"АЗИАТСКИЕ ХРИСТЫ" - читать интересную книгу автора (Морозов Николай Александрович)
Глава IX Первобытное религиозное чувство человека и детские сказания современных сибирских буддистов
Принимаясь за научное исследование чуждых нам азиатских аскетических религий с оттенком пантеизма, мы прежде всего не должны подходить к их учителям с предвзятой враждебностью. Справедливее всего относиться к ним как к детям, еще играющим в свои игрушки, считая это за серьезное дело и воображая, что деревянные предметы понимают.
Что такое религиозное чувство?
Современный нам интеллигентный европейский теист, уже отрешившийся от рабства всем существующим культам, как эволюционно развившимся ответвлениям первичного колдовства[6], обыкновенно ответит: «Религиозное чувство — это чувство восторженного благоговения перед чем-то таким, что мы считаем бесконечно и недостижимо лучше нас самих, что нам кажется совершенством. Это похоже на чувство влюбленного, готового на все для своего предмета. Его испытывает христианская девушка, стоя на коленях перед изображением Христа, его испытывает католический мальчик перед статуей Мадонны, и это же испытывает современный пантеист, глядя звездной ночью в бесконечную глубину небесного пространства, полного таинственной силы, по воле которой существуем и мы, хотя и не знаем, для чего мы ей нужны. Наверное, для чего-нибудь хорошего.
В христианской теологии это чувство впервые выразил евангелист Иоанн, говоря: «бог есть любовь».
Если говорящий таким образом теист уже освободился от чар всякого обрядового религиозного колдовства, то здесь для нас остается решить лишь вопрос: откуда у теиста явилось это чувство благоговения не только перед бесконечностью вселенной и вечностью ее творческой жизни, но и вообще перед чем-то высшим, чем он?
Прирожденное ли оно для всех людей как, например, пение для жаворонка или привито воспитанием, т.е. является условным рефлексом, который можно и культивировать далее упражнением и подавлять, вплоть до уничтожения, не допуская ему проявляться в действии?
Уже одно то обстоятельство, что религиозное чувство пробуждается не у всех (как, например, половое влечение, в известном возрасте), достаточно показывает нам, что оно еще не перешло в область бессознательных инстинктов, т.е. не является очень давним и потому окрепшим в организме человека, а может быть и культивируемо и подавляемо. И кроме того оно и вообще нисколько не срослось с какою-либо из современных нам религий, так что действует совершенно независимо от них. Оно и выражается даже не столько в каких-либо современных вероучениях, сколько в художественной музыке и поэзии, живописи и скульптуре высококультурных народов, а низко культурные народы и огромные слои всех культурных, все еще играют в своих богов, как дети в куклы. Вот почему и религиозные верования того или иного народа или его слоя нельзя изучать без связи с его поэзией, музыкой и искусством, которые служат фоном. И поразительная картина получается перед нами, когда сопоставляем наше современное европейское искусство с азиатским.
Я не буду говорить здесь о торжественной музыке, которая прямо введена в католическое и православное богослужение, как возбудитель религиозного чувства, или о пении торжественных гимнов, вроде католического «lt;…gt;», — для этого мне пришлось бы переполнить эту часть моей книги нотами. Но если у вас есть музыкальный слух и вы бывали в китайском театре или слыхали хоть на граммофоне тот шум и гам, которые сопровождают азиатские богослужения, то вы и без меня уже знаете, что разница между ними в художественности так же велика, как у сонат Бетховена в сравнении с «Чижик, чижик, где ты был», играемым детьми на рояле одним пальцем.
Точно то же и о живописи и о ваянии европейцев сравнительно с азиатами.
Сравните, например, картины прерафаэлитов — вроде Ангелов Творения или «Золотой лестницы» Берн Джонса с произведениями лучших азиатских художников, лишенных даже перспективы. Но, ведь это несмотря даже на необычное трудолюбие в исполнении деталей у японцев, так сказать, лишено души:
И лед блестит, и этот блеск теплом
Не наделит зимы холодной стужу!
Все это ремесло, а не живопись. Это хорошенькие куклы и погремушки, которыми художественно образованный европеец может увлекаться только лишь в такой же степени, как хорошеньким столиком или шкафчиком с инкрустациями. А о скульптуре я уже и не говорю. Она совсем отсутствует в магометанских странах, а в буддийских и браминских проявляется лишь в нарочно придуманных чудовищно-уродливых формах, но и в Европе, впрочем, скульптура еще не достигла последней степени своего развития вследствие воздержания от употребления красок, и стоит на уровне гравюры.
Перейдем теперь и к литературе. Слыхали ли вы о чем-нибудь подобном европейскому роману? Есть ли там свои Диккенсы, Теккереи, Викторы Гюго, Шиллеры, Гете, Шпильгагены, Тургеневы, Достоевские, Львы Толстые? Вам смешно даже и подумать? — И мне смешно.
Казалось бы, что лирическая поэзия, как самый древний род литературы, способный существовать и до изобретения азбуки, могла бы достигнуть в Азии такой же высоты, как и наша. Но где там хоть одно стихотворение на уровне наших современных?
Вот, например, хоть стихотворение о цветах: монгольского автора, записанное А. Д. Рудневым[7]:
На макушке высокой большой горы
И с юга и с севера сплошь
Растут всякие деревья, листья и цветы
И все они приятны на взгляд.
Когда на прекрасных качающихся деревьях
В осенние месяцы года
Из листвы раздается пение птиц
Это прекрасное наслаждение.
В летнее время на выросшей траве
Расцветают всевозможные цветы,
Когда видишь их красу и жизнестойкость
Это прекрасно для глаз.
И мы все живые существа
Во время совместной с ними жизни
Прославим и воспоем здесь
Все мирные и прекрасные цветы.
Оно из лучших, но мы не видим тут еще рифмы[8], а размер плохо походит на наш речитатив.
А вот и еще разговор с перелетными птицами:
— В засушливые месяцы радостного лета
Крылатые птицы с звенящими звуками
Зачем прилетели вы с дикими криками
С берега внешнего моря?
— При сменах четырех времен года
В засушливые месяцы жаркого лета
Гонимые надоблачным ветром
Возвратились мы на свое чистое озеро.
— Прилетев на свое желанное озеро,
К которому так вы стремились
Зачем же прохладною осенью
Улетаете вы вереницами?
— Когда на вершинах высоких гор
Облака ложатся, и снег упал
И уже наступает холод
Возвращаемся мы в свою теплую страну.
Это монотонно певучее стихотворение — как и вся первобытная речитативная поэзия. Но разве можно его сравнить, например, со стихотворением Лермонтова:
Тот символизм, который составляет всю прелесть истинно художественной поэзии, еще совершенно отсутствует на востоке и душа тамошнего автора обрисовывается как еще стоящая на уровне нашего ребенка.
Перейдем теперь и к прозаической сказке.
Возьмем для примера из собрания того же А. Д. Руднева рассказ:
Молодец с железными ногтями.
Жили были некогда два брата; у старшего были простые ногти, а у младшего — железные. Они забирались в ханский амбар и крали оттуда разные вещи. Раз ночью они оба взобрались на амбар, и старший сказал:
«Ты, как младший, залезай вперед».
Младший ответил:
«Нет, ты, как старший, входи первым».
Старший брат влез первым и плюхнулся в бочку с растительным маслом. А младший брат убежал домой.
