"Таежная одиссея." - читать интересную книгу автора (Вознюк Юрий Владимирович)

3

Уходя из Островного, мы не изменили свой походный порядок.

Вместе с Жуликом и Волгой впрягся в постромки и Димка, я подталкивал нарты сзади, Сузев вышагивал впереди, изображая авангардную разведку. До Дерсу добрались за какой-то час и, обрастая по дороге кучей мальчишек, подошли к дому председателя сельсовета. У Сузева были к нему дела, и он ушел в дом — мы остались на улице. Рядом с домом председателя стоял еще один, обнесенный глухим забором. Он выделялся именно своим забором, столь необычным для деревенского пейзажа. Слышно было, как по двору бегала, звеня цепью, собака. Она металась, жалобно скулила, и что-то знакомое послышалось мне в ее голосе. Я прильнул глазами к щелке забора. Букет! Во дворе на цепи бегал Букет. Почуяв меня, он рванулся и захрипел, сдавленный ошейником. Жулик и Волга подтащили к забору нарты и радостно завизжали, узнав приятеля. Букет не находил себе места. Он хватал зубами цепь и выл от бессильной злобы. Вернулся Сузев, и мы тронулись дальше, а я все оглядывался на забор, за которым остался мой одноглазый четвероногий друг.

— Прощай, Букет, — крикнул я. В ответ раздался безутешный тоскующий вой, прерываемый лязгом цепи и хрипом.

— Смотри! — крикнул Димка.

Я оглянулся. Сзади, догоняя нас, во весь дух, с обрывком ошейника мчался Букет.

— Ах ты моя хорошая лохматая образина! Не забыл все же меня. Ну, хватит, хватит! Беги вперед. Букет, чтобы нас не обвинили в краже. Вперед! — показал я ему на дорогу, и он, поняв меня, огромными скачками понесся по ней.

За Дерсу дорога кончилась и мы сошли на лед Б. Уссурки. Здесь нас ожидал довольный Букет. Он с готовностью дал запрячь себя, и три пса без труда догнали идущего впереди Димку. Зимой все реки кажутся шире. Снег равняет песчаные косы со льдом и река как бы раздвигается в своих берегах. Выше Дерсу Б. Уссурка замерзла ровно и гладко. В иных местах, где ветер сдул снег со льда, мы видели под собой темную глубину реки. Идти было легко. Собаки без всяких усилий тащили нарты, и мы только направляли их. Первые неприятности начались возле притока Б. Уссурки — Арму. Здесь река вздыбилась торосами и мы застряли в них до самого вечера. Только к заходу солнца, повернув к берегу, нам удалось выбраться оттуда и въехать в лес.

Место для лагеря выбрали в небольшой ложбине, под кронами могучих кедров. Зазвенел топор, забегали вокруг стоянки собаки, в морозном воздухе запахло дымом. Вскоре мы уплетали горячую похлебку из медвежатины, удивляясь таежной хитрости сохранять картофель на морозе. Для этого требовалось очистить его в помещении, облить кипятком, а затем вынести на хороший мороз. Картошка замерзала, и в таком виде ее нужно было хранить. Бросалась она в кипящую воду и, как ни странно, по вкусу ничем не отличалась от свежей.

Поутру, наскоро позавтракав, мы начали было собираться, как вдруг собаки подхватили невесть откуда взявшегося колонка. По размерам колонок был с домашнюю кошку, и мы решили сохранить такой выдающийся экземпляр на чучело.

— Эх, вот бы за кем погоняться! — с тайной завистью сказал Сузев, когда мы возвращались на покинутую стоянку. Он остановился и показал на строчку следов на снегу вдоль берега ручья. Вчера здесь пробежал соболь.

Еще по первому снегу и Димка, и я заметили, что не так уж и мало в тайге следов этого дорогого, все еще запретного для охоты зверька.

— Ничего, парни, еще пяток лет — и тогда поохотничаем! — сказал Сузев. — Будет соболей не меньше, чем в старину. Все бы нам так беречь!

И снова потянулась под ногами замерзшая река, все выше и выше поднимались мы к верховьям Б. Уссурки. Много времени терялось на переход торосов. Выбрать дорогу среди хаотического нагромождения льдин не было никакой возможности, и мы барахтались в них, выбиваясь из сил, перетаскивая нарты на руках. Вдобавок к этим мытарствам Димка провалился под лед. Мы уже выбрались из торосов и шли по чистому месту, как вдруг шедший впереди Моргунов мгновенно исчез с глаз. Надо льдом осталась только его голова. Хорошо, что место оказалось неглубоким да и сам он был в лямке от нарт. Мы выдернули его из воды и пока разводили костер, он успел превратиться в звенящую сосульку. Часа два он обсыхал, и за день нам удалось пройти не больше двадцати километров.

