"Т-34 — истребитель гархов" - читать интересную книгу автора (Клюев Константин, Подгурский Игорь...)Глава 1 УСАДЬБАКанунников отпустил машину и пошел пешком. Хорошее место выбрал Арсен. Тихое, а все рядом. Сколько лет он уже обитает здесь? Трудно вспомнить. Да и к чему? Двухэтажный особняк на Волхонке тонул в тени. Колыхание реки в сонном русле распространяло волны сырого воздуха. Федор несколько раз с удовольствием втянул носом тонкий аромат лип и жасмина и свернул за угол, к черному ходу. Все так же, как и год назад, как десять, как двадцать. Люди меняются, стареют и умирают, а природа упряма в своем постоянстве. Колесо катится и катится; день да ночь, ночь да день мелькают себе спицами. Человек думает, что это колесо вращается вокруг него… Он прав, конечно. Пока жив. Незнакомый охранник взглянул на удостоверение, ощупал Федора быстрым взглядом и открыл дверь во всю ширину. Все-таки Серапионов молодец. Истинный философ, настоящий разведчик. Красные князьки даже гораздо меньшего масштаба стремились окружить себя личной гвардией — кто лезгинами, кто казаками, кто бывшими однополчанами. Арсен спокойно терпел любую охрану, пользовался дежурной машиной, заказывал обеды из столовой наркомата — словом, был свободен, показывая своим поведением, что скрывать ему нечего. Впрочем, внутренняя свобода генерала простиралась так далеко, что он и не показывал ничего — просто жил и работал почти 24 часа в сутки. — Садись, Федор Исаевич. — Серапионов увлеченно грел на спиртовке бронзовый чайничек и готовил к чаепитию маленькие чашечки. — Любишь «жемчуг дракона»? Сейчас заварю. Канунников с удовольствием глядел на алхимический процесс. Мощные руки Арсена Михайловича легко управлялись с тончайшим фарфором и бронзовой утварью. Через пять минут чашки были ополоснуты кипятком и перевернуты для сохранения тепла, а в заварном чайнике на дне распаривались зеленые шарики благородного чая, свернутые и высушенные в форме жемчужин. — Теперь или никогда! — Серапионов быстро наполнил крохотные чашки и протянул одну из них Канунникову. Тот принял чашечку с полупоклоном, пригубил и откинулся в кресле. Момент блаженства, торжество простой истины: хо-ро-шо! Золотистый напиток приятно щекотал небо и гортань. Федор протянул Серапионову свою невесомую, почти бумажную чашечку, и руководитель сверхсекретного отдела наполнил ее снова. — Хорошо как! После третьей чашки перейдем к делу, не возражаешь? Федор был совершенно согласен, и чай продолжили пить в блаженном молчании. — Федор Исаевич, обстановка такова. На днях Молотов встретился с послом Шуленбургом. Гитлер долго раздумывал, принял решение и теперь нажимает на все рычаги. Все кончится соглашением, но это ближе к осени. Сейчас в центре внимания — Халхин-Гол. Нам удалось внушить там, — Седой показал большим пальцем за спину, в южную стену, в сторону Кремля, — что решительная победа над японцами гарантирует нас от удара в спину, когда будет война с Гитлером. Это должно сделать позиции СССР и более прочными при выработке договора с Германией. Во всяком случае, теперь монголы не удивляются грузовикам с русскими солдатами. Нам повезло, что японцы не особенно церемонятся с местными, так что симпатии местного населения на нашей стороне. Мы долго ждали, Федор. Двадцать один год, если не ошибаюсь. Хороший план зреет долго. Теперь все сложилось один к одному. Добро на самом верху получено, эшелон зарезервирован. Готовь предложения. — Предложения готовы, товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга. — Нет уж, прекрати язык ломать, Федор Исаевич. — Арсен усмехнулся. — Пусть пролетарии язык упражняют, им полезно. Называй меня по старинке, генералом. Если Сталин меня называет только так, то о чем нам с тобой беспокоиться? Серапионов подошел к занавешенной карте и отодвинул плотные шторы. Канунников с удовольствием взял в руки указку красного дерева. — От Улан-Удэ пойдем по обычному маршруту, в составе войсковых частей, а в сторону Гоби свернем после Бурун-Урта. Проводников возьмем из местных, вот здесь. Легенда для стрелков и рабочих — разведка водяных пластов для нужд армии. — Федор Исаевич, время не ждет. Конфликт в самом разгаре, и, стало быть, гореть ему недолго. — Группа готова выехать хоть завтра. — Ну, завтра — это слишком. Нам ошибаться нельзя. Даю на сборы три дня. Видеться будем каждый день — до отъезда многое придется уточнять и согласовывать. Седой проводил Канунникова до выхода, пожал руку и вернулся в кабинет. Пыль, пыль, проклятая и вездесущая пыль. В августе на Калужском шоссе — пыль? В песчаном карьере под Липецком — пыль? Нет! Пыль — это пересохшая монгольская степь, это сопки, постепенно облезающие и теряющие растительность по пути к югу. Пыль набивается повсюду, пропитывает одежду, втирается в мельчайшие поры краски на автомобиле, пыль висит в воздухе и скрипит на зубах, пыль стекает коричневатой струйкой по лбу, смешавшись с потом. Жалкие кустики пересохшей приземистой травы — и те пылят, если на них наступить сапогом или наехать рыжей покрышкой. За штурвалом быстрого и верткого истребителя «накадзима» Хатео Мори чувствовал себя головой ястреба. Пилот императорских воздушных сил в свои восемнадцать лет был признанным асом — не то что сосунки из нового набора. Хатео мог позволить себе хоть каждый день летать на новом истребителе: аппараты поставляли в избытке, а летные школы не восполняли потери. Хатео Мори был ветераном, и именно ему было вменено в обязанность обкатывать новые машины. Район вдали от Номонгана — южнее и ближе к безжизненной пустыне — был свободен от русских, наводнивших небо над Маньчжоу-го. Если в мае Хатео творил в небе над Халхой все, что хотел, то уже в июле он с товарищами предпочитал совершать боевые вылеты по утрам, когда солнце ослепляло русских и позволяло использовать преимущество внезапности. Подкрепление, прибывшее к русским, не только не уступало погибшим, но даже превосходило выучкой, дерзостью и особой слетанностью звеньев, и японским асам приходилось тяжело — даже таким опытным, как сержант Мори. Приходилось выгадывать на всем — на погоде, солнце, облачности, линии сопок никчемного клочка земли вдоль Халхи. После обеда сержант обкатывал пару-тройку новеньких «мицубиши» или «накадзима» вдали от линии фронта и трассы, по которой русские подвозили припасы и пополнение. Там могли без страха летать только желторотые юнцы. Герои и глупцы. Хатео с удовольствием пронесся над тихим озером Буй-Hyp, направляя машину к юго-западу. Здесь можно было без помех проверить двигатель в пике и на виражах, а затем отыскать стадо овец и проверить пулеметы. Сержант испытывал огромную гордость, когда слышал, как новички хвастают: «Мою машину испытывал сам командир Мори!», и испытывал аппараты тщательно. Русские в этот район не летали — слишком дорого им обходился каждый грамм топлива, каждый выстрел. Именно поэтому они прикрывали свои тылы так жестко и решительно, что спикировать на автомобильный тракт было редкой удачей. Еще более невиданной удачей было вернуться после такого пике. Сержант Мори уважал штурмовиков и сочувствовал им — они несли противнику страшные разрушения, но были совершенно неспособны защитить себя. «Накадзима» пикировал превосходно. Двигатель работал мощно и не захлебывался, и сержант уверенно потянул штурвал на себя. «Накадзима» взревел и перемахнул зеленую сопку. Легкость и изящество! Никакой брони, ничего лишнего — только крылатая мощь и смертоносные пулеметы! Хатео вздрогнул от радости: стоит подумать — и сразу вот он, пыльный хвост у горизонта. Юго-запад, там еще бродят пастухи. Пыль поднялась высоко — неужели табун? Сержант Мори откинул с гашеток колпачки предохранителей и добавил газу. Последнюю сопку он буквально «облизал», едва не задев вершину брюхом фюзеляжа, и даже открыл рот от изумления. В конце пологого склона двигался караван. Хатео увидел три военных грузовика, крытых брезентом, и несколько повозок. Караван сопровождали несколько всадников на коротконогих монгольских лошадях. Часть всадников была одета в монгольскую одежду, часть — в форму рядовых красноармейцев. Хатео скривил губы — все те же повадки! За все время кампании он еще не видел ни одного красного командира. Все рядовые. Позор. Взять хоть этого, коренастого. Одна выправка чего стоит — не меньше капитана! Заложив крутой вираж, Хатео развернулся буквально вокруг левого крыла — еще мальчишкой он так разворачивал свой велосипед, и этот крутой вираж должен был испугать капитана-зазнайку в форме рядового, да и всех остальных. Зайдя для устрашения навстречу колонне, Хатео снизился так, что воздушной волной сбил фуражку с головы переодетого капитана. Когда «накадзима» с блеском прошел очередной лихой разворот с набором высоты, Хатео увидел, что седой капитан без фуражки скачет прочь от каравана вместе с двумя такими же трусами. Пора ставить точку в охоте, заодно и пристрелять пулеметы. Хатео сбросил газ и спокойно скользнул вслед за всадниками. Пули взметнули пыль под копытами лошади седого. Капитан упал спиной на круп лошади, всплеснув руками, но в следующий миг в его руках оказался карабин. Хатео увидел вспышку, и тотчас что-то ткнуло его в горло, как будто твердым пальцем, слева, под подбородок. Стекло кокпита с этой же стороны стало алым. Сержант Мори схватил себя рукой за шею, затем отнял руку и начал вытирать стекло рукавом, и не было на свете ничего важнее этого алого стекла. Рукав окатывало кровавой волной, еще и еще, с каждым разом слабее. В глазах потемнело, а ноги и руки отказывались подчиняться. Хатео было невыносимо страшно. Штурвал! Где штурвал? Из последних сил сержант дернул ручку фонаря и почувствовал, как тугой воздух ударил его по лицу. В уши ворвался страшный вой двигателя. Неужели мой «накадзима» может так кричать? Так выла соседская собака Миката, потерявшая щенка. Не может быть… Самолет с ревом начал набирать высоту. Всадники остановились, а генерал Серапионов уже сидел в седле прямо, будто вылитый из металла заодно с рыжим монгольским коньком, и смотрел из-под руки вслед уносящемуся вперед и вверх самолету с красными кругами на крыльях. Канунников развернул коня и выбросил вверх руку. Караван остановился. Водитель первой машины уже бежал к генералу с фуражкой в руке. — Нет. Такую свечу вытянуть невозможно, — пробормотал Арсен Михайлович. — Какого черта он делает? В ответ на эти слова двигатель в небе смолк. Тяжелый нос самолета резко клюнул вниз, и аппарат скользнул по широкой дуге, ввинчиваясь в горячий дрожащий воздух. Двигатель заработал снова, и самолет начал завывать, разгоняясь перед встречей с землей. От удара в косой склон сопки нос «накадзимы» вошел в фунт почти до кокпита, правое крыло обломилось, а тело пилота вылетело через открытый фонарь тряпичной куклой и нелепо сложилось на пригорке. Раздался глухой взрыв, и адское багровое пламя с черной чадной окантовкой поглотило самолет императорских воздушных сил. — Все в порядке? — Канунников подскочил к Серапионову, заглядывая генералу в лицо. — В полном, Федор Исаевич, — буднично отозвался тот. Его серые глаза придирчиво осматривали фуражку, поданную водителем. — Дорж! Товарищ Дорж! Третий