"Человеческая гавань" - читать интересную книгу автора (Линдквист Йон Айвиде)

ЛЮБОВЬ В ШХЕРАХ

На Думаре есть две особенные бутылки. Одна стоит в старом сарае Натана Линдгрена и будет стоять там до тех пор, пока его родственники не разберут в этом сарае всякое барахло и не найдут ее. Вторая является собственностью Эверта Карлсона.

Эверту почти девяносто, и он хранит эту бутылку вот уже тридцать лет. Никто не знает, каков этот дешевый напиток в бутылке на вкус, и никто этого не узнает, пока Эверт жив. Он не собирается открывать ее. Бутылка и то, что в ней, — это уже история.

Вот почему Эверт сохранил ее: если появляется какой — то чужак, который не знает этого рассказа, Эверт достает бутылку и говорит: «Ты слыхал про контрабандный спирт Анны — Греты? Нет? Ну как же? Тогда слушай…»

И он рассказывает историю, поглаживая пальцами стеклянную бутылку. Это ведь самая интересная история, которую он только знает.

Люди смотрят на прозрачную жидкость в бутылке и диву даются, что эта самая бутылка попала сюда таким причудливым образом. Но ведь именно она прославила Анну — Грету по всему архипелагу. Это, как говорит Эверт, особый, совершенно оригинальный спирт.

Затем он снова прячет бутылку в буфет, и там она стоит и ждет следующего слушателя.

Все было совсем не так, как Анна — Грета себе представляла. Эрик, казалось, истратил всю свою энергию на постройку дома и свадьбу. Когда те дела были закончены, у него не осталось никаких сил на новые свершения и никакого желания чем — то заниматься.

Летом все было еще ничего, но уже по осени Анна — Грета стала спрашивать себя, будет ли Эрик как — то себя проявлять. Любил ли он ее на самом деле? Может, вся его влюбленность и женитьба были всего — навсего очередным проектом? Построить дом, привести сюда жену. Результат налицо, все готово. Теперь можно и отдохнуть.

Гитлер напал на Польшу в августе, и в шхерах закипела возня. Прибрежная линия начала укрепляться, транспортные суда между Нотеном и острова вокруг Большего Креста были последним передовым постом в море около Аландских островов. Должны были быть построены две батареи береговой артиллерии, и несколько молодых мужчин на Думаре прокладывали кабель, укрепляли стены шахт и растягивали маскировку. Русские воевали против Финляндии, так что положение было угрожающим.

Эрик использовал свои сбережения на постройку дома, и молодожены выживали за счет швейной работы, которую брала Анна — Грета, и временной работы Эрика на лесопилке, а также благодаря помощи родителей. Эрик скрежетал зубами, что приходится брать деньги у отца, а что касалось отца Анны — Греты — так тут свое мнение Эрик высказал прямо однажды вечером, после того как Анна — Грета вернулась домой с несколькими десятками крон.

— Это деньги от преступной деятельности.

Анна — Грета в долгу не осталась:

— Уж лучше преступная деятельность, чем вообще никакой!

Между ними пробежал холодок, и когда одноклассник Эрика, Бьерн, присоединился к группе, которая строила укрепления на отдаленных островах, Эрик отправился с ним. Анна — Грета первые две недели октября прожила безо всяких новостей.

Она спускалась к причалу, когда приходил паром, но никто ничего не знал о тех, кто работал на другом конце архипелага. Вместо этого она слышала долгие разглагольствования по поводу плохой еды, дурацкой формы и скуки в казарме на островах.

Через две недели Эрик вернулся домой, переоделся, оставил немного денег и снова ушел. Анна — Грета даже не сказала, что она беременна, — как — то не пришлось к случаю. Срок был от двенадцати до четырнадцати недель, как сказала акушерка.

Анна — Грета стояла, сложив руки на животе, и смотрела, как Эрик садится в лодку Бьерна. Она помахала ему, он помахал ей. Тогда она видела его в последний раз.

Десять дней спустя пришло письмо. Эрик погиб, выполняя свой долг перед Отечеством. На следующий день привезли тело, и Анне — Грете настоятельно рекомендовали не смотреть на него. При строительстве укреплений из стены выпал огромный валун и упал на голову Эрика, когда тот штукатурил стену внутри артиллерийской шахты.

— Он не в лучшем виде, так сказать, — пояснил лейтенант, который сопровождал тело.

Потом были похороны в Нотене, много теплых слов, обещания помощи и поддержки, но никакой вдовьей пенсии не последовало, так как Эрик не считался военнослужащим.

Анне — Грете было девятнадцать лет, она была беременна на четвертом месяце — и уже вдова. Она жила в дырявом доме со сквозняками, в месте, которое было ей чуждо, не имела никаких специальных навыков или профессиональных знаний. Никто не мог представить себе, какой поначалу трудной и черной была ее жизнь.

Торгни и Майя любили ее, как будто она была их родной дочерью, и они помогали ей по мере своих возможностей. Ее отец тоже делал все, что мог. Но Анна — Грета не хотела жить подаянием. Она хотела быть самостоятельной и сама обеспечивать себя и своего ребенка.

Зима выдалась необычно холодной. Военные ездили на гусеничных машинах по льду до тех пор, пока холода не стали настолько серьезными, что замерзали двигатели. Тогда стали использовать лошадей. Призывники, которые были в отпуске, шли домой по льду пешком.

Однажды в субботу утром, когда Анна — Грета сидела около кухонного окна и смотрела на поток замерзших молодых мужчин, ей пришла в голову мысль. Существовал спрос, а она могла обеспечить предложение.

У Майи в сарае было несколько мешков шерсти. Они были никому не нужны, и она с радостью разрешила Анне — Грете забрать их. Анна — Грета отнесла их на кухню в Смекет и начала работу. За одну неделю она связала восемь пар трикотажных рукавиц из шерсти, таких теплых, какие только могли быть.

В субботу утром она стояла в Нотене на автобусной остановке и ждала призывников. Термометр показал больше двадцати градусов мороза. Она ходила туда — сюда, пока наконец не дождалась тихой толпы, которая приближалась со стороны бухты.

Лица у мужчин были красными, тела закутаны. Она стала спрашивать их, не мерзнут ли у них руки. Только один из них отпустил какой — то непристойный комментарий, остальные просто молча кивали.

И Анна — Грета показала им свой товар.

Конечно же, теплые рукавицы выглядели куда лучше, чем военные перчатки, но три кроны за пару? Люди ведь отправлялись в город, деньги были нужны на другое. В городе есть чем себя занять. Скоро они будут сидеть в теплом автобусе, и память о холоде сотрется. Развлечения прежде всего в любом случае.

Наконец к ней приблизился лейтенант, который привез тело Эрика несколько месяцев назад. Он вытащил из кармана бумажник и положил три монеты по кроне в ладонь Анны — Греты. Затем он натянул на себя рукавицы.

— Невероятно, — сказал лейтенант некоторое время спустя, — они согревают как бы изнутри. — Он повернулся к своим товарищам. — Сейчас у вас отпуск, и я не могу вам приказывать. Но сделайте то, что я говорю. Купите рукавицы. Вы потом будете мне благодарны.

Было ли это потому, что парни привыкли повиноваться, или потому, что лейтенант сумел убедить их, не имело значения. Анна — Грета продала все свои рукавицы. Мужчины выглядели ужасно довольными.

Лейтенант медлил. Он снял перчатку с правой руки и протянул свою руку, как будто они встретились первый раз. Анна — Грета пожала ее.

— Меня зовут Фольке.

— Анна — Грета.

Фольке посмотрел на пустую корзину и почесал нос:

— А носков у тебя нет? Или свитеров?

— А их тоже надо?

— Еще как! У нас есть свитера, но они не подходят для таких зим. Слишком тонкие и холодные. Что — нибудь потеплее пришлось бы как нельзя кстати.

— Спасибо за совет. Я подумаю!

Фольке натянул рукавицу и отдал честь. Когда он сделал несколько шагов к остановке, то повернулся и сказал:

— У меня через три недели снова будет отпуск. Если будет свитер, то я с радостью куплю!

Когда Анна — Грета пришла домой, она вывалила монеты на стол и пересчитала их. Отлично, она заработала своей выдумкой и работой двадцать четыре кроны. Когда она хотела поделиться своей выручкой с Майей, свекровь наотрез отказалась. Наоборот, она сказала, что тоже будет помогать вязать, если спрос будет большим.

И так оно и было. Уже в субботу слухи о рукавицах Анны — Греты разошлись среди военных. Майя занялась рукавицами, Анна — Грета перешла на носки. И разумеется, она связала один свитер.

