"НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА ИСТОРИЮ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА" - читать интересную книгу автора (Морозов Николай Александрович)

Глава II ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РУССКИХ ЛЕТОПИСЕЙ

До Петра I (т. е. почти до 1700 года) на русском языке не писали, а только на церковно–славянском литературном наречии, родственном словацкому. Первою книгою на русском языке до–Ломоносовского времени был перевод сочинения Леонарда Фронспергера «О военном деле», сделанный по повелению царя Алексея Михайловича во 2 году его царствования, т. е. в 1647 году, а первый опыт русской грамматики появился за границей по латыни под названием «Н. W. Ludolfii Grammatica Rossica* (Oxonii, 796).

Значит, и все памятники русской литературы до 1647 года должны обнаруживать признаки влияния юго–западных славян, которые и являются, таким образом, нашими первыми учителями и культуртрегерами. В подтверждение этой точки зрения и русская летопись, носившая прежде название Несторовой, а теперь, после того, как И. С. Казанский в 1851 году впервые разжаловал Нестора из летописцев, называется просто «Начальной русской летописью» и носит всюду следы западнославянского влияния.

Она дошла до нас в нескольких копиях, из которых в начале XIX века были знамениты следующие:

1) «Повести временных лет Нестора черноризца Феодосиевого монастыря Печерского».

Это список из числа немногих с именем Нестора принадлежал, — говорят нам, — сначала известному собирателю рукописей Петру Кирилловичу Хлебникову в Москве, умершему в 1777 году, затем С. Д. Полторацкому (1803—1884), а откуда взял его Хлебников неизвестно. Написан этот документ на бумаге, в малый лист, полууставом и доведен до 1098 года.

2) «Русский Временник, сиречь Летописец, содержащий Российскую Историю от 6370 (=862) по 7189 (=1681) лето. 2 части. Москва, 1790».

3) «Летописец, содержащий в себе Российскую Историю от 6360 (=862) по 7106 (=1598) год. Москва, 1781». Это Архангельский список.

А теперь, когда эти списки уже признаны более поздними, самым ранним можно считать так называемую «Радзивилловскую летопись».

Это самый интересный из всех существующих списков и, можно думать, древнее его не найти. Он написан полууставом конца XV века и украшен 604 интересными рисунками, имеющими важное археографическое значение. На листе, приклеенном к переплету, находятся три записи на белорусском наречии, по–видимому, юмористического содержания в пародию к летописцу. Вот эти приписки:

1) «Две недели у Пилипово говейно (через две недели Филиппова поста) Парфен Пырчкин жито снял у року девятьдесятом».

2) «В року шестьсот третьем за 6 недель перед великоднем (пасхою) водлуг (по счету) старого календарю, кобыла сивая ожеребися».

3) «В року шестьсот шестом месяца марта 30 дня оженися пан Цыпла Крыштов перед великоднем старым, — за три недели перед великоднем старым христианским».

4) «Року шессотном Крыштоп (Крыштов) Цыпля оженился у великий поста одлуг (по счету) старого календаря за три недели перед великоднем (пасхою)».

Повторность такой надписи (не говоря уже об ее ономастике) достаточно свидетельствует об ее юмористичности, хотя отметка сделана верно: пасха в 1606 году действительно была 20 апреля, через 3 недели после 30 марта.

В конце рукописи имеется приписка, что она была подарена Станиславом Зеновичем князю Янушу Радзивиллу. А потом она в 1671 году поступила в Кенигсбергскую библиотеку от князя Богуслава Радзивилла, как видно из печатного ярлыка с гербом города Кенигсберга и подписью: «А celissime pricipe Dno (т. е. domino) Boguslo Radcivilio bibliothecae quae Regiomontani (т. е. в Кенигсберге) est electorato do–nata».

Уже в 1716 году Петр I приказал снять с этой рукописи копию, которая могла быть затем переснята и в России не в одном экземпляре, а во время семилетней войны в 1760 году и сам Кенигсбергский оригинал был приобретен для нашей Академии Наук.

И уже через шесть лет после этого он был напечатан «в Петербурге в 1767 году так, как есть, без всякой переправки в слоге и речениях» в издании «Библиотека Российская Историческая. Древние летописи».

