"Таежная одиссея." - читать интересную книгу автора (Вознюк Юрий Владимирович)3К концу пятых суток мы наконец достигли устья Перевальной. Теперь до цели нашего маршрута оставалось не более двадцати километров. Ниже устья Перевальной, на правом берегу Б. Уссурки, стояла небольшая деревня Островная. В наших планах на будущее она должна была служить нам источником продовольствия и центром связи с внешним миром. Речка Перевальная — Б. Уссурка в миниатюре с той лишь разницей, что на ней сразу же у устья наш путь преградил первый залом. Снесенные половодьем деревья громоздились друг на друга, и было страшно подойти к этой куче, под которой с угрожающим ревом кипела вода. Без взрывчатки нечего было и думать разобрать Перевальная — это уже настоящая таежная глухомань. Ничто не напоминает здесь о человеке и только звериные тропы проходят по се берегам. Особенно красивы плесы реки. Заросшие по берегам черемухой, диким виноградом и орешником, они — благодатная дорога для охотника. На плёсы выходит всяческое зверье, и только наша нерасторопность не позволила нам заполевать дичь. В середине шестого дня путешествия мы все же не убереглись, и половина нашего каравана ушла под воду. Сузев с Димкой то ли зазевались, то ли у них просто не хватило сил проскочить стремнину — только поток воды завернул нос их лодки и бросил на полузатопленное дерево, корень которого лежал на берегу. Лодку прижало к тому месту, где дерево уходило в реку, и начало заливать водой. Димка успел выскочить на дерево. Сузев же начал бестолково метаться по лодке, вспоминая бога и призывая нас на спасение. Утопили они только один котелок, но подмочили все, и мы изрядно помучились, пока выдернули лодку из-под лесины. Дальше решили не ехать, а, просушив вещи, ночевать на месте происшествия. Карабанов и Заяц не стали заниматься устройством лагеря и на оморочке уехали на охоту. Где-то уже перед заходом солнца километрах в двух от нас раздалось несколько выстрелов, спустя полчаса Заяц и Карабанов вернулись с убитым медведем. Косолапого они застали на черемухе, когда он, увлекшись ягодами, забыл об осторожности. Это был первый порядочный трофей за шесть дней пути. За ужином я исподтишка наблюдал, как отнесется Димка к дегустации медвежьего мяса. Но Моргунова, видимо, не мучили никакие сомнения на этот счет. Он уплетал мясо так, как будто всю жизнь питался медвежатиной. Ночью мне снился какой-то приятный сон, вдруг он оборвался и я почувствовал, как что-то жуткое заполнило все мое существо. Дикий, безумный хохот раздался над крышей палатки. У меня перехватило дыхание и холодной испариной покрылся лоб. Первым желанием было вскочить, но непонятное оцепенение сковало все тело. С одержимым неистовством над палаткой безумствовал филин. Фу, черт крючконосый! Напугал до полусмерти! Хохот, от которого бегали по телу мурашки, перешел в жалобный плач, такой скорбный, что сжалось сердце. — У, мрачная птица, бесовское отродье! Хватит тебе испытывать мои нервы! Я вылез из палатки, схватил ружье и выпалил в сторону хищника. Филин замолчал, а из палатки меня и поблагодарили и обругали. Оказалось, что никто не спал, кроме Карабанова. И все же филин оставил нас ненадолго. Мало того: куда-то слетав, он привел с собой целую банду горластых разбойников, и они устроили нам такой концерт, что о сне нечего было и думать. На наши выстрелы они перестали обращать внимание: на мгновение умолкнув, они, приняв выстрел за оригинальную выходку собрата, разражались очередной порцией омерзительного смеха. Никто из нас никогда не слыхал о подобных сборищах, но теперь я твердо знаю, что в какое-то время года филины собираются на свои шабаши. Встали мы невыспавшимися и злыми и, уезжая, нарекли место своего ночлега «чертовым». Километра через четыре, преодолев последний и самый опасный залом, мы подплыли к нашей будущей базе. На большой поляне на левом берегу реки стоял заброшенный барак, неизвестно кем и когда построенный. Он изрядно обветшал, но стекла в двух окнах были целы, дверь в порядке и больше чем наполовину сохранился пол. В стороне стояла полузавалившаяся землянка, служившая когда-то баней. Ни Заяц, ни Карабанов не знали историю этого жилища, и мы могли строить на этот счет только догадки. Вокруг барака рос смешанный лес: крупные стволы маньчжурского ореха перемежались с еще более внушительными кедрами. В подлеске особенно много было лимонника и его краснеющие гроздья повсюду пламенели среди листвы. В том месте, где стояла баня. Перевальная делала крутой поворот, и здесь в нее впадал горный ключ. Метрах в пятидесяти по течению, за острой песчаной косой, находилась тихая старица реки, перебраться через которую можно было по упавшему старому кедру. Остаток дня ушел на устройство жилья. Мы навели порядок внутри барака, устроили себе лежанки, как смогли отремонтировали печку и заготовили дрова. Вечером поставили в устье старицы два вентеря и, утомленные за день, быстро уснули. Утром следующего дня все разбрелись в разные стороны с единственной целью: познакомиться с местом и определить, есть ли здесь то, что нам нужно. Сузев пошел по левому берегу, мы с Димкой отправились по правому — он вверх по течению, я — вниз, Уже метров через сто мне встретился полноводный ключ, впадавший в Перевальную почти под прямым углом. Я не стал его переходить, а, продираясь через заросли лещины и лимонника, пошел берегом. На большой каменной плите заметил чьи-то следы и, подойдя ближе, увидел, что это отпечатки медвежьих лап. Покрытый засохшей грязью, камень стоял как символический обелиск медвежьего господства в этих местах. Я постоял возле камня, поглядел на шумящий ручей и, отдавая дань уважения возрасту и размерам зверя, нарек ключ Медвежьим. Скоро появились и следы норок. Они стали попадаться почти на каждом клочке ила и грязи. Рассматривая следы, я все дальше уходил от реки. Ключ был большой: он тянулся на много километров, и через час пришлось повернуть обратно. Мне попалась старая, заброшенная дорога, и я вышел по ней к оставленной возле упавшего кедра лодке. Это явилось приятным открытием, так как в будущем, проверив ловушки по ключу, мне не нужно было, возвращаясь назад, ломиться зарослями. Забравшись в лодку, я не торопясь поплыл вниз. Заметив заводь, попытался с ходу заехать в нее и по небрежности едва не перевернулся. Берега заводи, илистые и вязкие, отпечатали на себе целые тропы норковых следов. Из угла, там, где рос тростник