"Икона" - читать интересную книгу автора (Олсон Нил)

14

Еще долгое время после пробуждения Фотису продолжало казаться, что он умирает, но это его даже не огорчало. Несмотря на укрывавшие его теплые одеяла, холодный пот струился по его разваливающемуся телу, дышать было тяжело. Вода в легких. Ему будет легче, если он сядет, но мышцы его не слушались. Сознание было заполнено вязким туманом и не могло удержать ни одной мысли; он представлял, как погружается все глубже и глубже в свою болезнь, и вот уже нет ни сознания, ни боли и он окончательно освобождается из плена своего предательского тела. А потом он вспомнил сон.

Он видел такие сны не раз. В последнем отсутствовали подробности и ужас более ранних вариантов, но в остальном все было похоже. Те же бесформенные оголенные холмы, тянущиеся к горизонту под свинцовым небом. Та же самая бесконечная дорога, змеящаяся между этими холмами. Он шагает по дороге, не продвигаясь при этом вперед, оставаясь на месте. Справа и слева от него понурые тени. Он знает, что когда-то они были людьми. Сейчас они бредут в том же направлении, что и он. Он знает, что его кто-то ждет. Кто-то или что-то, несущее ему гибель, с черными руками, распростертыми, как крылья хищного грифа. Он понимает, что никогда не дойдет до этого злодея, но будет постоянно стремиться приблизиться к нему и никогда не избавится от ужаса ожидания. На этом месте он проснулся, но в других вариантах сна холмы превращались в долины, долины — в тундру, невероятно плоскую и бесконечную. Потом он проходил мимо темного холма и пустых крестов справа, под каменную арку, которая отмечала последний этап пути, и вступал в тоннель, зная, что конец дороги уже близок, чувствуя его всеми клетками души и одновременно сознавая, что конца этому не будет, что он обречен идти вечно. Это то, что ожидало его. Это было чистилище, в которое он с охотой погружался.

Но затем его обожгло холодом страха, и он снова открыл глаза. Где-то высоко над ним белел потолок — это было все, что он видел. Он попытался закричать, но услышал только слабое бульканье. Собрав все силы и вдохнув как можно глубже, он вновь попробовал крикнуть. На этот раз он издал длинный слабый стон, наподобие тех, которые люди издают во сне, и замолчал. Ему не хватало воздуха, не хватало света. Впереди был только длинный спуск.

Вдруг он почувствовал у себя на плечах чьи-то сильные руки. Эти руки потянули его вверх, он увидел стены и яркую полосу света между задернутыми шторами. Легкие конвульсивно сжались. Он услышал свое шипящее дыхание и внезапно ощутил хлынувший ему в грудь поток воздуха. В следующий момент резкий кашель сотряс его тело, и во рту появился горький металлический привкус.

Наконец его тело обвисло в поддерживавших его сильных руках, он стал сплевывать в появившийся у лица носовой платок комочки мокроты, испытывая отвращение и к самому себе, и к жизни. Освободившись от державших его рук, он, слегка покачиваясь, ждал, пока под спину положат подушки, а затем позволил опустить себя на них. Он устал. Он был готов опять заснуть, но эта перспектива ужасала его. Сейчас он хотя бы мог дышать.

— Вам что-нибудь принести?

Фотис взглянул на говорившего. Это не Николас. Николас сейчас борется за жизнь в нью-йоркской больнице. Это Таки, его племянник, готовый ради него на что угодно. Фотис был в Греции, в большом доме, построенном им неподалеку от Салоников. Нью-Йорк находился в пяти тысячах миль, ограбление сорвалось, и теперь у него нет надежного источника информации. Отчаянный план. У него был один шанс из тысячи, и давешний сон напомнил ему, почему он пошел на это. Бог ничего не делает случайно.

— Воды.

Он стал пить маленькими глотками. Поначалу ему казалось, что он пьет ртуть — настолько тяжелыми и не приносящими облегчения были эти глотки. Но вот горло стало мягче. Все это время племянник стоял сбоку от него, готовый прийти на помощь. Нельзя сказать, что лицо этого бывшего солдата и неудавшегося торговца системами сигнализации светилось любовью. Но он был предан дяде и страстно желал получить какую-нибудь работу. И его связи на черном рынке могли бы пригодиться.

