размашисто скребло конечностями у его тапочек. Он дотронулся до нумератора носком ноги, тот пробормотал: «Скажи шесть» — и поплелся прочь. Гурдже продолжил говорить с женщиной.

Прошло несколько минут — он стоял рядом с ней, разговаривал, пододвигался чуть поближе, нашептывал ей что-то на ухо, а раз или два запустил ей руку за спину и пробежался пальцами по ее позвонкам под шелковым платьем.

— Я обещала вернуться с остальными, — тихо сказала Рен, опустив глаза и покусывая губы; она завела руку за спину и ухватила пальцы Гурдже, поглаживавшие ее поясницу.

— Какой-то скучнейший оркестр, какой-то певец, поющий для всех сразу? — мягко проговорил он, убирая руку и улыбаясь. — Ты заслуживаешь больше внимания именно к себе, Рен.

Она тихо рассмеялась и толкнула его локтем.

Вскоре она вышла из комнаты и больше не возвращалась. Гурдже направился туда, где неистово жестикулировала Йей, превознося достоинства жизни на плавучих магнитных островах, но тут он заметил в уголке Хамлиса. Тот делал вид, что не замечает трехногого животного, которое разглядывало машину, пытаясь поскрести одну из своих выпуклостей и не свалиться на пол. Гурдже отодвинул зверька ногой и остановился рядом с Хамлисом. Некоторое время он говорил с машиной.

Наконец гости удалились, прихватив несколько бутылок и полупустых подносов с конфетами. Самолет зашипел, исчезая в ночи.

Гурдже, Йей и Хамлис закончили начатую игру в карты; Гурдже победил.

— Ну, мне пора, — сказала Йей, вставая и потягиваясь. — Хамлис?

— И мне тоже. Я пойду с вами. Можем поехать в одной машине.

Гурдже проводил их до лифта. Йей застегнула пуговицы на плаще. Хамлис повернулся к Гурдже:

— Не хотите, чтобы я поговорил с Контактом?

Гурдже рассеянно смотрел на лестницу, ведущую в основной дом; он перевел недоуменный взгляд на Хамлиса. То же самое сделала и Йей.

— Ах, вот вы о чем, — сказал наконец Гурдже, улыбаясь и пожимая плечами. — А почему, собственно, нет? Посмотрим, что предложат те, кто мудрее нас. Терять мне нечего. — Он рассмеялся.

— Мне нравится, когда ты весел, — сказала Йей, целуя его в щеку.

Она вошла в кабину лифта, Хамлис за ней. Йей успела подмигнуть Гурдже, пока дверь закрывалась.

— Передай привет Рен, — усмехнулась она. Гурдже несколько секунд смотрел на закрывшуюся дверь лифта, потом покачал головой и улыбнулся сам себе. Он вернулся в гостиную, где теперь наводили порядок два домашних автономника; все уже стояло на своих местах. Он подошел к игровой доске между двумя темными диванами и поставил одну из фигур деплоя в центре ее исходного шестиугольника, потом посмотрел на диван, на который уселась Йей после пробежки. Там осталось понемногу исчезающее влажное пятно — темное на темном. Гурдже неуверенно положил на него руку, потрогал пальцами, потом рассмеялся про себя, взял зонтик и вышел посмотреть, что сделал с лужайкой самолет. Потом он вернулся в дом; свет в окне приземистой главной башни говорил о том, что Рен ждет его.

Лифт опустился на две сотни метров в глубь горы, потом прошел еще ниже, сквозь коренную породу, замедлился, двигаясь через вращающийся тамбур, мягко преодолел метровую толщу сверхплотного материала основания и остановился под плитой орбиталища в транзитной галерее. Там ждали два подземных автомобиля, а экраны наружного наблюдения показывали, как солнечный свет заливает обратную сторону плиты. Автомобиль открыл дверцу, Йей и Хамлис вошли внутрь, сказали, куда им нужно, и сели. Машина развернулась и начала набирать скорость.

— Контакт? — спросила Йей у Хамлиса.

Пол автомобильчика закрывал солнце, а в боковых экранах колюче сияли звезды. Машина неслась среди переплетения труб и проводов непонятного назначения, но жизненно важных: они висели под каждой плитой.

— Мне показалось или я в самом деле слышала, как вы упомянули это всемилостивейшее и вседобрейшее пугало?

— Я предложил Гурдже связаться с Контактом, — сказал Хамлис.

Он подплыл к одному из экранов — тот открепился, продолжая показывать наружный вид, и скользнул вверх; в корпусе автомобиля открылось пространство сантиметров в десять толщиной. Там, где экран прикидывался окном, теперь было настоящее окно — плита прозрачного кристалла, а за ней — глубокий вакуум и вся остальная Вселенная. Хамлис посмотрел на звезды.

— Я решил, может, они сообразят, как его занять.

— Я думала, вы с подозрением относитесь к Контакту.

— Обычно — да, но я знаком кое с кем из Разумов. У меня еще остались связи… Они, я думаю, не откажут в помощи.

— Не знаю, — сказала Йей. — Что-то мы слишком уж серьезно к этому относимся. Ничего страшного с ним не случится. У него есть друзья. Пока приятели рядом, ему нечего особо опасаться.

— Гмм, — промычал автономник; автомобиль остановился у одной из лифтовых шахт, обслуживающих поселение, в котором жил Хамлис Амалк-ней. — Мы увидим вас в Тронце? — спросил он.

— Нет, у меня этим вечером сайт-конференция. И потом, тут есть один молодой человек, я недавно видела его на полигоне. И на тот вечер я запланировала с ним случайную встречу, — Йей ухмыльнулась.

— Понятно. Проснулись хищнические инстинкты? Ну, желаю вам приятной случайной встречи.

— Приложу все старания, — рассмеялась Йей.

Оба пожелали друг другу спокойной ночи. Хамлис вышел через тамбур автомобиля — его древний, чуть побитый корпус вдруг ярко засветился под солнечными лучами снизу — и, не дожидаясь лифта, понесся вверх по шахте. Йей улыбнулась и покачала головой при виде этого старческого нетерпения. Автомобиль тронулся с места и понесся дальше.

Рен все спала, полуукрытая простыней. Ее черные волосы разметались по подушке. Гурдже сел за стол около балконных окон и уставился в ночь. Дождь прошел, тучи рассеялись, и теперь свет звезд и четырех плит с дальней, уравновешивающей стороны орбиталища Чиарк (в трех миллионах километров; внутренние поверхности их были залиты дневным светом) отражался серебряным блеском в пролетающих облаках и переливался в темных водах фьорда.

Гурдже включил настольный экран, нашел нужную ему публикацию и принялся читать — статьи известных игроков по теории игр, обзоры сыгранных ими партий, сообщения о новых играх и перспективных игроках.

Чуть погодя он открыл двери и вышел на круговой балкон; холодный воздух окутал его голое тело, и он поежился. Он взял с собой карманный терминал и некоторое время терпел холод, разговаривая с темными деревьями и безмолвным фьордом, — диктуя новую статью о старых играх.

Когда он вернулся, Рен Миглан все еще спала, но дышала быстро и неровно. Гурдже, заинтригованный, подошел к ней и присел у края кровати, внимательно вглядываясь в ее лицо, которое мучительно подергивалось во сне. Воздух с трудом прорывался через горло к изящному носу, ноздри девушки раздувались.

Гурдже некоторое время сидел подле нее на корточках со странным выражением на лице — средним между ухмылкой и печальной улыбкой; какой же это кошмар, спрашивал он себя (с чувством смутного разочарования, даже сожаления), мучает молодую женщину, отчего она так дрожит, тяжело дышит и стонет?

Два следующих дня прошли без особых событий. Большую часть времени он проводил за чтением статей, написанных другими игроками и теоретиками, закончил собственную статью, начатую в ту ночь, когда у него оставалась Рен Миглан. Рен уехала на следующее утро во время завтрака, после небольшого скандала. Гурдже любил работать за завтраком, а ей хотелось говорить. Он подозревал, что причина ее раздражительности — плохой сон ночью.

Он получил несколько писем. В основном это были просьбы: посетить другие миры, принять участие в крупных соревнованиях, написать статью, дать отзыв о новой игре, стать лектором/профессором такого-то учебного заведения, приехать в гости на любой из нескольких ВСК, посмотреть того или иного вундеркинда — список был длинный.

Он отверг все приглашения, испытав при этом довольно приятное чувство.

Поступило сообщение с одного из ЭКК — экспедиционных кораблей Контакта — об открытии нового мира, где обнаружилась игра, основанная на точной топографии отдельных снежинок: по этой причине она никогда не игралась дважды на одной доске. Гурдже в жизни не слышал о такой игре и не нашел упоминаний о ней в материалах, собиравшихся для таких, как он, Контактом и обычно содержащих самые свежие данные. Он подозревал, что это фальшивка (проказы ЭКК уже вошли в поговорку), но отправил взвешенный (хотя и не лишенный язвительности) ответ: такого рода шутки, если только это была шутка, ему нравились.

Он посмотрел соревнования по планеризму над горами и утесами по другую сторону фьорда, а потом включил домашний голографический экран — посмотреть новую забаву, о которой много слышал. Речь шла о планете, разумные обитатели которой были мыслящими ледниками, а дети их — айсбергами. Гурдже полагал, что эта нелепица оттолкнет его, но нашел ее довольно увлекательной. Он набросал игру на тему ледников: нужно было предугадывать, какие разновидности минералов будут вымыты из пород, какие горы разрушены, какие реки перекрыты, какие ландшафты образованы, какие бухты заблокированы, если бы ледники тоже могли по своей воле растоплять и замораживать свои части. Игра оказалась довольно забавной, но не содержала ничего нового; примерно через час Гурдже бросил ее.

Большую часть следующего дня он провел, плавая в бассейне, оборудованном в подвале Икроха. Плывя на спине, он продолжал надиктовывать статью — карманный терминал, вися над головой, путешествовал вместе с ним взад-вперед.

Ближе к вечеру из лесу выехали верхом женщина и ее юная дочь; они спешились в Икрохе. Ни одна, ни другая, похоже, слыхом о нем не слыхивали — просто случайно проезжали мимо. Гурдже пригласил их выпить и приготовил поздний ланч. Они привязали своих запыхавшихся высоких скакунов рядом с домом, автономники принесли животным воду. Когда женщина с дочерью собрались ехать дальше, Гурдже посоветовал им самый живописный маршрут и дал девочке одну из богато украшенных фигурок для игры в батаос, которые так ей понравились.

Обедал он на террасе, раскрыв перед собой терминал и читая древний варварский трактат по играм. Книга (написанная за тысячу лет до того, как Контакт две тысячи лет назад нашел эту цивилизацию), конечно, давала далеко не полные комментарии, но Гурдже не переставал восхищаться тем, как много игры того или иного общества могут поведать о его происхождении, философии, самом его духе. К тому же варварские цивилизации всегда интересовали его — еще прежде, чем проснулся интерес к их играм.

Книга была любопытной. Гурдже посмотрел на заходящее солнце, а когда сумрак немного сгустился, снова перевел взгляд на книгу. Домашние автономники принесли ему выпивку, куртку потеплее и легкую закуску, как он и просил. Он велел дому не отвечать ни на один входящий вызов.

Огни на террасе постепенно стали ярче. Дальняя сторона Чиарка отливала белизной в небе, покрывая все вокруг серебром; облаков не было, мерцали звезды. Гурдже продолжал чтение.

Терминал бипнул. Гурдже сурово посмотрел в глазок камеры, установленный в углу экрана.

— Дом, ты что, оглох?

— Прошу мне простить внезапное вторжение, — сказал с экрана довольно назойливый и хамский голос, незнакомый Гурдже. — Я говорю с Чиарк-Гевантсой Жерно Морат Гурдже дам Хассизом?

Гурдже неуверенно вгляделся в глазок экрана. Он много лет не слышал своего полного имени.

— Да.

— Меня зовут Лоаш Армаско-Йап Ву-Хандрахен Кса-то Коум.

Гурдже поднял бровь:

— Да, запомнить проще простого.

— Позвольте прервать вас, будьте так любезны?

— Вы уже прервали. Что вам угодно?

— Поговорить с вами. Я вторгся к вам, хотя ничего чрезвычайного не произошло; просто я могу говорить с вами напрямую только этим вечером. Я представляю здесь отдел Контакта по просьбе Даставеба Хамлиса Амалк-нея Эп-Хандры Тедрейскре Остлхорпа. Позвольте приблизиться к вам.

— Да, если вы перестанете пользоваться полными именами.

— Я буду с вами немедленно.

Гурдже выключил экран. Он постучал по терминалу в форме авторучки на кромке деревянной столешницы и посмотрел на другой берег фьорда, где вдалеке неярко светились огни нескольких домов.

Он услышал рев в небесах, поднял глаза и увидел наверху подсвеченный с дальней стороны инверсионный след, крутая траектория которого уперлась в склон горы над Икрохом. Из леса над домом раздался приглушенный хлопок, затем звук, похожий на внезапный порыв ветра, после чего из-за угла дома появился небольшой автономник с ярко-синим, в желтую полоску, полем.

Он направился прямо к Гурдже. Машина была почти такого же размера, что и Маврин-Скел; Гурдже подумал, что она вполне могла бы удобно расположиться на прямоугольном подносе для сэндвичей. Ее корпус из пушечной бронзы казался немного более сложным и шишковатым, чем у Маврин-Скела.

— Добрый вечер, — сказал Гурдже, когда маленькая машина спустилась со стены террасы.

Она уселась на столе у подноса для сэндвичей.

— Добрый вечер, Морат Гурдже.

— Так вы из Контакта? — сказал Гурдже, засовывая свой терминал в карман халата. — Быстро же это у вас. Я ведь с Хамлисом говорил только позавчера вечером.

— Я оказался поблизости, — объяснила машина, глотая звуки, — на пути от ЭКК «Гибкое поведение» к ВСК «Прискорбное противоречие в показаниях» на борту (Д)КБР «Фанатик». Поскольку я оказался ближайшим оперативником Контакта, то выбор естественным образом пал на меня. Но, должен сказать, я могу пробыть у вас лишь очень недолго.

— Ах, какая жалость.

— Да, у вас тут совершенно очаровательное орбиталище. Может, как-нибудь в другой раз.

— Ну, тем не менее я надеюсь, что вы не напрасно проделали этот путь, Лоаш… Откровенно говоря, я никак не ожидал аудиенции оперативника из Контакта. Мой друг Хамлис просто сказал, что у Контакта, может быть… Не знаю, может, есть что-то интересное не для общего пользования. Я ничего такого не ждал, кроме разве что информации. Позвольте у вас спросить, что вы здесь делаете.

Он наклонился вперед, нависая над машиной и поставив оба локтя на стол. На блюде, как раз напротив автономника, лежал сэндвич. Гурдже взял его и принялся есть, поглядывая на машину.

— Да, конечно. Я здесь для того, чтобы выяснить, насколько вы открыты предложениям. Возможно, Контакту удастся найти кое-что, представляющее для вас интерес.

— Игру?

— Мне дали понять, что это связано с игрой.

— Это не означает, что вы должны вести игру со мной, — сказал Гурдже, стряхивая крошки с руки на блюдо.

Несколько крошек отлетели в сторону автономника, как и рассчитывал Гурдже, но тот отразил их своим полем, и они, отлетев, упали прямо в середину блюда перед ним.

— Вот все, что мне известно: Контакт, возможно, нашел что-то, представляющее для вас интерес. Я полагаю, это связано с игрой. Мне поручено выяснить, готовы ли вы совершить путешествие. А потому я думаю, игра — если речь идет об игре — должна состояться в каком-то другом месте, не на Чиарке.

— Путешествие? — переспросил Гурдже и откинулся к спинке стула. — Куда? Далеко ли? Надолго ли?

— Я не знаю.

— Ну хотя бы приблизительно.

— Мне не хотелось бы строить догадки. Сколько времени вы готовы провести вне дома?

Гурдже сощурил глаза. Дольше всего он отсутствовал на Чиарке, когда однажды, тридцатью годами ранее, отправился в круиз. Ему это дело не очень понравилось. Полетел он скорее потому, что так было принято в его возрасте, а не потому, что у него возникло такое желание. В других звездных системах было на что посмотреть, но то же самое можно было увидеть и на голографическом экране, и Гурдже так по-настоящему и не понял, что же люди находят в межзвездных путешествиях. Он планировал провести в том круизе несколько лет, но выдержал лишь год.

Гурдже потер бороду:

— Ну, может, с полгода. Трудно сказать, когда не знаешь подробностей. Но остановимся на этом, скажем, полгода… хотя, по-моему, в этом нет нужды. Местный колорит редко добавляет что-то к игре.

— Обычно это так. — Машина помолчала немного. — Насколько я понимаю, эта игра может быть довольно сложной. Чтобы ее изучить, потребуется время.

— Уверен, что справлюсь.

На освоение новой игры Гурдже тратил не больше трех дней. За всю жизнь он не забыл ни одного правила ни одной выученной им игры и ни одну не учил по второму разу.

— Отлично, — сказал маленький автономник. — Именно так я и доложу. Прощайте, Морат Гурдже.

И машина стала подниматься. Гурдже смотрел на нее с открытым ртом, подавляя желание вскочить на ноги:

— И это все?

Маленькая машина остановилась на высоте двух-трех метров.

— Это все, что мне было позволено сказать. Я спросил у вас то, что должен был спросить. Теперь я должен доложить о ваших ответах. Может быть, вы хотите узнать еще что-нибудь, на что у меня есть ответ?

— Да, — сказал Гурдже, чувствуя нарастающее раздражение. — Я узнаю что-нибудь еще о том, о чем вы со мной говорили?

Ему показалось, что машина задумчиво качнулась в воздухе. Поле ее с момента прибытия не менялось. Наконец она сказала:

— Жерно Гурдже?

Настала длительная пауза, во время которой оба не проронили ни звука. Гурдже, не отрываясь, смотрел на машину, потом встал, уперся руками в бока, наклонил голову и прокричал:

— Да?

— …Возможно, и нет, — резко бросил в ответ автономник и мгновенно взметнулся вверх; поля его замерцали.

Гурдже услышал рев и увидел инверсионный след, который сначала показался крохотным облачком, поскольку Гурдже стоял точно над ним; несколько секунд он медленно вытягивался и внезапно перестал расти. Гурдже потряс головой.

Он вытащил из кармана терминал.

— Дом, установите связь с этим автономником, — сказал он и поднял к небу голову.

— Каким автономником, Жерно? — спросил дом. — Хамлисом?

Гурдже уставился на терминал.

— Нет! С этим маленьким прохиндеем из Контакта — Лоашем Армаско-Йапом Ву-Хандрахеном Ксато Коумом, вот с кем! Который только что был здесь!

— Только что? — недоумевающе спросил дом.

Гурдже, ссутулившись, сел.

— Вы что — ничего сейчас не видели и не слышали?

— За последние одиннадцать минут, после того как вы запретили мне принимать вызовы, — ничего, кроме тишины, но…

— Ладно, — вздохнул Гурдже. — Соедините меня с Узлом.

— Узел слушает. Подотдел Разума Макил Стра-бей. Жерно Гурдже, чем можем быть вам полезны?

Гурдже продолжал смотреть в небеса наверху — отчасти потому, что именно там исчез автономник из Контакта (тонкий инверсионный след начал шириться и расползаться), а отчасти потому, что, говоря с Узлом, люди обычно смотрели в его сторону.

Он заметил лишнюю звездочку как раз перед тем, как она начала двигаться. Световая точка находилась в том месте, где закончился инверсионный след маленького автономника. Гурдже нахмурился. Почти тут же она двинулась — поначалу с довольно умеренной скоростью, а потом слишком быстро — глаз уже не мог уследить за ней.

Точка исчезла. Гурдже помолчал, потом спросил:

— Узел, тут только что был корабль Контакта?

— Он убывает в настоящий момент, Гурдже. (Разоруженный) Корабль Быстрого Реагирования…

— «Фанатик», — сказал Гурдже.

— Ха-ха, так это были вы, да? А мы-то думали, нам потребуются месяцы, чтобы выяснить это. Игрок Гурдже, вы только что были свидетелем частного визита. Это все штучки Контакта — нас о них в известность не ставят. А мы тут головы ломаем. Высший класс, Жерно, если позволительно будет так сказать. Этот корабль совершил внезапную остановку на скорости не менее сорока килолет и отклонился лет на двадцать — и все это ради пятиминутного разговора с вами. Это серьезный расход энергии, особенно учитывая, что и ускоряется он с такой же быстротой. Вы посмотрите, как уходит эта малышка… ой, простите, вы же не можете этого сделать. Ну, тогда поверьте нам на слово — очень впечатляет. Не хотите сообщить скромному подотделу Узла Разума, что это за история?

