"Секретная зона: Исповедь генерального конструктора" - читать интересную книгу автора (Кисунько Василий Трифонович)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Устинов был одним из участников памятного совещания у Берия, когда были посеяны, а может быть, только обнаружились ранее посеянные семена неприязни между мной и Расплетиным. И, может быть, поэтому он не стал ждать предложений из КБ-1 о разделении отдела зенитно-ракетных систем, а просто издал приказ об уточнении организационной структуры КБ-1 путем создания трех СКБ: № 30 — по тематике ПРО, начальник — главный конструктор СКБ Кисунько Г. В.; № 31 — по зенитно-ракетной тематике, начальник — главный конструктор СКБ Расплетин А. А.; № 41 — по авиационным системам ракетного оружия, начальник — главный конструктор СКБ Колосов А. А. Этим же приказом министр обязал начальника КБ-1 Чижова В. П. в двухнедельный срок завершить реорганизацию подразделений предприятия, связанную с созданием СКБ.

Чижов, ознакомив с приказом министра руководителей будущих СКБ-30 и СКБ-31, сказал:

— По существу, речь идет о выделении в СКБ Григория Васильевича людей из возглавлявшегося им отдела. Поэтому мы начнем… это дело… с ваших предложений, Григорий Васильевич.

— Мне из существующих подразделений достаточно всего пятьдесят человек. Вот предлагаемый мною список, — сказал я. — Остальных будем набирать по ходу дела из молодых специалистов.

Повертев в руках список, Расплетин швырнул его на стол:

— Вы хотите развалить работы по зенитно-ракетным системам. Согласен на передачу любых других специалистов, но только не этих.

Я ответил, что это те самые сотрудники, которые работают по новой проблеме и уже никакого отношения к зенитно-ракетным делам не имеют.

— Этих сотрудников вы сняли с моей тематики, пользуясь положением начальника отдела. Их надо вернуть на те дела, которые теперь оголены в результате вашего самоуправства.

— Отдел практически в ваше отсутствие создал экспериментальный образец С-75, — и при этом вы обвиняете меня в самоуправстве?

Чижов вмешался, чтобы прекратить перепалку:

— Сейчас отдел насчитывает более тысячи человек, а спор идет из-за пятидесяти. Министр приказал передать в новое СКБ сто пятьдесят… это дело… А Григорий Васильевич просит в три раза меньше. Так что хотим мы этого или нет… это дело… все равно надо договариваться и решать… это дело.

— Что вы пугаете меня министром? А вы здесь за чем? Чтоб потакать вот этим… иудейским штучкам? — Расплетин побагровел, ткнул пальцем в список и добавил: — Найдем управу и на министра! Срывать людей с живого дела… на ловлю каких-то мифических цветных бабочек над зелено-розовой лужайкой…

— Все это вы попробуйте объяснить самому министру… это дело… А я здесь для того, чтобы… это дело… выполнять его приказы, — ответил Чижов.

— Александр Андреевич, — примирительно обратился я к Расплетину, — думаю, что мы сможем спокойно договориться, если рассмотрим конкретно каждую кандидатуру из моего списка: кто по той же специальности остается у вас и какие вы можете предложить замены. Вот, например, Ковалев-Виноградов. Что вы предлагаете?

Расплетин, немного подумав, ответил:

— Берите любого из них, но не обоих.

— Вот видите, Александр Андреевич, вы даже не знаете, что это не два человека, а один с двойной фамилией. Между прочим, он много сделал для Б-200, его лично знали Елян, Куксенко и Серго… Особенно в связи с историей с «запитками».

Наступило неловкое молчание, которое нарушил Чижов:

— Это дело… Я думаю, что вам, Александр Андреебич, надо время, чтобы изучить список, посоветоваться со своими помощниками. А вы, Григорий Васильевич, тем временем подготовьте свои предложения еще на сто человек. Сто пятьдесят — категорическое указание министра.

Я ответил, что насчет остальных ста мне тоже надо посоветоваться со своими помощниками, а они появятся из этих пятидесяти, когда будет решен вопрос о первом списке.

За несколько дней при посредничестве Чижова и Лукина вырисовался согласованный список первых двадцати шести человек, переводимых в СКБ-30 из бывшего моего отдела. Устинов торопил Чижова, не отступал от назначенной им цифры 150, а у меня «горела» путевка в дом отдыха. Договорились, что я уезжаю в отпуск, а вместо меня дальнейшие переговоры о переводе людей будет вести мой первый зам по новому СКБ — Евгений Павлович Гренгаген. Он получил от меня список предполагаемых руководителей лабораторий, о согласии которых на переход в СКБ-30 у меня была личная договоренность. Все обошлось благополучно, если не считать того, что Пивоваров А. В. отказался от данного им ранее согласия перейти в СКБ-30, стал первым замом у Расплетина и от имени Расплетина вел дальнейшие переговоры с Гренгагеном. Узнав об этом по телефону от Евгения Павловича, я согласился назначить начальником лаборатории вместо «перебежчика» ведущего инженера Олега Ушакова. Я даже сказал, что в этом размене мы проиграли начальника, но выиграли толкового инженера.

