"Икона" - читать интересную книгу автора (Олсон Нил)

17

Мэтью не спал почти всю ночь, и только под утро ему удалось на несколько часов забыться в беспокойном сне. Перед его мысленным взором проплывало множество видений: темный город, другой Нью-Йорк, Нью-Йорк его снов — узкие, плохо освещенные улицы, неожиданные повороты, опасности, подстерегающие его за каждым углом. Он знал это место; он бывал в этих доках, парках и аллеях сотни раз — всегда преследуемый, всегда в поиске безопасного прохода, пути к дому. Этой ночью преследователем был он. Он шел за Святой Девой по темным проходам, бесстрашно сворачивал за предательские углы, где его поджидала опасность, он боялся только одного — потерять ее. Разум шептал, что икону кто-то унес, но он видел только сам образ, напоминавший скорее Мону Лизу, чем греческую святую, с улыбкой взирающую на его отчаяние, когда она исчезала в проходах, ускользала на лестнице, сливалась с тенью. И наконец остались только глаза, проникающие в него через окружавшую его темноту. Они были так близко — протяни руку и коснешься, — но он не мог дотронуться до нее и никогда не сможет.

И через несколько часов его все еще не покидало какое-то смутное беспокойство. Он бродил по огромной церкви Святого Деметриоса как привидение, не чувствуя единения с окружающими его людьми. Он скорбел по Богоматери, тогда как они — по Сыну, ожидая его воскрешения. Огромные канделябры освещали церковь. Золотой фон задней стены, покрытой изображениями святых и ангелов, слепил глаза, резко контрастируя с холодным бело-серым камнем и мрамором колоннады. Мэтью зашел в часовню Эфтимиуса, украшенную изображениями святых с красными нимбами над головами и похожими на привидения фигурами в накинутых на головы капюшонах. Время не пощадило фрески, но их поблекшие от времени краски создавали ощущение тайны, которое ему сейчас было необходимо. Он пробыл в часовне довольно долго. Холод прогнал остатки сна, заставляя кровь быстрее бежать по жилам и призывая мускулы и разум к работе. До встречи с Фотисом оставалось около часа, но он хотел понаблюдать за происходящим. Кто знает, какие сюрпризы приготовил ему старик на сегодня?..

В главной части здания церкви началась служба, последняя из нескончаемой череды служб Страстной недели. Воспользовавшись боковым проходом, Мэтью подошел к гробнице святого. Она только называлась гробницей, на самом деле тела там не было. Считалось, что его похитили крестоносцы. Часть останков были привезены из Италии двадцать лет назад, и теперь они покоились в реликварии, расположенном в нефе. Так называемая гробница представляла собой пустой мраморный гроб с установленной на верхней части иконой. Он не знал, почему его всегда тянуло сюда — может, потому что помещение было таким спокойным, в нем ничто не мешало погрузиться в раздумья. Эта часть была более древней, чем самая ранняя христианская постройка. В свое время она была частью римских терм. То, что останки покоились здесь около девятисот лет, придавало помещению особую торжественность, которой не ощущалось в главной части здания, реконструированного в 1920-х годах после пожара. Мэтью подумал, что Деметриосу вряд ли понравилось бы его новое обиталище; скорее всего он бы предпочел остаться в умиротворяющей обстановке первого места своего захоронения.

Он присел на корточки у мраморного гроба. Ему не хотелось вставать коленями на холодный пол — эта поза просящего милости человека была ему не по душе. Для него молитва никогда не была преднамеренным актом, самоуничижением. Прикрыв глаза, он вспомнил свои детские впечатления от базилики. Тогда она казалась ему необъятной, да и его дед, Papou, показывавший ему церковь, был таким высоким, как бог. Рассказ о каждом святом сопровождался скептической улыбкой. Андреас не был религиозен, но он хотел, чтобы Мэтью понимал ту культуру, в которой он вырос. Восторг, с которым он рассказывал о кропотливом процессе подбора тысяч крошечных пластинок для создания мозаики, или о том, как художником достигался определенный цвет краски, или о технике искажения перспективы, используемой для того, чтобы изображения на куполе собора выглядели естественно, — этот восторг завораживал мальчика. Мэтью потребовались годы, чтобы понять половину из того, что рассказывал ему дед. Но семя, брошенное в ранней молодости, проросло вечным удивлением и очарованностью этим искусством.