— Ты позавтракаешь?

Одна только мысль о еде вызвала тошноту, но надо было попробовать поесть.

— Твой крестник внизу.

— Мэтью? — Старик растерялся. — Мэтью здесь? — А почему, собственно, он так удивился? Просто он запутался во времени. Он же знал, что мальчик, возможно, приедет к нему. — И сколько он уже здесь?

— Час. Я пытался отослать его, но он не уходит. Я не хотел вышвыривать его отсюда.

«Конечно, не хотел», — подумал Фотис. Таки приходился двоюродным братом матери Мэтью, но они были едва знакомы. Таки не имел ничего против Мэтью, но ему не нравилось, что парень претендовал на особый статус. Всю неделю он отбивался от посетителей — друзей, партнеров по бизнесу, представителей страховой компании, — и ему явно нравилась эта его новая роль.

— Ты правильно сделал. Я хочу его видеть.

— После завтрака.

— Нет, — сказал Фотис. Его мысли стали приобретать определенные формы. — Пусть он принесет еду.

Таки, похоже, был шокирован. Фотис никогда не появлялся на людях до того, как его вымоют, оденут и накормят, но Мэтью — особый случай. Необходимо погасить его ярость, а для этого потребуются соответствующие декорации. Сознание старика автоматически фиксировало эти невольные соображения — результат шестидесяти лет постоянных упражнений во лжи. Стремительный переход от смертельного ужаса к привычным фокусам неожиданно принес Фотису облегчение. И все-таки в глубине души это его угнетало. Он уже не представлял себе, как это — не планировать схватку заранее. Уже давно ни с одним человеком его не связывала прямая, честная дружба. Его внутренний голос словно существовал отдельно от него, — это был натасканный зверь, порой беспощадный и очень редко подчинявшийся его приказам. Мысль о том, что интрига, которую он сплел на этот раз, должна была помочь его душе, принесла ему некоторое успокоение. Если Богородица сможет излечить его, ему все простится.

Что может знать крестник? Полиция Нью-Йорка сейчас сконцентрировалась на Антоне и его русских связях, но они, без сомнения, будут расширять круг поисков. Фотис приложил немало усилий к тому, чтобы отец Томас стал пользоваться доверием. Он заставил его получить согласие греческой церкви, платил ему небольшие суммы за сотрудничество. И теперь этот дурак исчез, прихватив полмиллиона церковных денег и поставив под сомнение все, чего он добился в последние годы. Конечно, Фотис знал, что Томас вор, но не знал, что в отношении того проводится служебное расследование и что он выберет именно этот момент, чтобы исчезнуть. А может, оно и к лучшему: на допросах Томас вполне мог сломаться.

Безработный актер, снимавший номера в отелях Манхэттена под именем Петера Миллера, не знал ничего, даже имени нанявшего его старика. Фотис обладал весьма скудной информацией о Мюллере. Он перестал им интересоваться, как только стало ясно, что тот продал икону Кесслеру. Однако когда Фотис узнал о приезде Андреаса, ему понадобилась приманка, чтобы отвлечь старика от гамбита, который он собирался разыграть с участием Мэтью и церкви. Приманка, способная радикально изменить направление мыслей его прозорливого друга. Такой приманкой мог быть только Мюллер. Но к нему должны вести очень тонкие нити, которые почти невозможно обнаружить, иначе Андреас почувствует подвох. К настоящему моменту его друг уже наверняка разгадал этот ребус, но поделился ли он своей информацией с внуком?

— Kalimera, — сухо сказал Мэтью, подыскивая место для подноса с завтраком. Фотис кивком указал на стоявший перед ним большой пуфик. Перед тем как выйти из комнаты, Таки помог ему надеть старый голубой халат и усадил в кресло возле кровати.

— Благослови тебя Бог, — ответил он по-английски. — Не знаю, смогу ли я есть, но Таки все равно меня заставит. — Фотис отпил немного черного кофе и заговорил снова: — Ты проделал большой путь только для того, чтобы увидеться со мной. Ты думал, я умру, не поговорив с тобой?