Вот настоящее начало Русских летописей, и если мне скажут, что и ранее Петра I существовала «Никоновская летопись», то мне придется попросить читателя дать доказательства этого утверждения. Само собой понятно, что распространившись в сотнях экземпляров по тогдашним еще малочисленным оазисам грамотности, возникшим, главным образом, в монастырях, Радзивилловский список сильно возбудил воображение своих читателей, никогда не видавших еще ничего подобного и вызвал естественное желание пополнить эти сведения и продолжить их за 1206 год, которым он оканчивается или вернее обрывается, вслед за такими словами:

Понятно, что внезапная приостановка Радзивилловой летописи на таком «интересном» месте должна была показаться прямо невыносимой для любознательного читателя, впервые ознакомившегося с нею после ее печатного издания в 1767 году (или даже ранее, начиная с 1716 года, когда Петр I впервые велел снять копию с Кенигсбергского ее списка и привезти ее в Россию). Потому и начались ее переписки с продолжениями. Важнейшими из этих продолженных копий являются:

А. Лаврентьевский список (иначе называемый Суздальским или Мусин–Пушкинским) с таким заголовком:

«Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть». А под заголовком рукописи можно разобрать:

«Книга Рождественского монастыря Володимирского».

Эта рукопись на пергаменте. Переписав с мелкими поправками весь Радзивилловский список, автор ее доводит рассказ до 683 (по нашему счету 1305) года, но вдруг заканчивает неожиданной припиской не того времени, а через 72 года после окончания летописи. Под 1377 годом (6885 по счету автора) мы читаем:

А вопрос о том, почему автор свое «последнее сказание» закончил за 72 года до своей приписки, так и остается открытым.

Как и когда получили мы этот «Лаврентьев список»? Его история не уходит глубже самого конца XVIII или начала XIX века. В начале XIX столетия он был, — как я уже говорил, — преподнесен известным коллектором книг графом А. И. Мусиным–Пушкиным (ум. в 1817 году) императору Александру I, который передал его в Публичную библиотеку. Вот и все.

Б. Вторая важнейшая копия Радзивилловского списка — это «Рукопись Московской Духовной Академии», написанная полууставом на 261 листе. На первом ее листе помечено: «Живоначальные Троицы». Поэтому в I томе полного собрания Русских летописей она названа «Троицкою», да и на последнем листе ее написано: «Сергиева монастыря».

До 1206 года и она, как список, копирует Радзивилловскую летопись почти дословно лишь с ничтожными поправками. А с этого момента, на котором кончается Радзивилловский оригинал, она ведет непрерывное по внешности продолжение, но уже совсем в другом тоне, чем Лаврентьевская за те же годы. Она доводит свой рассказ до 1419 года довольно самостоятельно, не повторяя оригинальной части Лаврентьевской летописи и кончая таким «важным» сообщением:

Как ничтожны изменения в первой части Лаврентьевского и Троицко–Сергиевского списков, сравнительно с Радзивилловским, видно из взятых мною из всех трех (табл. XI) начала и конца Радзивилловского списка, прекращающегося знаменательно как раз после взятия Царь–Града крестоносцами и основания на Балканском полуострове Латинской империи в 1204 году, о чем как я уже упоминал, нет ни слова в Русских летописях.

Мы видим, что кроме малых стилистических поправок, вроде переделки «доже» на «тоже» и на «дожи», да вставок вроде «и до Нирокурия» (перепутанного к тому же из Амартолова Ринокурура,¹ основной текст тот же самый. А между тем все три списка «открыты» в отдаленных друг от друга местах: Радзивилловский в Кенигсберге, Лаврентьевский, говорят нам, в Суздале, а Троицко–Сергиевский — в Московской губернии.

¹ См.: Хронография Георгия Амартола. С. 39. Академическое издание.

Если б все они были копиями, хотя бы даже в «Начальной части» какого–то более древнего оригинала, принадлежащего допечатному времени, то приходится заключить, что он был распространен от Кенигсберга до Владимирской губернии, если не далее, и потому нельзя понять, каким образом в такие отдаленные и не связанные друг с другом его остатки не вошло несравненно более значительных изменений текста.