всадник едва заметно тронул поводья, его серая кобыла переместилась, переступая как-то боком, и застыла перед Серапионовым. — Я, товарищ командир. — Да я вижу, что ты. Самолет горит три минуты, не более. В нем уже взорвалось все, что могло. Отправляйся и посмотри, что с пилотом. — Есть! — Третий всадник был с виду монгол, только бледный, совсем без загара, но по-русски говорил с вызывающей оторопь чистотой. — А если жив, товарищ командир? — Если жив? — изумился Серапионов. — Если жив! У нас не лазарет, голубчик. Дорж дернул повод, и серая кобыла с места взяла в галоп. — Потрясающий наездник! — Да вы тоже, Арсен Михайлович! Чудеса вольтижировки! — Канунников в изумлении глядел на генерала. — Прямо сын степей, куда там нашему Доржу! — Это ты напрасно! Между прочим, это он меня научил этому монгольскому трюку. Я у него целый курс на ипподроме прошел, пока ты в Испании прохлаждался. А с этим вот, — Седой, смеясь, похлопал ладонью по карабину, — с этим у меня с юности самые доверительные отношения, сам знаешь. Скомандуй привал. Хватит на сегодня. Отправив двоих красноармейцев на разведку, Серапионов с Канунниковым ждали возвращения Доржа. От самолета донесся сухой щелчок выстрела, и переводчик пустился в обратный путь. Его лошадь приседала на круп, спускаясь с кручи, а опытный наездник легонько направлял ее на самый безопасный путь. — Какой живучий японец, — меланхолично вымолвил Арсен. — Жуков говорит, с ними трудно. — Почему? — Лошади Канунникова надоело стоять на месте, и он дергал поводья то влево, то вправо. — Они не сдаются. Разведчики вернулись одновременно с Доржем. Оказалось, что за сопкой впереди — райская зеленая долина с озерцом и небольшой рощей. — Что же, остановимся у озера. Перед великой сушью неплохо пропитаться водицей. Федор Исаевич, командуй. — Генерал тронул поводья и отправился вперед. Озерцо Най-Нур было последним оазисом, последним чудом перед царством раскаленного песка. На мелкой штабной карте оно было обозначено синей точкой. Проводники из местных хорошо знали это озеро, но почему-то утверждали, что найти Най-Нур дано не каждому. Дорж затруднился с переводом напрямую на русский и сначала про себя переложил услышанное на китайский, некоторое время подумал, позадавал вопросы проводникам и лишь затем, высоко подняв редкие тонкие брови, рассказал спутникам короткую легенду. Красавица невеста Най бежала от хана, пожелавшего жениться на ней, в день свадьбы. Хан был известен своей жестокостью и вспыльчивым нравом, и Най не желала стать его супругой. Хан погнался за нею лично — во главе отряда лучших наездников. У края великой пустыни красавица, видя, что ее неумолимо настигают, достала из седельной сумки голубой платок с зеленой каймой, и бросила за спину. Когда платок коснулся земли, тотчас возникло чудесное озеро с прохладной чистой водой, зеленым пастбищем вокруг и тенистой рощей у самого берега. Отряд хана остановился: усталые кони принялись пить и не подчинялись наездникам. Хан в гневе зарубил своих слуг и бросился в погоню за ускользающей невестой. Красавица увидела, что бежать от жениха не удается, и направила верного коня в самое сердце редких в этих местах зыбучих песков. Пески сомкнулись над головой дерзкой беглянки. Хан, разгоряченный погоней, не отступил, и бросился вслед за строптивой невестой. Пески навеки поглотили и хана, и всадницу, но не дали им упокоения, а лишь бессмертие. С тех давних пор в пустыне появилась блуждающая сопка — это обезумевший хан гонится за своей упрямой невестой, и не знают они отдыха ни днем, ни ночью. Если же путники встретят блуждающую сопку, то эта сопка начинает кружить вокруг них, и нельзя ее обогнать на самом быстром скакуне, нельзя свернуть — сопка все равно преграждает путь, окружает путников и забирает в подземный мир. Слуги жестокого хана, отважные и преданные воины, превратились в белых журавлей, и с тех пор живут на озере Най-Нур, покидая его только на зиму. — Что-то мне это напоминает. — Серапионов задумчиво смотрел на тихую воду озера. — Озеро как озеро. — Канунников с удовольствием оглядывался, лежа на упругой травке. Бойцы радостно купались, смывая с себя грязь недельного перехода. Монголы уселись неподалеку и что-то весело обсуждали — то и дело доносился сдержанный смех. — Да нет, я не про озеро. История с платком невесты что-то напоминает. — Арсен потер седой висок. — А, это Василиса Прекрасная… Или Премудрая? Не помню, — засмеялся Канунников. — Разные няньки по-разному сказки сказывали. — Точно! Рукавом махнула — озеро, другим — гуси-лебеди по озеру плывут! Знаешь, что приходит в голову? — Да, Арсен Михайлович. — И что же? — Что такие же объекты есть и у нас. — Могила Дракона гораздо южнее. Там ничего интересного — ископаемые останки ящеров, обломки костей. Нам нужен, — Канунников вытащил из планшета свою карту, — вот этот кусочек пустыни. Отсюда — день верхом. Караван с поклажей дойдет за два. Дорж улыбнулся краешком губ: он всегда так улыбался, когда внимательно слушал и запоминал. — Автомобили оставим здесь. При автомобилях останутся водители и взвод стрелков с зенитным пулеметом — этого хватит. С собой возьмем лошадей с водой, провиантом, радиостанцией и приборами. Серапионов знал план давным-давно в мельчайших подробностях, но тоже не пропускал ни единого слова. — Я убежден, что цель, к которой стремился барон Маннергейм, именно здесь. Скорее всего, он что-то сумел понять еще во время Русско-японской войны. Он воевал именно здесь, в Маньчжурии. — Дорж в изумлении поднял брови и посмотрел на генерала. Генерал подмигнул Канунникову, призывая того продолжать. — Через несколько лет барон пытался проникнуть сюда через Памир, уже с экспедицией, под видом этнографической миссии, но встретил при движении к сердцу пустыни такой отпор, что даже его железная воля была вынуждена уступить. Более того, я слышал версию, что именно отчаянное и жестокое невезение, постигшее экспедицию барона, привело к тому, что после революции он прекратил службу в российской армии, храня верность убитому государю, и отправился в Финляндию, где занялся государственной деятельностью. Похоже, именно здесь он навсегда простился с мечтой о секретах монгольской пустыни. — Позвольте, — раскосые глаза Доржа расширились до предела, — так это тот самый маршал Маннергейм? Серапионов рассмеялся, запрокинув голову: — Мой милый Дорж, если бы ты не был так поглощен Востоком, то хотя бы изредка вспоминал о Западе. Карл Маннергейм покинул Россию в чине генерал-лейтенанта, не желая больше служить стране без государя. Убежден, что маршал до сих пор хранит портрет Николая Романова. Близился час вечерней прохлады, и Канунников выстроил отряд, чтобы в последний раз перед выходом проверить готовность. Генерал сделал необходимые распоряжения остающимся бойцам и занял свое место в караване. — Отряд! В колонну по одному, дистанция один корпус, марш! Дорж перевел команду проводникам, и караван медленно отправился вслед за Канунниковым в сторону остывающей пустыни. Три десятка всадников вытянулись в линию. Свободные от наездников лошади были навьючены, и их вели в поводу в середине колонны. Арьергард и авангард группы состоял из лучших стрелков; руки их были заняты только оружием, а глаза блуждали по сторонам, выискивая цель. К закату отряд продвинулся прилично. Пока солнце еще давало рассеянный свет из-за гряды холмов, устроили привал. Лошадей расседлали и стреножили, поручив заботам проводников. Арсен Михайлович вызвал командира разведчиков лейтенанта Кухарского, пятерых стрелков и отправился с ними на вершину соседней сопки. Батареи радиостанции были тяжелы, как и положено мощным батареям, но генерал не позволил стрелкам прикасаться к оборудованию. Их дело — охранять. Всю дорогу к вершине Серапионов шел впереди, легко неся на плече зеленый ящик. Костя Кухарский шел следом за генералом. Его совершенно не раздражал песок, оползающий под ногами и делающий шаги вверх эффективными только на треть. Физические нагрузки доставляли Косте удовольствие. Помимо острой памяти, необходимой разведчику, он обладал великолепной спортивной подготовкой, никогда не упуская случая проверить ее в деле. Стрелки расположились вокруг вершины сопки, приняв каждый по сектору для наблюдения. Генерал взял на себя шестой сектор, удобно расположившись со своим карабином. Тем временем Кухарский подключил аппаратуру и поднял к ночному небу металлическую антенну на легком бамбуковом шеете. Шорохи в наушниках стали громче. — Первый, я — Вершина, я — Вершина. Прием. — Я — Первый, слышу Вершину хорошо, только вот совсем не вижу. — Голос Канунникова звучал ясно. — Приступайте к выполнению задачи. Федор остался в лагере с маленькой пехотной радиостанцией. «Командир экспедиции должен находиться при основных силах», — отрезал генерал, и Канунников был вынужден отказаться от подъема. Вместе с ним остался и Дорж, но лишь на время обустройства лагеря. Тщательно переведя монголам распоряжения Канунникова и убедившись, что все друг друга поняли, он отправился к вершине темной сопки широким легким шагом, и подоспел как раз к концу первого сеанса связи. На очереди был лагерь у озера. Лейтенант Кухарский вращал верньеры, слегка подсвеченные особой краской, до тех пор, пока тонкий золотистый волосок на шкале не добрался до нужной частоты. В чашках наушников зазвучали тихие слова радиста: — Я — Вода. Прием. Я — Вода. Прием… — Вода, я Вершина! — отозвался Кухарский, щелкнув тумблером микрофона. — Доложите обстановку. Прием! — Вершина, я — Вода! Все спокойно. Происшествий нет. Заболевших нет. Прием. — Говорит Вершина. Следующий сеанс связи по расписанию. Отбой! — Есть отбой! — голос радиста оборвался щелчком выключателя. Кухарский снял наушники. — Все готово, товарищ генерал! У озера все спокойно. — Вот частоты, Константин. — Седой подал Кухарскому листок. — Нужно, чтобы Дорж внимательно прослушал эфир. Кухарский подключил еще пару наушников и протянул их Доржу. Затем развернул молочно белевший в темноте листок и направил на него свет фонарика. Пробежав глазами несколько рядов цифр, Константин поднял брови и весело присвистнул. В таких диапазонах он не работал никогда. — Давай, пересмешник, приступай, — хохотнул Арсен Михайлович, извлекая из заплечного мешка теплую куртку с каракулевым воротником. В пустыне стало неимоверно холодно. Бледный серп месяца и звезды уже казались не игривыми и сказочными, а злыми и холодными — от легкого ветра наворачивались слезы. Лейтенант Костя защелкал переключателями и выбрал нужный диапазон. От холода пальцы теряли чувствительность, и вращать верньер с правильной скоростью было трудно. В трех диапазонах из десяти не было ни звука, и Кухарский несколько раз трогал провод от наушников, чтобы убедиться в наличии контакта. При прослушивании остальных частот тишина в наушниках изредка сменялась улюлюканьем или свистом, затем снова закладывала уши плотной ватой. В середине шестого диапазона Дорж схватил Кухарского за рукав. Кухарский замер, затем осторожно двинул верньер на полградуса назад. Дорж поднял палец вверх и обратился в слух. Кухарский недоумевал — в ушах насвистывало и трещало. Лейтенант уловил какой-то