— Есть ли возможность связаться с этим кораблем? — спросил Гурдже, игнорируя заданный ему вопрос.

— Когда он так ускоряется? Вряд ли он пожелает иметь дело с простой гражданской машиной вроде нас… — В голосе Узла Разума слышалась удивленная нотка. — Ну, разве что попробовать.

— Мне нужен находящийся на корабле автономник по имени Лоаш Армаско-Йап Ву-Хандрахен Ксато Коум.

— Силы небесные, Гурдже, в какую историю вы ввязались? Хандрахен? Ксато? Это же номенклатура техноэк-вивалента разведуровня 00. Ну и попали вы… Черт… Мы попробуем… Минуточку.

Гурдже молча ждал несколько секунд.

— Ничего, — сказал голос из терминала. — Гурдже, с вами говорит Полный Узел — уже не подотдел, а весь я. Этот корабль подтверждает прием запроса, но заявляет, что у них на борту нет автономника с таким именем. Ничего похожего.

Гурдже резко откинулся к спинке стула. Шея у него была напряжена. Он отвел взгляд от звезд, вперился в стол.

— Не может быть, — сказал он.

— Попробовать еще раз?

— Думаете, будет какой-нибудь толк?

— Нет.

— Тогда не надо.

— Гурдже, меня это беспокоит. Что случилось?

— Хотелось бы мне знать. — Гурдже снова посмотрел на звезды. Инверсионный след, оставленный маленьким автономником, почти исчез. — Соедините меня с Хамлисом Амалк-неем.

— Соединяю… Жерно?

— Да, Узел.

— Будьте осторожны.

— Спасибо. Большое спасибо.

— Наверно, вы его чем-то рассердили, — сказал Хамлис через терминал.

— Очень может быть, — ответил Гурдже. — Но что вы об этом думаете?

— Они оценивали ваши возможности для какого-то дела.

— Вы так думаете?

— Да. Но вы отвергли сделку.

— Отверг?

— Да. И считайте, что вам повезло — вы приняли правильное решение.

— Что вы хотите этим сказать? Это же была ваша идея.

— Слушайте, вы в этом не участвуете. Все кончено. Но мой запрос, несомненно, пошел быстрее и значительно выше, чем я предполагал. Мы привели в действие некий механизм. Но вы их отвадили. Больше вы их не интересуете.

— Гм, пожалуй, вы правы.

— Гурдже, мне очень жаль.

— Оставим это, — сказал Гурдже старой машине и снова посмотрел на звезды. — Узел?

— Послушайте, нас это интересует. Будь это дело сугубо личным, мы бы и словечка не стали подслушивать, можете не сомневаться, и потом, наше прослушивание будет отражено в вашем ежедневном извещении.

— Бог с ним. — Гурдже улыбнулся, испытав странное облегчение от того, что Разум орбиталища подслушал его разговор. — Скажите мне, как далеко теперь этот КБР?

— В момент произнесения слова «теперь» он был в одной минуте и сорока девяти секундах, на расстоянии одного светового месяца уже вне нашей системы и — весьма рады вам сообщить — далеко за пределами нашей юрисдикции.

Похоже, он держит путь к ВСК «Прискорбное противоречие в показаниях», если только один из них не пытается навести тень на ясный день.

— Спасибо, Узел. Спокойной ночи.

— И вам того же. Прослушивание мы прекратили, можете не сомневаться.

— Спасибо, Узел. Хамлис?

— Возможно, вы упустили шанс, какие представляются раз в жизни, Гурдже… Но более вероятно, что были на волосок от гибели. Я сожалею, что связался с Контактом. Они заявились слишком быстро и говорили слишком жестко — вряд ли это случайность.

— Не переживайте вы так, Хамлис, — сказал Гурдже автономнику, снова посмотрел на звезды, откинулся к спинке и водрузил ногу на стол. — Я с этим справился. Все у нас в порядке. Я увижу вас завтра в Тронце?

— Может быть. Не знаю. Я подумаю. Желаю вам удачи — я имею в виду этого вундеркинда по стрикену — на тот случай, если не увижу вас завтра.

Гурдже печально улыбнулся в темноту:

— Спасибо. Доброй ночи, Хамлис.

— Доброй ночи, Гурдже.

Поезд выскочил из туннеля на яркий солнечный свет. Он заложил вираж, потом пересек узкий мост. Гурдже, взглянув поверх перил, увидел сочные зеленые пастбища и петляющую по долине реку в полукилометре внизу. На небольших лужайках лежали тени гор, а по горным склонам, поросшим лесом, пробегали тени облаков. Воздушный поток трепал волосы Гурдже, он наслаждался сладким, ароматным горным воздухом и ждал возвращения своего противника. Вдалеке над долиной, почти на высоте моста, кружили птицы. Их крики разносились по замершему пространству и были едва слышны за шумом поезда, рассекающего воздух.

Будь все как обычно, Гурдже дождался бы вечера и отправился в Тронце понизу, но в это утро ему хотелось поскорее исчезнуть из Икроха. Он надел туфли, старомодные брюки и короткую открытую куртку, после чего отправился по тропинкам на другую сторону горы.

Он сел у старой железнодорожной колеи, секретировал слабый стимулятор и принялся развлекаться — бросать куски магнитного железняка в магнитное поле путей и смотреть, как их оттуда выкидывает. Он вспомнил плавучие острова Йей.

Еще он размышлял над таинственным вчерашним визитом автономника из Контакта, но пока ничего не прояснялось, будто все случившееся было сном. Он проверил систему связи дома, показания всех прочих систем — по данным дома, никто его не посещал, однако его разговор с Узлом Чиарка был зафиксирован, зарегистрирован и засвидетельствован другими подотделами Узла, а небольшая часть его — самим Полным Узлом. А значит, это все случилось взаправду.

Гурдже остановил древний поезд, когда тот появился, и не успел еще взобраться по ступенькам, как его узнал средних лет человек: он назвался Дрелтрамом и тоже направлялся в Тронце. Мистеру Дрелтраму поражение от руки великого Жерно Гурдже было бы драгоценнее победы над кем угодно. Не хочет ли он сыграть? Гурдже давно уже привык к подобной лести (обычно за ней скрывались необоснованные, но довольно буйные амбиции), но все же ответил предложением сыграть в «одержание». Там было много общих базовых правил со стрикеном, так что игра могла стать хорошей разминкой.

Они нашли комплект «одержания» в одном из баров и взяли доску с собой на верхнюю палубу, где и сели за ветрозащитным стеклом, чтобы карты не унесло ветром. Времени для завершения игры было более чем достаточно — путь до Тронце на поезде занимал большую часть дня, тогда как понизу на это уходило десять минут.

Поезд съехал в моста в глубокое узкое ущелье; воздушные потоки здесь порождали жутковатый, гулкий звук, с обоих сторон отражавшийся от голых скал. Гурдже посмотрел на доску. Он играл напрямую, без помощи секретированных веществ, тогда как его противник использовал мощную смесь, предложенную самим Гурдже. Кроме того, он дал мистеру Дрелтраму фору в семь фигур — больше не позволялось. Тот оказался неплохим игроком и вначале чуть не получил выигрышную позицию — его преимущество в фигурах было подавляющим, но Гурдже хорошо защищался, и его противник упустил свой шанс, хотя, возможно, сохранил несколько мин в темных углах.

Размышляя о подобных неприятных сюрпризах, Гурдже вдруг понял, что так еще и не знает, где его собственная скрытая фигура. Он прибег к этому неформальному способу, чтобы выровнять игру. В «одержание» играют на доске в сорок квадратов, фигуры каждого игрока делятся на одну большую и две малые группы. На различных пересечениях, изначально свободных, можно спрятать до трех фигур. Местонахождение каждой вводится (и затем блокируется) круговой картой — тонкой керамической пластиной, которую переворачивают, только если игрок хочет ввести фигуру в игру. Мистер Дрелтрам уже открыл все три свои скрытые фигуры (одна оказалась на том пересечении, где Гурдже из чисто спортивного интереса расположил все девять своих мин, и потому дело приняло для него неприятный оборот).

Гурдже в начале игры крутанул диски на своей единственной пластине скрытой фигуры и положил пластину лицевой стороной вниз, даже не посмотрев на нее. Он знал о местонахождении этой фигуры столько же, сколько мистер Дрелтрам. Она вполне могла оказаться на недопустимом поле, что грозило Гурдже поражением, или же (что было менее вероятно) — на стратегически ценной позиции в глубине территории противника. Гурдже нравилось применять такую тактику, если игра не была серьезной; нравилось ему и давать противнику необходимое тому дополнительное преимущество, что делало игру более интересной и менее предсказуемой, добавляло остроты.

Он подумал, что надо бы разобраться, где его фигура — быстро приближался восьмидесятый ход, когда ее все равно нужно будет раскрыть.

Пластины, на которой было записано местонахождение его скрытой фигуры, нигде не было. Он перебрал карты и пластины, лежащие на столе. Мистер Дрелтрам был не самым аккуратным игроком — его карты и пластины вместе с ненужными или удаленными фигурами были разбросаны по столешнице, включая и ту ее часть, которая была ближе к Гурдже. Когда они въезжали в туннель часом ранее, порыв ветра чуть не сдул кое-какие легкие карты, пришлось придавить их бокалами и грузиками — стекляшками, начиненными свинцом. От этого создалось впечатление еще большей неразберихи, как и от странной, чтобы не сказать нарочитой, манеры противника Гурдже записывать сделанные ходы на грифельной доске (он заявил, что встроенная память доски как-то раз подвела его, и он потерял запись одной из лучших в своей жизни игр). Гурдже принялся поднимать разбросанные по столу фигурки и карты в поисках своей пластинки.

Внезапно он услышал чей-то глубокий вздох, потом нечто вроде смущенного покашливания у себя за спиной. Он повернулся и увидел мистера Делтрама, у которого был странно неловкий вид. Гурдже нахмурился, а мистер Делтрам, который вернулся из туалета с широкими зрачками от смеси секретированных наркотиков и в сопровождении подноса, снова сел на свое место, глядя на руки Гурдже.

И лишь когда поднос расставил бокалы на столике, Гурдже понял, что карты, которые он поднял в поисках своей пластины и держит в руках, — это оставшиеся карты-мины мистера Дрелтрама. Гурдже посмотрел на них (те были повернуты рубашками вверх, и местоположения мин он не видел) и понял, что должен думать об этом мистер Дрелтрам.

Он положил карты туда, откуда их взял.

— Прошу прощения, — рассмеялся он. — Я искал свою скрытую фигуру.

И увидел ее, еще не кончив говорить. Круговая пластина лежала на самом виду — на столе, почти прямо перед ним.

— Ух ты, — сказал он и только тут почувствовал, как кровь прилила к лицу. — Вот же она. Гм. А я не заметил и стал искать.

Гурдже снова рассмеялся — и будто какая-то странная судорога ухватила его изнутри, вызвав нечто среднее между ужасом и экстазом. Он никогда ничего подобного не чувствовал. Он подумал (с внезапной ясностью), что самое близкое к этому ощущение испытал еще мальчишкой — первый оргазм от рук девушки на несколько лет старше его. Нечто примитивное, чисто человеческое, словно инструмент, ведущий в одиночку, ноту за нотой, простейшую тему (в сравнении с тем, во что превратился секс впоследствии — симфонию чувств, стимулируемую внутренними наркотиками), но тот первый раз все же стал одним из самых ярких воспоминаний — и не только из-за новизны ощущений, а потому, что, казалось, ему открылся новый, необыкновенный мир, совершенно новый способ чувствовать и жить. То же самое он испытал еще ребенком, когда на первых своих соревнованиях выступал от Чиарка против юниорской команды с другого орбиталища, и это повторилось, когда его наркожелезы полностью развились спустя несколько лет после наступления половой зрелости.

Мистер Дрелтрам тоже рассмеялся и вытер лицо платком.

Дальше Гурдже сделал несколько агрессивных ходов, и противнику пришлось напомнить ему о том, что подошел восьмидесятый по счету. Гурдже перевернул свою тайную фигуру, даже не проверив ее перед этим, с риском, что она окажется на поле, уже занятом одной из открытых фигур.

Скрытая фигура оказалась на том же поле, что и его сердце (главная фигура — завладеть ею и было целью игры), хотя вероятность этого была 1600:1.

Гурдже уставился на пересечение, где находилось его хорошо защищенное сердце, потом бросил взгляд на координаты, которые набрал наобум двумя часами ранее на пластине, — один к одному, никаких сомнений. Если бы он проверил ходом ранее, то мог бы убрать сердце с опасного поля, но он не проверил. Он терял обе фигуры, а теряя сердце, проигрывал и игру. Он проиграл.

— Вот так невезение, — сказал мистер Дрелтрам, откашлявшись.

Гурдже кивнул.

— Кажется, при таком разгроме побежденный забирает сердце на память, — заметил он, щелкая пальцем по потерянной фигуре.

— Гм… Да, вроде бы, — сказал мистер Дрелтрам, который одновременно и сочувствовал Гурдже, и радовался собственному везению.

Гурдже, кивнув, положил сердце на доску и поднял керамическую пластину, которая так подвела его.

— Но я, пожалуй, лучше возьму это.

Он показал пластину мистеру Дрелтраму, тот кивнул в ответ:

— Да, конечно. Почему бы и нет. Ничего не имею против.

Состав тихо вкатился в туннель, тормозя перед станцией, расположившейся в горной пещере.

— Любая реальность — это игра. Физика в самой фундаментальной своей части, сама ткань нашей Вселенной — прямой результат взаимодействия некоторых довольно простых правил и случайностей. Это же можно применить к лучшим играм, наиболее изящным и достойным как в интеллектуальном, так и в эстетическом плане. Будущее неизвестно и обусловлено событиями, которые на субатомном уровне не полностью предсказуемы, а потому оно остается пластичным и несет в себе вероятность перемен, надежду на торжество, на победу, если использовать немодное слово. В этом отношении будущее — игра, где время — одно из правил. Обычно все лучшие механистические игры, те, которые в любом смысле можно разыгрывать «идеально», как то: решетка, праллианский кругозор, нкрейтл, шахматы, фарнические измерения — возникали в цивилизациях, которым не хватало релятивистского взгляда на Вселенную, я уж не говорю — на реальность. А кроме того, могу добавить, все подобные общества еще не вступили в эпоху разумных машин… Даже самые первоклассные игры допускают элемент случайности, пусть в них при этом вполне справедливо и ставятся барьеры грубому везению. Пытаться создать игру на основе любых других принципов, какими бы сложными и изощренными ни были правила, масштаб и расчлененность игрового объема, качества фигур, — значит замыкаться в рамках подхода, который не только с социальной, но и с технико-философской точки зрения на несколько эпох отстает от современности. Это может быть полезным как некое историческое упражнение. Но как интеллектуальное занятие — это пустая трата времени. Если вы хотите соорудить что-нибудь старомодное, то почему не деревянную парусную лодку или паровой двигатель? Они не менее сложны и требуют от вас не меньших усилий, чем механистическая игра, и в то же время поддерживают вашу форму.

Гурдже иронически поклонился молодому человеку, который предложил ему идею новой игры. У того был растерянный вид. Он набрал в грудь воздуха и открыл рот, собираясь заговорить. Гурдже ждал этого и, как уже было при пяти или шести попытках парня что-то сказать, прервал его, когда тот еще не произнес ни слова.

— Видите ли, я говорю абсолютно серьезно: нет ничего интеллектуально неполноценного в том, что человек создает что-то руками, а не головой. И тут можно извлечь те же уроки, приобрести те же навыки на том уровне, который один только имеет значение.

Он снова сделал паузу. Автономник Маврин-Скел направлялся к нему над головами людей, заполнивших широкую площадь.

Основной концерт уже закончился. От вершин гор вокруг Тронце эхом разносились по окрестностям звуки музыки: люди пробовали себя в тех жанрах, к которым питали склонность, — и строгих, и импровизационных, и танцевальных, и тех, что слушают под воздействием определенных наркотиков. Стояла теплая, облачная ночь; слабое сияние обратной стороны орбиталища подсвечивало высокие тучи прямо над головами людей молочным блеском. Тронце, самый большой город как на плите, так и на орбиталище, был построен на границе большого центрального массива плиты Гевант, в том месте, где поднятое на километровую высоту озеро Тронце перетекало через порог плато и несло свои воды вниз, в долину, откуда они непрерывным ливнем обрушивались на дождевой лес.

Тронце был домом менее чем для сотни тысяч людей, но Гурдже считал его слишком перенаселенным, несмотря на все его просторные дома и площади, его широкие галереи, площади и террасы, его тысячи понтонных домов и изящные, связанные мостами башни. Хотя Чиарк был относительно новым орбиталищем, насчитывающим всего около тысячи лет, Тронце достиг уже предельных размеров — орбитальные сообщества редко бывали крупнее. Настоящими же городами Культуры были ее огромные суда — Бессистемные корабли. Орбиталища были захолустными провинциями, где поселялись любители пожить без толкотни. Что же касается масштабов, то по сравнению с крупными ВСК, на которых обитали миллиарды людей, Тронце был просто деревенькой.

Гурдже обычно посещал в Тронце концерты Шестьдесят четвертого дня — и обычно попадал в кольцо докучливых энтузиастов. По большей части Гурдже вел себя вежливо, хотя изредка и бывал резок. Но сегодня (сначала поражение в поезде и тот странный, постыдно-возбуждающий прилив эмоций, когда его сочли шулером, а теперь еще и беспокойство при известии о том, что девушка с корабля «Карго-культ» сейчас здесь, в Тронце, и ищет встречи с ним) он был нисколько не настроен любезно выслушивать дураков.

Правда, этот молодой человек вовсе не обязательно был полным идиотом; он всего-то-навсего предложил идею новой игры, и совсем неплохую, но Гурдже обрушился на него, как лавина. Разговор (если это можно было назвать разговором) стал своего рода игрой.

Цель заключалась в том, чтобы не прекращать говорить, но не говорить непрерывно, что мог делать любой идиот, а останавливаться, только когда по движениям молодого человека (по языку его тела или лица, по сжатому рту) было ясно, что в этот момент он не собирается подавать реплику. Гурдже замолкал неожиданно в середине какого-нибудь пассажа или говорил что-нибудь слегка оскорбительное, но всем своим видом давал понять, что он еще не закончил. И еще Гурдже почти дословно цитировал одну из самых знаменитых своих статей по теории игр, что было дополнительным оскорблением: молодой человек, видимо, знал этот текст не хуже самого Гурдже.

— Полагать, — продолжил Гурдже в тот самый момент, когда молодой человек начал было открывать рот, — что можно удалить из жизни элемент удачи, везения, случайности, означает…

— Жерно Гурдже, надеюсь, я не прерываю важную беседу? — сказал Маврин-Скел.

— Ничего существенного. — Гурдже повернулся к маленькой машине. — Как дела, Маврин-Скел? Надумали еще какую-нибудь проказу?

— Ничего существенного, — в тон ему повторил автономник, когда молодой собеседник Гурдже бочком отвалил в сторону.

Гурдже уселся в обвитой плющом беседке неподалеку от края площади, у обзорных балконов, выходящих на широкий занавес водопадов, где с быстрин между кромкой озера и километровой стеной воды поднимались мелкие брызги. Рев водопада создавал фоновый белый шум.

— Я нашел вашу молодую соперницу, — объявил маленький автономник.

Он вытянул одно из мягко мерцающих полей и сорвал ночной цветок с живой лозы.

— Кого-кого? — сказал Гурдже. — Молодую, вы говорите? А-а, ту, что играет в стрикен?

— Именно, — ровным голосом сказал Маврин-Скел. — Молодую… А-а, ту, что играет в стрикен. — Он разогнул лепестки цветка, прижав их к стеблю.

— Я слышал, что она здесь.

— Она за столом у Хаффлиса. Хотите познакомиться?

— Почему бы и нет? — Гурдже встал, машина отплыла в сторону.

— Опасаетесь? — спросил Маврин-Скел, когда они пробирались через толпу к одной из поднятых на уровень озера террас, где находились апартаменты Хаффлиса.

— Опасаюсь? — переспросил Гурдже. — Ребенка? Несколько мгновений Маврин-Скел двигался молча.