и плавали лилии, взлетели две утки-мандаринки и, покружившись в воздухе, сели в противоположный от меня конец. За заводью Перевальная разделялась на две протоки. Одна отходила вправо, но преградивший путь залом не позволил мне въехать в нее. Я обогнул остров с левой стороны и вошел в протоку с ее устья. Протока по ширине намного уступала основному руслу, но в ней не было такого стремительного течения и в прозрачной воде хорошо просматривалось дно. Подъезжая к знакомому залому, я вдруг заметил юркого коричневого зверька, легко бежавшего по нагроможденным деревьям. Зверёк на мгновение остановился, посмотрел в мою сторону, и я узнал норку. Вспомнив Купера, знаменитых австралийских следопытов и вообще всех чудо — охотников, я вылез из лодки и со скрупулезностью детектива попытался определить, куда же убежала норка. Через полчаса мне пришлось признать, что в следопыты я не годился. Вернувшись к поваленному кедру, я, в ожидании Моргунова, заглянул в поставленные вчера вентеря. Рыбы в них оказалось много, но большей частью мелочь. Отобрав крупную, я хотел уже выбросить остальную, но, посмотрев на песчаную отмель, задумался и, съездив в барак за лопатой, принялся копать песок. Песчаный грунт хорошо пропускал воду, и она появилась почти сразу. Скоро мне удалось выкопать небольшой котлован, и на отмели образовалось озерцо. Я вытряхнул туда рыбу, и она бойко зашныряла в своем новом жилище. Так родился рыбный бассейн, источник наших будущих радостей и печалей. Моргунов появился веселый и довольный своей разведкой. — Норок тьма! — возбужденно говорил он. — Завтра строим ловушки — и гуляй, родная! Ух, как я зол! — в удовольствии потирал он руки. Его глаза блестели, широкоскулое лицо светилось азартом предстоящего дела. Вернувшись в барак, мы застали там Сузева. Он рассказывал нам, что пытался с собаками поймать норку, но она залезла в такой бурелом, откуда выгнать ее не было никакой возможности. Сразу же все начали искать материал для ловушек. На чердаке мы нашли несколько досок, а заодно разобрали для этой цели и половину чердака. Ловушка на норку проста — кусок шнурка, две палочки — насторожки, небольшой ящик — вот и вся техника. Но искусство поймать норку состоит и в другом: нужно знать, где и как поставить ловушку, а самое главное, что туда положить, чтобы заставить привередливого к пище зверька зайти в нее. Норка, как и колонок с хорьком, — куньей породы и внешне похожи друг на друга. Только в отличие от них норка имеет более дорогой мех. Он у нее плотный, с маслянистым блеском, и темно-коричневый зверек выглядит куда наряднее своих родственников. На слегка приплюснутой, аккуратной головке блестят черные глаза, хищно вытянутая мордочка часто ощеривается белыми острыми зубами. Норка ниже хорька, на ее коротких лапках — перепонки между пальцев, и она превосходный пловец. В отличие от колонка, имеющего склонность к раздумьям, норка постоянно в движении, по всем ее теле ощущается змеиная гибкость и коварство кровожадного хищника. Если хорек в трудные для себя времена переселяется поближе к жилью человека, то норка не идет ни на какие компромиссы и всегда остается гордой и независимой дикаркой. На жительство норка поселяется обязательно вблизи воды. Берега речек, ручьев и озер — ее природная вотчина. И чем больше они загромождены буреломом и валежником, тем вольготней она себя чувствует. Это обстоятельство заставило нас пожалеть, что мы мало захватили запасных штанов — всем им суждено было вскоре болтаться лоскутами на окрестных сучках. Норка большая любительница рыбы, но не побрезгует и лягушкой, входят в ее меню и грызуны. В своем разбое она беспощадна, и выводок птенцов не может рассчитывать на снисхождение, появись она у их гнезда. При всем этом норка весьма любопытна: в каждую дырочку и щель сует свой нос и никогда не пройдет мимо неизвестного предмета, не исследовав его. Вот на этом-то любопытстве да на аппетитной приманке и основана охота на норок ловушками. Заяц и Карабанов вернулись уже затемно. Вечером на реке они караулили изюбра, но безрезультатно. По их рассказу, в тех местах, где они прошли, норок было мало и не стоило там ставить ловушки. — Первое дело — мясо нам надо, робята. В тайге жить, и без мяса!?.. — говорил Карабанов, шумно прихлебывая горячий чай. — Завтра я поеду добывать зюбря, — так называл он изюбра, — подкоптим его в баньке, а там видно будет… Чушку сейчас не узреешь и не возьмешь — лист мешает, зюбря можно. Нам действительно нужно было мясо. Пять мужчин и свора собак не могли сидеть на одной рыбе и каше. После ужина наступила моя очередь кормить собак. Набегавшись за день, собаки были голодны и злы. Съев свою порцию, каждая норовила отполовинить чужую, и все время приходилось быть начеку, восстанавливая справедливость. Особым нахальством отличался взятый нами в Вострецово Бобик. Злобный пес имел неуживчивый характер, а во время кормежки становился просто несносным. Три дня назад он укусил меня за ногу и несмотря на то что я от души отходил его палкой, он не стал от этого покладистей. Единственно, кто соблюдал достоинство, это Жулик. Он даже великодушно делился своей порцией с Волгой, и вообще во всей их компании мускулистый черно-белый Жулик был, пожалуй, самым толковым псом. Он имел общительный и добрый характер, рос подвижной и веселой собакой. Закончив кормежку, я вошел в барак; насытившиеся Собаки устроились где попало, но вдруг все, как по команде, приподняли головы и глухо заворчали, сначала тихо, потом все громче и злее. В их голосах слышались злость и тревога, охотничья страсть и боязливость. Мы с любопытством подошли к двери. Собаки уже открыто лаяли в темноту, не отваживаясь, однако, переступить границу света и тьмы. Минут десять они метались у порога и наконец успокоились, лишь изредка продолжая ворчать. — Никак тигра? — тихо промолвил в напряженной тишине Карабанов. — Может, и она… Может, и медведь… — сказал Заяц. Конечно, собаки лаяли на крупного хищника; их поведение говорило об этом, но кто это был: тигр или медведь, выяснять ночью мы не собирались. Весь следующий день делали ловушки. Карабанов еще с утра уехал на охоту; Заяц тоже исчез, и мы стучали молотками втроем. Сузев на первой же ловушке прибил себе палец, но продолжал трудиться упорно и прилежно. К концу дня были изготовлены два десятка живоловов, и можно было сделать еще больше, но кончился материал. После захода солнца я пошел испытать новый