горловой звук, рычащий и переливающийся, как если бы кто-то полоскал горло. Звук отодвигал на второй план треск и шорохи. Теперь Костя вспомнил, где слышал примерно такие же переливы: из ларингофона, прижатого к горлу, когда радиостанция находилась в зоне неустойчивого сигнала. Да, и еще — монголы издавали подобный горловой звук в некоторых своих песнях. Кухарский попытался вслушаться, но не смог выделить ни одного слова. Вдруг прерывистый голос пропел: «Най-Нур». В наушниках это прозвучало «Дай-Дур», но Костя ни на секунду не усомнился в том, что речь шла именно об озере. Дорж почувствовал волнение Кухарского и предостерегающе сжал его руку, призывая к молчанию. Через две минуты металлический речитатив оборвался на самом нелепом месте, и воцарилась тишина. Не успел Кухарский протянуть руку к колесику настройки, как горловые звуки возобновились. Дорж слушал внимательно, кивал в такт чему-то, причем Константин не мог уловить никакого ритма, как ни вслушивался. — Можно собираться, — заявил Дорж. — Слушай команду, — вполголоса рыкнул Седой и мигнул фонариком в сторону лагеря. В ответ внизу затеплились три огонька. — Спускаемся в лагерь. Ориентир — три огня. Костя, где мой груз? Внизу генерал проверил посты и пригласил в штабную юрту Доржа, Канунникова и Кухарского. Дневальные принесли ужин — кумыс, воду и прессованный сыр хурутх. В юрте было уютно. — Конечно, армейские палатки хороши, но юрты более приспособлены для местных условий. Правильное решение, Федор Исаевич. Прошу подкрепиться. — Генерал первым приступил к трапезе. Ели молча и быстро. За время перехода все привыкли к вкусу местной пищи и признали, что она прекрасно утоляет голод и восстанавливает силы. Сыр ху-рутх растворяли в воде, каждый — по своему вкусу. После быстрого ужина генерал предложил переводчику рассказать об услышанном. Дорж собрался с мыслями и начал: — Передача велась на смеси древнего языка с китайскими и монгольскими словами. Этого языка я не знаю — о нем спорят, пытаясь хотя бы приблизительно восстановить его звучание. Это — горловое наречие давно исчезнувшего горного народа. Трижды было произнесено монгольское слово «сабдык» — хозяин долины. Это дух, похожий на человека, но почему-то он упомянут в сочетании с китайским «подземный табун». Сабдык в пути, повторил голос, а также несколько раз говорил «Най-Нур». — Вы что-нибудь понимаете? — Седой обвел глазами собеседников. — Я — понимаю, но не вполне. Есть много вопросов. Зато Федор Исаевич обладает на этот счет довольно стройной теорией. До того, как мы прослушали эфир на определенных частотах, обсуждать эту теорию было бессмысленно. Сейчас товарищ Канунников доложит вам об истинной цели нашей экспедиции. Прошу всех придвинуться ближе, говорить исключительно тихо и слушать предельно внимательно. — Как вы знаете, официально мы ищем воду. Во всяком случае, в степи мы даже оставили несколько скважин, — начал Канунников. — Настоящей целью нашего путешествия является поиск перехода в иные миры. Не в мир иной — это как раз проще простого, а именно в иные миры. Доказательств существования иных миров приводить не нужно. Все разведки мира работают в этом направлении. Влияние агентов из иных миров отмечено на Земле давным-давно. Очевидно, что если они обладают возможностями перемещаться в наш мир и жить среди людей, как рыбы в воде, это означает их неоспоримое могущество. С другой стороны, они не порабощают наш мир и не подчиняют его своим правилам. Это значит, что либо у них недостаточно сил, либо это им не нужно. Однако страна, которая сможет найти путь в иные миры, может надеяться на то, что получит новые знания и возможности, и это принципиально важно при нынешнем раскладе сил. Один из способов отыскать переход — анализ старинных легенд, сказок, летописей. Люди с древних времен замечали необычное, противоречащее привычному укладу, но приписывали это богам. Нам с вами безразлично, как все это объясняли. Важны обстоятельства чудес и приметы мест. Кроме того, применив научный подход к анализу легенд, ученые сделали еще более интересный вывод — неживая материя может мыслить и хранить информацию. Мы с детства помним истории об обращении людей в камень, скалу, дерево. Это — иносказательное описание разумных структур в составе неодушевленного вещества. Далее. Для хранения информации нужен язык — средство обработки, хранения и передачи. Кто-нибудь задумывался о том, почему у людей, живущих здесь, — такой язык, а у народа в трех сотнях километров — другой? Это объясняется тем, что люди, издревле привязанные к конкретной местности, впитывают ее язык и перелагают на возможности человеческого речевого аппарата. Так появлялись человеческие языки. Человек не в состоянии слышать речь территории — он ее чувствует. Именно поэтому формирование первых человеческих языков происходило очень долго — тысячелетиями. Потом человеческие языки начали дробиться, перемещаться и смешиваться друг с другом, ведя почти самостоятельную жизнь. Люди быстро живут, быстро старятся и умирают. Горы и равнины живут несравнимо дольше и медленнее — тысячелетиями и миллионами лет. Язык земли меняется медленно и незаметно, но впитывает новые слова и понятия от людей. Это уже другой, более сложный вопрос. Обратное влияние человеческой речи на структуру языка территории следует обсуждать отдельно. Серапионов с удовольствием смотрел на лица Доржа и Кухарского, освещаемые огнем керосиновых ламп. Дорж, знаток многих десятков восточных и не менее десятка западных языков, удивлялся услышанному, но быстро соглашался, легко отыскивая в своей памяти подтверждения рассказу Федора. Кухарский был потрясен. Казалось, он не верил, что все говорится всерьез, и иногда внимательно присматривался к коллегам, ища в их лицах признаки сдерживаемого смеха. Нет, похоже, никто не шутил. Генерал любил наблюдать, как мыслительный процесс меняет лица людей. На кого похож лейтенант Костя Кухарский, если отбросить его боевое прошлое и форму? На беззаботного студента-аспиранта, вот на кого. Теперь же он — демон, обуреваемый страстями! Он способен понять и постичь все на свете, он близок к сокровенным тайнам мироздания, и именно по этой причине ему временами страшно и одновременно весело… — Несколько лет назад профессор Антонов выдвинул гипотезу о том, что твердая материя излучает сигналы в определенных частотах радиоволн, которые человек может принять и преобразовать в звук, то есть услышать. Сегодня мы с вами убедились в том, что ученый был прав! — продолжил Канунников. — Убедились исключительно благодаря тому, что с нами был знаток местных наречий. Смотрите, древнейший горловой язык, считавшийся утраченным, сочетается с монгольскими и китайскими словами. Смысл перехваченной информации загадочен, но мы имеем достаточно оснований полагать, что речь шла именно о нас. Скорее всего, колдуны, ведьмы и шаманы умеют слышать голос территории без всяких приспособлений. Теперь в наших руках находится уникальный источник сведений. Дело за лингвистами и техниками. — Товарищ генерал, разрешите обратиться к товарищу полковнику! — Кухарский справился с шоком и взял себя в руки. — Разрешаю, товарищ лейтенант. — Товарищ полковник, нам бы профессора Антонова с собой в экспедицию! Полковник Канунников обменялся быстрым взглядом с генералом. Седой утвердительно качнул головой, и Федор ответил: — Костя, все не так просто. Антонов расстрелян два года назад за шпионаж и пропаганду вражеских теорий. Мы не успели ничего предпринять, так как узнали слишком поздно. Все произошло стремительно — донос группы студентов, арест, расстрел. Студентов, кстати, не нашли; донос оказался подложным. — Что же, — вмешался генерал, — нам наука. Теперь мы не оставляем перспективных людей без защиты. Все ведущие разведки стремятся выкрасть или уничтожить ценные кадры противника. Что же, давайте продолжим совещание. Мы с Федором Исаевичем решили посвятить вас в детали в связи с чрезвычайной опасностью и большим риском того, что не все из нас вернутся из экспедиции. Итак, главная наша цель — найти переход в другие миры. Вероятное расположение перехода вычислено нашими аналитиками с точностью до полукилометра. Мы находимся от этого места на расстоянии дневного перехода. Хочу вас предупредить, что все попытки приблизиться к этому району встречают жестокое сопротивление, как бы это точнее сказать… сил природы. Песчаные бури, ураганы, землетрясения, все в этом духе. Ну, разве что потоп в пустыне нам не грозит. В случае, если дойдем до места, мы с Федором Исаевичем сделаем все сами. Если нет — вот вам запечатанные пеналы. В них — варианты паролей и инструкции. — А, «Сезам, откройся», — не выдержал Кухарский. — Вот именно, — благосклонно кивнул Серапионов, — что-то в этом духе. Пароли следует проверить в деле и приложить все силы для возвращения. Обо всем доложить лицу, исполняющему мои обязанности. Если я или Федор останемся живы, сдадите пеналы нераспечатанными. Прошу вас отнестись к сказанному серьезно — вы давно служите в условиях строжайшей дисциплины и тайны, но… Чтобы вы, товарищ Дорж, и вы, товарищ Кухарский, поняли меня всецело, скажу одно: весь военный конфликт на Халхин-Голе затеян для того, чтобы наша экспедиция прошла в его тени и была успешной. Каррагону было тревожно. Милосердный сон пришел только на рассвете, причем к одному лишь человеческому существу, внутри которого билось сердце гарха. Драконы высшей касты отличаются от низших не только цветом щитков или мощью когтей. Низшие гархи — простые бойцы. Мясо и клыки. У них нет дополнительного сердца, и они смертны в такой же степени, как и убогие люди. Дополнительное сердце гарха высшей касты — это не вполне сердце в человеческом понимании. В теле человека это всего-навсего маленький шарик, охватывающий подвздошную артерию перед ее разделением на наружную и внутреннюю. Даже если сердце в груди будет прострелено навылет, шарик даст телу столько крови, сколько нужно для выживания. Его возможности почти безграничны. Конечно, если тело будет разорвано на куски, сожжено или заморожено, конец неминуем. Отдельно от тела сердце дракона может жить только в жестких лучах, подобных излучению родной планеты. Человек видел во сне, что его ведут на расстрел бородатые оборванные мужики. Корявые бревна какого-то сарая в свежих отщепах и дырках от пуль. «Прощай, благородие». Огонь разорвал грудь и вспыхнул в глазах салютом, медленно тонущим в багровом мраке. Когда человек открыл глаза, его тянула зубами за запястье огромная свинья. Больно не было — нервные окончания дремали. Сердце дракона перевело все тело на пониженный режим. «Они скармливают убитых свиньям, — подумал человек. — Да все они — свиньи!» Человек сел, рывком вытащив руку из алчной пасти. Свинья испуганно хрюкнула и занялась телом лежащего рядом ротмистра. Человек встал и замахнулся рукой. Свинья отбежала в темный угол двора и затаилась, угрюмо поблескивая глазками. Если животное попробовало человечины, ему нет пути назад. Людоедство — это навсегда. Человек поискал глазами и увидел колоду с топором. Он выдернул топор из сырого обрубка и пошел на свинью. Та присела на зад, угрожающе оскалив редкие желтые