Наутро ханские служащие, сняв голову старшего брата и привязав ее к хвосту коня, пустили коня бегать между многочисленным народом, чтобы узнать, кто будет ее жалеть. Жену его начал разбирать плач. Кто-то ей говорит:
«Если ты собираешься плакать, то снеси лучше своей еды на черную каменную плиту и заплачь, разбив вдребезги посуду с едой, чтобы все думали, что тебе стало жаль своей еды».
Она снесла лучшей своей еды на черную каменную плиту и разбив посудину с едой, заплакала. Ее не стали подозревать.
На следующую ночь его брат, человек с железными ногтями пошел один, чтобы красть в ханском амбаре. А хан, одевшись в плохие одежды, стоит у угла амбара. Вот спросил:
«Это вы зачем тут?»
Хан ответил:
«Сходи и посмотри через окошко, что мои сановники делают?»
Человек с железными ногтями запропал, затем пришел и говорит:
«Ваши сановники на печи расставляют что-то в склянках, и сговариваются, что завтра, когда хан придет, заставим его выпить».
Хан сказал:
«Отправляйся со мной, а когда мне нальют того, что в склянке, я раз хлебнув выброшу на северную стену, а ты отруби головы всем сановникам».
И дал хан тому молодцу золотой свой меч.
Наутро сановники посадили хана на золотую повозку и отвезя в его дом, подали ему что-то из склянки. Хан раз хлебнул и выбросил на северную стенку, а молодец отрубил тем сановникам головы.
После того хан спрашивает:
«Что же ты возьмешь у меня?»
Молодец отвечает:
«Ничего я с вас не возьму, а буду жить по-прежнему вором».
Хан сказал ему:
«Коли ты такой великий вор, то сходи и укради золотую душу у Шолмос-хана».
Молодец сел на лодку и поплыл. Плыл он, плыл, и вот видит дворец. Пошел к нему. А там железная дверь. Он вошел в железную дверь. Дальше серебряная дверь; он и в серебряную дверь вошел; дальше золотая дверь; он и в золотую дверь вошел. Сидит там Шолмос-хан с рогами в семь сажен, с тремя глазами, золотую свою душу он спрятал в правую стену, и говорит:
«В мой дом ни мошка, ни муха не залетала, а как же ты вошел?»
«С лекарством на большом пальце, со снадобьем на указательном пальце».
Шолмос-хан испугался и стал чай варить, а молодец взял его золотую душу и вышел. А Шолмос-хан остался, взывая:
«Ах! Золотая душа моя!»
Молодец сел на лодку и поплыл. Видит опять дворец. Пошел к тому дворцу, вошел в железную дверь, вошел в серебряную дверь, а когда в золотую дверь вошел, сидит там сын Шолмос-хана, с рогами в шесть сажен, с тремя глазами, и говорит:
«В мой дом не залетали ни мошка, ни муха, а ты как вошел?»
Молодец отвечает:
«У меня на руках лекарство и снадобье».
«А почему это у тебя только два глаза? Сделай, чтобы и у меня было два».
Тот растопил свинца полный семимерный котел, положил сына хана лицом вверх, вылил котел на все его три глаза, а сам побежал прочь; вышел через золотые двери, вышел через серебряные двери, а как хотел выйти через железные двери, железная дверь не открывается. Войдя в восточное помещение, подлез он под холощеного козла, привязался за его бороду и видит; ослепший сын Шолмос-хана говорит:
«Верно, ты в козлином помещении, я убью тебя».
Он похватал козлов и повышвырнул их вон; да и холощеного козла тоже вышвырнул прочь, а с ним и молодца. Тогда молодец, дразня его, запел: «что, взял? Что, взял? Вот так ты! Привязавшись за козла, ушел я, что, взял, что, взял, вот так ты!»
Сын Шолмос-хана говорит:
«Теперь уж ни один из нас другого не победит, я тебе дам этот золотой меч».
Молодец отвечает:
«Брось мне его!»
«Когда что-нибудь дают, то разве не из рук берут?»
Молодец подошел, схватился за меч и прилип. Но он отрезал себе руку, отбежал и дразнит Шолмоса:
«Что, взял, что, взял, вот так ты!
Отсек я руку, ушел,
что, взял, что, взял, вот так ты!»
Молодец сел на свою лодку и поплыл к дому. Опять видит дворец; пошел к тому дворцу, вошел через железные двери, вошел через серебряные двери, вошел через золотые двери, и сидит там дочь Шолмос-хана, с рогами в пять сажен, с тремя глазами, и говорит ему:
«Стань скорее моим мужем!»
Он сделался ее мужем. Жена его каждый день ходила есть людей. И вот она родила мальчика с рогом в две сажени, с тремя глазами. Мальчик тот был плакса. Всякий раз, как уйдет жена есть людей, молодец взойдет на дом и смотрит, а ребенок заплачет и заставляет его в дом возвращаться. Раз, когда жена ушла и взошел он на дом, посмотреть, ребенок не заплакал. Он сел в лодку и быстро поплыл.
Жена, вернувшись домой, перерубила мальчика по середину, и нижнюю часть его тела бросила вдогонку за своим мужем. Мальчик догнал и прикрепился к лодке. А молодец перерубил поперек лодку, сел на одну половину, быстро приплыл к своему хану и отдал ему душу Шолмос-хана».
Таково же и большинство из 23 рассказов, записанных со слов самих рассказчиков А. Д. Рудневым во втором и третьем выпуске его книги «Хори-бурятский говор» 1913 г. И не имел я права сказать, что переходя к азиатским мировоззрениям, мы спускаемся к самым началам человеческой культуры?
Чтобы несколько приободрить удрученного этой бессмыслицей читателя, я приведу теперь еще самый лучший из них:
Царевич Шим-Бепиральту.
«Жил был в прежние времена в бенгальской стране хан Банга. У хана пребывал непорочный знаменитый лама, подлинный перевоплощенец самого бога отца (Абила бурхана). Это была бездетная семья. Раз, пригласив его к себе, просят у него сына. Беспорочный знаменитый лама сказал:
«Ладно», — и уехал.
В ту же ночь жена его видела сон:
«Явился, — говорит, — бог Арьябало и возложил мне на голову цветы, потом также является бог Очирвани и бросает в меня серебряным мечом, который с блеском входит мне в живот».
Хану тоже приснилось:
«Явился мне, — говорит, — бог Шанджурши, и дал мне дышущий пламенем золотой меч, а я взял и спрятал его».
И говорят они между собой:
«Это, верно, лама наш дает нам сына».
Немного спустя, жена забеременела. Появились различные знамения и когда родила она, пошел с неба дождь цветов. Младенец был преисполнен способностями и, не учась ни у кого, был очень знающ.
Немного спустя, он стал взрослым; была там на южной стороне гора и росло дерево жизни матери и дерево жизни отца. Хан послал людей посмотреть:
«Каковы, — говорит, — все цветы и листья на тех деревьях, в хорошем ли они виде?»
посланные сходили и сказали, что на дереве жизни матери цветы и листья в полном порядке, но только по обе стороны его есть логовища больших хищных зверей, и корни дерева немного вышли наружу.
Тогда мальчик и сказал:
«Пусть побольше людей пойдут туда, постреляют из луков, застрелят зверей и бьют в кимвалы и барабаны».