Фольке приезжал еще и еще. Когда он получил свитер, то захотел носки. Полосатые. Затем ему потребовалась шапка.

Анна — Грета не была дурочкой. Фольке был добрым и милым, но она искала в себе хоть искорку ответного чувства и не находила ее.

Пришла весна, и живот вырос. Нужда в верхней одежде прошла, и Анна — Грета стала придумывать себе новое занятие. В апреле, за месяц до ожидаемого события, ее отец появился на причале с новой лодкой, которой она прежде не видела.

Посмотрев на живот Анны — Греты и расспросив о ее самочувствии, отец рассказал о своих собственных делах. Он познакомился с русским капитаном, появилась возможность хорошей сделки, если только ему удалось бы подплыть к границе на расстояние трех миль и принять груз.

— Но ведь сейчас я… сама понимаешь.

Да, Анна — Грета знала. Стоило пограничникам увидеть лодку ее отца, как они немедленно открыли бы огонь. В шхерах он был слишком хорошо известен как контрабандист.

— Вот я и подумал, что поехать могла бы ты. Меньше риска. И эту лодку они не знают.

Анна — Грета взвесила все «за» и «против». Ее беспокоил не столько риск, сколько моральная сторона вопроса. Все — таки это, как ни крути, была криминальная деятельность. С другой стороны, уже столько народу смотрели на нее косо из — за отцовских занятий, так что ее репутация все равно была изрядно подмочена.

— Сколько я получу? — спросила она деловито.

Отец искоса поглядел на ее живот:

— Договоримся о половине. Только потому, что это ты.

— Сколько это?

— Две тысячи примерно.

— Пойдет.

Дело прошло без сучка без задоринки. Десятки литров русской водки всегда имели спрос.

Груз вывозился старым способом — он был привязан к буйку, который плыл на буксире за лодкой. Если бы нагрянула таможня, буек был бы отпущен и мгновенно ушел бы на дно, потому что к нему заблаговременно был привязан мешочек с солью. Через несколько дней соль растворилась бы и буек поднялся бы вверх. Тогда его можно было бы забрать.

Анна — Грета сидела на корме и махала русским морякам. Ребенок пинал ее в живот. У нее кружилась голова, ей было немного страшно, но она поняла, что чувствует — свободу.

Она смотрела вдаль, ветер бил ей в лицо.

Я свободна. Я могу делать все, что хочу.

Ребенок родился в середине апреля, отличный мальчик, которого назвали Йоханом. К лету Анна — Грета купила свою лодку. У нее была новая идея.

По радио пела Улла Бильквист:

Правда была в том, что эти мальчики — солдаты смертельно устали. Русские так и не вошли в шведские территориальные воды, и защитники Отечества сидели в бараках, играли в карты, считали чаек и отчаянно скучали.

Анна — Грета поговорила с кучей народа и поняла, что сейчас нужно. По зиме не хватало тепла, летом — развлечений. Анна — Грета принялась за работу. Разными путями — полулегальными иногда — она покупала то, что казалось самым необходимым: сладости, табак, газеты и легкое чтение, даже игральные карты и головоломки. Со спиртным она больше связываться не осмеливалась.

Затем она объезжала острова по определенным дням и распродавала свой товар. Дела шли хорошо, ее товар принимали с радостью. Анна — Грета не была тщеславна, но тем не менее отлично знала, какое впечатление она производит на мужчин. Многие были счастливы видеть ее и иногда коснуться ее руки.

Она знала это и в какой — то мере наслаждалась этим. Но все предложения она отклоняла. У нее уже был свой любимый, самый любимый из всех мужчин — ее маленький Йохан. Во время ее отлучек он оставался под присмотром своих дедушки и бабушки по отцу, и это прекрасно устраивало всех.

Зимой она возобновила изготовление вязаных вещей, а следующим летом снова плавала на лодке.

Ну вот. Так, а что же с бутылками спирта?

Все это произошло уже после войны и было связано с Фольке. Во время своих поездок вокруг островов Анна — Грета иногда встречала его. Фольке уже повысили до капитана, и она всегда останавливалась поболтать с ним, но не давала ему никаких надежд.

После войны Фольке оставил военную службу и начал работать на таможне. Через пару лет он стал капитаном на одном из кораблей береговой охраны.

Чтобы понравиться Анне — Грете, как — то раз он в красивой форме пристал на своем катере к причалу недалеко от ее дома и спросил, не хочет ли она прокатиться с ним.

Отец Анны — Греты в тот день зашел их навестить, обменялся несколькими репликами с Фольке, а затем сказал, что готов посидеть с Йоханом. Все равно он на какое — то время прекратил свою деятельность, и свободного времени у него было хоть отбавляй.

Фольке считал, что путь к женскому сердцу лежит через скорость, и гнал свой катер так быстро, как только мог. Анна — Грета не могла сказать, что она искренне наслаждается скоростью, но предпочла промолчать.

Они быстро добрались до приграничных вод, где Фольке поприветствовал капитана советского патрульного катера. Анне — Грете показалось, что встреча в море выглядит для нее очень знакомо. Все встало на свои места, когда она увидела капитана. Это был тот самый русский капитан, который продавал ее отцу спирт несколько лет назад. Он тоже узнал ее, но не показал и виду.

У Анны — Греты было с собой мало денег, и, когда Фольке отошел, она прошептала капитану:

— Четыре канистры.

Капитан посмотрел на нее:

— Куда?

Анна — Грета показала. В задней части катера висела зачехленная шлюпка.

— Под банку.

Капитан взял деньги и отдал приказ своим людям. Не прошло и получаса, как товар был погружен.

Раньше Анна — Грета никогда не видела, чтобы русский капитан улыбался. Теперь он махал ей вслед и улыбался от уха до уха.

— Красивый парень, — сказал Фольке.

— Да, ничего, — согласилась Анна — Грета.

Когда катер прибыл обратно к причалу, Анна — Грета предложила Фольке кофе и печенья, чтобы отблагодарить всю команду за такую великолепную поездку. Он согласился, очень довольный, и мужчины отправились в Смекет.

Анна — Грета отозвала отца в сторону и сказала, что из катера надо кое — что забрать и унести в лодочный сарай. Отец от изумления открыл рот, его глаза заблестели. Он только кивнул и тихо вышел.

Тут как раз выяснилось, что у Анны — Греты проблема: течет крыша у крыльца. Отец как раз скрылся за углом, а она привела Фольке и его матросов и стала выслушивать их советы о том, как укрепить балку и положить новый лист кровли.

Спустя десять минут отец вернулся, и Анна — Грета поблагодарила мужчин за помощь и пригласила их выпить кофе.

Когда катер отбыл, отец повернулся к Анне — Грете, державшей на руках Йохана, и сказал:

— Это лучшее, что я испытал в своей жизни.

— Никому ни слова.

— Да — да, не беспокойся.

За месяц все шхеры знали историю о том, как Анна — Грета привезла контрабандный спирт на таможенном катере. Отец был ужасно горд своей дочерью и всем этим происшествием.

Под конец эта история, по всей видимости, достигла ушей Фольке, потому что больше он не появлялся. Анна — Грета поругалась с отцом, потому что считала, что тот проговорился и испортил Фольке карьеру, но дело было сделано, и о содеянном Анна — Грета никогда не жалела.

Потом спирт разлили по бутылкам и одна из бутылок с эти спиртом осела дома у Эверта Карлсона.

В начале 1950–х жизнь Симона играла яркими красками. Ему только исполнилось тридцать — возраст, когда уже можно пожинать плоды успеха. А успех у него был, и немалый.

Он и его жена Марнта — выступавшие под именами Эль — Симон и Симонита — часто и с большим успехом давали представления в общественных парках. В последнее лето им даже приходилось иногда отказывать, если их приглашали дважды.

Этой весной Симон узнал, что осенью они могут рассчитывать на участие в приезжающем на гастроли китайском варьете. Представления должны были занять две недели в октябре. Это сулило огромные возможности, участие в мероприятии такого масштаба становилось своеобразной визитной карточкой артиста.

В их программе на самом деле не было ничего сложного: чтение мыслей, фокусы. Еще он распиливал Мариту, и, что необычно, пилил он жену не на две части, а на три. В принципе, ничего особенного, но публика приходила в восторг.

В своих номерах Симон вообще старался усиливать эффекты. Например, он одним из первых придумал использовать при распиливании партнерши бензопилу. Многие иллюзионисты привлекали народ тем, что раздвигали ящики с распиленной женщиной, но Симон решил, что самым интересным в его номере будет процесс, а не результат.

Едва он включил большую бензопилу, как несколько человек потеряли сознание. Репортер из «Цирковой афиши» оказался на месте, и реклама была обеспечена.