Новый, 1956 год СКБ-30 встретило разработкой эскизного проекта экспериментальной радиолокационной установки РЭ для исследования радиолокационных характеристик баллистических ракет. Вместе со смежными организациями были определены общий технический облик, состав и технические характеристики экспериментального полигонного комплекса средств ПРО, задуманного как действующий макет будущей системы ПРО Москвы.

Министр Устинов и после создания СКБ-30 не оставлял меня в покое, интересуясь ходом набора новых сотрудников и тем, что делают другие подразделения предприятия по заданиям СКБ-30 и как складывается кооперация исполнителей в смежных организациях. Особенно рассердился он, когда узнал, что люди, переведенные в СКБ-30, продолжают находиться на своих прежних рабочих местах в подразделениях Расплетина.

Мне пришлось лично объяснять министру, что сейчас уплотнять другие подразделения, чтобы выкроить площади для СКБ-30, — это значит затеять территориальные «бои», вместо того чтобы нормализовать взаимоотношения между подразделениями. Лучше подождать ввода нового строящегося корпуса. Весь корпус будет готов не скоро, но можно вводить его по частям. По мере роста нового СКБ будут расти и производственные площади для него. К Новому году мы отметили и новоселье в своих законных помещениях.

По инициативе Устинова и Рябикова вместе с аппаратом министерства и Спецкомитета в январе 1956 года мы подготовили проект Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР о работах по противоракетной обороне. Этот проект вместе с пояснительными альбомами теперь лежали в сейфе Устинова. Но, не дожидаясь принятия постановления, Дмитрий Федорович издал все необходимые приказы по министерству, как если бы постановление уже вышло. В этот период, когда старый год ушел в прошлое, а новый еще не раскачался, я решил побывать в Ленинграде на научно-технической конференции. До перехода в КБ-1 на всех таких конференциях я не упускал случая выступить с докладом, но потом словно бы в воду канул для всех, кто по работе не был связан с КБ-1. Поэтому факт моего появления на конференции был даже специально упомянут во вступительном слове председателя оргкомитета. Но почти сразу после этого в зал заседаний вошел дежурный офицер и объявил:

— Инженер-полковнику Кисунько приказано срочно позвонить по ВЧ министру.

Мой разговор с Устиновым продолжался не более двух минут. Сегодня же в любое время мне приказано быть у министра. С большим трудом удалось достать билет на самолет, следующий рейсом Хельсинки-Москва.

Устинов ждал меня, разложив на столе все хранившиеся у него материалы по ПРО, подготовленные для доклада в верхах. Меня он строго отчитал за самовольный, без его разрешения, выезд в Ленинград.

— Завтра, — сказал он, — в десять ноль-ноль мы будем у министра обороны маршала Жукова, и тебе надо будет доложить ему в течение пяти минут суть всех этих материалов. Может быть, потренируемся — я за Жукова, а ты за себя? Продумай, соберись с мыслями, чтобы все было коротко и ясно, по-военному. Кстати, надень форму. От министерства поедешь со мной.

По тому, что Дмитрий Федорович перешел со мной на «ты», я понял, что у него хорошее настроение.

Жуков встретил его уважительно, как человека, которого хорошо и давно знает. Я ему представился по-военному, он поздоровался со мной, по привычке окинув меня быстрым взглядом с ног до головы, сказал, взглянув на часы:

— Начинайте.

Выслушав доклад, сказал Устинову:

— Все это ты мне уже рассказывал, правда, не так подробно. Нам друг друга уговаривать не надо. Давай подписывать бумагу «наверх».

Устинов достал текст докладной записки в ЦК КПСС, оба министра ее подписали, Жуков сказал:

— Хорошо бы это отправить в ЦК с нарочным прямо сейчас, а я постараюсь, чтобы там успели все оформить к очередному заседанию Президиума ЦК.

Вернувшись в министерство, Устинов распорядился о срочной отправке документов в ЦК и начал снова инструктировать меня, — на этот раз по моему предстоящему докладу в ЦК:

— Учти, что там к тебе могут быть вопросы о возможности создания малогабаритных подвижных комплексов ПРО по типу автомобильных зенитно-ракетных комплексов, вплоть до совмещенных противоракетно-противосамолетных комплексов. В ЦК и Совмин поступает немало предложений в этом духе от твоего давнишнего знакомого, а ныне министра, Калмыкова. Да и кое-кто из твоих коллег-конструкторов не прочь добавить свою лепту в смятение умов вокруг твоих предложений.