И вот приходится заключить, что и Троицко–Сергиевский анонимный подражатель, и Суздальский монах Лаврентий пользовались уже сравнительно широко–разошедшимся изданием 1767 года и написаны в конце XVIII века, незадолго до того, как были открыты усердными искателями старинных рукописей, вроде Мусина–Пушкина, или же компиляторы пользовались Радзивилловской рукописью. И вот дальнейшее продолжение в каждом списке, как я уже отметил, не повторяется в других списках. Возьмем, например, хоть 1305 год, которым заканчивается Лаврентьевская летопись.

А вот для того же года в «Суздальской» летописи Московской Духовной Академии, повторявшей буквально (вместе с Лаврентьевской) Радзивилловскую летопись от начала до самого ее конца, мы находим только такую запись:

Вот и все. Ни одного общего слова, как и следует быть в независимо составленных записях, где говорится об одном и том же событии, которое сверх того должно быть очень громким, чтобы возбудить внимание в отдаленных друг от друга местах.

Таблица XI.

Сравнения текста Радзивиловского списка с Лаврентьевским и Троицко–Сергиевским, принадлежавшим Московской Духовной Академии

Итак, независимые русские летописи начинаются только со времени Четвертого крестового похода, когда рыцари взяли в 1204 году Царь–Град и основали в греческих и славянских странах Балканского полуострова свою знаменитую Латинскую империю.

Они распространили затем по западно–славянским странам, вплоть до Киевского, Смоленского, Литовского, Новгородского и, очень может быть, даже Московского княжеств, свои рыцарские ордена (в русском произношении орды,² а при враждебном отношении восточной церкви к западно–латинской — они легко могли переименоваться и в адские, по–гречески татарские³ орды. И это тем более правдоподобно, что ни ногайцы, ни туркмены, ни кумыки, ни карачаи, ни какие другие племена Восточной Европы или Северо–Западной Азии, объединяемые нами, русскими, под именем татаров, никогда не объединяли себя друг с другом под этим именем (иначе как в последнее время, усвоя русское школьное название), подобно тому как и германцы усвоили себе у нас название немцев, несуществующее на их родине. Производить слова татары от гадательного китайского слова татань–палатка–жилье можно только с отчаянья, так как нет ни одного народа, называющего себя таким именем. Ведь и в самих летописях «Татарами» называются не народ, а местность, одноименная только с Карпатскими «Татрами», а народ «татары» называется «татарове», т. е. «татровы», иначе татровцы. Здесь греческо–латинская терминология тем более правдоподобна, что и само татарское иго есть ничто иное, как русское произношение слов jugum tartaricum, т. е. адское иго.⁴ В этом случае объяснилось бы и полное отсутствие сказаний в русских летописях о крестовых походах, имевших такое огромное значение не только для византийского, но и для русского духовенства, признававшего над собою главенство царьградского патриарха.

Крестовые походы с этой точки зрения были в русских летописях изложены очень подробно, и только позднейшие толкователи перебросили события с запада на восток.

Самое слово «баскак» (как два раза называются «татрские» полит–надзиратели в русских летописях в Лаврентьевской под 1283 годом, тотчас после кем–то вырванных листов, и в только что цитированной мною рукописи Московской Духовной Академии под 1305 годом), ни в каком случае не может происходить от тюркского слова, значущего «давитель». Ведь это же — слово укоризненное, и с какой стати давали бы себе такое прозвище сами сборщики податей и полит–надзиратели времен какого бы то ни было ига? А русские называли бы их «давителями» не по–тюркски, а на своем родном языке. Вот почему я склонен думать, что прозвище «баскак» вовсе не тюркское, а чисто русское «башкак», т. е. главарь аналогично немецкому Hauptman и французскому Capitain,⁵ да и фамилия упомянутого под 1305 годом «баскака Кутлубуга» напоминает что–то немецкое, вроде Культурбурга, перековерканное полуграмотным человеком на русский лад. И такое предположение тем более уместно, что и в вышецитированном мною месте сказано: «Того оке лета (1305) преставися (а не умре) баскак Кутлубуг».

Ведь слово «преставися» (перед богом) вместо простого «умре» употреблялось только для христиан.