для меня способ ловли ленков на «мышь». Кусок пробки, обвернутый шерстью, служил мышью, сразу же за ним шел тройник. Принцип ловли основан на том, что ленки стараются схватить пробку, принимая ее за переплывающую речку мышь. Битый час я махал спиннингом. Но то ли ленки здесь не питались мышами, то ли были уже сыты, а может, и самих ленков тут не водилось, только ушел я с пустыми руками. За это время Димка вытряс вентеря, пополнил уловом наш бассейн и принес на уху несколько костлявых рыб. Только мы собрались бросить рыбу в котел, как собаки известили нас о том, что кто-то подъехал. Сгибаясь под тяжестью ноши, к бараку подошли Карабанов и Заяц. Они встретились на реке, и им удалось подкараулить вечером изюбра. Уха была отменена, и мы устроили настоящий пир из изюбрятины. Не зная коварного свойства изюбриного мяса, мы запили свой ужин холодной водой, а потом всю ночь в нашем бараке скрипела дверь. Нам-то, новичкам, это было простительно, но Карабанов и Заяц! Они-то должны были знать, какие «подливки» можно употреблять с изюбрятиной. Утро следующего дня выдалось пасмурным… Моросило. Не хотелось лезть в мокрую тайгу, но пришлось. Нагрузившись ловушками, мы втроем отправились по своим угодьям. В бассейне я наловил мелкой рыбешки и навьюченный, как лошадь, стал пробираться к Медвежьему ключу. Первую ловушку установил возле корневища подмытого водой дерева. Боясь наследить на мокром песке, я лазил возле нее прямо в ключе. Замаскировав ловушку, побрел дальше. Часа за полтора установил все ловушки и, возвращаясь обратно, решил заглянуть в первую. Каково же было мое изумление, когда я еще издали заметил, что ловушка сработала. С бьющимся сердцем подбежал к ней и увидел свежие следы норки и перекошенный незахлопнувшийся ящик. В своем старании получше замаскировать ловушку я переусердствовал, и одна из веток, перекосив крышку, дала возможность норке уйти. Да и сам ящик показался мне легковатым. Наученный первой неудачей, я снова насторожил ловушку, положив сверху увесистый камень. Поразмыслив, вернулся ко всем ловушкам и проделал с каждой то же самое. К этому времени морось кончилась, выглянуло солнце и по зеленой листве рассыпались веселые пятна света. Возвращаться в барак не хотелось, и я пошел вверх по распадку небольшого ключика, впадавшего в Медвежий. Его топкие берега поросли хвощом и были сплошь изрыты дикими кабанами. На склонах распадка росли дубы, увешанные созревавшими желудями. Чем выше я поднимался, тем глуше становилась местность. Порой заросли бересклета, дикого винограда и лимонника становились передо мной непроходимой стеной. Присев отдохнуть, я вдруг услышал шум, доносившийся с верховьев. Он приближался ко мне, и я снял затвор карабина с предохранителя. Все ближе невидимый зверь и все сильнее и сильнее стучит сердце… Не доходя до меня метров тридцать, зверь остановился, и вдруг тревожное «фф-у-у, фф-у» разнеслось по лесу. Кабан бросился наутек. Я удивился столь острому чутью зверя, пока мой взгляд не упал на брошенный окурок, предательски дымивший во мху. Возвращаясь в барак другой дорогой, залез в такие заросли, что, когда после получасовой борьбы в злости упал на них, они держали меня в воздухе, как в гамаке. Возле барака хлопотали Заяц и Карабанов. Они приспособили бывшую баню под коптильню и принялись за производство окороков. Шуму и разговоров в юг вечер было много. Сузев, по случаю открытия промысла, налил всем по стопке, и вскоре в нашем доме стоял хвастливый галдеж. Наш командир суетился больше обычного; захмелевший Димка убеждал Зайца, что скоро на Перевальной будет норковая ферма, а слушавший их разговор Карабанов только отмахивался: — Ерунда… мясо надо… мясо. Два десятка ловушек нас, конечно, не устраивали, и утром мы, отправившись в свой первый промысловый вояж, оставили Зайца и Карабанова разыскивать материал для самоловов. С нетерпением шел я к первой ловушке, но приманка оказалась целой. Норка больше не пришла, и это было вполне естественно. Мне бы тоже на ее месте не захотелось лезть второй раз в подозрительный ящик. Только шестая ловушка оказалась закрытой. Радостно нагнувшись к ней, я постучал пальцем по крышке. Внутри было тихо. Я припал глазом к щелке, но сколько ни присматривался, ничего не увидел. Тогда я взял ловушку и потряс ее. Внутри болталась протухшая приманка! Ловушка сработала вхолостую! Сузеву, как и мне, не повезло. Зато Димка появился нагруженный половиной своих самоловок. Одна была в рюкзаке, две другие он держал под мышками. Мы окружили его почетным эскортом и, награждая всяческими похвалами, поспешили с ним в барак к пересадочной клетке. Клетка представляла собой большой ящик, затянутый с одной стороны металлической сеткой. С большой осторожностью открыли первую ловушку, и в клетку серым комом шлепнулся… еж. Самый обыкновенный колючий еж. Все слегка растерялись, и Димка больше всех. Вслед за первым ежом в клетку последовал второй. — Ну, бог троицу любит! — сказал Моргунов, раскрывая третью ловушку. Но в третьей сидел не еж. Огненно-желтой лентой метнулся из нее колонок и зарыскал по клетке в поисках выхода. Мы постояли над ящиком, помолчали, потом Димка взял его, вынес за дверь и вытряхнул всю троицу на свободу. Звероловный дебют Моргунова был окончен. Заяц и Карабанов наскребли досок еще на десятка полтора ловушек. Подумав, все решили, что пол в бараке не обязателен, и Сузев отодрал от него еще три длинных доски, которых хватило на восемь ловушек. К вечеру у нас вместе с действующими было их сорок пять штук. Зарядив свою коптильню очередной порцией гнилушек, Карабанов и Заяц снова уехали на ночную охоту. На дне плесов Перевальной растет какая-то трава, которую с удовольствием едят изюбры. С наступлением темноты они выходят к реке и, забравшись в нее, погружают свои морды в воду в поисках корма. Там и поджидали их Карабанов и Заяц. Сузев занялся ремонтом своей одежды, мы же с Димкой поспешили к реке. Еще днем Моргунов заметил, что в Перевальной есть раки. Захватив мясные отходы и изготовленные на скорую руку садки, мы поехали ставить на ночь свои снасти. Выбрав подходящее место, мы опустили сетки на дно. Ночью вернулись Карабанов с Зайцем. Они снова убили изюбра. Теперь запасов мяса нам должно было хватить надолго. Однако, судя по их разговору, они не собирались оставлять свой промысел. Я чувствовал, что наши проводники приехали сюда совсем не ради норок, а в надежде использовать наши лицензии