Вторую ночь нам пришлось провести в домике геологоразведочной партии в устье притока Каула. Там мы совершенно неожиданно попали в женское общество. В домике партии кроме сторожа жили две девушки примерно наших с Димкой лет. Не помню, чем они там занимались зимой, только нашему приходу очень обрадовались и даже сменили лыжные костюмы на платья. Узнав, что гости — звероловы, подруги удивленно смотрели на нас, не зная, верить или нет. Как бы там ни было, но мы, очевидно, сошли за приятных гостей, и они принялись нас угощать. За столом Сузев жеманничал: откусывал хлеб маленькими кусочками. Зато Димка орудовал ложкой так, что трещали челюсти, причем делал это не молча, а не прерывая разговора.

Хозяйки поначалу слушали его недоверчиво, но Димкин бас рокотал так искренне, что, слушая, как он оставил на сучках свои штаны, убегая от медведя, они смеялись, восхищаясь мужеством гостя. Действительную историю они приняли за вымысел. После ужина дамы устроили танцы. Под разбитый патефон отплясывал Моргунов в своих огромных, раздутых от воды улах, как будто и не трещал под ним лед Б. Уссурки всего лишь в пяти километрах отсюда.

С мутным от мороза рассветом впрягли мы в нарты собак и опустили на шапках наушники. Со скрипом выкатились нарты на лед Б. Уссурки. Мы оглянулись. Девушки стояли на крыльце дома в своих коротких черных полушубках и махали нам вслед.

Километров через десять Димка снова ушел под лед. Как мы ни остерегались, но промоины обойти не смогли. Полынья оказалась там, где ее не должно быть. В десяти метрах от берега, затянутая тонким ледком и припорошенная снегом, она ожидала свою жертву. Наш походный хронометр показывал минус тридцать. Как на зло, на берегу поблизости не оказалось ни одного сухого дерева, и мы с Сузевым, быстро натянув палатку, ра-зожгли печку. За это время Димка замерз так, что не мог говорить. Опасаясь, как бы он не заболел, мы дали ему спирта и растерли снегом.

К вечеру ртутный столбик упал еще на десять делений. Иней от дыхания превратил нас в диковинных призраков и, греясь у печки, мы отдирали от бровей и ресниц кусочки льда. Как ни старались утеплить палатку — все же спать пришлось вполглаза. Ночью мы по очереди поддерживали огонь, Самым неприятным было вылезать из палатки за дровами.

Утром собаки поднялись неохотно. Укрыв носы хвостами, они лежали на снегу и были похожи на больших ежей, покрытых игольчатой изморозью. В лесу стояла тишина. Казалось, звенит сам воздух. Здесь, на Б. Уссурке, снегу лежало больше и собакам стало не под силу тащить нарты. Мы по очереди помогали им и молча продолжали свой путь. Воздух от мороза стал белесым, размывая своим цветом очертания далеких предметов, обжигая холодом легкие.

Все живое, казалось, вымерло. Скованные морозом, мертвенно — неподвижно громоздились сопки с оцепеневшей тайгой. Не видно ни одного следа, и только белая лента реки бесконечно ложится под ноги. В этом промерзшем краю мы были единственными живыми существами, медленно двигавшимися в белом безмолвном пространстве.

К вечеру нам встретились следы человека — тропа, проложенная через реку. На левом берегу вился дымок, и мы свернули к нему. На шум из дверей наполовину врытого в землю жилья вышел старик с жесткой Щетиной седых усов. Мы поздоровались, и он пригласил нас зайти в землянку. Жилье оказалось охотничьим зимовьем, хозяин — охотником, промышлявшим белку и колонка. Годы унесли силы Лепехина — так звали хозяина, — он не мог уже больше ходить за крупным зверем и перешел на капканный промысел. Жил он в своей землянке с самой осени, и мы были первыми людьми, которых он увидел с той поры. Просторное и чистое зимовье пахло хвоей, на стенах висели шкурки белок и колонков.