— Мне жаль, что тебе так плохо.

Это прозвучало не как сожаление, а скорее как удивление. То, что заболевание, поначалу притворное, обернулось настоящей болезнью, стало неожиданностью прежде всего для самого Фотиса. И в этом он опять увидел руку Господа: тот все еще пытался преподать ему урок — на девяностом году жизни. Он уже привык к боли в суставах, но эта слабость и закупорка легких были чем-то новым. Первый приступ случился сразу после ухода Мэтью и Алекса — когда это было? Неделю назад? Меньше? Он не ожидал, что Алекс узнает икону, — это стало первым ударом. Вероятно, Андреас нарушил клятву и рассказал ему кое-что еще несколько лет назад. И как узнать, что известно Алексу и чем он поделился с Мэтью? Страх перед тем, что Мэтью может знать, плюс известие о том, что дель Каррос общался с русскими, уже были достаточными основаниями, чтобы Фотис сдвинул свои планы на несколько дней. А кроме того, фигура. Даже сейчас он не мог думать о ней без содрогания, как и о своем сне: это было странное ощущение чьего-то присутствия, появившееся как раз в тот момент, когда рука Алекса коснулась иконы. На мгновение ему показалось, что это был тот парень, Коста. А потом опять — ничего, никого. Именно тогда он почувствовал первые признаки лихорадки и это состояние дурноты, которое может сгубить его, если он не будет осторожным или достаточно сильным. В его возрасте расстояние между жизнью и смертью небольшое. Либо отдайся темноте, либо борись с ней.

— Не так уж плохо. Думаю, легкая простуда. — Мальчик, должно быть, ожидал, что найдет его совсем больным — и не нашел, и это означало, что Фотис все правильно рассчитал. — Может, в полете подцепил. А может, просто впечатления от пасхальной недели.

— Ты выглядишь ужасно, тебе не следовало вставать.

— Мне сказали, что мой крестник хочет видеть меня немедленно. — Он улыбнулся, чтобы смягчить резкость этих слов.

— Я бы мог посидеть и у постели.

— Я не могу лежа принимать гостей и членов семьи. Ну ладно, не важно. Главное, ты здесь и ты обеспокоен.

— Икона пропала. Николас в больнице с пулевым ранением в спину. Полиция считает, что я что-то от них скрываю. Никто не может с тобой связаться. Есть основания быть обеспокоенным, ты не находишь?

— Безусловно. Как твоя девушка?

— Она не моя девушка.

— Жаль.

— Theio, я хочу знать, что происходит.

— Мы все хотим это знать. Ты думаешь, я владею какой-то особой информацией?

— По-моему, все эти события тебя не слишком расстроили.

— Это все болезнь. Мудрость, которой живет старый человек, гласит: силу, которая у меня осталась, я должен расходовать только на первоочередные задачи. Мне очень жаль, что икона пропала, и я молюсь за Николаса утром и вечером. До своего выздоровления я больше ничем не могу ему помочь.

— Антон исчез.

— Полиция сообщила мне об этом.

— Они тебя допрашивали?

— Они мне звонили. Видишь, я пытаюсь им помочь.

— Это его исчезновение не очень хорошо пахнет.

— Согласен.

— Ты думаешь, он участвовал в краже?

— Боюсь, нам придется с этим смириться. — Фотис вздохнул, чтобы подчеркнуть, как тяжело ему будет принять этот факт. — Конечно, у него могли быть и другие причины. У некоторых русских весьма неопределенный статус в Америке.

— Антон нелегал?

— Я не утверждаю, что он нелегал, я просто говорю, что это не исключено. Но если у него были проблемы такого рода, я думаю, он обратился бы ко мне, а он этого не сделал.

— Он всегда казался мне исключительно преданным тебе, — заметил Мэтью, не сводя глаз с лица Фотиса. — И не очень изобретательным.

— Ну, он не так уж прост — кое-что в нем не сразу заметишь. Он хорошо скрывает некоторые свои черты. Но если он и связан с кражей, не думаю, что сама идея принадлежала ему.

— Согласен. Тогда кому?