на отстрел зверей. Утром они уехали за оставленным на реке изюбром, мы же опять, нагрузившись ловушками, отправились по своим ключам. Я, расставив новые ловушки, проверил старые. В двух живоловках сидели ежи, в одной — бурундук. Что привлекло туда полосатого грызуна, я не понимал. Не на рыбный же стол решил он сменить свое растительное меню?! Когда я взял его в руки, у бедняги едва не выскочило сердце. Он даже не пытался сопротивляться. Я отпустил его, свистнул, и бурундук, задрав хвост, моментально забрался на дерево. Так как мои угодья находились ближе к бараку, я вернулся первым и до прихода остальных успел проверить садки на раков. К моему удовольствию, попалось их много. Потом осмотрел вентеря и вытащил здоровенную щуку. Причалил я к нашему берегу одновременно с Зайцем и Карабановым. В их лодке лежал трехлетний изюбр. Наблюдая, как они разделывают зверя, я учился этому мастерству. Через полчаса от изюбра остались в буквальном смысле «рожки да ножки». Сузев появился между нами как-то незаметно и, смотря, как мы работаем, спросил у меня об успехах. — А я поймал, — сказал он таким тоном, как будто поймал пескаря. Мы бросили изюбра и побежали смотреть норку. Она действительно прыгала в пересадочной клетке. Великолепный самец, сердито блестя глазами, урчал и скалил на нас острые зубы. Теперь уже Сузев не скромничал, С явным удовольствием он рассказал, как удалось ему заполучить свой трофей. Оказалось, что норку загнал в дупло Бобик— самый вредный пес в стае. Видимо, он был неплохим охотником. В благодарность за труд я хотел погладить подвернувшегося пса, но тут же отдернул руку. Бобик угрожающе зарычал и зло сморщил нос. Чертова собака — она никому не позволяла притронуться к себе. Сузев рассказал, как он по всем правилам охотничьего промысла достал норку, умолчав, однако, о том, что против всех правил позволил ей тяпнуть его за палец. А укусил самец сильно, но чего стоил покусанный палец в сравнении с добычей! Норку перенесли на чердак и выпустили в устроенный там вольер. Не успели мы спуститься на землю, как на противоположном берегу Перевальной появился Димка и сразу же завопил, чтобы его перевезли. — Вот она, родная, вот… — тряс он в воздухе брезентовым рукавом. Чтобы не таскать ловушки, мы сшили вчера эти пересадочные рукава. В нем действительно что-то шевелилось. — Кто она — ежиха, что ли? — спросил я его, причаливая к берегу. Димка смерил меня уничтожающим взглядом, но ничего не сказал. Видимо, он боялся снова оконфузиться. Опасения его оказались напрасными — на этот раз он поймал то, что хотел. В клетку из рукава вывалилась норка. Две в один день! Стоило радоваться удаче, но в глубине души я чувствовал себя уязвленным. Все-таки я считался охотником со стажем, а Димка… так себе… начинающий. На следующий день чуть свет я побежал к своим ловушкам. Первые две перевернул и разбросал медведь, сожрав в них приманку. Косолапый был, видимо, голоден, раз польстился даже на мизерных пескарей, вкуса которых он наверняка не разобрал. В третьей ловушке сидел еж, в четвертой, пятой и шестой — бурундуки. Ну, еж — это было понятно, он все-таки рыбой не брезгует, а вот зачем лезли бурундуки?! Не хватило им, что ли, других дырок в тайге?! У меня в кармане завалялась красная ленточка. Я разорвал ее на части и всем троим навязал на шеи галстуки. Бурундуки отправились к своим женам настоящими франтами. Дальше шло несколько пустых ловушек. Из остальных я вытряхнул здоровенного колонка, двух ежей и даже мышь. Все лезло в мои самоловы, кроме норок. Грешным делом, я подумал, не виновата ли в этом та первая, что удрала из перекосившейся ловушки? Заметив на берегу реки следы норки, я начал внимательно рассматривать их и в одном месте нашел остатки норкиной трапезы. Мне и раньше попадались краснеющие на солнце корочки рачьих панцирей, но я не обращал на них внимания. На этот раз передо мной были совершенно свежие остатки рака. Раздробленные лапки имели еще свой природный цвет. Так вот в чем дело! Оказывается, в норкино меню входят и раки. Этого мы не знали, считая лучшей приманкой свежую рыбу. Что есть духу помчался я к рачьим садкам. Как на зло, на этот раз все раки были крупные, и мне не хотелось скармливать их норкам. Отобрав тех, что поменьше, я устроил в первых ловушках настоящее ассорти из рыбы и раков. К концу этой работы начал накрапывать дождь — тайга сразу стала неуютной, и пришлось поспешить в барак. Там сидел Карабанов, укладывающий свою готовую продукцию; копченое и сушеное мясо изюбра. Сушеное мясо мне понравилось. — Шабашьте, малые, со своей затеей, — растягивая слова, сказал мне Карабанов. — Все одно на норках не заработаете… Ну, десять штук поймаете, а че это… тьфу! Вона уже сколько дней извели, как уехали из дому, а че заимели? Бейте зверя… Сузеву что— у него оклад ничего — ему можно прохлаждаться. — На чем же нам тут еще зарабатывать? — спросил я его. — Эх-хе, — усмехнулся Карабанов. — Одно слово — не в свои сани вы влезли. Мне бы так на работе числиться, как вы… Попользовали бы тайгу-матушку… Хозяйственным "мужиком был Карабанов — все он предусмотрел, все продумал: и чистые мешочки, и холстинки, По доброй традиции охотничьих законов добытое мясо принадлежало нам всем, но у него на этот счет имелась своя точка зрения. Я не стал больше слушать его и сегодня же решил поговорить с Сузевым. И Димка, и Сузев вернулись пустыми, но это нас не огорчило. Мы залезли на чердак и расширили вольер. Наши дикарки не хотели показываться из своих закутков, и мы не стали тревожить их. К вечеру дождь затих и все отправились собирать маньчжурские орехи, которые росли сразу же за стеной барака. Они уже созрели и в изобилии устилали землю. За пятнадцать минут мы набрали без малого мешок. Раскалив печку, насыпали на нее очищенные от зеленой скорлупы орехи и вооружились ножами. Маньчжурский орех крепок, толстокож, его трудно расколоть и добраться до ядра. На печке же он с легким хлопком раскрывает свой носик, и тогда уже съесть его дело желания. Приятное занятие, вот только руки после этого невозможно отмыть. Они приобретают ядовитый желто-коричневый цвет. Сузев выпачкал даже физиономию и стал похож на невылинявшего колонка. Не ожидая ужина, Карабанов и Заяц опять ушли на охоту. Тут-то и произошел задуманный мною разговор, в который с горячностью вмешался Димка. — Ты нам скажи, как ты их нанимал, — спрашивал он у Сузева. — Должны они ловить норок или нет? Или они