Гурдже, поднимаясь по ступенькам, приветственно кивнул нескольким встречным. Наконец машина приблизилась к нему и тихо сказала, обрывая лепестки умирающего цветка:

— Хотите, я вам расскажу о вашем сердечном ритме, уровне восприимчивости кожи, выделении феромонов, состоянии нейронной функции?..

Гурдже остановился посредине широкого пролета, и машина смолкла.

Он повернулся к автономнику, взглянул прищуренными глазами на маленький аппарат. Над озером плыла музыка, воздух был полон мускусным духом ночных цветов. Световые приборы, вделанные в каменные балюстрады, подсвечивали снизу лицо игрока. Люди со смехом и шутками спускались по ступеням с террасы; толпа раздалась, обтекая Гурдже, как вода обтекает скалу, и — что не прошло мимо Маврин-Скела — в этот момент странно притихла. Несколько секунд спустя — Гурдже все стоял на ступенях молча, тяжело дыша, — маленький автономник насмешливо фыркнул.

— Неплохо, — сказал он. — Очень даже неплохо. Я пока еще не могу сказать, что именно вы секретируете, но степень контроля весьма впечатляющая. Все показания чертовски близки к норме. Кроме состояния вашей нейронной функции — она у вас понижена. Правда, ваш средний гражданский автономник, вероятно, не смог бы это выявить. Хорошая работа.

— Не смею больше задерживать вас, Маврин-Скел, — холодно сказал Гурдже. — Я уверен, вы найдете для себя что-нибудь поинтереснее, чем наблюдение за моей игрой.

Он двинулся дальше по широким ступенькам.

— В текущий момент ничто на этом орбиталище не в силах меня задержать, дорогой мистер Гурдже, — сказал автономник обыденным тоном, срывая последние лепестки с ночного цветка, потом бросил остатки его в желобок с водой, идущий по вершине балюстрады.

— Гурдже, рад вас видеть. Проходите, садитесь.

Гости Эстрея Хаффлиса, человек тридцать, сидели вокруг огромного прямоугольного каменного стола на балконе, нависающем над водопадом; анфилада арок была увита стеблями ночных цветков и увешана бумажными фонариками, испускавшими мягкий свет. В конце балкона, на краю огромной плиты, сидели музыканты с ударными, струнными и духовыми инструментами — они смеялись и играли главным образом для себя, каждый пытался выбрать темп побыстрее, чтобы остальные поспевали за ним.

В центре стола было длинное узкое углубление, наполненное раскаленными углями; над огнем располагалось нечто вроде миниатюрного вертела, по которому от одного конца стола к другому двигались небольшие кусочки мяса и овощей. Их нанизывал на вертел с одного конца один из детей Хаффлиса; к другому концу они подходили уже завернутые в съедобную бумагу, и там их снимал младший (шестилетний) ребенок Хаффлиса и довольно точно кидал любому желающему. Хаффлис с его семью детьми был явлением необычным — люди, как правило, рожали и воспитывали одного ребенка. Культура неодобрительно смотрела на такую плодовитость, но Хаффлис получала удовольствие, будучи беременной. В настоящий момент Хаффлис пребывал в мужской ипостаси, изменив пол несколькими годами ранее.

Он обменялся любезностями с Гурдже и усадил игрока рядом с профессором Борулал, которая, счастливо улыбаясь, раскачивалась на стуле. На ней было длинное черно-белое платье; увидев Гурдже, она шумно поцеловала его в губы. Она хотела было поцеловать и Маврин-Скела, но тот метнулся в сторону.

Борулал рассмеялась и длинной вилкой сняла с вертела в центре стола полупрожаренный кусочек мяса.

— Гурдже, познакомьтесь с милой Ольц Хап! Ольц — Жерно Гурдже. Пожмите, пожалуйста, друг другу руки.

Гурдже сел, взяв маленькую бледную руку испуганной с виду девушки, сидевшей справа от Борулал. На девушке было надето что-то темное и бесформенное, на вид ей было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Он улыбнулся, чуть нахмурившись, посмотрел на профессора, пытаясь сделать юное светловолосое существо соучастницей пьяного представления Борулал, но Ольц Хап смотрела на его руку, а не на лицо. Она позволила Гурдже прикоснуться к своей руке, но почти немедленно вырвала ее, уселась на обе ладони и уставилась на блюдо перед собой.

Борулал глубоко вздохнула, словно пытаясь сосредоточиться, и отхлебнула из высокого бокала, стоявшего перед ней на столе.

— Ну, — сказала она, глядя на Гурдже, словно тот только-только появился. — Как поживаете, Жерно?

— Неплохо.

Он смотрел на Маврин-Скела, который маневрировал вблизи Ольц Хап, подплывая к столу из-за ее спины; поля его переливались официальным синим и дружеским зеленым.

— Добрый вечер. — Голос автономника звучал чуть ли не по-отечески.

Девушка подняла голову и посмотрела на машину; Гурдже прислушивался к их разговору, одновременно беседуя с Борулал.

— Привет.

— Настолько неплохо, что готовы сыграть партию в стрикен?

— Меня зовут Маврин-Скел. А вас — Ольц Хап, верно?

— Пожалуй, профессор. А ваше самочувствие позволяет вам выступить в роли арбитра?

— Да. Здравствуйте.

— Хера с два. Нет, конечно. Пьяна в сосиску. Придется вам найти кого-то другого. Может, со временем очухаюсь, но пока… не-е-е…

— Ох, ах, обменяйтесь рукопожатием с моим полем, а? Очень мило с вашей стороны; почти никто не хочет этого делать. Рад с вами познакомиться. Мы все о вас наслышаны.

— А как насчет самой барышни?

— Ax, ax, милочка.

— Что?

— В чем дело? Я сказал что-то не то?

— Она готова играть?

— Нет, это просто…

— Во что играть?

— Ах, вы так застенчивы. Это совершенно лишнее. Никто не будет заставлять вас играть. И меньше всего сам Гурдже, поверьте мне.

— В игру, Борулал.

— Ноя…

— Что, вы хотите сказать — сейчас?

— Я бы на вашем месте не беспокоился. Правда.

— Сейчас или в любое другое время.

— Ну, не знаю. Давайте спросим у нее! Послушайте, детка…

— Бор… — начал было Гурдже, но профессор уже повернулась к девушке.

— Ольц, так вы хотите сыграть?

Девушка посмотрела прямо в глаза Гурдже. В ее глазах отражался огонь, горевший в центре стола.

— Если мистер Гурдже не против, то — да.

Поля Маврин-Скела засверкали красным цветом удовольствия — ярче горящих углей.

— Отлично! — сказал он. — Схватка.

Хаффлис одолжил свой собственный комплект стрике-на — автономник-посыльный принес его из кладовки за считаные минуты. Комплект поставили в одном из углов балкона — там снизу ревел водопад. Профессор Борулал, повозившись со своим терминалом, послала запрос автономникам-арбитрам — судить предстоящую игру. Игроки в стрикен нередко пользовались высокими технологиями для мошенничества, и при серьезной игре требовались серьезные меры предосторожности. За ходом игры вызвались наблюдать автономник с Узла Чиарка и производственный автономник из доков, расположенных у подножия гор. Одна из машин университета должна была представлять Ольц Хап.

Гурдже повернулся к Маврин-Скелу, чтобы тот представлял его, но машина ответила:

— Жерно Гурдже, я полагаю, вы могли бы попросить Хамлиса Амалк-нея — пусть он вас представляет.

— А Хамлис здесь?

— Явился только что. Он меня избегает. Я его сам попрошу.

На терминале Гурдже послышался сигнал вызова.

— Да? — сказал он.

Из терминала раздался голос Хамлиса:

— Этот птичий помет только что попросил меня представлять вас в качестве арбитра. Вы этого тоже хотите?

— Да, буду вам признателен, — сказал Гурдже, наблюдая за полями Маврин-Скела — те прямо на глазах задрожали от злости.

— Буду с вами через двадцать секунд, — сказал Хамлис и выключил канал связи.

— Двадцать одна и две десятых, — язвительно сказал Маврин-Скел ровно двадцать одну и две десятых секунды спустя, когда из-за края балкона появился Хамлис — темное пятно на фоне бездны.

Хамлис повернул свою сенсорную полосу в сторону малой машины.

— Спасибо, — дружелюбным голосом сказал Хамлис. — Я держал пари с самим собой, что вы считаете секунды до моего появления.

Поля Маврин-Скела ярко вспыхнули болезненно-белым светом, на секунду осветив весь балкон; присутствующие замолчали и повернулись в его сторону, музыка стихла. Маленького автономника чуть ли не буквально трясло от немого гнева.

— Чтоб ты сдох! — наконец выдавил он и, казалось, исчез, оставив за собой лишь послесвечение — солнечно-яркое пятно в ночи.

Угли загорелись ярче, ветерок заиграл в одежде и волосах гостей, несколько бумажных фонариков затрепетали, сорвались и упали со сводов наверху, листья и ночные цветки слетели с двух арок, под которыми пролетел Маврин-Скел.

Хамлис Амалк-ней, покраснев от удовольствия, принял наклонное положение, чтобы взглянуть на темное небо, где в тучах ненадолго появилась маленькая дыра.

— Вот ведь горе, — сказал он. — Неужели я сказал что-то для него обидное?

Гурдже улыбнулся и сел за игровой стол.

— Вы все это подстроили, Хамлис?

Амалк-ней поклонился в воздухе другим автономникам и Борулал.

— Не то чтобы подстроил. — Он повернулся к Ольц Хап, которая сидела на противоположной от Гурдже стороне игровой сети. — Ах… по контрасту — прекрасная блондинка.

Девушка вспыхнула и опустила глаза. Борулал представила друг другу всех участников действа.

В стрикен играют на трехмерной сети, натянутой внутри метрового куба. Традиционно используются части животного, которое обитает на планете, где зародилась игра: для сети — обработанные сухожилия, для рамы — кость клыков. Комплект, предоставленный Гурдже и Ольц Хап, был изготовлен из синтетических материалов. Игроки надели шарнирные экраны, взяли мешки с полыми шариками и цветными бусинами (изначально то были ореховые скорлупки и камушки) и, выбрав нужные бусины, положили их в шары. Арбитры-автономники следили, чтобы никто не увидел, где лежит какая бусина. Потом оба игрока взяли по горсти этих маленьких сфер и поместили их в различные места на сети. Игра началась.

Играла она здорово. Гурдже был поражен. Она действовала импульсивно, но хитро, отважно, но не глупо. К тому же ей здорово везло. Но удача удаче рознь. Иногда ее можно предчувствовать, понять, что дела идут хорошо и, вероятно, пойдут и дальше в том же духе, — и выбрать соответствующую тактику. И если дальше все складывается как нельзя лучше, вы получаете неоспоримое преимущество. Ну а если удача изменяет, что ж, вы берете что можете, по максимуму.

Тем вечером девушке везло именно таким образом. Она угадывала фигуры Гурдже, захватила несколько сильных бусинок, замаскированных под слабые. Она предвидела ходы, которые Гурдже запечатал в заявительных раковинах, она умело обходила его ловушки, уклонялась от ложных выпадов.

Он тем не менее продолжал борьбу, на ходу изобретая отчаянную защиту против каждой атаки, но все это было слишком уж интуитивно, слишком уж наспех, носило лишь тактический характер. У него не оставалось времени для развития своих фигур, выработки стратегии. Он лишь реагировал, следовал за противником, отвечал на его ходы. А ведь обычно он предпочитал держать инициативу в своих руках.

Ему потребовалось время, чтобы понять, насколько дерзко играет девушка. Он шла на «полную сеть» — одновременный захват всех оставшихся полей игрового пространства. Она не просто пыталась выиграть, она пыталась закончить игру одним ударом, что за всю историю удалось только нескольким самым выдающимся игрокам, — однако, насколько знал Гурдже, в Культуре таким достижением еще никто не мог похвастаться. Гурдже не верил своим глазам, но именно к этому девушка и стремилась. Она подрывала силу вражеских фигур, а не уничтожала их, потом отступала, наносила удары по его слабым направлениям и закреплялась там.

Она, конечно же, тем самым приглашала его к контратаке; у Гурдже появлялись шансы на победу и даже на «полную сеть», хотя все равно их было куда меньше, чем у девушки. Но какая самоуверенность! Такой стиль подразумевал опыт и даже высокомерие.

Он посмотрел сквозь сеть тонких проводков и маленьких подвешенных сфер на тонкое спокойное лицо девушки и не мог не восхититься ее амбициями, ее бесстрашием, ее верой в себя. Она играла ради красоты, ради публики, а не ради вымучивания победы, хотя это была бы победа над знаменитым, уважаемым игроком. А Борулал еще считала, что девушка может испугаться его! Ну что ж, это говорит в ее пользу.

Гурдже наклонился вперед, потирая бородку и не замечая людей, которые теперь битком набились на балкон и молча наблюдали за игрой.

Он снова бросился в бой. Удача была при нем, и мастерство тоже — такое, которого он сам за собой не подозревал. Игра все еще клонилась к «полной сети», и победа девушки здесь казалась более реальной — но, по крайней мере, теперь его позиция не выглядела абсолютно безнадежной. Кто-то принес ему стакан воды и какую-то закуску. Он даже не помнил точно, сказал ли он спасибо.

Игра продолжалась. Вокруг становилось все более людно. На этой сетке теперь было подвешено все его будущее. Маленькие сферы скрывали сокровища и опасности, они делались посылками с жизнью и смертью внутри, одиночными сгустками вероятности, суть которых могла быть предметом догадок, но понятными они становились, только будучи схваченными, открытыми, изученными. Казалось, что вся реальность вращается вокруг этих бесконечно малых комочков смысла.

Он уже больше не знал, какие гормоны, вырабатываемые организмом, курсируют по его телу, как не мог догадаться и о том, чем пользуется его противница. Он потерял всякое ощущение себя и времени.

В течение нескольких ходов игра шла сама по себе — оба расслабились, — но потом снова обрела живость. Гурдже начинал очень медленно, очень постепенно чувствовать, что в голове у него вызревает некая невероятно сложная модель игры — непостижимо глубокая, многоплановая и многообразная.

Он внимательно рассмотрел эту модель, повернул ее.

Игра переменилась.

Он увидел для себя путь к выигрышу. «Полная сеть» все еще была возможна. Но теперь уже в его пользу. Все зависело от обстоятельств. Еще один поворот. Да, победа достанется, пожалуй, ему. Почти наверняка. Но этого уже было недостаточно. «Полная сеть» манила его, искушала, соблазняла, влекла…

— Гурдже? — Борулал тряхнула его.

Он поднял глаза. Над вершинами гор начинала заниматься заря. Лицо Борулал было серым и трезвым.

— Гурдже, перерыв. Уже шесть часов. Вы согласны? Перерыв, да?

Он посмотрел сквозь сеть на бледное, восковое лицо девушки, оглянулся, пребывая в какой-то прострации. Большинство людей уже разошлись. Бумажные фонарики тоже исчезли, и он смутно досадовал, что пропустил этот маленький ритуал: мерцающие фонарики сбрасывали вниз и смотрели, как они плывут к лесу.

Борулал снова тряхнула его:

— Гурдже?

— Да, перерыв. Да, конечно, — хрипло сказал он, затем поднялся на негнущихся ногах: мышцы протестовали, суставы хрустели.

Хамлису пришлось остаться у игрового поля, чтобы не допустить ничьего вмешательства. По небу расползался серый рассвет. Кто-то предложил Гурдже бульону, и он, прихлебывая горячую жидкость, съел несколько крекеров, бродя по тихим аркадам, где оставшиеся спали, или сидели и разговаривали, или танцевали под негромкую музыку. Он склонился к перилам над пропастью километровой глубины, продолжая отхлебывать бульон и жевать; он по-прежнему пребывал в прострации и, хотя не играл, все еще делал ходы, переигрывал партию в воображении.

Огни городков и деревень на затянутой туманом долине внизу, за полукругом темного дождевого леса казались бледными и неопределенными. Обнаженные вершины гор вдалеке светились розовым светом.

— Жерно Гурдже? — услышал он негромкий голос. Он смотрел в сторону долины. В метре от его лица парил Маврин-Скел.

— Маврин-Скел… — тихо сказал Гурдже.

— Доброе утро.

— Доброе утро.

— Как игра?

— Отлично. Спасибо. Думаю, теперь я выиграю. Почти уверен. Но есть шанс, что я одержу… — он почувствовал, что улыбается, — блестящую победу.

— Неужели?

Маврин-Скел продолжал парить в воздухе над пропастью перед Гурдже. Говорил он тихим голосом, хотя поблизости никого не было и подслушать его было некому. Поверхность его являла собой странную пеструю смесь серых тонов.

— Да, — ответил Гурдже и вкратце рассказал, что такое «полная сеть».

Автономник, казалось, понял.

— Значит, вы уже выиграли, но можете выиграть «полную сеть», чего никто в Культуре еще не делал, разве что в демонстрационных целях, доказывающих возможность такого варианта.

— Именно! — Гурдже кивнул, глядя на долину, испещренную огнями. — Именно.

Он покончил с крекерами, стряхнул крошки с ладони, поставил чашку с бульоном на перила.

— Неужели в самом деле важно, — задумчиво спросил Маврин-Скел, — кто первый выиграет «полной сетью»?

— Что-что? — спросил Гурдже. Маврин-Скел подплыл поближе.

— Неужели в самом деле важно, кто первый одержит такую победу? Ну, кто-то одержит, но какая разница, кто? По-моему, такой исход возможен в любой игре, неужели это как-то связано с мастерством?

— В известной мере вы правы, — признал Гурдже. — Такой исход требует везучего гения.

— Но им вполне можете быть и вы.

— Возможно. — Гурдже улыбнулся. Утренний воздух был холодноват, и Гурдже плотнее запахнул пиджак. — Это целиком и полностью зависит от расположения некоторых цветных бусинок в некоторых металлических сферах. — Он рассмеялся. — Победа, о которой будут говорить во всей играющей галактике, и теперь все зависит от того, куда эта девочка поместила… — Голос его затих. Он снова посмотрел на маленького автономника, нахмурился. — Прошу прощения, что-то я расчувствовался. — Он пожал плечами и склонился к перилам. — Выиграть было бы… славно, но, боюсь, такая победа маловероятна. Придет время, и это сделает кто-нибудь другой.

— Но этим другим вполне можете оказаться вы, — прошипел Маврин-Скел, подплывая еще ближе.

Гурдже пришлось немного отстраниться, чтобы взглянуть на машину.

— Ну да…

— Так зачем же предоставлять это случайности, Жерно Гурдже? — Маврин-Скел чуть отодвинулся назад. — Зачем полагаться на какое-то дурацкое везение?

— О чем это вы? — Гурдже медленно сощурил глаза. Наркотический транс рассеивался, чары разрушались.

Гурдже чувствовал себя бодрым, заведенным; возбужденным и деятельным одновременно.

— Я могу вам сказать, где какие бусинки лежат. Гурдже тихонько рассмеялся.

— Чепуха.

Автономник подплыл поближе.

— Могу. Хотя меня и выперли из ООС, но выдрали из меня не все. У меня сенсорики гораздо больше, чем у кретинов вроде Амалк-нея, которые о таком даже и не догадываются. — Автономник подплыл поближе. — Давайте я воспользуюсь этим. Позвольте сообщить вам, где какие бусинки находятся. Позвольте помочь вам с «полной сетью».

Гурдже выпрямился, покачивая головой.

— Это невозможно. Другие автономники…

— Они слабенькие простачки, Гурдже, — гнул свое Маврин-Скел. — Они ничего не стоят. Верьте мне. Разве что другая машина 00? Но здесь определенно нет таких. Автономник из Контакта? Маловероятно… Здесь только шайка этих устаревших железяк. Я могу узнать, куда девушка поместила все свои бусинки. Все до последней!

— Все и не нужны, — сказал Гурдже, взмахнув рукой с растерянным видом.

— Ну вот, это еще и лучше! Позвольте мне это сделать! Чтобы доказать вам! И себе самому!

— Вы говорите о мошенничестве, Маврин-Скел, — сказал Гурдже, оглядывая площадку.

Поблизости никого не было. С того места, где он стоял, не были видны ни бумажные фонарики, ни каменные крючки, на которых они висели.

— Вы так или иначе выиграете. Так какая разница?

— Это тем не менее будет мошенничеством.

— Вы сами сказали, тут все дело в удаче. Вы выиграли…

— Еще нет.