² Латинское «ordo» — по–русски сначала «орда», а теперь «орден» (корень этого слова ordin).

³ От греческого ταρσαροζ (тартарос) — подземное царство, откуда и русские тартарары.

⁴ Иго есть латинское слово jugum — ярмо, порабощение.

⁵ Возможно также производство и от греческого басканья — клевета, фискальство.

Но мне еще придется подробно говорить далее об «адском иге», а теперь закончу эту главу лишь указанием на то, как был подкошен господствовавший в начале XIX века миф о Несторе–Летописце.

В первой четверти XIX века никто не сомневался, что ему принадлежит та первая часть, буквально переписанная во всех разобранных нами летописях, которая доводит рассказ от Ноева потопа до 1111 года, т. е. до конца первого крестового похода, о котором автору в Киеве ничего, однако, не было известно.

Но вот, при опубликовании обнаружилось, что в Радзивилловском, и в Лаврентьевском, и в Троицко–Сергиевском списках под 1110 годом находится такая запись:

Но как же так? Вот сам продолжатель Нестора, умершего по свидетельству переписчиков его сочинений еще в 1114 году, т. е. за два года до приведенной нами записи, говорит, что все предшествовавшее писал не Нестор–монах, а Силивестр–игумен. Все это повторено буквально и у всех других «продолжателей». Кто же вставил имя «Нестор» в копию, оказавшуюся в XIX веке у Полторацкого и в некоторые другие в этом же роде?

Другой усомнившийся в существовании Нестора–Летописца был И. С. Казанский, написавший об этом статью в «Отечественных Записках» 1851 года, а теперь, насколько мне известно, не верит в его летописание никто из русских историков. Sic transit gloria mundi!

Переменился с тех пор и прежний взгляд на летописи, как на преемственное продолжение записей, передаваемых последовательно от учителя к ученику в том же самом монастыре.

Вот, например, И. А. Тихомиров утверждал, что записи о современных событиях велись в XIII веке и в Суздале, и во Владимире, а Шахматов находит, что ни для Суздаля, ни для Ярославля мы не имеем никаких поводов утверждать это.

Ведь Ростов древнее Владимира, в нем жил епископ еще тогда, когда Владимир был незначительным пригородом Ростова, в нем бы и следовало ожидать первую «суздальскую» летопись. Может быть, такая летопись и существовала, но она не имеет ничего общего с тою ростовскою летописью, следы которой так ясны в Лаврентьевском своде: эта последняя летопись, поздняя по происхождению, была бы, очевидно, княжескою летописью и связывалась бы не столько с судьбою старого Ростова, сколько с судьбою Константина Всеволодовича и его сыновей. Естественно возникает вопрос, не есть ли Лаврентьевский свод дополнение того летописного свода, который представляла из себя ростовская летопись?

Но сам автор делает и справедливое возражение себе:

Умолчание об этом событии в Лаврентьевской летописи тем более странно, что под 1231 годом мы подробно читаем в ней об украшении и освящении храма Богородицы. Ведь, если эта летопись под 1230 годом упомянула об закладке собора «на первом месте падшей церкви», то естественно ждать, что под 1231 годом она скажет и об окончании этого храма и о перенесении в него мощей Леонтия.⁹

⁶ Уже отсюда мы видим, что никак нельзя сказать, чтоб летописи доводили свое повествование до того года, которым они заканчивались. Вот сам Лаврентий, писавший летопись для князя Дмитрия в 1377 году не довел ее до времени этого князя, а закончил 1305 годом за 72 года до его княжения. И однако же он не умер, не доведя до конца своего дела, так как летопись его носит законченный характер. Н. Морозов.

⁷ Шахматов А. Обозрение летописных сводов Руси Северо–Восточной 1899 году. С. 8.

⁸ Летопись Львова вместо 25 февраля дает 5 февраля, причем по ея «свидетельству» в тот же день была освящена церковь Богородицы. То же известие и с тем же числом есть в Тверской летописи. (Полное Собрание Русских Летописей XV, с. 357) Оно повторяется в редакции Софийской, Новгородской и других летописей (с. 358).

⁹ В Львовской и Тверской летописях сказано, что церковь окончена 5 февраля (ошибочно вм. 25), причем туда перенесли мощи Лаврентия, и что освятили церковь в тот же день.