приехали только изюбров бить? Эта шерсть неорганизованная всю тайгу перестреляет, — говорил он, имея в виду Карабанова.. Димка почему-то сразу невзлюбил нашего проводника и всегда косился в его сторону. — Ну, чего мычишь? — наседал он на Сузева. Сузев со свойственной ему манерой пытался уклониться от разговора. — Ну, вот: мы… вы… — горячился Димка. — Не хотят работать — гнать их к чертовой матери, и все дело. — Вообще-то нужно с ними поговорить, — наконец согласился Сузев. — С Зайцем о работе я не договаривался, а вот с Карабановым заключил договор. Мы еще не заснули, когда вернулись охотники. — Ну, как? — спросил их Сузев. В ответ Заяц показал два пальца. — Да куда ж нам столько мяса?.. — удивился Сузев. — Хватит, наверно, бить изюбров, ребята, — неуверенно сказал он. — Сами не съедим — люди помогут, — ответил Карабанов. — Все же мы не на заготовки приехали… Нам разрешили стрелять только для себя, узнают — неприятности могут быть… — Кто узнает? Тайга-матушка кругом, — усмехнулся Карабанов. — Да, но… — Набьем, накоптим — на всю зиму будет. Че в бирюльки играть?! Скоро рев — самый раз бить зверя. Да много ли с одного зюбра мяса? Засушишь, так и пуда не будет. Ты возьми в толк, Петрович, — с зюбрей проку больше, чем с норок. Соображай, как сытней… — Сытнее ли, голоднее, а нам нужно ловить норок. — Какой разговор? Вы ловите норок, а мы с Петром и себя, и вас обеспечим. Сузев поднял брови и задумчиво, с интересом посмотрел на Карабанова. — Приедешь в город, еще спасибо скажешь, а не застесняешься, так и деньжата будут… Не малец, почитай, прикинь, че к чему… — Но мы втроем можем не поймать столько норок. Я с вами договаривался, что и вы будете ловить… Собака у вас хорошая… — заговорил Сузев. — Э-э, пустое! — махнул рукой Карабанов. — Не поймаете — только-то и делов. Не привязаны, чай, звери… — В общем, так, — неожиданно заговорил молчавший до этого Димка. — Еще один изюбр — и я составлю на тебя акт. Карабанов оторопел. — Че-е-е? — только и смог он произнести. — А не че-е, — передразнил его Димка. — Еще один изюбр — и готовь монету. — На том и порешим! — твердо сказал Сузев. На скулах у него перекатывались желваки, а потемневшие прищуренные глаза не оставляли сомнений относительно душевного состояния нашего командира. Карабанов не возражал, спокойно и насмешливо глядя на Сузева и Димку. Он помолчал, размышляя и прикидывая. — Связался я, господи, с блаженными… — вздохнул он. — Лови-ка ты своих норок сам — мне не с руки мельчиться. Завтра я еду домой. Заяц во время всего разговора молчал, и нам остались неизвестными его намерения. Наутро он не уехал с Карабановым, хотя и помогал ему собираться. (Запись, сделанная Моргуновым) В тот день мы действительно поймали две норки и попались они в мои ловушки. Мой охотничий престиж был восстановлен, а поголовье норок в вольере увеличено. Тридцать пять штук в нем виделись еще в далеком будущем, но это не убавляло нашего оптимизма. Даже Заяц, раздобыв где-то две доски, начал мастерить ловушки. Вечером после захода солнца мы наблюдали осенний пролет вальдшнепов. В первый раз я видел так много лесных куликов, тянущихся в одном направлении. Теплолюбивые птицы чувствовали приближение осени и откочевывали к югу. Стоял конец августа. Ночи становились все холодней. По утрам, шагая по берегу ключа, я рвал иссиня-черную жимолость и голубику, и ягоды обдавали меня холодом утренней росы. За неделю мы поймали еще семь норок, и на чердаке нашего дома образовалась маленькая норковая ферма. Зверьки быстро привыкли к нам, и стоило только провести пальцем по сетке, как из отверстий гнезд высовывались их любопытные мордочки. Некоторые были так смелы, что пытались поймать палец. Хотя Димка и высказывал предположение, что они хотят его полизать, однако твердой уверенности в этом ни у кого не было и никто не отваживался убедиться в его правоте. Население фермы переваривало рыбу с удовольствием, и наш бассейн работал с полной нагрузкой. Последние дни перед отъездом домой Заяц только тем и занимался, что возился с ним. Он расширил бассейн, и теперь бывшая лужа могла вместить рыбы на неделю и нам, и норкам. Делать его большим не имело смысла, так как вылавливать оттуда рыбу стало бы трудно. В конце месяца у нас подошли к концу продукты. Собрался уезжать Заяц Мы с сожалением расставались с ним, потому что был он все-таки веселым и покладистым малым. Отправляясь с нами. Заяц не оговаривал себе никаких условий. Бродяга по натуре, он поехал с нами из любви к бродяжничеству и бескорыстно внес свою лепту в наше дело. Поговорив с Сузевым, мы вручили на прощанье Зайцу винтовку, еще вполне сносную «Арисаку», которую Сузев взял на кордоне у Русанова, где оставлял ее когда-то на хранение. Заяц даже растерялся от такого подарка. — Ну, ребята… Ну, ребята… — только и повторял он, вертя винтовку в руках, Пообещав в ближайшее время оформить на винтовку разрешение, Сузев на первое время выдал Зайцу удостоверение о том, что он является внештатным ловцом диких животных Приморской зообазы. Па утреннем совете было решено, что в бараке останусь я, вместе со мною оставались и собаки. Я должен был проверять ловушки и содержать норок. Хозяйство большое, поэтому я попросил Сузева и Димку не задерживаться в деревне. Заяц подарил мне свою лодку, и они втроем устроились в одной. От Островной до Вострецова Петр думал добраться или оказией, или пешком. Напрямую между ними было чуть больше тридцати километров. Он увез с собой Бобика, так как на опыте мы убедились, что ловить норок собаками занятие безнадежное. Я попрощался с ними, и они, что-то горланя, скрылись за поворотом реки. Обойти за день полсотни ловушек оказалось делом не скорым. Проверка их закончилась только к вечеру, и моей добычей стали норка и еж. Молодого ежа я принес домой, надеясь, что он станет ловить мышей, которых в последнее время развелось великое множество. Пока просматривал непроверенные утром вентеря и сетки на раков — наступила ночь. Не зажигая лампы, при свете горящей печи, я готовил себе ужин. Собаки лежали рядом, неподвижно уставившись на огонь. Сегодня я решил устроить норкам разгрузочный день, бросив им только по небольшой рыбешке, наполнив раками свою кастрюлю. Кусок изюбрятины, пара свежеиспеченных лепешек и раки составили мой ужин. На всякий случай на печке стоял котелок с чаем. От открытой двери тянуло прохладой, и мне пришлось закрыть се, но даже через нее собаки что-то