зубы, и заводила рылом. Оставив топор в голове дергающейся свиньи, человек подошел к воротам. Улица была пуста. Дорога упиралась в лес в тридцати шагах оттуда. Прощайте, ротмистр. Человек приложил руку к груди. Раны затянулись. Сердце гарха делало свое дело — сил было предостаточно. Разорванные и обожженные пулями сосуды срастались, не кровоточа: давление внутри было чуть больше атмосферного. В лес, в лес! Туда, подальше от этих звероподобных бородатых дикарей. Мягкая мурава под ногами мелко задрожала. Всадники. Много. Сначала дрожь земли, потом — стук копыт. В траву падать поздно. Поздно. Опять будут убивать. Надоело. Свиньи. Каррагон открыл глаза. В юрту пробивался рассвет. Человек проснулся, еще не вполне осознавая границу между сном и явью, затем пришел в себя и подмигнул Каррагону. Они вновь были единым целым. Дорж ощущал едва заметные подземные толчки с ночи. Ему случалось попадать в землетрясения, и они начинались именно так. А потом должна быть такая дрожь земли, словно табун огромных коней разогнался до умопомрачительной скорости. Подземный табун. Сабдык. — Что такое хозяин долины? — пробормотал Дорж, рассматривая свое лицо в походное зеркальце. Брился Дорж редко, но это было как раз то самое утро. Дорж со вздохом извлек бритвенный прибор из походного вещмешка. — Хозяин долины. Саб-дык. — Дорж нанес на лицо пену и начал осторожно снимать ее бритвой. — А можно перевести слово «сабдык» как «хранитель»? — спросил Канунников из-за плеча переводчика. — Хранитель? В каком смысле? — В смысле «страж», — пояснил Федор. Он закончил завтрак и смотрел, как монголы и солдаты собирают юрты. — Пожалуй, так тоже будет правильно. Сопки кончились. Начались сплошные пески. В Гоби мало таких мест — почти нет. Проводники переглядывались, затем предложили генералу обойти пески стороной. Получив отказ, они с недоумением пожали плечами и вернулись на свои места. Отряд шел вперед с приличной скоростью, не встречая никакого сопротивления. Канунников даже начал сомневаться, не ошиблись ли они с Арсеном в расчетах, не подвела ли его память о собственной экспедиции? Уж больно гладкой была дорога. В половине одиннадцатого солнце уже жалило немилосердно. Песок прогрелся, и нужно было искать спасительную тень. Генерал тронул своего рыжего конька каблуками, подъехал к Федору и перегнулся, тихо говоря ему что-то на ухо. — Привал! — скомандовал Канунников. — Подполковника Доржа и лейтенанта Кухарского — ко мне! Через несколько минут все четверо, обливаясь потом, поднимались на песчаный бархан, таща с собой радиостанцию. Днем подъем давался куда труднее и казался гораздо дольше. Кухарский подключал станцию, Дорж сноровисто помогал ему. Арсен и Федор глядели с сопки вдаль. В двух километрах темнел квадратный карьер. Одновременно подняв бинокли, офицеры вглядывались в объект. — Что скажете, Арсен Михайлович? — Это он, — отозвался Седой. По южному склону карьера спускалась засыпанная песком каменная лестница. Стена была правильной, отвесной. Восточная стена была более шероховата, но пересекалась с южной под прямым углом. — Похоже на фундамент огромного дома. Стены срезали, пол сорвали — и пожалуйте, вот вам переход. — Федор улыбался, как мальчишка, получивший первый велосипед. — Странно. Песок вокруг, море песка. И квадратный каменный карьер. Символы песка, моря — вот они! Море из песка — вот что означают иероглифы. А страж — так, для острастки. Значит, нашли мы, нашли, Арсен Михайлович! Сам Маннергейм отступился! Арсен мягко положил ладонь на плечо Канунникова. Федор, смущаясь своей мальчишеской радости, окликнул Кухарского: — Товарищ лейтенант, все готово? Кухарский с Доржем давно закончили сборку станции, поставили антенну и смотрели, раскрыв рты, в сторону каменного квадратного колодца, зиявшего среди пустыни. Дорж подтолкнул Костю локтем, и тот, очнувшись, доложил о готовности. — Включайте, лейтенант! Офицеры царской армии умели командовать. Не надрываясь, как командиры из рабоче-крестьян, без петушиных повадок, но властно и неотвратимо диктуя свою волю. Кухарский с удовольствием выполнил приказ, стараясь про себя повторить и запомнить чудесную интонацию полковника. Когда генерал Серапионов отдавал приказы, у Константина возникало чувство гордости и сопричастности к великим свершениям. — Костя, сделайте громче, чтобы не плавить голову в наушниках, и без того как в печи. — Серапионов достал платок и аккуратно вытер лицо и шею. — Федор Исаевич, с какой частоты начнем? Давай послушаем базу у озера? — Товарищ лейтенант, вызывайте озеро. — Канунников смотрел на переход через плечо. Теперь бы не подвели шифровальщики. Если они правильно все поняли, то уже сегодня… Истошный крик радиста из маленького динамика сильно удивил Федора и вывел из мечтательного состояния. Он даже не сразу понял, что это был крик — аппаратура от перегрузки выдавала булькающий хрип. Костя уменьшил звук и переключился на передачу: — Вас слышно! Говорите тише! Вода, Вода, я — Вершина. Вода! Прием! — Какая вода?! — взвыл динамик. — Ушла вода! Вся! Ночью! А потом сопка ушла на юг! — Костя, дайте микрофон! — вмешался Серапионов. — Сынок! Майора Сенцова к микрофону! Прием! Серапионов рукой отстранил Костю от радиостанции и занял его место. — Майор Сенцов слушает! Прием! — Голос майора казался спокойным. Генерал щелкнул селектором. — Говорит Вершина, доложите обстановку. — Вершина, я — Вода. Сегодня вода ушла из озера. Рыба билась в грязи, собирали руками. А что делать? Караульные утренней смены доложили, что перед рассветом дрожала земля. В сумерках они увидели, как выросла огромная сопка и ушла в южном направлении. Прием. — Вода, я — Вершина. Когда опустело озеро? Прием. — В четвертом часу. Часовые пошли к озеру, привлеченные шлепками рыб по илу. Тогда же они видели сопку. Вода уже начала заполнять озеро. Прибывает медленно. Прием. — Вода, успокойте личный состав. Все в порядке, здесь такое бывает. Что касается сопки — на рассвете был туман и ветер, привидеться могло все что угодно. Нас тоже потряхивало. Наверное, было небольшое землетрясение, вот вода и ушла. Конец связи. Генерал вернул микрофон Косте. — Н-да. — Арсен Михайлович несколько раз приподнялся на цыпочки, затем резко опускаясь на пятки. — Что-то мне все это не нравится. Вершины песчаных барханов начали пылить — потянуло ветерком. Ветер становился сильнее с каждым порывом. — Костя, переключитесь на вчерашнюю частоту, с голосом. — Генерал нахмурился и взял бинокль. К удивлению Канунникова, генерал искал что-то на севере, там, откуда шла группа. Из динамика грянуло протяжное «а-а-а-а-а», сменившееся гортанными переливами. В хорал вклинился угрожающий бас и несколько раз что-то сказал нараспев. Дорж встрепенулся, схватил бинокль и тоже уставился на север. Федор хотел было спросить, что происходит, но ветер швырнул ему в лицо горсть песка. Генерал схватил ослепленного Федора за руку и потащил вниз по склону. — Что они говорят? — Федор скользил по песку на каблуках, влекомый железной рукой Серапионова. Впереди мчался Костя Кухарский, держа под мышкой тяжелый ящик радиостанции, а в свободной руке — бамбуковый стержень с антенной. — Смерть за вторжение, подземный хозяин, ну и «так предначертано» напоследок! — Дорж тащил в одной руке ящик с батареями, другой — поддерживал Федора. — Остальное я не понял, но думаю, что не менее любезные вещи. — Все, все, я сам! — Канунников уже мог видеть и высвободил руку. Внизу, между барханами, еще было затишье, но сверху начиналась настоящая пыльная буря. Земля содрогалась так, что даже привычные ко всему монгольские кони начали нервничать и приседать. — Арсен, что там, на севере? — Там… Высокий, длинный бархан. Движется к нам, очень быстро. — Серапионов вскочил на коня и подобрал поводья, стараясь успокоить его и удержать на месте. — Командуй «по коням», Федор! Кони начали беситься, и всадники с трудом держали их в повиновении. Верхом было немного проще. Из песчаного марева, раздвигая барханы, на людей надвигалась высокая гора песка. Эта гора росла, как если бы под землей ползло что-то огромное, выдавливая собой песок на поверхность. — На юг, к котловану! — Канунников направил коня между барханами. За ним поскакали Дорж и Серапионов. Отряд ринулся вслед. Когда Канунников обогнул ближайшую сопку, скакать вперед уже не было смысла — впереди смыкались два ползущих друг навстречу другу крыла гигантской песчаной насыпи. Еще через несколько минут всадники беспомощно крутились верхом в центре высокого песчаного кратера. Солнце висело почти над головой, а в кратере царило удушливое безветрие. В центре послышались крики: песок завибрировал, засасывая лошадей сначала по живот, затем полностью. Спешившиеся всадники тоже стали погружаться в сухую зыбучую трясину. — Вперед! На бархан! — крикнул генерал. Костя Кухарский вцепился в Доржа, ушедшего в песок по пояс, и сумел таки выдернуть. — Все наверх! — проорал Федор, выстрелив в воздух. Около десятка лошадей и три-четыре бойца исчезли в волнующемся песке, остальные бросились на штурм песчаного кратера. Песок уходил из-под ног, и через каждые три отчаянных шага люди сползали вниз на два. Гигантская песчаная воронка стремилась затянуть людей, расправляясь попутно с брошенными лошадьми. Серапионов жег бока рыжего конька плетью, и скакун, обезумев от боли и страха, начал приближаться к гребню кратера. Кухарский усадил Доржа на свободную лошадь и изо всех сил хлестнул животное по крупу проводом от антенны, невесть как оказавшимся в руке. Лошадь едва не встала на дыбы, но Дорж направил ее в нужном направлении, и она поскакала по осыпающемуся склону. Константин поймал лошадь и для себя. Кухарский даже в таких обстоятельствах отметил про себя абсолютно прямую, как на параде, спину генерала, и бросился за ним. Низкорослая кобыла, потерявшая всадника, словно обрадовалась новому хозяину. Она прыгала как-то боком, упираясь после каждого прыжка всеми четырьмя копытами, и эти нелепые взбрыкивания оказались на удивление результативны — спасительный гребень приближался. Серапионов был уже на самом верху, когда по бархану прошла дрожь, как по собаке, стряхивающей воду. У конька подкосились ноги, и его потянуло обратно, к центру воронки. Пока конек падал, Арсен Михайлович успел увидеть, как со дна воронки высунулась огромная морда слепого дракона с раздвоенным мелькающим языком. Под слоем песка бурлила вода, и дракон, судя по его ловким движениям, чувствовал себя в этой стихии вполне уверенно. Дракон выпустил сильную струю воды из пасти, и эта струя подмыла склон кратера под копытами коня Канунникова. Полковник вскинул руки к небу, будто взывая к высшей справедливости, но было поздно — поток воды, смешанной с песком, увлек Федора Исаевича в разверстую бездну. В следующий миг Серапионов оттолкнулся от падающего рыжего коня и покатился по наружному склону. За ним обрушились Дорж и молодой лейтенант Костя, оба верхом. — Прыгайте! — взревел генерал. Его крик был услышан. Дорж и Костя спрыгнули с коней, и сделали это как раз вовремя — лошади начали кувыркаться, набрав скорость под уклон, и легко могли искалечить седоков. И лошади, и всадники — все добрались до подножия