"Адам Смит" - читать интересную книгу автора (Аникин Андрей Владимирович)

3. ТРУДОВАЯ СТОИМОСТЬ

Политическая экономия любит притчи. Это понятно: хорошая притча — своего рода обобщение человеческого опыта, и ее мораль может быть интересной с разных точек зрения, в том числе с экономической. «Некто», который купил, продал, заплатил и т. п., — не только герой арифметических задачников, но и герой экономических трактатов.

А в отношении проблемы стоимости в политической экономии есть прямо-таки традиция толковать ее с помощью притч. Попробую и я держаться этой традиции. Итак:

В одной деревне жили три человека: Джон — ткач, Питер — часовщик и Мартин — золотоискатель. Для нашего рассказа не имеет значения, что на Британских островах золото никогда не добывалось. Действие происходит, может быть, вовсе и не в Британии, а в стране, которая называется Экономическая Абстракция.

Да, мы забыли четвертое действующее лицо нашей притчи! Это беспристрастный наблюдатель и философ, доктор прав Адам Смит, профессией которого, по его собственному выражению, является умозрение.

Каждый из троих героев, которым умозрение было недоступно, был, однако, чистой воды homo oeconomicus (экономический человек), он разумно преследовал свою выгоду, не ждал благодеяний от своих соседей и не оказывал их другим. Он твердо знал, что ничего не получит даром, и сам ничего не отдавал и не делал даром. Если они и выпивали порой вместе по кружке эля у деревенского трактирщика, то каждый платил за себя.

Работники они были, как на подбор, абсолютно средние, не лучше и не хуже массы ткачей, часовщиков и рудокопов. Пороха, как говорится, ни один не выдумал.

За 10 рабочих дней Джон мог выткать кусок сукна на хорошие штаны. Точно за это же время Питер делал добротные карманные часы со звоном, а Мартин намывал ровно одну унцию золота. Все трое отлично знали это.

У каждого был свой нехитрый инвентарь, и каждый работал независимо, сам на себя, не было над ним хозяина-нанимателя. «Весь продукт труда при таком положении принадлежит работнику», — зафиксировал доктор Смит.

Настал день, когда золотоискателю Мартину понадобились новые штаны. Он обменял унцию золота на кусок сукна, сотканный Джоном. Но Джону были нужны часы, и он купил их у Питера за эту же унцию золота. Что сделал часовщик Питер с золотом, доктор Смит не сумел выяснить, да это его и не интересовало. Зато он знал всю подноготную двух происшедших актов обмена.

— Эврика! — воскликнул Смит. — Вот она, меновая стоимость. Попробуем сделать выводы. Во-первых, ясно, что стоимость создается трудом, притом всяким производительным трудом. Труд ткача и часовщика нисколько не хуже труда золотоискателя, как намекал сэр Уильям Петти[48]. И труд всех троих нисколько не хуже труда соседних фермеров, как утверждал доктор Кенэ. Во-вторых, затраченное рабочее время, затраченный труд измеряет саму величину стоимости, а она проявляется в соотношении обмена.

Смит еще раз обдумал ситуацию и записал: «Действительная цена каждого товара, то есть то, что каждый предмет стоит желающему приобрести его, есть труд и усилия, которые нужно затратить для приобретения… Естественно, что предмет, обычно производимый в течение двух дней или двух часов труда, должен стоить в два раза больше, чем продукт одного дня или одного часа труда».

Это была трудовая теория стоимости. Доктор Смит чувствовал, что он нашел под ногами твердую почву.

«Отлично, — соображал он. — Эти трое парней мне очень помогли. Теперь я могу подумать о более сложных вещах. Первый вопрос. Всякий ли труд можно сравнивать только по количеству, по рабочему времени? Очевидно, нет. Одна работа тяжелая, интенсивная, а другая полегче. Одна работа, может быть, требует десяти лет обучения, а другой может заниматься любой без всякой подготовки. Обмен, видимо, должен привести все эти виды труда к какому-то общему знаменателю!

Другой вопрос, — продолжал думать Смит, гуляя по деревенскому лужку. — Золото, которое добыл Мартин, помогло совершить оба акта обмена. Но ведь, в сущности, этот красивый, блестящий металл бесполезен! Есть его нельзя, а носить на себе — пустое тщеславие. Пожалуй, в обмене вовсе не нужна такая дорогая вещь, как золото, а сгодятся, например, бумажки с особым штемпелем».

