Могущество словъ

Ойносъ. Прости, Агатосъ, слабость духа, едва окрыленнаго безсмертіемъ!

Агатосъ. Ты ничего не сказалъ, милый Ойносъ, за что нужно было бы просить прощенія. Даже и здѣсь знаніе не является слѣдствіемъ простого созерцанія. Что касается мудрости, ты можешь смѣло спрашивать о ней у ангеловъ, она тебѣ можетъ быть дана!

Ойносъ. Но мнѣ думалось, что въ этомъ существованіи я сразу узнаю обо всемъ и, такимъ образомъ, сразу сдѣлаюсь счастливымъ, все узнавши.

Агатосъ. О, счастье заключается не въ знаніи, а въ пріобрѣтеніи знанія! Съ каждымъ мигомъ снова познавая, мы съ каждымъ мигомъ снова получаемъ благословеніе. Но знать все — это было бы проклятіемъ дьявола.

Ойносъ. Но Всевышній, развѣ Онъ не все знаеть?

Агатосъ. Это, только это одно должно еще оставаться неизвѣстнымъ даже и для Него, ибо Онъ Всеблаженный.

Ойносъ. Но если мы ежечасно умножаемъ наши познанія, вѣдь въ концѣ концовъ все будетъ извѣстно!

Агатосъ. Взгляни внизъ въ эти бездонныя пространства! — постарайся проникнуть взоромъ черезъ многочисленные сонмы звѣздъ, пока мы медленно скользимъ среди нихъ, вотъ такъ — и такъ — и такъ! Ты видишь, что даже и духовное зрѣніе вездѣ задерживается безпрерывно тянущимися золотыми оплотами вселенной! — оплотами, состоящими изъ миріадовъ свѣтящихся тѣлъ, самое число которыхъ явилось для того, чтобы слиться въ одно цѣлое!

Ойносъ. Я вижу ясно, что безконечность матеріи не сонъ.

Агатосъ. Въ Эдемѣ нѣтъ сновъ — но здѣсь шопотомъ; говорятъ, что единственное назначеніе безконечности матеріи — это быть безконечными источниками, гдѣ душа могла бы утолять свою жажду знать, которая навѣки неугасима въ ней — ибо угасить ее, значило бы уничтожить самую жизнь души. Спрашивай же меня, милый Ойносъ, безъ колебаній и безъ опасеній. Устремимся впередъ! Оставимъ по лѣвую сторону громкую гармонію Плеядъ, и проскользнемъ черезъ толпу свѣтилъ въ звѣздные луга, за предѣлы Оріона, гдѣ вмѣсто фіалокъ и веселыхъ глазокъ и троицына цвѣта протянулись гряды троякихъ и трехцвѣтныхъ солнцъ.

Ойносъ. A теперь, Агатосъ, покуда мы движемся впередъ, учи меня! — говори мнѣ знакомыми звуками земли! Я не понялъ, на что ты сейчасъ намекнулъ мнѣ, говоря о способахъ и методахъ того, что, во время нашей смертности, мы привыкли называть Мірозданіемъ. Ты хочешь сказать, что Создатель не Богъ?

Агатосъ. Я хочу сказать, что Божество не создаетъ.

Ойносъ. Объясни!

Агатосъ. Только вначалѣ Онъ создалъ. Видимыя созданія, которыя теперь такъ безпрерывно возникаютъ къ жизни во вселенной, могутъ быть разсматриваемы лишь какъ косвенные или посредственные, не какъ прямые или непосредственнью результаты Божественной творческой силы.

Ойносъ. Среди людей, милый Агатосъ, эта мысль показалась бы до крайности еретической.

Агапгосъ. Среди ангеловъ, милый Ойносъ, она кажется простою истиной.

Ойносъ. Я могу понять тебя въ такомъ смыслѣ, что извѣстныя дѣйствія того, что мы именуемъ Природой или законами природы, заставляіотъ, при извѣстныхъ условіяхъ, возникать то, что имѣетъ всѣ видимыя черты созданія. Незадолго предъ окончательнымъ крушеніемъ земли были, я хорошо помню, неоднократные и очень успѣшные опыты того, что нѣкоторыми философами довольно несправедливо было названо созданіемъ микроскоппческихъ существъ.

Агатосъ. То, что ты говоришь, является въ дѣйствительности примѣромъ вторичнаго созданія, примѣромъ единственнаго вида зиждительнаго процесса, когда-либо возникавшаго съ тѣхъ поръ какъ первое слово, будучи сказано, вызвало къ жизни первый законъ.

Ойносъ. A эти звѣздные міры, что, вспыхивая изъ бездны небытія, ежечасно обрисовываются на небесахъ — эти звѣзды, Агатосъ, развѣ не являются непосредственнымъ твореніемъ Царя?