Они пошли и увидели, как с обеих сторон дерева жизни матери убежали: желто-пестрая и черно-пестрая свиньи. Эти люди погнались за ними, ударяя в кимвалы и барабаны и стреляя из луков.
А царевич взобрался на лестницу и говорит:
«Если есть тут злые враги, то приходите сюда».
В лук способностей вставил он стрелу знания, взвел ее тетивой милосердия, и сидит там, произнося молитву о подавлении внешних врагов.
И вот с южной стороны бегут к нему стремглав, кидаясь из стороны в сторону, спереди черно-пестрая свинья, а за ней следом желто-пестрая свинья. Он выстрелил и прострелил черно-пеструю свинью, а желто-пестрая бросилась в сторону и убежала к востоку. Царевич собрался было выстрелить и в нее, да пожалел и остановился; иогда с неба взошло, как вата, белое облако; непорочный знаменитый лама, показав свою голову в облаках, сказал царевичу:
«Упустил ты из-за своей искренности зловреднейшего врага, это повредит жизни матери твоей», — и исчез.
Немного спустя, мать его заболела и умерла после этого. Царевич взобрался на гору жизни и ищет ту желто-пеструю свинью. И вот на юго-восточной стороне горы сидит красавица-девица в пятицветных шелковых одеждах, излучающая из правой щеки свет рубина, а из левой щеки — свет все исполняющего волшебного камня зендамани. Он подошел к ней поближе:
«Чья, — спрашивает, — ты дочь?»
« Я небесная дева; увидев, что идет такой красавец, перевоплощенец бога, я подумала, не заблудился ли он в безлюдной местности, и не свести ли мне его в населенные места».
Царевич подумал — не та ли это самая желто-пестрая свинья и собрался было выстрелить, как только она побежит. Но, так как она сидела, он подумал:
«Не стану стрелять, пока сидит», — и сказал:
«Я у тебя дорогу не намерен спрашивать», — и ушел прочь.
Девица пошла к северным дверям ханского дворца и показалась сановникам. Когда царевич пришел домой, ханские сановники доложили ему:
«Тут такая девица-красавица ходит! А что, если бы мы ее предложили вашему батюшке-хану во вторые жены, а вам в мачехи?
«Нельзя, — говорит царевич, — вы моему батюшке не смейте даже говорить». — И вошел во дворец.
«Наш царевич, видно, не хочет себе мачехи», — сановники порешили, и за свой страх доложили хану. А хан приказал: «Эту девицу, если она как-нибудь опять тут появится, приведите ко мне показать».
И вот, когда сановники были на улице, девица прошла мимо задних дверей, так, чтобы царевич не заметил. Хан в нее влюбился и взял себе в жены. Царевич вошел к хану. Хан батюшка говорит ему: «Я взял себе жену, а если она потом не подойдет, то спровадим ее».
«Ну, хорошо, значит, у меня теперь есть мачеха», — говорит царевич.
Тем временем новая ханская жена заложила за правый угол рта красную нитку, а за левый угол — синюю, и лежит, все отплевывая то красно-пеструю, то сине-красную слюну, и говорит: «Больна я».
«Что же мне сделать, чтобы ты выздоровела?» — отвечает хан.
«Я человек из небесных стран, — говорит она, — а люди всегда вылечиваются лекарствами, каждый из собственной страны; если бы ваш сын привез мне от десятиголового хана аракшасов цветок «медок-гушана», то я бы выздоровела».
Хан говорит сыну:
«Поезжай», а сын отвечает:
«Я не могу ехать: этот ваш хан десятиголовых аракшасов бедовый — он меня съест».
«У меня ведь войска много, — говорит хан-батюшка; возьми себе людей и отправляйся».
Отвечает сын: «Я войска с собой не возьму; если уж так, пойду один».
Он стал собираться один, хан пожалел его, но, так как он больше всего жалел свою новую жену, то и отпустил сына.
Идет царевич по безлюдной ровной белой степи, и вот на самом краю ее показалась гора. Около горы, когда он к ней подъехал, оказалось большое становище, а около становища большая река и между ними маленькая тропинка, где прежде ходили люди. Миновав эту тропинку, он поехал дальше, а там небольшое ущелье. Посмотрел он наверх в этом ущелье, а там сидит великан ужасно страшный, с бородой до колен, с железным посохом в левой руке и с золотым мечом, пышущим пламенем, в правой.
И вот зовет тот великан царевича: «Иди сюда!»
И пошел царевич к нему в большом страхе. Великан спросил его:
«Откуда ты пришел? Ты верно чей-нибудь перевоплощенец; если бы ты был простым человеком, то не след бы тебе сюда приходить».
«Я пришел из бенгальской страны; я сын Банга хана».
Старик еще спросил его:
«По какой надобности идешь ты?»
«Мать моя заболела, послала меня — принеси, дескать, из страны десятиголовых аракшасов цветок медок-гушана».
Человек ответил:
«Ты уже пришел в страну хана аракшасов; я старик аракшас, приставленный, чтобы смотреть за пограничной дорогой; тебе отсюда нельзя идти дальше, ты попадешь на съеденье аракшасам; возвращайся-ка домой; мы питаемся людьми и только три раза в месяц, в молитвенные дни, приказано нам не есть человечины. Это бог Будда заставил нас поститься три раза в месяц, в молитвенные дни. Ты удачливый человек, пришел ко мне 8-го числа, когда у меня пост; возвращайся, у меня сегодня очень добрые чувства, и я тебя не съем, это очень любопытно: сколько лет здесь ни один человек не проходил».
Царевич отвечает:
«Я пойду туда, куда шел: все равно уж лучше дамся на съедение аракшасам, чем не послушаюсь слов моего отца».
Аракшас говорит:
«Если ты все-таки думаешь идти, то оставь этого коня; твой конь не дойдет; я тебе дам моего могучего коня-слона: он всю вселенную в один день обходит. На нем — доедешь, куда бы ты ни захотел. К восточным дверям хана аракшасов ты доедешь либо 15-го, либо 30-го числа. Дом — с дверями с четырех сторон, аракшасы куда страшнее меня. Заставишь их открыть двери и войдешь. И будет там семиэтажный дом; как в шестой этаж войдешь, будет там смоляной город, а там будет хан аракшасов; от того хана аракшасов поднимешься ты по лестнице наверх; на доме будет золотое озеро; выше этого озера ты поднимешься по 399 ступеням; там на высоте 2000 будет семь разных домов из семи драгоценностей; у каждой двери будет по девушке привратнице; заставишь их открыть двери и войдешь, и вот в самом среднем помещении, будет девица медок-гушана с сорока девятью девицами; но среди них не найти тебе цветка медок-гушаны. Мать тебе соврала: у хана аракшасов нет цветка медок-гушаны: медок-гушана, дочь хана аракшасов водлинное перевопрощение зеленой Дары эхе. Мать твоя послала тебя, чтобы аракшасы тебя убили».
Царевич отпустил своего коня, а как стал собираться ехать дальше на могучем коне-слоне, старый аракшас сказал ему:
«Если ты вернешься живым, заезжай ко мне».
Царевич поехал дальше. Впереди поперек его дороги дерутся черная и белая змея. Царевич взял кол и разнял их. Змеи расползлись в разные стороны. Царевич едет себе дальше.
Его встречает хан белых драконов, на белом коне, в шубе белого шелка и приглашает мальчика к себе. Царевич спрашивает:
«Почему вы меня приглашаете?»