услышали и вскочили на ноги. Я как раз занимался раками, и мне никак не хотелось выходить наружу, кого-то высматривать. После моего окрика собаки с ворчанием улеглись, не переставая чутко прислушиваться к чему-то за стеной и время от времени поднимая головы. Накормив их, я улегся спать. Утром, переплыв Перевальную, я подошел за наживкой к бассейну и не узнал его. Вокруг все было истоптано и изрыто, словно бульдозером. Присмотревшись, я понял, что это работа медведя. Косолапый разбойник набрел на столь богатый рыбой водоем, что решил заняться рыбалкой. До этого случая я был убежден, что медведи подслеповаты вообще и ночью видят еще хуже. Не знаю, как уж он увидел рыбу, но только сработал чисто. Видимо, способ выуживать рыбу лапой оказался малоэффективным, и он решил вопрос с практической сметкой. Затоптав лужу до небольшой ямки, медведь согнал туда всю рыбу… Дурацкий случай! Мне нужна была на приманку рыба — а где ее взять? Оставлять старую приманку — равносильно захлопнуть ловушки. Тухлятину норка никогда не возьмет. На мое счастье в вентеря попались две крупные рыбины, и я порезал их на части, прибавив к этому несколько мелких раков и подобранных на берегу ракушек. Хотя медведь и испортил мне настроение, все же шагать утренней тайгой всегда приятно. Лещина щедро наполняла мои карманы орехами, земля дарила ягоды, и я с удовольствием угощался и тем, и другим. Пробираясь по тропинке, мне нет-нет да и удавалось подсмотреть какую-нибудь лесную тайну. Вот на дереве ссорятся две белки, а может, просто спорят: одна из них сидит и умывается, вторая возбужденно бегает туда-сюда по сучку. Белки что-то цокают, но что — мне не дано знать. Л вон из-под крутого берега выплыл выводок чирят. Молодые утки уже мало чем отличаются от мамаши. Иногда я просто сижу и слушаю тайгу. Слушать ее так же интересно, как и наблюдать. Вот где-то в ветвях поет мой частый спутник в походах — серенькая птичка-безымянка. — Вин-честер потеря-я-л! Вин-честер потеря-я-л! — высвистывает она. — He-правда, не-правда! — свищу я в ответ и хлопаю по ружью. Приманки мне, конечно, не хватило, и несколько ловушек пришлось оставить пустыми. В этот день норок в нашем вольере не прибавилось: ловушки заполнили обычные клиенты — ежи и колонки. Вернувшись к бараку, я восстановил разрушенный медведем бассейн и поставил в протоке сетку, подаренную нам Трофимовым. Назавтра мне обязательно нужна была рыба, и на одни вентеря рассчитывать не приходилось. Перед вечером я попробовал поудить спиннингом и, к своему удивлению, поймал четырех крупных ленков. Рыбу я бросил в ведро с водой и занес в барак. Тут я подумал: а что, если медведь заберется в баню, где хранилось наше сушеное мясо, ведь не побоялся же он ограбить бассейн. Я перетащил все мясо в барак и подвесил на стене. День пролетел как-то незаметно. Снова трещат в печке дрова и снова я шлепаю на сковородку лепешки из пресного теста. Перед сном я вышел покурить и вдруг услышал в ночной тишине какой-то странный и непонятный звук. Не то вой, не то рев: короткий, нетерпеливый и властный, прозвучал он с ближайшей сопки. Затем рев повторился, на этот раз звучал дольше, переходя от низкой ноты к высокой. — У-У-УУ- прозвучало в третий раз, и хотя я до этого ни разу не слышал, как ревут изюбры — догадался, что это они и что у них начался гон. Лето закончилось. В тайгу вступил сентябрь — начиналась осень. Утром я проверил свои рако-рыболовные снасти. Раков не было, зато рыбы попалось много. Решив, что днем косолапый не осмелится прийти, я вытряхнул ее в бассейн, оставив для страховки возле барака собак. На самых дальних ловушках мне снова пришлось увидеть работу медведя. Шесть ловушек были перевернуты и втоптаны в грязь. Глянув на отпечатавшиеся следы, я невольно потянулся к карабину. Рядом со следами медведя мои следы выглядели просто детскими, и я, восстановив ловушки, постарался долго не задерживаться в тех местах. Вернувшись к бараку, я встретил на берегу Жулика, приветствовавшего меня каким-то тоскливым лаем. Он лежал возле воды и временами принимался лаять на речку то зло, то обиженно, то обречено. Несколько раз он принимался лакать воду и, наконец, обессилено уронил голову на лапы. Я подошел к нему и от удивления свистнул. Во что превратилась собака! Передо мной лежал не Жулик, а подобие пузыря. Живот его был самых невероятных размеров. Пес тяжело дышал, его мучила жажда, и он, напившись раз и два и будучи не в силах выпить всю речку — в злости лаял на воду. Мне приходилось слышать выражение «лаять на воду», но я никогда еще не видел, как это выглядит в жизни. Посмотрев вокруг, я заметил чуть поодаль и Волгу. Бедняжка тоже маялась животом. Видимо, собаки что-то сожрали. Надо было помочь им, но как?! По идее им требовалось слабительное, но не могли же мы предусмотреть этот случай, и потому оно отсутствовало в нашем походном реквизите! Не зная что делать, я вошел в барак, и тут мне стало ясно, что сожрали собаки и почему их разрывало на части. Съеден был весь наш сушеный и копченый изюбр. Без малого двадцать килограммов! — Ах, жалкие твари! Я оставил вас караулить рыбу, а вы сожрали мое мясо. — В злости я хотел наказать воров, но поразмыслив, изменил намерение. Раз уж так случилось и мясо не вернуть, я решил отучить собак от дурных поступков — привить им условный рефлекс отвращения. Видя, как они мучаются, я достал оставшийся у меня от обеда кусок изюбрятины и принялся за лечение. Я был твердо убежден, что собаки не смогут съесть больше ни грамма мяса, и потому верил в успех. И действительно, когда я сунул его под нос Жулику, он с отвращением отвернулся. — Нет, жри! — говорил я ему, тыча в зубы мясо. — Жри, прорва, — и обязательно лопнешь. Жулик тихонько стонал и с мукой во взгляде косился на мясо. «Действует», — не успел подумать я, как пес, щелкнув зубами, схватил кусок, силясь быстрее его проглотить. Ах, паршивец! Этот негодяй находится на последней стадии падения, и никакие методы уже не в силах были его излечить. Даже сдыхая от обжорства, он не мог удержаться от искушения… Я треснул его по морде, и после этого мне стало немного легче, но не настолько, чтобы не думать об ужине. Вокруг меня было одно жулье: медведь сожрал рыбу, собаки — мясо, что же осталось мне?! Пришлось довольствоваться сохранившимися в ведре ленками и стаканом голубики, собранной возле дома. В тот вечер хозяйственные хлопоты закончились у меня около полуночи. Выйдя на свежий