Агатосъ. Позволь мнѣ, милый Ойносъ, шагъ за шагомъ привести тебя къ представленію, которое я разумѣю. Ты хорошо знаешь, что какъ ни одна мысль не можетъ погибнуть, такъ нѣтъ и ни одного дѣйствія, которое бы не было сопряжено съ безконечнымъ результатомъ. Такъ, напримѣръ, когда мы были жителями земли, мы двигали руками и этимъ самымъ сообщали вибрацію окружавшей насъ атмосферѣ. Эта вибрація безконечно распространялась, пока она не давала толчокъ каждой частицѣ земного воздуха, который съ тѣхъ поръ, и навсегда, былъ приведенъ въ состояніе дѣятельности однимъ движеніемъ руки. Этоть фактъ хорошо былъ извѣстенъ математикамъ нашей планеты. Дѣйствительно, они подвергли точному вычисленію особые эффекты, производимые въ жидкости особыми движеніями, — такъ что легко сдѣлалось опредѣлить, въ какой точный періодъ движеніе данныхъ размѣровъ можетъ опоясать весь земной шаръ и (навсегда) оказать свое вліяніе на каждый атомъ окружающей атлосферы. Идя обратнымъ путемъ, они безъ затрудненій опредѣлили, по данному эффекту и при данныхъ условіяхъ, размѣръ первоначальнаго движенія. Теперь, математики, увидѣвши, что результаты любого даннаго толчка были абсолютно безконечны — увидѣвши, что извѣстная часть этихъ результатовъ точнымъ образомъ могла быть прослѣжена съ помощью алгебраическаго анализа — увидѣвши, кромѣ того, легкость слѣдованія по обратному пути — увидѣли, въ то же самое время, что этотъ родъ самаго анализа включалъ въ себѣ возможность безконечнаго прогресса — что для его поступательнаго движенія и для его примѣнимости не было мыслимыхъ границъ, исключая тѣхъ, которыя находились въ умѣ, осуществлявшемъ и примѣнявшемъ данный анализъ. Но на этомъ пунктѣ наши математики остановились.

Ойносъ. A почему же, Агатосъ, они должны были бы идти дальше?

Агатосъ. Потому что за этимъ были нѣкоторыя соображенія глубокой важности. Изъ того, что они знали, можно было вывести, что для существа съ безконечнымъ разумѣніемъ — для того, передъ кѣмъ совершенство алгебраическаго анализа было разоблаченнымъ — не было никакого затрудненія прослѣдить каждый толчокъ, данный воздуху — и черезъ воздухъ перешедшій въ эѳиръ — до отдаленнѣйшихъ послѣдствій, отодвинутыхъ въ безконечно далекую эпоху времени. На самомъ дѣлѣ, можно доказать, что каждый изъ такихъ толчковъ, оказавшій давленіе на воздухъ, долженъ, въ концѣ, оказать впечатлѣніе на каждое индивидуальное существо, находящееся въ предѣлахъ вселенной;- и существо безконечнаго разумѣнія — существо, которое мы вообразили — могло бы прослѣдить отдаленныя колебанія движенія — прослѣдить ихъ по всѣмъ направленіямъ, въ ихъ вліяніяхъ на всѣ частицы всей матеріи — по разнымъ направленіямъ, навсегда, въ видоизмѣненныхъ ими старыхъ формахъ — или, другими словами, въ ихъ созданіи новаго — до тѣхъ поръ пока оно не нашло бы ихъ отраженными — наконецъ, невліяющими — откинутыми назадъ отъ трона Божества. И не только такое существо могло бы сдѣлать это, но въ любую эпоху, разъ ему былъ бы представленъ данный результатъ — если бы, напримѣръ, его разсмотрѣнію представили одну изъ этихъ безчисленныхъ кометъ — оно могло бы безъ затрудненія, съ помощью обратнаго аналитическаго пути, опредѣлить, какому первоначальному побужденію она повинуется. Эта власть слѣдованія обратнымъ путемъ въ его абсолютной полнотѣ и совершенствѣ — эта способность отнесенія, во всѣ эпохи, всѣхъ дѣйствій ко всѣмъ причинамъ — являются, конечно, преимуществомъ только Божества — но въ каждомъ видоизмѣненіи степени, за предѣлами абсолютнаго совершенства, эта власть осуществляется цѣлымъ множествомъ Ангельскихъ Разумовъ.

Ойносъ. Но ты говоришь только о побужденіяхъ, запечатлѣнныхъ въ воздухѣ.

Агатосъ. Говоря о воздухѣ, я разумѣлъ только землю; но общее положеніе имѣетъ отношеніе къ побужденіямъ, запечатлѣннымъ въ эѳирѣ — который, такъ какъ онъ проникаетъ, и только онъ проникаетъ, все пространство, является великимъ посредниколъ созданія.

Ойносъ. Тогда всякое движеніе, какого бы то ни было характера, создаетъ?

Агатосъ. Должно. Но истинная философія издавна научила насъ, что источникъ всякаго движенія есть мысль — а источникъ всякой мысли есть —

Ойносъ. Богъ.

Агатосъ. Я говорилъ съ тобой, Ойносъ, какъ съ ребенкомъ прекрасной Земли, только что погибшей — о побужденіяхъ, запечатлѣнныхъ въ атмосферѣ Земли.

Ойносъ. Да.

Агатосъ. И пока я это говорилъ, не мелькнула-ли въ твоемъ умѣ какая-нибудь мысль о физическомъ могуществѣ словъ? Не является ли каждое слово побужденьемъ, вліяющимъ на воздухъ?

Ойносъ. Но почему же ты плачешь, Агатосъ — и почему, о, почему твои крылья слабѣютъ, когда мы паримъ надъ этой прекрасной звѣздой — самой зеленой и самой страшной изо всѣхъ, встрѣченныхъ нами въ нашемъ полетѣ? Блестящіе цвѣты ея подобны волшебному сну — но свирѣпые ея вулканы подобны страстямъ мятежнаго сердца.

Агатосъ. Они то, что ты видишь! они то въ дѣйствительности! Эта безумная звѣзда — вотъ уже три столѣтія тому назадъ я, стиснувъ руки, и съ глазами полными слезъ, у ногъ моей возлюбленной — сказалъ ее — нѣсколькими страстными словами — далъ ей рожденіе. Ея блестящіе цвѣты воистину есть самый завѣтный изъ всѣхъ невоплотившихся сновъ, и бѣснующіеся ея вулканы воистину суть страсти самаго бурнаго и самаго оскорбленнаго изъ всѣхъ сердецъ.