Хан белых драконов отвечает:
«Давеча, как мы дрались с ханом черных драконов, ты нам обоим спас жизнь. Я владыка лесов — хан белых драконов, а тот — владыка водяных драконов, хан черных драконов, и вот мы, хвастаясь друг перед другом — он водами и я лесами — мы подрались, а ты нас рознял».
Царевич отправился к хану белых драконов, где был очень хорошо принят, поел чая и плодов и собрался уходить. Хан белых драконов дал ему четыре круглых белых камушка бирюзы и сказал:
«В дороге понадобятся. Будете возвращаться, заезжайте к нам чайку попить». Царевич отправился дальше.
На пути встречает его, преграждая ему дорогу, какой-то человек на черном как сажа коне, в шубе черного шелка. Царевич подъехал к нему, а тот пригласил его к себе.
«Зачем вы меня приглашаете?»
«Давеча, как мы дрались с ханом белых драконов, вы спасли нам обоим жизнь и развели нас на обе стороны».
Царевич заехал. Напившись у него чая, и будучи очень хорошо принят, он стал собираться уезжать. Хан черных драконов дал ему три круглых черных камушка бирюзы и сказал:
«На дороге пригодятся. Когда назад будете ехать, заезжайте к нам, откушать чаю». Царевич поехал дальше.
15-го числа подъехал он к восточным дверям дворца аракшаскского хана там стоит ужасно страшный аракшас с золотым мечом в правой руке и с железным посохом в левой. Царевич сказал аракшасу:
«Открывай дверь».
Тот открыл. Царевич въехал на коне в дом, а там живому существу не проехать: по всему полу натыканы шила. Но могучий конь-слон все шел и вошел в смоляной город, а там множество детей и женщин с маленькими ребятишками. У них он спросил:
«Где хан аракшасов»?
те наперерыв стали говорить:
«Здесь».
И вошел он к хану: сидит нечто о десяти головах, на львином престоле, с подостланным ковром из человечьей кожи, со спинкой из человечьей кожи и перебирает четки из человечьих голов. Хан указал царевичу на скамейку без спинки, и каждая из десяти голов его задала по вопросу.
Царевич отвечал без запинки на все вопросы, и затем сказал хану аракшасов: «Я пришел за твоей девицей Медок-гушань; если ты силен, то и я силен», и щелкнул пальцем. От этого щелчка вдруг спустилась с неба молния и разбила все горы. Но хан аракшасов даже не почуял этого. Царевич еще раз щелкнул пальцем и заставил молнию спуститься на дом. Только когда смоляной город начал растопляться и качаться, хан аракшасов спустился с львиного престола, поклонился в ноги царевичу и сказал:
«Смилуйтесь надо мной».
После этого он совершенно перестал есть человечину и сделался монахом, соблюдающим обеты учителя Будды.
Он сжег и коврик из человечьей кожи, спинку из человечьей кожи и сделал вместо них шелковый коврик и шелковую спинку.
Царевич взошел по лестнице на верх дома в верхний этаж, а там — золотое озеро; когда он поднялся выше него по 399 лестницам, то там оказались на высоте 2000 ступеней семь разных домов из семи драгоценностей.
На самом краю бирюзовый дом: у дверей бирюзового дома бирюзовая девица сидит и сучит бирюзовую нить. Царевич говорит:
«Открой дверь».
Девица сказала: «Что это такое? Кто это хочет войти сюда, сказав мне будто собаке, лежащей у входа — прочь».
Царевич ответил:
«Неужели, пройдя благополучно мимо многих аракшасов и их хана, стану я задерживаться из-за какой-то одной голубой девицы».
Тогда девица открыла дверь. Царевич дал ей один камушек бирюзы и вошел.
Внутри оказался серебряный дом; у дверей серебряного дома серебряная девица сучит серебряную нитку. Эта девица, смотря левым глазом на нитку, а правым на царевича, сделала ему правой рукой знак благоговения и сказала:
«Как хорошо было бы наедине провести ночь с эдаким красавцем перерожденцем бога», — и открыла дверь.
Царевич опять отдал один камушек бирюзы и вошел.
А там золотой дом, и сидит у дверей золотого дома золотая девица и сучит золотую нить. Эта девица, сказав то же, что говорила серебряная, открыла дверь. Царевич опять отдал один камушек бирюзы и вошел.
А там хрустальный дом, и сидит у дверей хрустальная девица и сучит хрустальную нить. Поступив как прежние, и эта открыла дверь. Царевич отдал ей один камушек бирюзы и вошел.
А там дом из рубина. У двери рубинового дома сидит рубиновая девица и сучит рубиновую нить. Она, сделав как предыдущие, тоже открыла дверь. Царевич отдал еще один камушек бирюзы и вошел.
А там дом из лазурика; у двери дома из лазурика сидит лазуриковая девица и сучит лазуриковую нить; и эта девица, сделав как прежние, открыла дверь. Царевич отдал еще один камушек бирюзы и вошел.
А там дом из исполняющего все желания камня зендамани; у двери сидит зендамани-девица и сучит нить зендамани. И эта девица, поступив как прежние, открыла дверь. Царевич отдал ей круглый камушек бирюзы и вошел.
А дальше — сорок девять девиц, все по семи. Семь держат жертвы, семь — кадильницу, еще семь распевают сладкозвучные священные напевы. Они, играя, хором повели его.
Посмотрел царевич и видит: от семи драгоценностей протянулись по дому лучи, а самый дом изнутри весь разукрашен зонтами, подвесками и шарами с душистыми травами. Но сам царевич, излучая из себя тысячу солнечных лучей, чуть ли не превзошел все это своим величием и прошел дальше.
Его отвели и посадили на золотой престол. Сорок девять девиц, стоя перед ним, затянули священную песнь. Во главе их была девица повыше; находясь на первом месте, она запевала священные песни, а остальные вторили ей. Украшения и наряды сорока девяти девиц были все с божественными признаками. Царевич подумал про главную девицу, что была повыше:
«Вероятно, это и есть моя девица Медок-гушана», — приветствовал ее.
«Дочь десятиголового хана аракшасов Медок-гушана, подлинное воплощение Дары эхе, как вы здравствуете?» — сказал он.
«Хорошо, а вы царевич бенгальской страны — подлинное воплощение Хоншим бодисати, благополучно ли прибыли?»
«Хорошо», — ответил он. Они много угощали царевича и уложили спать.
Вечером, перед сном, девица медок-гушана сказала:
«Пойду-ка я да послушаю, как наши аракшасы хотят с тобой поступить».
Наутро она пришла и сказала:
«Они говорят, что сегодня вас отведут на кладбище Сенгель[10], а там вас съедят». Она дала ему золотое зеркало и говорит: «если нападет на вас страх, то покажите это». Царевич взял золотое зеркало и ждет, что будет. Снизу пришло письмо:
«Пожалуйте сюда».
Царевич отправился, а аракшасы сказали:
«Идите на наше кладбище». Царевич говорит:
«Можно».
А вот один аракшас, не доведя его до самого места, указал:
«Вот, — говорит, — по этой дороге пойдете», и вернулся назад. Царевич пошел на кладбище. Там бегут мертвые лошади, обратившиеся в одни белые кости, и ржут:
«Съем, съем».