Это была в общем очень правильная мысль, и Смит основательно развил ее. Но он увлекся. Деньги казались ему только техническим орудием, только «колесом обращения». Поэтому он и представить себе не мог, какие фокусы в будущем будут выкидывать с экономикой кредит и бумажные деньги: инфляции и девальвации, денежные кризисы и банковые крахи.

Размышления доктора Смита над природой денег были прерваны разговором Джона с Питером.

— Слушай, дружище, — говорил Джон. — Я хочу сделать подарок тестю, и мне нужны еще одни такие же часы. Ведь ты тратишь на их изготовление ровно десять дней. Так сделай их к празднику.

— Так скоро не выйдет, Джонни. Я должен дней на пять уехать в город. Меня вызывает мировой судья: кредиторы подали на меня в суд и грозят отобрать все имущество.

— Ну, сделай, как вернешься. Но работать-то ты будешь все равно десять дней?

— Ладно, договорились…

Доктор Смит задумался: 10 дней, 10 дней… Выходит некоторым образом, что ткач Джон приобретает за свой кусок сукна (или за унцию золота) как бы 10 дней труда часовщика Питера. С одной стороны, он покупает равный по стоимости продукт труда, а с другой, он покупает сам труд, оплачивает стоимость этого труда. С одной стороны — часы, продукт 10 дней труда, а с другой — сам десятидневный труд.

И философ пишет: стоимость товара определяется количеством заключенного в нем труда, или, что то же самое, количеством труда других людей, которое можно на этот товар купить. Но это вовсе не то же самое!

Доктор Смит попал здесь в западню мышления. И не удивительно, что он в нее попал. В самом деле, для случая с нашими тремя парнями его рассуждения были формально правильны. Ведь Питер работал сам на себя, и весь продукт труда, естественно, доставался только ему. Джон действительно мог считать, что он, покупая часы, покупает тем самым 10 дней труда Питера.

Эта логика — как бы ложный ход трудовой теории стоимости. Но вся беда заключалась в том, что этот ход казался Смиту ключом к объяснению более сложных отношений.

Закончив свои наблюдения над судьбами Джона, Питера и Мартина, философ уехал в город и целый год не был в той деревне, где происходит действие.

Возможно, сидя у себя в кабинете, он с новым интересом прочитал такую фразу из Петти, в свое время высказавшего догадку о трудовой природе стоимости:

«Я утверждаю, что именно в этом состоит основа сравнения и сопоставления стоимостей. Но я признаю, что развивающаяся на этой основе надстройка очень разнообразна и сложна».

Когда Смит следующим летом приехал в деревню, он увидел совершенно иную картину, которая дала ему обильную пищу для размышлений.

Часовщик Питер разорился. Его скромная мастерская была описана за долги, у него не осталось никаких орудий, кроме привычных, к труду рук. Уехать из деревни он не мог и стал искать любую работу, чтобы прокормить семью.

Зато ткач Джон разбогател. Его родной брат, которому он много лет назад ссудил немного денег перед отъездом в колонии, вернулся богачом и выплатил долг с процентами.

Джон отлично знал, что держать работника выгодно. И он предложил бедному Питеру работать у него ткачом. Джон купил еще один ткацкий станок, побольше пряжи и посадил Питера за работу. Питер оказался точно таким же средним ткачом, каким был Джон и каким часовщиком был он сам. Иначе говоря, за 10 дней он выткал кусок сукна, который можно было продать за одну унцию золота. Этот кусок был опять-таки продан рудокопу Мартину, которому потребовались еще одни новые штаны (может быть, он решил жениться?).

Доктор Смит со жгучим интересом ждал, сколько же заплатит Джон Питеру за его десятидневный труд. Ответ не заставил себя ждать: пол-унции! Он с пристрастием допросил обоих, чем они руководствовались при такой сделке. Смит был уверен, что каждый из них остался «экономическим человеком» и не мог просто обмануть другого или быть грубо обманутым.

Из не очень внятного ответа Питера доктор понял, что полунции золота — это примерно столько, сколько надо, чтобы прокормить в течение десяти дней себя, жену и детей и что-то сберечь на одежонку.

Джон сказал, что он платит Питеру, как все в округе платят работникам, и это считается достаточным и справедливым. Но, кроме того, он объявил, что из унции золота, полученной за кусок сукна, который соткал Питер, он должен часть выделить себе как прибыль на капитал да заплатить лендлорду за аренду земли, на которой он построил свою новую мастерскую.