Я начинаю замечать, что в определенных ситуациях Дмитрий Федорович в разговорах со мной переходил на «ты», чтобы оказать мне морально-психологическую поддержку.

На заседании Президиума ЦК КПСС предложения по работам в области ПРО рассматривались 3 февраля. В своем докладе, следуя предостережениям Устинова, я особо подчеркнул отличия проблем ПРО от проблем противосамолетной обороны и принципиальные различия относящихся к ним технических решений. Своим преподавательским чутьем я уловил, что доклад воспринимается с интересом, и немного увлекся, перебрал время, подсказанное мне Устиновым и Рябиковым. Ворошилов задал мне вопрос: не будут ли осколки рикошетировать от баллистической головки? Я ответил, что это исключено благодаря огромным скоростям сближения головки с осколками, тем более что и сами осколки (вернее — шрапнелины) будут начинены взрывчаткой. В знак согласия с моим ответом члены Президиума ЦК как-то дружно утвердительно закивали. А у меня промелькнула мысль: «Значит, и до кавалерийского маршала дошло, что поразить боеголовку баллистической ракеты — не то что поразить самолет».

Хрущев предложил по линии ЦК принять короткое принципиальное постановление с одобрением внесенного предложения Миноборонпрома и Минобороны, а Совмину поручить выпустить подробно развернутое постановление с указанием исполнителей и сроков работ по всем объектам экспериментального комплекса ПРО и по созданию противоракетного полигона. Постановление Совмина вышло 17 августа 1956 года, но к этому времени уже была произведена рекогносцировка мест дислокации и полным ходом шло проектирование объектов будущего полигона в организациях Минобороны; в июле на ближайшую к нему станцию начинали прибывать эшелоны военных строителей, была отдана директива Генштаба о создании полигонной войсковой части, которой был присвоен № 03080. В постановлениях ЦК и Совмина полигону был присвоен шифр «полигон А», экспериментальному комплексу ПРО — «система А».

Спустя несколько дней после заседания Президиума ЦК Устинов взял меня с собой на капъярский полигон ГЦП (Государственный центральный полигон). Летели мы самолетом, оборудованным для министра в салонном варианте. Вчера сидели допоздна, сегодня вылетели очень рано, чтобы успеть проскочить на место без болтанки, и мне очень хотелось спать. Но Устинов все время выспрашивал у меня всякие технические подробности о том, как будут обнаруживаться баллистические ракеты и наводиться на них противоракеты, и при этом каждый раз переводил разговор на то, не надо ли кого еще из министерства подключить к работам по системе «А». Теперь я снова, как и раньше много раз на заводах, в НИИ и КБ в период работ над «Беркутом», продолжал поражаться неутомимости Устинова. Спит ли этот человек когда-нибудь? Или, может быть, таким, как он и Рябиков, выдают особые таблетки из кремлевской аптеки, чтоб могли сколько надо работать и не спать?

На этот раз Дмитрий Федорович особенно настойчиво интересовался вопросами точности наведения противоракет на цели. И я понимал озабоченность министра этими вопросами, может быть навеянную заявлениями Минца, а вслед за ним Расплетина и Щукина, что это глупость — стрелять снарядом по снаряду.

— Вы, вероятно, заметили, — объяснял я Устинову, — что в станциях Б-200 мы все время мучились с угловыми точностями, а точности по дальности получались как бы сами собой с большим запасом по сравнению с требованиями технических условий, и все к этому привыкли. Так вот, напрашивается мысль, чтобы положение целей и противоракет определять по их дальностям, измеряемым тремя пространственно разнесенными дальномерами. Это можно назвать многопозиционной радиолокацией, или методом трех дальностей. Но и при этих условиях точность измерения дальности, то есть времени запаздывания радиолокационных эхо-сигналов, нам придется повышать в десять раз, а может быть, и больше. В более отдаленной перспективе не исключено применение головок самонаведения, работающих по естественному тепловому излучению баллистических боеголовок. Поэтому предусматривается и исследовательский вариант противоракеты с тепловым координатором для головки самонаведения. Однако в этом вопросе еще очень много неясного, все строится на догадках, и прояснить их можно только натурным полигонным экспериментом…

На полигонном аэродроме, где сел министерский Ил-14, нас встречал подполковник, присланный начальником полигона. Он увидел вышедших из самолета полковника и с ним похожего на монтажника человека в ватных брюках, ватной фуфайке, валенках, в нахлобученной ушанке. Подполковник решил, что министр не прилетел, а на полигон об этом не успели сообщить. Подошел к полковнику, начал отдавать рапорт. Но полковник — а это был я — его перебил и сказал, кивнув на «монтажника»:

— Докладывайте министру.

Добираться до стартовой площадки ракеты Р-5 подполковник предложил на выбор: на газике или вертолетом. Устинов выбрал вертолет, и от этого выбора у меня, что называется, «заекало»: в тот период нередкими были аварии вертолетов из-за поломок винтов.