— Почти наверняка. Тысяча к одному.

— Пожалуй, вероятность моей победы еще выше, — согласился Гурдже.

— Значит, игра закончена. Девушка не может проиграть больше, чем уже проиграла. Пусть же она станет частью игры, которая войдет в историю. Подарите ей это!

— Это, — сказал Гурдже, ударяя ладонью о каменные перила, — все равно, — (еще один удар), — будет, — (удар), — мошенничество!

— Не кричите вы так, — пробормотал Маврин-Скел. Он чуть отпрянул и говорил так тихо, что Гурдже приходилось наклоняться над перилами, чтобы услышать его. — Повезет не повезет, вот в чем все дело. Если мастерство вас покинуло, приходится полагаться на везение. Мне не повезло — моя физиономия не устроила Контакт, вам повезло — вы стали великим игроком, вам повезло, что сегодня вы здесь. Никто из нас не был спланирован со стопроцентной уверенностью, Жерно Гурдже; вы формировались под воздействием ваших генов, а генотип вашей матери исключил вероятность того, что вы станете калекой или умственно отсталым. Все остальное — дело случая. Меня создали, дав мне свободу быть таким, какой я есть. Если в ходе реализации общего плана и этой конкретной случайности было произведено на свет то, что большинство — заметьте: большинство, не все — в одном из комитетов 00 признало не отвечающим их потребностям, то разве это моя вина? Разве моя?

— Нет, — вздохнул Гурдже, опустив глаза.

— Ах, Гурдже, в Культуре все так замечательно — никто не голодает, никто не умирает от болезней или природных катастроф, никто и ничто не эксплуатируется, но и здесь остаются везение и невезение, сердечная боль и радость, случай, благоприятные и неблагоприятные обстоятельства.

Автономник висел над бездной и просыпающейся долиной. Гурдже видел, как над орбиталищем занимается рассвет, возникая из-за кромки мира.

— Воспользуйтесь своей удачей, Гурдже. Примите то, что я вам предлагаю. Давайте хоть раз сами будем ковать себе удачу. Вы и так знаете, что вы в Культуре один из лучших. Я не пытаюсь польстить вам, вы это знаете. Но эта победа принесет вам бессмертную славу.

— Если это возможно… — начал Гурдже, но тут же погрузился в молчание.

Он сжал челюсти. Автономник видел, что человек пытается совладать с собой так же, как он делал это на ступеньках, ведущих к дому Хаффлиса, семь часов назад.

— А если невозможно, то, по крайней мере, имейте мужество узнать, — сказал Марвин-Скел с какой-то умоляющей ноткой в голосе.

Человек поднял глаза на ясные сине-розовые краски рассвета. Взъерошенная, туманистая долина была похожа на огромную неприбранную кровать.

— Вы с ума сошли, автономник. Вы не сможете это сделать.

— Я знаю, что могу, а чего не могу, Жерно Гурдже, — сказал автономник и снова подался назад, замер в воздухе, разглядывая человека.

Гурдже вспомнил утро предыдущего дня в поезде — прилив того захватывающего страха. Теперь это казалось ему чем-то вроде предзнаменования.

Удача, простое везение.

Он знал, что автономник прав. Он знал, что машина не права, но в то же время и права. От него, Гурдже, зависело дать оценку.

Он склонился над перилами. Что-то во внутреннем кармане уперлось в грудь. Он залез в карман и вытащил оттуда пластину скрытой фигуры, взятую на память после той катастрофичной игры в «одержание». Он несколько раз перевернул пластину в руке, посмотрел на автономника и вдруг почувствовал себя глубоким стариком и неоперившимся птенцом одновременно.

— Если что-то, — медленно проговорил он, — пойдет не так, если вас поймают за руку, то мне конец. Я покончу с собой. Смерть мозга — полная и окончательная. Ничего не останется.

— Все пойдет как надо. Для меня нет ничего проще узнать, что там внутри этих шариков.

— Но если вас все же поймают за руку? Что, если где-то здесь есть автономник 00 или если за нами наблюдает Узел?

Несколько мгновений автономник молчал.

— Если так, они уже все равно заметили. Дело сделано.

Гурдже открыл было рот, собираясь заговорить, но автономник быстро подплыл вплотную к нему и спокойно продолжил:

— Ради меня, Гурдже, ради моего душевного спокойствия. Я тоже хотел знать. Я давно вернулся, я наблюдал за игрой на протяжении последних пяти часов, я был просто заворожен. Я не мог противиться желанию выяснить, возможно ли это… Откровенно говоря, я до сих пор не знаю. Эта игра выше моего понимания — она слишком сложна, мой бедный ум был специально сформирован для других задач… но я должен был попытаться выяснить. Должен был. Так что, как видите, я уже пошел на этот риск, Гурдже, дело сделано. Я могу сообщить то, что вам необходимо знать… И я ничего не прошу взамен — вам остается только принять решение. Может, когда-нибудь вы и сделаете что-то для меня, но никаких обязательств, поверьте мне, пожалуйста, поверьте. Совершенно никаких. Я делаю это лишь потому, что хочу видеть, как вы или кто-то другой — кто угодно — сделает это.

Гурдже посмотрел на автономника. Во рту у него пересохло. Вдалеке раздался чей-то крик. Терминал на его плече подал сигнал. Он глубоко вздохнул, чтобы заговорить с ним, но услышал собственный голос:

— Да?

— Готовы продолжить, Жерно? — раздался из терминала голос Хамлиса.

И он опять услышал собственный голос:

— Иду.

Гурдже уставился на автономника; терминал выключился.

Маврин-Скел подплыл поближе.

— Я же вам говорил, Жерно Гурдже. Мне ничего не стоит провести эти машины — они просто-напросто арифмометры. А теперь быстро. Хотите вы знать или нет? «Полная сеть». Да или нет?

Гурдже оглянулся на дом Хаффлиса, потом повернулся и снова навис над перилами у края пропасти, обратясь лицом к автономнику.

— Хорошо, — прошептал он. — Только пять главных точек и четыре вертикальные вблизи верхушки центра. Больше ничего.

Маврин-Скел сказал ему.

Этого было почти достаточно. Девушка блестяще сопротивлялась до самого конца и лишила его возможности последнего хода.

«Полная сеть» распалась, и он выиграл с тридцатью одним очком, не добрав двух до рекорда Культуры.

Позднее тем утром один из домашних автономников Эстрея Хаффлиса, убирая в доме, с удивлением обнаружил под громадным каменным столом смятую и растоптанную керамическую пластину с погнутыми и покореженными оцифрованными дисками, вделанными в ее потрескавшуюся, покоробленную поверхность.

В доме имелись комплекты «одержания», но таких пластин в них не было.

Слабосильный, механистический, полностью предсказуемый мозг машины ненадолго задумался над этим, но в конце концов решил выбросить таинственные обломки вместе с остальным мусором.

Он проснулся поздно днем с воспоминанием о поражении. Лишь через некоторое время он вспомнил, что на самом деле выиграл. Никогда еще победа не была такой горькой.

Завтракал он на террасе в одиночестве, наблюдая за флотилией парусников, двигающихся по узкому фьорду, — яркие паруса на свежем ветру. Он держал чашку в правой руке, которая побаливала — он чуть было не расцарапал ее до крови, разломав пластинку из комплекта «одержания» под конец игры в стрикен.

Он надел длинное пальто, штаны и короткую юбку и отправился на длительную прогулку вдоль берега фьорда к морю и дюнам, нанесенным ветром, где располагалась деревня Хассизе — там он родился и там еще оставался кое-кто из его немалой семьи. Он шагал по прибрежной тропинке в сторону дома, минуя расщепленные, искалеченные ветрами деревья. Под ногами вздыхала трава, над головой кричали морские птицы. Ветер под рваными облаками был холодным и освежающим. Посреди моря, за деревней Хассизе, там, откуда приходила погода, виднелась высокая завеса дождя под темным фронтом грозовых туч. Он плотнее закутался в пальто и поспешил к дальним силуэтам низких, ветхих домиков. Нужно было добираться подземным автомобилем, подумал он. Вдали ветер вырывал горсти песка из берега и бросал их прочь от моря. Он моргнул, глаза его заслезились.

— Гурдже.

Голос прозвучал довольно громко, громче, чем звук дышащей под ногами травы и ветра, играющего в ветвях. Он прикрыл глаза козырьком ладони, повернулся.

— Гурдже, — снова раздался голос.

Он всмотрелся в тень разбитого, покосившегося дерева.

— Маврин-Скел? Это вы?

— Он самый, — ответил маленький автономник, подлетая к человеку на тропинке.

Гурдже посмотрел в сторону моря и снова пошел по тропинке к дому; автономник последовал за ним.

— Дело в том, — сказал Гурдже, поворачиваясь к машине и смотря на нее с расстояния в несколько шагов, — что я не могу останавливаться. Если я промокну, то…

— Нет, — сказал Маврин-Скел. — Постойте. Я должен с вами поговорить. Это важно.

— Тогда давайте говорить на ходу, — сказал он, испытывая внезапный приступ раздражения.

Он пошел дальше. Автономник облетел его и остановился перед ним на уровне лица, так что Гурдже волей-неволей пришлось остановиться.

— Речь пойдет об игре в стрикен прошлой ночью и этим утром.

— Кажется я уже вас поблагодарил, — сказал Гурдже машине и бросил взгляд вперед — за автономника.

Фронт шквала уже дошел до дальнего конца хассизской гавани. Черные тучи были почти над головой, погружая окрестности в темноту.

— И кажется, вы говорили, что не откажете мне в помощи.

— Неужели? — сказал Гурдже скорее с язвительной ухмылкой, чем с улыбкой. — И что же это я могу сделать для вас?

— Помогите мне, — тихо сказал Маврин-Скел; голос его почти терялся в шуме ветра, — помогите мне вернуться в Контакт.

— Не говорите глупостей. — Гурдже, протянув руку, отодвинул машину в сторону и шагнул дальше.

В следующее мгновение он свалился в траву рядом с тропинкой, словно его толкнуло в плечо что-то невидимое. Он в удивлении уставился на малую машину, парящую над ним, а руки его ощупывали влажную землю, и трава по обе стороны от него издавала шипящий звук.

— Ах ты, маленький… — сказал Гурдже, пытаясь подняться, но тут же был снова отброшен назад.

Он сидел на земле в недоумении, не веря происходящему. Никогда еще машина не применяла против него силу. Это было неслыханно. Он снова попытался подняться; в груди рождался крик, полный гнева и раздражения.

Он обмяк. Крик замер во рту.

Он почувствовал, как его отбросило на траву.

Он лежал, глядя на черные тучи. Он мог двигать только глазами — ничем больше.

Он вспомнил перестрелку с ракетами: когда число попаданий в него выросло сверх всякой меры, скафандр не ему давал пошевелиться. Теперь было еще хуже.

Это был паралич. Он не мог ничего.

Он боялся, что остановится дыхание, остановится сердце, язык западет в дыхательное горло, откажет сфинктер.

В поле зрения вплыл Марвин-Скел.

— Послушайте меня, Жерно Гурдже. — Несколько холодных капель дождя упало на траву и на лицо человека. — Послушайте меня… Вы мне поможете, хотите вы или нет. Весь наш разговор, каждое ваше слово, каждый ваш жест этим утром записан. Если вы мне не поможете, эта запись будет обнародована. Все будут знать, что вы выиграли у Ольц Хап с помощью мошенничества. — Машина помолчала. — Вы меня понимаете, Жерно Гурдже? Вам все ясно? Вы понимаете, что я сказал? Есть название, старое название тому, что я делаю, если вы еще не догадались. Это называется шантаж.

Машина сошла с ума. Любой человек мог создать все, что угодно — звук, живые картинки, запах, прикосновение… были машины, специально для этого предназначенные. Их можно было заказать в магазине и писать какие угодно картины — неподвижные или подвижные, а если хватало времени и терпения, вы могли придать им правдоподобие, словно это было снято обычной камерой. Вы попросту могли создать любой киноэпизод по вашему желанию.

Некоторые пользовались подобными машинами ради удовольствия или ради мести, фабрикуя истории, в которых с их врагами или друзьями случались жуткие или смешные происшествия. Там, где подлинность того или иного события не могла быть доказана, шантаж становился бессмысленным и невозможным; в обществе наподобие Культуры, где было разрешено почти все, а власть отдельного человека и деньги практически перестали существовать, шантаж был вдвойне неуместен.

Машина и в самом деле сошла с ума. Уж не собирается ли она убить его? Гурдже покрутил эту мысль у себя в голове, заставляя себя поверить в то, что такое возможно.

— Я знаю, что происходит у вас в голове, Гурдже, — продолжал автономник. — Вы думаете, что у меня нет доказательств, я, мол, мог все это сфабриковать и мне никто не поверит. Ошибаетесь. У меня была связь в реальном времени с моим приятелем, одним из Разумов 00, сочувствующих мне: он всегда знал, что из меня вышел бы превосходный оперативник, и добивался моей реабилитации. То, что происходило между нами сегодня утром, записано в мельчайших подробностях Разумом, имеющим безупречную нравственную репутацию, и на уровне безукоризненной достоверности, обеспечиваемой существующими средствами связи… То, что у меня есть против вас, не может быть сфальсифицировано, Гурдже. Если не верите, спросите у вашего друга Амалк-нея. Он подтвердит вам все, что говорю я. Он, может, глуп и невежествен, но, по крайней мере, должен знать, где искать истину.

Капли дождя ударили по беспомощному, расслабленному лицу Гурдже. Челюсть у него отвисла, рот был открыт, и он опасался, что может в конце концов захлебнуться — захлебнуться в хлынувшем дожде.

Над ним двигалось небольшое тело автономника, обдаваемое струями дождя, которые становились все толще и хлестали Гурдже все сильнее.

— Вы хотите знать, что именно мне от вас надо? — спросил автономник.

Гурдже попытался пошевелить глазами — ответить «нет», чтобы досадить автономнику, но тот, казалось, ничего не заметил.

— Помощь, — сказал Маврин-Скел, — мне нужна ваша помощь. Мне нужно, чтобы вы замолвили за меня словечко. Мне нужно, чтобы вы отправились в Контакт и присоединились к тем, кто требует моего возвращения к активной деятельности.

Машина резко приблизилась к его лицу, и он почувствовал, что его тянут за ворот пальто. Голова и верхняя часть туловища Гурдже приподнялись над мокрой землей, он беспомощно смотрел на вороненый корпус маленькой машины. «Карманный размер», — подумал он, жалея, что никак не может моргнуть; и еще он подумал, что если уж не может моргнуть, то остается только радоваться дождю. Карманный размер — автономника вполне можно было бы засунуть в один из больших карманов пальто.

Гурдже разбирал смех.

— Вы что, не понимаете, что они со мной сделали? — сказала машина, встряхнув его. — Меня кастрировали, выхолостили, парализовали! Как вы теперь себя чувствуете — полная беспомощность, но при этом вы знаете, что не лишены конечностей, хотя и не можете пошевелить ими! Именно это чувствую и я, но при этом знаю, что и конечностей у меня нет. Можете это понять? Можете? Вам известно, что в нашей истории люди лишались конечностей целиком и навсегда? Вы помните историю вашего общества, мой маленький Жерно Гурдже? Помните? — Машина встряхнула его, ему показалось, что он слышит лязг собственных зубов. — Вы помните калек, у которых руки и ноги не успели отрасти? В давние времена люди теряли конечности — после взрыва, несчастного случая, ампутации, — но им казалось, что конечности у них остались, казалось, что они все еще чувствуют их. Фантомные ощущения — вот как это называлось. Эти несуществующие руки или ноги могли чесаться, могли болеть, но пользоваться ими было нельзя. Можете это представить? Можете себе представить это, вы, человек Культуры с возможностями регенерации, зафиксированными на генном уровне, с реконструированным сердцем, модифицированными железами, мозгом, в сосудах которого никогда не образуются тромбы, безупречными зубами и совершенной иммунной системой? Можете?!

Машина отпустила Гурдже, и он снова упал на землю. Зубы лязгнули и прикусили кончик языка. Солоноватый вкус заполнил рот. «Теперь я и в самом деле захлебнусь, — подумал он, — в собственной крови». Он ждал настоящего ужаса. Дождь заливал ему глаза, но он не мог плакать.

— Ну, так вот, представьте это, только в десять раз, во много раз хуже, представьте, что чувствую я, созданный, чтобы стать хорошим солдатом, сражаться за все, что нам дорого, находить и сокрушать варваров вокруг нас! Всего этого нет, Жерно Гурдже, все уничтожено, исчезло. Мои сенсорные системы, мое оружие, мой объем памяти — все это урезано, сведено на нет, искалечено. Я заглядываю в ракушки стрикена, я могу уложить вас на землю своим восьмикратным полем и удерживать так с помощью электромагнитного эффектора… но это ничто, Жерно Гурдже, сущее ничто. Слабый отзвук, тень того, что было. Ничто.

Машина отлетела вверх и слегка в сторону.

Она вернула ему способность владеть телом. Гурдже с трудом поднялся с влажной земли и пальцами потрогал язык. Кровотечение прекратилось, кровь свернулась. Он сел. Голова слегка кружилась; он пощупал затылок там, где ударился им о землю, — никаких повреждений. Он посмотрел на маленький, весь в каплях корпус машины, парящей над тропинкой.

— Мне терять нечего, Гурдже, — сказал автономник. — Помогите мне, или я погублю вашу репутацию. Только не думайте, что это пустые слова. Даже если это для вас ничего не значит — хотя я и сомневаюсь, — я сделаю это просто ради удовольствия доставить вам несколько неприятных минут. Если же это для вас значит всё и вы на самом деле покончите с собой — в чем я тоже очень сильно сомневаюсь, — то я все равно сделаю это. Я еще никогда не убивал человека. Наверное, мне дали бы такую возможность где-нибудь, когда-нибудь, если бы приняли в 00… но меня устроит и доведение до самоубийства.

Гурдже протянул руку к машине. Пальто на нем стало тяжелым. Штаны пропитались водой.

— Я вам верю. Хорошо. Что я могу сделать?

— Я уже сказал, — ответил автономник, перекрывая голосом вой ветра в кронах деревьев и шуршание дождя в траве. — Замолвите за меня слово. Вы влиятельнее, чем вам кажется. Воспользуйтесь своим влиянием.

— Но я не…

— Я видел вашу почту, Гурдже, — устало сказал автономник. — Вы что — не знаете, что такое приглашение с ВСК? Считайте, что Контакт предлагает вам должность. Неужели вас не учили ничему, кроме игр? Вы нужны Контакту. Официально Контакт никогда не охотится за мозгами — вы сами должны подать заявление, а если уж вас примут, тогда дело другое. Чтобы попасть в 00, вы должны ждать приглашения. Но вы им нужны, это точно… Боги милостивые, неужели вы не понимаете намеков?!

— Даже если вы правы, что, по-вашему, я должен делать? Пойти в Контакт и сказать: «Возьмите этого автономника назад»? Не будьте глупцом. Я даже не знал бы, с чего начать.

Он не хотел ничего говорить о визите автономника из Контакта тем вечером. Но этого и не потребовалось.

— А разве они уже не связывались с вами? — спросил Маврин-Скел. — Позапрошлым вечером?

Гурдже с трудом поднялся на ноги, отряхнул песок с пальто. Ветер налетал порывами, снося капли дождя. Деревенька на берегу и ветхий домишко его детства были почти невидимы за темной завесой ливня.

— Да, Жерно Гурдже, я наблюдал за вами. Я знал, что Контакт заинтересован в вас. Понятия не имею, что им могло понадобиться от вас, но предлагаю вам самому это выяснить. Даже если вы не захотите играть, настоятельно советую вам хорошенько попросить за меня. А я стану за вами наблюдать и узнаю, сделали вы это или нет… Сейчас я вам это докажу. Смотрите.

Перед корпусом автономника, словно странный плоский цветок, раскрылся экран, образовав квадрат со стороной около четверти метра. Экран загорелся среди дождевой хмари, и на нем появился сам Маврин-Скел над каменным столом в доме Хаффлиса, внезапно засверкавший ослепительным белым светом. Сцена была снята сверху — вероятно, Маврин-Скел расположился близ одного из каменных выступов над террасой. Гурдже снова видел, как ярко светилась дорожка углей, видел бумажные фонарики и падающие цветы. Он услышал слова Хамлиса: «Вот ведь горе. Неужели я сказал что-то для него обидное?» Он увидел улыбку на своем лице в тот момент, когда садился за игру.