И все-таки что-то было не так. Он помнил, с каким эмоциональным напряжением рассматривал эти изображения двадцать лет назад. Сейчас этого не было: что-то в нем изменилось. Почему? Когда? Может быть, когда заболел отец? С тех пор многое ушло из его жизни: его интерес к работе, его отношения с Робин, его вера в старика, который дал ему так много. Нет, наверное, неправильно связывать это с болезнью отца: ведь с тех пор в его жизнь вошли две всепоглощающие страсти — Ана и эта проклятая икона. Сидя на корточках в холоде часовни, Мэтью думал о том, что скорее всего эти две страсти вытеснили из него все остальные чувства; он стал одержим ими, и его душевная боль объясняется тем, что он разлучен с обеими. Он не знал, где находится икона; он не мог без нее вернуться к Ане. Шансы найти икону были весьма слабыми. Приоткрыв глаза, чтобы удостовериться, что он один, он стал негромко произносить какие-то слова на греческом языке. Возможно, это были слова молитвы… Молитвы святому, Сыну, Богоматери — тому, кто там сейчас его слышал. Пусть отыщется икона; пусть она вернется на свое законное место, где бы оно ни было. Пусть взволнованные души, включая его собственную, обретут покой. Он молился на греческом языке, как другие молятся на латинском, — видимо, язык придавал словам особую тайну и силу, создавал ощущение ритуала, устранявшего из молитвы личностное начало. Используя эти возвышенные слова, человек вступал в вечно бегущие воды святости, и они покрывали его.

Через несколько минут он встал, поднялся по стертым мраморным ступеням и через притвор вышел в прохладные сумерки. Фасад церкви был окутан тенью, но лучи заката окрасили квадратную башню звонницы в оранжевый цвет, сделав ярче красную черепицу крыши и высветив крест.

До него доносилось пение священника. Прихожан пока было мало, видимо, они устали после эмоционального напряжения двух предыдущих дней. В четверг гипсовое изображение Христа распяли. В пятницу его сняли с креста и, обернув в материю, трижды пронесли по церкви под гул приветствий и всхлипывания пожилых женщин. Сегодня вечером прихожане будут по двое, по трое тянуться до полуночи, пока широкая площадь перед церковью не заполнится народом. «Прииди во свет», — и в каждой руке загорится свеча. «Христос воскрес», — провозгласит священник, и толпа отзовется, повторяя его слова. Будоражащее действо. Мэтью никогда не любил эту массовую истерию во время пасхальной службы. Однако когда он все-таки приходил в церковь в это время, его затягивало: он ощущал единение с этим ослепленным, страстным сообществом. Разум на несколько часов отключался, уступая место вере и братским чувствам.

Конечно, после этого все спешили по домам или в ресторан, чтобы как следует наесться. Но это тоже было вполне понятно: праздник после скорби, еда и питье как материальные символы воскрешения. В Нью-Йорке он редко участвовал в этом ритуале от начала и до конца, но сегодня ему хотелось почувствовать себя частью этого праздника, ему хотелось, чтобы дома его ждал празднично убранный стол со свечами, друзья. Он желал этого, как может желать только человек, убежденный в своей отчужденности от людского сообщества. Засунув руки в карманы, он, как часовой, наблюдал за входом в церковь, готовый проклясть свою семью, ругая своих родных за их вероломство, высокомерие, рассудочность, за холодный, аналитический взгляд на мир. Он проклинал себя за то, что был достойным продолжателем своего рода, а не самим собой — не тем живым, импульсивным, увлеченным человеком, каким хотел быть. Но проклятие застыло на языке. Сейчас нужны были действия, а не слова. Нельзя было забывать, зачем он здесь находится.

Мэтью заметил этого выделявшегося из толпы человека в длинном пальто, шагающего быстрой, собранной походкой, еще до того, как тот приблизился к нему. Седеющие волосы, квадратное лицо, улыбка, с которой обычно обращаются к друзьям.

— Мэтью. Вы ведь Мэтью?

— Кто вы?

— Меня прислал ваш крестный. — Человек протянул руку. — Можете называть меня Ристо.

— Прислал зачем?

Он не пожал протянутую ему руку, и Ристо медленно убрал свою. Улыбка сползла с его лица.

— Привезти вас к нему домой. Он слишком плохо себя чувствует, чтобы участвовать в церемонии, но ему необходимо ваше общество.

— Почему он не позвонил мне?