В вертолете Устинов сначала с любопытством рассматривал его внутренние детали конструкции, пытался заговорить со мной, но в грохочущей коробке это не получилось. Тогда он поднялся со скамьи и начал заглядывать в хвостовой отсек. От его движений вертолет начал раскачиваться, и я подумал, что так и недолго грохнуться. В подтверждение этой догадки показалось рассвирепевшее лицо второго пилота. Он жестами показывал мне, чтобы я угомонил своего попутчика. Пришлось дернуть министра за ватник, жестами объяснить, в чем дело. Дмитрий Федорович неохотно вернулся на свое место на скамье, укоризненно покачал головой. По прибытии на место, прощаясь с экипажем, сказал:

— Спасибо за доставку. Но больше я на такой машине не ездок. Уж больно она у вас сурьезная: ни повернись, ни пошевелись.

На полигоне, где мы сейчас находились, мне довелось побывать в мае прошлого года. Тогда выдалась ранняя весна, и поэтому на бетонке от полевого аэродрома до городка попадалось много уже подросших молодых орлов. Они нехотя, с сердитым клекотом, слетали с дороги с приближением газика. А один, разозлившись, стал преследовать газик, спикировал на него и разбился насмерть о металлическую раму ветрового стекла с той стороны, где рядом с водителем сидел я. По этому случаю я потом в шутку сказал начальнику полигона:

— Что-то у вас, Василий Иванович, орлы начали дичать, совсем отвыкли от газиков, а молодые даже идут на таран.

Тогда нельзя было не заметить, что здесь установилось полное затишье. Показывая стартовые и измерительные площадки, сотрудники Королева говорили о них в прошедшем времени, как будто это уже музейные экспонаты. Теперь уже в другом месте велось строительство полигона для межконтинентальных ракет, а здесь все словно бы отмирало.

Но сейчас на полигоне все оживилось, как в былые времена. Предстоял пуск баллистической ракеты Р-5 с атомным зарядом. Столь серьезного события на полигоне еще не было. Прибыли маршал Неделин с большой группой помощников, Королев со своими коллегами — конструкторами, представителями атомных фирм во главе с замминистра. Запустить ракету Р-5 в привычный для полигона квадрат падения в песках — задача технически несложная: ракета серийная, боевой расчет — штатный военный, натренированный на таких пусках, все отлажено до звона, но… Все дело в том, что надо уловить подходящие погодные условия в районе точки падения боеголовки с атомным зарядом. В ожидании погоды прошло несколько дней, которые Устинов использовал для того, чтобы проехать вместе с Королевым в качестве экскурсовода и со мной и позднее прибывшим Гренгагеном в качестве экскурсантов по объектам полигона. А однажды все мы оказались в роли экскурсантов при демонстрации процесса сборки и разборки атомного заряда. Попутно замечу, что я тогда не задавался вопросом о том, есть ли технический смысл в этом пуске с подрывом атомного заряда всего в ста километрах севернее города Аральска и насколько безопасна эта идея экологически.

Вот она стоит на пусковом столе, готовая к пуску ракета, дьявольская штука, выкрашенная в ангельский белый цвет, чтобы лучше отпечаталась на пленках кинотеодолитов. Мы с Устиновым стоим рядом с нею. При виде ее в памяти министра, наверное, вырастают самые трудные годы первых забот и первых тревог в этой степи. Устинов был единственным из министров, который увидел горизонты и перспективы ракетной техники, тогда как многие специалисты, особенно в авиации, считали ракетную технику всего лишь модным заблуждением, которое скоро пройдет. Устинов создал в своем министерстве два центра по ракетной тематике: один — по баллистическим ракетам, второй — по системам самолетного и противосамолетного ракетного оружия. И здесь, на далеких степных просторах, под его личным присмотром были созданы полигоны для запусков ракет всех классов. И сейчас, при виде Р-5, он с особой остротой ощутил тяжесть и ответственность той ноши, которую взвалил и на себя и на этого рядом с ним стоящего идеалиста, который сосредоточенно смотрит на верхушку ракеты: похоже, что для него в ракете существует только ее боеголовка, по которой собирается стрелять. Молод еще, горяч и даже не подозревает, что по нему самому не утихает стрельба из нешуточных калибров еще с тех времен, когда он едва не угодил в антенные «вредители». Сейчас не те времена, но число охотников пострелять не убавляется, и ему в одиночку не отбиться от них без подмоги министерских калибров. Устинов помнил брезгливо-пренебрежительные ухмылки маститых и полумаститых скептиков: «Снарядом по снаряду? Ну что ж: безумству храбрых поем мы песню». Ничего, мы еще посмотрим, кто как запоет!

