"Знаменосец «Черного ордена». Биография рейхсфюрера СС Гиммлера. 1939-1945" - читать интересную книгу автора

Глава IV Тайные соперники

Хрупкий баланс власти, сложившийся между нацистскими лидерами в начале войны, почти не поддается анализу. После успехов в Австрии и Чехословакии Гитлер повел себя как законченный тиран; во всяком случае, он стал значительно менее восприимчив к советам или давлению, оказываемому с целью подтолкнуть его к тому или иному решению. И если в 1938–1939 годах Риббентроп и Гиммлер слыли более решительными сторонниками войны, чем Геринг и Геббельс, это можно легко объяснить их готовностью потакать любым желаниям Гитлера. Слепо поддерживая и поощряя стремление фюрера развязать войну, эти двое не питали никаких сомнений относительно готовности Германии к полномасштабным военным действиям. У Геринга же были на этот счет некоторые сомнения. Что касалось Геббельса, то с лета 1938 года он временно пребывал в немилости, так как просил фюрера освободить его от своих обязанностей, дабы он мог развестись с женой и жениться на чешской актрисе Лидии Бааровой. (Гитлера, как видно, весьма раздражало, что личные дела мешают его подчиненным сосредоточиться на обдумываемых им грандиозных стратегических планах, да и скандальные истории Рема, Бломберга и Браухича – главнокомандующего сухопутными войсками, который после шумного развода женился на молодой девушке, – были еще слишком свежи.)

Скромная связь Гиммлера с его секретаршей Хедвиг была не столь вредоносной и не повлекла за собой никаких последствий для карьеры рейхсфюрера. Напротив, по словам Лины Гейдрих, он стал другим человеком. Хедвиг убедила Гиммлера отказаться от цепочки, прикреплявшей пенсне к уху, и носить менее строгую стрижку.

Отношения Гиммлера с Гейдрихом в первый год войны были довольно запутанными. Когда Гиммлер принимал Гейдриха в СС, оба были совсем молодыми людьми: Гиммлеру был тридцать один год, а Гейдриху – двадцать семь. К началу войны Гиммлеру еще не исполнилось сорока, а Гейдриху было тридцать пять. Близко наблюдавшие этих столь не похожих друг на друга людей Гизевиус, Керстен и Хёттль были почти полностью единодушны в своих оценках¹. Согласно Хёттлю, занимавшемуся подделкой паспортов и банкнотов сначала под руководством Гейдриха, а затем Шелленберга, Гиммлер был просто посредственностью в сравнении с Гейдрихом, которого, кстати, мало волновали расовые и прочие навязчивые идеи его начальника и который быстро научился использовать вверенную ему власть. По свидетельству Хёттля, Гейдрих в конце концов настолько дискредитировал Гиммлера, что получил право обращаться к фюреру напрямую. Если бы Гейдрих не погиб, то уже в 1943 году он мог быть назначен министром внутренних дел в противовес власти, сосредоточенной в руках Гиммлера.

Однако в 1941 году позиции Гейдриха относительно Гиммлера были не усилены, а ослаблены, когда Гитлер, не посоветовавшись с Гиммлером, назначил его заместителем имперского протектора Чехословакии. Гейдриху предстояло навести «порядок» в этой злосчастной стране, проявлявшей непокорность при сравнительно мягком правлении фон Нейрата, который был гитлеровским министром иностранных дел до назначения на этот пост Риббентропа. Нейрату пришлось полностью передать все дела в руки Гейдриха.

Таким образом, продвижение Гейдриха к самостоятельности и независимости происходило в первые два года войны. Гиммлер, который никогда не был приверженцем решительных действий, перепоручал ему выполнение всех задач, которые возлагал на него Гитлер, и даже мирился с тем, что Гейдрих подчас отчитывался об их выполнении непосредственно фюреру или Герингу. Не следует забывать, что Гиммлер был больным человеком, с 1939 года и до конца жизни вынужденным постоянно прибегать к массажу, чтобы избавиться от физического и психологического напряжения.

Было бы, однако, ошибкой недооценивать Гиммлера (подобные промахи со стороны окружающих часто позволяют внешне незначительным людям добиваться немалой власти в политике или промышленности). На самом деле за пенсне без оправы, аккуратными усиками, как бы срезанным подбородком, узкими и сутулыми плечами скрывался человек убежденный и страстный, которому власть требовалась не для того, чтобы, подобно Герингу, купаться в роскоши или удовлетворять ораторские амбиции, как это делал Геббельс, а чтобы осуществлять ту мессианскую роль, которую он принял на себя во имя германской расы.

Тем не менее стать человеком действия Гиммлеру не позволяли особенности характера и слабое здоровье, хотя он, несомненно, очень хотел бы проявить себя именно в таком качестве. В мечтах Гиммлер видел себя полицейским, солдатом или даже командиром на поле боя, но для этого ему недоставало ни физической, ни душевной стойкости; когда же ему, наконец, удалось осуществить это свое желание, он только выставил себя на посмешище. К тому времени, впрочем, Гейдриха уже не было в живых, а ведь именно он в годы бурного развития СС, а также в первые два года войны снабжал Гиммлера идеями и средствами для их осуществления, оставаясь его вторым «я» до тех пор, пока не достиг той стадии, когда смог выйти из тени рейхсфюрера СС и начать добиваться власти самостоятельно, служа непосредственно Гитлеру.

По свидетельству жены Гейдриха Лины, которая была столь же ревностной нацисткой, что и Магда Геббельс, и, подобно ей, часто бывала на небольших вечеринках, устраиваемых для жен видных нацистов, ее муж, возвращаясь домой, неоднократно сетовал на то, что расовые и иные предрассудки Гиммлера вынуждают руководство СС тратить время и силы на глупые и помпезные мероприятия. Получив власть над Гиммлером, Гейдрих не преминул продемонстрировать бывшему шефу презрение, питаемое им к этой безумной мифологии. Для Гейдриха имела значение одна лишь практика; по его мнению, не было никакой нужды изобретать какие-то сложные теории, чтобы обосновать очевидную необходимость преследовать тех, чье существование так или иначе препятствовало «арийскому доминированию». Впрочем, какими бы глубокими ни были разногласия между Гиммлером и Гейдрихом, последний всегда старался, чтобы со стороны их отношения выглядели по-прежнему доверительными.

Согласно Гизевиусу, который краткий период работал под его руководством, Гейдрих был «дьявольски умен», предпочитая оставаться за кулисами событий и добиваться своего окольными путями. Его террористические методы оставались максимально секретными. Наделенный «необычайно сильной склонностью к убийствам», он обучал своих людей «принципам практического террора», одним из которых, по словам Гизевиуса, был «сваливать вину на других». Акты репрессий Гейдрих всегда обосновывал требованиями дисциплины, справедливости или просто необходимостью быть хорошим немцем, предоставляя Гиммлеру проповедовать более высокопарные доктрины, приводящие в итоге к преследованию тех же людей. В нацистском руководстве, указывает Гизевиус, на самый верх пробирались только специалисты в области насилия: «Их доминирующей чертой была жестокость. Геринг, Геббельс, Гиммлер, Гейдрих… мыслили и чувствовали только понятиями насилия». Шелленберг, который двенадцать лет служил Гиммлеру и Гейдриху, оставил, пожалуй, одно из лучших описаний Гейдриха:

«Когда я вошел в кабинет, Гейдрих сидел за письменным столом. Он обладал высокой внушительной фигурой, широким и необычайно высоким лбом, маленькими беспокойными глазками – хитрыми, как у зверя, и в то же время излучающими какую-то сверхъестественную силу, а также длинным хищным носом и широким ртом с толстыми губами. Руки у него были тонкими и чересчур длинными, напоминающими паучьи лапы. Фигуру несколько портили широкие бедра – эта женоподобная черта придавала ему еще более зловещий облик. Для такого крупного мужчины у него был слишком высокий голос и слишком нервная и отрывистая речь. Хотя Гейдрих редко заканчивал фразу, он всегда умудрялся выражать свои мысли четко и понятно».

По мнению Шелленберга, Гейдрих стал «скрытой осью, вокруг которой вращался нацистский режим», а его острый ум и сильный характер направляли развитие всей нации:

«Он намного превосходил своих коллег по партии и контролировал их так же, как обширную разведывательную машину СД… Гейдрих невероятно остро ощущал моральные, человеческие, профессиональные и политические слабости других… Его необычайно высокий интеллект дополнялся недремлющими инстинктами хищного животного… Он действовал по принципу «разделяй и властвуй», используя его даже в отношениях с Гитлером и Гиммлером. Главным для него всегда было знать больше других… и пользоваться этими знаниями, чтобы делать окружающих – от самых высокопоставленных до самых незначительных – полностью зависимыми от него… Фактически Гейдрих был кукловодом Третьего рейха».

Единственной слабостью Гейдриха Шелленберг считал неконтролируемый сексуальный аппетит, который тот удовлетворял без всякой сдержанности и осторожности. В 1940 году Гейдрих организовал собственный первоклассный бордель – знаменитый «Салон Китти», арендованный СД на Гизебрехтштрассе рядом с Курфюрстендамм в восточной части Берлина². «Салон Китти» располагал девятью спальнями, в которых были установлены скрытые микрофоны, связанные с наблюдательной комнатой в полуподвале. Это, несомненно, был весьма приятный способ шпионажа, позволявший, в частности, контролировать работавших в Германии дипломатов, однако Шелленберг старательно подчеркивает, что его функции ограничивались записью разговоров, в то время как шеф криминальной полиции Артур Небе, в прошлом имевший отношение к полиции нравов, контролировал женщин. Гейдрих и его подручные уговаривали высокопоставленных дипломатов, вроде Чиано, посещать «Салон Китти», а их беседы во время выпивки и занятий любовью записывались на пленку[5]. В феврале 1941 года Гейдрих даже приглашал в салон Керстена, объяснив ему, что заведение открыто с санкции Риббентропа с целью уберечь иностранных гостей от дешевых проституток. Хотя салон субсидировался, Гейдрих не сомневался, что он вскоре станет самоокупаемым, и даже подумывал об открытии аналогичного заведения для гомосексуалистов. Но, как указывает Шелленберг, в действительности салон был открыт без ведома Риббентропа, и министр иностранных дел сам несколько раз побывал там, прежде чем узнал, кто контролирует заведение Китти.

Любопытно отношение к Гейдриху гиммлеровского массажиста Керстена, который имел возможность видеть его глазами своего шефа. Керстен, разумеется, время от времени сталкивался с Гейдрихом, но стремился не иметь с ним никаких дел, полагая – и не без оснований, – что в данном случае близость к рейхсфюреру СС не может принести ему ничего, кроме вреда. Как и Шелленберг, Керстен высоко оценивал яркую нордическую внешность Гейдриха, «лаконичную военную манеру» его речи и поразительную способность так подать проблему, чтобы заставить Гиммлера принять нужное решение, однако он видел в нем слабости характера, которые Шелленберг либо не замечал, либо предпочитал игнорировать. Если Гиммлер относился к Гейдриху с «искренним дружелюбием», то Гейдрих часто отвечал ему с «абсолютно необъяснимым подобострастием: «Да, рейхсфюрер», «конечно, рейхсфюрер». Гейдрих был «куда динамичнее» и всегда умудрялся убедить Гиммлера, приводя самые разнообразные доводы, но «Гиммлер как будто обладал какой-то тайной властью над Гейдрихом, которой тот безоговорочно подчинялся». По свидетельству Керстена, адъютанты Гиммлера Вольф и Брандт, которые сами имели возможность влиять на рейхсфюрера СС, ставили Гейдриха довольно низко, считая его законченным эгоистом, не имеющим ни одного друга или сторонника мужского или женского пола. Никто не доверял ему, все старались его избегать³. Одной из величайших слабостей Гейдриха был страх оказаться побежденным или просто недостаточно успешным в спорте. Желая приобрести хоть какой-нибудь военный опыт, он вступил в люфтваффе и получил Железный крест после шестидесяти боевых вылетов.

Керстен отмечал также, что у Гиммлера имелись свои методы противостояния решительной личности Гейдриха. Он пишет, что часто видел шефа, «полностью сокрушенным» вескими аргументами Гейдриха, однако уже очень скоро Гиммлер звонил в канцелярию Гейдриха и, ссылаясь на необходимость посоветоваться с Гитлером, распоряжался отложить меры, на которые согласился в личном разговоре. Таким образом Гиммлер сохранял свое реноме начальника, однако во время войны привычка откладывать выполнение решений в конце концов привела его к гибели.

Только после смерти Гейдриха Гиммлер, все еще державшийся в тени Гитлера, признался Керстену, что власть над Гейдрихом давало ему знание о небезупречной родословной последнего. У Гейдриха якобы была примесь еврейской крови, однако Гитлер решил, что способности Гейдриха следует использовать на службе партии; фюрер также полагал, что необходимость искупить свою «вину» заставит Гейдриха преследовать евреев более рьяно, чем сделал бы это любой так называемый «чистокровный ариец». И расчет этот полностью оправдался – Гитлер и Гиммлер сумели превратить Гейдриха в ревностного истребителя расы, к которой, как они полагали, он в какой– то степени принадлежал. «Читайте Макиавелли», – сказал Керстену Гиммлер по этому поводу. Вернувшись к этому разговору несколько дней спустя, Гиммлер добавил, что Гейдрих всегда страдал от чувства неполноценности и был «несчастным человеком, раздираемым надвое, как часто случается с представителями смешанных рас. Он хотел доказать, что германские элементы доминируют в его крови, – сказал Гиммлер. – И никогда не знал покоя».

«В одном отношении Гейдрих был незаменим, – задумчиво пробормотал он, закуривая сигару и глядя на тающие облачка дыма. – У него был безошибочный нюх на людей. Разрываясь между одним и другим, он остро чувствовал аналогичную двойственность в окружающих. Кроме того, Гейдрих был великолепным скрипачом. Однажды он сыграл серенаду в мою честь. Это было превосходно».

Но тогда Гейдрих был уже мертв, и Гиммлеру было легко выражать в отношении него цинизм или сентиментальность. Несомненно, прежде между ними существовала некая напряженность, а может быть, даже ревность; они возвысились вместе, сами пробивая себе дорогу, и каждый в какой-то степени зависел от другого. Те же, кто их окружал, были приучены отыскивать в людях слабости, поэтому охотно драматизировали поведение своих начальников. Шелленбергу, как и многим другим, Гиммлер казался похожим на педантичного директора школы, требующего аккуратности, прилежания и послушания, но боящегося высказать собственное мнение из опасения оказаться неправым. Он предпочитал, чтобы другие брали на себя ответственность и получали нагоняй. «Такая линия поведения, – писал Шелленберг, – придавала Гиммлеру вид человека, стоящего выше повседневных конфликтов. Она делала его судьей, которому принадлежит решающее слово».

Еще одной особенностью характера Гиммлера было его раболепное отношение к Гитлеру. Шелленберг слышал, как один из адъютантов прошептал, когда Гитлер что-то говорил слушавшему с напряженным вниманием Гиммлеру: «Взгляни-ка на Хайни – еще немного, и он заползет старику в ухо». Когда Керстен спросил у Гиммлера, покончил бы он с собой, если бы Гитлер приказал ему это, Гиммлер ответил: «Да, безусловно! Сразу же! Ибо, если фюрер приказывает нечто подобное, значит, у него есть свои причины. И не мне, дисциплинированному солдату, подвергать эти причины сомнению. Я признаю только безоговорочное повиновение».

Любопытной чертой характера Гиммлера было и то, что, добившись власти, он крайне неохотно ею пользовался; исключение составляли случаи, когда он был уверен, что это не чревато риском. Смерть Гейдриха только усилила его одиночество и заставила еще больше трепетать перед Гитлером.

Но напомним, это было тремя годами позднее. Когда же после сокрушительных авианалетов люфтваффе гитлеровские полчища вторглись в Польшу, дела обстояли несколько по-иному. В войне, практически завершившейся к 18 сентября, приняли участие и боевые подразделения СС, насчитывавшие более 18 тысяч человек. Тринадцатого сентября Гиммлер, захватив с собой Риббентропа, отправился в собственном бронепоезде, известном под названием «Генрих», в район Гданьска, куда несколько раньше – также специальными поездами – выехали Гитлер и верховное командование. Гиммлера давно возмущало, что он не имеет контроля над несущими тяжелые потери подразделениями СС. Но все, что он мог сделать, – это сопровождать Гитлера во время официальной инспекции войск; уже 26 сентября он вслед за фюрером вернулся в Берлин.

Гейдрих не участвовал в этой попытке Гиммлера хоть как-то приобщиться к руководству сражающимися в Польше войсками; СД в бронепоезде представлял Шелленберг, который поначалу был довольно холодно принят Гиммлером и его начальником штаба Вольфом. Шелленберг, однако, был полон решимости использовать представившуюся ему возможность, чтобы добиться благосклонности рейхсфюрера СС и заодно изучить характеры людей, пребывающих на вершинах власти, а также царящую в руководстве атмосферу. После полета над горящей Варшавой усилия Шелленберга произвести впечатление на Гиммлера наконец-то увенчались успехом: его пригласили к рейхсфюреру СС на ужин и сообщили конфиденциальную информацию о тайном соглашении между Германией и Россией относительно раздела Польши. Там же было решено провести следствие по делу личного врача Гитлера доктора Морелля, который, пребывая с фюрером на боевых позициях, едва не впал в панику.