бархана без увечий. Генерал без раздумий вскочил на кобылу Кухарского и втащил на нее Константина. Дорж оказался верхом едва ли не быстрее генерала. — Дорж, за мной! — Серапионов хлестал кобылу что было сил. Пару километров до котлована всадники преодолели за несколько минут. Спешившись, разведчики перевели дух. Арсен Михайлович достал из кармана платок, весь в песке. Он долго вытряхивал его и рассматривал, как будто не было занятия важнее. Офицеры стояли на ровной каменной площадке. К низу карьера спускалась занесенная песком лестница. — Спускаемся. — Серапионов прищурился в сторону жуткого бархана. Тот как раз разомкнулся и двинулся к западу длинной песчаной гусеницей. Поезд. Блуждающая сопка. Подземный табун. Сабдык. На столе темного дуба лежала серая папка с грифом «совершенно секретно». Эту папку генерал Серапионов всегда просматривал первой. В этой папке содержались сведения обо всех странных происшествиях, обо всех необъяснимых событиях на фронте, в тылу, у союзников, у врага. Возник ли на рассвете в спальне безутешной вдовы, искавшей забвения в объятиях интенданта, призрак убитого на фронте мужа-майора, исчез ли состав с продовольствием на перегоне длиною в два километра, обнаружен ли богатырь, переворачивающий пушку за лафет, — свежая информация такого рода прежде всего поступала в аналитический отдел, сортировалась и отправлялась на стол Седого. Арсен Михайлович спать не ложился. Совещание у Сталина вымотало его до предела. По делу — несколько слов, пять минут, не более. Все остальное время, до самого рассвета — тупое и бессмысленное застолье, экзистенциальное счастье гусеницы на капустном листе. Арсен заварил зеленые жемчужины в бронзовом чайнике, протянул руку к папке, но передумал. Сначала — чай. После третьей чашечки — папка. Третьего августа одна тысяча девятьсот сорок третьего года. Три листочка. Генерал пробежал первый листок глазами. Второй листок был копией служебки, объявлявшей в розыск мятежный экипаж, провалившийся сквозь землю вместе со своим танком. Третий листок составили аналитики. Особое внимание обращалось на то, что танк с бортовым номером 100 был разбит под Прохоровкой прямым попаданием снаряда и восстановлению не подлежал. Имена экипажей разбитого танка и танка-призрака совпадали. Вместе с танком-призраком исчез и уцелевший под Прохоровкой стрелок-радист Чаликов, переведенный в разведку после гибели экипажа. У Седого засосало под ложечкой. Подложный танк спокойно перемещается в пространстве, пользуясь простейшим узлом вместо перехода. Уму непостижимо! Если они знакомы с системой узлов-переходов, то получается, что это никакие не танкисты. Постепенно Арсен выработал последовательность действий. Первое — передать копии документов Вальтеру через агентуру в нейтральных странах. А он пусть просветит насчет немца — что еще за Неринг? Второе — поставить под контроль поиски танка. Не иголка, объявится. Нет, ну что за причуда — таскать с собой груду железа! Главное, чтобы по ним палить не начали, ума хватит. Серапионов наполнил четвертую чашечку, опрокинул ее содержимое в рот и протянул руку к кнопке звонка. — Андрей, голубчик, вызови ко мне Шалдаеву. Пусть прихватит в канцелярии копии сегодняшних сводок и донесений. Предупреди Ливневского — будет посылочка австрийскому кузену. С контрразведкой свяжусь сам. Действуй. За адъютантом мягко закрылась дверь. Генерал подошел к настенной карте и отодвинул занавески. — Курск, Курск… Танк — не иголка. Отыщется. А я бы его бросил к чертовой матери. Ну куда с ним? Во всяком случае, единственная зацепка. Найду танк — найду всех. Август сорок третьего был щедр на утренние туманы. Сырые крылья палатки впитывали влагу и бессильно провисали под собственной тяжестью. Броня танка серебрилась тончайшей пленкой, сотканной из мелких водяных шариков. На стволе пленка росы скатывалась вниз, собираясь в тоненькие извилистые ручейки, и повисала крупными каплями. Ковалев лежал и хмурился. Витька Чаликов и Ваня Суворин — каждый поодиночке — могли доставить массу хлопот любому педагогу. Вместе они были невыносимы — с точки зрения дисциплины, разумеется. Суворин и Чаликов должны были вернуться из разведки затемно, но задержались. Интересно, что они придумают в свое оправдание? Капитан поднес к глазам белый жетон и прижал кнопку пальцем. На матовой поверхности засветился одинокий зеленый треугольник. Он медленно вращался, не показывая никуда. Значит, до перекрестка было не меньше ста километров. Оставалась самая малость — завершить рекогносцировку и определиться с маршрутом. В разрушенном монастыре удалось и заправиться под завязку, и боеприпасами разжиться сверх всякой меры, и продовольствием запастись. Как он назывался, этот монастырь? Что-то ароматное, вкусное. А, да, Яблонова пустынь. Чудно-о-о. Ковалев сел, скрипнув зубами. Ребра и лежа ныли чувствительно, а уж шевелиться было совсем тяжко. — Обидно получать от своих. Да какие они свои, сволота тыловая. — Александр говорил вполголоса, не обращаясь ни к кому конкретно. — Так точно, сволота, товарищ капитан! — Полог палатки закрыла тень, и в следующий миг Марис сидел на корточках возле командира. — Наши возвращаются. Я видел их на вершине холма, — сержант махнул рукой. — Помоги встать, будь другом. — Лежать бы тебе, Александр Степанович. — Латыш бережно приподнял командира, подхватив под мышки. Ковалев вышел из палатки, опираясь рукой о плечо заряжающего. От поляны, где под развесистым дубом стоял танк, с небольшого лесистого пригорка спускалась дорога и взбиралась на соседний пологий холм, так же поросший редкими узловатыми дубами. Дорога была так себе, почти никакая — две песочные полосы, изрядно затянутые изумрудной муравой. Если по этой дороге и ездили, то не этим летом. — Для нашего танка лучше не придумать. — Ковалев незаметно для себя продолжал размышлять вслух и вздрогнул, когда Марис произнес в ответ неизменное «так точно!». «Что-то много я болтаю», — подумал Ковалев, смутившись. Чтобы скрыть замешательство, капитан отошел к ближайшему дубу и прислонился к нему спиной. — Марис, разводи костер. Надо нашу разведку горячим накормить. Давно ты их видел? Марис ответить не успел. — Правильно, молодой человек, верно, в деревьях самая сила, — промолвил женский голос, — вы прижмитесь к нему покрепче. Не сразу, конечно, но полегчает. От неожиданности Александр закашлялся, сильнее обхватывая ребра, отзывавшиеся резкой болью. Марис застыл у сложенного костра, держа в руке открытый коробок со спичками. Старушка была мала ростом, да еще и согнута в три погибели. Ее поясница поверх телогрейки была укутана теплым коричневым платком в крупную светлую клетку. На голове старушенции был мужицкий треух, в руке — отполированный дубовый посох, сухой и узловатый. На руках старушка носила смешные перчатки с обрезанными пальцами. Из-под треуха торчал вздернутый носик. — Вы бы, Андреевна, присели с дороги. — Суворин вытащил из люка свернутый брезент и пару мешков, соорудив подобие мягкого кресла. — Спасибо, Ванечка, спасибо, соколик, я погожу сидеть. — Старушка подошла к изумленному Александру и, высоко подняв левую руку в смешной беспалой перчатке, проворно ощупала его грудь и бока. Ковалев было приготовился зашипеть от прикосновений гостьи, но боли не почувствовал. Наоборот, его охватило сухое приятное тепло. Вспомнилось детское ощущение покоя и уюта от бабушкиных ладоней. — Вы что, с неба свалились? — только и вымолвил капитан, обводя взглядом возникшую вдруг троицу. Витька Чаликов щурился своим московским прищуром и улыбался, поигрывая изящной финкой. Нож трепетал в ловких пальцах серебристой рыбкой. Коренастый Суворин подошел к капитану медвежеватым строевым шагом, приложил руку к пилотке и рывком опустил ее. — Товарищ капитан, разведгруппа вернулась с задания в полном составе. Разрешите доложить? От подчеркнуто уставного обращения Ковалев быстро пришел в себя. — После завтрака доложите. Пока всем отдыхать и завтракать. Марис, ты скоро? — Я помогу мальчику, а вы, Витя, сбегайте за водой. Родник во-о-о-н там, у трех берез, — заявила старушка. Чаликов бесшумно сорвался с места и исчез, схватив жестяное ведро. — У вас, мальчик мой, сильные переломы. Справа четвертое ребро может проткнуть легкое, постарайтесь не делать резких движений, а мы тут что-нибудь сообразим, — старушка помогла Александру сесть возле дуба. Тем временем Суворин с Эмсисом извлекали из танка ящики и коробки с продуктами. Костер весело трещал и горел совсем без дыма. Роса давно испарилась, и над редколесьем царил великолепный августовский день — прозрачный и теплый. — Так как же вы так появились — как снег на голову? Вроде место открытое. — Ковалев позабыл про боль и с удовольствием наблюдал за суетой у импровизированного стола, устроенного из двух снарядных ящиков. — Андреевна тут каждую кочку знает, — отозвался Иван: — Да и Витька ориентируется на местности, как волк. И ходит бесшумно, я все пугался, пока не привык. — Еще бы, у нас в разведке и по валежнику, и по стеклам битым тренировались ходить бесшумно. Знаете, что самое трудное? — Витька выдержал паузу и торжественно объявил: — Ходить по болоту и не булькать. Над жижей звук далеко разносится, ох, семь потов с меня сошло. Там есть один фокус такой, надо ногу вот так ставить, наискосок ступней, чтобы она воздух с собой в глубину не забирала и не шлепала. Да, погонял меня майор Басканов! Я эту неделю ускоренного обучения никогда не забуду — за год службы пойдет. Зато потом живыми возвращались, да с «языками» — это уж будьте нате! Андреевна завтракала вместе со всеми, не жеманясь и не отказываясь, но ела мало — как птичка. Особенно ей понравился армейский хлеб. «Тут меньше жмыха, чем в нашем. И пахнет живой рожью», — сказала старушка, почувствовав внимательный взгляд Ковалева. Александр поспешно отвел глаза, не желая невзначай обидеть маленькое человеческое существо. — Да что вы, Сашенька, я и не думала обижаться. Вам хватит ваших забот. — Андреевна взялась за посох. — Ну, с завтраком покончено? Мальчики, собирайте посуду и сворачивайте лагерь. Поедемте ко мне, здесь вашего капитана на ноги не поставить. У Ковалева не было сил расспрашивать и вникать в суть происходящего — вокруг колыхался розовый дым. Временное отступление боли закончилось, начиналась лихорадка. Впрочем, от старушки исходило такое умиротворяющее тепло, и ребята вились вокруг нее такими ручными щеночками, послушно исполняя все ее деликатные распоряжения, что капитан так же охотно подчинился ласковой несгибаемой воле маленькой женщины. Через полчаса неспешного марша по мягкой песчаной дороге танк въехал в проем бывших ворот — от них остались только кирпичные столбы полутораметровой толщины — и покатил по ровной аллее к маленькой игрушечной усадьбе с колоннадой и двумя крыльями в два этажа. Отличный фасад оказался единственной целой частью усадьбы. Внутри здание было разграблено и сожжено. Были вынесены даже половицы, и от входной двери по залам разбегались криво сколоченные деревянные трапы, по краям которых зияла чернота подполья. — Осторожно, мальчики, вот сюда, сюда. — Хозяйка уверенно показывала дорогу в полутьме, засветив старинный