И вот на основании этого Шахматов приходит к выводу об окончании предполагаемой им княжеской ростовской летописи (лежавшей якобы в основании Лаврентьевской) «около 1232 году». Но ведь так можно построить целый роман! И Шахматов, действительно, строит его на следующих страницах своего исследования. А далее сам прибавляет:

А еще далее сам же автор признается, что прочной опоры для установления действительного существования предполагаемой им «княжеской летописи в Ростове» у него нет.

С этим, конечно, нельзя не согласиться, но все же, стараясь по возможности углубить древность наших исторических памятников, уважаемый автор напрасно упрекает И. А. Тихомирова за его утверждение, что летописные сборники возникли в Москве лишь далеко после ее появления на страницах истории.

«До сих пор известны, — говорит Тихомиров, — три Московские летописные своды: Воскресенский, Никоновский с его продолжениями и Софийские: 1–й и 2–й. Кроме того, Московские летописи вошли в состав некоторых списков так называемой Четвертой Новгородской летописи. А Шахматов прибавляет к ним еще:

1) «Троицкий пергаментный список начала XV века, ныне утраченный, довольно хорошо известный по выпискам из него в примечаниях к «Истории Государства Российского» Карамзина (I—V томы).

2) Львовскую летопись, названную так по имени издателя, выпустившего ее в свет в 1792 году в пяти томах (причем рукопись, послужившая оригиналом для ее издания, неизвестна).

3) Хронограф, частью сохранившийся в редакции 1512 года (это его первая редакция по определению А. Н. Попова), и частью отразившийся в некоторых других летописных сводах.

4) «Русский Временник», или так называемую Костромскую летопись, изданную под первым названием два раза в 1792 и 1820 гг. в двух томах, и некоторые другие сборники.

И вот как их характеризуют:

А судя по дошедшим выпискам, в ней уже содержались те Московские известия, которые Тихомиров проследил по позднейшим московским летописным сводам. Так, в ней писалось о пожаре в Москве 3–го мая 1331 года,¹² о подписании в Москве заложения двух церквей — Успенской и Архангельской в 1344 году¹³ и заложении церкви святого Спаса в 1345 году.

В ней уже отразилось и критическое отношение москвича к окружающей его политической жизни. Так, по поводу недоразумений, возникших в 1386 году между московским великим князем и новгородцами, летописец замечает:

В виду всего этого, а в особенности несомненной своей древности, Троицкая летопись должна бы занять первое или одно из первых мест в исследовании, посвященным московским летописным сводам.

¹⁰ История Государства Российского, т. V, прим. 207.

¹¹ Там же, т. V, прим. 144.

¹² Там же, т. IV, прим. 322.

¹³ Там же, т. IV, прим. 372.

¹⁴ Там же, т. IV, прим. 372.

¹⁵ Там же, т. V, прим. 148.

¹⁶ Тождество Никоновского и Воскресенского сводов начинается не с 1526 года, как думают Пресняков и Тихомиров, а именно с 1521 года.

¹⁷ «Указание на этот год, — говорит Шахматов, — я извлекаю из списков (не разделенных на главы), где число лет царствования Иоанна VI определено 17–ю годами, между тем как он царствовал более 23 лет (1425—1449). Следовательно, Хронограф составлен в семнадцатый год его царствования». Таков вывод Шахматова… А я к нему могу прибавить только одно замечание: несколько строк назад сам же он приводит объяснение Карамзина насчет того, почему Троицкая летопись оканчивается на 1469 годе: «очевидно летописец умер», и потому не продолжил далее. Так почему бы и этому не умереть?