Мы спросили Лепехина, далеко ли до Мельничного. Он ответил, что километров двадцать пять, что рыси там действительно водятся и что нам лучше всего остановиться километров через десять, в пустующем зимовье, хозяина которого недавно задрал медведь. Поразмыслив, мы согласились с Лепехиным. В самом деле, от зимовья до Мельничного оставалось бы пятнадцать километров, и хотя, по словам хозяина, в деревушке осталось всего несколько жилых домов, но работала посадочная площадка, имелся телефон и можно было достать продукты. Расспросив хозяина о местонахождении зимовья, мы начали прощаться. Увидев, что его гости собираются уходить, Лепехин удивился.

— Да вы что, ребята? Ночь ведь на дворе… Оставайтесь — места всем хватит, а по свету и тронетесь. И мне, старику, все ж веселей будет — уважьте старого, а то ведь и поговорить не с кем.

Как ни приятно было сидеть в тепле и как ни хотелось нам уважить радушного хозяина, но ночевка у него означала бы потерять целый день. а мы и так слишком медленно добирались до цели.

— Будем заходить в гости, старик, а "Сейчас некогда, — сказал ему па прощанье Димка.

Над Б. Уссуркой и тайгой светила луна, отодвигая вдаль мрак ночи. Мы сдвинули примерзшие к снегу нарты и снова зашагали по реке. Километра через полтора встретился совсем свежий след медведя. Он четко отпечатался на снегу и при свете луны просматривался почти до другого берега. Встреча в такие морозы с медведем означает, что он шатун, а потому голодный и дерзкий.

Лепехин говорил нам, что вплоть до Мельничного Б. Уссурка замерзла ровно и прочно, и мы шли не опасаясь провалиться. Скоро миновали остров и через час увидели на левом берегу скалу, обрывающуюся прямо в Б. Уссурку.

И устье и зимовье нашли быстро. Оно стояло в трехстах метрах от реки, на берегу ключа, защищенного от северного ветра.

— Отель «Услада», — сказал Димка, рассматривая потемневшую от времени бревенчатую полуземлянку с плоской крышей, присыпанной землей.

Внутри зимовье было тесновато, но все же просторней палатки. Сразу у двери стояла чугунная печка с проржавленной трубой, дальше за ней начинались деревянные нары, справа у стены пристроился небольшой столик из грубо оструганных досок. Маленькое окошко выходило в сторону обросшего наледью и, видимо, полноводного ключа.

На следующий день мороз заметно ослаб. Отправившись вверх по ключу, я удивился уйме заячьих следов, натоптанных по прибрежному тальнику. Зайцы набили в нем целые тропы, идущие во всех направлениях. Ключ действительно оказался полноводным, но долина его была неширокой. Стиснутый с обеих сторон сопками, он светлой аллеей пробирался между нависшими деревьями. По правому северному берегу стояла высокоствольная старая тайга, по левому, более отлогому, рос смешанный лес. Я прошел им километра три и на всем пути видел кабаньи следы и порои. Дикие свиньи держались здесь долго, привлеченные урожаем желудей.

Возвращался противоположной стороной ключа уже в сумерках. Раза три у меня из-под ног с оглушительным шумом вырывались рябчики, устроившиеся в снегу на ночлег. От неожиданности я каждый раз вздрагивал и хватался за винтовку. Подходя к зимовью, услышал выстрел, гулко раскатившийся в морозном воздухе.

Не успел я растопить печку, как пришел Сузев. На мой вопрос, кто стрелял, он ответил, что не знает. Результатом своей прогулки Сузев был доволен: он встретил следы рыси, но не это было самым приятным. Наши собаки, годные, по нашему убеждению, разве что искать белок да таскать нарты, проявили вдруг враждебную непримиримость к следам. Они злобно фыркали и порывались в погоню. С этим открытием наша задача облегчалась наполовину.

Я жарил па сковородке мясо, когда пришел Димка, Он был красным от мороза, с узкими щелочками глаз из-под опушенных инеем ресниц.

— Здорово, зверобои! — зашумел он, по-медвежьи ворочаясь возле стола. — Угостить вас свежиной? А?

Мы вопросительно посмотрели на него. Димка разделся, расстегнул карман рюкзака и вытащил оттуда что-то непонятное.

— Печенка! — сказал он. — Вкуснятина…

— Из какого зародыша ты ее вытащил? — спросил Сузев, рассматривая кусочек печени с мизинец величиной.

— Сам ты того… Это от полновесного подсвинка, жалко, что с остальными потрохами он убежал.