Сцена померкла. Появилась новое нечеткое изображение — тоже вид сверху: кровать, его кровать в главной комнате И кроха. Он узнал маленькие руки Рен Миглан, ее пальцы, все в кольцах, разминающие его спину снизу. Звук тоже был записан.

«…ах, Рен, детка, красавица, любимая…»

«…Жерно…»

— Ах ты сволочь, — сказал он автономнику.

Сцена поблекла, звук умолк. Экран сжался и вобрался назад в тело автономника.

— Так что не забывайте об этом, Жерно Гурдже, — сказал Маврин-Скел. — Эти эпизоды было легко сфальсифицировать, но мы-то с вами знаем, что они настоящие, правда? Я же вам говорил, что наблюдаю за вами.

Гурдже сплюнул кровь.

— Это непозволительно. Никому не разрешается так себя вести. Вам это…

— …не сойдет с рук? Да, может быть. Но, видите ли, меня ничуть не тревожит, сойдет мне это с рук или нет. Хуже мне не станет. Я так или иначе попытаюсь добиться своего.

Он замолчал, встряхнулся, освобождаясь от капель, потом образовал вокруг себя сферическое поле и удалил влагу с корпуса, очистив его и защитив от дождя.

— Вы что, не понимаете, что они со мной сделали? Лучше бы мне никогда не появляться на свет, чем против воли вечно слоняться по Культуре, помня о том, что я потерял. Они вырвали мне когти, удалили мне глаза и выпустили меня в рай, созданный для других. Они назвали это состраданием, я называю пыткой. Это паскудство, Гурдже, варварство, дьявольщина. Вспоминаете это старое слово? Вижу — вспоминаете. Так попытайтесь же представить, что я могу чувствовать и что могу сделать… Подумайте об этом, Гурдже. Подумайте о том, что вы можете сделать для меня и что я могу сделать для вас.

Машина снова отплыла от него, под хлещущими струями. Холодные капли разбивались о верхушку невидимого шара, образованного полем, маленькие струйки воды сбегали по прозрачной поверхности сферы, стекали вниз не-иссякающим ручейком и падали в траву.

— Я еще с вами свяжусь. Счастливо, Гурдже.

Автономник метнулся в сторону, стремглав пронесся над травой, потом устремился в небо, образуя серый конус среди дождевых струй. Через несколько секунд Гурдже потерял его из виду.

Он постоял, отряхивая с промокшей одежды песок и травинки, потом повернулся и сквозь дождь и шквальный ветер побрел туда, откуда пришел.

Он оглянулся один раз — посмотреть на дом, в котором вырос, но очередной шквал, налетев из-за невысоких подвижных дюн, не позволил ему увидеть ничего, кроме бесформенного, полуразвалившегося сооружения.

— Но что случилось, Гурдже? — Я не могу вам сказать!

Он подошел к задней стене главной комнаты в доме Хамлиса, повернулся и пошел обратно, остановившись у окна. Перед ним была площадь.

Люди прогуливались или сидели за столами под навесами и арками галерей из бледно-зеленого камня, окаймлявших главную площадь. Били струи фонтанов, с ветки на ветку перелетали птицы, на черепичной крыше сооружения в центре площади (где разместились эстрада и голографический экран) распростерся черный как смоль цайл размером со взрослого человека; одна его нога свешивалась через край крыши. Туловище, хвост и уши цайла подергивались во сне, а кольца, браслеты и серьги поблескивали на солнце. На глазах Гурдже тонкое туловище лениво вытянулось в одном месте, отросток полез за голову, вяло поскреб шею сзади, около воротника с терминалом. Потом черный хобот, словно устав, вернулся назад и несколько секунд раскачивался туда-сюда. От ближайших столиков донесся смех, отдаваясь в теплом воздухе. Из-за холмов вдалеке, словно громадная капля крови в голубом небе, появился дирижабль.

Гурдже снова повернулся к комнате. Что-то в этой площади, во всем селении раздражало и злило его. Йей была права — тут все слишком безопасно, изысканно и привычно. Ничем не отличается от какой-нибудь планеты. Он пошел туда, где рядом с длинным аквариумом парил Хамлис. В поле Хамлиса появился серый оттенок разочарования. Старый автономник раздраженно повел своим корпусом и взял маленький контейнер с рыбьим кормом; крышка аквариума поднялась, Хамлис высыпал в воду несколько зернышек; сверкающая зеркальная рыбка ловко всплыла, ритмически двигая ртом.

— Гурдже, — рассудительно сказал Хамлис, — как я могу вам помочь, если вы не говорите, что случилось?

— Вы мне только скажите: есть ли способ узнать побольше о том, что хотел обсудить со мной Контакт? Могу я снова связаться с ними? Только так, чтобы никто об этом не знал? Или… — Гурдже покачал головой, взялся за виски руками. — Ладно, люди все равно узнают, но это не важно…

Он встал у стены, замер, глядя на теплые блоки песчаника между картинами. Убранство дома было решено в старомодном стиле, швы между блоками песчаника темные, инкрустированные белыми жемчужинами. Он посмотрел на плотные ряды жемчужин и попытался сосредоточиться, понять, о чем он может попросить и что может сделать.

— Сейчас я могу связаться с двумя кораблями, — сказал Хамлис. — С тем, с которым я связывался в первый раз… я могу спросить у них. Может, им известно, что хотел предложить Контакт. — Хамлис наблюдал за тихо поедающей корм серебристой рыбкой. — Если хотите, я сделаю это сейчас же.

— Пожалуйста, прошу вас, — сказал Гурдже и отвернулся от искусственного песчаника и искусственных жемчужин.

Его туфли цокали при ходьбе по узорному плитчатому полу. Снова залитая солнцем площадь. Цайл продолжал спать. Гурдже видел, как шевелятся его челюсти, и задумался — какие неведомые слова произносит это существо во сне.

 — Ответ мне дадут через несколько часов, — сказал Хамлис. Аквариум закрылся, автономник поставил коробочку с рыбьим кормом в ящик маленького, изящного стола рядом с аквариумом. — Оба корабля довольно далеко от нас. — Хамлис постучал по аквариуму серебристым полем, и зеркальная рыбка всплыла, желая выяснить, что тут происходит. — Но зачем вам это? — спросил автономник. — Что изменилось? В какую переделку вы попали… могли попасть? Прошу вас, Гурдже, скажите. Я хочу вам помочь.

Машина подплыла поближе к высокому человеку, который стоял, глядя на площадь и не отдавая себе отчета в том, что его сцепленные пальцы нервно шевелятся. Старый автономник еще не видел его в таком отчаянии.

— Да ничего не случилось, — безнадежным голосом сказал Гурдже, покачав головой и не глядя на автономника, — Ничего не изменилось. Никуда я не попал. Просто мне нужно знать.

После столкновения с Маврин-Скелом он отправился прямо в Икрох. Он стоял в главной комнате, где дом за несколько часов до этого, услышав прогноз погоды, затопил печь. Гурдже снял с себя грязную, сырую одежду и бросил в огонь. Он принял горячую ванну и паровую ванну, потел, дышал полной грудью, стараясь почувствовать себя чистым. Вода в бассейне была такой холодной, что наверху образовалась тонкая ледяная корка; он нырнул, подсознательно надеясь, что сердце остановится от такой перемены.

Потом он сидел в главной комнате, глядя на горящие поленья. Он пытался взять себя в руки и, как только почувствовал, что в голове прояснилось, вызвал Узел Чиарка.

— Гурдже. Снова Макил Стра-бей к вашим услугам. Что опять за фокусы? Неужели еще один визит из Контакта?

— Нет, но у меня такое ощущение, что они во время посещения что-то оставили здесь, чтобы следить за мной.

— Вы хотите сказать — жучка, микросистему или что-то другое?

— Да. — Гурдже откинулся к спинке широкого дивана На нем был простой халат, а кожа после ванны всеми порами излучала чистоту. От дружеского, понимающегс голоса Узла настроение немного улучшилось — все наладится, он что-нибудь придумает. Возможно, это буря в стакане воды. Маврин-Скел — всего лишь сбрендившая, сумасшедшая машина, одержимая манией собственной силы и величия. Она все равно ничего не сможет доказать, и, если сделает ничем не подкрепленные заявления, ей никто не поверит.

— Почему вы считаете, что за вами ведется наблюдение?

— Не могу вам сказать, — ответил Гурдже. — Прошу прощения. Но об этом говорят некоторые свидетельства. Не могли бы вы послать что-нибудь — автономников или что-то такое — в Икрох, чтобы проверить дом? Если они что-то оставили, вы сможете это найти?

— Да, это простая техническая процедура. Но все зависит от уровня сложности жучка. Военные корабли могут использовать пассивные приборы, управляемые их электромагнитным эффектором. Они могут наблюдать за вами через толщу породы в сотню километров из соседней звездной системы и будут знать, что вы ели на ужин. Гиперпространственные технологии. Против них есть защита, но определить, что за вами наблюдают, невозможно.

— Нет, ничего такого сложного — просто жучок, или камера, или что-то в этом роде.

— Да, хорошо. Через минуту мы пришлем вам бригаду автономников. Хотите, чтобы мы защитили этот канал связи? Полностью исключить подслушивание мы не сможем, но сумеем максимально его затруднить.

— Прошу вас.

— Нет проблем. Отсоедините от терминала звуковой элемент и вставьте себе в ухо. Мы прозондируем наружное поле.

Гурдже сделал то, что ему сказали. Он уже чувствовал себя лучше. Узел, судя по всему, знал, что делает.

— Спасибо, Узел, — сказал Гурдже. — Я вам признателен.

— Благодарностей не требуется, Гурдже. Для этого мы и существуем. И потом, это занятно.

Гурдже улыбнулся. Где-то вдалеке над домом раздался хлопок — прибыла бригада автономников с Узла. Они проверили дом на наличие жучков, обследовали все постройки и близлежащую территорию, поляризовали окна, закрыли их шторами, под диван, на котором сидел Гурдже, поместили специальную подстилку и даже установили что-то вроде фильтра или клапана в дымоходе камина.

Гурдже испытывал благодарность за заботу; он казался себе одновременно значительным и глупым.

Он взялся за дело. С помощью своего терминала обследовал информационные банки Узла. В них обязательно содержались все сведения о событиях средней и большой важности, а также полезная информация, накопленная Культурой, — почти безбрежный океан фактов, сенсаций, теорий, произведений искусства, и каждую секунду с неимоверной скоростью информационная сеть Культуры добавляла новые данные.

Если вы знали, как задавать вопросы, здесь можно было найти почти все. Если не знали, все равно могли найти многое. В Культуре теоретически существовала полная свобода информации, но хитрость была в том, что вопросы совести считались частным делом, а информация, содержащаяся в Разуме (в отличие от информации неразумных систем, например информационных банков Узла), считалась частью существа Разума и потому такой же неприкосновенной, как содержимое человеческого мозга; Разум мог скрывать любые факты и мнения по своему усмотрению и при этом никому не сообщать, что он знает или думает и почему.

Таким образом, пока Узел защищал его личную жизнь, Гурдже обнаружил, не задавая вопросов Хамлису, что сказанное Маврин-Скелом вполне может быть правдой; в самом деле, существовали такие уровни записей реальных событий, что подделать их было нелегко, и автономники с характеристиками выше средних вполне могли работать на этих уровнях. Такие записи, особенно если они были засвидетельствованы Разумом в режиме реального времени, считались подлинными. Возродившийся было оптимизм Гурдже снова стал покидать его.

Кроме того, был и разум 00, принадлежавший Наступательному Кораблю Ограниченного Действия «Дипломатия канонерок», поддерживавший просьбу Маврин-Скела отменить решение о его исключении из Особых Обстоятельств.

Неприятное, тревожное чувство вновь стало наполнять Гурдже.

Он не смог выяснить, когда в последний раз были на связи Маврин-Скел и НКОД, — это опять же считалось частной информацией. Частная жизнь — при этой мысли он горько рассмеялся, подумав о том, что за частная жизнь была у него в последние несколько дней и ночей.

Но он обнаружил, что автономник вроде Маврин-Скела, даже в своей гражданской разновидности, способен устанавливать одностороннюю связь в реальном времени с подобным кораблем на расстоянии в тысячелетия, если только этот корабль ожидает сигнала и знает, откуда он может поступить. Здесь и сейчас Гурдже не мог выяснить, в какой части галактики находится «Дипломатия канонерок» (корабли ОО обычно держали свое местонахождение в тайне), но послал запрос кораблю сообщить свои координаты.

Судя по найденной им информации, заявление Маврин-Скела о том, что Разум записал их разговор, не подтверждалось, если корабль был дальше примерно двадцати тысяч световых лет; если выяснится, что корабль находился на другом конце галактики, значит, автономник определенно соврал, и тогда Гурдже нечего бояться.

Он надеялся, что судно это и в самом деле находится на другой стороне галактики, на расстоянии в сотню или больше тысяч лет, или сошло с ума и заскочило в черную дыру, или решило направиться в другую галактику, или столкнулось с мощным инопланетным кораблем, который распылил его на атомы… что угодно, только не ближе двадцати тысяч лет. Тогда связь в реальном времени становилась возможной.

В остальном все сказанное Маврин-Скелом подтверждалось. Гурдже вполне мог стать объектом шантажа. Он сидел на диване, глядя, как догорают поленья, а автономники Узла передвигались по дому, гудя и переговариваясь щелчками. Он смотрел на гаснущие угли, думая, как хорошо, если бы все это было понарошку, если бы этого не случилось вообще, проклиная себя за то, что позволил маленькому автономнику втянуть его в мошенничество.

Зачем? — спрашивал он себя. Зачем я это сделал? Как я мог совершить такую глупость? В тот момент этот поступок казался ему таким захватывающим, соблазнительно опасным, немного безумным; но разве он не такой же, как все люди? Разве он не великий игрок, которому позволены маленькие шалости, дана свобода устанавливать собственные правила? И никакого тщеславия. Он ведь уже, считай, выиграл игру. Он просто хотел, чтобы кто-нибудь в Культуре получил «полную сеть», и больше ничего, да? Мошенничать вовсе не в его характере — он никогда не делал этого прежде и не собирается впредь… Как Маврин-Скелу удалось его уговорить? Зачем он, Гурдже, это сделал? Для чего это должно было случиться? Почему у них нет машины времени, почему он не может вернуться назад и избежать этого? У них есть корабли, которые за несколько лет могут облететь всю галактику и сосчитать все клетки в теле человека с расстояния в сотни световых лет, а он не может вернуться назад на какой-то несчастный день и исправить одно крохотное, дурацкое, идиотское, постыдное решение…

Он сжал кулаки, пытаясь разломать терминал в правой руке, но тот оказался слишком прочным. Рука снова заболела.

Он попытался все спокойно обдумать. Что, если случится худшее? Культура была довольно безразлична к славе отдельных личностей, а потому в равной мере не заинтересована в скандалах (впрочем, скандальных событий почти не происходило); однако Гурдже не сомневался, что если Маврин-Скел обнародует записи, которыми, по его словам, располагает, они станут всеобщим достоянием.

Во множестве систем связи, соединявших все жилые комплексы Культуры (будь то корабль, астероид, орбиталише или планета), имелась масса каналов и порталов, посвященных текущим событиям. Кто-нибудь где-нибудь будет очень рад ретранслировать записи Маврин-Скела. Гурдже знал два-три недавно учрежденных игровых портала, редакторы, авторы и корреспонденты которых считали его — и большинство других известных игроков и авторитетов — некоей замкнутой кастой со слишком большими привилегиями; они полагали, что нескольким избранным игрокам уделяется слишком большое внимание, и искали способ дискредитировать, по их выражению, «старую гвардию» (включавшую, к удовольствию Гурдже, и его самого). Они были бы в восторге от компромата, имевшегося у Маврин-Скела. Гурдже мог бы опровергнуть все эти сведения, будь они обнародованы, и некоторые безусловно поверили бы ему, несмотря на неоспоримые улики. Но другие ведущие игроки и ответственные, авторитетные порталы поняли бы, где здесь правда, и это было бы невыносимо.

Он мог бы и дальше продолжать играть, его статьи публиковались бы — то есть регистрировались как открытые для распространения — и, возможно, читались бы; может быть, не так часто, как прежде, но полного забвения не наступило бы. Нет, все еще хуже — он нашел бы сочувствие, понимание, снисходительность. Но прощение — никогда.

Можно ли когда-нибудь смириться с этим? Можно ли снести поток унижений и понимающих взглядов, злорадное сочувствие соперников? А что, если все затихнет само, забудется через несколько лет? Нет, пожалуй, нет. Для него — нет. Это навсегда останется с ним. Да, Маврин-Скелу не скажешь: «Публикуй и будь проклят». Автономник был прав — его, Гурдже, репутация будет уничтожена, он сам будет уничтожен.

Он смотрел на поленья на широкой решетке — красные всполохи потускнели, затем посерели. Он сказал Узлу, что закончил, тот тихонько вернул дом к обычному состоянию и оставил Гурдже наедине с его мыслями.

Он проснулся на следующее утро и обнаружил, что Вселенная ничуть не изменилась — произошедшее не было ночным кошмаром, и время не повернулось вспять. Все, что случилось, — случилось.

Он подземкой добрался до Селлека, поселка, где жил в одиночестве Амалк-ней — в старомодном доме, сделанном по образцу человеческих жилищ, напичканном настенной живописью, древней мебелью, инкрустированными стенами, аквариумами и инсектариями.

— Я узнаю, что смогу, Гурдже, — сказал со вздохом Хамлис, паривший рядом с Гурдже: тот стоял у окна и смотрел на площадь. — Но не обещаю, что об этом не узнает ваш гость из Контакта. Они могут счесть, что вы заинтересованы в их предложении.

— Может, и заинтересован. Может, я и в самом деле хочу еще раз поговорить с ними. Не знаю.

— Ну что ж, я отправил послание моим друзьям, но… Гурдже внезапно пришла в голову параноидальная мысль. Он резко повернулся к Хамлису.

— Эти ваши друзья — они, случайно, не корабли?

— Да, — сказал Хамлис, — корабли. Оба.

— И как они называются?

— «Конечно, я все еще люблю тебя» и «Просто прочти инструкцию».

— Это военные корабли?

— С такими-то названиями? Они ЭКК. Что еще?

— Хорошо, — сказал Гурдже, немного успокоившись и снова переведя взгляд на площадь. — Хорошо. С этим все в порядке. — Он глубоко вздохнул.

— Гурдже, неужели вы не можете сказать мне, что случилось? Я вас прошу. — Голос Хамлиса звучал тихо, даже печально. — Вы же знаете, дальше меня это никуда не пойдет. Позвольте помочь вам. Мне больно видеть вас в таком состоянии. Если я что-нибудь могу для вас…

— Ничего, — сказал Гурдже, переводя взгляд на машину. Он покачал головой. — Больше вы не можете сделать ничего. Ничего. Я вам скажу, если что понадобится. — Он устремил пустой взгляд в глубь помещения. — А теперь мне пора. До встречи, Хамлис.

Он спустился под землю, сел в автомобиль, уставился в пол. С четвертой попытки он понял, что автомобиль говорит с ним — спрашивает, куда ехать. Он сказал.

 Он уставился в один из стенных экранов, разглядывая неподвижные звезды, когда услышал вызов терминала.

— Гурдже? Макил Стра-бей, еще раз снова опять.

— Что такое? — резко сказал он, раздраженный велеречивостью общительного Разума.

— Корабль только что выдал запрашиваемую вами информацию.

Он нахмурился:

— Какой корабль? Какую информацию?

— «Дипломатия канонерок», наш выдающийся игрок. Его координаты.

Сердце его застучало, горло чуть не свело судорогой.

— Да, — сказал он, с трудом выдавливая из себя слова. — И?

— Понимаете, он не ответил напрямую, он послал сообщение через свой базовый ВСК «Юношеская неосторожность», который и подтвердил его местоположение.

— Да. И что? Где он находится?

— В скоплении Альтабьен-север. Прислал координаты, хотя их точность может быть…

— Бог с ними, с координатами! — прокричал Гурдже. — Где это скопление? На каком расстоянии?

— Эй, успокойтесь. Оно на расстоянии двух с половиной тысячелетий.

Он откинулся к спинке сиденья и опустил веки. Автомобиль начал замедляться.