Пожав плечами, Фотис потянулся к толстому ломтю хлеба.

— Вот как? — Мэтью продолжал наступление. — Ты пожимаешь плечами? У тебя нет никаких предположений?

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Ты думаешь, я поверю, что у тебя нет никаких соображений о…

— Ну давай, скажи это, щенок. — Фотис уронил хлеб, вгоняя себя в красивую, благородную ярость. — Я не позволю, чтобы меня допрашивали в собственном доме! Ты что, думаешь, я не знаю, что такое допрос? Я провел их сотни. Ты утверждаешь, что кражу организовал я?

Мэтью оторопел, но не так сильно, как ожидал Фотис.

— Я этого не утверждаю, — спокойно передразнил его крестник, — я просто говорю, что это не исключено.

Браво. Конечно, это уже сигнал тревоги, и все же Фотис не смог не восхититься хладнокровием юноши. Растет. В конце концов он может сделать успехи на этом пути. Фотис решил опять поменять тактику:

— Андреас.

— Что Андреас?

— Извини меня, просто я устал, поэтому не сразу понял, что это он говорит твоими устами.

— Знаешь, это забавно. — Мэтью подобрал с пуфа кусок хлеба и положил его обратно на поднос. — Стоит прижать одного из вас к стенке, как он тут же кивает на другого. Вы словно близнецы. Ты никогда ни в чем не виноват, он никогда ни в чем не виноват.

— Наверное, мы забыли, кто из нас кто.

— Вы забыли, кто из вас что сделал. Съешь хлеб, пожалуйста, я не хочу, чтобы Таки на меня сердился.

Старик повиновался, обрадованный возможностью какое-то время помолчать.

— Это мои вопросы, — продолжал Мэтью. — Мой дед скормил мне немало историй, но не больше, чем ты. Может, вы оба и верите в них, не знаю. Но в настоящий момент я не доверяю ни одному из вас.

«Хорошо», — подумал Фотис. Равный счет он еще мог принять. Хлеб был мягким и приятным на вкус. Осторожно проглотив кусочек, он положил ломоть обратно на тарелку.

— Я не знаю, где Антон и что он сейчас делает. — Это было более или менее правдой. — Антон исчез, Николас в больнице, и у меня больше нет доверенных людей, на которых я мог бы положиться. Мне придется заняться этой историей самому, когда я окончательно поправлюсь.

— Непохоже, что тебе следовало полагаться на твоих доверенных людей. Как ты, с твоей осторожностью, мог нанять человека, способного предать тебя?

— Лучше спроси, как мог не нанять. Навечно преданные тебе люди — это люди, которые никогда не будут думать о себе. Они могут быть полезны до определенного момента. — Он опять отпил остывающий кофе. — По-настоящему же полезны люди, которые не ограничиваются только твоими указаниями, которые принимают на себя риск, полагаются на собственное суждение. Но все они амбициозны и в один прекрасный день начинают заботиться о своих интересах. И это естественно.

— И как их контролировать?

— Свести к минимуму их возможность нанести ущерб. Поставить над ними других, менее изобретательных и инициативных. Уволить их, в конце концов. В отношении Антона я проявил неосторожность. Слишком медленно действовал.

— Ты ожидал неприятностей?

— Мальчик мой, я ожидаю неприятностей от всех — в определенное время.

— А что за человек мой Papou?

— Андреас? Лучший. Лучший и редкий, одновременно преданный и беспощадный, умнее самого дьявола. Разумеется, в конечном итоге выяснилось, что даже ему нельзя доверять.

— Почему ты сказал, что его называли Змей?

Фотис снова прикоснулся губами к чашке, но в ней осталась только кофейная гуща. Не имеет смысла отрицать: парень знает слишком много. Осталось только выяснить, насколько много.

— Это было несправедливо. Возможно, я пытался таким образом наказать его за то, что он дал мне это прозвище.

— Может, ты не хотел признать, что это была твоя идея — обмен с немцами?

— Моя идея? Нет, это придумал Мюллер. Немецкий офицер. В конце концов они все стали воровать хуже итальянцев. Мюллер страстно увлекался религиозным искусством. Каким-то образом ему удалось узнать про икону. А может, он и раньше про нее знал. Наверняка тебе известно, что фашистов привлекало все мистическое.