Доктору Смиту показалось, что он перестал что-либо понимать: как все просто было в прошлом году и как сложно в этом! Как же теперь определялась меновая стоимость куска сукна, сработанного Питером для Джона?

Если бы Смит твердо держался за свое первое прошлогоднее толкование трудовой стоимости, он мог бы удовлетворительно объяснить новую ситуацию примерно так. Стоимость куска сукна по-прежнему определяется вложенным в него трудом, потому-то он и продается за унцию золота. Какая разница, что раньше труд в это сукно вкладывал Джон, а теперь Питер? А вот какая: Питер работает на чужом станке, с чужой пряжей и на чужой земле. Поэтому вся стоимость продукта его труда уже не принадлежит ему: из нее делаются два вычета — прибыль капиталиста Джона и рента неведомого лендлорда, который живет в Лондоне или Эдинбурге и знать не знает о Джоне и Питере.

Надо сказать, что Смит рассуждал таким образом, и это было плодотворно и глубоко.

Но он не мог удержаться на этой позиции: его преследовала вторая линия прошлогодних рассуждений, его ложный логический ход. Как же так? В прошлом году Джон платил Питеру за продукт его 10-дневного труда, или, что то же самое (?), за сам его 10-дневный труд целый кусок сукна, или одну унцию золота. А в этом году за тот же 10-дневный труд он платит Питеру только пол-унции, то есть полкуска сукна. Где же здесь обмен эквивалентов, которого требует трудовая теория стоимости? Видимо, она годилась для прошлогодней идиллии, но не годится для суровой действительности этого года.

Так размышлял наш философ, пока Джон оборудовал свою новую мастерскую, Питер трудился по 12 часов в сутки, чтобы не умереть с голоду, а вольный (до поры до времени!) рудокоп Мартин усердно отрабатывал дни свадебного веселья.

Доктор понимал, что прошлогодняя идиллия могла быть не правилом, а скорее исключением. Поэтому он решил, что трудовая теория стоимости верна лишь для доадамовых времен: «В том раннем и примитивном состоянии общества, которое предшествует накоплению капитала и присвоению земли в частную собственность, соотношение между количествами труда, необходимыми для приобретения различных предметов, является, по-видимому, единственным основанием, которое может служить руководством для обмена». Это состояние, когда работник получал полный продукт своего труда и не делился ни с капиталистом, ни с земельным собственником. Маркс назовет это простым товарным производством.

Но как же теперь, когда повсюду Питеры работают на Джонов, а вся земля захвачена лендлордами, которые, по словам Смита, «любят собирать урожай там, где они не сеяли»?

Перед этой проблемой — как применить трудовую теорию стоимости к условиям капиталистической эксплуатации — Смит остановился в недоумении. И это не было недоумением тупицы или профана. Напротив, в нем проявилось глубокое и верное чутье мыслителя!

Он уловил, что при переходе от простого товарного производства к капитализму закон стоимости, сохраняя свою силу, превращается как бы в собственную противоположность: Джон, получая от Питера 10 дней труда, оплачивает ему лишь 5 дней. Но это превращение происходит на основе и в рамках самого закона. Вот эту диалектику Смит и не смог понять.

Коренная ошибка Смита состояла в том, что он считал предметом купли-продажи сам труд. На самом же деле труд есть процесс человеческой деятельности, и его невозможно про давать, и покупать.

В прошлом году Питер продавал Джону не труд, а товар — продукт своего труда. В этом году он продает Джону нечто совершенно иное — свою рабочую силу, способность к труду, к созданию стоимости. Именно рабочая сила Питера стоит 5 дней труда, или полкуска сукна, или пол-унции золота. И Джон оплачивает этот особый товар по его полной стоимости. Труд же Питера создает за 10 дней совершенно иную стоимость — целый кусок сукна, который, соответственно затратам труда, обменивается на унцию золота.

Но этот ответ на Смитову загадку суждено было дать лишь Марксу.

Что же сделал Смит? Он поддался видимости явлений и сконструировал рядом с двумя прежними вариантами теории стоимости (определение ее затраченным трудом и покупаемым трудом) третий вариант. Раз заработная плата Питера явно не определяет полностью стоимость товара, который он производит для Джона, — значит, надо определить стоимость суммой доходов Питера, Джона и лендлорда, то есть суммой заработной платы, прибыли и земельной ренты. Смит делет вывод: «Заработная плата, прибыль и рента являются тремя первоначальными источниками всякого дохода, равно как и всякой меновой стоимости».