С Димкой случилась очередная история. Возвращаясь в зимовье, он наткнулся на лежку кабанов. Почувствовав неладное, звери вскочили и замерли. Димка, вскинув винтовку, выстрелил по первому попавшемуся на глаза кабану. Табун с шумом рассыпался в разные стороны. Вместе с ним убежал и кабан, в которого стрелял Моргунов, но почему-то завизжал подсвинок, находившийся в стороне. Удивленный, он пошел к тому месту и увидел убегавшего подсвинка и полосу крови по его следу. Димка мог поклясться, что не стрелял в него — он для верности даже вернулся туда, откуда выстрелил — подсвинок стоял далеко в стороне. Покрутив винтовку, он не заметил, чтобы ствол ее был кривым. Но факт оставался фактом: она стреляла черт-те как! Идя по следу, он метров через сто, возле высокой валежины, которую с трудом одолел раненый зверь, нашел в сгустках крови кусочек печени. Нимало не смущаясь, он забрал ее и пошел к зимовью.

— С паршивой овцы — хоть шерсти клок, — сказал Димка, бросая печень на сковородку.

За ужином мы съели этот «клок» живого кабана. Сузев долго хмыкал себе под нос и наконец сказал нам, что это самое необыкновенное приключение в его охотничьей жизни.

В тот вечер мы долго не ложились спать. Делали

петли на зайцев, спорили о технике отлова рысей, да и вообще все наши разговоры велись об этом звере. Жизнь дикой короткохвостой кошки была для нас загадкой. Все, что удержалось у нас в памяти из охотничьей литературы, не давало уверенности, что с этими знаниями можно поймать рысь. Наши сведения о ней были скудны и расплывчаты, в лучшем случае их хватило бы только на скупые комментарии к ее чучелу.

О применении ловушек нечего было и думать. Никто из нас не слышал, что подобным образом можно ловить рысь. Против ловушек было многое, и прежде всего то, что с наступлением белой тропы рыси оставляют оседлый образ жизни и начинают бродяжничать. К тому же рысь не норка, ее не удержишь дощатой дверцей-хлопушкой, да и ко всяким подачкам она относится с подозрением, предпочитая собственную добычу. Затею с ловушками мы отвергли. Оставалось одно: травить рысь собаками и вязать руками, прижав ее рогатками к земле. Правда, и здесь оставалось неясным одно обстоятельство: как быть, если собаки загонят рысь на дерево, не лезть же за ней следом и там, на сучках и ветках, устраивать борьбу. Мы решили, что в таких случаях будем сталкивать зверя на землю шестом, а дальше начнем действовать по обстоятельствам.

— Нас не вы-ы-да-дут длин-н-ные ноги… — прочувствованно исполнил Моргунов, предполагая одно из обстоятельств.

Стратегия охоты определилась — оставалось выяснить обстановку. Прежде всего, нам нужно было знать, сколько рысей проживает поблизости и на что мы можем рассчитывать. Мы не тешили себя надеждой: много их быть не могло. Зная, что зайцы являются легкой добычей рыси, мы решили искать следы зверя в местах обитания косых.

Утром я расставил петли в ближайшем тальнике и отправился с Димкой за его подранком. Подсвинка мы нашли в полукилометре от места, где Моргунов бросил его преследовать. Молодой кабанчик лежал уже мертвым. Пуля, вероятно, при рикошете от дерева вспорола ему живот и задела печень. Подсвинок был килограммов на пятьдесят, и мы полдня провозились с ним, пока притащили к зимовью.

Наспех перекусив, мы отправились на берег Б. Уссурки. Собак не взяли, так как уже убедились, что они способны своим лаем разогнать все живое на десять километров вокруг. Обогнув скалу, мы пошли левым берегом реки, намереваясь обследовать ближайший ключ, и нашли его километра через полтора. Он как-то незаметно за буреломом сливался с Б. Уссуркой, пробираясь по широкой тальниковой пади. Там я опять увидел заячьи следы: их было такое множество, словно зайцы сбегались сюда со всей тайги.

— Здесь у них танцплощадка, — сказал Димка, продираясь сквозь заросли.

И хотя я по опыту знал, что полдесятка косых могут оставить после себя прорву следов, на этот раз он, видимо, был прав.

Берега ручья заросли мелкой чащей и были так завалены буреломом, что мы, жалея одежду и обувь, ушли в сторону от русла. По пути то и дело попадались следы таежных обитателей. По ним было видно, как шныряли вдоль ключа колонки, жались к зарослям травы козы, расхаживали изюбры. Не позже как три дня назад сделал сюда набег табун диких свиней, опустошив поросли вечнозеленого хвоща. Зверье здесь чувствовало себя вольготно, без страха от присутствия человека, ведя борьбу за жизнь, как и во времена седой старины.