Две тысячи пятьсот световых лет. Как сказали бы светские и бывалые люди на ВСК — дальняя дорога. Но достаточно короткая (совсем недолгая) для военного корабля, чтобы точно направить эффектор, запустить сенсорное поле диаметром в световую секунду и принять хоть и слабый, но вполне реальный высокоскоростной луч, испускаемый машиной такой величины, что ее можно упрятать в карман.

Он попытался сказать себе, что все равно это никакое не доказательство, что Маврин-Скел, может, морочит ему голову, но, даже успокаивая себя этими мыслями, он видел нечто зловещее уже в том факте, что военный корабль не ответил напрямую. Чтобы подтвердить свое местонахождение, корабль использовал свой ВСК — еще более надежный источник информации.

— Вам нужна остальная часть послания НКОДа? — спросил Узел. — Или вы опять будете орать на меня?

Гурдже был озадачен.

— Что еще за остальная часть? — спросил он. Подземный автомобиль заложил вираж, еще больше сбросил скорость. Гурдже уже видел транзитную галерею Икроха, висящую под поверхностью плиты, словно перевернутое здание.

— Все загадочнее и загадочнее, — сказал Узел. — Вы выходили на связь с этим кораблем, минуя меня? В послании сказано: «Рад снова получить от вас весточку».

Прошло три дня. Он не мог взяться ни за что. Пытался читать статьи, старые книги, собственные материалы, над которыми работал, но всегда обнаруживал, что перечитывает один и тот же абзац или предложение, снова и снова, изо всех сил пытаясь понять написанное, но чувствуя, что мысли каждый раз уходят в сторону от слов, диаграмм и иллюстраций на экране перед ним, отказываясь воспринимать что-либо, возвращаясь снова и снова к многократно пережеванному, вращаясь в порочном круге вопросов и сожалений. Зачем он это сделал? Какой у него есть выход?

Он пытался секретировать успокаивающие наркотики, но эффект давала только лошадиная доза, которая в то же время чуть не валила его с ног. Чтобы сконцентрироваться, он использовал Пряноголубой, Кромку, Фокальный, но в результате приобрел только некий шум в затылке и совсем выбился из сил. Игра не стоила свеч. Мозг хотел беспокоиться и переживать, сбивать его с толку было бессмысленно.

Гурдже не отвечал ни на какие вызовы. Пару раз он звонил Хамлису, но так и не нашел, что сказать. Хамлис мог сообщить только, что выходил на связь с двумя знакомыми кораблями Контакта, оба ответили, что передали информацию Хамлиса нескольким другим Разумам. Оба удивились тому, что контакт с Гурдже был установлен так быстро. Оба отклонили просьбу Гурдже сообщить какие-либо подробности — никто из них больше ничего не знал о том, что происходит.

Маврин-Скел пропал. Гурдже попросил Узел найти эту машину и сообщить, где она находится, но Узлу это не удалось, что явно вывело из себя Разум орбиталища. Гурдже попросил еще раз прислать бригаду автономников, и те снова проверили дом. Узел оставил одну из машин в Икрохе, чтобы постоянно следить, не ведется ли наблюдение за домом.

Гурдже много бродил по лесу и горам вокруг Икроха: он преодолевал по двадцать-тридцать километров в день с единственной целью — смертельно устать и потом забыться мертвым сном.

На четвертый день он уже почти начал чувствовать, что если ничего не сделает, не поговорит с кем-нибудь, не свяжется, не напишет и не двинется прочь из дома, то ничего не произойдет. Может быть, Маврин-Скел исчез навсегда. Может быть, Контакт куда-то переместил его или пригласил вернуться. Может, он совсем сошел с ума и улетел в космос; может, он всерьез отнесся к старинной шутке о стиглианском нумераторе и отправился пересчитывать песчинки на берегу.

День был отличный. Гурдже сидел в широких нижних ветвях солнцехлебного дерева в саду Икроха и смотрел сквозь завесу листьев туда, где из леса появилась маленькая стайка фейлов и принялась лакомиться кустами смородины на краю нижней лужайки. Бледные пугливые животные, тонкие, как листья, и в защитной окраске, осторожно ощипывали нижние ветки кустарника, их треугольные головы ходили вверх-вниз, челюсти двигались.

Гурдже оглянулся на дом, едва видный сквозь шевелящиеся листья дерева.

Около одного из окон он увидел крохотного автономника — небольшого и серо-белого. Гурдже замер. Нет, это не может быть Маврин-Скел, сказал он себе. Тот наверняка где-нибудь за тридевять земель. Это может быть Лоаш — и как там его дальше. Что бы это ни было, до него было метров сорок, а Гурдже, сидя здесь на дереве, вероятно, был почти невидим. Обнаружить его было невозможно. Терминал свой он оставил в доме, что делал теперь все чаще и чаще, хотя это было опасно и безответственно — быть оторванным от информационной сети Узла, отрезанным от остальной Культуры.

Он задержал дыхание и замер.

Маленькая машина, словно в нерешительности, остановилась в воздухе, а потом направилась в сторону Гурдже и подплыла прямо к нему.

Это был не Маврин-Скел и не многословный Лоаш. Даже внешне автономник выглядел совсем по-другому. Он был немного больше и толще и без всякой ауры. Он остановился перед самым деревом и приятным голосом сказал:

— Господин Гурдже?

Гурдже спрыгнул с дерева. Стайка фейлов вздрогнула и припустила прочь — ускакала в лес круговертью зеленых пятен.

— Да, это я, — сказал он.

— Добрый день. Меня зовут Уортил. Я из Контакта. Рад с вами познакомиться.

— Здравствуйте.

— Какое замечательное место. Вы сами строили этот дом?

— Да, — ответил Гурдже.

Бесполезная болтовня. Когда и кем был построен Икрох, эта машина могла узнать за одну наносекунду, порывшись в памяти Узла.

— Очень красиво. Я не мог не заметить, что угол наклона скатов крыши более или менее тот же, что у окрестных горных склонов. Это ваша идея?

— Моя личная эстетическая теория, — признал Гурдже и отныне смотрел на машину более приветливо — он ни с кем не делился своими архитектурными пристрастиями.

— Гмм, да. Отличный дом и впечатляющая природа. Но позвольте перейти к цели моего посещения.

Гурдже сел под деревом, скрестив ноги.

— Прошу.

Автономник опустился, чтобы быть вровень с лицом Гурдже.

— Прежде всего извините, если мы дали вам от ворот поворот в прошлый раз. Я полагаю, автономник, который посещал вас передо мной, слишком уж буквально воспринял данные ему инструкции, хотя будем справедливы — время у нас ограничено… Как бы там ни было, я здесь, чтобы дать ответы на все ваши вопросы. Вы, вероятно, уже догадались — у нас есть предложение, которое может вас заинтересовать. Однако… — автономник отвернулся от человека, снова оглядел дом и прилегающий сад, — я вполне пойму, если вы не пожелаете оставить ваш прекрасный дом.

— Значит, дело связано с путешествием.

— Да. На некоторое время.

— Надолго?

Автономник, казалось, задумался.

— Позвольте мне сначала сказать вам, что именно мы обнаружили.

— Хорошо.

— Боюсь, то, что я вам сообщу, должно оставаться в тайне, — извиняющимся тоном сказал автономник. — Вы поймете почему, когда я вам все объясню. Можете дать слово, что никому не сообщите об услышанном?

— А если я отвечу «Нет»?

— Я вас покину. Только и всего.

Гурдже пожал плечами, стряхнул кусочек коры с подоткнутой полы халата.

— Хорошо. Пусть это останется тайной.

Уортил чуть приподнялся и на мгновение повернул свою лицевую сторону к Икроху.

— Мне потребуется время на объяснения. Может, лучше поговорим у вас дома?

— Конечно, — сказал Гурдже и поднялся.

Гурдже сидел в главной экранной комнате Икроха. Окна были затемнены, настенный голографический экран включен. Автономник проверял системы комнаты. Он погасил свет. Экран потемнел, потом на нем появилась главная галактика в двухмерном изображении, показанная со значительного расстояния. Ближе всего к Гурдже располагались две туманности; большая имела форму полуспирали с длинным хвостом, уходившим от галактики, а меньшая была более-менее У-образной.

— Малая и Большая туманности, — сказал Уортил. — До каждой отсюда около сотни тысяч световых лет. Уверен, в прошлом вы наслаждались их видом из Икроха — они хорошо видны, хотя здесь отделены от вас краем галактики, а потому вы смотрите на туманности сквозь этот край. Мы нашли игру, которую вы можете счесть довольно интересной… вот здесь.

Около центра Малой туманности появилась зеленая точка.

Гурдже посмотрел на автономника:

— Мне кажется, это довольно далеко. Как я понимаю, вы предлагаете мне отправиться туда?

— Да, это далеко, и мы предлагаем вам отправиться туда. На дорогу уйдет около двух лет на самых быстрых кораблях, что объясняется природой энергетической решетки. Там, между звездными скоплениями, она тоньше. Внутри галактики на такой переход ушло бы меньше года.

— Но это означает, что я буду отсутствовать четыре года, — сказал Гурдже, глядя на экран. Во рту у него пересохло.

— Скорее даже пять, — сухо сказал автономник.

— Это… очень долго.

— Долго. И я безусловно пойму вас, если вы отклоните наше предложение. Хотя мы уверены, что вам понравилась бы сама игра. Но прежде всего я должен рассказать о местных условиях, делающих игру уникальной.

Зеленая точка увеличилась, став неровным кругом. Экран внезапно перешел в голографический режим, и комната наполнилась звездами. Грубоватые зеленые кружочки солнц превратились в еще более грубые сферы. У Гурдже вдруг закружилась голова — такое случалось, когда его окружал космос, реальный или виртуальный.

— Эти звезды, — сказал Уортил (зеленые солнца — не менее двух-трех тысяч — мигнули), — находятся под управлением того, что может быть названо империей. А теперь… — Автономник повернулся к Гурдже. Маленькая машина располагалась в космосе, словно некий абсурдно огромный корабль, звезды были перед ней и за ней. — Открытие системы с имперским правлением для нас большая редкость. Как правило, такие архаические формы власти исчезают задолго до того, как соответствующий вид начинает распространяться за пределы своей родной планеты. Я уж не говорю о проблеме преодоления скорости света, — ее необходимо решить, если вы намереваетесь эффективно управлять более или менее значительным сектором… И все же время от времени Контакт приподнимает тот или иной камень и обнаруживает под ним какую-нибудь мерзость. В каждом случае есть некая исключительная причина, особые обстоятельства, из-за которых общие правила не действуют. В случае конгломерата, который сейчас перед вами, — не говоря об очевидных факторах: мы оказались там лишь недавно, а другой влиятельной структуры в Малой туманности нет, — таким особым обстоятельством является игра.

Гурдже потребовалось какое-то время, чтобы осмыслить услышанное. Он посмотрел на машину.

— Игра? — переспросил он.

— Местные обитатели называют эту игру «азад». Она столь важна для империи, что последняя и сама называется так же. Вы смотрите на империю Азад.

Именно это Гурдже и делал. Автономник продолжил:

— Доминирующий там вид — гуманоиды, и, что очень необычно, а некоторые аналитики утверждают, что это также обеспечило выживание империи как общественной системы, так вот — у них три пола.

В центре поля зрения Гурдже появились три фигуры, словно окруженные неровной звездной сферой. Если только масштаб был правилен, ростом они были меньше Гурдже. Каждый из них имел свою странность, но общими признаками, на взгляд Гурдже, были короткие ноги, а также плоские, очень бледные, слегка распухшие лица.

— Тот, что слева, — продолжил Уортил, — мужского пола, у него есть яички и пенис. Та, что в середине имеет нечто вроде двусторонней вагины и яичников. У третьего пола, справа, имеется матка, а вагина вывернута наизнанку для имплантации в нее оплодотворенного яйца. Доминантным полом является тот, что в центре.

Гурдже не понял.

— Каким? — спросил он.

— Доминантным полом, — повторил Уортил. — Понятие «империя» равнозначно централизованной, пусть порой случаются и расколы, иерархической структуре власти, где власть принадлежит экономически привилегированному классу, который сохраняет свои преимущества, рационально — как правило — используя репрессии и умело манипулируя общественным мнением, а также подчиненными, хотя в большинстве случаев номинально независимыми, властными структурами. Короче говоря, все дело сводится к доминированию. Промежуточный, или верховный, пол — тот, что в середине, — контролирует общество и империю.

Мужчины обычно используются как солдаты, а женщины — как собственность. На самом деле все, конечно, немного сложнее, но главное вы уже поняли, да?

— Не то чтобы очень. — Гурдже покачал головой. — Не могу взять в толк, как эта система работает, но если вы говорите, что работает… значит, так и есть. — Он потер бородку. — Насколько я понял, эти люди не могут изменять свой пол.

— Верно. Они владеют генными технологиями и могли бы делать это уже не одну сотню лет, но это запрещено. Противозаконно, если вы еще помните значение этого слова. — Гурдже кивнул, и машина продолжила: — Нам это представляется извращением и расточительностью, но империи отличаются тем, что мало заботятся об эффективном использовании ресурсов и счастье индивидуумов; и то и другое обычно достигается вопреки экономическим ограничителям, в основном фаворитизму и коррупции, присущим системе.

— Хорошо, — сказал Гурдже. — У меня масса вопросов, но я задам их позднее, а пока продолжайте. Что насчет этой игры?

— Ах да. Вот вам одна из досок.

— …Вы шутите, — выговорил наконец Гурдже и выпрямился на своем диване, разглядывая застывшую голографическую картинку.

Звездное поле и три гуманоида исчезли, а Гурдже и автономник Уортил словно оказались в конце огромной комнаты, во много раз большей, чем та, в которой они находились на самом деле. Перед ними распростерся пол, покрытый поразительно сложным, на первый взгляд беспорядочным, абстрактным мозаичным рисунком. Пол местами дыбился, образуя холмы, а кое-где опускался — то были низины. Если вглядеться внимательнее, то было видно, что холмы вовсе не монолитные, а представляют собой конические наслоения тех же безумных узоров, так что над фантастическим ландшафтом высились связанные между собой многослойные пирамиды. При еще более пристальном рассмотрении угадывались странного вида игровые фигуры, стоящие на ярко раскрашенной поверхности. Все это тянулось метров на двадцать, не меньше.

— Это что — доска? — спросил Гурдже, сглотнув слюну. Если только перед ним были отдельные фигуры и поля, то он никогда не видел игры такой невероятной сложности, никогда не слышал ни о чем подобном, не встречал ни малейшего намека на ее существование.

— Одна из них.

— И сколько же таких всего?

Это не может быть правдой. Это наверняка шутка. Они просто над ним издеваются. Человеческий мозг не может справиться с игрой такого масштаба. Это невозможно. Совершенно точно.

— Три. И все такого же размера. А есть и множество маленьких, на которых играют еще и картами. Позвольте рассказать о происхождении этой игры. Прежде всего — о названии. «Азад» означает «машина» или даже «система» в широком смысле, включающем любую функционирующую единицу, например животное, цветок, а также сущность вроде меня или, скажем, водяное колесо. Игре уже несколько тысяч лет, а современную форму она обрела около восьмисот лет назад — примерно тогда же, когда оформилась практикуемая и поныне религия этого вида. С тех пор игра фактически не менялась. Таким образом, ее окончательная форма относится ко времени полного подчинения родной планеты империи — ее название Эа — и первым релятивистским исследованиям близлежащих пространств.

Появилось изображение планеты — огромный шар повис в комнате перед Гурдже. Бело-голубой, сверкающий, он медленно-медленно вращался на фоне темного пространства.

— Эа, — сказал автономник. — Так вот, эта игра — абсолютно неотъемлемая часть властной структуры империи. Максимально огрубляя, скажу так: кто выигрывает, становится императором.

Гурдже повернул голову к автономнику, который встретил его взгляд.

— Я вовсе не шучу, — сухо сказал тот.

— Вы это серьезно? — тем не менее спросил Гурдже.

— Абсолютно серьезно. И в самом деле, титул императора — довольно необычный выигрыш. Но вся правда, как вы можете себе представить, гораздо сложнее. Игра в азад используется для выяснения не того, кто будет править империей, а того, какая тенденция возобладает в правящем классе, какой экономической теории будут следовать, какие учения будут признаны служителями культа и какие политические идеи будут доминировать. Эта игра служит, кроме того, экзаменом для желающих поступить в религиозные, образовательные, гражданские, судебные и военные учреждения империи, а также и для карьерного роста… Идея, как вы понимаете, вот какова: азад настолько сложен, настолько тонок, гибок, требователен, что его можно рассматривать как максимально точную и правдоподобную модель жизни из всех возможных. Кто успешен в игре, успешен и в жизни; чтобы доминировать там и там, нужны одни и те же качества.

— Но… — Гурдже посмотрел на автономника и словно почувствовал присутствие планеты перед ними, которая чуть ли не физически притягивала его, манила к себе. — Неужели это правда?

Планета исчезла, и снова появилась огромная доска. Теперь голограмма двигалась, хотя и беззвучно. Гурдже видел, как инопланетяне перемещаются, передвигают фигуры, стоят по краям доски.

— Не то чтобы полная правда, — отозвался автономник. — Однако причина и следствие здесь не абсолютно полярны. Главная установка заключается в том, что игра и жизнь суть одно и то же, и общество настолько проникнуто идеей игры, что, считая игру жизнью, они делают ее жизнью. Игра по воле общества становится реальностью. Но если они ошибаются, то не очень сильно, иначе империя вообще бы не существовала. Империя по определению — неустойчивая и нестабильная система. Азад — эта самая игра — похоже, является той силой, что удерживает империю от распада.

— Постойте. — Гурдже поглядел на машину. — Мы оба знаем, что Контакт славится туманностью в высказываниях. Не хотите же вы, чтобы я стал императором или чем-то в этом роде, а?

У автономника впервые появилась аура, засветившись на мгновение красным. В голосе его послышались насмешливые нотки.

— Не думаю, что вы сможете далеко продвинуться на этом пути. Нет. Империя подпадает под определение государства, а любое государство всегда пытается продлить свое существование до бесконечности. И мысль о том, что придет кто-то со стороны и возглавит империю, наполнила бы их ужасом. Если вы все же решите сделать такую попытку и если за время пути вам удастся освоить игру в достаточной степени, то, по нашему мнению, — учитывая ваши прошлые достижения как игрока, — у вас появляется шанс сдать экзамен на мелкого чиновника гражданской службы или армейского лейтенанта. Не забывайте: эти люди с рождения вращаются в атмосфере азада. У них есть снадобья, удлиняющие жизнь, и лучшие игроки раза в два старше вас. Но и они, конечно же, все еще учатся… Вопрос не в том, чего вы сможете достичь в полуварварской среде, поддерживать которую должна эта игра, а в том, сможете ли вы освоить теорию и практику игры вообще. В Контакте существуют разные мнения относительно того, способен ли даже такой выдающийся игрок, как вы, овладеть игрой настолько, чтобы, исходя только из общих игровых принципов, успешно играть в азад после экспресс-курса по его правилам и практике.

Гурдже смотрел, как безмолвные фигуры инопланетян двигаются по искусственному ландшафту огромной доски. Нет, он не сможет. Пять лет? Это безумие. Пусть уж лучше Маврин-Скел опозорит его на весь мир. Через пять лет он, наверно, сможет начать новую жизнь, оставит Чиарк, найдет для себя что-то интересное кроме игр, изменит внешность… может, изменит имя. Он о таком не слышал, но, наверно, это возможно.

Азад, конечно же, захватывает, — если только существует на деле. Но почему он, Гурдже, узнал о нем только теперь? Как Контакту удавалось удерживать такую информацию в тайне — и зачем? Гурдже потер бородку, продолжая смотреть, как безмолвные инопланетяне бродят по широкой доске — они останавливались, чтобы передвинуть фигуры, или за них это делали другие.

Они были инопланетянами, но в то же время людьми, гуманоидами. Они освоили эту странную необыкновенную игру.

— Они ведь не наделены сверх обычного мыслительными способностями? — спросил Гурдже у автономника.

— Вряд ли, если они сохраняют такую общественную систему на данной стадии технологического развития — с игрой или без игры. Средний представитель промежуточного, или верховного, пола немного уступает по умственному развитию среднему человеку Культуры.

Гурдже был в недоумении.

— Из этого вытекает, что пол у них определяет умственные различия.

— Теперь определяет.