Как мы уже писали, Вальтер Шелленберг был в СС одним из интеллектуалов. Он учился в иезуитской школе и в двадцать два года окончил Боннский университет, где изучал медицину и право. Острый ум и наблюдательность помогали ему в различных шпионских миссиях, которые он с таким самодовольством и энергией описывает в своих мемуарах. Для нас, однако, представляют ценность не столько его подробные отчеты о самых увлекательных эпизодах работы в СД, сколько детальные характеристики коллег, в особенности Гейдриха и Гиммлера, завоевав доверие которых Шелленберг заложил основы своей блестящей карьеры.

Из множества отделов, на которые Гейдрих разделил СД, Шелленберг работал сначала в АМТ, или IV отделе, специализировавшемся на контрразведке внутри Германии и в оккупированных странах. Позднее, в июне 1941 года, ему поручили руководство VI отделом, осуществлявшим координацию внешней разведки. Когда же в 1944 году была расформирована разведслужба Канариса, часть ее функций также была передана Шелленбергу. В зените своей карьеры – уже после смерти Гейдриха – он стал одним из ближайших советников Гиммлера. В этом качестве Шелленберг добивался принятия мер по облегчению положения заключенных в концентрационных лагерях и даже был причастен к тайным попыткам самой здравомыслящей части нацистской верхушки положить конец войне в обход Гитлера.

Стремясь понравиться начальству, Шелленберг держался скромно, подчас даже заискивающе, однако это было лишь маской. Показательно в этом отношении его утверждение, будто в течение краткого периода времени он был увлечен женой Гейдриха Линой⁴. Интрига стала для него второй натурой, а умение ее плести – неиссякаемым источником гордости, которая звучит в каждой строчке его увлекательнейшей автобиографии. Правда, в руководстве Третьего рейха интриговали буквально все, однако Шелленберг, проявивший себя настоящим виртуозом по этой части, выглядит, пожалуй, наиболее симпатичным из своих коллег.

Тем временем Гейдрих, удовлетворив личные амбиции несколькими боевыми вылетами в составе люфтваффе, посетил Гиммлера в его бронепоезде и взял на себя заботы по обеспечению безопасности на праздновании победы в Варшаве. Двадцать седьмого сентября он стал главой Reichsicherheit– shauptamt – Главного управления имперской безопасности (РСХА)⁵. Это должно было обеспечить ему куда большую независимость в отношениях с Гиммлером и возможность прямого доступа к Гитлеру. Кроме того, должность руководителя РСХА давала Гейдриху возможность контролировать гестапо, криминальную полицию Небе и СД, ставшую обособленной от партии государственной организацией. РСХА, еще номинально подчиненное Гиммлеру, начало свою деятельность в Польше, используя спецподразделения СС и полиции, известные как Einsatz, или Группы действия⁶.

Шестого октября, на следующий день после парада победы, прошедшего на фоне руин Варшавы, Гитлер произнес в рейхстаге свою знаменитую речь, в которой громил Польшу и бросал вызов ее союзникам. «Польша Версальского договора больше никогда не возникнет», – заявил он. Гитлер предсказал также массовые миграции населения, способные еще больше укрепить единство германской нации и обезопасить ее от осквернения евреями, которых уже вылавливали действующие на территории Польши отряды Гейдриха.

Седьмого октября, в день сорокалетия Гиммлера, Гитлер назначил его главой новой организации – Рейхскомиссариата по консолидации германской нации (РКФДВ), главной задачей которого было создание немецких колоний в регионах, освобожденных от евреев и других чуждых и нежелательных народов. Друзья Гиммлера преподнесли ему «Памятный адрес рейхсфюреру СС по случаю его сорокалетия» (Festgabe zum 40 Geburststage des Reichsfuhrer S.S.), в котором он характеризовался как создатель нового европейского порядка, отвечающего нуждам германской экспансии.

Менее чем через год, уже после падения Франции, Гиммлер сам описал то, что он тогда думал и чувствовал. Сохранились рукописные черновики лекции Гиммлера, прочитанной им 13 марта 1940 года на выступлении перед верховным армейским командованием, в которой рейхсфюрер ясно определил политику в отношении Польши: отныне, утверждал он, славяне будут пребывать под германским руководством; их жизненное пространство должно быть таким, чтобы они никогда больше не смогли атаковать Германию в период ее слабости; их нечистая кровь не допускает смешения рас. «Казнить всех потенциальных лидеров Сопротивления, – писал Гиммлер своим мелким, угловатым почерком. – Сурово, но необходимо. Проследить за этим лично… Никаких тайных жестокостей… Суровые наказания в случае необходимости… Грязное белье нужно стирать дома… Мы должны быть суровыми, это наш долг перед Богом… Миллион рабов – как с ними обращаться».

В страшную зиму 1939/40 года множество мужчин и женщин были выброшены из своих домов во исполнение плана принудительной эмиграции, к которой не было сделано никаких приготовлений. Бессердечные приказы передавались по цепочке из кабинетов Гиммлера и Гейдриха, покуда не достигали Групп действия на местах, готовых исполнять любые приказы, не задумываясь о последствиях. Более 250 тысяч лиц немецкого происхождения, которые жили на территории Польши и оккупированных русскими Прибалтийских стран, были, по соглашению с СССР, переправлены в оккупированную немцами часть Польши, в то время как вдвое большее число евреев и славян должно было, по приказу Гиммлера от 9 октября, переселиться на Восток, чтобы освободить место для немцев. Позднее, к 1943 году, количество перемещенных возросло до 566 тысяч этнических немцев, привезенных с востока, и полутора миллионов выселенных поляков и евреев⁷. В ноябре Гиммлер поручил рейхсминистру сельского хозяйства Дарре, обратившемуся к нему с соответствующей просьбой, задачу размещения немецких иммигрантов на конфискованных польских фермах. Стремление Дарре принять участие в организации великих расовых миграций, явившихся прямым следствием теорий, внушенных им Гиммлеру десять лет назад, объяснялось, очевидно, его желанием войти в историю, однако выполнить взятую на себя задачу он так и не смог, и удивляться этому не приходится. Растерзанной Польше было навязано слишком много дублирующих друг друга и, одновременно, жестко конкурирующих между собой органов администрации и управления; свою роль сыграл и извечный антагонизм между армией и полицией, а жестокость правления Ганса Франка еще больше усугублялась зверствами отрядов СС, которыми в Польше руководили бывший специалист по уличным схваткам и контрабандному ввозу оружия Фридрих Крюгер и вступивший в СС в Австрии садист-алкоголик Одило Глобочник, которого Гиммлер в итоге удалил из-за его постоянного воровства.

Историки долго ломали голову, пытаясь определить, когда именно в умах нацистских лидеров окончательно созрела и оформилась концепция геноцида. С самого начала войны эсэсовцы или Группы действия время от времени совершали отдельные акты геноцида в отношении еврейского населения, но к январю 1940 года выселение евреев из западных воеводств Польши стало по-настоящему массовым, что делало неизбежной высокую смертность в застрявших на запасных путях перегруженных и неотапливаемых эшелонах. Порой в вагонах не оставалось никого живого, и, когда двери, наконец, открывались, оттуда начинали вываливаться окоченевшие трупы взрослых и детей.

В декабре Эйхман получил от Гейдриха приказ сделать все необходимое, чтобы упорядочить процедуру депортации евреев. Вот-вот должна была начаться эмиграция евреев из самой Германии, когда Геринг, бывший в тот период председателем совета обороны рейха, остановил ее из-за циркулировавших среди дипломатического корпуса слухов о страданиях и массовых смертях. Примерно в то же время Гитлер одобрил представленный ему Гиммлером план порабощения тех поляков, которых затруднительно было эвакуировать. План включал лишение их всякой собственности и запрет на образование для их детей, если только последние не подходили по антропометрическим признакам для переселения в Германию и последующей ассимиляции через «Лебенсборн», который сначала подвергал их строгой проверке, а потом размещал у приемных родителей.

Формальное принятие геноцида в качестве нацистской политики произошло, однако, лишь в начале 1941 года, когда в представлениях Гиммлера он уже прочно увязывался с грядущим вторжением в Россию. Но к тому времени его расовые предрассудки уже нашли выход, подготовив Гиммлера и его сподвижников к основному испытанию, с которым им предстояло столкнуться в 1941 году. В октябре 1939 года Гитлер потребовал у Гиммлера помощи в подготовке общенациональной программы эвтаназии для умалишенных, которая в 1941 году привела к «убийству из милосердия» около 60 тысяч пациентов психиатрических лечебниц⁸. Хотя идея принадлежала Гитлеру, о чем свидетельствует его записка возглавлявшему канцелярию фюрера Филиппу Боулеру, врачей для выполнения задачи должно было обеспечить именно СС, а общее руководство операцией было поручено Виктору Браку – другу семьи Гиммлера и сотруднику Боулера по связям с министерством здравоохранения.

Операция начиналась превосходно. Родственники отобранных для уничтожения людей даже не догадывались о происходящем, а причины смерти, указанные в медицинских свидетельствах, были ложными. Центры уничтожения строго охранялись, а врачи и прочий медперсонал СС прошли первый опыт отбора, транспортировки, отравления газами и кремации огромного количества беспомощных людей.

Первая программа уничтожения, осуществлявшаяся под медицинским руководством Карла Брандта, явилась, таким образом, актом произвола против самих немцев и была приостановлена телефонным звонком Гитлера Боулеру в августе 1941 года после серии публичных протестов, в том числе и со стороны церкви⁹. На сей раз фюреру пришлось отказаться от своей затеи в результате общественного давления. Гиммлеру, видимо, тоже было не по себе из-за столь бурной реакции общества на «убийства из милосердия», и в декабре 1940 года он высказал Браку свое мнение по этому поводу. Но, несмотря на это, программа эвтаназии продолжала в той или иной форме осуществляться до августа 1941 года, когда для отборных медицинских команд Гиммлера нашлась другая работа. Началась война с СССР, и центры уничтожения, вместо того чтобы закрыться, стали использоваться для уничтожения душевнобольных среди узников концлагерей и многочисленных иностранных рабочих в Германии. Брак со своей стороны давно был готов распространить программу эвтаназии на заключенных, признанных дефективными, однако на данном историческом этапе уже не существовало никакой принципиальной разницы между «убийствами из милосердия» и массовым уничтожением ни в чем не повинных людей.

На послевоенном Процессе врачей Брандт, допрашивавшийся в связи с его участием в организации уничтожения умственно неполноценных людей, заявил следующее:

«Это может показаться бесчеловечным… Но нашим истинным мотивом было желание помочь тем, кто не может помочь себе сам… Такие соображения не могут считаться негуманными. Я никогда не относился к ним как к неэтичным или аморальным… Я убежден, что, если бы Гиппократ жил в наши дни, он бы изменил слова своей клятвы… в которой врачу запрещается давать больному яд даже по его требованию. Он не был сторонником сохранения жизни при любых обстоятельствах… Я тоже не чувствую себя виноватым. Моя совесть чиста»¹⁰.

Преступная деятельность врачей из ведомства Гиммлера не сводилась к одной только эвтаназии. Первые документально зафиксированные эксперименты над заключенными концлагерей относятся еще к 1939 году, когда на них стали проверять действие боевых отравляющих газов. Жидкий иприт или фосген наносились на кожу специально отобранным, физически крепким людям, после чего врачи тщательно фиксировали симптомы наступающего отравления и даже фотографировали вызванные газами ожоги и язвы. Как правило, подобные эксперименты приводили к мучительной смерти заключенного. Рапорты о результатах опытов врачи направляли Гиммлеру, который и санкционировал дальнейшее развертывание этой «научной» работы. В 1942 году даже встал вопрос о том, следует ли выплачивать заключенным гонорар за участие в опытах. Тогда один из врачей, до глубины души возмущенный подобной идеей, написал в своем рапорте: «Когда я думаю о наших военных исследованиях, проводимых здесь, в концентрационном лагере Дахау, я испытываю сильное желание сказать несколько благодарных слов в адрес тех, кто отнесся к нашей задаче с пониманием и выразил готовность оказывать нам любую помощь, какая только потребуется. Вопрос о гонорарах заключенным у нас никогда не обсуждался. Похоже, в лагере Натцвайлер просто пытаются выжать из этого как можно больше денег».

Вряд ли, однако, участие заключенных в подобных экспериментах было действительно добровольным. Согласно одному свидетелю, подопытные страдали от таких мучительных болей, что «рядом с ними невозможно было находиться». Тем не менее, чтобы продемонстрировать рейхсфюреру СС свою добрую волю, узники Бухенвальда прислали ему ценный рождественский подарок – письменный прибор из зеленого мрамора, изготовленный в лагерной скульптурной мастерской, где художники-заключенные создавали для СС произведения искусства.

Для Гиммлера сохранение жизни и умерщвление были неразделимы. В том же месяце, когда в Польше началось выселение евреев, а эсэсовские врачи приступили к уничтожению умалишенных в Германии, Гиммлер издал приказ по «Лебенсборну» от 28 октября 1939 года, в котором говорилось:

«Отныне величайшей задачей немецких девушек и женщин с хорошей кровью является рожать детей от солдат, отправляющихся на войну… вне рамок буржуазных законов и обычаев, которые сами по себе могут быть необходимыми, даже вне брачных уз – не из легкомыслия, а во имя высшего морального долга. На мужчин и женщин, остающихся дома по приказу государства, нынешнее время более чем любое другое налагает священную обязанность снова и снова становиться отцами и матерями»¹¹.

Гиммлер обещал от своего имени и от имени СС заботиться обо всех детях с чистой кровью, как законнорожденных, так и появившихся на свет вне брака, чьи отцы погибли, сражаясь за Германию. При этом он велел повесить работавшего на ферме поляка за связь с немецкой женщиной, а немок, позволявших польским пленным и рабочим сексуальные вольности, присуждали к длительному тюремному заключению. Все это считалось осквернением расы.

Во время войны Гиммлер с отеческой заботой наблюдал за СС, все еще рассматривая свою организацию как рыцарский орден и требуя от его членов соответствующего поведения. В апреле 1942 года Гиммлер подписал воззвание, в котором призывал эсэсовцев не соблазнять девушек из легкомысленных побуждений, дабы не лишать нацию потенциальных плодовитых матерей. Обо всех случаях соблазнения следовало докладывать ему лично. В 1943 году, узнав о двухста сорока четырех случаях гонореи в дивизии СС «Лейбштандарте», он пришел в ужас. Впоследствии, однако, Зепп Дитрих информировал его и о других фактах, так что уже в июле Гиммлер мог с удовлетворением констатировать, что в «Лейбштандарте» многие стали отцами «достаточно большого количества незаконнорожденных детей. Мне нужны имена этих детей и их матерей», – добавлял он. Был составлен также свод правил поведения женщин, служащих в подразделениях СС; согласно идеям Гиммлера, их досуг следовало посвящать спорту и культурным мероприятиям. Гомосексуализм среди эсэсовцев он приравнивал к саботажу.

Честную и верную службу Гиммлер считал достойной награды. С этой целью он создал различные механизмы поощрения своих подчиненных, проявив в этом вопросе такое же внимание к деталям, как и во всяком другом. Вдовы эсэсовцев, имеющие детей, получали пенсию, причем Гиммлер не жалел времени, лично посылая таким женщинам письма с выражениями соболезнования и шоколад в подарок им и их детям. Аналогичная забота проявлялась и в отношении мужчин, демобилизованных из СС по ранению или инвалидности. Отчеты о состоянии их здоровья, рекомендованный врачами режим питания и прочие нужды скрупулезно записывались и подшивались в личные дела; многие из сохранившихся документов часто помечены инициалами рейхсфюрера СС или содержат его собственноручные комментарии. Как хороший директор школы, Гиммлер старался уделять внимание каждому учителю и ученику, скольких бы часов работы это ни стоило. Например, Гиммлер вел долгую и обстоятельную переписку с министром сельского хозяйства по вопросу об уменьшении ежемесячного взноса последнего в фонд «Лебенсборна» до одной марки.

Уже во время войны Гиммлер начал строить планы на будущее. Какие квартиры следует предоставить в мирное время эсэсовцам, воспитывающим не менее шести детей? Нужно ли отмечать могилы эсэсовцев тевтонским крестом вместо «привычного христианского символа, не отражающего ни мужества, ни силы характера»? Руководители СС, по его мнению, должны были обладать каждый собственным гербом, как это пристало настоящим «тевтонским братьям»¹². Дисциплина, считал Гиммлер, должна быть самоналагаемой – немыслимо, чтобы эсэсовец подчинялся обычному военному или гражданскому правосудию. Члену СС также не следовало покупать товары в рассрочку, чтобы ненароком не оказаться в затруднительном положении. «Эсэсовец не покупает того, чего не может себе позволить, – хвастался Гиммлер. – Это – честнейшее существо на земле». Он также весьма гордился тем, что на шкафах в эсэсовских казармах не было замков.