Симона и Мариту отличала особая элегантность на сцене. Они двигались так, как будто танцевали. Симон был очень красив, а Марита… о, Марита была настоящей красавицей и сенсацией манежа. Фотографы обычно кидались фотографировать Мариту в разных позах.

Все, казалось бы, просто прекрасно, однако на самом деле ничего подобного. Симон был по — настоящему несчастен, и причиной его несчастья была она — Марита.

Мариту Симон встретил в середине сороковых. Энергичная красивая женщина с большими амбициями — она хотела стать танцовщицей. Она не без успеха выступала на разных сценах Стокгольма.

Не прошло и нескольких лет, как Симон обнаружил ее секрет — коробку из — под обуви, в которой лежало свыше двадцати ингаляторов с бензедрином. Симон подумал сначала, что она использует его как средство для похудения, но все же стал более внимательным.

Вскоре он увидел, что именно она делает. Часто, перед тем как выпить рюмочку, она рылась в своей сумочке. Однажды Симон поймал ее за руку и заставил показать, что там. В ее руках оказалась бумажная салфетка. Он ничего не понимал.

Марита была совершенно пьяной и издевались над ним перед всей компанией. Как же он был слеп! И как мало знал о ней. Когда Марита исчезла в дамской комнате, Симон все понял: его жена была наркоманкой.

Бумажная салфетка была пропитана бензедрином, веществом, производным от амфетамина.

Симон ушел, не дождавшись Мариты. Придя домой, он выкинул все содержимое коробки. Марита устроила страшный скандал, узнав о том, что он сделал, но скоро успокоилась. Симон понял: она совершенно уверена в том, что ей удастся в самом скором времени восстановить свой запас.

Ему потребовалось несколько недель, чтобы отследить, откуда она доставала наркотики. Ее бывший приятель, работавший в аптеке, украл кучу ингаляторов, предназначенных для работников вневедомственной охраны. Он — то и предложил попробовать их Марите, более того, он продолжал снабжать ее даже тогда, когда их любовь закончилась.

Симон угрожал всем, чем только мог. Полицией, публичным разоблачением. Он старался изо всех сил, но ничего не выходило. Марита продолжала употреблять наркотики.

Проблема была еще и в том, что фокусы Мариты принимали все более драматические формы. Она могла исчезнуть на несколько дней и не говорила, где была. Она ясно давала понять Симону, что он может сидеть в квартире, ожидая ее, а она будет жить так, как хочет, и он ничего не сможет с ней поделать.

Выступлений она никогда не пропускала — нет, она исчезала в перерывах. Когда приходило время появиться перед зрителями, она, как всегда, сияла красотой и легко двигалась по сцене. Отчасти поэтому Симон следил, чтобы их график выглядел как можно плотнее.

Разумеется, он не был счастлив.

Ему нужна была Марита. Она была его партнером и его второй половиной на сцене — ведь без нее он был просто квалифицированный жонглер. И она была его женой. Он любил ее до сих пор. Но он не был счастлив.

Весной 1953–го, несмотря на то что он был на вершине своей карьеры, Симон по — прежнему пролистывал блокнот с графиком выступлений, ощущая беспокойство. Лето выглядело довольно хорошо — китайское варьете многое обещало. Но три недели в июле были совершенно пустыми. Июнь и август забиты полностью, а вот эти недели в июле смущали и беспокоили его. Он так и представлял, как он один сидит в Стокгольме, в то время как Марита развлекается неизвестно где. А этого ему совсем не хотелось.

Существовала одна возможность, которую Симон решил попробовать. Он взял «Дагенс нюхетер» и стал смотреть объявления о сдаче жилья. Под заголовком «Дачи» он нашел следующее:

«Прекрасный ухоженный дом на Думаре в Южном Рослагене. Рядом с морем, свой причал. Возможность взять напрокат лодку. Жилая площадь 80 квадратных метров. Сдается на год. Контактное лицо: Анна — Грета Иварссон».

Думаре.

Что ж, остается надеяться, что это правда остров, что там нет никакой прямой связи с материком. Может быть, ему удастся отлучить Мариту от тлетворного влияния Стокгольма, и тогда все наладится.

Он тут же снял трубку и позвонил по указанному номеру.

Женщина, которая ответила по телефону, честно сказала, что других желающих снять дом пока нет и ему стоит приехать и посмотреть. Цена — тысяча крон в год, торговаться нет смысла. Нужно ему объяснять, как доехать?

— Да, — сказал Симон, — но вот еще что… это остров? Настоящий остров?

— То есть что вы имеете в виду?

— Ну… там вода со всех сторон?

На конце провода несколько секунд длилось молчание. Затем женщина откашлялась и сказала:

— Да, это остров. И вокруг вода. Довольно много воды.

Симон прикрыл глаза, как от боли.

— Я только спросил.

— Понятно. У нас есть телефонное сообщение, если вы об этом беспокоитесь.

— Нет — нет. Как к вам добраться?

— На пароме из Нотена. А туда идет автобус. Рассказать подробнее?

— Да. Пожалуйста.

Симон записал номер автобуса и пообещал предварительно позвонить перед выездом. Повесив трубку, он заметил, что вспотел. Кажется, он выставил себя посмешищем. А услышав ее голос, Симон уже понимал, что не хочет быть посмешищем в глазах этой женщины.

Марита ничего не знала о его планах на лето, и потому ехать и смотреть дом должен был он сам. Однажды в конце апреля, следуя указаниям Анны — Греты, Симон через два с половиной часа дороги на автобусе и пароме стоял на причале Думаре.

Женщина вышла к нему навстречу. На ней была вязаная шапочка, из — под которой виднелись две темно — каштановые косы. Она обменялась с Симоном рукопожатием, и он отметил, что у нее маленькие, но крепкие руки.

— Добро пожаловать, — сказала она приветливо.

— Спасибо.

— Надеюсь, поездка прошла хорошо?

— Да, без проблем.

Анна — Грета сделала жест в сторону моря:

— Тут много воды, как вы видите.

Шагая вслед за Анной — Гретой, Симон внимательно рассматривал округу. Причалы, эллинги, запах моря.

Он пытался представить себя здесь через два года, пять, десять. Вот он старик, идущий этой самой дорогой. Мог ли он себе это представить?

Да. Я могу себе это представить.

Когда они шли по тропе, Симон скрестил пальцы, чтобы именно вот этот дом оказался его. Белый, с небольшой остекленной верандой, внизу причал. Он был не особо красив сейчас, когда кругом не было никакой зелени, но Симон ясно видел, как тут будет летом.

Мальчик лет тринадцати стоял около дома, засунув руки в карманы кожаной куртки.

— Йохан, — сказала Анна — Грета мальчику, — возьми ключ от морского домика, будь добр.

Мальчик пожал плечами и пошел к двухэтажному дому, стоявшему метрах в ста. Симон огляделся. Анна — Грета проследила за его взглядом и сказала:

— Там Смекет. Но там никто сейчас не живет.

— Вы живете здесь одна?

— Я и Йохан. Хотите посмотреть участок?

Симон послушно обошел участок, посмотрел крышку колодца, лужайку, причал. На самом деле он уже все решил. Когда Йохан вернулся с ключом и Симон оглядел дом изнутри, тот уже твердо все решил. Выйдя на улицу, он сказал:

— Я беру его.

Договор был подписан, и Симон заплатил аванс. Анна — Грета поставила кофе, потому что до обратного парома было больше часа. Симон узнал, что дом она унаследовала от свекра и свекрови, скончавшихся несколько лет назад. Йохан вежливо отвечал на все вопросы, но особенно разговорчивым не был. Вдруг он спросил:

— А чем вы занимаетесь?

Анна — Грета смущенно воскликнула:

— Йохан!

— Совершенно естественный вопрос, — кивнул Симон, — ведь я буду вашим соседом. Я — волшебник.

Йохан посмотрел на него скептически:

— Как это — волшебник?

— Люди приходят смотреть на всякие волшебства, которые я делаю.

— По — настоящему?

— Ну… как тебе сказать? Это фокусы, конечно.

— Я понимаю. Так ты фокусник?

Симон улыбнулся:

— Пусть фокусник.

Йохан ничего не ответил. Затем он воскликнул:

— Я думал, что ты один из этих скучных типов.

Анна — Грета хлопнула ладонью по столу:

— Йохан! Нельзя так разговаривать!

Симон поднялся из — за стола:

— Так и есть. Я один из этих скучных типов.

Он посмотрел на Йохана несколько секунд, и оба поняли, что теперь стали друзьями.