— Он до последней минуты надеялся, что придет в церковь, но не получилось. Вас не должно это удивлять — вы же видели, в каком он состоянии.

— А вы ему кто?

— Просто друг.

— Понятно. Давайте позвоним Фотису и обсудим это по телефону.

— Возможно, он недостаточно хорошо себя чувствует для этого.

— Он так болен, что не может говорить по телефону?

— Конечно, мы может попробовать это сделать. — Обернувшись, Ристо с каким-то испугом посмотрел поверх площади, и Мэтью перевел взгляд туда же. В этот момент сильная рука незнакомца сжала его плечо, и что-то с силой уперлось ему в ребра. — Пожалуйста, не волнуйтесь. Машина вон там.

— Какого черта?! — выругался Мэтью по-английски.

— Идите. Вам ничто не угрожает, но вы должны пройти в машину.

На самом деле они уже и так шли. Ристо проталкивался по направлению к широкой лестнице, ведущей к улице. Мэтью стал спускаться по ней, чтобы Ристо не пришлось его волочить. Он старался глубоко дышать, чтобы успокоиться. Опять события закрутились как в водовороте. Нужно четко думать, действовать быстро, ни в коем случае не садиться в машину. Когда Ристо на мгновение отвлекся, осматривая улицу, Мэтью быстро глянул вниз: жесткий предмет, уставленный ему в ребра, оказался огромной свечой.

Дойдя до мостовой, они направились к припаркованной неподалеку небольшой синей машине, в которой находился водитель. Мэтью сделал вид, что споткнулся, и, когда Ристо потянул его вверх, двинул того локтем в солнечное сплетение. Почувствовав локтем кость, он понял, что промахнулся, но Ристо охнул, и его хватка ослабла. Мэтью вырвался и, обернувшись, стукнул его кулаком, попав в голову, затем повернулся, чтобы бежать, но почувствовал, как его схватили за воротник. За этим последовал сильнейший удар, пронзивший болью спину и почки. Мэтью начал оседать на колени, но в этот момент Ристо опять ухватил его за плечи и втащил на заднее сиденье машины.

Лицо Мэтью было прижато к виниловой обшивке сиденья, и он не мог понять, почему вслед за этим раздался крик и Ристо придавил его всей тяжестью своего тела, выдавив из легких почти весь воздух. Чей-то голос отдал резкие, отрывистые указания; машина тронулась с места. Затем наступила тишина — слышалось только чье-то дыхание. Убедившись, что Ристо уже не прижимает его своим телом, Мэтью сел, оглушенный и ослепленный; кровь стучала в висках. К нему плотно прижимался Ристо; его голова упиралась в спинку переднего сиденья. По другую сторону от Ристо сидел Сотир Пластирис, приставив небольшой пистолет к правому виску Ристо. На переднем сиденье Мэтью увидел еще одного человека — тот приставил пистолет побольше к голове водителя. Машина неслась по пустынной улице.

— Мэтью, ты в порядке? — спросил Сотир. В его голосе слышалась необычная смесь искренней заботы и яростной настойчивости, которая встречается у греков.

— Да, — ответил Мэтью. Звук с трудом вырвался из его горла, и он побоялся, что потеряет голос, если произнесет еще хоть слово.

— Здесь, — сказал Сотир, обращаясь к человеку на переднем сиденье, и тот приказал водителю сворачивать налево, что последний послушно и сделал. Машина въехала в узкий, вымощенный булыжником переулок и резко сбросила скорость. Они попали в лабиринт узких улочек. Сделав еще несколько поворотов, машина остановилась. Теперь, когда двигатель был выключен, наступила оглушающая тишина. Чувства Мэтью, видимо, отключившиеся от страха, теперь, наоборот, обрели почти нестерпимую остроту. Он различал запах каждого человека, ощущал каждое движение в машине, покашливание, короткие выдохи. Водителем был молодой парень, испуганный до смерти; за его воротник стекали капли пота. Сидевший рядом с ним красивый молодой человек имел скучающий вид, черные вьющиеся волосы и немного походил на Сотира. Наверное, один из его племянников. Скорее всего они незаметно для Мэтью наблюдали за ним — может быть, весь день. В этом чувствовалась рука Андреаса, но Мэтью не был на него за это в обиде.

Пошарив за пазухой у Ристо, Сотир извлек небольшой пистолет и положил его в свой пиджак.