Жены эсэсовцев, родившие минимум семерых детей, награждались особыми Материнскими крестами. Рейхсфюрер СС вникал во все вопросы материнства, тщательно проверяя происхождение забеременевших от эсэсовцев девушек, прежде чем выдать разрешение на брак. Проблемы размножения всегда занимали Гиммлера. Даже в военное время он часами корпел над родословными девушек, с которыми путались эсэсовцы. Гиммлер задумывался даже о воскрешении старого тевтонского мифа о том, что младенец, зачатый на могиле предков, наделяется их доблестным тевтонским духом. Женатым эсэсовцам, решил он наконец, следует предоставлять дополнительный отпуск, дабы поощрять их к произведению потомства – если и не обязательно на могилах, то, по крайней мере, вблизи оных. Если же мужчин в силу обстоятельств нельзя было отправлять к их женщинам, тогда женщин следовало посылать к мужчинам. Характерным примером служит сохранившееся досье по делу об адюльтере между эсэсовцем и женой солдата – в итоге Гиммлер принял решение в пользу молодой пары и отправил в трудовой лагерь учиться уму-разуму женщину, сообщившую об их связи.

В том, как Гиммлер руководил движением «Лебенсборн», нашли отражение и его расовые идеи, и фантазии на тему генетики, и даже своеобразный гуманизм, всегда присутствовавший в натуре Гиммлера в отношениях как со своими детьми, так и с многочисленными крестниками. Сложилась даже своеобразная традиция, когда родители немецких детей, появившихся на свет в один день с рейхсфюрером СС, обращались к Гиммлеру с просьбой стать крестным отцом их чад. Для этого были отпечатаны специальные двухстраничные бланки, куда вносились многократно перепроверявшиеся сведения о родословной младенца, так как ребенок, которому рейхсфюрер СС окажет честь быть его крестным отцом, разумеется, не мог не принадлежать к арийской расе. Желание Гиммлера быть крестным отцом целого поколения «чистых» немцев осуществлялось и через «Лебенсборн». По его мнению, дети с безупречной родословной должны были изыматься у неблагонадежных или не подходящих по иным причинам родителей и помещаться в специальные реабилитационные отделения детских домов «Лебенсборна».

Центры «Лебенсборн» были, как правило, укомплектованы специально отобранными активистками движения, которые отличались усердием и дисциплинированностью и исполняли функции нянь, сотрудниц благотворительных учреждений и политических инструкторов для матерей и их детей. Матерям в центрах не позволялось проводить время с мужчинами, хотя Гиммлер в приказе от 11 января 1941 года отмечал, что в особых случаях они могут принимать гостей мужского пола, «предлагая им чашку кофе, но не предоставляя никаких возможностей для интимных отношений». Обо всех случаях серьезного нарушения дисциплины следовало докладывать лично Гиммлеру. В 1941 году в центрах «Лебенсборна» был введен новый порядок, согласно которому матерям предписывалось есть на завтрак овсяную кашу и фрукты: считалось, что подобная диета нормализует кровяное давление, измерение которого было организовано по прямому указанию Гиммлера. Кроме того, по мнению Гиммлера, овсянка на завтрак служила в Британии чем-то вроде символа высокого общественного статуса. Когда же женщины стали жаловаться, что с овсянки они толстеют, Гиммлер дал такое письменное указание, датированное 12 декабря 1941 года:

«Я хочу, чтобы им объяснили, что англичане, в особенности лорды и леди, буквально вырастают на подобной пище… Она считается очень полезной. Мужчины и женщины, питающиеся овсянкой, отличаются стройными фигурами. Поэтому наших матерей следует приучить к овсянке и убедить кормить ею своих детей. Хайль Гитлер!»

В качестве доказательств того, что люди хорошего происхождения и воспитания не толстеют от овсянки, Гиммлер приводил лорда Галифакса и сэра Невилла Гендерсона, отличавшихся завидным телосложением. В канцелярии Гиммлера данные о здоровье матерей и детей зачитывались постоянно. «Все расово полноценные матери священны для нас», – писал Гиммлер.

Движение «Лебенсборн», начавшееся с создания детских центров и домов для сирот и незамужних матерей с их детьми, во время войны еще больше расширило масштабы своей деятельности. Гиммлер, в частности, организовал при СС специальные учреждения, занимавшиеся поиском на оккупированных территориях детей, соответствовавших арийским расовым критериям. В июне 1941 года он изложил свой план в письме одному из офицеров:

«Я считаю весьма желательным забирать подходящих с расовой точки зрения детей из польских семей, чтобы обучать их в специальных (и не слишком больших) детских садах и домах. Изъятие детей можно объяснить соображениями здоровья. Дети, не достигшие особых успехов, должны возвращаться родителям.

Я предлагаю начать понемногу – возможно, с двух или трех домов, чтобы приобрести практический опыт. Подробности родословной детей, показавших удовлетворительные результаты, следует устанавливать через полгода. После года успешного обучения можно рассматривать возможность передачи этих детей в расово полноценные немецкие семьи, не имеющие своих детей.

Во главе задуманных мною учреждений следует ставить тщательно отобранных мужчин и женщин, сведущих в расовых вопросах»¹³.

Бездетные немецкие семьи были для Гиммлера одним из важнейших предметов заботы. В письме, написанном в апреле 1942 года, он утверждал, что человек, не способный к деторождению, должен позволять своему партнеру по браку спариваться на стороне с целью произвести детей. Впоследствии бездетные семьи приобрели для Гиммлера еще большее значение, являясь базой для программы усыновления детей с арийскими расовыми характеристиками, похищенных СС на оккупированных территориях.

В более поздней речи от 14 октября 1943 года Гиммлер счел возможным пойти еще дальше. По поводу славян он говорил так:

«Очевидно, что в той смеси наций и народностей, которую на деле представляют собой славяне, не могут не появляться расово полноценные типы. Я считаю нашим прямым долгом изымать подобных детей из их окружения, в случае необходимости похищая их… Мы либо заполучим хорошую кровь, которую сможем использовать для себя и дать ей место среди нашего народа… либо уничтожим эту кровь».

Политическая цель этого накопления «германской породы» была вполне ясна:

«Окончание этой войны будет означать для нас открытую дорогу на восток, расширение германского рейха, превращение его тем или иным образом… в дом для тридцати миллионов человек, в жилах которых течет одна кровь, чтобы еще при нашей жизни мы могли стать народом, чья численность составит сто двадцать миллионов германских душ. Это означает, что мы сможем стать единственной мощной державой в Европе и отодвинуть границу германского государства еще на пятьсот километров к востоку».

Теперь, наверное, мы уже никогда не узнаем, сколько детей в возрасте до двенадцати лет было изъято у родителей во исполнение этого бредового замысла. Большинство их прибыло из Польши, однако известны случаи усыновления детей и из Югославии, Чехословакии или России. Масштаб этой работы был ограничен только размерами организации, которая по причине военного времени не могла быть особенно большой или располагать достаточно многочисленным штатом. Как бы там ни было, юрист движения «Лебенсборн» доктор Ганс Гильмар Штаудте в своих показаниях утверждал, что в одном только польском административном округе Вартегау было изъято с целью германизации от двухсот до трехсот детей. После проверки их размещали у немецких приемных родителей, от которых они и получали новые фамилии. Имена, как правило, сохранялись прежние, однако им по возможности придавалась германизированная форма. Начиная с момента усыновления похищенные дети начинали говорить только по-немецки и, в конце концов, превращались в обычных немцев – вот почему прослеживать подобные случаи так трудно. Эта проблема, кстати, существует до сих пор, ею занимается Центр поисковой службы Красного Креста в Арользене.

В начале 1943 года Гиммлера совершенно очаровали два светловолосых голубоглазых русских мальчика, которых он увидел в Минске. Эти дети были практически усыновлены рейхсфюрером СС и его адъютантами. После необходимой гигиенической и дисциплинарной подготовки их самолетом отправили к Гиммлеру, с которым они долгое время разъезжали в его поезде. Сохранилась довольно объемистая эсэсовская корреспонденция по поводу потерянного в Мюнхене пальто одного из мальчиков. Впоследствии обоих поместили в школу для подобающего детям рейха обучения.

В Германии, однако, отношение к «Лебенсборну» было далеко не однозначным. Из-за того, что его центры и приюты были полны незамужних женщин, многие принимали их за бордели для членов СС. Особенно возражала против существования подобного движения церковь. Значительно позднее – в речи, произнесенной в мае 1944 года перед узким кругом высокопоставленных чиновников, Гиммлер так говорил о «Лебенсборне», о критических выпадах против него и лично против себя (вызванных мерами по поощрению эсэсовцев к обзаведению потомством):

«…С самого начала дома «Лебенсборн», как и всякая новая идея, стали объектом для нападок сплетников и ханжей. Они называли их местами для выведения молодняка, конными заводами для людей и так далее. В действительности в этих домах мы заботились о матерях и детях, одни из которых были законнорожденными, а другие – нет. Думаю, соотношение было примерно пятьдесят на пятьдесят – скорее, даже шестьдесят на сорок в пользу законнорожденных.

К каждой женщине в таких домах обращаются по имени – фрау Марта, фрау Эльза и так далее. Никого не волнует, законные у них дети или нет. Мы заботимся о матерях и детях, оберегаем их, помогаем в их проблемах. Не прощается лишь одно: неспособность женщины ухаживать за своим ребенком, как подобает матери.

К концу 1939 года, после польской кампании – как только стало известно, что британцы и французы отвергли мирные предложения фюрера и война продолжится на западе, – я издал приказ, вызвавший значительное противодействие и новый поток оскорблений, на сей раз – в мой адрес. Этот приказ гласил: каждый эсэсовец перед уходом на фронт должен зачать ребенка.

Приказ казался мне простым и достойным, и теперь, после многих лет ужасных потерь, которые несет немецкий народ, его по достоинству оценят те, кто не сумел сделать этого раньше. Я сам много и серьезно раздумывал над этими вопросами, и вот какие соображения пришли мне в голову: согласно закону природы, нация, не производящая потомства, теряет свою лучшую кровь. Само собой разумеется, что самые лучшие с точки зрения расовой полноценности люди являются храбрейшими воинами и чаще гибнут в бою. Нация, которая за двадцать пять лет потеряла миллионы своих лучших сыновей, просто не может позволить себе подобную потерю. Следовательно, если эта нация хочет выжить, нужно что-то делать, чтобы эту потерю восполнить».

Когда Гиммлер произносил эту речь о производстве потомства в СС, его официальная любовница Хедвиг была на последних месяцах своей второй беременности. Вскоре она разрешилась дочерью, которую назвали Нанетта Доротея. Ее сын от Гиммлера Хельге родился 15 февраля 1942 года¹⁴. Содержание второй семьи оказалось, однако, довольно обременительным для Гиммлера, чьи доходы и без того были весьма скромными. Шелленберг объясняет эту ситуацию следующим образом: в период перемирия с Борманом, с которым он позднее вступил в некое подобие тактического союза, Гиммлер попросил в долг 80 тысяч марок из фондов партии для постройки нового дома. Борман предоставил ему ссуду, но под очень высокий процент, который Гиммлер едва ли мог выплатить из официального жалованья. Условия этого странного соглашения настолько удивили Шелленберга, что он стал докапываться до его причин и вскоре сделал кое-какие выводы относительно семейных проблем Гиммлера.

«Первый брак Гиммлера, – писал Шелленберг, – не был счастливым, но ради дочери он не пытался развестись. Вскоре Гиммлер сошелся с женщиной, на которой не был женат. Она родила ему двух очаровательных детей, в которых Гиммлер души не чаял; для этих детей он делал все, не считаясь с расходами, однако обеспечивать их ему было нелегко, даже несмотря на то, что Гиммлер был вторым после Гитлера человеком в Третьем рейхе и, контролируя многие экономические организации, мог иметь в своем распоряжении миллионы»¹⁵.

Когда Шелленберг намекнул рейхсфюреру, что ипотека обошлась бы значительно дешевле ссуды, Гиммлер отказался с «видом полной покорности судьбе». По его словам, это было «абсолютно частным делом», а он хотел «быть честным даже в мелочах и ни при каких обстоятельствах не обсуждать личные проблемы с фюрером». Действительно, Гиммлер продолжал обеспечивать свою официальную семью в Гмунде и даже с Маргой (несомненно, знавшей о связи с Хедвиг) поддерживал видимость нормальных отношений, что, очевидно, делалось ради дочери.

В ноябре 1939 года Гиммлер поручил Шелленбергу похитить в Венло, голландском городке на границе с Германией, двух офицеров британской разведки, с которыми тот поддерживал контакт, выдавая себя за немецкого офицера-антифашиста. Британские агенты, капитан Пейн Бест и майор Р.Х. Стивенс, были обвинены в причастности к покушению на жизнь фюрера, имевшему место 8 ноября в Мюнхене. Тогда при взрыве, происшедшем уже после того, как фюрер и другие нацистские лидеры покинули место проведения теракта, погибло семь человек, однако это вовсе не противоречит распространившемуся в последнее время мнению, что покушение было подготовлено с одобрения самого Гитлера. Фюреру в то время очень нужен был предлог для развязывания ожесточенной пропагандистской кампании против держав, выступавших в Первой мировой войне противниками Германии, а также для широкой демонстрации того, с какими отчаянными противниками приходится иметь дело агентам Гиммлера. Двадцать первого ноября Гиммлер объявил, что за заговором стояла британская разведка, агенты которой арестованы.

Инциденту в Венло было суждено стать одной из самых захватывающих шпионских историй времен войны – об этом позаботились Шелленберг и капитан Пейн Бест, которые независимо друг от друга дали подробные отчеты о происшедшем. (Кстати, следующие пять лет британские офицеры провели в концлагерях, а Шелленберг был произведен в бригадефюреры СС за усилия по их поимке.) Успехи Шелленберга на поприще зарубежного шпионажа вызвали к жизни практику назначения сотрудников СД и гестапо атташе в различных германских дипломатических представительствах и посольствах, что позволило Гиммлеру вновь вторгнуться на территорию Риббентропа. В марте 1940 года, в качестве логического завершения операции в Венло, Шелленберг помог Гиммлеру подготовить подробный рапорт, доказывающий тесные связи между британской и голландской военными разведками. Рапорт был направлен Гитлеру, который с успехом использовал его для оправдания нападения на нейтральную Голландию.

В первые месяцы 1940 года Гитлер готовился к атаке на Запад, однако февральский инцидент с потерей планов кампании против Нидерландов и Бельгии, когда из-за плохой видимости везшему их специальному курьеру пришлось совершить вынужденную посадку в Бельгии, серьезно напугал нацистских лидеров. Геринг, особенно близко воспринимавший все, что касалось люфтваффе, даже уволил командующего воздушным флотом, чей офицер был повинен в ущербе. Что касалось Гиммлера, то, как свидетельствует Шелленберг, он был настолько взволнован и растерян, что оказался не в состоянии дать сколько-нибудь четких указаний относительно срочного введения в армии новых правил обеспечения секретности.

Тем временем военные амбиции Гиммлера все еще оставались нереализованными. Правда, боевые подразделения СС получили официальное название Ваффен-CC (Waffen-SS, вооруженные силы СС) за участие в европейской кампании, хотя в походе против Бельгии, Франции и Голландии участвовало только две эсэсовские дивизии (армейских дивизий было задействовано сорок семь). Эсэсовцам часто предоставлялись самые благоприятные позиции для демонстрации безжалостности в бою, а специальный бронетанковый полк из состава дивизии СС «Лейбштандарте Адольф Гитлер», которой командовал Зепп Дитрих, сыграл заметную роль в падении Роттердама и Булони. Дивизия Теодора Эйке «Мертвая голова», укомплектованная в основном охранниками из германских концлагерей, действовала с ужасающей жестокостью, о чем свидетельствует почти поголовное уничтожение британских войск в Ле-Па– ради в мае 1940 года: во время резни уцелело только два человека, одним из которых был широко известный рядовой Пули.

Иными словами, СС худо-бедно проявило себя на театре боевых действий, и только сам Гиммлер не принимал непосредственного участия в кампании, которая продолжалась с апреля 1940 года, когда были оккупированы Дания и Норвегия, по 21 июня, когда завершилось завоевание Бельгии, Голландии и Франции. Даже на церемонии в Компьеньском лесу, где Гитлер подписал акт о перемирии, Гиммлер не присутствовал.

Гейдрих тем временем снова сел в свой боевой самолет, чтобы участвовать в сражениях. Пятого мая он направил Гиммлеру открытку, обещая вернуться в свой кабинет через восемь дней. Рейхсфюрер СС в это время ехал на запад в своем бронепоезде, как обычно следуя в «кильватере» Гитлера. Пятнадцатого мая он нашел время отправить «Mein lieber Heydrich» («моему дорогому Гейдриху») письмо, в котором рассказывал, что несколько дней работал в штаб-квартире фюрера, добавляя с явной ссылкой на польскую кампанию: «история повторяется, меняется только место». Финал письма проливает некоторый свет на его чувства к Гейдриху. «Я очень много думаю о вас, – писал Гиммлер. – Надеюсь, все идет хорошо. Желаю вам новых успехов, счастья и всего самого лучшего. Вольфхен и Хешен шлют вам привет. Ваш Генрих Гиммлер». К письму Гиммлер приложил официальный приказ, согласно которому Гейдрих должен был ежедневно докладывать ему обо всех своих действиях по телефону.