В начале июля Симон вместе с Маритой перебрался на остров. Ей понравился и дом, и остров, пять дней все шло хорошо, но на шестой Марита заявила, что ей непременно надо в Стокгольм.

— Мы только приехали, — сказал Симон растерянно, — постарайся расслабиться и отдохнуть. Тут ведь так хорошо, ты только посмотри!

— Я отдохнула. Здесь замечательно. Я скоро с ума сойду, как тут замечательно! Знаешь, что я вчера делала? Смотрела на небо и молила Бога, чтобы хоть что — то произошло, хоть бы самолет пролетел, что ли. Я так больше не могу, ты слышишь? Не могу так больше, и все. Я вернусь завтра.

Она не вернулась назавтра, она вернулась только через три дня. Под глазами у нее были темные круги, она рухнула в постель и сразу заснула.

Симон обыскал ее сумку, но ингаляторов не нашел. Он уже хотел закрыть сумку, как его пальцы наткнулись на небольшой мешочек с иголкой и баночку с белым порошком.

Стоял славный летний день, кругом было тихо, только насекомые жужжали. Пара лебедей с птенцами плавали в заливе. Симон сидел совершенно оглушенный. Он не знал, что делать.

Анна — Грета прошла мимо. Его пустой взгляд заставил ее остановиться.

— Как поживаешь? Все в порядке? — спросила она приветливо.

У Симона больше не было сил молчать или лгать. Он посмотрел Анне — Грете в глаза и глухо произнес:

— Моя жена… наркоманка.

Анна — Грета кивнула:

— На чем она сидит?

— Не знаю. Кажется, амфетамин.

Симон хотел заплакать, но взял себя в руки. К нему частенько заходил Йохан, и вряд ли Анна — Грета позволит ребенку в дальнейшем посещать дом, где употребляют наркотики. Может быть, она даже не захочет сдавать им свой дом. Симон откашлялся и продолжил:

— Но она под контролем.

Анна — Грета внимательно посмотрела на него:

— Но как же это вышло?

Симон не ответил, и она спросила:

— И что ты собираешься с ней делать?

— Не знаю. Может, спрятать ее шприц?

— Бессмысленно. Потом она все равно заставит тебя сказать, куда ты его дел. Я знаю алкоголиков, а это одно и то же. Лучше выброси в море.

Симон взглянул в сторону причала. Ему не хотелось пятнать место, где он купался каждое утро.

— Здесь? — спросил он.

Анна — Грета посмотрела на причал. Казалось, она думала то же самое.

— Нет, лучше подальше.

Она завела мотор, Симон сел в лодку, и они отчалили от берега. Симон краем глаза смотрел на нее.

Анна — Грета не была красавицей, у нее были широкие скулы. Но она была из тех женщин, которые становятся красивее с годами. Что — то в ней, несомненно, было, и Симону вспомнилось то, о чем он думал, когда попал на Думаре в первый раз.

Пять лет, десять лет, вся жизнь.

Анна — Грета заметила его взгляд, и Симон слегка покраснел. Что это он? Она никогда не показывала, что испытывает к нему какой — то интерес. А кроме того, он был женат.

Анна — Грета заглушила двигатель и кивнула на воду.

Симон, покачиваясь, встал:

— Как будто нам надо пропеть что — нибудь торжественное.

— Что, например?

— Я не знаю.

Он бросил сверток в море и сел на свое место. Анна — Грета запустила двигатель.

Симон боялся и Мариты, и за Мариту. Он не представлял, что будет теперь, когда ему все стало известно.

Жить с наркоманкой? После этого случая Марита больше не старалась скрыть свою зависимость. Она с блеском отработала программу во время гастролей китайского варьете. Затем исчезла. Симон отыскал ее. Она исчезла снова. Пропустила несколько выступлений.

И так далее и так далее.

Он позвонил Анне — Грете и пригласил ее и Йохана на свое выступление. Йохан был поражен. Зимой и весной они созванивались. Анна — Грета жила одна. Не вдаваясь в подробности, она сказала, что некоторые люди не хотят общаться с ней из — за ее деятельности. Она интересовалась успехами Симона и выслушивала его рассказы о проблемах с Маритой. Когда наступила весна, они уже не представляли себя без этих разговоров.

В телефонных беседах они оставались друзьями, и никто из них не говорил о любви. Они были совершенно разными людьми, с разными судьбами. Но они понимали друг друга и радовались друг другу. Ничего другого у них быть не могло.

А Марита? Как быть с ней?

Этого никто не знал.

Симон старался, как мог, вытащить ее из бездны пагубного пристрастия, но едва такая возможность появлялась, как Марита исчезала. До Симона доходили известия о том, как она развлекалась в ночных клубах с другими мужчинами.

Когда она обращалась к нему за помощью, он никогда не отказывал, но никаких иллюзий о нормальной семейной жизни уже не питал.

Тем не менее бросить ее он не мог. Да, он больше не любил ее, но он обещал любить ее в горе и радости и считал, что, по крайней мере, обязан о ней заботиться.

Весной Симон шел договариваться о графике выступлений на следующий сезон. В воздухе витал какой — то аромат, и Симон не мог сдержать слез. Это был запах моря, запах Думаре. Он выпрямился и начал с наслаждением вдыхать воздух.

Несмотря на напряженные выступления, летом он был почти свободен и вполне мог пробыть на Думаре пять, а может, и шесть недель. Он мог бы остаться там и дольше, однако пристрастия Мариты требовали денег. И тут ему в голову пришла одна мысль.

Они ждали его уже почти месяц. Сначала это были только слухи, но потом появились плакаты и афиши. А позавчера об этом даже передали по радио. Да — да, тот самый фокусник, который арендует дом у Анны — Греты, даст представление тут, у них — на причале Думаре.

Выступление было запланировано на полдень. Уже в десять стали появляться самые любопытные — приезжали с материка и других островов. Они ходили по причалу и рассматривали воду, стараясь увидеть там какие — нибудь секретные приспособления и подручные средства — иначе как объяснить такое волшебство? Ведь такого просто не может быть!

В половине двенадцатого прибыли журналист и фотограф из газеты Нортелье. На причале толпилось уже больше сотни желающих поглядеть фокусы. Журналист объяснил всем интересующимся, что давать рекламу было запрещено — этот трюк смертельно опасен для исполнителя, а вот писать о нем можно.

В ожидании главной персоны самым почетным гостем был некий житель Стокгольма, который снимал дачу на другом острове неподалеку. Разумеется, все слышали про фокусников, но житель Стокгольма одного фокусника видел сам и потому теперь развлекал слушателей рассказами о Бернарди, датском иллюзионисте. Да — да, он сам был на представлении — в цирке «Брэзил Джек». И стокгольмец так и сыпал историями о его чудесах, а кроме того, о том, как Бернарди утонул около Борнхольма.

Толпа вокруг стокгольмца немного поредела, когда появился полицейский. Собственно говоря, это был не настоящий полицейский, его так только называли. Это был Йоран, который, конечно, закончил полицейскую академию и даже успел проработать здесь пару лет, но все же он был свой, он был с острова. И именно поэтому он вызывал куда больше глумливых шуток, чем уважения. От шуток он начал уставать с того дня, как впервые надел форменную фуражку.

«Гляньте, власти пришли!» — эти и прочие комментарии стали преследовать Йорана, едва он успел появиться на причале. Йоран выглядел раздраженным. Пришел он не по собственному желанию — это Симон просил его прийти, для усиления эффекта. По замыслу фокусника, Йоран был частью представления. Кроме того, Симон просил его взять с собой цепи и показывать их всем желающим — пусть народ удостоверится, что это настоящие тяжелые цепи, а не какие — то там игрушки. Никто никого не обманывает.

Зрители все прибывали. Некоторые из них уже видели Симона, выступавшего когда — то с ассистентом в «Грёна — Лунд», но их было немного. Все сегодняшнее выступление было на самом деле направлено для привлечения новой публики: Симон собирался летом дать несколько представлений в Народном доме Нотена. Когда часы пробили двенадцать, он понял, как ему повезло. Минимум пятьсот человек собрались на причале, когда Симон вышел из своего домика.

Да, это было чудесно и удивительно. Фокусник — сам по себе чудо. Но тут — то было интересно еще и потому, что этот самый фокусник — надо же — снимает дом у Анны — Греты. Конечно, это было бы не то чтобы загадочно, зато давало пищу для пересудов. Каков он, этот летний гость, и что там у них происходит на самом деле?

Анна — Грета с Йоханом пришла на причал. Кто — то подтолкнул ее:

— Теперь тебе придется искать другого арендатора!

Анна — Грета улыбнулась уголком рта:

— Посмотрим.