Первая часть этого тезиса совершенно правильна: пониманием характера, доходов трех, основных классов буржуазного общества Смит внес важнейший вклад в политическую экономию. Один этот вывод мог окупить все расходы Смита во время его наблюдений над тремя молодцами.

Но столь же неверна вторая часть. Стоимость товара не слагается из доходов, ибо она определяется количеством затраченного труда. Кусок сукна, вытканный Питером за 10 дней, стоит 1 унцию золота потому, что рудокоп Мартин тратит тоже 10 дней труда на добычу этой унции, а вовсе не потому, что Питер получил заработную плату в размере 0,5 унции, Джон получил на этом куске (предположим) прибыль в размере 0,4 унции, а лендлорд — ренту в 0,1 унции.

В действительности прибыль и рента представляют собой лишь вычет из стоимости товара, лишь дань, которую взимают капиталист и землевладелец. Смит то правильно понимает это, то вновь склоняется к своему неверному взгляду на стоимость, как на сумму доходов.

Своим выводом Смит косвенно признал, что капитал и земельная собственность на равных основаниях с трудом участвуют в создании стоимости. Отсюда выросла теория факторов производства, которой Сэй и другие заложили первые камни в фундамент политической экономии, поставившей своей задачей оправдание капитализма.

Однако вернемся к нашей притче.

Через несколько лет бывший ткач Джон превратился в заправского капиталиста, а бывший часовщик Питер усердно тянул свою лямку на его сукновальне. О том, чтобы распить с растолстевшим и важным Джоном по кружке эля, теперь и речи не было. А рудокоп Мартин эмигрировал в Канаду или еще куда-то, но это не должно нас огорчать, так как он уже сыграл свою роль в притче.

Оборотистый Джон имел уже изрядный капитал в деле. Он продавал теперь куски сукна не по 1 унции, а по 0,8 унции каждый, но от этого отнюдь не прогорал, а все больше богател.

— Скажите, Джон, — спросил своего подопытного капиталиста доктор Смит, — исходя из чего вы снизили цену на сукно?

— Да как вам сказать, доктор… Одной причины не назовешь. Перво-наперво я теперь плачу рабочим в среднем не 0,5 унции, а 0,4 унции за кусок. Хлеб подешевел, да и женщины стали работать. Дальше — конкуренция! Приходится все время быть начеку. Но, по совести сказать, доктор, в общем-то прибыль у меня не хуже, чем у соседей. 15 процентов на весь вложенный капитал в наших краях считается неплохо.

— Значит, вы калькулируете прибыль в цену?

— Не знаю я ваших ученых слов, доктор, но одно скажу: продаю по такой цене, по какой могу продать, и чтоб прибыль была приличной. А иначе зачем мне эта сукновальня? Нынче капитал в цене — вкладывай хоть в торговлю, хоть в скобяное дело, хоть в бумагопрядение…

Этот разговор еще более убедил Смита, что он был прав, складывая стоимость товара из естественной заработной платы, естественной прибыли и естественной ренты (он оговаривался, что рента входит в стоимость не каждого товара). А фактическая рыночная цена, писал Смит, может быть в данный момент выше или ниже стоимости.

Но, идя этим путем и делая ошибку, Смит опять-таки проявил верное чутье экономиста. В реальной жизни равные капиталы приносят примерно равную прибыль: иначе капиталист, который в данной отрасли получает пониженную прибыль, изъял бы из нее свой капитал и вложил в более прибыльную отрасль. Следовательно, цена товара должна складываться так, чтобы капиталист получал приблизительно среднюю прибыль.

Это Смит подметил правильно. Но ему казалось, что этот факт уже совершенно необъясним с позиций трудовой теории стоимости.

На самом деле Смит смутно осознал необходимость превращения при капитализме стоимости в цену производства, а прибавочной стоимости — в среднюю прибыль, но не понял и не мог объяснить смысл и следствия этого превращения.

Смит, в сущности, только поставил перед экономической наукой огромную научную проблему, но и это была немалая заслуга.

Некоторые его ошибки исправил Рикардо. Но лишь Маркс почти через сто лет создал строгую и логичную теорию стоимости и цены производства. Маркс показал, что уравнение прибыли и образование цен с учетом средней прибыли так же мало противоречат трудовой теории стоимости, как и продажа рабочей силы.