Гейдрих летал с люфтваффе до конца кампании и завершил ее во Франции, на Монмартре, где у него были все возможности насладиться плодами победы. В июле он в срочном порядке составил для гестапо и СД рабочие планы по контролю над Британскими островами, завоевание которых было намечено на осень. Уже 27 сентября руководителем Групп действия в Великобритании, которые должны были начать осуществление своих задач сразу же после вторжения, был назначен штандартенфюрер СС Франц Зикс – профессор и доктор наук, некогда возглавлявший экономический факультет Берлинского университета.

Гиммлер, стремившийся к увеличению численности Ваффен-СС, столкнулся с непредвиденными трудностями. Во-первых, Гитлер решил ограничить состав войск СС четырьмя дивизиями или максимум пятью процентами от общей численности вооруженных сил. Кроме того, сам Гиммлер установил столь высокие стандарты отбора в Ваффен-СС, что большинство новобранцев германской армии просто не соответствовали этому нордическому идеалу. В 1940 году Гиммлер и начальник штаба Ваффен-СС Готтлоб Бергер, большой любитель спорта и природы, решили, что на зачисление в эти элитные войска СС могут претендовать все представители нордической расы, не важно, немцы они или нет. К концу 1940 года в Ваффен-СС была создана дивизия «Викинг» с немцем-командиром, куда начали принимать добровольцев из Голландии, Дании, Норвегии и Финляндии. В последние же месяцы войны существовало уже тридцать пять дивизий Ваффен-СС, значительная часть личного состава которых была набрана в оккупированных странах. В сохранившейся записке от 13 апреля 1942 года Гиммлер настаивает, что командиры и их заместители этих подразделений СС непременно должны проходить специальную идеологическую подготовку и лично представляться ему перед тем, как приступать к исполнению своих обязанностей. Они должны, утверждает он, иметь «твердую веру в наш идеал». Как мы видим, Гиммлер все же заставил свои расовые теории работать на себя и стать во главе мощных вооруженных формирований, однако, если не считать нескольких месяцев в 1944–1945 годах, когда Германия была уже обречена, ему так и не удалось покомандовать частями регулярной армии, о чем он всегда мечтал.

Седьмого сентября 1940 года Гиммлер отправился во Францию, чтобы выступить в Меце перед эсэсовцами дивизии «Лейбштандарте Адольф Гитлер». Всего за месяц до этого, 6 августа, Гитлер в своей адресованной СС речи заявил, что в будущем эта организация будет представлять собой элитные добровольческие силы, выполняющие роль и функции политической полиции, а еще тремя неделями раньше фюрер с трибуны рейхстага высказал свою благодарность победоносной армии и назначил двенадцать новых фельдмаршалов. Гиммлер, которого это не коснулось, почувствовал себя обойденным и в своей речи в Меце сделал несколько ловких замечаний, касающихся отношения армии к СС, основной целью которых было напомнить всем, в том числе и фюреру, о важности СС для государства и СД – для его внутренней безопасности. Гиммлер знал, что многие члены СС этого периода не до конца разделяют идеалы, за которые он боролся с 1929 года, и понимал, что принудительные депортации, «очень трудная задача, выполняемая полицией безопасности при поддержке наших людей», кажутся некоторым отвратительными. Поэтому он продолжал объяснять, почему они должны этим заниматься:

«То же самое происходило в Польше при сорока градусах ниже нуля, где нам приходилось вывозить тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч, где нам приходилось проявлять твердость, чтобы… расстреливать тысячи способных стать лидерами поляков и таким образом избежать мести, которая неминуемо обрушилась бы на нас какое-то время спустя… Гордые солдаты говорили об этих обязанностях: «Боже мой, почему мы должны выполнять эту мерзкую работу?» Конечно, гораздо легче идти в атаку со своей ротой, чем подавлять непокорное, не обладающее достаточно высоким уровнем культуры население, осуществлять казни, переселять народы, выбрасывать из домов плачущих женщин или возвращать из России наших немецких братьев по крови, чтобы заботиться о них… Вы должны рассматривать работу СД или полиции безопасности как важную часть нашего общего дела, как непреложный факт, во многом подобный вашему умению воевать. Вы – люди, которым можно только позавидовать, так как… если подразделение завоюет славу в бою… оно может быть награждено публично. Гораздо труднее приходится тем, кто… занимается этой трудной и тайной работой»¹⁶.

Далее Гиммлер говорил о необходимости улучшать политическое образование в Ваффен-СС, чтобы личный состав сознавал необходимость существования СД и лучше разбирался в ее функциях. Вы должны твердо знать, настаивал он, что обязанности сотрудников СД «очень, очень трудны» и «бесконечно важны». Затем Гиммлер рассказал собранию о своем видении будущего, о мечтах, об «охраняющих расу» гарнизонах СС, которым предстояло организовывать поселения немцев за пределами Германии, создавая для них безопасное «жизненное пространство» (Lebensraum) в новых колониях, завоеванных, например, в Южной Африке, в Арктике или на Западе. «Первые два года мира будут решающими для нашего будущего, – говорил Гиммлер. – Мир устанавливается железной рукой… Мы должны начать с неслыханного самообразования. Необходимо беспрекословное повиновение». То, что будет сделано после войны, «при жизни Адольфа Гитлера, должно существовать веками… Если мы допустим ошибку, она также проживет столетия».

Даже обязанности по охране в лагерях «отбросов человечества», продолжал Гиммлер, должны служить «формой идеологической обработки низших существ и низших рас. Как я уже говорил, эта деятельность необходима, чтобы изгнать эти негативные элементы из рядов немецкого народа, использовать их на благо нашего великого сообщества – например для добычи камня или обжига кирпичей, – дабы фюреру было из чего воздвигать свои величественные здания. Если хорошая кровь не будет воспроизводить сама себя, мы не сможем править миром… Нация, имеющая в среднем четырех сыновей на семью, может рискнуть вести войну; если двое сыновей погибнут, двое других останутся для продолжения рода». В заключение Гиммлер добавил: «В течение одиннадцати лет моего пребывания на посту рейхсфюрера СС моей главной задачей неизменно оставалось создание своего рода рыцарского ордена, куда бы вошли люди с хорошей кровью, способные вдохновить Германию… ордена, который распространит нордические идеи так далеко и широко, что мы сможем привлечь к себе арийские народы всего мира, забрать эту кровь у наших противников и впитать ее в себя, чтобы больше никогда… народы, принадлежащие к нордической расе, не сражались против нас». Это, заявил он, и есть та «великая общая цель», которой СС будет «служить до конца: только рейх – идеология, созданная фюрером, только его рейх – рейх всех тевтонцев».

Отсутствие Гиммлера во Франции на торжествах по случаю победы во многом объяснялось его непрекращающимся недомоганием. После первого курса лечебного массажа, проведенного Феликсом Керстеном, он испытал облегчение, казавшееся почти волшебным для его напряженных нервов.

Керстен был на два года старше Гиммлера и обладал совершенно иным складом характера. После тяжелой жизни в молодые годы он решил наслаждаться богатством и положением, которые обеспечивала ему прибыльная практика среди европейской аристократии. Согласно его же рассказам, он родился в Эстонии, изучал сельское хозяйство в Гольштейне, управлял фермой в Анхальте, служил в финской армии во время войны с Россией в 1919 году, затем принял финское гражданство и, в конце концов, угодил с ревматической лихорадкой в больницу для ветеранов в Хельсинки. Именно там он и открыл в себе талант массажиста. Решив сделать массаж своей профессией, Керстен, по его собственным словам, работал и докером, и судомойкой, чтобы оплачивать изучение медицины. В 1922 году он впервые отправился в Берлин, где некоторое время учился в университете, а затем долго тренировался под руководством знаменитого китайского целителя доктора Ко. По словам Керстена, доктор Ко «заявлял, что не встречал никого с такими руками, как мои. Он говорил, что у меня поистине чудесное чувство прикосновения». Действительно, китайский врач, похоже, настолько уверовал в Керстена, что передал ему свою берлинскую практику, когда в 1925 году вернулся в Китай.

Керстен обслуживал очень высокопоставленных лиц. На какое-то время он даже переселился в Гаагу по личному приглашению принца Нидерландов Генриха, ставшего одним из его пациентов в 1928 году, а в 1934 году купил милях в сорока к северу от Берлина поместье Хартцвальде, намереваясь со временем вновь вернуться в Германию и стать «фермером-землевладельцем». В 1937 году Керстен женился на красивой девушке из Силезии почти вдвое моложе его.

Таким был человек, который 10 марта 1939 года в первый раз встретился с Гиммлером и был более чем удивлен, найдя его «узкогрудым человечком в очках, с безвольным подбородком и льстивой улыбкой». В библиотеке Гиммлера Керстен увидел на полках множество книг по германской и средневековой истории, посвященных Генриху Птицелову, Чингисхану, Мухаммеду и магометанской вере. В спальне он заметил также Коран в немецком переводе, который Гиммлер регулярно читал перед сном. Умудренный жизненным опытом Керстен счел его «педантом, мистиком и книжным червем». К тому же «у него были мягкие руки».

При первом обследовании они обсудили симптомы болезни, непосредственной причиной которой казалось птомаиновое отравление[6], вновь спровоцировавшее застарелые нервные недуги, развившиеся у Гиммлера как осложнение после тяжелого брюшного тифа, перенесенного еще во время Первой мировой войны. Керстен узнал также, что ребенком Гиммлер перенес паратиф, а в молодости – дизентерию и желтуху. Приступив затем к непосредственному осмотру, Керстен приподнял рубашку пациента и начал прощупывать самые болезненные участки его живота. По словам Гиммлера, эти прикосновения были «подобны бальзаму», и он решил во что бы то ни стало уговорить чудо-массажиста взяться за лечение его хворей. Керстену было совершенно ясно, что в его силах принести больному лишь временное облегчение, однако отказываться он не стал.

Уникальный талант массажиста сочетался в Керстене со стремлением к богатству и успеху в обществе. Он был удачливым человеком – великий дар исцеления принес ему признательность и дружбу многих влиятельных людей, да и суммы, которые Керстен брал за курс массажа, были по тем временам совершенно астрономическими. Так, например, немецкий химический магнат Ростерг, которого он сумел вылечить, заплатил ему 100 тысяч марок, на которые Керстен и приобрел поместье Хартцвальде, однако деньгами благодарность промышленника не ограничилась. Именно Ростерг в 1939 году и свел его с Гиммлером.

Перед началом войны Керстен лечил Гиммлера в Берлине и Гмунде и имел возможность убедиться, что при общей слабости характера его пациент отличается значительным упрямством. Узнав, что Гиммлер стремится к войне так же сильно, как Гитлер, Керстен научился спорить с ним, не подвергая себя риску. Впрочем, поначалу Керстен практически не интересовался политикой, что, вероятно, можно объяснить тем, что, не являясь этническим немцем и гражданином Германии, он оказался невосприимчив к массовой истерии нацизма. Больше того, когда война уже началась, он мог отказаться от лечения Гиммлера, о чем умоляли его жена и друзья. Но в финском посольстве, куда через свои многочисленные знакомства среди дипломатов Керстен обратился за советом, ему не только порекомендовали оставаться при Гиммлере, но и весьма прозрачно намекнули, что будет очень неплохо, если он станет передавать в посольство содержание разговоров, в которые Гиммлер пускался после каждого сеанса расслабляющего массажа. К тому же жене Керстена, немке по национальности, нравилось жить в Хартцвальде, куда после захвата Сталиным Эстонии и объявления войны Финляндии (родившийся в Эстонии Керстен был финским подданным) он перевез своего девяностолетнего отца.

Впрочем, Гиммлер не мог принуждать Керстена лечить себя только в первое время. Уже весной 1940 года рейхсфюрер буквально заточил его в Хартцвальде и отказал в визе для выезда в Голландию, где у Керстена оставались пациенты. Несколько дней спустя Гиммлер сообщил Керстену о вступлении германских войск в Голландию и объяснил, что визу ему не выдали, чтобы защитить от возможных последствий вторжения. И снова чиновники финского посольства убедили Керстена остаться в Германии, пустив в ход тот же аргумент: мол, его контакты с Гиммлером могли стать делом величайшей государственной важности.

Пятнадцатого мая 1940 года Керстен получил приказ прибыть в бронепоезд Гиммлера, чтобы обслуживать рейхсфюрера СС в качестве официального штабного врача. В поезде он также лечил секретаря Гиммлера Брандта и понемногу обзавелся широкими связями и полезными знакомствами среди сотрудников гиммлеровского штаба, которыми впоследствии с успехом пользовался. Но начиная с лета 1940 года и до осени 1943-го (все это время Керстен с разрешения Гиммлера жил в Стокгольме) он оставался в полном распоряжении рейхсфюрера СС, хотя во время своих приездов в Германию ему доводилось лечить и других пациентов. Гиммлер потребовал также, чтобы Керстен отказался от дома и контактов в Гааге, а его профессиональные услуги неожиданно стали одним из пунктов в договоре Гиммлера и Чиано, в результате чего Керстен получил право пользоваться личным почтовым каналом рейхсфюрера СС для частной корреспонденции. Существует мнение, будто Керстен выпросил у Гиммлера эту привилегию, чтобы устраивать свои любовные делишки, однако в действительности он использовал этот канал для связи со своими тайными друзьями в Голландии.

В августе 1940 года Керстен впервые добился освобождения узника концлагеря. (Это был один из слуг Ростерга, пострадавший исключительно по политическим мотивам.) Несколько позднее – с помощью одного телефонного звонка Гиммлеру – он организовал освобождение другого человека – своего друга антиквара Бигнеля, нуждавшегося в срочном лечении. Как видим, Керстен быстро научился льстить Гиммлеру и пользоваться тем, что он может принести ему облегчение. Просьбы эти постепенно стали привычными; как говорил сам Гиммлер: «Керстен на каждом сеансе массажа вытягивает у меня чью-то жизнь». Однако Гейдрих и другие руководители СС относились к Керстену довольно ревниво; положение, когда какой-то посторонний человек имел возможность влиять на Гиммлера, им очень не нравилось. От ареста и допросов в гестапо Керстена спасало лишь то, что он пользовался особым расположением рейхсфюрера СС, так как Гейдрих до конца жизни относился к нему с подозрением.

Несмотря на множество других важных дел, Гиммлер продолжал со рвением заниматься концентрационными лагерями, которые по-прежнему были подчинены непосредственно ему. По данным Когона, в начале войны их было уже более сотни, не считая многочисленных филиалов, однако образцом для всех по-прежнему оставался лагерь в Дахау. Другими крупными лагерями были Бухенвальд, Заксенхаузен, Гросс-Розен, Флоссенбург, женский лагерь Равенсбрюк и Маутхаузен (в Австрии). В разгар боевых действий существовало около тридцати основных лагерей; в некоторых из них режим номинально считался более строгим, чем в других. Сразу после начала войны на оккупированных территориях тоже стали создаваться новые лагеря – такие, например, как Освенцим (Аушвиц) и Люблин в Польше, Натцвайлер в Восточной Франции, в то время как другие – например Берген-Бельзен – открывались в Германии. По оценке Когона, в период войны во всех лагерях содержалось одновременно около миллиона человек, причем число это колебалось в сторону уменьшения или увеличения по мере того, как машина истребления ускоряла или замедляла свою работу.

Дисциплина в лагерях постоянно ужесточалась. Хёсс все еще служил в Заксенхаузене, когда в январе 1940 года Гиммлер нанес туда неожиданный визит. Он с горечью констатировал, что работающие заключенные и охранники не узнали его и не салютовали, когда он проезжал мимо в своей машине. В результате Хёсс был снят со своего поста, однако всего лишь полгода спустя – в июне 1940 года – он стал комендантом нового лагеря в Освенциме.

Жизнь содержавшихся в лагерях мужчин и женщин практически зависела от воли только одного человека – рейхсфюрера СС, что обусловило почти немедленное возобновление программы экспериментов над людьми, которые хотя и осуществлялись в сравнительно меньших масштабах, были ничуть не менее ужасными, чем массовые казни. То, что в этом кошмаре принимало активное участие около трехсот пятидесяти квалифицированных врачей (один врач из каждых трехсот, практиковавших тогда в Германии), представляется даже более ужасным, чем назначение бывшего преступника Хёсса комендантом Освенцима, где он показывал пример дисциплины и трудолюбия, открывая и закрывая вентили газовых камер.

С декабря 1946-го по июль 1947 года в Нюрнберге на процессе, известном как Процесс врачей, двадцати трем обвиняемым было позволено выступить перед судом в свою защиту. Большинство экспериментов, проведенных ими по прямому указанию Гиммлера, могло быть квалифицировано как преднамеренное убийство. Суть дела совершенно не менялась от того, что эксперименты, зачастую причинявшие заключенным неописуемые страдания, проводились под видом государственной программы сбора медицинских данных. Защищаясь, обвиняемые использовали классические аргументы: доктрину повиновения («В то время я был подчиненным Рашера, который являлся штабным хирургом люфтваффе») и доктрину войны («Абсолютная необходимость победы с целью искоренения вредных элементов»). Один профессор, проводивший в Натцвайлере эксперименты по созданию вакцины против тифа и отправивший на тот свет девяносто семь заключенных, оправдывал свои действия ссылками на единственный смертный случай среди группы приговоренных к смерти американских преступников, которые согласились добровольно участвовать в исследовательской программе по выявлению причин алиментарного полиневрита.