— Продолжай, — нетерпеливо сказал Мэтью.

— Признаюсь, что мы все время поддерживали связь с немцами, несмотря на то что воевали против них. Мюллер предложил мне обмен. Я ужаснулся, но нам нужно было оружие, и я рассказал об этом Андреасу — человеку, которому доверял больше всех. Он убедил меня, что мы должны согласиться, и разработал план. Ты можешь себе представить, чтобы я сжег церковь, paidemou?

Мэтью молчал, на лице его было написано сомнение. Фотис продолжил наступление:

— Нет, я не мог этого сделать. Только атеист способен был выполнить намеченный план. В том пожаре погиб его брат.

— «Погиб при пожаре» и «он убил его» — это разные вещи.

— Он разрешил ему вбежать в горящее здание, может, даже и подтолкнул к этому. Ты же знаешь, что они были сводные братья. Они никогда не любили друг друга.

— Он до сих пор скорбит по брату.

— Вполне возможно, что священник сотрудничал с немцами, а твой дед не умел прощать. И кроме того, он никогда не ограничивался полумерами.

— Это звучит неубедительно.

— Я устал. Может, на сегодня закончим допрос и дадим пленнику отдохнуть?

— Эта перелицованная история, которую ты сейчас пытался сочинить, никак не вяжется с тем, что ты рассказывал в Нью-Йорке. — Крестник не собирался откладывать разговор, и сейчас в его голосе слышалась настоящая ярость. — Эта история безобразна сама по себе, а нагроможденная на нее ложь — в десять раз хуже.

— Не ложь, а преувеличение. Признаюсь, манипулирование имело место, но оно было основано на правде. Подумай сам. Разве мог я задумать сжечь церковь и продать столь ценное произведение искусства врагам? Нет. Ты же сам понимаешь, я знаю, что ты понимаешь. Икона должна была вернуться в Грецию. У тебя была возможность повлиять на это решение, тебя надо было только подтолкнуть, что я и сделал. Для этого некоторые события пришлось упростить. Я поступил неправильно, но из лучших побуждений, а не во зло, в чем ты меня упрекаешь.

Утомленный этим монологом, Фотис откинулся на спинку кресла. Он видел, что ему не удалось переубедить крестника, но, возможно, он заронил в его душу хоть какие-то сомнения.

— И, насколько я понимаю, идея с отцом Томасом тоже не принадлежала тебе? — медленно произнес Мэтью.

— Томас… непростой человек. Он действительно много раз выступал как представитель греческой церкви. У меня не было никаких оснований сомневаться в нем.

— Он не случайно назвал цифру девятьсот тысяч. Это были твои деньги.

— Предполагалось, что церковь вернет их мне.

— И для тебя это было приемлемо?

— Это обычная практика. У них громоздкий бюрократический аппарат. Только очень заинтересованные люди могут заставить его действовать. Конечно, Томас превысил свои полномочия, но церковь все равно дала бы согласие на большую часть этой суммы. Оставшаяся часть стала бы моим подарком. Конечно, это было рискованно, но меня это устраивало.

Слова плавно скатывались с его языка. Нагромождение лжи было присыпано крошками правды. Фактически Змей почти убедил самого себя, еще до того как всплыла вся эта история, что действительно намеревался передать икону церкви — потом, когда сам извлечет из нее всю ту пользу, которую она могла ему дать. Правда, уже тогда он держал в уме вариант с кражей, но только когда Николас — преданный ему человек — рассказал о коллекционере дель Карросе, он решил, что этот план пора реализовать. Дель Каррос замыслил что-то вместе с Николасом и бывшим шефом Антона, русским по фамилии Каров. Антон и, возможно, Николас все еще зависели от Карова, и при наличии у дель Карроса достаточных средств они бы предали Фотиса. Фотис обратил их жадность против них самих. Он заплатил им за кражу иконы, еще до того как это сделал дель Каррос, добавив в план несколько хитрых уловок. Да, это было опасно. Но ведь все прошло гладко, кроме разве что ранения бедного Николаса. Фотис не настолько доверял ему, чтобы посвятить в свой план. Предполагалось, что Антона и людей Карова уже не будет дома к моменту возвращения Николаса из аэропорта, куда он отвозил Фотиса. Но они задержались, и бедный глупый мальчик, видимо, решил помешать им.