Еще до выхода постановления от 3 февраля у нас сложилась дружная кооперация коллективов разработчиков системы «А», возглавляемых главными конструкторами: центральной вычислительной станции (ЦВС) — главный конструктор академик Лебедев С.А.; системы дальнего обнаружения (СДО) в двух вариантах: главного конструктора Сосульникова В. П. и главного конструктора Минца А. Л.; противоракеты — главный конструктор П. Д. Грушин; пусковых установок — главный конструктор И. И. Иванов; радиолокационной станции вывода противоракет (РСВПР) — главный конструктор Рабинович С. П.; системы передачи данных (СПД) — главный конструктор Липсман Ф. П. Все эти организации работали по нашим техническим заданиям, причем КБ-1 разрабатывало общесистемные вопросы, систему управления противоракеты, радиолокаторы точного наведения, станцию передачи команд, автопилот, бортовую аппаратуру противоракет. У разработчиков указанных технических средств в свою очередь были соисполнители по входящим в них элементам, — например, для противоракеты В-1000: по двигателям первой и второй ступени, по боевым частям, а в специальных комплектациях — также по тепловым координаторам, оптическим и радиовзрывателям и т.п.

В марте 1956 года силами СКБ-30 и соисполнителей был выпущен эскизный проект системы «А» и входящих в нее средств и на этой основе были выданы исходные данные проектантам Министерства обороны. При этом все наши взаимоотношения с проектантами строились под постоянным личным шефством со стороны маршала артиллерии М. И. Неделина. Ему принадлежит и выбор местоположения противоракетного полигона, который определился в нашей первой встрече с ним, когда я показал Митрофану Ивановичу схему, изображавшую набор объектов системы «А» с привязкой их расположения относительно точек падения баллистических ракет С. П. Королева.

— Насколько мне известно, — добавил я, — это примерно в ста километрах от города Аральска, в песках.

— Правильно, но пока будет создаваться ваш комплекс, наши баллистические ракеты будут иметь большие дальности, и их точки падения будут перенесены вот сюда, — сказал Митрофан Иванович, показывая на карте район западнее озера Балхаш. — Это очень суровый пустынный район, необжитой, непригодный даже для выпаса отар. Каменистая бесплодная и безводная пустыня. Но главный жилгородок противоракетного полигона можно будет привязать к озеру Балхаш. В нем пресная, хотя и жестковатая, вода, и городок будет блаженствовать, если можно применить это слово к пустыне.

— И еще нам нужны будут отчужденные зоны для падения ступеней противоракет. Вот схема с их конфигурациями и размерами.

— За этим дело не станет, — ответил Неделин. — Пустыню Бет-Пак-Дала бог или, вероятнее всего, шайтан территорией не обидел.

Митрофан Иванович был прав: впоследствии оказалось, что на отчужденной полигону территории оказался только один домишко, принадлежавший казаху, которого мы потом прозвали «дядей Колей». Этот дядя получил компенсацию за мнимое выселение из отчужденной зоны, но с разрешения командования продолжал в ней проживать, снабжая полигонщиков искусно закопченной балхашской маринкой и другими дарами Балхаша, многие из которых сейчас следует считать выбывшими даже из Красной книги.

Комиссию по рекогносцировке и выбору мест дислокации объектов полигона и системы «А» возглавил генерал Ниловский Сергей Федорович — бывший начальник капъярского полигона ПВО с начала его создания. В ее состав я включил своего первого зама Евгения Павловича Гренгагена и антенщиков. Борис Иванович Скулкин и Николай Дмитриевич Наследов должны были позаботиться о выборе рельефа местности с минимальными углами закрытия для будущих радиолокаторов ПРО. И вот они после проведенной работы в комиссии явились ко мне с отчетом, не по-московски загоревшие, в приподнятом настроении. После того как все трое, дополняя друг друга, отчитались, Гренгаген, лукаво переглянувшись со Скулкиным и Наследовым, сказал:

— И еще привезли мы образцы тамошней флоры. Вот эта колючка называется боялыч. Местами она там достигает в высоту до щиколоток. В ее зарослях вольготно жируют мыши и суслики, и этой фауной питаются степные орлы.

В это время вошла моя секретарша.

— Григорий Васильевич, вы переключили телефон на меня, но вас по какому-то срочному делу разыскивает Владимир Петрович Чижов. Сказал, чтобы явились к нему немедленно.

В своем кабинете Чижов находился вместе с Лукиным. Поздоровавшись со мной, Владимир Петрович набрал какой-то номер по кремлевскому телефону, протянул трубку мне, шепотом предупредил:

— Сейчас с вами будут говорить.

— Кисунько слушает, — сказал я в трубку.

— Здравствуйте, Григорий Васильевич, — сказала трубка голосом Василия Михайловича Рябикова. — Поздравляю вас с присвоением вам высокого звания Героя Социалистического Труда… Вы меня слышите, Григорий Васильевич?