воздух, я долго слушал изюбриную перекличку, эхом раскатывавшуюся по сопкам. Многоликая незатухающая жизнь! Всюду звучат твои песни любви и всюду борьба, борьба за любовь, за самую жизнь. Слушать изюбров в ночной тайге и радостно, и тревожно. Радостно потому, что в голосе оленя чувствуешь мужественного бойца, бросающего вызов и готового постоять за свое право любить. И грустно потому, что знаешь — не все будут счастливы. В любовном бою не бывает ничьей — кто-то уйдет побежденным. Утром я увидел, что косолапый вор снова обокрал наш бассейн. И как нарочно, из всех снастей рыбы набралось только на корм норкам. Это было прямо-таки несчастье. Нечем было наживить ловушки, нечего было есть и мне. Подобное хамство не могло остаться безнаказанным. Рыбу я взял на замену в ловушки, норкам же на чердаке решил дать что бог на душу положит. Кроме двух норок на этот раз я забрал из ловушек и всех залезших туда бурундуков, вернувшись к бараку, накопал червей, насобирал улиток и настрелял пичуг. Все это, вместе взятое, бросил в вольер, предоставив норкам самим разобраться, что для них более подходящее. Больше всего меня занимала мысль о наказании медведя. Засаду возле бассейна я устроить не мог — на отмели рос только кустарник; караулить со своего берега было бесполезно ночи стояли безлунные, и на таком расстоянии я бы ничего не увидел. И все же план родился. В целях возмездия я решил воспользоваться ручными сигнальными ракетами, захваченными Димкой из города. Как кстати пригодились эти штуки, которые Сузев хотел выбросить, сочтя их за хлам. Притащив две валежины, укрепил на одной три ракеты и нацелил их на бассейн. Ко второй валежине пристроил вращающуюся доску с оставшимися двумя ракетами У меня получилось что-то вроде пулеметной турели. Первая ракетная установка стояла чуть поодаль, возле второй я решил устроиться в засаде. В том месте левый берег поднимался выше правого, и мое оружие было нацелено сверху вниз. К вечеру я восстановил бассейн и сколько мог наполнил его рыбой, разбросав несколько рыбин на берегу. Перед полуночью, закрыв собак в бараке и прихватив карабин, отправился в засаду. От меня до бассейна было около пятидесяти метров, но сколько я ни всматривался — увидеть ничего не мог. Только по раздававшимся шорохам догадывался я о ночной жизни тайги: кто-то бегал, прыгал, шумел опавшей листвой. Звери жили своими заботами, и им не было никакого дела до меня. Медведь пришел, когда ковш Большой Медведицы почти опрокинулся. Он, видимо, нашел разбросанную мной рыбу, и я услышал чавканье. Мигом слетело сонное оцепенение, и громко екнуло сердце. Я старательно вглядывался в темноту, но по-прежнему ничего не видел. Услышав, как булькнула в бассейне вода, я сжал в кулаке бечевку и с силой рванул ее на себя. Резкий взрыв — три шипящих огненных ленты, прорезав темноту ночи, пронеслись над рекой и уткнулись в противоположный берег. Зловещим светом осветилась тайга. Сначала я и сам не понял, что произошло: мне показалось, что медведь поймал одну из ракет. Он ухнул не своим голосом, пытаясь скорее избавиться от нее. Две другие плясали рядом, разбрызгивая красные искры. Медведь орал и выделывал такие кульбиты, что я никак не мог понять, где у него голова и где все остальное. В догорающем свете ракет мне показалось даже, что он сделал стойку на передних лапах. Чуть развернув доску, я прицелился двумя последними ракетами и, отпрянув в сторону, рванул шнур. Снопом слепящих брызг взорвались ракеты перед носом медведя Косолапый с ревом поднялся во весь рост и грохнулся на землю. Я видел, как медведь неподвижно растянулся на песке, и у меня мелькнула мысль, не околел ли он со страху Все произошло так неожиданно, что я даже забыл о карабине. Вспомнил о нем, когда и медведь, и река погрузились в темноту. Вот тебе на! Вместо того чтобы стрелять, Вернувшись с проверки ловушек, я увидел на берегу Сузева с Димкой и новую собаку. Крупный одноглазый пес с длинной светло-каштановой шерстью держался независимо и с достоинством. На мой вопрос, зачем они его притащили, Сузев пожал плечами и сказал, что хозяин не хотел его кормить. За разговорами вечер пролетел незаметно. Утром проснулись под шум проливного дождя. Дождь хлестал косыми упругими струями, и мы почти полдня просидели в бараке. Только после обеда я выбрал время и сбегал к своим ловушкам. Они стояли нетронутыми, безмолвно открыв свои пасти. Не было даже ежей. Медвежий ручей вздулся, пополнел от воды и грозил затопить некоторые из ловушек. Я переставил их на новые места и поспешил обратно. Дождь лил трое суток, он пропитал водой всю тайгу. Светлая и прозрачная Перевальная стала мутной и с шумом катила свои воды. Разлились мелкие ключи, превратившись в непроходимые потоки. Уныло в мокрой тайге. Днем мы отсиживались в бараке, занимались хозяйством, а вечерами тренировались подманивать изюбров на берестяную трубу. Искусней всех в этом деле оказался Димка. Ему удалось подманить ослепленного ревностью самца едва ли не к самым дверям барака. — Дикий бык оказался глупее, — с невинным видом сказал по этому поводу Сузев. Димка выразительно посмотрел на него, но выяснять вопрос о существовании другого быка не стал. Вскоре и на мой зов стали отвечать изюбры, и через два дня мы отправились на охоту. К тому времени у нас было около двадцати норок, которых надо было кормить, и не только рыбой. Необходимо было свежее мясо. К тому же приближался листопад — тогда подойти к зверю будет почти невозможно. Место для охоты выбрали километрах в двух от барака, где к самому берегу реки подходила марь. Приехали мы засветло и, ожидая начала рева, принялись собирать ягоды. Какое великое множество голубики и жимолости росло здесь! За каких-то полчаса мы собрали два ведра. Перемазанные фиолетовым соком, сидели мы на кочках и прислушивались к тишине. Осенью можно прохлаждаться на мари, попробуй сделать это летом — моментально съедят комары! Первый изюбр подал голос, когда было еще светло. Где-то далеко затрубил второй. Самый ближний к нам заревел уже в сумерках. Сузев взял винтовку и пошел вперед, за ним с трубой Димка и чуть сбоку я. Изюбр заревел еще раз — Моргунов ответил. Не заподозрив обмана, самец принял вызов, и между ним и Моргуновым началась голосовая дуэль, которая обычно предшествует боевому турниру. Самец, услышав «соперника», стал злиться — в его голосе все сильнее звучали ноты ревности. Димка дразнил его, дерзко отвечая, и, наконец, изюбр