Причастность Гиммлера к этим крайне жестоким деяниям доказывают сохранившиеся письма и меморандумы¹⁷. Основные эксперименты проходили в 1941–1944 годах, однако, как мы уже знаем, начало программе бесчеловечных опытов над людьми было положено еще в 1939 году, когда Гиммлер санкционировал использование заключенных для испытаний иприта и фосгена. Несколько позднее эти опыты возглавил профессор анатомии, одновременно являвшийся офицером СС. Эксперименты над людьми имели непосредственное отношение и к гиммлеровскому Институту по изучению наследственности («Аненербе»), которым руководил бывший книготорговец Вольфрам Зиверс, который в июле 1942 года основал по приказу Гиммлера и Институт практических исследований в военной науке, ставший филиалом «Аненербе». В одном из писем Зиверс обращался к Хирту с такой просьбой: «Рейхсфюрер СС хотел бы услышать от вас больше подробностей, касающихся начальной стадии ваших экспериментов с ипритом… Не могли бы вы в ближайшее время отправить ему небольшой секретный доклад?» Опыты включали нанесение на тело человека жидких отравляющих веществ, вызывавших страшные ожоги и язвы, которые с каждым днем становились все больше и часто приводили к слепоте и смерти. Посмертное вскрытие обычно показывало, что легкие и кишечник были полностью разъедены.

В мае 1941 года доктор Зигмунд Рашер (офицер СС, бывший штабной хирург люфтваффе) без труда получил от Гиммлера, приславшего ему цветы по случаю рождения второго сына, разрешение на использование заключенных в экспериментах с низким давлением, возникающим обычно на большой высоте. При этом он открыто предупредил рейхсфюрера СС, что опыты сопряжены с риском для жизни. «Спешу информировать вас, – писал в ответ Рудольф Брандт, секретарь Гиммлера, – что заключенные с радостью примут участие в ваших экспериментах».

Благосклонность Гиммлера к доктору объяснялась не только интересом к его экспериментальной программе. Любовница Рашера, которая была на пятнадцать лет старше его, утверждала, что родила троих детей уже после сорока восьми лет. Кроме того, она была близкой подругой Марги Гиммлер. В ее родословной, однако, имелись кое-какие изъяны, препятствовавшие ее браку с Рашером. Используя свою власть, Гиммлер любезно помог ей обойти это препятствие и даже стал крестным отцом последнего отпрыска доктора.

Эксперименты Рашера, формально проводившиеся по поручению командования люфтваффе, осуществлялись в основном в течение 1942 года в Дахау. Об их результатах Рашер письменно докладывал Гиммлеру; кроме того, заключенных, помещаемых в камеры с низким давлением, которые люфтваффе одолжило администрации лагеря, снимали на кинопленку. Почти двести человек подверглись этим экспериментам, более семидесяти из них умерли. Рапорты и кинокадры сохранились и использовались в качестве доказательств на различных этапах Нюрнбергского процесса. Глубокий личный интерес Гиммлера к опытам Рашера доказывает его письмо от 13 апреля 1942 года.

«Последние открытия, сделанные в ходе ваших экспериментов, – пишет Гиммлер, – крайне меня заинтересовали… Опыты необходимо повторить на других людях, приговоренных к смерти… Учитывая, как долго работает сердце, условия проведения экспериментов следует модифицировать таким образом, чтобы выяснить, нельзя ли оживить этих людей. В случае успеха приговоренный, разумеется, должен быть помилован и отправлен в концентрационный лагерь для пожизненного заключения».

Энтузиазм и Гиммлера, и Рашера в итоге оказался чисто любительским. С точки зрения врачей, более опытных, чем Рашер (в их число входил и медицинский советник Гиммлера профессор Гебхардт, считавший рапорты «абсолютно ненаучными»), подобные эксперименты изначально были бесполезными. В марте 1942 года, несмотря на энергичное сопротивление Рашера, камеры низкого давления были наконец демонтированы и вывезены из Дахау. На процессе в Нюрнберге врача, ассистировавшего Рашеру, но признанного невиновным, спросили, не испытывал ли он угрызений совести. «Что касается юридического аспекта нашей деятельности, – ответил он, – то я был совершенно спокоен, так как знал, что человеком, официально санкционировавшим программу опытов, был сам Гиммлер… В отношении же медицинской этики я действительно испытывал некоторые колебания. Для всех нас эксперименты над людьми были делом совершенно новым… Я должен был привыкнуть к этому».

В конце концов этот человек сумел успокоить свою совесть тем, что подобные эксперименты проводились и в других странах – для него этого аргумента оказалось достаточно. Рашер, по-видимому, даже не задумывался о столь высоких материях. Об этом свидетельствуют, в частности, такие строки из его письма к Гиммлеру: «Ваш активный интерес к этим экспериментам… оказывает огромное положительное влияние на нашу работоспособность и инициативу».

В августе Рашер под наблюдением медицинского эксперта приступил ко второй серии опытов, на сей раз касавшихся воздействия холода на человеческий организм. Считалось, что исследования в этом направлении имеют важное практическое значение, так как сбитые немецкие самолеты часто падали в море. Эксперименты должны были дать ответ, можно ли оживить человека, подвергшегося сильному переохлаждению. На Процессе врачей еще один обвиняемый, признанный впоследствии невиновным, рассказал о своем разговоре с Гиммлером:

А д в о к а т о б в и н я е м о г о. Говорил ли Гиммлер на этой встрече что-нибудь еще об экспериментах по сверхохлаждению?

О б в и н я е м ы й. Да. Он начал с того, что эти эксперименты крайне важны для армии, военно-воздушных сил и флота. Гиммлер долго рассуждал об опытах и о том, как их нужно проводить… Он добавил, что сельским жителям известны многие превосходные целительные средства, ценность которых давно доказана, например чай, заваренный на лекарственных травах, и другие… Этими народными средствами, по его мнению, ни в коем случае не следовало пренебрегать. Гиммлер сказал, что может хорошо себе представить, как жена рыбака ложится в постель со своим только что вытащенным из воды полузамерзшим мужем и согревает его… Он советовал Рашеру экспериментировать и в этом направлении…

А д в о к а т. Добавил ли Гиммлер что-либо еще во время этого обсуждения?

О б в и н я е м ы й. Он сказал, что не следует опасаться привлекать к участию в таких экспериментах заключенных концентрационных лагерей, которых нельзя отправить на фронт из-за совершенных ими преступлений… Таким образом они могут реабилитировать себя…

А д в о к а т. Какое впечатление произвели на вас эти замечания?

О б в и н я е м ы й. Учитывая серьезность положения в те дни, им нельзя было не сочувствовать.

Рапорты Рашера начали поступать в октябре 1942 года, а посвященную первым результатам исследований конференцию, прошедшую в том же месяце, посетило почти сто медицинских офицеров люфтваффе. После нее медицинский эксперт-консультант отказался от дальнейшего участия в экспериментах, в ходе которых из пятидесяти участников умерло уже человек пятнадцать, но Рашера это не остановило. Он продолжил опыты самостоятельно, и число погибших вскоре возросло до восьмидесяти– девяноста. Удивляться этому не приходится, так как испытуемых, одетых в летную форму или вовсе раздетых, погружали в воду, температура которой была всего на несколько градусов выше нуля, на срок до полутора часов. Гиммлер, крайне заинтересовавшийся и этой новой программой «сбора медицинских данных», писал Рашеру 24 октября: «Я очень жду результатов экспериментов с теплотой тела», хотя Рашер в рапорте из Дахау от 15 августа предлагал отказаться от них, так как замерзшие люди плохо поддавались оживлению. Гиммлер также выражал свое возмущение теми, кто осмеливался критиковать опыты Рашера. «Я рассматриваю как виновных в измене тех, – писал он, – кто даже сегодня отвергает эксперименты на людях, обрекая на смерть отважных немецких солдат… Я без колебаний буду сообщать о таких случаях».

В развитие программы экспериментов по оживлению замерзших из женского концлагеря Равенсбрюк были доставлены четыре проститутки, которым предстояло согревать испытуемых своими телами. Гиммлер глубоко верил в действенность этого метода, однако одна из девушек, к несчастью, оказалась немкой. Рашер пытался ее отговорить, но она заявила, что сама вызвалась в течение шести месяцев исполнять известные обязанности в обмен на последующее освобождение из лагеря. «Мое расовое чувство, – писал Рашер Гиммлеру 5 ноября, – не позволяет мне использовать девушку с чисто нордической внешностью в качестве проститутки, так как в ходе экспериментов ей придется иметь дело с расово неполноценными элементами». В конце концов расовая справедливость восторжествовала, немку отстранили от участия в программе, и опыты продолжились. Уже 13 ноября Гиммлер лично посетил Дахау, чтобы ознакомиться с результатами. В том же месяце он направил старшему офицеру люфтваффе письмо с просьбой отчислить Рашера из военно-воздушных сил, чтобы он мог продолжать свою работу исключительно в рамках СС. «Эти исследования, – писал Гиммлер, – …могут быть осуществлены нами с большей эффективностью, так как я лично принял ответственность за доставку из концентрационных лагерей преступников и других асоциальных элементов, которые заслуживают только смерти». Кроме того, продолжал излагать свои аргументы рейхсфюрер, в последнее время усилились нападки на нашу программу со стороны христианских медицинских кругов, поэтому будет гораздо лучше, если экспериментами будут заниматься только СС, а наш «нехристианский медик» станет офицером по координации усилий между СС и люфтваффе. В качестве главного возмутителя спокойствия Гиммлер назвал доктора Хольцлёнера.

Со временем Рашер действительно был отчислен из люфтваффе и смог осуществлять свою деятельность в условиях полной секретности. Двенадцатого февраля 1943 года он отправил из Дахау подробный рапорт, в котором описывал, насколько ускоряют согревание замерзших людей как сексуальное возбуждение перед половым актом, так и сам половой акт. В конце рапорта Рашер просил перевести его в Освенцим, так как «этот лагерь настолько обширен, что работа будет привлекать меньше внимания. Подопытные слишком громко вопят, когда замерзают!». Но Гиммлер проводил в Освенциме другие эксперименты, и Рашер оставался в Дахау, пока в 1944 году не был арестован вместе с женой за похищение ребенка – все трое детей, чье рождение так впечатлило их крестного отца Гиммлера, оказались незаконно присвоенными. Согласно полученным на Нюрнбергском процессе сведениям, публичному расследованию дела помешал Гиммлер. Рашер оставался под арестом в Дахау и был расстрелян накануне прихода американцев. По словам Гебхардта, «по предложению Гиммлера» тогда же была повешена и его жена.

Рашер – преступник и садист, который испытывал удовольствие, причиняя людям страдания под видом научных исследований, – был, однако, лишь одним из многих, кто трудился не покладая рук, чтобы удовлетворить страсть Гиммлера к медицинским экспериментам. В 1942–1944 годах опыты над людьми велись сразу в нескольких лагерях. Помимо экспериментов с ипритом и фосгеном, которые, как мы уже писали, начались еще в 1939 году, в женском лагере Равенсбрюк экспериментировал с сульфамидными препаратами профессор Гебхардт, бывший личным врачом Гиммлера и хирургом-консультантом Ваффен-СС. Эти опыты были начаты по инициативе Гиммлера и являлись ответом на использование союзными державами сульфамидов и пенициллина, слухи о которых достигли ушей немецких солдат, подрывая их боевой дух. В мае 1942 года Гиммлер провел конференцию, на которой присутствовали Гебхардт и шеф медицинской службы СС. Недавняя смерть Гейдриха от гангрены, несомненно, повлияла на решение Гитлера и Гиммлера произвести экспериментальное заражение газовой гангреной нескольких приговоренных к смерти польских женщин в Равенсбрюке. Работу по испытанию различных сульфамидных препаратов на «девушках-кроликах», как их именовали, курировали шеф медслужбы СС и Гебхардт. Доктор Фриц Фишер, ассистировавший Гебхардту в его частной ортопедической клинике в Гогенлихене (находившейся, кстати, всего в восьми милях от Равенсбрюка) и участвовавший в качестве старшего медицинского работника в экспериментах, причинявших жертвам ужасные боли, говорил на Процессе врачей:

«Преданность государству в период, когда около полутора тысяч солдат ежедневно погибало на фронтах, а счет умерших в тылу вследствие тяжелых военных условий шел на сотни, казалась мне высшим моральным долгом. Я верил, что мы предлагаем нашим подопытным разумный шанс выжить, хотя по германским законам их ожидала неминуемая смертная казнь… Тогда я не был гражданским врачом, свободным в принятии решений. Я был… медицинским экспертом, обязанным подчиняться такой же строгой дисциплине, как и любой солдат».

С точки зрения Гиммлера, высказанной им на майской конференции, женщинам предоставлялся «хороший шанс на отсрочку приговора».

Но самыми жестокими были, наверное, опыты, связанные с попытками разработать новые методы массовой стерилизации. Они начались осенью 1941 года, когда стало ясно, что уничтожение рас на Востоке легче всего достигнуть именно с помощью контроля над рождаемостью. План стерилизации с помощью специальных препаратов был представлен Гиммлеру в октябре 1941 года специалистом по венерическим заболеваниям. «Сама мысль, что три миллиона большевиков, являющихся в настоящее время германскими военнопленными, могут быть стерилизованы и использованы в дальнейшем как работники, которые не в состоянии размножаться, открывает далеко идущие перспективы», – писал он. Гиммлер был заинтересован и распорядился, чтобы «эксперименты по стерилизации в любом случае проводились в концентрационных лагерях».

Опыты по лекарственной стерилизации оказались неудачными, и внимание Гиммлера переключилось на эксперименты по «рентгеновской кастрации», о которой еще в марте 1941 года сообщал ему Виктор Брак, рекомендовавший в своем рапорте использование «высоких доз рентгеновского облучения», которые «подавляют деятельность яичников и яичек». Операция по облучению, указывал Брак, занимает всего две минуты для мужчин и три для женщин и может быть проведена без их ведома, например, пока они заполняют анкеты. Однако через несколько дней или недель появляются сильные ожоги и «некоторые ткани оказываются поврежденными». Повторно Брак представил свой план в июне 1942 года, утверждая, что «рентгеновская кастрация… не только относительно дешева, но может быть осуществлена на тысячах людей в кратчайший промежуток времени».

В следующем году эксперименты с рентгеновскими лучами начались в Освенциме и его филиале Биркенау, где операции подверглись польские евреи «продуктивного возраста». Облучение вызывало сильные боли, однако, несмотря на это, заключенных продолжали выводить на работы. Позднее многие из них были кастрированы обычным способом с целью исследования их яичек. Эксперименты продолжались до конца апреля 1944 года, когда преемник Брака доложил Гиммлеру, что массовая стерилизация с помощью рентгена не может считаться практичной.

Другому экспериментатору, профессору из Верхней Силезии, была предоставлена возможность работать в Равенсбрюке, стерилизуя женщин. Десятого июля 1943 года Рудольф Брандт писал ему: «Прежде чем вы начнете вашу работу, рейхсфюрер СС хотел бы знать, сколько времени займет, по вашим расчетам, стерилизация тысячи евреек». Проверку Гиммлер предлагал проводить, «заперев на определенный период еврея и еврейку, чтобы потом посмотреть, что из этого выйдет». Метод профессора состоял в том, что в матку женщины делалась инъекция вызывающего воспаление жидкого препарата, а результаты исследовались с помощью рентгена. Операция производилась без анестезии; в числе жертв были и дети. Точное количество пострадавших от этих жестоких и болезненных опытов теперь едва ли удастся установить. Несколько уцелевших женщин выступали свидетелями на Процессе врачей.

В 1943 году начались эксперименты по исследованию вируса эпидемического гепатита в Заксенхаузене. «Я одобряю использование для этих опытов восьмерых приговоренных преступников в Аушвице [восемь приговоренных к смерти евреев, участников польского движения Сопротивления]», – писал Гиммлер врачу 16 июня 1943 года. «Следует ожидать потерь», – предупреждал он двумя неделями ранее. В Дахау врачи искусственно вызывали у заключенных флегмону, причем в качестве подопытных были выбраны католические священники. Гебхардт утверждал, что решительно возражал против этого, но рейхсфюрер СС, одержимый идеей «найти среди кучи мусора действенные народные средства» и тем самым утереть нос презираемой им академической медицине, отказался прекратить работы.

Воспользовавшись близостью Равенсбрюка к своей клинике в Гогенлихене, Гебхардт, по «особому распоряжению» Гиммлера проводивший на заключенных опыты по трансплантации кости, украл лопатку одной из заключенных и пересадил своей частной пациентке.

Осенью 1943 года Гиммлер лично вмешался в диспут о выборе подопытных для экспериментов с противотифозной вакциной, проводившихся в специальном центре, который в 1941 году он основал в Бухенвальде под Гравицем. Согласно новым инструкциям, использованию подлежали только лица, приговоренные минимум к десяти годам каторжных работ. Аналогичные эксперименты проводились в 1943 году и в Натцвайлере, где исследованиями руководил профессор гигиены. В июле 1944 года Гиммлер санкционировал использование цыган для проверки возможности питья морской воды. Так как он едва ли считал цыган человеческими существами, то велел «для сравнения» внести в список подопытных трех «нормальных» людей.