— Все это выглядит очень убедительно, — голос Мэтью вернул Фотиса к действительности, — до того момента, как исчезли и Томас, и икона.

— Томас украл деньги церкви. Это не имеет отношения к иконе. — Странно, что правда звучит так неубедительно.

— Ну что ж, тогда, получается, в картинке остаешься ты один.

— Ты забываешь об Антоне.

— Ты отрицаешь, что уже шестьдесят лет хотел заполучить эту икону — с тех пор, как мой дед показал тебе ее во время войны, еще до того, как его брат ее спрятал? Для этого понадобилось всего несколько минут, я прав? И ты стал одержим ею на всю жизнь. Ты должен был заполучить ее.

— Ты говоришь обо мне, — прозрение вдруг озарило Фотиса, — или о себе?

— Да, — кивнул Мэтью без тени смущения. — Я тоже это почувствовал. И поэтому знаю, что почувствовал ты.

Что это? Парень теперь его конкурент? Было ли это серьезнее, чем он предполагал, и какую пользу можно из этого извлечь? Но нет, он не должен так думать, ведь это Мэтью.

— Я устал. Давай продолжим завтра.

— Что случилось той ночью, когда сгорела церковь? Где ты был? Почему тебя не было с группой, которую Андреас послал за оружием?

— Значит, он тебе все-таки рассказал.

— Ты знал, что Коста скажет Стаматису, где спрятана икона, и что тот попытается заполучить ее? Ты ждал, пока он выйдет? Так? Горячо? — Слишком горячо, черт возьми. Мэтью был беспощаден. Не сводя глаз с Фотиса, он продолжал: — А может быть, ты сам послал Стаматиса, а потом он решил тебя кинуть? Так было?

— Мой бедный мальчик, ты бредишь. Эта история оказалось слишком тяжела для тебя. Пора забыть обо всем.

— Забыть обо всем? — В ярости Мэтью скинул с пуфа поднос с завтраком и наклонился над стариком. — Забыть? И как же я смогу забыть об этом? Я уже влез по самые уши во всю эту историю, и затащил меня туда ты. Ты должен мне ответить на мои вопросы, ты, старый мерзавец!

Фотис испугался. Испугался не крестника, а чего-то другого. Рассыпанные кусочки правды стали выстраиваться в картину. На минуту ему показалось, что это Андреас склонился над ним.

— Вы все предали меня, — прошептал он. — Вы все.

— Кто тебя предал? И как?

— Один собирался обменять ее, другой — продать. Оружие, деньги. Я один любил ее за то, что она есть, только я мог сохранить ее в целости. Глупый, разве ты этого не понимаешь? — Он схватил Мэтью за рубашку. Его лицо исказилось, на глаза навернулись слезы. — Разве ты не понимаешь? Я один могу сохранить ее. Ты поможешь мне?

В дверях появился Таки. Они одновременно обернулись к нему, и возникшая вдруг между ними связь оборвалась. Фотис слабо оттолкнул Мэтью.

— Я услышал шум, — сказал Таки, одновременно смущенно и агрессивно, и увидел разбросанные по полу тарелки и чашку.

— Он уже уходит, — хрипло сказал Фотис. — Проводи его.

Мэтью смерил взглядом огромного Таки, но потом расслабился. Драки не будет. Он пристально посмотрел на Фотиса — было ли в этом взгляде сочувствие, смятение или что-то совершенно другое? — и направился к двери.

— Подожди, мой мальчик, — сказал Змей. Мэтью, не оборачиваясь, остановился. Рука Таки лежала на его плече. — В субботу вечером. Служба в церкви Святого Деметриоса. Пойдешь со мной? Пожалуйста!

Мэтью взглянул на Фотиса.

— Конечно, — ответил он. — Почему бы и нет?

— Мы продолжим наш разговор.

Но Мэтью уже спускался по лестнице.