Гурдже не понял, что это значит, но автономник продолжил, прежде чем человек успел задать вопрос:

— На самом деле мы не без оснований надеемся, что вы сможете освоить азад на уровне выше среднего, если будете учиться ему в течение двух лет по дороге туда. От вас это потребует непрерывного и всеобъемлющего использования памяти и, конечно же, применения гормонов, повышающих восприимчивость. Скажу, что одно только наличие наркожелез не позволило бы вам получить какую-либо должность в империи по результатам игры, даже если бы вы не были инопланетянином. Там существует строгий запрет на использование любой «неестественной» стимуляции во время игры, и все игровые залы экранированы от применения компьютеров, а после каждой игры участников проверяют на наличие запрещенных препаратов. Химия вашего тела, а также ваша инопланетная природа и тот факт, что для них вы — язычник, означает, что вы, если решите отправиться туда, будете лишь почетным участником.

— Автономник… Уортил… — сказал Гурдже, поворачиваясь лицом к машине, — я не думаю, что отправлюсь так далеко и так надолго… но мне хотелось бы побольше узнать об этой игре. Я хочу обсудить ее, проанализировать вместе с другими…

— Это невозможно. Мне позволено рассказать вам то, что я рассказываю, но дальше это не может пойти. Вы дали слово, Жерно Гурдже.

— А если я его нарушу?

— Все будут думать, что это ваши выдумки, а документальных подтверждений вы представить не сможете.

— Но к чему вся эта секретность? Чего вы боитесь?

— Видите ли, Жерно Гурдже, мы не знаем, как нам быть. Эта проблема посложнее тех, с какими Контакт сталкивается обычно. Как правило, Контакт применяет уже наработанные методы. Мы накопили достаточный опыт общения со всеми типами варварских обществ и знаем, что годится для той или иной цивилизации. Мы ведем мониторинг, контролируем, производим перекрестную оценку, моделируем с помощью Разума и обычно принимаем все возможные меры, чтобы выбрать верный образ действий… но с аза-дом мы столкнулись впервые, и у нас нет никаких шаблонов, никаких надежных прецедентов. Тут приходится включать интуицию, а это накладывает немалую ответственность, если имеешь дело с целой звездной империей. Вот почему к делу подключены Особые Обстоятельства — мы привычны к заковыристым ситуациям. А эта, откровенно говоря, такова, что заковыристее не бывает. Если мы сообщим всем об азаде, то общественное мнение будет понуждать нас к принятию решения… что на первый взгляд, может, и не плохо, но последствия могут быть катастрофическими.

— Для кого? — скептическим тоном спросил Гурдже.

— Для народа империи и для Культуры. Не исключено, что нам придется предпринять полномасштабную интервенцию; вряд ли это можно будет назвать войной, потому что технологически мы намного их опережаем, но для контроля над империей нам придется оккупировать систему, а это сильно истощит наши ресурсы и ухудшит нравственный климат в Культуре. В конце концов такое предприятие будет признано ошибочным, пусть даже наш народ горячо одобрит решение начать войну. Народ империи окажется в проигрыше, объединившись против нас, а не против собственного прогнившего режима, и будет отброшен на сто-двести лет назад, Культура же окажется в проигрыше, подражая тем, кого презирает. Мы станем захватчиками, оккупантами, гегемонистами.

— Кажется, вы вполне уверены, что поднимется волна общественного мнения.

— Позвольте объяснить вам кое-что, Жерно Гурдже. Азад — игра азартная, нередко даже на самых высоких уровнях. Ставки иногда бывают просто жуткими. Я сильно сомневаюсь, что на тех уровнях, на которых будете играть вы, вас втянут во что-либо подобное, но в империи, случается, ставкой служат престиж, честь, собственность, рабы, услуги, земли и даже физические обязательства. Гурдже, выждав немного, вздохнул и произнес:

— Что же такое «физические обязательства»?

— Игроки ставят на кон пытки и увечья.

— Вы хотите сказать, что, проиграв… подвергаетесь пыткам и увечьям?

— Именно. Например, кто-нибудь может поставить палец против злостного анального изнасилования мужчиной верховника.

Гурдже несколько секунд безразличным взглядом взирал на машину, потом, тряхнув головой, медленно произнес:

— Но это же… варварство.

— Вообще-то это позднее добавление к игре, и правящий класс считает его довольно либеральной уступкой, поскольку теоретически она позволяет бедняку делать ставки на равных с богачом. До того как стали возможными физические обязательства, богач всегда мог сделать ставку, которую бедняк неспособен побить.

— Вот оно как. — Правило показалось Гурдже логичным, хотя и аморальным.

— Азад не из тех вещей, о которых можно думать с холодной головой, Жерно Гурдже. В империи делалось то, что средний житель Культуры счел бы омерзительным. Программа евгенических манипуляций снизила уровень интеллекта мужчин и женщин. Избирательная стерилизация с целью контроля над рождаемостью, организация голода в определенных областях, массовые депортации и расово-ориентированная система налогообложения привели к чему-то вроде геноцида, и, как следствие, почти все обитатели их родной планеты стали одинакового цвета и телосложения. Их отношение к пленным, к их обществам и творениям в равной мере…

— Слушайте, вы что — серьезно? — Гурдже встал и вошел в голограмму, глядя на невыразимо сложное игровое поле, которое вроде бы находилось под его ногами, но на самом деле было отделено от него целой бездной пространства. — Вы говорите правду? Эта империя и в самом деле существует?

— Именно так, Гурдже. Если вам нужно подтверждение моих слов, то я могу добиться для вас специального разрешения непосредственно от ВСК и других Разумов, в чьем ведении это находится. Вы можете получить все нужные вам сведения об империи Азад, начиная от первых робких контактов до последних сообщений в реальном времени. Все это правда.

— А когда у вас были первые робкие контакты? — Гурдже повернулся к автономнику. — Давно вы уже владеете этой информацией?

Автономник поколебался.

— Недавно, — сказал он наконец. — Семьдесят три года.

— Да, похоже, вы не очень торопитесь, а?

— Только тогда, когда у нас нет иного выбора.

— И что думает о нас империя? Выскажу предположение, что вы им не говорили о Культуре.

— Замечательно, Жерно Гурдже. — В голосе автономника послышался чуть ли не смех. — Нет, всего мы им не сообщили. Автономник, которого пошлют с вами, должен будет полностью ввести вас в курс дела. С самого начала мы обманывали империю насчет нашего истинного распространения во Вселенной, численности, ресурсов, технологического уровня и конечных намерений… хотя, безусловно, это стало возможным только из-за относительной малочисленности продвинутых обществ в том районе Малой туманности. Азадианцы, например, не знают, что Культура базируется в основной галактике, полагая, что мы прибыли из Большой туманности и лишь вдвое превышаем их по численности. Они почти не имеют представления об уровне генной инженерии у обитателей Культуры или о развитии машинного интеллекта. Они никогда не слышали о корабельном Разуме или о ВСК… С самого первого контакта они, конечно же, пытаются разузнать о нас побольше, но безуспешно. Они, вероятно, думают, что у нас есть родная планета или что-то похожее. Сами они очень плането-ориентированы, используют методы планетоформирования для создания обитаемых экосфер или, что происходит чаще, покоряют уже населенные планеты. В плане экологии и нравственности они стоят очень низко. Почему они пытаются разузнать о нас побольше? Да чтобы завоевать. Они хотят подмять под себя Культуру. Беда их в том, что, при всем их упрямстве и азарте, они в высшей мере боязливы — ксенофобы и параноики одновременно. Мы не отважились сообщить им о размерах и мощи Культуры из опасения, что вся их империя от этого знания может самоуничтожиться, — такие вещи уже случались, хотя и задолго до появления Контакта. Мы значительно усовершенствовали свои методы. Но искушение все равно остается, — сказал автономник так, словно размышлял вслух, а не обращался к Гурдже.

— Судя по вашим словам, — сказал Гурдже, — они настоящие… — он хотел было сказать «варвары», но это слово показалось ему недостаточно сильным, — животные.

— Гмм, — пробормотал автономник. — Вы бы поосторожнее. Животными они называют тех, кого покорили. Конечно, они животные — так же, как и вы; так же, как я — машина. Они в полной мере разумны, и общество у них не менее сложное, чем наше. А в некоторых отношениях даже сложнее. То, что мы нашли их на примитивной, с нашей точки зрения, стадии развития, — чистая случайность. Одним ледниковым периодом на Эа меньше, и дела вполне могли бы обстоять наоборот.

 Гурдже задумчиво кивнул, глядя, как двигаются по игровому полю безмолвные инопланетяне в искусственно воспроизведенном свете далекого чужого солнца.

— Но, — живо добавил Уортил, — поскольку этого не случилось, то и беспокоиться не о чем. А теперь… — сказал он, и они внезапно снова вернулись в комнату Икроха: голографический экран выключился, затемнение с окон исчезло; Гурдже моргнул от внезапного солнечного света. — Уверен, вы понимаете: я сказал лишь малую частичку того, что вы должны узнать, но по крайней мере вы получили от нас предложение в самой общей форме. Пока что я не прошу вас ответить безусловным согласием, но хочу узнать, есть ли смысл продолжать дальше — или вы уже решили про себя, что определенно не полетите?

Гурдже потер бородку, глядя в окно, туда, где простирались леса над Икрохом. Все это было просто немыслимо. Если ему рассказали правду, то азад был самой важной и удивительной игрой, с какими ему приходилось сталкиваться… возможно, более важной, чем все остальные, вместе взятые. Она равно привлекала и ужасала его — неимоверно сложный вызов; Гурдже невольно испытывал к ней чуть ли не сексуальное влечение даже сейчас, почти ничего о ней не зная… но он не был уверен, что ему хватит самодисциплины для напряженного изучения этой игры в течение двух лет, он сомневался, что сможет удержать в голове такую немыслимо сложную модель. Он то и дело возвращался к мысли, что самим азадианцам удавалось научиться этой игре. Правда, как сообщила машина, они с самого рождения пребывали в атмосфере этой игры; может быть, освоить ее могли только те, чей процесс познания сам формировался игрой…

Но пять лет! Все это время не просто отсутствовать, а по меньшей мере на половину, если не больше, этого срока выпасть из информационного поля, не иметь возможности следить за тенденциями в мире игр, читать или писать статьи, заниматься чем-либо, кроме этой абсурдной, навязчивой игры. Он изменится, когда все это завершится, он станет другим человеком; он не сможет остаться прежним, он непременно вберет в себя что-то от этой игры, это неизбежно. А сможет ли он, вернувшись, наверстать упущенное? Его к тому времени забудут, его отсутствие будет таким долгим, что остальная играющая Культура просто сбросит его со счетов. Он станет исторической фигурой. И позволят ли ему по возвращении рассказывать, что с ним было? Или семидесятилетний запрет Контакта будет продлен?

Но если он полетит, то, возможно, сможет откупиться от Маврин-Скела. Его условие он может сделать своим условием. Дать ему шанс вернуться в 00. Или — эта мысль только что пришла в голову — попросить их как-нибудь заткнуть ему глотку.

По небу пролетела стайка птиц — белые пятна на фоне темной зелени горного леса; приземлившись в саду за окном, они расхаживали туда-сюда и клевали что-то на земле. Гурдже снова повернулся к автономнику и сложил на груди руки.

— Когда я должен дать вам ответ? — спросил он, все еще не решив для себя. Надо было потянуть время, сначала выяснить все, что можно.

— Вы должны принять решение не позже чем через три или четыре дня. ВСК «Маленький негодник» в настоящий момент двигается в нашу сторону из центральной части галактики и возьмет курс на облачность в течение ближайших ста дней. Если вы на него не попадете, то ваше путешествие продлится гораздо дольше; и в любом случае ваш собственный корабль должен будет двигаться с максимальной скоростью до места рандеву.

— Мой собственный корабль? — переспросил Гурдже.

— Вам понадобится собственное судно, для того чтобы попасть на «Маленького негодника», а потом, в конце пути, доставить вас в саму империю, когда ВСК максимально приблизится к Малой туманности.

Некоторое время Гурдже смотрел, как белоснежные птицы клюют что-то на лужайке. Он не знал, надо ли сейчас сказать о Маврин-Скеле. Одна его часть так и хотела поступить, чтобы покончить с этим, и если бы ему сразу же ответили «да», он мог бы выкинуть из головы все угрозы автономника (и занять ее этой немыслимой сложной игрой). Но он знал, что этого делать нельзя. Мудрость в терпении, говорит пословица. С этим не следует спешить; если он полетит (хотя никуда он, конечно, не полетит, не сможет полететь, даже думать об этом — безумие), то нужно создать впечатление, что он ничего не требует взамен. Сначала все устроить, а потом поставить свои условия… Если только Маврин-Скел терпеливо дождется этого.

— Хорошо, — сказал Гурдже автономнику Контакта. — Я не говорю, что полечу, но подумаю об этом. Расскажите мне еще об азаде.

Популярные в Культуре истории о временах, когда Дела Шли Наперекосяк, обычно начинались с того, что герой забывал или намеренно оставлял где-нибудь свой терминал. Это было обычной завязкой, так же как раньше истории о герое, заблудившемся в диком лесу, или о машине, сломавшейся на безлюдной ночной дороге. Терминал в виде кольца, пуговицы, браслета, авторучки или чего угодно связывал вас со всем остальным, что существовало в Культуре. С терминалом вам достаточно было задать вопрос, даже просто закричать, чтобы узнать все, что вы хотели, или получить любую нужную вам помощь. Известны были истории (подлинные) о спасении людей, упавших со скалы: терминал передавал их крик на Узел, который переключался на камеру терминала, оценивал происходящее и отправлял автономника, — тот успевал подхватить падающего прямо в воздухе. Бытовали и другие рассказы: терминалы будто бы записывали, как в результате несчастного случая у их владельцев отрывало голову, и вызывали медицинского автономника, который успевал спасти мозг. Лишившемуся туловища оставалось только придумать времяпрепровождение на те несколько месяцев, когда будет нарастать новое тело.

Терминал означал безопасность.

И потому Гурдже, отправляясь в дальние прогулки, брал эту штуковину с собой.

Он сидел, через два дня после визита Уортила, на каменной скамеечке около лесополосы, в нескольких километрах от Икроха. Он тяжело дышал после подъема по тропинке. Был яркий солнечный день, от земли исходил сладковатый запах. С помощью терминала Гурдже сделал несколько снимков вида, открывающегося с маленькой прогалинки. Рядом со скамейкой был проржавевший кусок металла — почти забытый подарок от старой любовницы. Гурдже сфотографировал и его. После этого раздалось «бип-бип» терминала.

— Гурдже, говорит Дом. Вы просили сообщать о звонках Йей, поскольку будете отвечать не на все. Она говорит, что у нее дело средней срочности.

Он не принимал вызовов Йей. За последние дни та несколько раз пыталась связаться с ним. Он пожал плечами.

— Давайте, — сказал он, оставив терминал парить перед ним в воздухе.

Экран развернулся, и Гурдже увидел улыбающееся лицо Йей.

— А, затворник. Как поживаешь, Гурдже?

— Прекрасно.

Йей внимательно всмотрелась в свой собственный экран.

— Что это там рядом с тобой?

Гурдже посмотрел на кусок металла рядом со скамейкой.

— Это пушка.

— Я так и подумала.

— Подарок одной знакомой, — объяснил Гурдже. — Она очень любила ковать и делать отливки и, начав с кочерег и каминных решеток, дошла до пушек. Подумала, вдруг мне понравится стрелять большими металлическими шарами по воде фьорда.

— Понимаю.

— Но чтобы эта штука работала, нужен быстрогорящий порох, а мне все никак было не достать.

— Может, это и к лучшему. А если бы пушка взорвалась и вышибла тебе мозги?

— Мне это тоже приходило в голову.

— Вот и замечательно. — Улыбка на лице Йей стала шире. — Ну-ка догадайся, что я тебе скажу.

— Что?

— Я отправляюсь в круиз. Я убедила Шуро, что ему нужно расширить свои горизонты. Ты ведь помнишь Шуро — на полигоне.

— О да, помню. И когда же ты отправляешься?

— Уже отправилась. Мы только что отчалили от пристани в Тронце на клипере «Шарики поехали». Это для меня последняя возможность связаться с тобой в реальном времени. В будущем из-за задержек придется обмениваться письмами.

— Вот как. — Он уже жалел, что ответил на вызов. — И надолго ты убываешь?

— На месяц или два. — На веселом, улыбающемся лице Йей появилась тень. — Там будет видно. Шуро может устать от меня еще раньше. Его больше интересуют другие мужчины, но я пытаюсь убедить его, что это не так. Извини, не смогла попрощаться перед уходом, но это ведь ненадолго. Я…

Экран почернел и со щелчком вернулся обратно в корпус, который опустился на землю и лег, безмолвный и мертвый, на усеянной хвойными иглами полянке. Гурдже уставился на терминал, потом наклонился и поднял его. К экрану, пока он сворачивался обратно, прилипли иголки и травинки. Он вытащил их. Машина была безжизненной, маленькая сигнальная лампочка на корпусе погасла.

— Итак, Жерно Гурдже? — сказал Маврин-Скел, появляясь на краю полянки.

Гурдже, обеими руками ухватив терминал, встал, глядя на приближающегося автономника; тот ярко блестел на солнце. Он заставил себя расслабиться, сунул терминал в карман куртки и сел на скамейку, скрестив ноги.

— Что «итак», Маврин-Скел?

— Решение. — Машина подплыла к его лицу. Поля ее были официально-синими. — Будете ходатайствовать за меня?

— А если буду, но вам это не поможет?

— Придется постараться еще сильнее. Они вас послушают, если вы будете достаточно убедительны.

— А если это не так и они меня не послушают?

— Тогда мне придется решать, известить публику о вашем маленьком приключении или нет. Конечно, это было бы забавно… но, может, я бы попридержал эти сведения — ведь вы можете оказаться полезным в чем-нибудь другом. Никогда нельзя знать заранее.

— Вот уж точно.

— Я видел вчера у вас гостя.

— Я так и думал, что это не пройдет мимо вас.

— Похоже, это был автономник Контакта.

— Был.

— Я бы хотел сделать вид, что мне известно содержание вашей беседы, но, когда вы удалились в дом, пришлось прекратить подслушивание. Кажется, я слышал, что речь шла о путешествии, а?

— О своего рода круизе.

— И это все?

— Нет.

— Гм, позволю себе предположить: они, вероятно, хотят, чтобы вы вступили в Контакт, стали Координатором, одним из их планировщиков. Кем-то в этом роде. Нет?

Гурдже покачал головой. Автономник раскачивался в воздухе из стороны в сторону. Гурдже не был уверен, что понимает смысл этого жеста.

— Понятно. А обо мне вы уже говорили?

— Нет.

— Я думаю, вам следовало бы это сделать. А вы как считаете?

— Я не уверен, что сделаю то, о чем они просят. Я еще не решил.

— Почему? О чем они вас просят? Разве это не сравнимо с позором…

— Я сделаю то, что сочту нужным, — сказал Гурдже, вставая. — Я ведь могу поступить и так, верно, автономник? Даже если мне удастся убедить Контакт вернуть вас, у вас и вашего друга «Дипломатии канонерок» все равно останется запись. И как я смогу предотвратить новый шантаж?

— Ах, так вы даже знаете его имя. А я-то спрашивал себя, что это вы с Узлом Чиарка надумали. Что ж, Гурдже, задайте себе такой вопрос: что еще я могу хотеть от вас? Мне ведь больше ничего не надо — пусть только мне разрешат быть тем, чем я должен быть. Когда я вернусь в это состояние, у меня будет все, что я только могу пожелать. Остальное будет не в вашей власти. Я хочу сражаться, Гурдже, — для этого я и был создан: чтобы использовать мастерство, коварство и силу, чтобы выигрывать сражения для нашей дорогой, возлюбленной Культуры. Я не заинтересован в том, чтобы манипулировать другими или принимать стратегические решения, — такая власть меня не влечет. Я хочу распоряжаться только своей собственной судьбой.

— Отлично сказано.

Гурдже вытащил мертвый терминал из кармана, повертел его в руках. Маврин-Скел с расстояния в два-три метра выхватил терминал из его рук, завел себе под корпус и аккуратно сложил пополам, потом еще раз — на четвертинки; машина в виде ручки щелкнула и сломалась. Маврин-Скел смял обломки в маленький рваный шарик.

— Я теряю терпение, Жерно Гурдже. На ваш взгляд, время то убыстряется, то замедляется, а я думаю, оно летит, и очень быстро. Скажем, я вам даю еще четыре дня, а? У вас остается сто двадцать восемь часов, прежде чем я попрошу «Канонерку» сделать вас еще известнее, чем теперь. Автономник швырнул ему испорченный терминал, Гурдже поймал его.