Процесс уничтожения «недочеловеков», начавшись в 1940 году с умалишенных, быстро набирал обороты и вскоре коснулся физически и умственно неполноценных детей. Приказы Гиммлера относительно находящихся в лагерях дефективных детей были совершенно недвусмысленными: их следовало уничтожать наравне с другими «неизлечимыми». В июне 1942 года Гиммлер дал согласие на «специальную обработку» туберкулезных поляков. Только в 1943 году, когда роль заключенных как рабочей силы существенно возросла, комендантам лагерей был разослан приказ Гиммлера, согласно которому «для акции 14f 13» (кодовое обозначение эвтаназии) впредь должны были отбираться только психически больные. «Все прочие непригодные для работ заключенные – лица, страдающие туберкулезом, прикованные к постели инвалиды и т. д. – должны быть исключены из этой акции, – писал Гиммлер. – Прикованным к постели следует поручать работу, которую можно исполнять, не вставая с койки». Однако существуют свидетельства, что уничтожение больных и нежелательных заключенных продолжалось.

Как мы уже упоминали, в июле 1942 года Гиммлер создал в рамках «Аненербе» Институт практических исследований в области военной науки. Работая в тесном сотрудничестве с рейхсуниверситетом в Страсбурге, этот институт начал собирать коллекцию скелетов и черепов евреев. Эта работа осуществлялась под наблюдением специалиста-анатома, который 9 февраля 1942 года обратился к Гиммлеру с просьбой помочь ему в приобретении «черепов еврейско-большевистских комиссаров, в которых наиболее ярко персонифицированы отталкивающие, но характерные признаки недочеловека». Двадцать третьего февраля Гиммлер дал официальное согласие, а уже осенью руководивший «Аненербе» Зиверс направил Эйхману меморандум, озаглавленный «Собирание коллекции скелетов», в котором просил подготовить для института группу из ста пятнадцати человек, включая тридцать евреек. В следующем году все сто пятнадцать были умерщвлены в Ораниенбурге при помощи предоставленного Хиртом газа (впоследствии главный исполнитель этой чудовищной акции Йозеф Крамер, допрошенный следователями международного трибунала, с холодной точностью профессионала описывал, как он и его подручные казнили заключенных) и в специальных баках отправлены прямо в институт. Свидетель из числа сотрудников института так описывал доставку первой партии, в которую вошли останки тридцати убитых евреек: «Когда трупы прибыли, они были еще теплыми. Глаза были блестящими и широко открытыми, глазные яблоки вылезли из орбит и налились кровью. Следы крови присутствовали также возле носа и рта… Не было заметно никаких признаков трупного окоченения. Партии мужских трупов прибывали через регулярные промежутки времени».

Гиммлер очень гордился инициированными им исследованиями и своими отношениями с организацией «Аненербе». На Процессе врачей Гебхардт, который давал очень уклончивые показания, стараясь выгородить себя, заявил следующее:

«Гиммлер стал, как мне сейчас говорят, председателем «Аненербе» – организации по изучению наследия предков. Я знаю, что он являлся центром… им же основанного общества так называемых «друзей Гиммлера», представлявшего собой взрывоопасное сборище разных эксцентричных личностей и крупных промышленников. От них Гиммлер получал деньги на финансирование своих фантазий, которых у него было тысяча и одна и которые он во что бы то ни стало стремился осуществить. Мне кажется, что этот странный, буквально на пустом месте созданный институт, где собирались ученые друзья рейхсфюрера СС, действительно мог быть упомянутой организацией по наследию предков. Короче говоря, Гиммлер, как я уже неоднократно указывал, был просто одержим ложными, совершенно нерациональными взглядами на все, связанное с прошлым… Главная опасность заключалась в том, что все решения он принимал единолично».

Таким образом, Гиммлер, будучи слишком скрытным, чтобы, подобно Герингу, выставлять свое могущество напоказ, предпочел избрать для самоутверждения скрытый от глаз посторонних мир лагерей, где он сумел создать своего рода «жизнь среди смерти» для обширного, хотя и тайного сообщества, которое должно было поглотить и уничтожить миллионы европейцев, и в первую очередь – евреев. Так зародилась тайная империя смерти – горе и позор немецкого народа, который, впрочем, почти ничего не сделал, чтобы противостоять ей. Свирепая исполнительность Гейдриха помогла Гиммлеру отвлечь от себя и своей деятельности внимание других нацистских лидеров, которым он предоставил управлять повседневной жизнью Германии и захваченных территорий. Сам Гиммлер взял на себя управление смертью, чтобы очистить расу, которую, по его твердому убеждению, ему суждено было сделать господствующей. С течением времени он, однако, все глубже увязал в своих навязчивых представлениях о расовом превосходстве арийской расы, в вопросах практического управления движением «Лебенсборн», в противоречивых результатах изысканий своего Института по изучению наследственности и других неотложных проблемах. Главной целью рейхсфюрера СС стало противостояние удушающему влиянию евреев и славян в Восточной Европе. Что касалось стран Запада, с которыми Гитлер стремился достичь более или менее благоприятного соглашения на время восточной кампании и вторжения в Советскую Россию, то они были для Гиммлера практически недосягаемы. Лишь несколько позднее фюрер позволил Гиммлеру начать полномасштабную борьбу с движением Сопротивления и антифашистским подпольем западноевропейских стран.

Причиной разногласий Гиммлера с другими нацистскими лидерами – в особенности с Риббентропом и Герингом – были его попытки вторгнуться в сферы, которые те считали своей вотчиной. Например, гиммлеровские информационные службы, где работало достаточно много опытных, талантливых сотрудников, таких, как Шелленберг и некоторые другие, значительно превосходили аналогичные органы Геринга и Риббентропа. Накануне так и не состоявшегося вторжения в Великобританию гиммлеровская оценка авиационного производства в этой стране была значительно точнее оценки Геринга, который легкомысленно заявлял, что он-де в состоянии уничтожить британские Королевские ВВС за считанные дни. По его мнению, в Великобритании выпускалось не больше 300 самолетов в месяц, тогда как реальная цифра была почти вдвое выше. Геринг, однако, не слушал никаких возражений и продолжал стоять на своем.

Что касалось Риббентропа, то его серьезно раздражало постоянное вмешательство Гиммлера в иностранные дела. Начало охлаждению отношений между ними было положено еще в 1940 году, когда они не сошлись во мнениях по поводу политики рейха в Румынии. Впоследствии именно Гиммлер отправился в Испанию с поручением фюрера попытаться вовлечь в войну Франко. В тот же период Гиммлер побывал и в Норвегии, где требовались срочные меры по борьбе с набирающим силу движением Сопротивления. Для нормализации положения Гиммлер использовал привычную тактику террора, приказав арестовывать и удерживать в качестве заложников детей и близких родственников тех мужчин и женщин, которые пытались бороться с оккупационным режимом. В не меньшей степени возмущали Риббентропа как успехи гиммлеровской внешней разведки под руководством Шелленберга, так и попытки рейхсфюрера СС влиять на германскую политику в покоренных странах.

Ухудшение отношений между двумя министрами достигло пика зимой 1941/42 года, когда, по словам фрау фон Риббентроп, Гиммлер даже «…пытался вовлечь мужа в свои личные интриги… Мой муж считал невозможным, чтобы Гиммлер стал преемником Гитлера, так как это могло плохо отразиться на отношениях с зарубежными странами». В своих «Мемуарах» Риббентроп перечисляет тогдашние разногласия с Гиммлером, называя среди них бескомпромиссное отношение последнего к масонству и церкви, жестокое обращение с евреями и скверную репутацию в таких странах, как Франция, Дания и Венгрия. Он также жаловался, что его послы находятся под наблюдением СД и что секретные рапорты об их благонадежности направляются непосредственно фюреру. Риббентропу не нравилось, что это делается за его спиной; в особенности возмущали его случаи, когда Гитлер вынужден был принимать решения, основанные на «ложной информации». К примеру, Риббентроп неоднократно сетовал, что в Румынии Гиммлер поддержал Хорию Симу, хотя он договорился с Гитлером сделать ставку на Антонеску[7]¹⁸.

В своем стремлении нанести друг другу максимальный урон противники не брезговали никакими средствами. Так, Шелленберг, пытаясь дискредитировать секретную службу Риббентропа (по его словам, он получил от Гиммлера строгие инструкции «сделать все возможное, чтобы уничтожить эту службу»), прибег к одному из своих излюбленных трюков в духе Макиавелли. Снабдив агентов Риббентропа ложной информацией о польском правительстве в изгнании, которое в то время заседало в Лондоне, он стал ждать, пока содержащие дезинформацию рапорты не лягут на стол министра иностранных дел и не будут переданы фюреру. Уловка сработала в точности, как и рассчитывал Шелленберг, однако подобные методы вряд ли были способны изменить личные отношения Риббентропа и Гиммлера в лучшую сторону.

В январе 1941 года Гиммлер предпринял попытку распространить свою и Гейдриха власть на германские суды, попросив Гитлера передать их из министерства юстиции в ведение министерства внутренних дел Фрика, секретарь которого Вильгельм Штуккарт был членом СС и, следовательно, находился под влиянием Гиммлера. Гитлер, бдительный во всем, что касалось перераспределения властных полномочий, отказался это сделать, и суды до конца войны оставались вне ведения гестапо.

Однако контроль Гиммлера над делами уголовной и политической полиции был практически полным. Каждая гау в составе Германии имела своего высшего руководителя СС и полиции, дублировавшего полномочия нацистского гауляйтера, но подчиненного непосредственно Гиммлеру и Гейдриху. С распространением законов рейха на территорию Европы такие эсэсовские руководители появились в Осло, Афинах, Варшаве и Гааге. В России они прикреплялись к каждой армейской группировке. Эти люди были всемогущи в делах, которые можно было квалифицировать как уголовные или политические, и подчинялись только своей штаб-квартире в Берлине.

Что касалось отношений между Гиммлером и Гейдрихом, то они становились все более сложными и напряженными. Из двух лет, прошедших с момента, когда в мае 1940 года Гейдрих покинул свой кабинет, чтобы летать вместе с люфтваффе над охваченной ужасом Францией, и до его смерти в 1942 году, первые пятнадцать месяцев ушли на подготовку Групп действия, которым предстояло выполнять задание на территории СССР, а также на усовершенствование системы уничтожения в лагерях – задачу, временно отложенную Гиммлером. Оставшиеся девять месяцев Гейдрих исполнял обязанности имперского протектора в Праге, где он и был убит в мае 1942 года. В течение всего этого времени Гейдрих, несомненно, считал себя новым фаворитом Гитлера и был готов к новому этапу своей карьеры, рассчитывая подняться до уровня рейхсминистра и даже обойти Гиммлера в движении к вершинам власти. Одновременно этот самый могущественный подчиненный Гиммлера относился к нему как к союзнику, тесно сотрудничая с ним в разработке планов установления контроля над Россией.

Тринадцатого марта 1941 года Гитлер издал директиву, подписанную также Кейтелем и касавшуюся грядущей кампании на Востоке, которая серьезно встревожила верховное армейское командование. В документе говорилось: «По поручению фюрера в районах боевых действий на рейхсфюрера СС возлагаются особые задачи по созданию органов политического управления, характер которых определяется требованиями борьбы между противостоящими друг другу политическими системами. В рамках этих задач рейхсфюрер СС уполномочен действовать самостоятельно, под свою личную ответственность»¹⁹. Не удовлетворившись тем, что отныне Гиммлер отвечал за очищение России от коммунизма, а Геринг – как один из авторов четырехлетнего экономического плана – за вывоз с оккупированных территорий необходимого Германии продовольствия и сырья, Гитлер внезапно извлек из забвения партийного интеллектуала Альфреда Розенберга и назначил его министром по делам оккупированных территорий на Востоке. Последнее назначение выглядело настолько нелепым, что его можно истолковать только как формальную попытку фюрера как-то сбалансировать растущее влияние Гиммлера и Гейдриха или потенциальную алчность агентов Геринга.

На этапе интенсивных приготовлений к вторжению в Россию, осуществлявшихся одновременно с подготовкой к массовому уничтожению нежелательных народов, Гиммлеру и Гейдриху предстояло разработать для Групп действия такие планы, которые были бы приемлемы и для армии, и – хотя бы номинально – для Альфреда Розенберга. Розенберг со своей стороны постоянно пытался корректировать планы, подготовленные Гейдрихом, хотя Гиммлер презрительно игнорировал его существование. Эта ситуация неожиданно сблизила Гейдриха с Мартином Борманом, могущественным помощником Гитлера, так как Борман не одобрял Розенберга, питавшего безумные идеи сыграть роль балтийско– германского освободителя русского народа от советской тирании. Что касалось армии, которая продолжала возражать против чрезмерной самостоятельности и бесконтрольности Групп действия, то в июне Шелленбергу поручили использовать свои дипломатические способности для переговоров с представлявшим верховное командование генералом Вагнером. В итоге было подписано удовлетворившее обе стороны соглашение, согласно которому вне районов непосредственных боевых действий полиция безопасности и СД полностью освобождались от армейского контроля. Фактически же армия должна была содействовать им в осуществлении акций устрашения и массовых расправах.

Когда 22 июня 1941 года неоднократно откладывавшееся нападение на СССР наконец началось, Гейдрих попытался вновь присоединиться к люфтваффе, однако после нескольких вылетов его самолет серьезно пострадал от русской зенитки. Он, однако, сумел посадить машину неподалеку от позиций германских войск и доковылять до своих, несмотря на ранение в ногу. За этот подвиг Гейдрих получил от фюрера Железный крест первой степени, но Гиммлера известия об опасности, которой подвергался его подчиненный, по-видимому, серьезно напугали.

Пока Гейдрих летал над советской территорией, Группы действия начали свою жуткую деятельность, расстреливая, вешая и терроризируя советских чиновников и партизан, а также все еврейское и цыганское население. После войны один из гиммлеровских интеллектуалов и офицер Группы действия Отто Олендорф дал под присягой показания, в которых во всех ужасных подробностях описал действия этих диверсионных подразделений службы безопасности:

«В июне 1941 года я был назначен Гиммлером командиром одной из специальных боевых групп, которые были сформированы для сопровождения германской армии во время русской кампании… Гиммлер заявил, что важной частью нашей задачи является уничтожение евреев – мужчин, женщин и детей – и коммунистических функционеров. О нападении на Россию меня информировали примерно за четыре недели до его начала… Когда германская армия вторглась в Россию, я командовал Группой действия «Д» в южном секторе… Группа ликвидировала около 90 тысяч мужчин, женщин и детей… выполняя программу уничтожения… Подразделение… входило в город или в деревню и приказывало видным еврейским гражданам собрать вместе всех своих евреев для переселения. От них требовали сдать все ценности… а перед казнью – и верхнюю одежду. Мужчин, женщин и детей приводили к месту казни, которое обычно располагалось возле глубокого противотанкового рва. Потом их расстреливали в положении стоя или на коленях, а трупы сбрасывали в ров… Весной 1942 года мы получили газовые фургоны от шефа полиции безопасности и СД в Берлине… Нам приказали использовать их для убийства женщин и детей. Когда подразделение собирало достаточное количество жертв, присылали фургон для их ликвидации»²⁰.

Олендорф добавил, что готов подтвердить показания командира другой Группы действия, который взял на себя ответственность за уничтожение 135 тысяч евреев и коммунистов в течение «первых четырех месяцев выполнения программы».

Жестокость, которую проявили Гитлер, Геринг и Гиммлер, планируя нападение на Россию, не имеет аналогов в истории. В своей директиве от 23 мая 1941 года, первой из составивших знаменитую «Зеленую папку» и касавшейся экономической эксплуатации СССР, Геринг говорил о «голоде, который, несомненно, будет иметь место», и принимал как неизбежное, что «десятки миллионов людей в этих местах станут лишними». Гиммлер специально ездил в Норвегию, где путешествовал по северным районам и посещал полицейские подразделения – так он изучал нужды кампании в условиях русской зимы. Вернувшись в Германию, он приказал Освальду Полю добыть валюту с целью закупки в Норвегии портативных печей и меховой одежды для своих подчиненных.

В марте Гиммлер вызвал Гейдриха, Далюге, Бергера и нескольких старших офицеров в свой замок в Вевельсбурге. Присутствовали также Вольф и специалист по партизанской войне Эрих фон дер Бах-Зелевски, впоследствии вызванный в качестве свидетеля на Международный военный трибунал в Нюрнберге. По словам Бах-Зелевски, на этом тайном совещании Гиммлер заявил, что одной из целей русской кампании является «уничтожение тридцати миллионов славян»²¹. Вольф предпочитает вспоминать это заявление в иной форме: Гиммлер якобы сказал, что война с Россией должна стоить миллионы жизней.