Она не любила выставлять свои чувства напоказ, и даже сейчас ее лицо абсолютно ничего не выражало.

На самом деле ей было очень тревожно. Она знала, что Марита считается пропавшей без вести уже неделю и Симон очень обеспокоен. Кроме того, было холодно, температура воды едва ли достигала девяти градусов.

«Он хорошо знает, что делает, — старательно убеждала она себя, глядя в темную воду. — Я надеюсь, что он хорошо знает, что делает. Я надеюсь на это изо всех сил. Но как он вырвется из цепей и веревок? Разве это возможно?»

Анну — Грету было не так — то легко удивить. Народ готов собраться по любому поводу, лишь бы показали что — ни — будь новенькое. Когда кто — то спросил ее, что, как она думает, будет делать Симон, она ответила коротко и равнодушно:

— Что — то трудновыполнимое.

Тот, кто спрашивал, решил, что Анна — Грета сама толком ничего не знает. Но она знала. Когда он ходил по двору полуодетый, она успела заметить, что у него не все в порядке с ногами: ступни вывернуты так, как будто у него проблемы с суставами.

Анна — Грета сделала вывод, что это различные упражнения привели к тому, что он так выглядит. Или, наоборот, у него какая — то болезнь суставов, и именно поэтому он начал заниматься своей деятельностью. Когда она была молодой, то видела в цирке человека — змею. И он выглядел примерно так же. Не так, как нормальные люди.

Поэтому сейчас она думала, что, наверное, такое телосложение и позволяет ему заниматься фокусничеством. Но говорить этого вслух она не хотела: у Симона есть свои тайны, да и не понимала она толком, как он собирается выпутываться из всей этой амуниции. Наверное, он знает, что делает, — на это она и надеялась.

Симон в халате подошел к причалу, народ начал бурно аплодировать. Анна — Грета тоже захлопала в ладоши и посмотрела на Йохана. Он аплодировал, но его лицо было хмурым и напряженным, он явно был взволнован.

Анна — Грета хорошо знала, как Йохан привязан к Симону. Еще летом он мог часами сидеть с ним рядом, а потом показывать те несложные фокусы, которым Симон его обучал. Это элементарно, говорил он, хотя Анна — Грета никак не могла понять, как ему удается, например, прятать солонку.

Неудивительно, что Йохан так волнуется, думала Анна — Грета, глядя на плакат. На нем было написано:

Йохан был неглуп, но все равно слова «связанный и брошенный в воду» пугали его. Анна — Грета считала, что не испытывает никаких чувств к Симону, он был лишь ее арендатором, и с ним было довольно весело, но все равно она изо всех сил удерживалась, чтобы не начать нервно грызть ногти.

Симон развернул перед зрителями узелок, который держал в руках, и с грохотом бросил его на землю.

— Дамы и господа, — преувеличенно приветливо воскликнул он, — очень, очень рад вас всех тут видеть. Прошу вас, посмотрите внимательно — тут лежат цепи и канаты, очень прочные и надежные. Я попрошу выйти двух сильных мужчин и связать меня как можно крепче, чтобы исключить вероятность подвоха.

Симон сбросил халат на землю. На нем были только синие плавки, и он выглядел тонким и хрупким.

Вперед выступил Рагнар Петерсон. Он был известен своей силой — как — то раз в одиночку вытащил одну из своих коров, увязшую в болоте по самую шею.

Вслед за ним вышел человек, которого Анна — Грета знала: он работал на верфи в Нотене, но как его звали, она не помнила. Он был сильный и крепкий, и его рубашка явно была ему мала.

Мужчины стали рассматривать цепи и Симона. Они оживленно обсуждали их качество, и казалось, что Симон как человек их совершенно не волнует — их интересовал только сам трюк. Анна — Грета стиснула зубы, когда они начали затягивать цепи так, что кожа Симона покраснела. Было видно, что ему больно, но он стоял с закрытыми глазами, сложив руки на груди, и терпеливо ждал, когда они закончат.

В конце концов мужчины остались довольны. Они вытерли пот с лиц и удовлетворенно посмотрели друг на друга, затем повернулись к толпе. Теперь Симон был обмотан тридцатью килограммами цепи, которая на концах скреплялась четырьмя замками. Канаты почти не пригодились — лишь в двух местах их использовали для укрепления цепей. Казалось, выбраться отсюда будет совершенно невозможно.

Симон поднял глаза и посмотрел на Анну — Грету. Она подумала: один, он тут совсем один. Он смотрелся так страшно и одиноко в эту минуту. Во всем этом было какое — то унижение — в его скованности и странном спокойствии. Симон закрыл глаза, затем открыл их и обратился к мужчинам:

— Вы довольны, господа? Вы уверены, что я не смогу развязать эти цепи?

Рагнар схватил цепь и потянул ее. Затем он пожал плечами и уверенно сказал:

— Я бы, по крайней мере, не смог.

— Если бы ты такое проделывал с коровами, Рагнар, они бы не носились по острову как безумные! — закричал кто — то в толпе.

Жители Думаре начали смеяться, остальные не поняли — что тут веселого? Рагнар сперва помрачнел, а потом начал смеяться вместе со всеми.

Симон попросил, чтобы его подвели к краю причала. Анна — Грета и Йохан стояли совсем рядом, он был от них в трех шагах. Их взгляды встретились, и Симон улыбнулся ей. Анна — Грета попробовала ответить, но улыбка не получилась. Она нашла силы лишь слабо кивнуть.

— Ну, — сказал Симон решительно, — теперь я хотел бы попросить кого — нибудь третьего надеть на меня мешок и завязать его.

Кто — то из толпы выкрикнул:

— А наручники? Наручники будут?

Симон как будто немного растерялся. Полицейский смущенно почесал затылок. Он негромко спросил Симона:

— Вы уверены, что это нужно? Наручники? Вы справитесь?

— Не уверен, — ответил Симон, — но я постараюсь.

Йоран почесал затылок еще раз. Казалось, он был не в состоянии принять решение. Такому в полицейской академии не обучали. Но в конце концов он решился: наручники накрепко сомкнулись на руках Симона.

Анна — Грета сжимала пальцы. Она смотрела на Симона, пытаясь понять, действительно ли он понимает, что делает. Но его лицо выражало теперь лишь умеренный интерес, как будто он сам был зрителем в цирке и смотрел на представление со стороны.

Фотограф сделал несколько снимков. Человек, которого Анна — Грета никогда не видела, — скорее всего, стокгольмец — вышел вперед и заявил, что он хотел бы затянуть мешок. Симон повернулся к Йохану и спросил:

— Хочешь проверить последний раз?

Йохан потянул цепи, и тут Анна — Грета заметила, что Симон нагнулся к Йохану и что — то сказал ему. Тот кивнул и отступил на шаг. Стокгольмец натянул мешок на Симона и начал связывать его веревкой.

Теперь Симон был полностью скрыт коричневым мешком. Народ на причале почувствовал, что шутки кончились. Наступила тишина.

— Бросайте меня, — сказал Симон глухо.

Народ не двигался.

— Бросайте!

Прошло пять секунд. Десять. На причале все еще стояла тишина. Никто не решался вызваться, чтобы подойти и сбросить мешок. Кажется, люди уже были готовы развязать мешок и убрать цепи. После того как мешок окажется под водой, уже ничего не сделаешь. Под причалом глубина около шести метров. Оттуда уже не выберешься.

Если с Симоном что — то случится, то ответственным окажется тот, кто столкнул мешок. Люди нерешительно переглядывались друг с другом, но никто и шага вперед не делал. Симон зашевелился в мешке, цепи начали бряцать друг о друга. Защелкали вспышки фотоаппаратов. Никто по — прежнему не решался выйти вперед.

Наверное, если бы Симон пошутил в своей привычной манере, сказал что — то вроде — ну что, мне так и стоять тут целый день? — то люди не были бы так испуганы, но он явно не хотел упрощать ситуацию.

Пусть все выглядит так, как будто его вынудили броситься в воду. Прошло еще несколько минут, но по — прежнему никто не осмелился сделать шаг вперед. Люди старались жаться друг к другу и потихоньку отступали. Наверное, те же чувства овладели толпой при словах Иисуса: кто без греха, пусть первый бросит в меня камень.

Наконец какой — то мускулистый мужчина откашлялся, подошел и без лишних церемоний опрокинул мешок в воду. Раздался глухой всплеск, и люди разом охнули. Все начали толпиться, и Анне — Грете пришлось отступить, чтобы самой не упасть в воду.

Смотреть было не на что. Глубина в этом месте составляла более трех метров, и ничего не было видно.