И стоимость и прибавочную стоимость создает только труд. При капиталистическом производстве — это труд наемного рабочего, который продает свою рабочую силу капиталисту. Капиталисты присваивают прибавочную стоимость. Но она не может распределяться между отдельными капиталистами пропорционально массе эксплуатируемого ими труда, то есть числу рабочих, времени и качеству их труда.

Если бы это было так, то владелец предприятия, где используется много рабочих рук, но — перерабатывается мало сырья и материалов без применения дорогих орудий, получал бы ненормально высокую прибыль. Напротив, предприниматель, у которого специфика и организация производства таковы, что рабочих мало, а материалов и орудий много, имел бы столь же ненормально низкую прибыль. Владелец современного автоматизированного завода, пожалуй, и вовсе никакой прибыли не получал бы!

Ясно, что это нелепость.

Капиталисты как бы сваливают всю совокупную прибавочную стоимость, созданную трудом рабочих общества, в один котел, из которого каждый получает свою долю. Как же происходит этот дележ? Ясно, что по капиталу. Иного мерила при капитализме не может быть.

А конкретный механизм, который сводит стоимости к ценам производства и обеспечивает в тенденции каждому капиталисту среднюю прибыль, — это капиталистическая конкуренция.

Такое решение проблемы дал Маркс, но это решение было бы невозможно без тех противоречий и колебаний, которые мы видим у Смита.

Маркс заметил, что это «является естественным для основателя политической экономии, который по необходимости подвигается ощупью, экспериментирует, борется с только формирующимся хаосом идей…»

А что же наша притча? Она подходит к концу.

Доктор Смит, довольный своими наблюдениями, уехал из деревни, которая уже превращалась в небольшой рабочий поселок. Правда, ему было немного жаль беднягу Питера. Но что делать? Кто-то должен работать на быстро растущих фабриках. Если промышленность будет процветать, заработная плата Питера может несколько возрасти и жизнь его и его семьи может быть сносной. Разумеется, его дети будут такими же наемными рабочими, как и он сам.

Джон радовал Смита своей предприимчивостью и энергией. Правда, доктора порой коробило от его грубости, беззастенчивой жадности и даже жестокости. Но он надеялся, что сын Джона, которого отец собирался послать в университет, будет лишен этих недостатков.

Может быть, в глубине души его симпатии и были на стороне Питера. Но он был искренне убежден, что Питеры без Джонов и их капитала обойтись не могут.

А рудокоп Мартин прислал доктору письмо с описанием удивительной жизни американских индейцев. Какое-то наблюдение из этого письма даже попало в книгу, которую как раз заканчивал Смит.

На этом можно было бы закончить и притчу и главу, если бы, не одно опасение автора. Наблюдательный читатель может сказать, что абстракция абстракцией, но в одном вопросе автор завел ее слишком далеко.

В начале нашей притчи было сказано, что Джон затрачивает 10 рабочих дней на изготовление куска сукна. В куске сукна воплощены эти 10 средних, общественно необходимых (это понятие введено уже Марксом) рабочих дней. Но только ли они? Ведь утром первого дня, когда Джон начал ткать, он уже имел пряжу.

А в пряже уже воплощен труд прядильщика, да и не только прядильщика, но и многих других людей: чесальщика, красильщика, и, наконец, крестьянина, который пас и стриг овец.

Это вроде сказки про белого бычка: а у крестьянина были ножницы, в ножницах был воплощен труд слесаря, кузнеца и так далее; а у кузнеца были мехи, в которых был воплощен труд… И так практически без конца.

С мехов кузнеца на сукно Джона, может быть, перешло количество труда, равное затрате человеческой рабочей силы в течение 1 минуты, а то и 1 секунды. Им, можно и пренебречь.

Получается некий ряд бесконечно малых, стремящийся к нулю. Но сумма членов такого ряда — какая-то вполне определенная величина, например, 5 или 7 дней среднего общественно необходимого рабочего времени. Она представляет собой стоимость, перенесенную трудом ткача со средств производства на его товар — сукно.

То же самое можно сказать о часовщике, который наверняка получает от других мастеров готовые детали и использует различные инструменты.

И даже о золотоискателе: у него есть кирка, лопата, корыто для промывки песка и т. д.

Трудно придумать такой процесс труда, в котором не происходило бы переноса стоимости средств производства на готовый товар. Если человек просто собирает в лесу ягоды или грибы, а потом продает их на рынке, он все же ходит с корзиной, стоимость которой постепенно переносится на ягоды и грибы. Рано или поздно корзина износится, и надо будет покупать новую.