Зимой день короток, и нам пора возвращаться. Выбрав первый попавшийся распадок, ведущий в сторону нашего зимовья, мы начали подниматься по нему, надеясь перевалить сопку и попасть в свой ключ. Но едва мы вошли в падь, как заметили ровную цепочку следов, тянущихся по ее склону. Здесь прошла рысь. Большая пятнистая кошка оставила на снегу четкие отпечатки лап.

— Вот она, серая, шлялась здесь ночью, — задумчиво сказал Димка. — Кого-то слопала и прогуливалась в свое удовольствие.

Следы уходили куда-то вниз, и у нас не было времени идти по ним, мы только измерили их и полезли по склону дальше. Где-то близко к вершине, через сузившийся распадок лежала валежина; шапка снега на ней была прострочена такими же круглыми следами. Теперь можно было предполагать, что в Заячьем ключе — так окрестили мы это место — и его окрестностях промышляет крупная рысь.

Сопку мы перевалили уже в темноте и по другой стороне ее буквально съехали к своему ключу.

— Это тебе зачтется! — ругнулся в адрес рыси Моргунов, ощупывая ушибленный бок.

Пока перекуривали, взошла луна, и к зимовью мы добрались по чистому руслу ключа без приключений. Над трубой его курился дымок. Навстречу нам выбежали собаки, стараясь броситься лапами на грудь.

Сузев варил ужин и укладывал рюкзак.

— Во, хорошо, что пришли, — сказал он. — Давайте собираться…

— Куда? — в один голос спросили мы.

— Рысь ловить, куда же еще, — ответил он.

— Сейчас?..

— Завтра, конечно, но надо же все пособирать ладом…

— До завтра еще успеется, — сказал Димка, неторопливо раздеваясь.

— Все тебе успеется, — засуетился Сузев в поисках ножа.

У Сузева был деловой вид, всегда присущий ему при сборах и в торжественных случаях. Такое выражение лица у него было тогда, на Перевальной, перед подъемом злополучного вентеря. Пока варился ужин, он рассказал нам, что нашел свежий след рыси и даже обошел его, оставив зверя в окладе.

Это было уже настоящее дело, и назавтра нам предстояла серьезная охота. За день мы могли и не управиться, предстояли одна или несколько ночевок в тайге. Мы тщательно починили одежду и обувь, приготовили на три дня продуктов, старое одеяло, вязки из полотна и наточили топоры. Долго раздумывали перед крупной и толстой сеткой и наконец махнули на нее рукой, потому что не представляли, как ее набрасывать на рысь, а потом выпутывать остервеневшего зверя…

За ужином мы досыта наелись свинины, не пожалели ее и собакам. Чтобы завтра не терять времени на обед, Димка сразу же наварил гречневой каши с мясом.

В путь отправились еще затемно. Сузев повел нас напрямую, не выбирая дороги. Как ни мал был он ростом, но ходил, нужно признаться, лихо. Мы с Димкой едва поспевали за ним. Шли мы на юго-запад от Заячьего ключа, придерживаясь кромки гряды сопок, выходивших к долине Б. Уссурки. Здесь росла темнохвойная тайга и с молодых елок и пихт сыпался на наши лица и за шиворот холодный, колючий снег.

Первые лучи солнца заглянули в долину, когда мы остановились и Сузев показал нам на снег впереди. Перед нами открылась глухая щель распадка, к которой вели следы зверя и человека. В этом месте Сузев оставил след, боясь спугнуть рысь. Не имело смысла проделывать вчерашний путь зверя и лезть в распадок. Нам нужно было искать его выход из оклада, и мы, посовещавшись шепотом, пошли вправо, навстречу вчерашним замыкающим следам Сузева. Пожалуй, мы описали половину дуги и вышли уже в долину безымянного ключа, когда идущие на поводках собаки рванулись вперед. Мы, не отпуская их, кинулись за ними и скоро опять увидели строчку следов, подошедших к следу Сузева слева.