Люди начали переговариваться между собой. На сколько можно задержать дыхание? А где ключи от замков? И как доставать парня, если он утонул? Ой, что теперь будет?

Люди толпились, толкаясь и задевая друг друга. Одни старались подойти ближе к воде, другие, наоборот, отступали. Возникали все новые и новые вопросы. Почему никто не прикрепил страховочный трос к мешку, почему никто не выяснил, сколько времени должно пройти, перед тем как надо начинать спасать парня?

Несчастнее всех выглядел тот мужик, который столкнул фокусника в воду. Он то и дело нагибался над водой, суетился, не отводя глаз от сверкающей поверхности. Он нервно стискивал руки и метался туда — сюда. Изредка он тайком оглядывался, выясняя, не смотрит ли народ на него с осуждением. Но никто не обращал на него внимания.

Анна — Грета обхватила себя руками и ждала, глядя на маяк вдали. Люди вокруг непрерывно смотрели на часы и переговаривались. Через три минуты кто — то надрывно воскликнул:

— Да он погибнет, конечно! Оттуда не выбраться!

Поверхность воды оставалась спокойной и неподвижной.

Ну давай же. Давай. Давай!

Анна — Грета не отводила взгляда от воды. Она видела перед собой Симона — как он борется там, в глубине, с этими железными цепями, она ясно представляла себе, как развязывается мешок и он плывет наверх, к свету.

Давай же, давай!

Но ничего не происходило. Вернее, то, что происходило, было не тут, на причале, а где — то в глубинах души Анны — Греты. Что — то боролось и освобождалось, рвало цепи и стремилось наружу, к свету, рвалось так, что в горле было больно, и больше всего на свете хотелось плакать.

Я же люблю этого человека.

Анна — Грета дрожала. Сердце колотилось как сумасшедшее.

Люблю тебя. Не исчезай! Прошу тебя, не исчезай!

На глазах у нее выступили слезы, а за спиной кто — то кричал — Целых четыре минуты! — и она отчаянно ругала себя, сжимая руки, потому что было уже слишком поздно.

И тут она почувствовала руку на своем плече. Йохан подмигнул ей и кивнул. Она не понимала, что он хочет сказать. Как он может оставаться таким спокойным? Почему он не волнуется, как она?

Человек на пристани сбросил рубашку и нырнул в воду. Анна — Грета сжала руку Йохана. Человек вынырнул и отрицательно покачал головой. Толпа разом вздохнула. Теперь зрители выглядели по — настоящему потерянными и напуганными.

— Вы случайно не меня ищете?

Позади толпы стоял Симон. На его теле отпечатались красные полосы от цепей. Он подошел к полицейскому и протянул ему наручники:

— Я подумал, нужно вернуть тебе их. Ведь пригодятся, наверное.

Симон надел халат и подошел ближе к Анне — Грете. Кто — то крикнул:

— Калле, он здесь! Не ищи его больше!

Послышался смех и аплодисменты. Люди подходили к Симону и хлопали его по спине, словно стараясь удостовериться, что это он. Калле, дрожа, выбирался из воды. Симон, по всей видимости, предвидел ситуацию, потому что он протянул ему бутылку водки. Вновь послышались аплодисменты. Калле хватило и глотка. Он крикнул:

— Как, черт возьми, ты это сделал?

Симон таинственно покачал головой, и люди опять засмеялись.

Анна — Грета с Йоханом стояли на мосту. Торговля научила ее искусству манипулировать человеческими чувствами, но сейчас она встретила того, кто справлялся с этим куда лучше ее. То унижение, которое Симону пришлось испытать, когда он стоял перед всеми в цепях, теперь как бы перешло на Калле. Ведь это он показал напрасный героизм, когда прыгал в воду. Но все же злить его сейчас не следовало, и Симон дружески протянул Калле руку, и тот снова заулыбался. Теперь вокруг были лишь радостные лица.

О боже, думала Анна — Грета. Она растерялась, она сердилась. Она потеряла над собой контроль. Ей хотелось плакать, и она сдерживалась изо всех сил. Она знала, что не заплачет, ей было больно, и злость поднималась к горлу, угрожая ее задушить.

— Здорово, да? — спросил Йохан восторженно.

Анна — Грета кивнула, и Йохан махнул рукой в сторону Симона:

— Я знал, что он сделает что — то совершенно невероятное.

— Да. Такое могут далеко не все, — сказала Анна — Грета.

Когда Йохан непонимающе посмотрел на нее, она быстро спросила:

— Интересно, а что он тебе сказал перед этим?

Йохан загадочно улыбнулся и помотал головой.

Анна — Грета легонько ударила его по плечу.

— Что он сказал? — почти крикнула она.

— Зачем тебе?

— Просто интересно. Что?

Йохан отвернулся и стал смотреть в сторону рыбацких сараев, где по — прежнему стояла толпа, а Калле как раз разразился новой тирадой. Но Анна — Грета не отставала, и Йохан нетерпеливо пожал плечами:

— Он сказал, чтобы я не беспокоился. Что он будет погружаться на несколько минут дольше обыкновенного, для эффекта.

— Почему он это сказал?

— Ну… чтобы я не беспокоился. И ты чтобы не беспокоилась.

— Ты идешь домой?

Йохан покачал головой и посмотрел на воду:

— Нет, я останусь тут еще немного.

Анна — Грета плотнее завернулась в теплую кофту и покинула причал. Пройдя половину пути, она обернулась. Она не могла вспомнить, чтобы раньше видела там столько народу — даже на день летнего солнцестояния.

Йохана на причале уже не было.

Очень хорошо, что он сказал это Йохану, думала она.

Но все равно где — то в глубине ее мучила мысль: а мне он ничего не сказал.

Вечером того же дня Симон сидел в саду и пил коньяк. Пришел последний паром, о Марите так ничего и не было слышно. Внизу купались какие — то люди, оттуда слышался веселый смех и плеск воды.

Все тело болело. Хуже всего пришлось плечам. Цепи были стянуты очень сильно, и ему пришлось потратить на них почти минуту. Хорошо получилось, когда ему удалось проплыть к дальнему причалу и подняться под прикрытием катеров. Эффект был что надо, народ в восторге.

Симон поднес бокал ко рту и поморщился, когда напиток обжег ему горло. В груди появилась острая боль. Определенно ему не стоило оставаться под водой так надолго. Теперь все тело болит, и горло противно саднит.

Ховастен мигал ярким светом.

Все прошло отлично, но теперь Симон испытывал пустоту. Кроме того, Марита так и не вернулась. Симон выпил больше, чем обычно себе позволял, и настроение было на нуле.

Надо бы отдохнуть.

Представление удалось на ура, вечер прекрасен, коньяк разносит приятное тепло по усталому телу.

Надо бы отдохнуть.

Так бывало часто. После успешного выступления с криками восхищенной публики и аплодисментами приходило чувство пустоты. И чем больше был успех, тем больше была эта пустота. А кроме того, Марита снова исчезла. И совершенно напрасно он столько выпил.

Он ведь не хочет сделаться таким, как многие его коллеги, — спиться, утонуть в море теплых ароматов и спиртных паров и никогда больше не подняться обратно на поверхность. Но сегодня, подумал Симон, он заслужил свой отдых.

Ничего, подумал Симон, снова наполняя бокал.

Он уже не столько беспокоился о Марите как о жене — больше его беспокоило то, что у него нет помощника. Выступления в Нотене начнутся через три дня. Если она не вернется, то ему придется убрать некоторые из лучших номеров — чтение мыслей, например.

Симон сделал глубокий глоток и вздохнул. Все вышло не так, как он себе представлял. У него была работа, но не было радости. Была жена, но не было семейного счастья. Симон посмотрел на спокойную поверхность моря. Где — то над водой пронзительно кричала чайка.

Позади послышался легкий шорох. Он с трудом повернулся и увидел Йохана. Тот был в мокрых плавках и с мокрыми волосами, на лице играла улыбка.

— Ты? Привет, — сказал Симон, — что это у тебя?

Йохан улыбнулся и показал мешок. В нем лежал весь набор цепей и замков, которые Симон бросил на морском дне.

— Зачем их там оставлять?

Симон засмеялся. Ему хотелось погладить Йохана по голове, но было лень вставать, а кроме того, он не был уверен, что это правильный поступок. Все — таки мальчик ему не сын. Вместо этого он просто кивнул и сказал:

— Спасибо. Садись, если хочешь. Посиди со мной.

Йохан кивнул в ответ и сел в кресло.

— Как тебе это удалось? — спросил Симон. — Должно быть, это трудно.

— Да, — сказал Йохан, — пришлось взять крюк и подтащить их к берегу.

— Неплохо придумано, — улыбнулся Симон.