— Кто? — тихо спросил он. Ответа не последовало, и он сильно, до крови ударил Ристо по голове пистолетом. Мэтью инстинктивно отвел глаза. — Кто? — повторил Сотир.

— Ливанос, — ответил Ристо.

— Таки Ливанос? — спросил Мэтью, внезапно обретя голос.

— Да.

— Племянник Фотиса, — объяснил Мэтью Сотиру. Тот кивнул.

— И что ты хотел от парня?

— Просто привезти его в дом, — ответил Ристо.

— Для этого тебе нужна пушка?

— Она у меня всегда с собой.

— И тебе необходимо было бить его и заталкивать в машину только для того, чтобы привезти домой?

— Они сказали, что он может оказать сопротивление, и приказали доставить его в любом случае.

— Зачем?

— Откуда я знаю?

Сотир снова ударил Ристо; Мэтью хотел было запротестовать, но промолчал.

— Где Ливанос?

— Ушел. Думаю, в горы. Со стариком.

— И что должно было произойти в доме?

— Мы должны были продержать его там день-два. Я не знаю зачем, они мне не сказали. — Ристо сжался, ожидая удара.

— И все? — спросил Мэтью. — После этого вы должны были меня отпустить?

— Да, — ответил Ристо, и Мэтью ему поверил. Просто Фотису нужно было время, чтобы исчезнуть. Видимо, Сотир тоже ему поверил, потому что на этот раз не стал его бить.

— Парень под защитой. Не подходите к нему. И скажите об этом Ливаносу.

— Не собираюсь больше разговаривать с этим ублюдком, — вздохнул Ристо. Мэтью, Сотир и его племянник медленно и осторожно вышли из машины, но испуганные парни явно не собирались этому препятствовать. Раскрыв огромный нож, племянник проколол одну из шин — просто так, на всякий случай. Затем они узкими улочками прошли к машине Пластириса. Ноги едва держали Мэтью. Два пальца на правой руке опухли, нижняя часть спины сильно болела. Еще несколько дней во рту будет ощущаться вкус страха, и все-таки он был рад, что отделался сравнительно легко. Глупо с его стороны было не понимать, что игра зашла слишком далеко и в одиночку ему уже не справиться. Племянник ободряюще улыбнулся Мэтью:

— Ловко ты притворился, что падаешь. Только в следующий раз бей в пах, а не в грудь.

— Буду знать.

— Сейчас позвоним твоему дедушке, — сказал Сотир. — Он беспокоится.

— Спасибо, что вы присматриваете за мной.

Прастирис только махнул рукой.

— Мы, конечно, немного опоздали, но хорошо, что вообще там оказались. Ты знаешь, где твой крестный?

— Нет. Пока, во всяком случае. Но догадываюсь, где он может быть.

Когда они ехали по крутой дороге, взбиравшейся к Вери, Фотису показалось, что их преследуют. Таки засмеялся: «Здесь не Америка, дядя. Здесь всего одна дорога». Да, действительно, всего одна дорога, узкая и извилистая, вела в горы — сердце Македонии. И все-таки его беспокоил этот белый «пежо» с почти неразличимым номером и то, что он держал постоянную дистанцию, даже когда Фотис попросил Таки ехать медленнее. Греки не водят машину так осторожно.

Он заставил Таки остановить их черный «меркьюри» у своей любимой часовни, сначала удостоверившись, что две другие машины припарковались возле продуктового ларька у большого изгиба дороги, за которым земля обрывалась и виднелись коричневатые холмы, покрытые темными пятнами растительности. Горячий воздух, бесплодная почва — как в Ливане. Совсем не похоже на зеленые холмы Эпироса. Кремовато-белая в лучах заходящего солнца, церковь возвышалась над местностью. Сразу за ней вырастал каменистый утес. «Пежо» тоже остановился. Водитель купил себе souvlaki и пиво, сопровождавший его пожилой человек остался в машине. Водитель медленно ел, прохаживаясь от края утеса к машине и обратно и даже не глядя в сторону Фотиса.

Змей, казалось, тоже не обращал на него внимания, хотя прекрасно все видел боковым зрением. Десять минут он рассматривал маленькую церквушку, в тот момент закрытую, спрятавшись от солнца в небольшом вестибюле, в то время как Таки, подобно пантере, мерил шагами пространство перед ней, то и дело поглядывая на часы. В темноте дорога станет опасной, но сейчас Фотис думал об опасностях другого рода. Наконец водитель «пежо» залез в машину, и она быстро скрылась из виду. Да, скорее всего это простая случайность, но Фотис заставил Таки выждать еще десять минут.