— Да, Василий Михайлович… Только… как же это так… Спасибо, Василий Михайлович. Большое спасибо… я уж и не знаю, что говорить…

— А что тут говорить? Радоваться надо, работать, работать… Желаю вам успехов. До свидания.

— Спасибо…

Я почему-то продолжал держать трубку с короткими гудками, машинально, как автомат, твердил «спасибо» поздравлявшим меня Чижову и Лукину. Мои глаза предательски взмокли, а горло перехватили спазмы. Визируя вместе с Расплетиным наградные документы на сотрудников зенитно-ракетного отдела почти год тому назад, я, конечно, понимал, что в числе других и мне будет награда за систему С-25. Может быть, даже орден Ленина. Но такого я никак не ожидал. И сейчас искренне считал, что такой награды не заслужил.

— Поздравь Калмыкова. Вот номер его телефона, — сказал Чижов.

Я позвонил Калмыкову, будучи уверенным, что поздравляю со званием Героя. Иначе зачем надо было Чижову советовать мне позвонить министру «чужого» министерства? Позднее я узнал, что так и намечалось по одному из вариантов наградных списков, но Рябиков настоял на том, чтобы в числе семи Героев от аппарата ТГУ было не более двух человек. Ими оказались первый зам Рябикова Ветошкин и председатель НТС ТГУ Щукин. Остальные были от разработчиков: Лавочкин (вторая Звезда Героя), Исаев — главный конструктор ракетного двигателя, Минц, Расплетин и я. Калмыков, как и Рябиков, был награжден орденом Ленина. Тогда, поздравляя Калмыкова, я ничего об этих закулисных перипетиях не знал и холодный, сдержанный ответ Калмыкова на мое поздравление отнес за счет неприятного воспоминания о злополучной шифровке с полигона на имя Берия в 1953 году. Он даже не ответил мне взаимным поздравлением.

Положив телефонную трубку, я сказал Чижову и Лукину:

— Не по мне эта награда. Ее надо хранить на знамени нашего предприятия.

— Не беспокойся. Наше предприятие награждено орденом Ленина, многие заводы награждены орденами. Награждено много людей, гражданских и военных.

Я попросил посмотреть списки, но Чижов, переглянувшись с Лукиным, поспешно ответил:

— Списки… это дело… до нас еще не дошли.

Лукин понимающе посмотрел на Чижова, который, видно, не хотел расстраивать меня тем, что в списках произошли странные изменения по сравнению со списками, представленными предприятием. Фамилии некоторых сотрудников, перешедших в СКБ-30, исчезли из списков. У Ушакова вместо ордена Ленина оказалась медаль «За трудовое отличие». Зато у перекинувшегося к Расплетину перебежчика на должность первого зама вместо ордена Красной Звезды — орден Ленина. Было много других в этом же духе перестановок, и дело дошло до такой неразберихи, когда один и тот же инженер оказался награжденным сразу двумя медалями.

— Чего уж скрывать, Владимир Петрович, — сказал Лукин. — Пусть Григорий Васильевич лучше от нас узнает правду. Кто-то основательно поработал там, в высоких канцеляриях, от нашего с тобой имени и за нашей спиной.

— Известно кто. Но я так не оставлю… это дело…

— После драки кулаками… — заметил Лукин.

— Да и драки не было. Просто прозевал я это дело. Это дело… меня даже об этом спрашивал и предостерегал Григорий Васильевич. Но я ему… это дело… сказал, чтоб не распространял бабьи слухи.

Грамоты и награды семи Героям Социалистического Труда вручал Ворошилов в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца. А недели через две после этого в КБ-1 прибыли Ворошилов и Буденный для вручения ордена Ленина предприятию, орденов и медалей. Люди были собраны в самом большом цеху опытного производства. В проходах между станками были поставлены скамейки, а у стены, отделяющей цех от бытовок, соорудили помост для столов президиума. Чижов и Лукин, занятые хозяйственными и режимными хлопотами по подготовке к встрече высоких гостей, поручили Расплетину организовать оповещение всех награжденных о времени и месте сбора. Ворошилов и Буденный были в хорошем настроении, шутили, и это вносило радостную непринужденность и раскованность. Когда стихли аплодисменты и все заняли свои места, Чижов спросил у Расплетина, сидевшего рядом с ним в президиуме:

— А почему… это дело… нет Григория Васильевича?

— Не знаю.

— Вы его оповестили?

— Нет. Он свою награду уже получил, здесь собрались только те, кому будут вручаться награды. В том числе из СКБ-30.

— Но вы… это дело… тоже свою награду получили. А сегодня здесь будет вручаться орден Ленина всему нашему предприятию. На таком торжестве обязательно присутствие обоих наших героев… это дело…

В это время я, ничего не ведая о вручении наград, как обычно, занимался у себя в кабинете очередными делами своего СКБ-30. Когда мне позвонил из цеховой бытовки референт Чижова, пройти в цех было уже невозможно. С прибытием Ворошилова и Буденного не только все входы в цех, но и подступы к нему были перекрыты хорошо проинструктированными приезжими парнями в штатском.