За ними мертвые тигры, львы и всяких родов звери и мертвецы бегом подступают к нему, крича: «съем, съем». Целая куча. Взглянул он наверх, а там осталась дырка величиной в дымовое отверстие юрты. Струхнув, он вынул зеркало и показал. Вдруг все исчезло.
Походив там немного, он вернулся обратно. Аракшасы расспрашивают его:
«Царевич, хорошо ли прогулялись?»
«Хорошо», — говорит он. Когда он снова подошел к хану, тот ему указал опять идти вверх. Когда же он поднялся в верхний этаж, сорок девять девиц снова встретили его у дверей лазурикового дома и с музыкой проводили его оттуда. Девица Медок-гушана спрашивает:
«Хорошо ли вы прогулялись?»
«Хорошо», — ответил он.
Затем он поел, а как стали укладываться спать, девица Медок-гушана опять пошла подслушать, — «что аракшасы говорят».
В полночь пришла она, разбудила царевича и говорит:
«Завтра аракшасы собираются послать вас в сто-комнатный дом». Она дала ему ключи от ста комнат и еще какой-то пухлый белый предмет, похожий на лягушку, и говорит:
«Когда будете в сотом помещении, то покажите его, если струхнете, а если можно будет, то постарайтесь совсем не входить в сотое помещение». Наутро пришло письмо:
«Прогуляйтесь по нашему сто-комнатному дому».
Он отправился. Один аракшас пошел проводить его. Царевич, открыв одним ключом первое помещение, вошел в него. А там вода и в ней всякие скверные неведомые существа, — это в воде-то! Перейдя вброд через нее, выбрался он на другую сторону и вошел во второе помещение. Там опять вода и еще худшие существа; и так дальше. Насмотревшись на все эти скверные существа, подошел он к двери сотого помещения и хотел было вернуться, но бывший при нем аракшас стал упрашивать его:
«В нашем сотом помещении есть интересные вещи, уж вы войдите в него».
Царевич, открыв его своим ключом, вошел. А там кровавое море, в кровавом море существа, вроде пауков, только величиной с дом — вот какие большие существа прибегали, чтобы съесть его. Царевич струхнул и показал им свой предмет, похожий на лягушку. Все они, испугавшись, удалились.
Когда царевич вернулся, аракшасы спрашивают его:
«Благополучно ли вы прогулялись?»
он ответил:
«Хорошо!» — и взошел наверх. Сорок девять девиц снова встречают его у дверей бирюзового дома и повели оттуда с музыкою. Девица Медок-гушана спрашивает его:
«Хорошо ли вы прогулялись?»
Царевич сказал: «Хорошо».
Затем он снова поел, и собрался спать.
А девица Медок-гушана опять отправилась подслушивать. В полночь она пришла назад и говорит:
«Завтра вас хотят силой взять, — сговариваются они. Но мы с вами вдвоем встанем рано и поедем на могучем коне-слоне: вы читая заговор разума, а я буду читать заговор мудрости. Тогда нам обоим никто не причинит зла; вы завтра пойдете к моему отцу и скажете о нашем отъезде; если он вам на это скажет — дам приданое, — то скажите ему, что возьмете только, если дадите драгоценный волшебный сосуд». Наутро девица отправилась спроситься у батюшки. Хан ответил:
«Поезжайте, а когда я буду подавать знак, ты каждый раз приезжай: вы мне оба будете указывать путь в нынешней и в будущей жизни. Что бы ни случилось, я буду держаться вас.
Девица поднялась наверх, а царевич тоже пошел спрашиваться. Хан ответил: «Поезжайте. И в этой, и в будущей жизни вы оба будете охранять мою жизнь и, когда я буду подавать знак, вы каждый раз приезжайте. А что же вы возьмете в приданое?»
Царевич говорит: «Приданого нам не надо».
Хан ответил:
«Мне непременно следует дать зятю с дочерью приданое. Я полагаю, что в этом мире нет никого богаче меня, так что мне не дать приданого зятю с дочерью стыдно».
Царевич говорит:
«Если дадите ваш волшебный сосуд, то мы возьмем; ничего другого нам не надо».
Хан ответил:
«Во всем этом мире ни у кого такой штуки нет; чего бы вы ни захотели — все будет выходить из этого сосуда»; и он отдал ему сосуд.
Девица и царевич сели на могучего коня-слона, и при отправлении сказали семи девицам, семи драгоценностей семи привратницам:
«Когда мы будем давать знак, вы всякий раз приходите.
По пути хотели их побить горами. А они, читая заговор разума и заговор мудрости и передав поводья Четырем Неизмеримым Совершенствам, — едут себе дальше. И никто не смел им устроить препоны.
Как они ехали дальше, встречает их хан черных драконов с большим войском и приглашает к себе. Они оба заехали. Он их усиленно попотчевал, беседовал с ними, а как настало время им ехать, и — после того, как хан черных драконов вышел в другую комнату готовить подарки — пришла прекрасная красавица девица и, схватив царевича за правую руку, сказала:
«Что, кабы я поехала с вами в качестве вашей младшей жены?»
царевич спросил у жены:
«Понадобится ли она нам, если мы ее увезем с собой?»
Медок-гушана ответила:
«Очень понадобится».
Царевич сказал девице:
«Можно», — и добавил: «ты спроси у батюшки твоего».
Она спросила, а батюшка ответил:
«На что ты будешь ему нужна? Человек везет с собой подлинное воплощение зеленой Дары эхе, дочь хана аракшасов Медок-гушану! Что станет с тобой делать, с волосатым желтым червяком?»
«Будет ему и от меня прок, они сами сказали — увезем тебя». Батюшка сказал:
«Ладно».
Дочь ему еще говорит:
«Ты поднеси меня этому царевичу — даю, мол, ее вам в подарок».
А потом пришла к нему и говорит ему:
«Мой батюшка согласился; если он при отправлении нашем в путь захочет дать приданое, вы скажите, что приданого не надо, а если он непременно захочет дать, то скажите: дайте вон ту подвешенную черную козью шкуру и палку, что лежит рядом».
Тогда хан черных драконов отдал дочь со словами: «дарю вам эту мою дочь», — и царевич принял ее с большой благодарностью. Как пришло им время ехать, хан говорит: «я дам приданое», а царевич говорит: «не надо приданого». «Нет», — говорит хан, — мне следует вам дать приданое: в этом мире, я полагаю, нет человека богаче меня; мне следует дать приданое». Царевич отвечает: «дайте вон ту подвешенную черную козью шкуру с палкой, что около нее», — хан дает и говорит: «в этом мире кроме меня ни у кого такой штуки не бывает. Если вы, ударив по ней, скажите — появись, какая угодно, вода, — то появится вам всякая вода, какую вы только задумаете».
Забрав с собой это, они поехали дальше.
На их пути хан белых драконов с большим войском встречает их, подносит им угощение и приглашает:
«Заезжайте к нам, откушайте чаю».
Они заехали; были хорошо приняты, а как стали собираться ехать, — едва хан белых драконов ушел в другую комнату готовить подарки — пришла прекрасная красавица девица и, взяв царевича за правую руку, спросила его:
«А что, кабы и я поехала с вами в качестве вашей жены?»
он просил у своих обоих жен. Они обе сказали:
«Нужно взять ее с собой».
Царевич сказал ей:
«Сходи спроси у батюшки».
Девица просила у хана белых драконов; он ответил: «На что ты ему нужна? От такого, как ты, волосатого желтого червяка какой будет прок для человека, который везет с собой дочь десятиголового хана аракшасов и дочь хана черных драконов?»