Йохан протянул ему тонкий металлический клин:

— И еще вот это. Это было в мешке. — Он откинулся на спинку кресла и сказал: — Я так и не понимаю, как ты это делаешь.

— Но ты догадываешься?

Йохан выпрямился:

— Да.

Симон кивнул:

— Тогда иди и возьми морс в холодильнике. Мой кошелек на столе на кухне. Возьми там пятерку за труды. А потом приходи, и я расскажу тебе все подробно, во всех деталях.

Йохан вернулся через полминуты. Симон не понимал, зачем он это сказал. Обычно он никогда не раскрывал свои секреты. А тем более — рассказывать такие вещи мальчишке…

Йохан устроился рядом:

— Это ведь опасно?

И Симон начал рассказывать. Когда он закончил, на улице уже стемнело и бутылка совершенно опустела. Ховастен мигал тусклыми огнями. В воздухе пронеслась летучая мышь — вылетела на ночную охоту.

Йохан допил морс и сказал:

— Кажется, что все это жутко опасно.

Симон вдруг испытал страх. Не дай бог, малыш полезет и будет пробовать сам. Он строго погрозил Йохану пальцем:

— Обещай, что ничего не будешь пробовать сам!

— Не буду.

— Обещаешь?

Йохан улыбнулся и коснулся своим пальцем пальца Симона. Затем он осмотрел его, как бы проверяя, не осталось ли каких — то следов их договора, а потом негромко сказал:

— Ты знаешь, мама в тебя влюблена.

— Почему ты так думаешь?

Йохан задумчиво пожал плечами:

— Не знаю. Она какая — то странная в последнее время.

Симон допил последний глоток коньяка:

— Можно быть странной по разным причинам.

— Да, но она очень странная.

Симон подмигнул Йохану:

— Но почему ты уверен, что причина во мне?

— Но она же моя мама. Мне ли не знать?

Некоторое время они сидели молча. Где — то над домом носилась летучая мышь. Наконец Йохан встал и протянул Симону руку, помогая ему подняться. Минуту они стояли друг напротив друга, затем Симон потрепал Йохана по плечу и сказал:

— Спасибо за помощь еще раз. Увидимся завтра.

Йохан кивнул и ушел. Симон проследил за ним глазами.

Затем он пошел к себе и запер дверь.

На следующее утро Симон сделал несколько звонков, пытаясь отследить Мариту, но все попытки оказались безуспешными. Затем он уселся в беседке с блокнотом и ручкой, пытаясь составить альтернативную программу для выступления в Народном доме.

Все казалось особенно зыбким и неопределенным. Какие номера он сможет показать без Мариты? Как его примут без партнерши? Вряд ли выступление будет удачным.

Почему все, что он делает, не имеет никакого будущего? Ведь он старается сделать все как можно лучше. Но все его старания тщетны, все бессмысленно.

Симон продолжал сидеть в таком настроении, когда появилась Анна — Грета. Она воскликнула:

— Спасибо за вчерашний день! Очень понравилось.

Она хотела было идти вниз к причалу, но Симон попросил ее присесть ненадолго. Она села напротив. Казалось, ей было не по себе. Симон, разумеется, ничего спрашивать не стал.

Они поговорили о том о сем, и тут они увидели Мариту. Она стояла у входа и смотрела на них. Симон хотел было подняться со стула, но не шевельнулся. Он просто сидел и смотрел на нее.

Марита медленно мигала. Ее веки двигались как будто в замедленном темпе, волосы были грязными, под глазами — темные круги, лицо усталое и изможденное.

— Смотри — смотри, наслаждайся, — сказала она хриплым голосом.

Симон продолжал смотреть на нее. Углом глаза он видел, что Анна — Грета собирается встать, и жестом попросил ее остаться. Тихим голосом он задал вопрос, который повторял, как мантру, все эти годы:

— Где ты была?

Марита неопределенно качнула головой. Ее жест можно было понять совершенно по — разному. Остановившись перед Симоном и уперев руки в бока, она с трудом выговорила:

— Мне нужны деньги. Деньги!

— Зачем?

Марита молча открывала и закрывала рот, потом быстро сказала:

— Я собираюсь в Германию.

— Марита, это невозможно. У нас работа тут, дома. Ты не можешь все бросить и уехать!

Взгляд Мариты скользнул по Анне — Грете. Казалось, ей было трудно сфокусировать зрение.

— Я собираюсь в Германию. Ты что, не понял? И ты должен дать мне деньги.

— У меня нет денег, и в Германию тебе не надо. Тебе надо в постель! Проспаться и начать понимать, что ты вытворяешь!

Марита медленно качала головой. Ее движения напоминали маятник. Анна — Грета решительно встала:

— Я пойду.

Ее голос привлек внимание Мариты. Она перевела мутный взгляд на Анну — Грету:

— У тебя есть деньги?

— Нет.

Марита изобразила улыбку:

— Трахалась с моим мужем? Теперь плати! А как же иначе? Сама ведь все понимаешь, давай плати…

Симон вскочил со стула, схватил Мариту за руку и потянул ее к дому:

— Заткнись, ты!

Марита отчаянно сопротивлялась, когда Симон тащил ее по лестнице. Наконец она закричала:

— Помогите! На помощь! Помогите!

Симон повернулся к Анне — Грете, стараясь извиниться взглядом и прося не судить его строго. И тут он увидел какого — то мужчину, выходящего из — за кустов сирени. По всей видимости, он стоял и ждал там довольно давно.

Марита вырвалась из рук Симона и бросилась к мужчине. Остановившись перед ним, она пролепетала жалким плачущим голосом:

— Рольф! Он бьет меня!

Рольф был настолько огромен, что вполне мог поднять Симона одной рукой. Грязный льняной костюм скрывал его мышцы. Но при всей своей силе и мощи он не мог справиться со своим телом. Он двинулся прямо на Симона, но шаги были какие — то неуверенные и разной длины, руки безжизненно повисли. Кожа на лице была темно — красного цвета, нос шелушился. Уголки рта искривлены, как будто он перенес инсульт. Он подошел к Симону и предостерегающе поднял вверх указательный палец:

— Не смей трогать жену. И дай ей денег. Ты понял?

Марита крутилась около Рольфа. Она напоминала героиню какого — то дешевого романа. Сердце Симона заколотилось. Он посмотрел в налившиеся кровью глаза гиганта. И спросил:

— А зачем тебе все это… Рольф?

Рольф надул щеки так, что глаза превратились в узкие щелочки. Уголки рта у него совсем опустились, и все лицо исказилось в какой — то дурацкой гримасе. Симон понимал, что это глупо с его стороны, но не смог удержаться от смешка. Рольф изумленно таращился на него пару секунд, потом взревел:

— Тебе что, не нравится мое имя? Смешным кажется? А, парень?

Симон покачал головой:

— Нет, имя прекрасное. Я только не понимаю, что ты тут делаешь.

Рольф несколько раз моргнул и посмотрел вниз на землю. Его губы шевелились, как будто он проговаривал свой ответ. Симон обернулся и заметил, что Анны — Греты рядом нет.

Симон быстро огляделся, думая, какие предметы могли бы пригодиться в качестве оружия. Ближайшим был совок, он стоял около лестницы, метрах в десяти. Рольф медленно выговорил, как будто заранее недоумевая:

— Так ты не собираешься дать ей денег?

Не дождавшись ответа, Рольф горестно вздохнул. Потом он положил руку на плечо Симона и одним движением опрокинул его на спину. Прежде чем тот успел среагировать, Рольф захватил в кулак его палец. Марита внимательно смотрела на происходящее. И выглядела она довольной.

Она ждала этого. Она ждала этого!

Рольф отогнул палец назад, и Симон не успел даже рта раскрыть, как палец был сломан. Нахлынула боль, Симон поперхнулся и закричал. Он увидел, как его палец беспомощно повис. Он закричал снова — скорее от отчаяния, чем от боли. В десятую долю секунды Симон успел подумать обо всем, что он теперь не сможет делать руками.

Карты, простыни, веревки… листать газеты.

Он продолжал смотреть на свой мизинец, который висел теперь, как какая — то жалкая тряпка. Из глаз катились слезы. Он снова закричал — скорее от обиды и ужаса, чем от боли.

Марита завороженно смотрела на него. Рольф открыл рот:

— Ты же фокусник. Пальцы тебе нужны. Или как?

Он достал из нагрудного кармана складной нож и неловко открыл его при помощи зубов и одной руки, а затем направил лезвие прямо к сломанному пальцу Симона.