— Вот… после меня! — возбужденно сказал он. Стараясь не затоптать следы, мы, подтянув собак, рассматривали их. Даже по одним следам можно было судить об осторожности рыси. Подойдя к следу человека, она долго стояла, принюхиваясь, затем прыжком пересекла след и отправилась вниз к ключу. Но странное дело: здесь же рядом был другой, уже входной и совсем свежий след. Неужели рысь после ночной охоты снова вернулась в оклад, на свою старую лежку или она только пересекла его и ушла в другое место?! Что повело ее туда?! Думать было некогда — собаки рвались внутрь оклада, и мы, отпустив на всю длину поводки, побежали за ними. Километр сумасшедшего бега в сопку был пределом наших сил.

— Пускай! — крикнул Сузев, падая от бессилия в снег.

Я подтащил к себе Букета, нащупал на беснующемся псе застежку ошейника, расстегнул ее и в изнеможении привалился к дереву. Моргунов спустил Жулика и, хватая ртом воздух, произнес:

— Бедные кошки…

Не успели мы перевести дух, как где-то за гребнем раздался яростный лай. Нас подхватило, как ветром, и мы понеслись к вершине. Прямо от вершины открывался распадок, по-видимому, тот, с которого начинался наш обход, и где-то на середине его неистовствовали собаки. Три вихря снежной пыли взметнулись по нашей дороге, когда мы спускались вниз.

— Тормози! — закричал Сузев, расставляя руки. — Рогульки, рогульки рубите!

Мы были уже рядом с захлебывающимися от лая собаками. Ах, проклятье! Вокруг тайга — и нет подходящего дерева! Куда ни кинешься, везде только кедры да ели в обхват толщиной. Наконец вижу два молодых дубка, растущих на дне распадка. Спуск крутой, и некогда осторожничать. Тайга, снег, небо и еще раз в таком же порядке… Я продираю от снега глаза, подбегаю к деревцам. Рогульки не ахти какие, но сойдут. Одну бросил наверх Сузеву, другую оставил себе и, не выбираясь из распадка, побежал к собакам. Первое, что я увидел, был Жулик, азартно пытавшийся забраться на вершину сломанного дерева. Я метнул туда взгляд и еще издали заметил рысь. Пепельно-серая, с прижатыми к голове ушами, она, злобно сморщив нос, выгнув спину и растянув свои раскосые прорези глаз, шипела. Рысь показалась мне огромной, и я удивился, как она могла забраться на такую высоту.

Увидев меня, рысь приподнялась, и моя рука невольно потянулась к винтовке, но в это время наверху распадка с шумом появились Сузев с Димкой, и зверь повернулся к ним.

— Ага, попалась! — услышал я распаленный голос Моргунова. — Куси ее, ребята!

Рысь с угрожающим беспокойством заерзала на дереве. Врагов у нее прибавилось, и она понимала, что эти подоспевшие двуногие наиболее опасны. Дерево, на котором она сидела, было сломано пополам и верхушкой упиралось в противоположный склон распадка. Со дна оврага мне казалось, что рысь сидит на головокружительной высоте, в то время как от Сузева и Моргунова она была не более чем в четырех метрах.

Обессиленные гонкой, мы тяжело дышали и пар клубами валил от нас. Собаки, приободренные нашим приходом, готовы были перегрызть дерево.

— Бросай котомки, рубите шест! — услышал я сверху голос Сузева.

Предстояла схватка. Мы освободились от всего лишнего. Оставив рюкзак и винтовку на дне распадка, я выбрался с рогулькой наверх. Моргунов быстро срубил молодую елку, очистил ее от сучков.

— Пихай! — надрывным шепотом сказал Сузев и поднял рогульку.

Димка занес конец шеста на дерево и попытался ткнуть им рысь. Она зашипела еще сильнее и прижалась к дереву. Шест скользнул по стволу, не задев ее. Моргунов отошел назад, чтобы направить свое оружие положе, но рысь, ударив лапой по шесту, перебралась на новое место, Моргунову пришлось заводить шест снова — и рысь тут же передвинулась на старое место.

— Ах ты шерсть необразованная! — ругался Моргунов, с натугой ворочая тяжелой лесиной.

С четверть часа безуспешно пытался он согнать рысь с дерева.

— Прыгай, скотина! — заорал он, не выдержав, и бросил шест. — Кис-кис-кис, — поманил он ее, но дикая кошка только злорадно ухмыльнулась.