стеклянный фонарь со свечой. Иван и Марис осторожно вели капитана под руки. Чаликов шел сзади, нагруженный автоматами и парой вещмешков. Скоро все очутились в уютной комнате с целым полом и кое-какой мебелью. — Это все что уцелело. — Старушка кивнула на соседнюю дверь. — Да еще кухня. Плита в порядке. Давайте, мальчики, усаживайте вашего командира сюда, к столу, и марш греть воду. Надо его привести в порядок, а то смотреть больно. Пока Александра Степановича усаживали на массивный табурет у письменного стола, Виктор подошел к окну. Окно выходило как раз на парадный подъезд, и въездные ворота и дорожка были видны как на ладони. Кусты боярышника, давно не ведавшие ножниц садовника, разрослись и разлохматились, но обзора не закрывали. Он удовлетворенно кивнул и обернулся, да так и застыл с открытым ртом. Иван-да-Марис мало чем отличались от стрелка-радиста и тоже стояли в оцепенении. Старушка зашла за китайскую ширму, пошуршала одеждой, глухо стукнула тяжелыми сапогами об пол, а через мгновение вышла в белом докторском халате и туфлях, сжимая в руке все тот же посох. Другой рукой она придерживала свою поясницу, хотя держалась уже совершенно прямо. Стройная женщина с фигурой балерины медленно подошла к столу, с трудом села на стул возле окна и с видимым наслаждением откинулась на удобную выгнутую спинку. Теперь Ковалев тоже мог ее видеть и вместе со всеми наблюдал последнюю часть волшебного превращения: их новая знакомая осторожно отставила посох к стене и аккуратно сняла с головы крестьянский треух. Александр невольно дернулся, порываясь встать на ноги — в присутствии женщин такой властной красоты и грации сидеть было невозможно. Изумительный точеный профиль, тяжелая копна тщательно уложенных седеющих волос и тончайшие черты лица были так неожиданны и явились так внезапно… — Что вы, мальчик мой. — Елена Андреевна ласково, но властно положила тонкую руку на запястье Ковалева. — Не надо вам геройствовать. Сначала мы вас полечим. Ванечка, Марис, ну что же вы, мы ждем горячую воду. Витюша, принесите таз и помогите мне раздеть Сашеньку. Сноровистые руки замелькали, расстегивая пуговицы комбинезона. Ковалев скосил глаза. Только по рукам и шее можно было догадаться, что красавице за пятьдесят. Елена Андреевна простучала посохом в направлении шкафчика и вернулась к столу с бумажным пакетом, бинтами и кривыми блестящими ножницами. — Сейчас, голубчик, мы вас будем чинить. Витюша, ставьте таз на табурет. Марис, наливайте воду. Голый по пояс Александр только успевал вертеть головой. Хозяйка так умело управляла подчиненными капитана, что он испытывал чувство, отдаленно похожее на ревность. Тем временем его торс был обмыт при помощи мокрого горячего полотенца, насухо вытерт, а в тазу уже распускались белые полосы гипсовой повязки. — Мальчики, придержите вашего командира. Вот так, плечи сюда, правую руку чуть ниже. — Елена Андреевна ловко обматывала могучую грудную клетку и спину Ковалева теплым и мокрым. Это теплое и мокрое вдруг начало твердеть, и Александр почувствовал, что нагрузка на сломанные ребра стала ослабевать. Тем временем тоненькая женщина забавно шлепала по засыхающему гипсу ладонями, движениями скульптора приглаживая и перераспределяя толщину повязки. — Ну вот, Сашенька, можете попробовать походить, теперь у вас твердая маечка, как у черепашки. — С этими словами Елена Андреевна села на свой стул и с трудом выпрямила изрядно сгорбленную спину. Она побледнела и слегка закусила губу, но через миг улыбнулась и продолжила командовать: — Так, мальчики, теперь убираем все на место, грязную воду в канализацию, и начинаем готовить обед. Очень хочется чаю. Ковалев медленно поднялся и опасливо сделал маленький шаг. Боли не было. — Вот так, мой мальчик, вот так. Теперь у вас ребрышки правильно срастутся. Только старайтесь поворачиваться всем корпусом, по-волчьи. Думаю, на поправку уйдёт не более двух недель, вы молоды и могучи, Сашенька. Как вы так поломались, если не секрет? — Да какой там секрет, — криво усмехнулся Ковалев, сел на табурет и неожиданно для себя начал рассказывать все по порядку, начиная с утреннего построения под Прохоровкой. Иван-да-Марис проворно накрывали на стол, а Виктор устроился на подоконнике и внимательно слушал всю историю своих друзей, время от времени быстро и хищно взглядывая в окно. После восхитительной жареной картошки с тушенкой пили чай вприкуску с рафинадом. Елена Андреевна отдохнула и даже слегка порозовела. Ковалев продолжал неспешный рассказ, удобно опершись панцирем об острый угол шкафа. Женщина то плакала, то хмурилась, то смеялась, хлопая в ладоши. Она была непосредственна и мила, как юная гимназистка, а когда Александр добрался до возвращения на фронт, слезы безостановочно хлынули из ее широко открытых глаз. Ковалев понял, что если бы он встретил эту женщину равным ей по возрасту, то дрался бы за нее со всем миром, отнял ее у кого угодно, он любил бы ее и носил на руках… Безошибочным женским чутьем Елена Андреевна поняла, о чем думал танкист. Она вдруг встрепенулась и попросила еще чаю. Ковалев стряхнул с себя наваждение и завершил свой рассказ: — Вот так мы и оказались здесь, и теперь очень хотели бы узнать, где мы? — Знаете, мне иногда кажется, что мы в Москве, — неожиданно заговорил Витя Чаликов. — Я родился и вырос в Грохольском переулке, оттуда и на войну сбежал — нужно было год ждать, так я записку оставил маме: не поминай, мол, лихом, прости и все такое… Так вот, там дом Бусиловых стоял, у Сретенских ворот. Мы в детстве с пацанами его облазили вдоль и поперек. Так вот, такое ощущение, что это — тот же дом, если бы не лес вокруг. — Да, Витенька, это тот же дом. Прадед моего супруга генерал Бусилов его московскому архитектору Чудову заказал. У него еще имение было в Нижегородской губернии, так он и велел выстроить два одинаковых дома, чтобы не привыкать при переездах. Такой уж он был, Андрей Петрович, не любил нового, жил всегда по твердому распорядку, даже на войне старался его придерживаться. — Так вы… — Вдова графа Павла Ивановича Бусилова, русского авиатора, урожденная Вельская Елена Андреевна. Я с мужем не расставалась до тридцать седьмого года, всю империалистическую и Гражданскую с ним прошла, сестрой милосердия, затем военным врачом, и так — до профессора медицины. — Бусилова усмехнулась. — Так что, Сашенька, можете мне верить, все у вас будет замечательно. — Я в этом не сомневаюсь, Елена Андреевна, спасибо вам, — серьезно ответил Ковалев, глядя ей в глаза. — Так мы под Горьким, да? — В ста семидесяти километрах от Нижнего Новгорода, Сашенька. Имение наше так и называется — Бусилово. В большой комнате повисла мягкая тишина, но ее как-то вдруг вспороли часы с круглым плоским маятником. Они хрипло и солидно, с большими уверенными промежутками пробили пять раз. — Как, как вы сказали? Русского авиатора? — неживым голосом пробормотал Ковалев. Елена Андреевна внимательно посмотрела в лицо капитана. Александр сидел, лицом белее своего панциря, уставившись в темную раму на стене. За стеклом были выставлены трогательные семейные фотографии: одиночные и групповые портреты, дамы с зонтиками и в кружевах, кудрявые младенцы в платьицах, и нельзя было понять, какого они пола, ну какой может быть пол у ангелочка? Ковалев неотрывно глядел на коричневатый снимок. Стройная женщина в форме сестры милосердия и два офицера в парадных мундирах стояли на фоне похожего на этажерку громоздкого самолета С-16, первого русского истребителя. Один из офицеров, капитан Степан Ковалев улыбался сыну с фотографии знакомой, слегка напряженной улыбкой. Второй, коренастый статный полковник, пониже и постарше Степана, смотрел чуть в сторону, с гордостью держа под руку самую очаровательную и стройную сестру милосердия, какую только можно себе вообразить. В нижнем темном углу снимка была изящно вытравлена светлая цифра: 1915. В комнате сгустился грозовой мрак. По высокой крыше и подоконникам зашлепали увесистые капли дождя, и через несколько мгновений ливень уже стоял мерцающей стеной. Из распахнутого окна потянуло свежим воздухом, промытым и охлажденным. Сильно и отчетливо запахло осенними цветами и мокрой листвой тополей. Молчания не нарушал никто. Елена Андреевна с трудом встала и подошла к Ковалеву. Мягким движением она набросила гимнастерку поверх голых плеч Александра, связав рукава на широкой груди капитана. Обычно шумный и нетерпеливый, Ваня Суворин неподвижно сидел на деревянном диванчике в углу. Марис Эмсис, устроившийся рядом с другом, был далеко-далеко, судя по прищуру мечтательных мальчишеских глаз. На скрип половиц у двери первым среагировал Витя Чаликов: стремительной пружиной он отскочил от окна, лязгнул затвором и закрыл собой Елену Андреевну. — Ну, ну, мальчики, успокойтесь. Это свои, Волк, свои! Иди сюда, мой хороший! На пороге стоял красавец волк. Крупный, серый, желтоглазый, с вздыбленной шерстью на загривке, он был готов начать бой и немедленно одержать победу. Слова тоненькой хозяйки подействовали на животное умиротворяющее; хищник сразу успокоился и деловито затрусил к Елене Андреевне, обогнув Витю Чаликова по короткой дуге. Волк упал на брюхо, привалившись теплым шерстяным боком к ногам женщины, высунул язык и начал спокойно разглядывать присутствующих, дыша часто и шумно, по-собачьи. — Волк, а где ты оставил Андрея Аристарховича? Андрей Аристархович оказался невысоким седовласым стариком с аккуратно подстриженной бородой. Его не новая, но добротная и ладно подогнанная одежда более всего подошла бы егерю. Сходство довершала двустволка за спиной и охотничий подсумок. Аккуратно сложив на пол двух уток и гуся, старик медленно прошел в центр комнаты и остановился, дружелюбно оглядывая честную компанию. — Вы не пугайтесь, мы с Волком с черного подъезда, так сказать, по-свойски, запросто, — заявил старик мягким басом. — Тут на двадцать верст ни души, до самых лагерей. Деревня давно пуста, а в усадьбе только мы проживаем. Давайте знакомиться. Вельский Андрей Аристархович, профессор. Учил когда-то вот эту прелестную барышню премудростям хирургии. Теперь вот самому впору уроки у нее брать. Ковалев представился сам и назвал каждого из экипажа. — Давайте мы Леночку отправим отдыхать, а то я смотрю, она сегодня ходила много, а, госпожа Бусилова? — профессор смотрел на Елену Андреевну с нескрываемой тревогой. — Ну-ка, ну-ка, поднимаемся, Леночка… Андрей Аристархович помог женщине подняться со стула, и всем стало понятно, что без посторонней помощи она бы встать не смогла. Профессор легко одхватил ее на руки и бережно понес в соседнюю омнату, бормоча себе под нос: «Что же ты, голубушка, опять без корсета? Как можно, ведь строго-настро запрещено, сама медик!» Женщина только и успела махнуть танкистам тонкой рукой и пожелать спокойной ночи. Минут через десять старик вернулся. — Все, отдыхает. Вот как она без корсета гулять отправилась, вот как? Все ты, Волк! Не углядел? — Волк поднял морду, посмотрел на хозяина и прищурился. — Ага, вот и я не углядел. Поросята мы с тобой. Что, уже отужинали? Ну, молодцы. Поговорим, служивые? Каким ветром в наши глухие края? — А сына ее, моего внука, Степана Павловича