Дочь ответила ему:
«Нет, я им понадоблюсь, и сам царевич сказал: дайте меня им и скажите: подношу в дар, и они тогда возьмут».
Хан белых драконов говорит:
«Ладно».
Девица пришла к царевичу и говорит: «Мой отец согласился; если он при нашем отправлении захочет дать приданое, то скажите, что приданого не надо; а если он скажет — дам непременно, — то скажите: дайте подвешенный вон там деревянный ковш». Царевич ответил: «Ладно». Вошел хан белых драконов и говорит: «Дарю вам мою дочь». Царевич принял ее со словами:
«Как это хорошо!» Когда настало время ехать, хан говорит:
«Мне следует дать зятю с дочерью приданое».
Царевич говорит: «Приданого не надо».
Хан белых драконов отвечает:
«Мне следует вам дать приданое; я полагаю, что в этом мире я самый богатый человек».
Царевич тогда просит:
«Дайте ваш деревянный ковш, что висит вон там».
Хан сказал:
«Ладно», — отдал и говорит: «в этом мире ни у кого кроме меня такой штуки нет. Если раз ударить его о землю, сказав про какое угодно дерево — появись, — то появится дерево, какое бы вы ни пожелали».
Когда они, забрав это, поехали все верхом на могучем коне-слоне, то им было и вчетвером свободно.
Когда они стали приближаться к старому аракшасу, царевич сказал своим трем женам:
«Так как я еду на чужом коне, то не годится, посадив на него верхом троих, еще и самому с ними ехать».
Он слез с коня, и повел его под уздцы, направляясь к старику. Старик кланяется им до колен и приветствует их. А Медок-гушана, когда они подъехали близко к старику, сказала:
«Зачем ты пропустил этого молодца? Мы ведь поручили тебе стеречь дорогу. Зачем ты пропустил? Из-за того, что ты пропустил, вот он и увозит меня с собой!»
старик ответил ей:
«Человек, который увозит вас с собой, подлинное воплощение земной Дары-эхе. Он уж пройдет, только надавав пощечин, мимо такого дряхлого, ободранного старика, как я».
Медок-гушана ответила:
«Это ты справедливо сказал. Какой ты хороший человек: не будем больше говорить о том, что ты его пропустил».
Они помолились волшебному сосуду, и он выстроил для старика трехэтажный замок и достал ему с неба все пять родов скота по сотне каждого рода; с неба же дали ему пастухов, надсмотрщиков за скотом, слуг, поваров и всякого добра вдоволь; запретили ему совсем есть человечину, и сделали его причетником. Старик аракшас был очень рад, царевич стал просить у него могучего коня-слона. Старик с большой радостью отдал его ему и, когда они поехали на нем вчетвером дальше, он остался чрезвычайно доволен.
Так царевич со своими тремя женами доехал до Банга-ханских владений, оставил своих трех жен в собственном дворце, а сам вошел к хану батюшке и сказал:
«Я привез цветок медок-гунану: в каком положении болезнь нашей матушки, в состоянии ли она принять цветок?»
мать ответила:
«Прежняя болезнь моя за это время прошла, а теперь меня посетила другая. Если поем цветка медок-гушана, то это теперь не поможет».
Сын пошел к отцу и говорит ему: «Спросите у нее — какие же, мол, нам средства употребить, чтобы вы выздоровели».
Царица ответила:
«Постройте такой семиэтажный дом, чтобы в него поместился весь народ бенгальской страны, чтобы на крыше этих семи этажей было золотое озеро, чтобы выше золотого озера было 299 лестниц, а выше них семь разных домов из семи драгоценностей с тысячью вышек, по четырем сторонам дома чтобы было четыре больших озера, по восьми промежуточным странам света; чтобы было четыре маленьких озера, чтобы были вокруг этих восьми озер всяких родов плоды и прекрасные деревья, чтобы были лесные птицы, а в воде водяные птицы: павлины, лебеди и даже птицы всяких сортов с прекрасными сладкозвучными голосами. Вот, если такой дом построите, и я поселюсь в том доме, то я выздоровею».
Хан сказал своему сыну:
«Мать говорит, что если такой дом построите, то, мол, выздоровею».
Тогда старшая жена, дав знак семи привратницам-девицам, заставила этих девиц играть со своим мужем. Все три жены достали те драгоценности, которые каждой из них дали их отцы. Медок-гушана, помолившись волшебному сосуду, выполнила постройку дома согласно сказанному той женщиной; а затем сказала дочери хана черных драконов:
«Покажите ваше дарование».
Дочь хана черных драконов как ударила восемь раз по козьей шкуре, то по четырем сторонам дома образовались большие четыре озера, а по восьми промежуточным сторонам четыре маленьких озера. Медок-гушана сказала дочери хана белых драконов:
«Покажите ваше дарование».
Та ударила о землю два раза деревянным ковшом. И выросли деревья совсем, как говорила та женщина. Она помолилась на волшебный сосуд, и запели в лесах лесные птицы, в воде водяные и все, как говорила та женщина. Тогда три жены вошли к царевичу и доложили ему; он вернул семь девиц по домам и, войдя к хану батюшке, сказал:
«Я исполнил».
Хан вошел к жене и сказал ей. Жена вошла в тот большой дом и, когда, войдя в озера, мылась, хан спросил:
«Как твоя болезнь?»
Она ответила: «две трети осталось».
«Что же мне сделать, чтобы ты выздоровела?»
Жена ответила:
«Вот этот южный горный хребет сделать величиною в скорлупу яйца, на вершине его заставить расти большое дерево галварбарас; по четырем сторонам его устроить четыре источника, чтобы из тех источников во все стороны текла вода по золотым канавам. Чтобы были на берегах четырех озер такие же четыре дерева, чтобы были вокруг четырех озер деревья, преисполненные прекрасных плодов и цветов; чтобы на горе сплошь были деревья; чтобы вокруг четырех озер пели в водах водяные птицы, в лесах — лесные птицы; чтобы на вершине дерева галварбарас, что на макушке горы, полубоги читали священные книги. Если вы мне сделаете вот такое сооружение, то я выздоровею».
Хан передал сыну:
«Сделайте вот такое сооружение».
Сын ответил: «Ладно». Он вошел в свой дворец и передал своим трем женам. Медок-гушана, помолившись на свой сосуд, обратила гору в величину яичной скорлупы. Дочь хана черных драконов, ударив четыре раза по своей козьей шкуре, устроила по четырем сторонам горы четыре источника, и вода потекла из них по золотым канавам. Дочь хана белых драконов ударила несколько раз своим деревянным ковшом о землю, и выросло на вершине горы золотое дерево галварбарас, и появились все деревья согласно сказанному той женщиной. Дочь хана аракшасов помолилась на свой волшебный сосуд, посадила на вершину дерева галварбарас, что на макушке горы, полубогов бодисатв, и заставила их читать священные книги. Произвела в лесах — лесных, в воде водяных птиц, словом, все исполнила так, как говорила та женщина, и сказала царевичу. Он отправил семерых девиц обратно домой, вошел к своему хану-батюшке и сообщил им это. Тот сказал своей супруге:
«Все исполнили».
А она ответила: «Еще одна часть моей болезни осталась».
Тогда все три жены царевича вместе с ханом вошли к ней и сказали:
«Мы пришли вас лечить; два средства ведь мы уже сделали; как вы теперь себя чувствуете?»