У нас прошло первое возбуждение, вернулась способность соображать. Рядом с деревом, на котором сидела рысь, рос молодой дуб. Его корявый, изогнутый ствол поднимался выше хищницы, и у меня мелькнула мысль изменить угол атаки на зверя. Сбросив куртку, я полез на дуб. Уцепившись за ветку, долго дрыгал в воздухе ногами, пока Димка не помог мне шестом. Наконец мне удалось вскарабкаться повыше, и я оказался рядом с рысью. Нас разделяло не более пяти метров. Почувствовав новую угрозу, рысь не спускала с меня взгляда. Димка подал мне шест, и я с огромным трудом затащил его наверх.

— Держи! — крикнул я ему и начал подвигать конец шеста к зверю. Рысь попятилась назад. Сообразив, что так она уйдет, я отвел шест в сторону, намереваясь нанести удар сбоку. Рысь припала к дереву. Взгляд ее заметался. Было чертовски тяжело держать на весу такую дубину, но я, чтобы не напугать животное, отвел шест еще дальше. Собрав все силы, я наконец шлепнул шипящую зверюгу по боку. Рысь сорвалась с дерева, но удержалась на передних лапах, а вот меня от полета вслед за шестом удержали лишь прочные брюки и сучья, за которые они зацепились. Увидев висящего зверя, собаки захлебнулись лаем. Рысь взобралась на дерево, но к этому времени я уже успел укрепиться на нем; она опять получила толчок и снова удержалась — все-таки это была кошка.

Видя, что дело приближается к развязке. Жулик оставил свое место и перебежал под дерево. Рыси открылся путь к отступлению, и хищница сразу сообразила это: пока собаки переберутся через распадок, она будет уже далеко. Не обращая внимания на меня, зверь снова взобрался на дерево и метнулся вниз по стволу. Увидев, что через мгновение рысь уйдет, и будучи не в силах ей помешать, я в злости, как копьем, бросил в нее шест. Деревцо попало ей между лапами, подсекло их и рухнуло вместе с рысью в распадок. В то же мгновение, не удержавшись, полетел на землю и я. Протерев от снега глаза, увидел стоящую на дне распадка рысь, летящего в воздухе на нее Букета и кувыркающихся туда же Сузева и Моргунова. Найдя свою рогульку, я бросился к ним.

— Дави! — закричал Сузев и, размахнувшись рогулькой, прижал короткое туловище зверя к земле. Рысь изогнулась и ударила лапой по рогульке. Сузев повалился на землю, но подоспевший Димка не дал рыси вскочить на ноги, прижав ей шею.

Я успел только дернуть из кармана вязки, как был сбит с ног собаками. Они прорвались между нами и принялись терзать врага. Обхватив левой рукой Букета и вцепившись правой в хвост Жулика, я безуспешно пытался оттащить их от рыси. Жизнь зверя исчислялась теперь секундами. Моргунов и Сузев пинками отгоняли собак, но это не помогало. Собаки озверели и вышли из повиновения. На какое-то время мне удалось отогнать их рогаткой, и тогда Сузев, рискуя быть вспоротым когтями зверя, прикрыл его своим телом.

Ничего подобного мы не предполагали — собаки из помощников превратились в помеху. Нужно во что бы то ни стало погасить их неуемную ярость и скорее связать зверя. Взяв рогатку наперевес, я в неменьшей злости зарычал на них и сбил на землю подвернувшегося Жулика и напялил ему на голову свою шапку. Кинувшегося к рыси Букета Моргунов пнул, но тотчас был укушен им за ногу. Свободной рукой Сузев держал за глотку Волгу. Все перепуталось — было непонятно, кого мы ловим,

Перепуганный Жулик перестал подо мною брыкаться, и я побежал приводить в чувство Букета. Наконец собаки несколько успокоились. Рысь истекала кровью. Она сделала последнюю попытку вырваться, когда я вязал ей передние лапы, но Сузев накрыл ей глаза, и она сдалась. Самым опасным и трудным было вязать задние лапы. Как ни остерегался я, все же она неуловимым движением полосонула меня когтями по рукаву, распоров его. Наконец мне удалось связать ей лапы. Намордник повязал Сузев. Теперь рысь была не опасна. Мы оставили ее и уселись прямо на снег.

— Вот же холеры! Чуть не задрали зверя, — сказал Сузев, показывая на собак.

Присмотревшись, мы увидели, что и собакам изрядно досталось в драке. У Волги разодрано ухо. Букет облизывал лапу, а у Жулика кровоточил бок.

— Так дальше дело не пойдет, — сказал Димка, — надо что-то придумать — она, того и гляди, сдохнет.