Буилова, через год после ареста отца отправили в лагерь ста километрах отсюда. Как она нашла его — ума не приложу, господа. Мать! — Андрей Аристархович поднял указательный палец вверх, восхищаясь и гордясь своей дочерью. — Конвойный ей спину прикладом перебил, когда к сыну бросилась. А он, мальчик мой, умирал уже. — Синие прозрачные глаза старика покрылись ледяной пленкой, а лицо стало вдруг каменным и спокойным. — Я ее здесь оперировал, в этой самой комнате. Потом привязал к двери, и так она лежала четыре недели. Потом корсет, учились держать голову, сидеть, ходить. Вот, собственно, и вся история. А тело нашего мальчика я выкупил да похоронил здесь, в парке. С тех пор и живем здесь, втроем с Волком. Его Елена Андреевна в поле нашла, окровавленного. Пулю извлекли, да он так и остался с нами. Наверное, испугался его кто-то, да и пальнул в бок. Волк щурился, вывалив набок язык. Он шумно дышал, привалившись к хозяйской ноге, и блаженствовал в тепле и сытости, изредка зевая и щелкая сахарными клыками. За две недели постоя экипажа тридцатьчетверки с буквами ВД и цифрой 100 на башне в имении Бусиловых изменилось многое. Появились полы из свежих досок, прохудившаяся кровля была залатана на совесть, окна закрывались и открывались без усилия. Все эти маленькие чудеса творились под руководством Вани Суворина и выздоравливающего капитана Ковалева. Полтавский крестьянин и донской казак, они оба имели солидные плотницкие навыки, но капитан был в гипсе, а потому оставил за собой роль подсобного рабочего и советника. Главным работником и руководителем стал механик-водитель Суворин, а все остальные усердно помогали сержанту и уважительно величали его Иваном Акимычем. Лесной огород был тщательно перекопан, и клубни перекочевали в погреб под служебным флигелем. Поленница свежих дров подпирала потолок. Колодец во внутреннем дворике был очищен от обломков мебели и прочего мусора, закрыт двухстворчатой дубовой крышкой и утеплен на зиму. Канализация была прочищена и исправно работала. Ручная помпа легко и быстро качала воду из колодца в бак под крышей, откуда вода раздавалась по кранам в кухню, ванную комнату и туалет. — Елена Андреевна, а почему здесь так безлюдно? — Ковалев сидел на ступеньках крыльца и чистил картошку, бросая ее в большой оцинкованный бак с водой. Близился обед, и пора было ставить основное блюдо на плиту. — Кто на фронте, кто на заводе в Старицке. Заводские там же, в бараках живут. Семьдесят верст лесом — не наездишься, да и лошадей давно уж нет. Деревня пуста почти, две-три старухи. Бесшумно выскочил из кустов Волк, без усилия неся в пасти крупного дикого гуся. Следом за ним на аллее показался Андрей Аристархович с дробовиком за плечами. — Нагуляли жиру, нагуляли. — Охотник отстегивал тяжелый кожаный пояс, с которого свисали упитанные утки. — Волк, отдай гуся Леночке. Ай, молодец! Волк послушно выпустил шею птицы из пасти и отправился лакать дождевую воду из широкого корыта под водостоком. — Конечно, места здесь безлюдные, но пора что-то решать. — Андрей Аристархович энергичными движениями вытирал полотенцем вымытые докрасна руки. — Вас ищут — это наверняка. Конечно, ваш великолепный загар скоро смоется, а пока вы весьма отличаетесь не только от нас, но даже от своего коллеги Виктора. Ковалев посмотрел на Мариса и на Витю Чаликова. Чаликов был покрыт крепким загаром средней полосы, но в сравнении с Марисом выглядел бледнолицым рядом с индейским вождем. Капитан усмехнулся. — Кроме того, когда вас найдут… Не будете же вы… стрелять? — Елена Андреевна осторожно подбирала слова, приступая к первой утке. Андрей Аристархович в это время твердыми пальцами ощипывал гуся. — Мы не будем, — криво улыбнулся Ковалев. — А вот в нас будут. Он поежился — гипсовая рубашка крошилась, и колючие осколки под панцирем вызывали нестерпимый зуд. — Сашенька, вам нужно уходить. Здесь вы уже никому ничего не докажете. — Куда? — не понял Ковалев, но потом сообразил и засмеялся. — К Великому Дракону? — Хотя бы и к нему. — Женщина точным хирургическим движением вспорола тушку гуся. — Я понимаю, что вам уже не верится ни во что, Сашенька. Да и я бы вам не поверила, но шрамы на вашем плече — это что-то удивительное. Современной медицине такое еще не под силу. — Или Ковалев церемонно поклонился негнущимся туловищем, и тут все начали смеяться, и смеялись долго. Подошедший Ваня Суворин с любопытством смотрел на веселящуюся компанию, да и сам начал сначала хихикать, а потом и хохотать. Над лесом застрекотала этажерка — У-2 прошел над деревней в километре от усадьбы, держась заросшей травой дороги. Смех смолк. Все, включая умного Волка, провожали самолет долгим взглядом. — Хорошо, что мы против солнца, мальчики. Он нас не видел, — нарушила молчание Елена Андреевна. — У меня все-таки и муж, и сын летали, знаю кое-что. Папа, приглашайте Сашеньку в смотровую. Если можно, сменим гипс на тугую повязку, а то наш капитан весь извертелся. Ванечка, командуйте кухней, обед почти готов. Уток нужно зажарить. Ах, как будет вкусно. Кухарский, Метляк и Неделин бежали из лагеря. Замечательное изобретение большевиков — лагеря, — действовало на здоровье отвратительно. Кухарский, попавший на лесоповал позднее всех, был еще хоть куда, но Метляк с Неделиным шли медленно, с большими перерывами на отдых. Ягоды давно отошли, и Кухарский скармливал товарищам по побегу найденные сырые грибы, в которых мог наверняка опознать съедобные. Неделин выглядел хуже всех: оборванный, грязный и косматый, он тяжело хрипло дышал, с трудом различая тропу и часто спотыкаясь. Когда над головами загудел аэроплан, Кухарский без лишних слов повалил беглецов в высокие кусты лицом вниз. — Ищут с аэропланами. Собаки на хвосте, соколы в небе… — И щуки! — Что? — не понял Кухарский. — И щуки в воде. И кроты под землей. — Неделин был так слаб, что говорил, не поднимая головы. Сил его хватило только на кривое подобие улыбки — страдальческий оскал. — Понятно, шуточки. Шуточки отставить! — вполголоса взбеленился Кухарский, про себя безмерно радуясь силе духа беглого лагерника. Метляк тем временем успел сесть на корточки, глядя вдоль дороги вслед самолету. — Думаете, за нами? Вряд ли. Он к лагерю полетел, а мы — оттуда. — Эх, Андрюха, устала твоя голова. Аэродрома на лесоповале нет. Вот он и взлетел с ближайшего аэродрома, да и летает над дорогой — мы-то тоже по обочине пробираемся, — Кухарский рывком вскочил на ноги. — Давай, берись, понесем. Юра, глаза открой! Давай-давай, не отключайся. Пойдем к дороге — черт с ним со всем, по тропе его не унесем. С висящим между ними и едва приволакивающим ноги Неделиным, похожим на манекен в полуистлевшей форме, Кухарский и Метляк спустились в маленький придорожный овражек и замерли на подъеме к дороге. Прямо перед ними стоял матерый волк. Его широко расставленные лапы выдавали хозяйскую уверенность, широкая грудь дышала ровно, желтые глаза светились любопытством и даже некоторым участием. Метляк с трудом выглянул из-за висящей головы Неделина и нашел глаза Кухарского: — Ну что, Константин Сергеич, щуки-ястребы? Кухарский промолчал. Когда беглецы вновь подняли глаза, на дороге никого не было. Метляк все еще шарил свободной рукой по боку в поисках несуществующей кобуры, когда Константин Сергеевич скомандовал: «Вперед!» Дорога делала поворот метров через пятьдесят, огибая желтый песчаный курган. Конечно, хорошо бы сходить вперед и разведать, но сил не было. Три дня без еды, пусть даже скудной лагерной похлебки да соломенного хлеба, ощущались с каждым шагом все сильнее и сильнее. Костя Кухарский уже не знал, кто кого тащит — было похоже, что они с Андрюхой опирались на безвольное тело Неделина, висящего на их плечах. Из-за кустов, растущих вдоль поворота, вымахнул волчара, тот самый, огромный, и понесся навстречу беззвучными длинными прыжками. Искать острую палку или камень было поздно и бессмысленно — силы, необходимые для поисков и обороны, были истрачены. Уже было слышно, как слегка вразнобой шлепают по земле сильные лапы. Сейчас зверь сшибет всех наземь и начнет рвать… Волк резко остановился в шаге от замерших людей, нагнулся и выпустил из пасти темный комок. Некоторое время он посидел над комком, затем отвернулся, лениво потрусил к обочине и сел, изредка поглядывая в ту сторону, откуда примчался. Андрей снова посмотрел на Костю. Кухарский поддернул сползающего Неделина выше и тихо сказал: «Андрей, держи!» Метляк наклонился вбок, принимая на себя уже непомерную для одного тяжесть Юркиного тела, а Кухарский шагнул вперед, наклонился и поднял с травы темный комок. — Птица. — Что? — Птица. Курица или утка. Жареная. Теплая еще. — Мальчики, вы Волка не видели? — Да здесь он где-то. — Андрей Аристархович вышел из смотровой вслед за Еленой Андреевной. — Утку жареную схватил и умчался, — засмеялся Марис. Они с Иваном закончили накрывать стол в круглой беседке. Фрукты, свежие овощи, жареная дичь и отменный отварной картофель, дымящий горячим паром, — все это манило уставших обитателей имения. — Наверное, девушку себе нашел, — хохотнул Виктор, смывая с рук мыльную пену. — Решил устроить пикник. Последним к столу вышел капитан Ковалев — сияющий, кажущийся еще выше без своего гипсового панциря. Он все еще двигался осторожно, по привычке поворачиваясь всем корпусом, чтобы пройти к столу, но уже начал чувствовать неизъяснимую легкость и свободу. Когда блюдо с картофелем опустело, а от румяной дичи остались обглоданные косточки, настало время чая. Андрей Аристархович заваривал чай из собранных собственноручно и высушенных трав. Золотистый горячий настой обладал изысканным вкусом и прекрасно завершал трапезу. — Еще не желаете профессорского чаю? Прошу заметить, юноши, мой чай нормализует давление и восстанавливает силы. Впрочем, вам этого пока не требуется. — Андрей Аристархович был благодушен и умиротворен. Редко когда ему удавалось полностью отрешиться от воспоминаний, и то был как раз такой прекрасный миг — тени прошлого не тревожили, а будущее казалось недостижимым и несуществующим. Существовало только настоящее — хрупкая красивая женщина с морщинками возле глаз, пятеро мужчин, теплый солнечный день и ароматный чай на столе в зеленой беседке. — Вот мы с Волком недавно ходили на охоту. А он возьми да потеряйся. Я ему — ay, ау, Волк! Темнеть стало, бор черный, густой; мы с ним километров двадцать отмахали — хотел я за три дня до озера дойти. Светояр называется. — Светояр, — Ковалев откинулся, пытаясь припомнить что-то далекое, смутно знакомое. — Светлый Яр? Так это ли не… — Оно самое, Александр Степанович, из «Сказания о невидимом граде Китеже». — И деве Февронии… — Именно: и деве Февронии! Как приятно, молодой человек… Вы и оперу слышать изволили? — Нет, — смутился Ковалев. — Не довелось. Я либретто читал, почти наизусть помню. Так это озеро из оперы? — Строго говоря, озеро первично, оно само по себе, — засмеялся профессор. — Впрочем, я сам так и сказал, слово в слово, когда понял, что именно в этих местах все и происходило. Сила искусства, знаете ли. А либретто писал мой родственник, дядя, Владимир Иванович Вельский. Помните — «Садко», «Сказка о царе Салтане»? Вот я некоторым