Решение об использовании геноцида как организованной и активной политики очищения Европы для нужд арийской расы было, несомненно, принято в 1941 году. (Существует фундаментальное различие между практикой тотального геноцида и теми преднамеренными жестокостями, которые со времен оккупации Польши и последующего массового переселения народов привели к гибели десятков тысяч «нежелательных элементов».) Вольф утверждает, что Гиммлер был глубоко удручен необходимостью принятия такого решения, возлагавшего на него всю ответственность за это величайшее из преступлений, когда-либо совершенных человеком против своих ближних. О том же пишет в своих воспоминаниях и Керстен²².

Выбор в пользу геноцида был, однако, логически предопределен существованием более ранней концепции «окончательного решения», согласно которой миллионы европейских «недочеловеков» должны были быть насильственно депортированы на остров Мадагаскар, для использования которого в этих целях предполагалось заключить соответствующий договор с Францией. Сама же идея выросла из активно проводившейся в середине 30-х годов политики поощрения выезда евреев за пределы Германии. «Мадагаскарский проект», впервые вынесенный на широкое обсуждение в 1938 году, просуществовал (по крайней мере, теоретически) до конца 1940 года, на протяжении которого Эйхман разрабатывал план создания на острове автономной резервации для четырех миллионов евреев, управлять которыми должен был германский полицей-губернатор. Гиммлер и Гейдрих одобрили готовый план, однако воплотиться в жизнь ему было не суждено. Согласно голландскому изданию «Мемуаров» Керстена, вскоре после капитуляции Франции Гитлер отказался от этой идеи и велел Гиммлеру приступить к постепенному уничтожению европейского еврейства²³. Однако лишь в феврале 1942 года Гитлер направил министерству иностранных дел официальный меморандум, в котором окончательно отверг «Мадагаскарский проект».

Решение о том, чтобы сделать геноцид национальной политикой новой Германии, было принято после длительного и тайного обсуждения вопроса, несомненно проходившего под диктовку Гитлера. По свидетельству Вольфа и Керстена, в этот период Гиммлер часто бывал обеспокоен без всякой видимой причины и казался поглощенным некоей важной проблемой, которую в силу ряда причин он не мог обсудить с окружающими.

Как бы там ни было, решение было принято. Тридцать первого июля 1941 года Геринг направил Гейдриху подробную директиву, в которой тот назначался ответственным за административное планирование массового уничтожения.

«В дополнение к порученной вам 24 января 1939 года задаче, состоявшей в том, чтобы добиться решения еврейской проблемы через эмиграцию и эвакуацию, которые в достаточной степени соответствовали тогдашним условиям, вам предписывается предпринять все необходимые меры, касающиеся организационной, финансовой и материальной сторон полного решения [Gesamtlosung] еврейского вопроса в районах германского влияния в Европе… Далее вам надлежит как можно скорее представить генеральный план подготовительных и иных мероприятий, необходимых для достижения окончательного решения [Endlosung] еврейского вопроса»²⁴.

Согласно показаниям главы рейхсканцелярии Ламмерса, данным им на Нюрнбергском процессе, разницу между «полным» и «окончательным» решением еврейского вопроса Геринг разъяснил Гейдриху устно. В любом случае Гейдрих наверняка знал, о чем идет речь, так как своим первым заместителем в этих вопросах он назначил Адольфа Эйхмана. Одновременно Эйхман был обязан отчитываться и перед Гиммлером, сохранявшим непосредственный контроль над концлагерями, которым и предстояло стать центрами уничтожения. Давая показания на процессе в Израиле в 1961 году, Эйхман заявил, что даже в ноябре 1941 года еще «не знал никаких подробностей плана», хотя ему «было уже известно, что такой план существует»²⁵.

В своих показаниях на Нюрнбергском процессе в январе 1946 года помощник Гейдриха Вислицени показал, что Эйхман действительно получил конкретные распоряжения Гиммлера только весной 1942 года. На встрече в кабинете Эйхмана в «конце июля или начале августа» обсуждалось истребление евреев в Польше:

«Эйхман сказал, что может показать мне письменный приказ, если это успокоит мою совесть. С этими словами он достал из сейфа небольшую папку с документами, перевернул несколько страниц и действительно показал мне письмо Гиммлера, адресованное шефу полиции безопасности и СД. Смысл письма сводился к следующему: фюрер распорядился достичь «окончательного решения» еврейского вопроса, а осуществление необходимых мер поручалось шефу полиции безопасности и СД, а также инспектору концентрационных лагерей. При этом «окончательное решение» не должно было применяться немедленно в отношении трудоспособных еврейских мужчин и женщин, которых надлежало сначала использовать на работах в концентрационных лагерях. Письмо было подписано лично Гиммлером. Я не мог ошибиться, так как подпись рейхсфюрера СС была мне хорошо знакома»²⁶.

По свидетельству Вислицени, этот приказ, классифицированный как «совершенно секретный» и датированный апрелем 1942 года, был направлен Гиммлером Гейдриху и инспектору концентрационных лагерей. Эйхман в своих показаниях также подтвердил, что «под словами «окончательное решение» подразумевалось физическое уничтожение еврейской расы на восточных территориях» и что исполнение этого приказа было доверено ему лично.

Но и после того, как решение было принято, Гиммлер еще долго оставался подавленным. Проходя у Керстена очередной курс лечения, он после долгих расспросов признался, что фюрер планирует поголовное уничтожение евреев. Когда Керстен не смог скрыть свой ужас, Гиммлер от подавленности перешел к агрессивности и принялся с жаром доказывать, что евреев давно пора истребить, так как они всегда были и будут причиной раздоров и вражды в Европе. Как американцы уничтожили индейцев, так немцы должны стереть с лица земли евреев, говорил он, однако, несмотря на все свои доводы, Гиммлер не смог справиться с угрызениями совести и несколько дней спустя заметил, что «уничтожение целого народа – это не по-немецки».

Главным центром гиммлеровского плана уничтожения стал расположенный под Краковом Освенцим. Когда-то на этом болотистом месте, где даже зимой от земли поднимался сырой туман, уже располагался австрийский военный лагерь. Гиммлер переделал это военное поселение в концлагерь для поляков, который был официально открыт 14 июня 1940 года. Первым комендантом Освенцима был лейтенант Рудольф Хёсс, а его адъютантом стал не кто иной, как Йозеф Крамер, позднее руководивший лагерем в Бельзене.

Хёссу, ставшему одним из доверенных агентов Гиммлера, суждено было пережить падение Германии. В мае 1945 года он был взят в плен, однако сумел скрыть свое подлинное имя и был освобожден. Когда его схватили во второй раз, Хёсс назвал себя и 16 марта 1946 года написал письменное признание, в котором заявил: «Действуя по прямому указанию Гиммлера, полученному в мае 1941 года, я, будучи комендантом Аушвица, организовал в период с июня – июля 1941-го по конец 1943 года удушение газом 2 миллионов человек».

В Нюрнберге Хёсс был абсолютно откровенен и давал свои леденящие кровь показания со спокойной уверенностью хорошего управляющего. Позднее его передали польским властям, где Хёсс, коротая время в ожидании суда, писал свою биографию – возможно, самый невероятный документ, исходящий от нацистского преступника. Правда, многие бывшие нацисты обращались к воспоминаниям, но если Шелленберг, к примеру, со смаком описывает свои шпионские операции, превращая историю в подобие триллера, то Хёсс, получивший строгое католическое воспитание, предельно скромен, меланхоличен и даже склонен к морализаторству.

В своем автобиографическом опусе Хёсс, явно считавший послушание высшей добродетелью, изображает себя простым человеком, любящим тяжелую работу и военную службу, но вынужденным подчиняться разного рода преступным подонкам²⁷. В Дахау ему не нравились применяемые Эйке методы, но, утверждая, что его «симпатии часто были на стороне заключенных», Хёсс признает, что «слишком полюбил форму СС», чтобы оставить службу. «Я считал, что лучше выглядеть суровым, чем слабым», – пишет он. Когда его перевели в Заксенхаузен, ему пришлось казнить офицера СС, из сострадания позволившего заключенному бежать. «Я был так взволнован, – вспоминает Хёсс, – что едва мог удержать пистолет». Но скоро казни стали его рутинной обязанностью, и Хёсс привык прятать голову в песок повиновения. Образцовое поведение и исполнительность привели к тому, что вскоре он был назначен комендантом Освенцима. «Там, – пишет Хёсс, – я жил только для моей работы… Я был поглощен, можно даже сказать, одержим ею… Трудности только усиливали мое рвение».

Но идеализм Хёсса вскоре сошел на нет, разбившись о «ненадежность» окружающих, с которой ему приходилось ежедневно иметь дело. Разочаровавшись в подчиненных, чьей недоброжелательности и коррумпированности он не смог противостоять, Хёсс начал тайком пить. Жена пыталась как-то помочь ему, устраивая в их доме при лагере вечеринки и приемы, но и это не помогло, так как для Хёсса «все человеческие эмоции уже отошли на задний план».

В ноябре 1940 года Хёсс доложил Гиммлеру о своих планах относительно Освенцима, но рейхсфюрер СС не обратил никакого внимания на опасения и тревоги коменданта и проявил какой-то интерес, только когда речь зашла о превращении Освенцима в некое подобие опытной сельскохозяйственной станции со своими лабораториями, теплицами и питомниками. В результате Хёссу была предоставлена возможность «импровизировать» сколько душе угодно во всем, что касалось заключенных и улучшения их снабжения, однако в лагерь Гиммлер наведался только в марте следующего года. В поездке его сопровождало несколько «высокопоставленных чиновников из «И.Г. Фарбен индустрие». Хёсс вспоминает, что инспектор концлагерей Глюкс прибыл в Освенцим заранее и «не уставал предупреждать меня о том, чтобы я не вздумал сообщать рейхсфюреру СС что-либо неприятное». Когда же, не вняв совету, Хёсс попытался привлечь внимание Гиммлера к проблеме перенаселенности лагеря, а также к отсутствию канализации и нормального водоснабжения, Гиммлер ответил только, что лагерь должен быть расширен для приема 100 тысяч заключенных, необходимых «И.Г. Фарбен индустрие» в качестве рабочей силы. В конце концов Хёсс добился только одного: разрешения «импровизировать» дальше.

Таков был человек, которому в июне 1941 года Гиммлер оказал особое доверие, приказав «подготовить в Аушвице оборудование, с помощью которого можно проводить массовое уничтожение узников…». Так по воле рейхсфюрера СС Аушвиц стал крупнейшим центром истребления людей из всех когда-либо существовавших.

В том же разговоре, о котором Хёсс подробно вспоминает в своей автобиографии, Гиммлер объяснил, что выбрал Освенцим «как из-за его крайне удобного расположения относительно дорог, так и потому, что район лагеря можно легко изолировать, а сам лагерь – замаскировать». Рейхсфюрер СС также добавил, что в ближайшее время в Освенцим должен прибыть Эйхман, который и передаст Хёссу секретные инструкции, касающиеся установки необходимого оборудования.

Хёсс оставил пространный и весьма откровенный отчет об их с Эйхманом «импровизациях», приведших к сооружению следующей зимой первых газовых камер, которые испытывались на русских военнопленных. К весне 1942 года организованные убийства должны были стать в Освенциме привычной операцией. «Убийства… в то время не внушали мне особой тревоги, – писал Хёсс. – Должен даже признать, что умерщвление с помощью газа действовало на меня успокоительно». Действительно, Хёссу никогда не нравилось кровопролитие, а Гиммлер уже предупредил его, что поезда с депортированными евреями вот-вот отправятся в путь.

Предполагают, что Гиммлер намеренно выбрал в качестве основного центра геноцида лагерь в Польше, дабы не осквернять германскую землю уничтожением такого количества нечистой плоти²⁸. В Польше находились и такие вспомогательные центры массового уничтожения, как Треблинка, однако именно Освенцим должен был обеспечивать рабочей силой расположенные в этом районе заводы «И.Г. Фарбен» по производству синтетического угля и каучука, в спешном порядке возводившиеся одновременно с приготовлениями к массовым убийствам. Хёсс, однако, был куда больше озабочен своим вкладом в готовящуюся вакханалию смерти, чем отправкой рабов на расположенные за пределами лагеря предприятия, поэтому вместо того, чтобы налаживать взаимодействие с химическими заводами, он нанес визит своему «коллеге» коменданту Треблинки. «В первую очередь он стремился ликвидировать евреев из Варшавского гетто, используя в основном угарный газ. Не думаю, чтобы его методы были достаточно эффективны», – писал Хёсс после войны.

Множество документов – показания бесчисленных свидетелей, бесконечные протоколы допросов и материалы самых тщательных осмотров, проведенных как до, так и во время процессов о военных преступлениях, – позволяют в подробностях восстановить картину массового истребления людей в концентрационных лагерях в годы войны. Именно эти жуткие документы, которые, кроме историков, мало кто читает, позволяют констатировать, что кровавой бойне на самом деле сопутствовала поистине чудовищная неразбериха. Администраторы вроде Эйхмана и Хёсса так и не смогли обуздать взяточников и садистов, на которых им приходилось полагаться в проведении всех работ в лагерях, в отборе и уничтожении жертв, а также в массовой кремации трупов. Старшие офицеры СС, как правило проживавшие в казармах или квартирах для семейных вблизи лагеря, либо вовсе не принимали участия в казнях, либо держались как можно дальше от ада, который они создали и который были обязаны поддерживать. Контроль над пленными все больше переходил в руки капо – закоренелых преступников или пленных-изменников; к концу войны они вели себя даже более жестоко, чем эсэсовцы, чья верность идеям великого рейха с усилением хаоса и близостью поражения нацистов значительно ослабела. Лишь Гиммлер, вознесенный высоко на вершины власти и взиравший сверху вниз на эту бездну страданий, даже в условиях роста трудностей и напряженности продолжал исполнять то, что считал своим долгом.

С сентября 1941 года Эйхман взял на себя всю ответственность за соблюдение планов уничтожения узников. Он готовил для Гейдриха планы и наброски приказов, контролировал транспортировку еврейского населения и организовывал совещания, на которых уточнялись детали массовых казней. Но уже 27 сентября Гейдрих был произведен в обергруппенфюреры СС и назначен имперским протектором Чехословакии вместо слабого и больного фон Нейрата, одним махом приобретя ранг и привилегии министра. Это был высший и последний взлет в карьере Гейдриха. Работая в подчинении у Гиммлера, он был серьезно ограничен в своих возможностях, в Праге же ничто не могло помешать ему купаться в роскоши.

Не вызывает сомнения, что Борман, главный союзник Гейдриха среди ближайшего окружения Гитлера, способствовал этому возвышению куда больше, чем Гиммлер, который, по словам Шелленберга, «не проявлял по этому поводу особенного энтузиазма», но в конце концов решил не чинить препятствий, дабы не раздражать Бормана. С тех пор как в прошлом мае Гесс внезапно вылетел в Шотландию, это было первое столь явное указание на рост влияния Бормана при гитлеровском дворе. Гиммлер, впрочем, по-прежнему пользовался благосклонностью фюрера, в то время как Геринг, не способный ни совладать с собственными слабостями, ни поддержать пошатнувшееся реноме люфтваффе, быстро его терял. Можно даже сказать, что во многих отношениях Гиммлер уже стал самым могущественным после Гитлера человеком в Германии, однако он никогда не выставлял свою власть напоказ. Власть всегда оставалась для него тайной силой.

Отношение Гиммлера к внезапному взлету Гейдриха было двойственным. Его не могло не радовать, что он снабдил фюрера столь выдающимся слугой, да и теплые чувства, которые он питал к Гейдриху, как к образцовому носителю нордического характера, были в значительной мере удовлетворены его успехом. В то же время Гиммлер сожалел о потере ценного помощника и советника, на которого привык полагаться и который теперь вышел из его подчинения. Гейдрих, однако, не собирался отказываться от своих прежних постов; сохранив за собой место главы управления имперской безопасности, он постоянно курсировал между Берлином и Прагой. Данные о количестве телефонных разговоров между канцеляриями Гиммлера в Берлине и Гейдриха в Праге являются еще одним свидетельством того, что рейхсфюрер СС в значительной мере зависел от своего энергичного и решительного офицера. Несомненно, Гиммлер испытывал некоторый страх перед столь быстрым продвижением человека, который, как он, безусловно, понимал, во многих отношениях его превосходил. Тем не менее, а быть может, именно благодаря этому они поддерживали постоянные контакты. Отъезду Гейдриха в Прагу предшествовал к тому же ряд совместных совещаний и консультаций, посвященных в основном ситуации на восточном фронте.

Назначение Гейдриха имперским протектором Чехословакии стало для Шелленберга сигналом к смене ориентиров. Шелленберг одновременно и восхищался Гейдрихом, и ненавидел его, не без оснований считая, что Гейдрих его не жалует. Используя свои многочисленные таланты и блестящую подготовку, Шелленберг за семь лет прошел путь от молодого стажера СС до поста руководителя службы внешней разведки СД (Amt VI), который он получил в день нападения Германии на СССР. Прирожденный интриган, Шелленберг отлично понимал, что теперь будет разумнее всего «повернуться лицом» к Гиммлеру, чтобы попытаться занять при нем положение, которое прежде занимал Гейдрих. Как впоследствии говорил сам Шелленберг, «многие мои противники утверждали, будто я являюсь «двойником» Гейдриха… Однако со временем эта злобная клевета сменилась аналогичным вымыслом, в котором место Гейдриха занял Гиммлер». Он также утверждает, что именно ему поручили составить текст обращения Гитлера к немецкому народу о начале войны с Россией, над которым он трудился всю ночь, покуда Гиммлер и Гейдрих осаждали его телефонными звонками. «Гиммлер действовал мне на нервы, – пишет Шелленберг. – Как только Гитлер задавал ему вопрос или что-то ему говорил, он мчался к телефону и бомбардировал меня вопросами и советами». Как бы там ни было, Шелленберг довольно быстро стал ощущать, что рейхсфюрер в нем остро нуждается. И действительно, повышение не заставило себя ждать.