При вручении ордена Ленина предприятию Ворошилов сказал:

— Дорогие товарищи! Вы проделали замечательную, грандиозную работу, и за нее вас наградила Родина. Теперь вас ждут еще более трудные дела и за них новые награды. Здесь все допущены, и я не выдам никакого секрета, если скажу, что речь идет о противоракетной обороне…

Сидевшие в зале мои ребята из СКБ-30 не без ехидства заметили, как при упоминании Ворошиловым противоракетной обороны дернулся в президиуме Расплетин. Среди них Ушаков, уже знавший о фокусах со списками, был сильно возбужден, его по-цыгански смуглое лицо потемнело и заострилось, глаза сверкали угольками гнева за то безобразие, которое сейчас свершится под видом торжественного ритуала. Когда же была названа его фамилия, он, странно косолапя и будто спотыкаясь, с опущенной головой заспешил к Ворошилову. Получив медаль, метнул гневные взгляды в сторону президиума и в зал, где на чужой груди уже сверкал предназначавшийся ему орден Ленина и светилась начальственным самодовольством физиономия самого «орденоносца». С молодой горячностью подумал об отсутствующем Кисунько, которому так верил, но который, оказывается, позаботился только о себе, а на других ему наплевать. В честном, талантливом, трудолюбивом молодом человеке начала рушиться вера в справедливость и человеческую порядочность.

Ответную речь от имени награжденных держал Расплетин. А Ворошилов в это время спросил у Чижова:

— А где же ваш главный противоракетчик?

— Он… это дело… в командировке, — ответил Чижов.

Кроме указа о наградах, — хотя и засекреченного, но все же объявлявшегося на предприятиях, — существовал словно бы в тени также документ, подписанный в Совмине Н. А. Булганиным, — надо полагать, не без стараний его помощника Н. Н. Алексеева, — о премировании А. А. Расплетина легковой автомашиной ЗИМ и денежной премией в сумме 150 тысяч рублей. От этого документа до меня доходили отголоски в виде поздравлений меня с такой же премией. Моим опровержениям не верили, а только удивлялись: мол, какой смысл скрытничать? И даже много лет спустя знакомые автолюбители, случалось, спрашивали: «Как поживает ваш ЗИМ?»

Но аппетит приходит во время еды, и где-то как-то возникла идея возбудить через ученый совет КБ-1 ходатайство о присуждении Расплетину ученой степени доктора технических наук без защиты диссертации. Для этого надо было иметь положительные отзывы трех докторов наук, и два из них, подписанные Щукиным и Минцем, были уже готовы, когда мне было предложено составить третий отзыв. Получалось, что задержка только за мной. Я предпочел бы отказаться, так как за время рабочих общений с соискателем ничего докторского в нем не обнаружил. Но мой отказ, ничего бы не изменил: при наличии двух отзывов от членов-корреспондентов АН СССР вместо меня нашелся бы другой доктор наук, а мой отказ обыграли бы как проявление личной неприязни. Хотя какая могла быть у нас приязнь после злополучной шифровки Расплетина и Калмыкова на имя Берия? Пришлось мне вымучивать из себя требуемый отзыв.

— Но как должно проходить заседание ученого совета без защиты диссертации? На таких заседаниях я еще не бывал, но по здравому смыслу полагал, что соискатель должен хоть что-нибудь рассказать о своих научных работах. А в нашем случае он сидел как именинник, только выслушивая отзывы Щукина, Минца и мой, а потом — хвалебные отзывы заранее подготовленных, как на профсоюзном собрании, ораторов. А что он, собственно, мог доложить сам в научно-техническом плане? О разработанных немцами координатно-вычислительных блоках? Об ими же разработанном методе среднеоптимизированных траекторий наведения под названием «метода С»? О радиотракте, который он, как зам. главного конструктора, лихорадил своими некомпетентными требованиями? Или о комплексном замысле системы «Беркут», который по личному заданию Сталина, фактически при стажерской роли Серго формировался под руководством П. Н. Куксенко задолго до того, как нас, 60 человек, в том числе нынешнего соискателя, перевели в КБ-1?

Сейчас на заседании совета я поражался выдержке Павла Николаевича. Какая это была пытка для него: председательствовать на обряде остепенения того, кто на его горбу въехал в рай и теперь парит на крыльях того же «Беркута», перекрещенного, как порося в карася, в С-25! Виноват ли Павел Николаевич в том, что к нему на выучку был приставлен младший Берия? Все это видят и понимают, но деловито, как артисты, выполняют отведенные им роли в этом постыдном фарсе. И самое страшное в том, что фарс начинается и заканчивается не здесь, на заседании совета. Он постоянно творится вне совета, в жизни, и получается, что в жизни мы все — артисты. Общество сплошной артистификации! А абсурдность нашего фарса еще усугубляется его засекреченностью.