Расставив ноги, чтобы не терять равновесия на резких поворотах, Фотис сидел на заднем сиденье, просматривая свои документы. Три паспорта: греческий, турецкий, американский. Он уже много лет не ездил по фальшивому паспорту; может быть, не придется и на этот раз. Он мог бы уже несколько часов находиться на борту самолета, вылетающего из Афин или Салоников, вместо того чтобы трястись по этим горам. Но слишком велики были шансы попасть в лапы нетерпеливых следователей в Нью-Йорке или их местных партнеров в Греции. Можно было бы пройти по фальшивому паспорту, но его фотография была внесена в базу данных всех служб безопасности по обе стороны океана, и если его поймают с фальшивым паспортом, это сразу породит массу проблем. Греки особенно порадуются такому хорошему поводу прижать его. Фотис вздохнул и только покачал головой, представив себе широкую сеть, закинутую для того, чтобы поймать одного старого уставшего вора. Да нет, это маловероятно. Греки слишком беспечны, а у американцев есть дела поважнее. Однако его осторожность уже не раз спасала его, и он не видел причин отказываться от своих привычек на склоне лет.

Солнце уже заходило, и он пожалел, что решил задержаться. Теперь Таки придется вести машину в сумерках по извилистой горной дороге, ведущей в долину Козани. С маленького аэродрома неподалеку от Козани Фотис на небольшом самолете вылетит в Черногорию или сразу в Бриндизи, в Италию, — по усмотрению капитана Геракла, друга Таки. А затем — регулярным рейсом из Рима, используя какую-нибудь малоизвестную авиакомпанию, под видом турецкого бизнесмена. На этом фокус завершится. Сейчас главное — добраться до Рима. Придется довериться бравому капитану Гераклу, который, по всей видимости, выше сержанта не поднялся. Геракл! Очень красиво. Эти бедные парни, которым сейчас по сорок — пятьдесят лет, с их секретными шифрами, братствами, героическим военным прошлым, — как они скучали по старым добрым временам! По тем временам, когда их тяга к разбою оправдывалась патриотизмом: борьба против турецкого господства, против немецкой оккупации и даже против коммунистов. А теперь вместо этого они занимались операциями на черном рынке, контрабандой товаров и людей, подкупом чиновников, хранением оружия — зачем? Разве что на Кипре чуть было не началась война, когда эти идиоты полковники оказались совершенно неспособными действовать. И как Фотис мог связаться с этой группой, сейчас он уже не в состоянии был понять. Это стоило ему родины. Здесь Андреас оказался умнее его.

Из задумчивости его вывела нарастающая скорость «меркьюри», опасная на таких поворотах. Он заметил напряжение Таки, постоянно поглядывавшего в зеркало заднего вида.

— Что? — спросил Фотис, оборачиваясь.

— Мотоцикл. Догоняет нас.

Теперь старик услышал звук мотора — глубокий, нараставший гул — и успел заметить мотоцикл, который исчез из зоны видимости на повороте. Потом дорога вытянулась, перейдя в столь редкий здесь прямой участок, и они внезапно оказались прямо у окна с той стороны, где сидел Фотис, — два человека в шлемах, прижавшиеся друг к другу на огромном мотоцикле. Тот, что сидел сзади, на что-то указывал.

Двери «меркьюри» были защищены стальными пластинами — за это стоило поблагодарить Таки. Найти пуленепробиваемое стекло было сложно, а затемненные окна, наоборот, только привлекли бы внимание. Поэтому Фотиса было хорошо видно снаружи. Инстинкт подсказывал ему отодвинуться от окна в противоположную сторону, но его все равно было бы хорошо видно. Вместо этого Фотис, наоборот, придвинулся ближе к окну и сполз вниз, прижимаясь к двери.

Боковые стекла, насквозь прошитые выстрелами, взорвались одновременно. Машина яростно дергалась, когда Таки пригибался, уклоняясь от пуль. Дождь осколков посыпался на пальто и шляпу Фотиса. Крупный калибр, наверное, сорок пятый. Мотоцикл. Что это было? Группа «Семнадцатое ноября», политическое устранение? Это было вполне в их стиле, но Фотис находился далеко от Афин.