Назначенный исполняющим обязанности начальника внешней разведслужбы СД, Шелленберг два месяца готовил меморандум о политической секретной службе за рубежом, который, очевидно, произвел на рейхсфюрера СС настолько сильное впечатление, что он довел его до руководства СС и партии в виде приказа, выступив, по словам Шелленберга, «проводником моих идей». В течение последующих четырех лет Шелленберг оставался очень близок к Гиммлеру и, пользуясь положением его специального советника, постоянно пытался подтолкнуть рейхсфюрера СС к действиям, которые бы максимально соответствовали его собственным хитроумным замыслам.

Не забывал Шелленберг наслаждаться и теми возможностями, которые давала ему новая должность. Он как будто играл в секретного агента из какого– нибудь дешевого американского боевика. С детским восторгом он описывает свои служебные апартаменты: ковры, столик на колесиках и телефоны на нем, с помощью которых Шелленберг мог напрямую связаться с канцелярией Гитлера. В стенах, в лампах и под столом размещались встроенные микрофоны; вход контролировался сигнализацией на фотоэлементах, а в большой письменный стол красного дерева были вмонтированы автоматические ружья, простреливавшие все пространство кабинета. Охрана, вызываемая одним нажатием кнопки, в любой момент была готова окружить здание и блокировать выходы, а служебный автомобиль был оснащен коротковолновым передатчиком, по которому Шелленберг мог связаться с секретариатом и продиктовать секретарше необходимый документ или записку. Сам Шелленберг также был экипирован надлежащим образом; отправляясь за рубеж с очередной миссией, он вставлял искусственный зуб, содержащий достаточно яда, чтобы убить его за полминуты.

В июле и августе 1941 года Гиммлер много времени проводил на русском фронте. Свою штаб-квартиру он оборудовал в здании бывшей советской военной академии в Житомире, в сотне миль к северу от гитлеровской штаб-квартиры «Вервольф» в Виннице. В Житомире Гиммлер поддерживал контакт с Группами действия, полицией и, в меньшей степени, с Ваффен-СС, чьи четыре дивизии – «Адольф Гитлер» (бывшая «Лейбштандарте»), «Рейх», «Мертвая голова» и «Викинг» – блестяще зарекомендовали себя на первом этапе кампании. И все же Гиммлера в гораздо большей степени интересовали операции Групп действия по уничтожению евреев, цыган и политических комиссаров за линией фронта.

Тем временем Гейдрих продолжал курсировать между Берлином и Прагой, где после краткой кампании террора, проведенной им в первые же дни с целью подавления движения Сопротивления, он дал понять марионеточному правительству президента Гахи, что ожидает от него всемерного сотрудничества и полной лояльности в отношении Германии²⁹. Деятельность Гейдриха в Чехословакии находилась полностью в русле политики нацистов в Восточной Европе и включала в качестве основных элементов уничтожение расово неполноценных этнических групп, а также германизацию остального населения и территории Чехословакии. Основные принципы этой политики были определены в 1940 году, за год до назначения Гейдриха, и одобрены Гитлером после консультаций с судетским немцем Карлом Германом Франком, ставшим впоследствии эсэсовским комендантом Праги.

Второго октября на секретном совещании нацистских руководителей в Праге Гейдрих изложил детали своего плана. Богемия, заявил он, всегда была территорией Германии и должна быть вновь заселена немцами; при этом расово полноценные чехи должны быть германизированы, а все прочие – уничтожены или стерилизованы. Гейдрих коснулся также долговременных планов в отношении всей Европы, согласно которым арийцы германского происхождения должны быть объединены под контролем Германии.

«Ясно, что мы должны обращаться с этими людьми совсем иначе, чем с другими расами – славянами и прочими. Арийскими народами следует управлять твердо, но справедливо; если мы хотим, чтобы они навсегда остались в рейхе и смешались с нами, ими следует руководить так же гуманно, как мы руководим своим собственным народом».

Впрочем, здесь Гейдрих не сказал ничего нового; он лишь повторял мысли Гиммлера. Продвигаясь на Восток, заявил он, немцы должны превращать низшие расы, которые они не уничтожили, в армии рабов-илотов, которые выстроились бы от побережья Атлантики до Уральских гор, защищая великий рейх от орд азиатов. Восток и его обращенное в рабство население должны кормить арийский Запад.

В отношении чехов, добавил Гейдрих, после того как мы продемонстрировали им сильную руку СС, было бы разумно соблюдать определенный такт. «Лично я, – говорил он, – буду поддерживать нормальные отношения с некоторыми чехами, не переступая при этом известных пределов». В заключение Гейдрих осторожно коснулся проблемы «окончательного решения» (Endlosung), предупредив слушателей, чтобы они пока не распространялись об этом, так как ему потребуется полная расовая панорама чешского народа, собранная под видом переписи населения:

«Для лиц расово полноценных и благонамеренных все будет предельно просто – они будут германизированы. От остальных – представителей низших рас и враждебно настроенных элементов – предстоит избавиться. Для них полно места на Востоке… В течение короткого времени, которое я, возможно, проведу здесь, я постараюсь положить хотя бы несколько камней в фундамент нашего национального дела».

Как мы видим, меньше чем через неделю после назначения, Гейдрих уже говорил и действовал как признанный нацистский лидер. Хотя выдвигаемые им идеи были хорошо известны по гиммлеровским речам, выступал он теперь от своего лица. В уведомлении о своем прибытии в Прагу, посланном 27 сентября в ставку Гитлера в России, Гейдрих сообщал, что «все политические рапорты и донесения будут передаваться [им] через рейхсляйтера Бормана»; о связи с фюрером через Гиммлера не было сказано ни слова. Больше того, Шелленберг, которого Гейдрих пригласил отметить новое назначение бутылкой шампанского, упоминает о том, что его бывший шеф, расхваставшись, передал ему содержание своего разговора с Борманом, причем последний якобы сказал, что фюрер приготовил для Гейдриха еще более высокий пост, если он достигнет успеха в Чехословакии. Из этого следует, что Гейдрих – как он и говорил на секретном совещании в Праге – был уверен, что пробудет в Чехословакии недолго. Кроме того, он все еще возглавлял РСХА и не собирался терять свои позиции в Берлине. На аэродроме постоянно дежурил самолет, который доставлял Гейдриха в Германию и обратно. Тем не менее жену и детей Гейдрих перевез в Прагу и поселил в роскошном поместье, предоставленном протектору в Паненске-Брешене в двенадцати милях от столицы. В качестве взятки за хорошее поведение он увеличил рацион чешских рабочих, а по окончании первой чистки даже примеривал маску искреннего друга чешского народа, одновременно стараясь повысить отдачу промышленного производства на благо Германии. Несмотря на плотное рабочее расписание, регулярные поездки в Берлин и нередкие визиты к Гитлеру на Украину, Гейдрих прилагал некоторые усилия, чтобы выглядеть покровителем искусств в Праге, где он субсидировал гастроли Немецкой оперы.

Именно Гейдрих, а не Гиммлер, председательствовал на совещании в Ванзее, созванном Эйхманом 20 января 1942 года, на котором с циничной велеречивостью обсуждались различные фазы «окончательного решения». Одиннадцати миллионам евреев (включая лиц с примесью еврейской крови), – а по оценкам Гейдриха, именно столько их проживало в Европе как на территориях, находящихся под нацистским правлением, так и за их пределами, – была уготована смерть от непосильного труда, депортации на Восток, стерилизации и прямого уничтожения. Единственными евреями, которым по настоянию геринговского министерства не грозило немедленное истребление, были лица, занятые на военных работах.

Присутствовавшие на совещании лидеры СС и правительственные чиновники заявили о готовности содействовать заявленной программе, а министр юстиции Тирак официально одобрил внесенные предложения и передал СС все полномочия по решению еврейского вопроса. По ходу дела участникам подавали коньяк, поэтому конференция проходила в обстановке непринужденности и веселья.

В 1961 году на процессе в Иерусалиме Эйхман показал, что эта конференция была нужна Гейдриху, во– первых, для того, чтобы потешить свое тщеславие, а во-вторых, чтобы добиться более широких полномочий, позволявших ему решать судьбу еврейского населения Европы практически единолично. После Ванзейской конференции Гейдрих отбыл в Прагу, где 4 февраля провел еще одно секретное совещание, на котором представил свой долгосрочный план по Чехословакии, включавший массовую депортацию миллионов непригодных для германизации людей. Вскоре под предлогом всеобщей проверки на туберкулез, на деле проводившейся специалистами по расовым вопросам, были сделаны первые шаги к составлению подробного отчета о национальной ситуации в Чехословакии.

Эйхман тоже не мешкал. Шестого марта он провел совещание по проблеме транспорта, имевшей самое непосредственное отношение к эвакуации евреев на Восток, а заодно подверг обсуждению вопрос о стерилизации евреев, живущих в смешанном браке, и их отпрысков.

Тем временем Гейдрих, чувствуя, что может остаться в Праге надолго, передал дела РСХА Эйхману и его сотрудникам. Весной, когда Шелленберг побывал у него, Гейдрих выглядел обеспокоенным сильнее обычного. Гитлер, сказал он, «все больше и больше полагается на Гиммлера, который… может использовать свое влияние на фюрера в личных интересах». Очевидно, Гейдрих уже заметил, что Гиммлер больше не прислушивается к его советам, а Борман завидует и относится к нему враждебно. «Несомненно, – делает вывод Шелленберг, – отношения [Гейдриха] с Гиммлером были омрачены ревностью последнего». Гиммлера и Бормана не могли, разумеется, не беспокоить частые совещания фюрера с Гейдрихом один на один; Гейдрих же со своей стороны чувствовал, что Борман, некогда бывший его сторонником, начинает интриговать против него.

Такова была ситуация, когда 27 мая в начале третьего ночи Гейдрих, весьма беспечно относившийся к личной безопасности, выехал из своего поместья в аэропорт. На повороте улицы его поджидали два агента «Свободной Чехословакии», сброшенные с парашютом с британского самолета еще в декабре и с тех пор ожидавшие приказа об устранении Гейдриха. Один из них был вооружен автоматом, а другой – гранатой. В критический момент автомат заклинило, и второй агент бросил гранату в машину. Гейдрих, который, казалось, был невредим, выскочил из машины и, стреляя из пистолета, погнался за нападавшими, которые спрятались между двумя трамваями. Внезапно Гейдрих упал: осколок гранаты повредил ему основание позвоночника. Прибывшая чешская полиция доставила испытывавшего страшные боли Гейдриха в госпиталь. Покушавшимся на него диверсантам удалось скрыться, но три недели спустя оба погибли при сопротивлении аресту.

Гитлер и Гиммлер были в своих штаб-квартирах в Восточной Пруссии, когда Франк сообщил им о серьезном ранении Гейдриха. По словам Вольфа, находившегося в этот момент рядом с Гиммлером, рейхсфюрер разразился слезами, а затем поспешил выехать вместе с Вольфом к Гитлеру в Растенбург. Фюрер и Гиммлер сразу решили отправить в Прагу своих личных врачей, но никто из них не смог спасти Гейдриха от гангрены, явившейся следствием раны. Окруженный докторами, он через три недели скончался. На Процессе врачей Гебхардт описывал обстановку так:

«Я прилетел слишком поздно. Два ведущих пражских хирурга уже провели соответствующую операцию, и все, что я мог сделать, – это наблюдать за последующим лечением. Нервозная обстановка, которую еще больше подогревали ежедневные звонки Гитлера и Гиммлера, требовавших отчета о состоянии раненого, привела к тому, что ко мне поступали самые разные предложения касательно способов лечения… Мне практически приказали допустить к раненому… личного врача фюрера Морелля, который хотел испробовать на нем собственные целительные средства… Пражские хирурги превосходно справились с операцией и применяли сульфамид. Я считал, что для пациента опаснее всего нервное перенапряжение и присутствие слишком многих докторов, поэтому, несмотря на прямые требования сверху, я категорически отказался вызывать других врачей, не сделав исключения даже для Морелля… Гейдрих умер через четырнадцать дней. После мне пришлось позаботиться о том, чтобы привести в порядок его личные дела».

Тем временем Франк по приказу Гиммлера обрушил на чехов жесточайшие репрессии. До утра 27 мая в Праге было запрещено всякое движение. За любые сведения, которые приведут к аресту покушавшихся, было обещано вознаграждение в один миллион крон. По установленной нацистами традиции сразу же были взяты заложники, причем оккупационные власти поспешили воспользоваться поводом, чтобы избавиться от враждебных и неблагонадежных элементов. В результате сотни пражан были убиты и тысячи арестованы. Телетайп Гиммлера Франку гласил: «Так как интеллектуалы – наши главные враги, к вечеру расстреляйте сотню из них».

Шестого июня в Праге состоялась первая из целого ряда траурных церемоний, на которой присутствовал и Гиммлер, проявлявший трогательную заботу о сопровождавших его двух несовершеннолетних сыновьях Гейдриха. Беременная фрау Гейдрих оставалась в Паненске-Брешене. После церемонии тело в сопровождении охраны отправили на поезде в Берлин, чтобы выставить в штаб-квартире СД. Восьмого июня в три часа дня Гитлер открыл траурную церемонию в рейхсканцелярии, куда тело перенесли для последнего прощания. Он возложил венок из орхидей к гробу человека, который, по его словам, «был величайшим защитником нашего великого немецкого идеала… человеком с железным сердцем». После этого фюрер погладил по головам сыновей Гейдриха, которых Гиммлер держал за руки. Берлинский филармонический оркестр исполнил траурный марш Вагнера, а Гиммлер произнес длинную речь о карьере своего бывшего подчиненного. Затем тело отвезли на Кладбище инвалидов для предания земле.

На следующую ночь по приказу Гитлера отмщение обрушилось на жителей чешской деревни Лидице и их детей. Шеф пражского отделения полиции безопасности изложил подробности расправы в отчете, отправленном 12 июня в Бюро по переселению в Лодзи:

«По высочайшему приказу в наказание за убийство группенфюрера Гейдриха деревню Лидице в протекторате сровняли с землей. Все мужское население было расстреляно, а женское отправлено в концентрационный лагерь для пожизненного заключения. Дети были обследованы на предмет годности для германизации. Непригодные будут отправлены в Литцманштадт для распределения в польские лагеря. Этих девяносто детей доставят в вагоне, прикрепленном к поезду, прибывающему в воскресенье 13 июня 1942 года в 21.30. Просьба проследить за тем, чтобы вагон встретили на вокзале и немедленно распределили детей в соответствующие лагеря. Возрастные группы следующие: один-два года – пять человек; два – четыре года – шесть; четыре – шесть лет – пятнадцать; шесть – восемь лет – шестнадцать; восемь – десять лет – двенадцать; десять – шестнадцать лет – тридцать шесть.

Дети не имеют ничего, кроме того, что на них надето.

Специальный уход или внимание не требуется».

Сразу после смерти Гейдриха Гиммлер по соглашению с Гитлером принял на себя временное руководство РСХА. Об этом он объявил старшим офицерам прямо на церемонии прощания с телом. По свидетельству Шелленберга, Гиммлер воспользовался случаем, чтобы сурово раскритиковать каждого из них, за исключением самого Шелленберга, о котором он отозвался как о «Вениамине[8] нашего руководящего корпуса», добавив, что надеется на более тесное сотрудничество в будущем. Шелленберг признается, что покраснел, услышав такую похвалу, в то время как другие, старше его по возрасту, были пристыжены. Принимая командование СД, Гиммлер также сделал все необходимое, чтобы никто, кроме него, не получил доступа к секретному сейфу, в котором хранилось много компрометирующих документов о нацистском руководстве.

Все вышесказанное относится, однако, к внешней стороне отношений Гиммлера и Гейдриха. О том, как он относился к своему подчиненному на самом деле, мы можем лишь косвенно судить по уже цитированному нами разговору с Керстеном. Вполне вероятно, что, избавившись от столь опасного соперника, Гиммлер лишь с облегчением вздохнул. Того же мнения, похоже, придерживался и Шелленберг, которого Гиммлер неожиданно вызвал к себе два месяца спустя. Когда Шелленберг вошел в кабинет, Гиммлер встал и, держа в руках посмертную маску покойного, произнес очень серьезным тоном: «Да, как сказал фюрер на похоронах, он действительно был человеком с железным сердцем. Именно поэтому судьба забрала его, когда он был на вершине могущества». В этом месте, вспоминает Шелленберг, Гиммлер кивнул, как бы лишний раз подтверждая собственные слова, но его маленькие холодные глазки поблескивали за стеклами пенсне, словно глаза гадюки.