До этого мне довелось только один раз после собственной защиты выступать в роли официального оппонента по докторской диссертации. Но тогда я без колебаний забраковал диссертацию, по которой уже были положительные отзывы двух академиков, и защита не состоялась. А сейчас я постыднейшим образом смалодушничал, согласившись плестись в оппонентской тройке пристяжным доктором при двух коренных членкорах.

…Вечером того дня, когда Рябиков поздравил меня с присвоением звания Героя, я пришел домой необычайно рано.

— Ты не заболел? — встревожилась жена.

— Нет, откуда ты взяла?

— А почему так рано домой?

— А потому что я Герой и хочу отметить это дело на троих с этими мужиками, — при этом я сгреб в охапку двух своих мальчиков, которые сидели перед телевизором.

— Папа, ты всегда был у нас героем, мы это знаем, но сейчас дай нам досмотреть интересную передачу, — отшутился старший — Василий, выскальзывая из отцовских объятий. Мое заявление, что я герой, дома восприняли как очередную батькину хохму.

Правильно, пусть мальчики досмотрят мультипликацию, от души посмеются, заодно погоняют телевизор, который мне завезли для опытной эксплуатации с завода, ранее выпускавшего аппаратуру для станции Б-200. В нем — техническая новинка: монтаж на печатных платах. Продукция сугубо мирная, а в названии все же что-то звучит от ракетной техники: «Старт».

Но все же как быстро и незаметно повырастали сыновья! И, увы, не привыкли к отцу, который как метеор появлялся дома и снова исчезал на какие-то объекты. Их детство проходит, уже почти прошло, мимо меня, их отца. И многое другое, обычное для других людей, прошло мимо. Как в тот вечер, когда я на минуту по пути на вокзал заскочил в Большой театр. Не верится, что старшему — Василию через четыре месяца — получать паспорт, и, слава Богу, что ему не придется решать проблемы, с какими судьба столкнула меня в его возрасте.

А в театры, конечно, хотя бы изредка, надо выбираться, а то можно совсем одичать. Да и абонемент в консерваторию пропадает. Но вот вопрос: смогу ли я в театре отключиться от своих мыслей? Передо мной вместо сцены будет вставать схематический рисунок из американской книжки «Действие атомного оружия». Там изображены границы зон поражения городских зданий при атомных взрывах на разных высотах и при разных мощностях взрыва. И это все показано на фоне условных контуров города на реке, изгибы которой очень похожи на изгибы Москвы-реки, а у самой реки в очень недвусмысленном месте поставлен крестик, обозначающий эпицентр взрыва. И будут вставать передо мной контуры того же города, наложенные на пустыню, где растет боялыч, а вокруг этого условного города на каменистых буграх — радиолокаторы ПРО, стартовые позиции противоракет, радиорелейные линии. На полях театральной программы появятся формулы, цифры, а глядя на сцену, мне обязательно захочется мысленно сравнить проем, отделяющий ее от зрительного зала с будущими антенными раскрывами.

Но это все будет в театре, а пока что здесь, дома, ничто мне не мешает взять несколько томов Большой Советской Энциклопедии, Прочитать статьи к словам боялыч, Бет-Пак-Дала, Балхаш. Потом, поставив тома энциклопедии на их места, взять новую тетрадку в клеточку, заполнить на обложке: «Ученика ЗД класса 30 школы Кисунько Григория». ЗД означает «три дальности», 30 школа — СКБ-30. Это будет не первая из подобных тетрадок с математическим обоснованием метода трех дальностей, который по исходному замыслу системы «А» должен обеспечить реализацию высоких точностей наведения противоракет на цели. Учитывая ключевое значение этого метода, я действовал по принципу «семь раз отмерь», причем ранее полученные формулы проверял тем, что с самого начала повторял выкладки в новой тетради и затем сличал результаты. Это гораздо надежнее, чем проверять ранее исписанную тетрадь.

Итак, за дело. Я начинаю не спеша, с ученической старательностью, выводить на первой странице тетрадки математические формулы с латинскими и греческими буквами. Терпеть не могу небрежность в написании формул. Выписанные аккуратными строчками и расположенные на бумаге особым образом, они кажутся мне строками вдохновенной поэмы, положенными на волшебную мелодию, которую мы сыграем в Бет-Пак-Дала.

А мальчикам не надо мешать. Пусть никто и ничто не помешает им досмотреть веселые телепередачи, потом будет передача «Спокойной ночи, малыши». Пусть малышам никто и ничто не нарушит спокойной ночи, и пусть чистым, мирным будет над ними небо.