Мотоцикл вырвался вперед, чтобы не оказаться зажатым на повороте, и Фотис потерял его из виду. Он лишь представлял, как поворачивается пассажир мотоцикла, готовясь к очередному выстрелу. Он слышал, что Таки возится с бардачком, бормоча проклятия. По салону гулял ветер. Фотис был спокоен. Успеет испугаться, если жив останется, сейчас же нужно спокойствие.

— Таки! — Он пытался кричать как можно сильнее, но его скрюченное положение не позволяло расправиться легким. — Тормози! Пусть они разворачиваются и едут на нас. — У Таки была бы прекрасная позиция для стрельбы, и его прикрывала бы стальная дверь. Если, конечно, этому идиоту удастся открыть бардачок.

Ветер унес его слова, и Таки, наоборот, увеличил скорость. Он пытался догнать их, но это было неправильно. Фотис пытался снова сесть на сиденье; спереди доносились выстрелы. Один, два, три. Раздался треск, и лобовое стекло побелело от трещин. Голова Таки откинулась назад, капли крови брызнули в разные стороны.

Фотис схватился за подголовник переднего сиденья и, пока машина медленно сбрасывала скорость, протиснулся между передними сиденьями. Ничего не видя, он повернул руль вправо, к склону горы, подальше от стофутовой пропасти, на дне которой были разбросаны камни и ржавеющие остовы машин — результат небрежности их водителей. Надо выбирать меньшее из двух зол. Небольшой подъем замедлил движение машины, и она, съехав с дороги, нырнула в неглубокий кювет и, тут же из него вынырнув, уперлась в гору. По крыше забарабанила мелкие камни и осколки породы. Двигатель заглох.

Очнувшись, Фотис увидел над собой забрызганный кровью потолок машины. Его тело находилось под приборным щитком, ноги — на заднем сиденье. Он не помнил, как оказался в таком положении. Левая половина головы гудела, в ушах стоял звон, как после сильного удара. Левой руки он не чувствовал, но правая, похоже, действовала. Ноги двигались, но в них ощущалась боль — в ногах или, Господи помилуй, в бедрах. Собственно, это не имело значения, поскольку он был уверен, что через пару секунд его пристрелят. Огромное тело Таки лежало на руле; Фотис почувствовал запах крови и резкую вонь, которая исходит от сильно испуганного человека.

Странно, но пока ничего не случилось. Прошла целая минута, прежде чем он услышал шум приближающейся машины. Может быть, случайно проезжавший мимо автомобиль спугнул убийц? Обычно этим подонкам не так уж много платили, чтобы они убивали еще и случайных свидетелей. Затем он вспомнил про «пежо». Голоса приближались, громкие и нервные. Фотис почти физически ощутил их волнение. Несмотря на поздний час, в любую минуту кто-нибудь мог проехать мимо. Неспортивно было с его стороны заехать на скалу и тем самым усложнить им работу. Они встали вокруг «меркьюри» так, словно боялись, что машина их укусит. Они ничего не могли увидеть сквозь покрытые трещинами окна, а подобраться к пассажирской двери им мешала скала. Фотис дотянулся до бардачка и нажал на крышку. Выскочивший оттуда девятимиллиметровый пистолет ударил его по голове. Выругавшись, Фотис схватил оружие и почувствовал бегущую по жилам волну адреналина, разбуженную надеждой. Еще несколько мгновений назад он был готов сдаться. А что в этом удивительного? Почему он должен так яростно сражаться за эту жалкую, висящую на волоске жизнь? Но сейчас вопрос так уже не стоял. Его левая рука была зажата, поэтому он не мог проверить, заряжен ли пистолет; придется полагаться на удачу.

Кто-то потянул за ручку водительской двери и наполовину приоткрыл ее. Фотис не мог всего видеть, но чувствовал, что этот человек ощупывал тело Таки, одновременно поглядывая на его распростертую на полу фигуру.

— Мертвый? — спросил голос где-то рядом.

— Почти, — ответил другой голос, помоложе, прозвучавший из глубины салона. Голос был напряженным, видимо, его обладатель с трудом сдерживал волнение: наверняка никогда не видел пулевого ранения в голову. — И что теперь мы ему скажем?

— А второй?

— Я не вижу, он на полу. Здесь везде кровь. Боже мой, какой кошмар!

— Вытащи водителя. — Человек постарше уже находился на расстоянии вытянутой руки.