Он двигался медленно и скованно. Казалось, Рольфу требуется время, чтобы сформулировать свои мысли и скоординировать действия. Он посмотрел в лицо Симона, потом на его руки. Он вел себя так, как будто сам толком не понимал, кто он, что тут делает и что ему делать дальше. Симон лежал неподвижно и смотрел на маленькое облачко на небе. На одну секунду ему показалось, что Рольфа окружает светящийся ореол. Наконец Рольф чуть подвинулся в сторону. На воде закричала чайка, ее крик нарушил тишину. И тут Рольф собрался что — то сказать.

Симон ничего не сказал и не шевельнулся. Он слушал мерный плеск волн о прибрежные камни. Воздух был чист и свеж. Ему внезапно захотелось пить. Рольф наконец — то вспомнил, что хотел сказать, и выговорил:

— Сначала отрежу мизинец. Потом… что потом? Безымянный. Да? Ну, и так далее. По порядку… да. — Рольф кивнул сам себе, очевидно радуясь, что так четко и ясно выразил свои мысли. — И никаких фокусов больше! Ты меня понял, парень?

Он посмотрел на Симона, подняв бровь, затем повернулся к Марите:

— А ты говорила, что тут будут какие — то проблемы. Ха!

Марита неопределенно качнула головой. Рольф снова обратился к Симону:

— Ну, вини себя. Сам напросился.

Он снова повернулся к руке Симона. Осталось сделать одно движение, чтобы палец отлетел.

— А ну прекрати! — Это был голос Анны — Греты.

Рольф в недоумении повернулся. Анна — Грета стояла прямо напротив него с двустволкой в руках.

— Отойди от него, — приказала она решительно.

Наступила длинная пауза. Анна — Грета стояла в трех шагах от Рольфа. Он озадаченно смотрел на нее и шевелил губами. Потом он встал.

— Брось нож! — велела Анна — Грета.

Рольф покачал головой. Затем он все — таки засунул нож в карман. Анна — Грета сделала движение. Ружье дрожало в ее руках.

— Пошел вон отсюда!

И тут Симон понял, что и он может принять участие. Он встал на ноги и попробовал подвигать рукой. Рука занемела и ныла, он с трудом поднимал ее, голова кружилась от боли и слабости. Все, что он смог, — это снова опуститься на траву.

Рольф шагнул к Анне — Грете, и она попятилась:

— Остановись! Иначе я буду стрелять.

— Черта с два ты будешь стрелять, — сказал Рольф, протянул руку и схватил ружье.

Анна — Грета отступила, и сражение было проиграно. Рольф замахнулся и лениво ударил Анну — Грету по уху. Анна — Грета отлетела в сторону. Она откатилась на траву и села, потирая ухо рукой.

Симон попытался встать, и тут он услышал голос Мариты:

— Он что, вообще ничего не соображает, да?

Анна — Грета была в нескольких шагах, и Рольф наклонился над ней. Симон никак не мог сообразить, что будет, если он попытается достать лопату и броситься вперед.

Раздался щелчок, и Рольф упал. Симон повернулся и увидел Йохана с ружьем в руках.

Рольф медленно поднялся. На лбу у него было темное пятно и немного крови. Глаза смотрели безумно. Он выхватил нож и бросился на Йохана.

Симон кинулся следом, схватив ружье, которое уронила Анна — Грета.

— Стой, подлец! — крикнул он отчаянно.

Йохан опустил ружье и метнулся к дому. Рольф гнался за ним с ножом в руке. Симон с гримасой боли прижал ружье к плечу и нажал на курок.

Все произошло в одну секунду. Раздался оглушительный выстрел, отдачей Симона откинуло в кусты, и тут же послышался рев Рольфа.

Симон лежал на елочных иголках. Рольф продолжал орать.

Если я убил его… если я… что тогда будет?

Через несколько секунд он сумел высвободиться от еловых веток. Анна — Грета сидела прямо перед ним, прижав руки ко рту, и Марита раскачивалась туда — обратно, как будто пребывая в глубоком трансе.

Рольф перестал рычать. Симон проглотил слюну.

Как хочется пить.

Пот заливал ему глаза, и он вытер лоб. Когда он открыл глаза, то увидел Анну — Грету. Она стояла рядом с ним и пыталась что — то сказать, но слова не слетали с ее губ.

Симон посмотрел на ружье. Только сейчас он понял, что перед ним двустволка. При выстреле он сумел нажать только на один курок, так что второй патрон оставался в стволе. Анна — Грета коротко кивнула ему и закрыла ухо рукой. Симон медленно встал и поднял ружье над собой.

Рольф продолжал орать. Он метался по земле, как будто пытаясь избавиться от неведомого кошмара. Куртка была разорвана. Его спасло чудо: нажми Симон на курок секундой раньше, Рольф был бы уже мертв.

Йохан нерешительно посмотрел на метавшегося мужчину. Затем обошел его и бросился в объятия Анны — Греты. Она погладила его по голове, затем негромко сказала:

— Возьми велосипед и позови сюда доктора Хольстрема и Йорана.

Йохан кивнул и побежал прочь. Рольф начал успокаиваться. Симон не спускал с него ружья. Ему было дурно.

Это не со мной. Со мной не могло такого случиться. С кем угодно, только не со мной.

Через двадцать минут прибыли врач и полицейский. Раны Рольфа для жизни были не опасны — пуля попала в мышцы левого плеча. Ему остановили кровотечение и вызвали машину «скорой помощи». Йоран написал рапорт.

Марита, по своему обыкновению, исчезла. Говорили, что она уехала на пароме, прежде чем ее начали искать. Рольфа доставили в полицейский участок Нортелье, Йоран и доктор Хольстрем отправились по домам, чтобы вернуться в полицию через несколько дней.

Симон, Анна — Грета и Йохан молча сидели в беседке. Обтрепанный куст черемухи был единственным доказательством того, что схватка произошла на самом деле и что прошло всего лишь несколько часов. Йохан пил морс, Симон пил имбирное пиво, Анна — Грета не пила вообще. Говорить было трудно.

Симон провел пальцем по бинтам и тихо сказал:

— Мне жаль, что вам пришлось участвовать в этом. Простите меня, пожалуйста.

— Ты не виноват, — произнесла Анна — Грета так же тихо.

— Не виноват. Но все равно я прошу прощения.

Когда первый шок наконец прошел, они смогли говорить о случившемся. Разговор продолжался даже за обедом. Лишь около десяти нервное возбуждение спало, все устали от разговоров и переживаний. Казалось, они даже не в силах слушать голоса друг друга, и тогда Симон пошел к себе.

Он сидел за кухонным столом и пытался разгадать кроссворд, чтобы развеять мысли. Свершившиеся события не давали ему покоя. Раньше он хоть как — то, но представлял свое будущее, теперь впереди была только пустота.

Летний вечер мягко спускался за окном. Симон отверг любезное предложение переночевать на кухне в большом доме, на диване. Ему хотелось побыть одному, подумать о том, что ждет его впереди.

Когда отдачей ружья его отбросило назад, он испугался того, что происходило в этот момент у него в душе. Что — то тяжелое и доселе неведомое поднималось из самых глубин, и он не знал, как с этим справиться.

Он был готов убить Мариту. Застрелить ее. Раздробить ей голову. Он явно представлял себе, как ее череп разлетается на куски от его выстрела. Когда Анна — Грета показала ему на ружье и дала понять, что там еще есть патрон, Симон испытал неодолимое желание застрелить свою жену. Убить, чтобы ее никогда больше не было, перелистнуть эту страницу его жизни.

Ничего этого он не сделал. Но он испытывал дикое желание сделать это. Он был не таким, как обычно. Может, он и смог бы сделать это, если бы поблизости не было свидетелей. Он бы что — нибудь придумал, какую — нибудь свою версию происшествия, смог бы оправдаться перед законом… а перед собой… ему не надо было бы оправдываться. Точно не надо.

Кто я? Кем я становлюсь? Что со мной происходит?

Эти мысли продолжали точить его и ночью. Ему было стыдно за себя, за то, что он сделал и не сделал, за свои мысли. Он изо всех сил пытался начать думать о чем — то другом, — например, о будущих выступлениях в Нотене, если, конечно, у него что — то получится, со сломанным — то пальцем, — но заманчивые картинки выстрелов все возвращались, не давали покоя.

Через несколько часов он провалился в беспокойный сон, но тут раздался стук в дверь. Симон выдохнул и открыл окно. Там стояла Анна — Грета. На ней была белая ночная рубашка.

— Могу ли я войти? Сейчас?

Симон инстинктивно протянул руку, чтобы помочь ей, но тут же понял, как глуп его жест.

— Я открою, — пробормотал он.

Анна — Грета пошла к крыльцу, и Симон открыл дверь.