Она ответила:
«Две трети моей болезни прошли, а одна осталась».
Тогда Медок-гушана спросила:
«Чья вы дочь?»
«Я дочь небожителя».
Медок-гушана сказала:
«В наших небесных странах такой девицы не бывает; я дочь хана аракшасов и такой девицы не видала».
«Я небесная дева из ведомства хана черных драконов».
Тогда дочь хана черных драконов сказала:
«Нет, я дочь хана черных драконов, в нашей стране такой девицы не бывало».
«Я небесная дева из ведомства хана белых драконов».
Тогда дочь хана белых драконов сказала:
«Я сама дочь хана белых драконов, и в стране его такой девицы не видала».
Тогда хан сказал:
«Что это ты говорила, что ты человек из небесных стран? С чего ты путаешь? Чья же ты, наконец, дочь?»
Женщина смутилась. Медок-гушан сказала:
«В небесных странах она, может быть, была, а откуда я могу все знать». И вот все три сказали ей:
«Вам пользоваться собственными средствами пришел конец, нельзя ли теперь нам самим для вас устроить лекарство?»
«Можно».
Те три вышли и стали советоваться. Медок-гушан сказала дочери хана черных драконов:
«Устройте волшебством золотой источник; а затем, подав знак вашему отцу, попробуем убить эту ведьму».
Девица сказала: «ладно»; устроила золотой источник и дала знак отцу. Отец ответил: «приду». Эти три девицы принесли ханшу в золотое озеро и говорят:
«Если вы в это наше озеро войдете, то верно выздоровеете».
Она разделась, вошла в озеро и моется. И вот из самой середины озера вышло существо с одним рогом на голове и, только было она собралась выйти на берег, как оно подцепило ее на рог и увлекло в воду.
Тогда Медок-гушана, превратившись в образ жены хана, вошла к нему и, сев рядом с ним, сказала:
«Я ведьма; твоего сына, воплощенца божия я не смогла убить. Ложно прикинувшись больной, я послала его к хану аракшасов и хотела, чтобы он был съеден аракшасами. Он пришел цел и невредим. Потом, когда я сказала — построй большой дом и прочее — я думала, что он не сможет и что, верно, в смущении уйдет прочь, а он все, что я говорила, исполнял. Я больше уж не могу съесть твоего сына, с тебя съем».
Она отошла к двери, перекувырнулась на спину, а когда стала вставать, обернулась остро-копытной черно-пестрой свиньей и ринулась к хану. Хан закричал и позвал сына. Свинья выбежала прочь и, выйдя за дом, обратилась в Медок-гушану и вошла в дом.
Сын подошел к хану. Хан, рыдая, сказал сыну:
«Отныне я больше не буду брать себе жен; сделаюсь монахом; пригласите моего непорочного знаменитого ламу». Сын пошел и сказал Медок-гушане:
«Не та ли это самая ведьма пугает нашего батюшку?» Жена ответила:
«Нет, это я сделала, чтобы освободить хана батюшку от страстей».
«Хорошо! А пригласить ли нам к нему непорочного знаменитого ламу, или нет?»
Медок-гушана сказала: «Нет спеха».
Она превратила свой безумянный палец в женщину несравненно красивее его прежней жены-ведьмы, и заставила прислуживать хану. И она оставила при нем ту женщину почти месяц. Но хан совершенно не выказывал страсти. Тогда, удалив женщину, привела Медок-гушана к нему непорочного знаменитого ламу и сделали батюшку монахом.
Три жены его сына вошли к нему и сказали:
Я дочь хана Аракшасов,
Я дочь хана черных драконов,
Я дочь хана белых драконов, — каждая назвала своего отца; хан батюшка очень обрадовался этому и, уйдя в уединенное место, поселился отшельником.
Тогда царевич, оказавшись с тремя прекрасными женами, стал жить очень весело. Старшая из жен — воплощение зеленой Дары-эхе — дочь хана аракшасов; средняя из жен — воплощение Дулма Тониржани — дочь хана черных драконов; младшая из жен — воплощение …[11]— дочь хана белых драконов, а сам царевич был воплощением Хоншим-бонисатвы».
Возможно ли даже и эту сказку поставить в параллель, например, с художественными сказками Андерсена? Или вот, например, хоть сказке Ксении Морозовой «Звезды»:
«Была тихая рождественская ночь. Небо искрилось и сверкало бесчисленными мириадами ярко сияющих звезд, нежно струивших свой золотистый свет. Казалось, каждая звезда хотела гореть как можно ярче и выказать себя во всем своем блеске и красоте.
— Право, еще, кажется, никогда не было такой чудной ночи, — говорили люди, глядя на небо. — а звезды-то! Так и горят! Можно подумать, что они сегодня облеклись в свои самые блестящие одежды и вместе с нами празднуют рождественскую ночь.
Так говорили люди, смотревшие на небо. Но таких людей было немного.
Уже давно прошли те времена, когда все дети земли искали разрешения своих жизненных судеб в высотах небесного мира, когда они с тоскливой мольбой обращали свои взоры к сверкающим ночным небесам, стараясь прочесть утешение и ответ в той чудесной таинственной книге звездного мира, прекраснее которой никогда еще не читало человечество.
Большинство людей перестало понимать эту книгу, — небо сделалось для них непонятным и безмолвным. Но если бы они сумели вернуть себе веру и любовь прежних веков, и сумели бы прочитать в эту ночь то, что говорили им звезды, — их сердца наполнились бы бесконечной радостью и ожиданием. И эта радость была бы так велика и ожидание так могуче, что они захотели бы перелить их в сердца грядущих поколений.
А на небе, как и всегда, шла своя особая вселенская жизнь…
— Все ли вы здесь, сестры-звезды? — обратилась блистающая Вега к бесчисленному множеству своих небесных подруг. — Все ли вы открыли свои сияющие лица, и все ли вы знаете, почему мы так особенно торжественно празднуем сегодняшнюю ночь?
— Мы все здесь. Мы знаем, мы давно ждали этого часа! — ответили ей звезды своим мерцанием.
— Вот прошли уже биллионы и биллионы веков нашей жизни, — снова заговорила Вега. — Но что значит время для нас, небесных светил? Века и тысячелетия — наши мгновения, но даже и нам, звездам, ожидание показалось долгим. Наконец сегодня настала та великая и торжественная ночь, когда по чудесному обещанию свыше должна появиться на небе наша младшая сестра, которая называется Звездой Грядущего Счастья Земли. Сегодня выйдет она из сияющего хаоса Плеяд и загорится таким ярким блеском, пред которым померкнет свет остальных светил.
— Только люди еще не скоро увидят ее, — проговорила своими многоцветными переливами прекрасная Капелла. — Пройдет еще целая тысяча лет, прежде чем ее дошедшие до Земли лучи возвестят людям об ее появлении. Они только еще мечтают об этой звезде и не знают, насколько близко или далеко их грядущее счастье.
— Нам одним открыто будущее детей земли, — зашептали снова своим мерцанием менее блестящие сестры ослепительно ярких Капеллы и Веги. — Мы так давно по ночам проливаем свой свет на Землю, нашу милую маленькую подругу, что давно полюбили ее и живущих на ней людей. Мы знаем и видим, скольких тяжелых жертв, лишений, крови стоит им их жизнь. Мы все сегодня живем жизнью Земли и потому все празднуем эту ночь. Пошлем же новорожденной сестре — покровительнице Земли, — наш звездный привет и пропоем ей симфонию миров, полную трепетания наших светоносных сердец.