— Его заклинило.

— Отойди-ка, я сам сделаю. Заходи сзади и перелезь через сиденье.

Теперь человек постарше пытался вытащить грузное тело Таки, а молодой — открыть заднюю дверь. Фотис повернулся и понял, что снова чувствует левую руку. Как раз в тот момент, когда тело Таки вытащили на дорогу, а молодой открыл заднюю дверь, Фотис успел взобраться на заднее сиденье. Точно, водитель «пежо». Теперь он увидел Фотиса, скрючившегося в необычной позе. Змей согнулся над пистолетом, делая вид, будто обеими руками держится за ребра, и издал жалобный стон, правда, лишь наполовину притворный.

— Он жив! — закричал молодой, наклоняясь между сиденьями.

Ближе. Вот сейчас. Фотис изо всех сил стукнул молодого пистолетом, нанеся ему зубодробительный удар в нижнюю челюсть. Тот, дернувшись, упал на заднее сиденье, а Фотис переключился на водительскую дверь.

Старший, черноусый, с глубоко сидящими глазами, в темном костюме, потянулся за пазуху пиджака.

— Не сметь! — приказал Фотис, наведя на него девятимиллиметровый ствол. Если бы они попытались сразу же его убить, он застрелил бы обоих тотчас же. Это могли быть представители спецслужб, люди Андреаса — да кто угодно. Этот урод слишком долго вытаскивал из заплечной кобуры свою пушку сорок пятого калибра и прицеливался. Фотис выстрелил дважды и в третий раз, когда тот уже упал. Все выстрелы попали в цель. Их звук оказался не таким оглушительным, как он ожидал. Хорошая штука: свободный курок, почти никакой отдачи. Он не стрелял много лет, ему казалось, что это уже не для него. Усатый тяжело скатился в кювет и затих. Машина наполнилась запахом кордита.

Фотис переключил внимание на водителя. Тот сидел на заднем сиденье, одной рукой держась за окровавленный подбородок, а другую выставив перед собой, как щит. Он торопливо заговорил:

— Подождите, это ошибка. Мы пытались их остановить.

— Кто вас послал?

— Я работаю на него, — махнул он рукой в сторону усатого.

Откинувшись на мягкую кожу, Фотис протянул руку между сидений и приставил пистолет к колену парня. Тот вздрогнул и отодвинул колено.

— Не дергайся, — спокойно сказал Фотис. — Сначала одно колено, потом другое, а потом я тебя убью. Я даже вопросов задавать не буду, поэтому отвечай на этот. Кто вас послал?

— Я не знаю. — Водитель трясся от страха, но Фотиса это не волновало. Он уже не испытывал, как когда-то, удовольствия от этого зрелища. — Я только слышал кое-что случайно. Кто-то из Нью-Йорка, русский. Я не знаю его имени. Я даже и вашего имени не знаю.

— Так ты, парень, ничего не знаешь, не так ли?

— Да, так.

Это могло быть и правдой. В любом случае информации было достаточно. Конечно, он знал, что Каров может попытаться его достать. Он просто не думал, что это случится так быстро, да еще здесь, в Греции.

— А почему ты сказал, что это ошибка?

— Да этот русский, или кто он там, полчаса назад велел все отменить. Мы не смогли связаться с другими вовремя.

— Эти, на мотоцикле, где они?

— Они должны были сделать так, чтобы их кто-нибудь увидел, а потом исчезнуть.

— Чтобы это выглядело как политическое убийство, совершенное группой «Семнадцатое ноября»?

— Я не знаю. Думаю, что так. Да, конечно, именно так.

Раньше он бросил бы все и стал искать этих людей, чтобы расправиться с ними. Но не сейчас. Пока придется это отложить, может быть, навсегда. Он еще даже не знает, удалось ли ему сейчас избежать опасности. Насколько серьезны его ушибы? Как быть с этим парнем? Сможет ли он сам вести «пежо», или ему понадобится этот подонок?

— Где твое оружие?

— У меня его нет. Я просто водитель. Я просто должен был ехать за вами. — Парня трясло так, что зубы стучали. Наверняка напуган до смерти. Фотис видел, как люди более старшего возраста в подобных ситуациях умирали от сердечного приступа. Красивая, чистая смерть, особенно при политических убийствах. У парня, наверное, еще слишком здоровое сердце для этого. А слишком сильный страх толкнет его на безрассудство.