образом и почувствовал особую сопричастность, извините за высокопарный слог. Захотелось самому на Светлый Яр посмотреть. Может, и звон колокольный услышать града Китежа, пусть из-под воды, уж сколько лет колокола на Руси молчат… Да и тетеревов хотел добыть, признаюсь. Так вот, потерялся, значит, Волк. Ищу я его, ищу, а тьма вокруг гуще, и уже в двух шагах дерева не различить. — Андрей Аристархович! — простодушно вмешался в разговор Марис. — Простите за уточнение, но что-то мне кажется, что это не Волк в лесу потерялся, а кто-то другой. Общий хохот стал ответом сержанту Эмсису, прятавшему широкую улыбку за кружкой ароматного чая. Волк выскочил из кустов, отделявших беседку от аллеи, и начал метаться от ступеней беседки к широкой дорожке, как бы приглашая людей за собой. Андрей Аристархович спустился из беседки и посмотрел из-под руки в сторону ворот. Двое с трудом волокли третьего, подставив шеи под его безвольные руки. Профессор позвал танкистов, и Иван-да-Марис с Виктором выскочили из-за стола. Ковалева удержала Елена Андреевна, усадив на место и строго отчитав за излишнюю прыть. Через пять минут Ваня Суворин и Марис принесли к крыльцу изможденное тело в изорванной военной форме без знаков различия и ремней. Профессор и Виктор привели еще двоих, кое-как передвигавших ноги. — Леночка, приготовь все к осмотру. — Андрей Аристархович сыпал короткими точными распоряжениями, и все, кроме Волка и Ковалева, оказались вовлечены в круговорот, возникающий обыкновенно в госпиталях при большом стечении раненых. В конце концов, все скрылись в доме, а Ковалев остался сидеть на крыльце. Волк лег на нагретую землю возле нижней ступеньки и положил морду на вытянутые передние лапы, глядя в сторону ворот и изредка настораживая правое ухо в сторону дома. Капитан думал, рассеянно слушая щебет птиц и звуки из открытого окна комнаты, которую профессор величал смотровой. Мысли его сначала метались хаотично, но затем стали выстраиваться в определенные линии, как железные опилки под действием магнитного поля. Александр достал папиросу, прикурил, не затягиваясь, подержал дым во рту и выпустил его синеватым облачком, осторожно принюхиваясь. Курить ему было позволено только сегодня утром, и он боялся закашляться с непривычки. Еще с первых юношеских затяжек Ковалев помнил, что кашель во время курения порождает во рту ужасную горечь, надолго лишая процесс всякого смысла и привлекательности. Подымив некоторое время вхолостую, Александр осторожно затянулся. В голове капитана царил стройный порядок. Вновь прибывших он отмел сразу — за недостатком информации. Все существенное было сказано за обедом. — Итак, — Ковалев достал из нагрудного кармана свой белый жетон-коммуникатор и рассеянно нажал кнопку-шеврон. На поверхности растерянно вращался зеленый треугольник. Полная апатия. — Итак, мы оказались по общему правилу примерно в сотне километров от перехода. Почему-то коммуникатор направления не показывает. На это может быть несколько причин, одна из которых — большое расстояние. Получается, что искать узел для перехода нужно почти наугад. Почти — потому что если переход не на озере Светлый Яр, тогда я вообще ничего не понимаю. А? Что думаешь, волчара? Волк обернулся и сощурился, громко дыша открытой пастью, затем зевнул и прищелкнул клыками. Ковалев понажимал на все кнопки коммуникатора, с удовольствием затянулся и выпустил струйку дыма, развернувшуюся в толстое кольцо. — Град Китеж Великий. — Ковалев с удовольствием рассуждал вслух, глядя на мельтешащие по земле солнечные блики, пробивающиеся сквозь листву высокой березы. — Китеж. Интересно, аэроплан по нашу душу летал или совпадение? Тут еще эти парни. Точно из лагеря. Так что если не нас, так их искать начнут — все равно нужно уходить. Интересно, а что с дорогами? Не хотелось бы лес валить всю дорогу до озера. Так можно и не успеть. Авиация у нас на высоте, вколотят в землицу по уши. Да и болота наверняка здесь бездонные. Нашелся бы хоть какой-нибудь проселок для нашего Великого Дракона, хоть какая-никакая дорога, а, серый? — Найдется, — серьезно ответил Волк низким сиплым баритоном. — Есть дорога. На крыльце появился взмокший Иван Суворин и с жалостью смотрел, как его командир хрипит и бьется в приступе кашля, то хватаясь за ребра, то отмахиваясь руками от остатков невидимого дыма. На миг Суворину показалось, что Александр Степаныч приложил палец к посиневшим от натуги губам и как-то особенно вытаращил глаза. Наверное, просил повременить с докладом. Недовольный Волк, согнанный с места страшным командирским кашлем, поднялся на ноги и отправился в беседку. — Бежали из лагеря, все трое, — сообщил Ваня, когда Ковалев перестал хрипеть и задыхаться. — Самому слабому еще и пуля в спину попала. Не курил бы ты пока, Степаныч! Охота пуще неволи, я понимаю, но не надо бы, а? Ковалев беспомощно смотрел на Суворина слезящимися после кашля глазами, и во взгляде командира Ивану померещилось непонятное сочувствие. Елена Андреевна уже собрала инструменты в автоклав, и теперь раскладывала медикаменты по полочкам. Андрей Аристархович сидел на стуле возле пациента и считал пульс, поглядывая на карманные часы. Бледное бескровное лицо лежащего на кушетке не выражало ничего — ни страдания, ни облегчения, ни даже безразличия. Ковалев вопросительно посмотрел на профессора. — Спит. Теперь он будет долго спать. Пулю извлекли. Должен бы выкарабкаться, но сильно истощен. Если ночь переживет — будет жить. Черноволосый мужчина с нервным лицом сидел неподвижно в углу у окна. Ковалев не сразу признал в нем одного из беглецов: умытый и причесанный, переодетый во все чистое из хозяйских запасов, тот был похож на беззаботного аспиранта-дачника из довоенного кино. — Кухарский Константин Сергеевич, капитан, фронтовая разведка, — молодой человек вытянулся перед Ковалевым. — Бежал из лагеря, со мной двое. — Метляк Андрей Никитович, рядовой, — невысокий молодой человек лет двадцати пяти, пегий и взъерошенный, стоял за плечом Кухарского, заложив за спину руки и выставив вперед ногу в профессорском сапоге. — Приговор не совместим с жизнью. — Медик-расстрига, — ухмыльнулся Андрей Аристархович. — «Не совместим»… Ишь ты, вольнодумец. Саша, усади их, в ногах правды нет, особенно после такого забега. — Вольно. Садитесь. Мы здесь тоже в гостях. Я — капитан Ковалев, Александр Степанович, командир танковой роты. С остальными членами экипажа вы уже знакомы? Беглецы кивнули. — В этой глуши — танки? — тихо засмеялся Кухарский. — Век живи — век удивляйся! Ковалев помолчал, задумавшись, затем встрепенулся: — Кто третий? — Неделин Юрий Алексеевич, младший лейтенант, командовал взводом охраны в нашем лагере. Его, — Кухарский качнул головой в сторону кушетки, — шальная пуля ударила на излете, мы даже не слышали выстрела. Бред какой-то. Выгоревшие брови капитана Ковалева взметнулись вверх. Профессор аккуратно положил руку раненого на постель, снял старомодные очки и принялся заводить свой хронометр. Из соседней комнаты показалась Елена Андреевна в забрызганном кровью халате. — Юрка сразу после учебки к нам попал. — В голосе Кости Кухарского послышалась странная нежность, как если бы он говорил о братишке-первокласснике. — В первое же утро отказался избивать заключенных. Не по уставу, мол. Ну, разжаловали его, под арест. Мучили злее, чем других, да все без толку. Кремень оказался наш Юрка. Сломали об него зубы. Комендант лагеря и приказал расстрелять его — от позора долой, с нами за компанию. — Так, раненый пусть спит. Прошу на свежий воздух, там и договорим. — Ковалев круто развернулся и отправился к выходу; остальные потянулись за Александром цепочкой. Чаликов пропустил всех вперед и остался в смотровой. — Я посмотрю тут пока, — шепнул он Елене Андреевне и уселся у окна, время от времени прислушиваясь к слабому дыханию пациента. Неделина хоронили молча. Странный мальчишка улыбался, умирая, и эта улыбка оставалась на его лице, когда закрывали сосновый гроб. Его могилу устроили рядом с могилой сына Елены Андреевны. Закончив дело, вернулись к дому. Накрыли в беседке и в тишине выпили. В пронзительно синем небе чудилось прощание и прощение. Серебристые нити паутины вспыхивали в солнечных лучах. Ясный день тревожил душу своим безмятежным великолепием; вокруг было так хорошо, что понималось само собой — лучше быть уже не может, и теперь будет только хуже… У беседки появился Волк и уставился на Ковалева желтыми глазами. — Знаете, у меня часто бывает такое чувство, что наш Волчок вот-вот заговорит, — засмеялась Елена Андреевна. — Вот сейчас он чего-то хочет от Сашеньки, смотрите. — Да ничего он не хочет, наверное, миску с водой опрокинул, а я ближе всех сижу, — сказал Ковалев первое, что пришло ему в голову. — Я сейчас, извините. Ну, пойдем, серый, показывай, что там у тебя случилось. Ковалев сел на теплые ступеньки парадного входа и закурил. Волк лег мордой к воротам. — Там люди. Много. Солдаты. Идут сквозь лес, широко. Ищут тех, кто убежал. — Понятно. Что будем делать? — Сегодня они пройдут стороной. Отведу им глаза. Но на завтра уже не хватит сил. Много людей. Искать будут, пока не найдут — живых или мертвых. Иначе их тоже. — Волк громко подышал и замолчал. — Ясно. Нужно уходить. Проводишь? — Да. Покажу дорогу. А у озера все просто. — Волк щелкнул зубами, отгоняя безумную осеннюю муху. — Помню, что ты говорил, все помню. Ты скажи, как тебя-то пулей зацепило, почему глаза не отвел? — Так это не в меня. Если бы в меня хотели, не попали бы никогда. Я мимо бежал, а они стали стрелять. По фигуркам таким, неживым. Я и не знал. — Мишени на стрельбище, — догадался Ковалев. — Понятно, Волчище. Хозяевам не хочешь открыться? Волк долго хмурился, несколько раз собираясь сказать и передумывая, и все-таки произнес: — Не надо им этого. То, что было с вами там — далеко, почти неправда. А тут — рядом. Нет, не надо. Так хорошо. — Когда мы уйдем, присмотришь за ними? — Я буду с ними. Слово Хранителя. Волк убежал отводить глаза стрелкам, прочесывавшим лес вдоль дороги, а Ковалев вернулся к столу. Андрей Аристархович как раз заканчивал краткий пересказ легенды о Китеже. — Что же, братья-воины, выпьем по единой, да не чокаясь. — Пожилой доктор не мог так сразу оставить былинный стиль, войдя в роль сказителя. — Андрей Аристархович, Елена Андреевна, нам пора уходить. — Капитан чувствовал, что голос предательски ломается, но решил сказать все именно сейчас. — Всем вместе нам не укрыться, да и на ваш дом навлекать беду было бы не по-людски. Сегодня вечером выдвигаемся. Два часа на сборы, построение в семнадцать ноль-ноль. — Мы вас проводим, капитан? — спросил Константин. — Вам в какую сторону? — Нам к озеру. Дальше — видно будет. Думаю, у озера наши дороги должны разойтись. Офицеры подошли к столбикам ворот. Далеко в поле, у дороги, огибавшей светло-зеленую опушку, подвывала полуторка. В кузове сидели бойцы, закончившие обыскивать лес. — Поехали в лагерь, — усмехнулся Кухарский. — Странно, почему они в усадьбу не заглянули? Я бы непременно. Ковалев пожал плечами, рассеянно блуждая взглядом по полю. — Не заглянули. Вот и хорошо. Пойдем собираться, Константин Сергеевич. |
||||
|