— Привет тебе, новая сестра! — запел хор бесчисленных звезд.
— Привет тебе, прекрасная Звезда Грядущего Счастья Земли! Мы все теперь хотели бы быть с тобой, мы все ждем тебя. Открой же свой светлый взор, блесни нам своим сверкающим лучом!
И новорожденная звезда широко открыла на божий мир свои яркие изумленные глаза; она заблистала нежным голубоватым сиянием, и в ее приветливом мерцании посылался ответный радостный шепот.
— Мне грезилось в блистающем хаосе Плеяд, что я призвана для счастья земных людей. Итак, значит, мечта моя сбылась. Я буду освещать путь счастливых. Хвала Вселенной! Хвала светлому туману, давшему мне жизнь!
И ее ликующий голос слился с торжествующим гимном звезд…
И вот, хотя яркие лучи новорожденной Звезды Грядущего Счастья Земли должны были дойти до нашей планеты только через тысячу лет, но их таинственное влияние уже и теперь сказалось на людях. Некоторые из них, глядя на небо в эту ночь, почувствовали в соей душе не одну так легко убегающую надежду, но и непреодолимую уверенность в наступлении счастливых грядущих времен.
А сильнее и неотразимее других почувствовал это темноокий бледный ребенок, жадно припавший лицом к окну небольшой комнаты далекого городка.
Он весь день ждал, когда покажется первая звезда. Он выпросил у матери позволение поститься целый день, но и сейчас, хотя все небо горело в звездах, его нельзя было отогнать от окна.
Что это? Гирлянды света, небесные звуки! Все небо искрится и горит!.. Звездные лучи скрещиваются, переплетаются, тянутся и вьются. Всюду гимны торжества и хороводы звезд!
— Мама, милая мама, это не сон, нет, не сон! Сегодня родилась маленькая, счастливая звезда. Люди будут счастливы, они должны в это верить и это знать! Я подслушал сегодня разговор звезд.
Задыхаясь от волнения, подбежал он к матери, прижался головой к ее коленям и, захлебываясь от радости, рассказал ей все, о чем в этот вечер говорили звезды. Глаза его горели, бледное личико было покрыто яркими пятнами румянца.
— Дорогой мой мальчик, ты, верно, вздремнул, — нежно говорила мать, ласково перебирая его шелковистые волосы. — Да, мой милый мальчик устал ждать первую звезду и увидел такой хороший сон… А может быть, он будет поэт? Он будет, как и другие поэты, рассказывать людям о песнях звезд и радовать их сердца светлыми далями грядущего.
— Нет, мама, милая, — убежденно говорил ребенок, — я вовсе не спал. Я ни на минуту не закрывал глаз. Я сидел так тихо, как мышка, и мне только хотелось узнать, чувствуют ли и думают ли звезды так, как и мы, и почему они сегодня необыкновенно ярко сияют. И вот я услышал, так ясно услышал их нежные голоса! Они сплетались с их золотистым светом, и казалось, слились в одно, яркое и вместе нежное сияние. И вот какой гимн я слышал новой маленькой звезде: «Привет, привет тебе, младшая счастливая сестра». Он и сейчас звучит в моих ушах.
И он начал повторять слышавшуюся ему в небесах звездную мелодию трогательным, детским голоском.
— Ну, значит, ты у меня будешь музыкант, — говорила, улыбаясь, мать.
Она задумчиво поглядела в окно.
— Да, мой милый мальчик! Ты, как великий Бетховен, сумеешь подслушать и передать музыку лунных и звездных лучей.
И она не сдавалась на горячие уверения своего сына, будто он действительно слышал разговор и гимн звезд.
Ее глаза с нежной материнской заботливостью смотрели на его разгоряченное и взволнованное лицо. Всю жизнь она ждала лучших, но никогда не наступивших для нее времен. Ее рассудок уже отказывался им верить, но в ее измученном жизнью сердце, помимо собственной воли, рождалась смутная, как первый весенний мотылек, трепещущая надежда, что, может быть, мальчик ее все же окажется прав, и люди увидят хоть когда-нибудь, хоть через сотни веков, — яркий свет новой звезды, обещающий им грядущее счастье».
Мне нет никакой возможности переписывать здесь для сопоставления с азиатскими сказками более длинных европейских художественных сказок, которыми можно переполнить сотню томов, тем более невозможно переписывать и европейские романы или наши курсы астрономии, механики, химии и т.д. Для выяснения контраста современной художественной европейской науки с чисто первобытными азиатскими произведениями, вроде только что приведенных мною, совершенно достаточно того, что я здесь привел.
Нам остается только удивляться, каким образом могут даже и теперь быть люди, считающие себя обще образованными, но верящие тому, что где-то в центре Азии, в Тибете, у Далай-ламы или в неведомых еще отрогах Гималайских гор существуют мудрецы, знание которых превосходит наше европейское? Каким образом могут быть люди, способные верить, что в незапамятные времена в Азиатских странах была уже высокая умственная культура, но погибшая и забытая теперь?
Ведь свет знания, как и физический свет, распространяется во все стороны, и лишь непреодолимые физические преграды могут его заслонить от той или другой местности, и никаких таких преград, которых нельзя было бы обогнуть, мы не находим ни между различными странами Азии, ни между Азией и Европой.
Совершенно понятно, что при крупных физических катастрофах, вроде, например, столкновения земли с кометою, может погибнуть целое полушарие земли, но никаких признаков такого столкновения на Азиатском континенте. Эндемические болезни, вроде чумы или оспы, истребляли по временам значительную часть населения Европы, но и они не приводили ее к одичанию; революции в окончательном результате сопровождались только улучшением общественного строя, и новым подъемом науки, техники и даже изящного искусства, которое казалось всегда особенно пострадавшим в первые годы общественных потрясений.
Так каким же образом в огромной Азии, где столько простора для убежищ, могло прежнее высокое и великое превратиться в то наивное, что мы здесь читаем? Мы много читаем удивительно в современных историях Азиатского востока. Собственно говоря, все там полно чудес. Возьмем хотя бы появление оттуда, как из табакерки с фокусом, великих учителей: Спасителя Христа с берегов Мертвого моря, распространившего свое учение по всей Европе, а затем и Америке, и Австралии, и Достославного пророка Магомета, написавшего среди пустырей Аравии свой Коран и распространившего свое учение по всему северу Африки и по всей Юго-западной Азии. А вот из этой же табакерки с фокусом явился и Будитель-Буда, в какой-то неведомой теперь Капелле Басту, лежавшей, говорят, где-то в глубине Гималаев. И странное дело! В то время, как в Европейских культурных городах — Париже, Риме, Лондоне, Берлине, Вене, Петербурге — выдающиеся ученые, раз возникнув, уже не переводились до настоящего времени и, вероятно, будут продолжаться и впредь, в этих глухих городках возникал всегда на всем протяжении существующей истории только один величайший, превосходивший всю сумму парижских или берлинских ученых гениальный человек, который, сверкнув на весь мир ослепительным светом, пропадал затем неизвестно куда, а породивший его городок вновь погружался в темноту жалкого неведения в то время, как вышедшие из него волны могуче неслись по остальному миру.