— Мне следовало бы тебя убить. И я не колеблясь это сделаю, если ты будешь плохо себя вести. Но мне нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты кое-что передал человеку, который все это устроил. Ты понял?

— Да.

— Хорошо. Оставайся здесь.

Перелезая через водительское сиденье, а затем выбираясь наружу, в прохладные сумерки, Фотис неизбежно подставлял себя под удар. Но парень сидел смирно. Фотис медленно встал. Левую ногу прострелило болью, но она не подвернулась. Левая рука слушалась плохо. Над левым глазом надулась липкая шишка, но зрение почти не пострадало. Возможно, одно ребро сломано. Короче говоря, чудесное спасение. Может быть, и в больницу не придется обращаться. Он почувствовал прохладу свежего горного ветра и попытался сдержать подступающую тошноту.

Солнце уже скрылось за горами. На западе все еще виднелась яркая полоска, на востоке синий цвет, постепенно сгущаясь, переходил в фиолетовый. Капитан Геракл не будет ждать до бесконечности. Надо поторапливаться. Фотис заставил водителя завести покореженный «меркьюри». Двигатель завелся с четвертой попытки, жалобно кашляя и шипя. Без амортизаторов, со спущенными шинами, стуча и царапая дорогу, машина перекатилась к барьеру на другой стороне шоссе и остановилась. Затем Фотис заставил парня погрузить в нее тела: Таки за руль, усатого назад. Мерзкое занятие: руки и пиджак парня покрылись кровью и дорожной пылью. Он ополоснул руки водой из бутылки, а пиджак выбросил.

Нагнувшись, Фотис забрал бумажник усатого и надел ему на голову свою шляпу. Не желая расставаться с паспортом, он ограничился тем, что положил в карман промокшего от крови пиджака свою пачку турецких сигарет. Усы тоже могли ввести в заблуждение. Конечно, усатый был по меньшей мере лет на тридцать его моложе, но кто знает — может, после падения с высоты ста футов это будет уже не так заметно. Он должен воспользоваться любой, даже самой крохотной возможностью, лишь бы выиграть время.

Несколько секунд Фотис колебался: ведь Таки был еще жив, когда водитель его осматривал. Что, если он и сейчас жив? Единственный сын его беспокойной сестры. Фотису парень никогда особо не нравился, но все-таки мальчишка был предан ему, и сейчас Фотис ощущал глубокую, незнакомую ему печаль. Что-то вроде одиночества. Он знал, что это чувство, как и чувство страха, со временем обострится, но сейчас у него не было времени на эмоции. И без этого дел хватало. Если даже Таки и останется в живых, он будет неполноценным, никому не нужным человеком. Скорее всего он мертв. Фотис дал сигнал водителю.

Парень, схватившись за открытую дверь, чтобы удержать равновесие, наполовину просунулся в машину, включил зажигание, правой ногой нажал на педаль газа и развернулся на левой. «Меркьюри» тронулся с места, чуть прокатился вперед, а затем, покачнувшись на пыльном, разбитом крае дороги, нырнул вниз, словно игрушечная машинка. Окутанный облаком пыли, он скрылся из виду. Они услышали глухой стук, за которым последовал более громкий звук удара металла о камни далеко внизу. Фотис подошел к обрыву и посмотрел вниз. Он с трудом разобрал очертания покореженного, запачканного маслом днища машины, напоминавшей перевернутое насекомое. Дыма не было, бензобак не взорвался. И тут он увидел, что с запада к ним приближаются огни автомобиля.

Он сделал знак водителю, чтобы тот сел в «пежо», и сам забрался на заднее сиденье.

— Фары не включай. Тихонько езжай вперед, вон к той парковочной площадке.

Машина, следовавшая с запада, проехала мимо них, слегка замедлив ход у того места, где упал вниз «меркьюри», но не остановившись. Фотис ждал, и это ожидание чуть не убило его. Он вдруг почувствовал такую сильную боль во всем теле, что у него перехватило дыхание. Чувство смертельной усталости сковало мозг; он был уже не в состоянии ни о чем думать. Ему даже стало казаться, что ничего не случилось, что лохматая голова впереди принадлежит его племяннику и что Змей просто заснул. Ужасный, ужасный сон. Руки его задрожали, по щекам потекли слезы.

— Что теперь? — тихо спросил молодой человек. Старик тяжело вздохнул.

— Ты водитель. Вот и рули.