не выдержал и бросился к противнику. Марь мы выбрали не случайно. На фоне чистого неба легче было заметить оленя, Изюбр остановился где-то возле опушки. Рискуя быть разоблаченным, Моргунов последний раз дунул в трубу. Ослепленный страстью и ревностью, не выбирая дороги, ломясь прямо через кусты, изюбр выскочил на марь. Я хорошо видел его высоко вскинутую голову с развесистыми рогами. Олень летел прямо к месту, где стоял Димка, и тот, переполошившись, сиганул в сторону. Поднявшийся из-за кочек Сузев вскинул винтовку, но она только чакнула. Осечка! Изюбр заметил обман, круто развернулся, но Сузев успел передернуть затвор, и многоголосое эхо выстрела прокатилось по сопкам. Добытый нами олень оказался очень крупным, и это решило наши пищевые проблемы. На следующий день, возвращаясь с проверки ловушек, я услышал монотонный крик бурундука. Полосатый лесной барометр снова предвещал дождь, И, как всегда, не ошибся. К вечеру небо обложило низкими тучами и по-осеннему холодный, затяжной дождь загнал нас в барак на целую неделю. Конечно, сидеть днями в помещении мы не могли и изредка ходили в тайгу, добросовестно делая свое дело. В первый же погожий день, истомившись от безделья, мы с Димкой решили отправиться в путешествие. Хотелось поразмяться, посмотреть новые места, тянувшие к себе заманчивой неизвестностью. Сузев ворчал, но мы пообещали ему долго не задерживаться. Собираясь в дорогу, Димка положил себе в рюкзак одеяло. Сколько я его ни уговаривал не брать лишнюю тяжесть, он наотрез отказался внять моему совету. В его голове крепко засели образы индейцев, в атрибуты которых обязательно входила эта вещь. Солнечным тихим утром мы, свистнув собак, бодро зашагали по расцвеченной, посвежевшей после дождя тайге. Осень уже полновластно хозяйничала в лесу. Каких только красок в нем не было: желтые, зеленые, оранжевые, багровые, коричневые цвета заполняли все пространство. Цветной пожар бушевал вокруг нас. Особенно нравились мне клены. Их резные листья прямо-таки полыхали на фоне зеленых кедров и слей. Мы шли по направлению русла Перевальной, срезая ее изгибы. То и дело попадались заросли дикого винограда и актинидии. Ягод было так много, что невольно рождалось сожаление о пропадающем бесполезно добре. Хотя природа и предусмотрела их диких потребителей, но вряд ли они были в силах съесть и третью часть таежного урожая. Созревающие шишки пучками торчали в кронах деревьев, и возле них уже хлопотали кедровки. Чем дальше мы пробирались в верховьях Перевальной, тем стремительней становилась река. Километров через десять она превратилась в непроходимую для лодки дорогу. Заломы следовали через каждые полкилометра. К концу дня, пройдя километров двадцать, мы остановились на ночлег на берегу реки. Пока я устраивал костер, Димка подстрелил на ужин двух рябчиков. Нодья[1]* из сухого ясеня горела ровно и сильно. Завернувшись в свое одеяло, Димка сосал огромную «козью ножку»; неподвижно уставившись на огонь. Он и впрямь был похож на индейца — не хватало только перьев на голове. Наступило утро. После завтрака мы перешли по залому Перевальную и ушли от ее берега, намереваясь сделать крюк по пути домой. Теперь мы стремились в сопки, к дубнякам, на поиск диких кабанов. Их следы встречались и вчера, но, стараясь уйти как можно дальше, мы не обращали на них внимания. Собаки бегали вокруг нас, то и дело облаивая какую-то мелочь. Жулик тявкал на всех, кто ему попадался: на бурундуков, мышей. Букет был, по-видимому, бельчатником. За вчерашний день он облаял не меньше двадцати белок. Он и сейчас внимательно осматривал своим единственным глазом кедры и ели. С каждым днем Букет мне нравился все больше. У него была бескомпромиссная и честная душа. Будучи в зрелом возрасте, он не заискивал перед нами, был независим, спокоен, бодр, но обидчив. Мы не стреляли белок, но каждый раз я хвалил его за находку, ласково трепля по голове. Букет щурил единственный глаз и утыкался носом в мои колени. Он же явился зачинщиком затеи, которая привела к удивительной находке. Заметив мелькавшего впереди колонка, Букет кинулся догонять его, а вместе с ним наперерез зверьку побежал Димка. Нам совершенно не нужен был никчемный колонок, и Димка погнался за ним просто от избытка сил. Они долго нагоняли страху на перепуганного зверька, пока Димка не растянулся на земле, не сумев перепрыгнуть через большую валежину. Сначала он чертыхался, потом замолчал. — Панцуй! — донесся до меня его восторженный рев. Я не придал этому никакого значения, почему-то отождествив непонятное слово с японским «банзай». Истый россиянин, Димка испытывал слабость к восточным языкам. Тут до меня дошло, что это традиционный крик корневщиков, и я поспешил к нему. За валежиной на четвереньках ползал Моргунов, описывая круги по траве, и в середине этих кругов стоял женьшень. Самый настоящий, пятилистный, пятипалый, с фиолетовым стеблем и одной-единственной красной ягодой на нем. Эта ягода меня и смутила. Стоял сентябрь, и еще месяц назад все ягоды женьшеня должны были созреть и опасть. — Всякое бывает… — сказал Димка. — И чего нам, собственно, гадать — женьшень, не женьшень… Копаем, и все дело! С осторожностью археологов мы начали разгребать землю. Я даже вспотел от напряжения, пока вырыли корень. Это был он — женьшень, и причем редкостный. — Пусть теперь только заикнется старый, что зря проходили! — торжествовал Димка, имея в виду Сузева. Корень мы поместили в котелок, набитый мхом, и тронулись дальше. На большей части нашего пути дубняки шли вперемежку с кедрачами, и нам бросались в глаза странного вида гнезда, устроенные на дубах. Гнезда встречались целыми колониями, и было непонятно, кому они принадлежали. Только внимательно присмотревшись, мы поняли, что «гнезда» не чьи-то жилища, а обычная работа медведя. Косолапый лакомился желудями и, объев ветки, складывал их под себя. Встречались нам и порои кабанов. Дважды собаки схватывали свежие следы, но пробежав по ним метров двести, возвращались обратно. Букет всем своим видом показывал, что это не его специальность, у Жулика же за всей его энергичной, но бестолковой суетой проступала откровенная беспомощность и растерянность перед незнакомым делом. Целый день мы шагали по притихшей осенней тайге. Шумели под ногами опавшие листья, катились на россыпях камни. С высоких сопок тайга открывалась перед нами взметнувшимся и вдруг застывшим морем. Безлюдье… Раздолье… Тишина… |
||
|