Переходя к новым, капиталистическим условиям производства, когда Питер стал работать на Джона, мы должны были отметить, что стоимость каждого куска сукна должна покрывать для Джона также затраты пряжи, красителей, износ станка и т. д. Эти затраты, производимые капиталистом, Маркс назвал постоянным капиталом: величина его не меняется при перенесении на готовый товар. Напротив, капитал, который он выплачивает Питеру в виде заработной платы, есть переменный капитал: его величина возрастает на сумму созданной трудом рабочих прибавочной стоимости.

Итак, в каждом куске сукна, над которым Джон (или Питер) работал 10 дней, воплощалось, очевидно, 15 или 17 дней труда.

Но меняет ли это основную «мораль» нашей притчи? Конечно, нет.

Кусок сукна, часы и унция золота все равно обмениваются друг на друга потому, что в них воплощены равные количества труда: не только труда ткача, часовщика и рудокопа, но и труда целых ярусов предшествующих работников.

Чтобы лучше объяснить самую суть трудовой стоимости, мы в притче опустили стоимость, переносимую трудом, и говорили лишь о создаваемой трудом стоимости. Можно сказать, что мы всюду подразумевали факт переноса равной стоимости и ее величину.

Однако проблема переноса стоимости и проблема включения постоянного капитала в стоимость готового товара доставляла Смиту немало хлопот. Когда он говорил, что стоимость товара складывается из заработной платы, прибыли и ренты, то возникал вопрос: а как же та стоимость, которая перешла на товар с использованных средств производства (пряжи, ткацкого станка и т. д.)? Скажем, станок перенес на сукно стоимость, равную 1 часу труда. Поди ищи тут чью-то заработную плату, прибыль и ренту!

Но Смит именно так и объяснял дело. Он говорил, что стоимость любого использованного средства производства может быть составлена из доходов (или разложена на доходы). Очевидно, он думал так: если при «первом разложении» что-нибудь останется, то это что-нибудь можно опять разложить и т. д. Как заметил Маркс, Смит отсылает нас здесь от Понтия к Пилату.

Ведь всякий процесс производства ограничен во времени. Поэтому при производстве данного товара используемые средства производства выступают просто как некогда созданные трудом стоимости. И только.

Для всего народного хозяйства страны можно исчислить годовой общественный продукт. Смиту казалось, что его стоимость тоже состоит только из доходов. Но ведь в начале года (и любого другого периода) имелся некий запас средств производства, стоимость которых лишь повторилась в новой форме в общественном продукте данного года. Только вновь созданная стоимость, называемая национальным доходом, распределяется в виде доходов основных классов.

Маркс назвал это утверждение — что стоимость каждого отдельного товара и всего общественного продукта состоит из доходов — догмой Смита.

Правда, тот же Смит в другом месте своей книги, по существу, сам отказался от этой догмы и признал, что в годовом продукте общества (Смит называл его валовым доходом) есть также часть, идущая на «поддержание капитала». Под этим он понимал возмещение износа машины и зданий, а также пополнение истраченных запасов сырья, материалов и т. д. Здесь он приближался к правильной, научной точке зрения.

Однако догма Смита, воспринятая Рикардо и другими экономистами первой половины XIX века, чрезвычайно затруднила научный анализ тех коренных процессов в экономике, которые Маркс назвал воспроизводством общественного капитала.

Уже через полвека после Смита перед экономистами встали вопросы, важность которых в наше время, пожалуй, очевидна для каждого. Какие силы обеспечивают реализацию всей огромной массы товаров, производимых на капиталистических предприятиях, и что вызывает нарушения этой реализации — кризисы? Как обеспечивается известное соответствие между производством товаров, которые вновь используются для производства (машины, сырье, материалы, топливо и т. д.), и потребительских товаров? Каким образом произведенный продукт покрывает все предъявляемые к нему запросы и дает известный излишек для накопления и расширения производства?

Эти проблемы лучше чувствовал — или, скажем, предчувствовал — Франсуа Кенэ, чем Адам Смит. Идеи Экономической таблицы Кенэ остались для Смита книгой за семью печатями.

Но экономическая наука первой половины XIX века все же развивалась в основном под влиянием Смита, а не Кенэ. И это было справедливо и неизбежно: Кенэ дал несколько гениальных догадок, а Смит — систему идей, какими бы пробелами и противоречиями эта система ни страдала.