"Том 5. Публицистика. Письма" - читать интересную книгу автора (Северянин Игорь)
«Цветы розовой окраски…» (О лирике Фофанова)
Перелистывая первую книгу Фофанова, вышедшую в свет в 1887 году, я нахожу, — среди массы раздражающих своим убогим шаблоном и ходячим клише стихов, мало говорящих об истинной индивидуальности автора и могущих быть приписанными любому выдающемуся стихотворцу той эпохи, если исключить их замечательную плавность, ему присущую, и редкую вдохновенность, постоянно его выручавшую в «несчастных случаях», — много изумительных строк, строф, а иногда — но это значительно реже — и стихотворений целиком.
Фофанову хорошо удавалась форма отрицания общепринятого. Так например, когда большинство — и большинство громадное — поэтов, описывая свидания влюбленных, привыкли говорить, что эти свидания происходят обыкновенно в «поэтической» обстановке: при «расцветающих розах», «поющих соловьях», «светящей луне» и иных, на их взгляд, неизбежных атрибутах любовных встреч, Фофанов позволял себе и встречаться с любимой, и эти встречи описывать несколько иначе, что, на мой взгляд, отнюдь не вредило ни этим свиданиям, ни этим стихам:
Не правда ль, всё дышало прозой,Когда сходились мы с тобой?Нам соловьи, пленившись розой,Не пели гимны в тьме ночной.И друг влюбленных — месяц ясный —Нам не светил в вечерний час,И ночь дремотой сладострастнойНе убаюкивала нас.
Как хотите, а я чувствую в приведенных двух лирических строфах несомненную иронию. Благодаря ей такие стереотипы, как «соловьи, плененные розой», «тьма ночная», «месяц ясный» и «сладости дремоты» здесь не только не шокируют слух, а положительно уместны и даже нужны. Но, несмотря на такую «несладострастную», безлунную, безрозную, бессоловейную обстановку, поэт все же торжествует:
А посмотри — в какие речи,В какие краски я облекИ наши будничные встречи,И наш укромный уголок!..В них белопенные каскадыШумят, свергаяся с холма;В них гроты, полные прохлады,И золотые терема.В них ты — блистательная фея;В них я — восторженный боец —Тебя спасаю от злодеяИ торжествую наконец.
Как уместен здесь, например, иронический стих «Тебя спасаю от злодея»! Все вместе взятое дает мне право назвать процитированное стихотворение удачным.
B дубовой роще он примечал, как «выгнутые корни деревьев извивались серыми ужами». Смотря на тюльпан, нарисованный на оконном стекле художником Морозом, он мог думать о тюльпане живом такими стихами:
Даль окуталась туманом,Молчаливо сад заснул,И глазетовым тюльпаномНа стекле мороз блеснул.Но душа не унывает, —Знаю я, что в свой чередНа окне тюльпан растает,А на клумбе зацветет.
Своеобразно смотрел он на мир:
Покуда я живу, вселенная сияет.Умру — со мной умрет бестрепетно она…Мой дух ее живит, живит и согревает,И без него она ничтожна и темна.
Оригинально по мысли, хотя далеко не безупречно по форме, следующее стихотворение:
Чужой толпе, чужой природе,Он жаждал бурь и шумных битв,Не видел Бога в небосводеИ на земле не знал молитв.Любви не ведая прекрасной,Он людям зло свое принес.И умер он… И труп безгласныйЗарыли ближние без слез.Но над его могильным ложем,В тени разросшихся кустов,Весной душистою прохожимЗапели птицы про любовь.
Если бы в этом стихотворении не было «шумных битв», «прекрасных любовей», «безгласных трупов» и «душистых весен», оно несомненно много выиграло бы.
Выписываю еще одно стихотворение, очаровывающее против воли: в нем так много непосредственности, что невольно прощаешь и его, по выражению обывателя, «задушевность» и его несколько мещанскую тональность. Называется оно «Май»:
Бледный вечер весны и задумчив и тих,Зарумянен вечерней зарею,Грустно в окна глядит; и слагается стих,И теснится мечта за мечтою.Что-то грустно душе, что-то сердцу больней,Иль взгрустнулося мне о бывалом?Это май-баловник, это май-чародейВеет свежим своим опахалом.Там, за душной чертою столичных громад,На степях светозарной природы,Звонко птицы поют, и плывет аромат,И журчат сладкоструйные воды.И дрожит под росою душистых полейБледный ландыш склоненным бокалом,—Это май-баловник, это май-чародейВеет свежим своим опахалом.Дорогая моя! Если б встретиться намВ звучном празднике юного мая—И сиренью дышать, и внимать соловьям,Мир любви и страстей обнимая!О, как счастлив бы стал я любовью твоей,Сколько грез в моем сердце усталомЭтот май-баловник, этот май-чародейРазбудил бы своим опахалом!..
«Бледный вечер», «бледный ландыш», «душная черта», наконец, даже «светозарная природа» — вот что хочется похвалить в этих стихах. Но сколько в них «грустно глядящих в окна вечерних зорь», «усталых сердец», «звонко поющих птиц» и других банальностей!..
А как вам понравится такая вещица:
Ты пришла ко мне, малютка,Ранним утром,В час, когда душистей незабудка,И блистают тучи перламутром.Ты пришла и рассмеяласьСлишком звонко.В этом смехе много мне сказалось:В нем звучала хитрость не ребенка…Понял я — вчера недаромНочью луннойТы, краснея и пылая жаром,Вышла в сад походкою бесшумной!..
Мне она нравится определенно, несмотря на «туч блистающие перламутром» (у кого только их не на «бесшумные походки», «пыланье жаром»… В этой вещице есть что-то, что я могу обозначить поэзией.
Закончу я свой обзор приведением «Элегии» из цикла «Траурные песни»:
Мои надгробные цветыДолжны быть розовой окраски:Не все я выплакал мечты,Не все поведал миру сказки.Не допил я любовных сновБлагоуханную отраву,И не допел своих стихов,И не донес к сединам славу.А как был ясен мой рассвет!Как много чувств в душе таилось!Но я страдал, я был поэт,Во мне живое сердце билось.И пал я жертвой суеты,С безумной жаждой снов и ласки!Мои надгробные цветыДолжны быть розовой окраски!
Произведение это я нахожу пророческим: создано оно 29 августа 1886 года, т. е., когда автору было всего двадцать четыре года.
И что же? Все вышло так, как он говорит в нем: жажда любви и ласки, ожесточенный жизненными неудачами, подверженный страшному «виноградному пороку», пал он «жертвою тщеты», не доживи до серены славы, хотя расцвет его и был ясным, и обещал ему так много…
И вот, в результате настала для него ранняя осень, когда
…Коронками к земле склонились георгины,Туманным саваном окутывалась даль,И нити пыльные воздушной паутиныБелели меж ветвей алеющей рябины,Как хмурой осени истлевшая вуаль…