Рысь действительно впору было штопать и бинтовать. Мы с Димкой собрали разбросанные вещи, положили рысь на одеяло, через связанные концы продернули палку и пошли по распадку. Постепенно к нам возвращались силы и тщеславие. Как бы там ни было — мы несли дикого зверя, пойманного своими руками. Это уже была не какая-то норка!

— Братцы! — закричал вдруг Димка. — А какого лешего я несу на себе кашу? Сничтожить ее?!

Мы подвесили рысь на деревьях и наломали сушняка на костер. Как только каша разогрелась — воздух наполнился таким ароматом, что у нас засосало под ложечкой.

— Навались! — скомандовал Димка. — Волга, Жулик, Букет, — позвал он собак, — получайте, барбосы, вы заработали, — говорил он, отваливая им кашу под нашими протестующими взглядами.

Что для нас был какой-то котелок каши — только раздразнил аппетит, но все равно жизнь была хороша. Хороши были зимняя тайга, тепло костра и упругие толчки крови в мускулах. Казалось, что и пещерного медведя мы могли бы вот так же завернуть в одеяло.

К зимовью добрались перед заходом солнца и сразу перед нами возникла проблема. Оказалось, что нам негде поместить рысь. Оставлять ее на ночь связанной нельзя, у нее могли отмерзнуть лапы. Нарубили кольев и, используя одну стенку зимовья, начали сооружать клетку. Земля промерзла, и колья никак не входили в нее. Мы обтоптали их снегом и полили водой. Верх и середину клетки связали проволокой и на все это накинули сетку. В клетку набросали мха, сухих листьев и сверху накрыли пихтовыми ветками. Работа затянулась далеко затемно, пришлось заканчивать ее при свете костра. Мы устали, были голодны, а тут новая головоломка: как посадить рысь в клетку? Втроем мы бы там не поместились, а лезть туда одному — никого не прельщало. К тому же, связывая ее, я как-то не подумал, что придется и развязывать свои узлы. В конце концов мы затащили рысь в клетку, прижали ее рогатками через колья, и я перерезал вязки. Почувствовав свободу, рысь метнулась в угол и оттуда злобно зарычала.

— Выживет! — махнул рукой Димка.

Собаки, увидев зверя подвижным, полезли было в клетку, но мы отогнали их и, завалив убежище рыси хвоей, ушли в зимовье. Только тогда почувствовали по-настоящему, каким тяжелым выдался для нас день.

На другой день наша компания спала до тех пор, пока солнце не заглянуло в окно. Поднявшись, не торопясь умылись, позавтракали. Я вспомнил про свои петли и пошел их проверить. Сузев и Моргунов решили построить еще одну клетку, потом соорудить какое-нибудь жилье для собак.

Из двадцати одной петли я вытащил двенадцать маньчжурских зайцев. Подобной удачи я еще не знал. Это было весьма кстати. Себя мы всегда могли снабдить дикой свининой, а вот прокормить трех прожорливых псов было хлопотно. Для собак и рыси зайцы были самой подходящей пищей. Охотничье честолюбие переполняло меня, когда я складывал ржаво-бурые тушки зайцев в рюкзак. Нет, не зря я с детства стремился на Дальний Восток — здесь сбылись мои самые смелые охотничьи мечты!

Возвращаясь, я присел отдохнуть, и постепенно новое, доселе неизвестное чувство начало незаметно, исподволь подтачивать меня.

Куда ни кинь взгляд, всюду застывшие громады синеющих сопок, неподвижная тайга, снег, тишина. Все это далеко от людей, от их жизни. Идет пятый месяц нашего пребывания в тайге. Иногда, вечерами, с непреодолимым желанием хотелось снять с себя прокопченную, пропахшую дымом одежду, надеть костюм и пойти в обычный городской кинотеатр, потолкаться на шумных улицах, в магазинах, посмотреть витрины, сесть в такси и через двадцать километров, не чувствуя никакой усталости, знать, что у тебя сегодня еще уйма времени для других дел. Видимо, потому, что мы выросли в коллективе, нам так остро начало не хватать его, и даже втроем мы подчас чувствовали себя одиноко.

Я вернулся к зимовью в разгар строительства. Инженерные проекты Димки и Сузева были несовместимы даже в вопросе изготовления собачьей будки. Я не стал вмешиваться в их прения и взялся за приготовление обеда. Времени у меня хватало, продуктов тоже, и я позволил себе проявить фантазию в надежде пробудить наши задремавшие гурманские чувства. Вообще в последнее время мы ели очень много и пять килограммов мяса съедали за один присест.