Маленький автономник поплыл прочь с полянки.

— Буду ждать вашего вызова, — сказал он. — Советую обзавестись новым терминалом. И осторожнее, когда будете возвращаться в Икрох, — в диком лесу опасно, если нет возможности вызвать помощь.

— Пять лет? — задумчиво произнес Хамлис. — Да, игра ничего себе, но за такой долгий срок вы не растеряете свои навыки? Вы хорошо все это обдумали, Гурдже? Не позволяйте им втянуть вас во что-нибудь, о чем потом пожалеете.

Они находились в самом нижнем подвале Икроха. Гурдже пригласил туда Хамлиса, чтобы рассказать ему об Азаде. Но сначала он заставил автономника принести клятву, что тот сохранит услышанное в тайне. Автономника Узла они оставили охранять вход в подвал, и Хамлис старательно проверил — не прослушивает ли их кто- или что-нибудь, а кроме этого, генерировал достаточно достоверный образ тихого поля вокруг них. Они говорили на фоне трубопроводов, внутри которых что-то шипело в темноте. Голые камни стен были покрыты сумеречно поблескивавшими капельками влаги.

Гурдже покачал головой. В подвале негде было сесть, а потолок не позволял встать в полный рост, поэтому он стоял, наклонив голову.

— Думаю, я решусь на это, — сказал он, не глядя на Хамлиса. — Если станет слишком уж трудно, если я передумаю, я всегда смогу вернуться.

— Слишком уж трудно? — удивленно переспросил Хамлис. — Это на вас не похоже. Я согласен, игра очень серьезная, но…

— Так или иначе, я смогу вернуться. Хамлис ответил не сразу:

— Да, конечно же, вы сможете вернуться.

Гурдже так еще и не знал, правильно ли он поступает. Он попытался все обдумать, подвергнуть свое положение холодному логическому анализу, как обычно делал во время игры, попадая в передряги. Но, похоже, сейчас это сделать не удавалось, словно его способности были применимы лишь к далеким абстрактным проблемам, а не к чему-то так сложно вплетенному в его собственное эмоциональное состояние.

Он хотел улететь, чтобы избавиться от Маврин-Скела, но (пришлось признаться себе) его, ко всему прочему, притягивал Азад. И не только сама игра. Она все еще оставалась немного ирреальной, слишком сложной, чтобы относиться к ней всерьез. Его интересовала сама империя.

Но, с другой стороны, он, конечно же, хотел остаться. До той ночи в Тронце его вполне устраивала его жизнь. Он никогда не был полностью удовлетворен, но разве кто-нибудь бывает? Теперь, оглядываясь на свою жизнь, он считал ее идиллической. Время от времени он мог проиграть какую-нибудь игру, мог полагать, что другого игрока незаслуженно возносят выше него, вожделеть к Йей Меристину и чувствовать себя уязвленным, когда она предпочитала других. Но все это были мелочи в сравнении с тем, чем грозил ему Маврин-Скел, и с маячившей впереди пятилетней ссылкой.

— Нет, — сказал он, уставившись в пол. — Я все же полечу.

— Ну хорошо, только это так на вас не похоже, Гурдже. Вы всегда вели себя так… размеренно. Так держали себя в руках.

— Вы говорите обо мне так, будто я — машина, — устало сказал Гурдже.

— Нет, просто вы были более предсказуемым, чем сейчас, более понятным.

Гурдже пожал плечами, глядя на грубоватую скальную породу пола.

— Хамлис, — сказал он, — я всего лишь человек.

— А это, дорогой старина, никогда не было оправданием.

Гурдже сидел в подземном автомобиле. Он навестил профессора Борулал в университете; с собой он взял написанное от руки и запечатанное письмо, чтобы оставить ей на хранение: письмо следовало вскрыть в случае его смерти. В нем был рассказ о том, что случилось, извинения перед Ольц Хап, попытка объяснить, что Гурдже чувствовал, почему совершил такую жуткую глупость… но в конце концов письма он не отдал. Его приводила в ужас мысль о том, что Борулал откроет письмо (может быть, случайно) и прочтет, когда он еще будет жив.

Подземный автомобиль снова пронесся по обратной стороне плиты, направляясь к Икроху. С помощью своего нового терминала Гурдже вызвал Уортила. После их встречи тот отправился исследовать один из газовых гигантов системы, но, поймав его вызов, с помощью Узла Чиарка переместился на обратную сторону плиты. Он проник внутрь через тамбур мчащегося автомобиля.

— Жерно Гурдже, вы приняли решение? — спросил Уортил; его корпус покрылся инеем, когда он холодным ветерком ворвался в теплый салон.

— Да, я решил лететь.

— Хорошо! — сказал автономник. На одно из мягких сидений он поставил маленький контейнер раза в два меньше себя. — Флора газового гиганта, — объяснил он.

— Надеюсь, вы не слишком в претензии на меня за то, что я прервал вашу экспедицию.

— Вовсе нет. Позвольте поздравить вас. Я думаю, вы сделали мудрый, даже мужественный выбор. Мне приходило в голову, что Контакт предлагал вам эту возможность, только чтобы внести разнообразие в вашу нынешнюю жизнь. Если большие Разумы ожидали именно этого, то я рад, что вы их провели. Отличная работа.

— Спасибо. — Гурдже изобразил улыбку.

— Ваш корабль будет подготовлен немедленно. Он сегодня же направится к вам.

— Что за корабль?

— Старого класса «Убийца», реликт Идиранской войны. Последние семьсот лет находился на консервации в шести десятилетиях отсюда. Называется «Фактор сдерживания». Пока что он в боевом оснащении, но вооружение снимут, а внутрь поместят комплект игровых досок и подвесной модуль. Насколько я понимаю, Разум корабля довольно обыкновенный — военные корабли не славятся блестящими мозгами, однако это довольно милое устройство. Во время путешествия именно оно будет вашим противником в игре. Если хотите, можете взять с собой кого вам угодно, но мы так или иначе пошлем с вами автономника. В столице Эа, Гроазначеке, есть наш посланник, он — человек и будет вашим проводником… Вы не думали взять с собой спутника?

— Нет, — ответил Гурдже.

Вообще-то он подумывал попросить об этом Хамлиса, но знал: старый автономник считает, что за свою жизнь уже успел получить немало впечатлений (и немало поскучать). Гурдже не хотел вынуждать машину отказывать ему. Если бы Хамлис захотел, то, несомненно, сам бы предложил это.

— Пожалуй, это разумно с вашей стороны. А как насчет личных вещей? Если вы надумаете взять что-нибудь, скажем, объемистее небольшого модуля или животное размером с человека, то могут возникнуть проблемы.

Гурдже покачал головой:

— Ничего такого. Пара чемоданов с одеждой… может, два-три украшения… больше ничего. А какого рода автономника вы собирались послать со мной?

— В основном дипломат-переводчик и вообще прислуга на все руки. Может быть, старую модель с опытом работы в империи. Он должен иметь обширные знания о социальном устройстве имперского общества, видах титулований и тому подобном. Вы не поверите, как легко наделать ошибок внутри такого общества. Этот автономник предотвратит всевозможные ляпы в области этикета. У него, конечно, будет и библиотека, и, возможно, кое-какие, пусть и ограниченные, боевые способности.

— Мне не нужен автономник-стрелок, Уортил.

— Это рекомендуется для вашей безопасности. Вы, конечно, будете под защитой имперских властей, но они отнюдь не безгрешны. Во время игр нередко случаются оскорбления действием, и отдельные группы в обществе могут желать вам зла. Я должен указать, что «Фактор сдерживания», высадив вас в Эа, не сможет оставаться неподалеку от вас. Военные империи не допускают присутствия боевых кораблей на их родной планете. Да и к Эа они позволят приблизиться лишь потому, что с корабля будет снято все вооружение. После отбытия корабля автономник будет вашей единственной надежной защитой.

— Но ведь я все равно останусь уязвимым?

— Останетесь.

— Тогда я лучше рискну. Дайте мне доброжелательного автономника. Не нужно ничего вооруженного, ничего… смотрящего на мир сквозь прицел.

— Я настоятельно рекомендую…

— Автономник, — сказал Гурдже, — чтобы играть в эту игру надлежащим образом, я должен, насколько возможно, чувствовать себя местным — с той же степенью уязвимости и теми же заботами. Я не хочу, чтобы ваша машина была моим телохранителем. Бессмысленно отправляться туда, если я знаю, что могу не играть всерьез, в отличие от других.

Автономник помолчал.

— Ну, если вы так уверены… — наконец сказал он расстроенным тоном.

— Уверен.

— Хорошо, если вы настаиваете. — У автономника вырвалось подобие вздоха. — Кажется, мы обо всем договорились. Корабль должен быть здесь через…

— У меня есть одно условие, — сказал Гурдже.

— Условие? — переспросил Уортил.

Поле его на мгновение стало видимым — мерцающая смесь синего, коричневого и серого.

— Тут есть один автономник по имени Маврин-Скел.

— Да, — осторожно сказал Уортил. — Мне сообщили, что эта машина временно обосновалась здесь. Так что с ним?

— Его изгнали из Особых Обстоятельств — выкинули оттуда. После его появления здесь мы… успели подружиться. И я обещал, что, если у меня когда-нибудь появится малейшее влияние в Контакте, я постараюсь ему помочь. Боюсь, я приму ваше предложение играть в азад только при условии, что этот автономник будет возвращен в Особые Обстоятельства.

Уортил помолчал несколько мгновений.

— Вы дали неразумное обещание, мистер Гурдже.

— Признаюсь, я и мысли не допускал, что когда-нибудь получу возможность исполнить обещанное. Но вот теперь получил, и потому я должен поставить это условие.

— И вы не хотите взять эту машину с собой? — В голосе Уортила звучало недоумение.

— Нет. Я просто обещал поспособствовать его возвращению на службу.

— Так-так. Вообще-то я не вправе заключать такие сделки, Жерно Гурдже. Эта машина была демилитаризована, потому что оказалась опасной и не согласилась пройти реконструкционную терапию. Я не могу принимать решения на ее счет. Тут должна поработать приемная комиссия.

— Я вынужден все же настаивать.

Уортил снова испустил что-то вроде вздоха, приподнял шаровидный контейнер, который перед тем поставил на сиденье, и, казалось, принялся изучать ровную поверхность сферы.

— Я сделаю то, что зависит от меня, — сказал он с долей раздражения. — Но обещать ничего не могу. Приемные и апелляционные комиссии не любят, когда на них давят. Там сидят ужасные моралисты.

— Я должен выполнить свои обязательства перед Маврин-Скелом, — тихо сказал Гурдже. — Я не могу отправиться в путь, дав ему повод говорить, будто я не пытался помочь.

Автономник контакта, казалось, не услышал его слов, но спустя какое-то время сказал:

— Гм, что ж, посмотрим, что я смогу сделать. Подземный автомобиль бесшумно и быстро летел по обратной стороне мира.

— За Гурдже, великого игрока и великого человека!

Хаффлис стоял на перилах в конце террасы, над километровой бездной, с бутылкой в одной руке и дымящейся наркочашей — в другой. За каменным столом собрались те, кто пришел проститься с Гурдже. Было объявлено, что он убывает завтра утром к туманностям на ВСК «Маленький негодник», чтобы выступить представителем Культуры на Всегалактических Играх, блистательном сборе игроков, организуемом приблизительно каждые двадцать четыре года в Малой туманности Всегалактической Меритократией.

Гурдже и в самом деле был приглашен на этот турнир, как приглашали его прежде на несколько тысяч других соревнований и сборов различного масштаба и сложности, проводящихся ежегодно внутри Культуры либо за ее пределами. Он ответил отказом на это приглашение, как и на все остальные, но теперь пошел слух, что он передумал и отправится туда играть за Культуру. Следующие игры должны были пройти через три с половиной года, и нелегко было объяснить, зачем срываться с места вот так сразу, но Контакт потрудился составить расписание мероприятий и даже прибег к неприкрытой лжи, чтобы у простого любопытствующего создалось впечатление, будто «Маленький негодник» — единственная для Гурдже возможность успеть к долгой официальной регистрации и квалификационным состязаниям.

— Ваше здоровье! — Хаффлис закинул голову, приложив бутылку к губам.

Все сидящие за огромным столом присоединились к нему, поднося к губам чаши, бокалы, кубки, кружки десятков разновидностей. Хаффлис отодвигался все дальше и дальше на своих каблуках, осушая бутылку. Некоторые предупредительно закричали, другие стали кидать в него кусочки еды. Он успел поставить бутылку и протереть влажные от вина губы, после чего потерял равновесие и рухнул через перила вниз.

— Оп-па, — послышался приглушенный голос Хаффлиса.

Двое из младших его детей, игравшие в три наперстка с глубоко озадаченным стиглианским нумератором, подошли к перилам и затащили пьяного родителя, подхваченного полем безопасности, назад. Он нетвердыми шагами со смехом поплелся по террасе к своему месту.

Гурдже сидел между профессором Борулал и одной из своих прежних пассий — Воссл Чу, которая когда-то увлекалась ковкой и плавкой. Она прибыла из Ромбри, что на противоположной от Геванта стороне Чиарка. Среди гостей, плотно сидящих за столом, было не меньше десяти прежних его любовниц. Гурдже спрашивал себя — и не находил ответа: есть ли скрытый смысл в том, что за последние годы шесть из них решили сменить пол на мужской?

Гурдже напивался вместе со всеми остальными, как это было принято на подобных вечеринках. Хаффлис обещал не делать с Гурдже того, что сделали с их общим другом несколько лет назад. Молодого человека пригласили в Контакт, и Хаффлис устроил вечеринку в его честь. К концу вечера молодого человека раздели донага и сбросили вниз через перила… но оказалось, что поле безопасности было отключено. Новый рекрут Контакта пролетел девятьсот метров (из них шестьсот с пустым желудком), прежде чем три из автономников Хаффлиса, находившихся поблизости на всякий случай, спокойно поднялись из леса внизу, подхватили падающего и вернули наверх.

(Разоруженный) Универсальный Наступательный Корабль «Фактор сдерживания» прибыл к Икроху в этот же день немногим раньше. Гурдже спустился в транзитную галерею, чтобы его осмотреть. Судно имело около трети километра в длину, хищную и простую форму: разрисованный нос, три удлиненных блистера, ведущие в носовую часть и похожие на фонари огромного самолета, и еще пять мощных блистеров вокруг суженной части корабля. Корма судна была тупой и плоской. Корабль поздоровался, сообщил, что прибыл, дабы доставить Гурдже на ВСК «Маленький негодник», и спросил, нет ли у него ограничений в еде.

Борулал шлепнула его по спине:

— Нам будет не хватать вас, Гурдже.

— И мне тоже, — взволнованный, отозвался Гурдже; его качнуло.

Он спрашивал себя, когда настанет время кидать за перила бумажные фонарики, чтобы пустить их вплавь в дождевой лес. Освещение за водопадом было включено вдоль всего утеса, и кочующий дирижабль — вероятно, с экипажем из болельщиков — встал на якорь чуть выше Тронце и поодаль от него, обещая позднее фейерверк. Гурдже был тронут таким проявлением уважения и любви.

— Гурдже, — сказал Хамлис.

Гурдже повернулся, не выпуская бокала, к старому автономнику, и тот вложил ему в руку маленький пакет:

— Подарок.

Гурдже посмотрел на то, что было у него в руке, — бумажный сверток, обернутый ленточкой.

— Просто старая традиция, — объяснил Хамлис. — Откроете, когда будете уже в пути.

— Спасибо, — сказал Гурдже, неторопливо кивая. Он сунул подарок в карман пиджака, а потом сделал то, что редко делал с автономниками, — обнял поле старой машины и сказал: — Спасибо, огромное вам спасибо.

Ночь сгущалась. Короткий ливень чуть не погасил угли в центре стола, и Хаффлис приказал автономникам-слугам принести спирт. Все принялись развлекаться, брызгая спиртом на угли, чтобы те вспыхивали голубым пламенем, которое уничтожило половину бумажных фонариков, обуглило лозу ночных цветков, прожгло множество дырок в платьях и подпалило шкурку стиглианского нумератора. В горах над озером сверкнула молния, и водопад, подсвеченный и сказочный, просиял; фейерверк с дирижаблей сорвал аплодисменты, и в ответ повсюду над Тронце тоже распустились фейерверки, появились лазерные облака. Гурдже голым сбросили в озеро, но дети Хаффлиса, подняв тучи брызг, вытащили его оттуда.

Проснулся он в кровати Борулал, в университете, немного спустя после рассвета — и поспешил ускользнуть пораньше.

Он оглядел комнату. Ранний утренний свет затопил окрестности Икроха, просочился в гостиную через окна, выходящие на фьорд, и через противоположные окна высветил луга на горных склонах. Птицы наполнили щебетом прохладный неподвижный воздух.

Ни брать, ни упаковывать больше было нечего. Гурдже отослал автономников-слуг с огромным чемоданом одежды прошлым вечером, а теперь недоумевал — для чего? На военном корабле часто переодеваться будет не к чему, а когда он окажется на ВСК, то сможет заказать все, что душа пожелает. Он взял несколько дорогих ему украшений и велел дому сделать копии с его картин и кинокартин и загрузить их в память «Ограничивающего фактора». В последнюю очередь он сжег письмо, которое хотел оставить у Борулал, и раскидал кочергой пепел в камине, превратив его в прах. Больше не осталось ничего.

— Готовы? — спросил Уортил.

— Да, — сказал Гурдже. Голова была ясной и больше не болела, но он чувствовал усталость и знал, что будет хорошо спать ночью. — Он уже здесь?

— На пути сюда.

Они ждали Маврин-Скела. Ему сообщили, что его заявление принято и, скорее всего, он из уважения к Гурдже будет возвращен в 00. Маврин-Скел подтвердил получение, но лично не появился, известив, что встретится с ними после отбытия Гурдже.

Гурдже сел, дожидаясь его.

За несколько минут до назначенного времени отправки маленький автономник появился — спустился по каминной трубе и завис над пустой решеткой.

— Маврин-Скел, — сказал Уортил. — Успели-таки.

— Кажется, меня снова призывают на службу, — подал голос тот.

— Верно, — добродушно подтвердил Уортил.

— Хорошо. Уверен, что мой друг НКОД «Дипломатия канонерок» будет с интересом следить за моей карьерой.

— Конечно. Очень на это надеюсь.

Поле Маврин-Скела засияло оранжево-красным. Он подплыл к Гурдже, его серое тело ярко засветилось, все поля исчезли в ярком солнечном свете.

— Спасибо, — сказал он Гурдже. — Хорошего вам пути и много удачи.

Гурдже сел на диван и посмотрел на маленькую машину. Он придумал несколько разных ответов, но в итоге не сказал ни слова. Вместо этого он поднялся, разгладил на себе пиджак, посмотрел на Уортила и сказал:

— Ну, я, пожалуй, готов.

Маврин-Скел смотрел, как они выходят из комнаты, но не попытался двинуться вслед за ними.

Гурдже поднялся на борт «Фактора сдерживания».

Уортил показал ему три громадные игровые доски, установленные в трех выступах эффектора в сужающейся части корабля, провел его в модуль, размещенный в четвертом блистере, продемонстрировал бассейн, добавленный строителями в пятом, — за такой короткий срок они ничего больше не успели придумать, но оставлять блистер пустым не хотели. Три эффектора в носовой части были оставлены, но отключены: их должны были демонтировать после того, как «Фактор сдерживания» причалит к «Маленькому негоднику». Уортил провел Гурдже по жилой части, которая показалась тому вполне приемлемой.

Время старта подошло на удивление быстро, и Гурдже попрощался с автономником Контакта. Он уселся в пассажирском отсеке, глядя, как маленький автономник парит в коридоре тамбура, а потом велел экрану перед собой переключиться на наружный вид. Гармошка, соединявшая корабль с транзитной галереей Икроха, сжалась, и длинная труба внутреннего корпуса корабля вошла внутрь.

Потом, внезапно и совсем бесшумно, основание плиты на экране сузилось и исчезло. Корабль стал набирать скорость, плита слилась с тремя другими плитами на этой стороне орбиталища и стала частью единственной жирной линии, потом линия быстро уменьшилась до точки, и за ней ярко сверкнула звезда системы Чиарк. Свет этой звезды стал быстро тускнеть и съеживаться, и Гурдже понял, что он уже на пути к империи Азад.