Святослав и Святополк называются, как и во многих списках «Хронографа» 1512 года, Цветославом и Цветополком. Значит — это извлечение из «Хронографа». Что же касается места составления «Русского Временника», то, по–видимому, этот, вполне московский по своему характеру свод составлен в Новгороде и притом, может быть, по распоряжению архиепископа Макария, так как мы находим тут ряд известий новгородского происхождения, причем почти каждое из них связывается с именем Макария. Например, под 1508–м годом вставлено известие о посылке в Новгород дьяка Бобра для устройства там рядов, улиц и нового моста через Волхов. Под 1519–м годом говорится об устройстве новых судебных мест в Новгороде. Под 1526–м годом — о крещении Лоплян, к которым Макарий послал священника и диакона. Под 1528–м —об установлении общежития в новгородских монастырях по советам архиепископа Макария; под 1530–м —о страшной грозе в Новгороде, случившейся в тот самый час, когда родился Иван Васильевич, и об отлитии колокола в соборной церкви святой Софии повелением архиепископа Макария; под 1530–м о посылке великим князем в Новгород грамоты к архиепископу Макарию и диакона для распланирования города и постановки решеток и городских караулов; под 1533–м сообщается об отправлении архиепископом Макарием духовенства к Лоплянам с Мурманского моря и с реки Колы и о поставлении там церкви. Но вскоре памятник этот был перевезен в Москву и, может быть, уже в декабре 1533 года переписчик, описав его, прибавил известие о поставлении в Москве колокола на колокольню 19 декабря 1533 года. Оригинал, положенный в основание этого свода — «Хронограф» редакции 1508 года был в Москве отчасти переработан и значительно дополнен. Так, под 1482–м годом приведено известие о прибытии к Московскому князю Федора Ивановича Вельского и вслед за этим видим вставку, «от иного летописца», где рассказывается тоже самое, но с другими подробностями. Под 1521–м годом, вслед за известием о набеге, сделанном на Коломенский и Московский уезды Махмат Гиреем читаем:

(От иного летописца о том же, где событие это рассказывается с гораздо большими подробностями).

И вот, — по Шахматову, — лишь в 1422 году составлен был в Москве один из крупнейших летописных сводов — «Софийская первая летопись, в основание которой положен Новгородский свод», а последнее известие, заимствованное из него, был рассказ об убиении Анфала в 1418 году. Этот свод был дополнен, — говорит Шахматов, — на основании какого–то свода, признанного самим составителем Софийской 1–й летописи за «Киевский летописец». Лишь начиная со второго десятилетия XV века, редактор вставляет в известия своего основного источника летописные заметки московского происхождения. Так, под 1415–м годом приводится известие о набеге «татаровей» на Елецкую землю и о пожарах в Москве и Смоленске; под 1417 годом говорится о кончине Ивана, старшего сына Василия Дмитриевича и о погребении его в церкви Архангела Михаила. С этого основного списка «Софийской 1–й летописи» была снята копия, из которой возникли оригиналы списков Карамзина и Оболенского. Затем, — теоретизирует Шахматов, — основной список подвергся переработке и дополнениям: возникла редакция, лежащая в основании Толстовского списка, где редактор значительно сократил свой оригинал, выпустив при переписке ряд новгородских известий.

Ему же принадлежит ряд искажений и вставок, часть которых ясно обличают москвича. Так, под 1170 годом к известию об изгнании новгородцами князя Романа он прибавил: «таков бо бе обычай блядиным детям». Под 1371 годом, при известии о походе Дмитрия Ивановича на Рязань, про рязанцев сказано: «полоумные смерди».

Софийская 2–я летопись оказывается почти тождественною с Толстовским списком Софийской 1–й летописи (до 1392 года) и какой–то другой летописи. Очевидность этого еще более увеличивается, если мы примем во внимание, что, начиная с 1393 года, т. е. непосредственно за выписками из жития святого Сергия, «Софийская 2–я летопись» представляет текст не только сходный, но даже (в особенности с 1397 года) почти тождественный с летописью Львова,¹⁸ между тем как до 1393 года в обеих совершенно различное содержание».

¹⁸ Ср VI, 122 и Львовская И, 197.

Итак, — по Шахматову, — древнейшими и основными видами московских сводов XV века оказываются: Софийская 1–я летопись, главным источником которой была Новгородская 4–я летопись. Более сложны, по его мнению, вопросы об источниках «Хронографа».

Но не подлежит сомнению, что одним из его первоисточников была, — думает он, — та же Новгородская 4–я летопись до 1419 года. Считая, что Софийская 1–я летопись составлена в Москве в 1422 году, Шахматов заключает, что лежащая в ее основании Новгородская 4–я летопись оканчивалась 1421 годом и составлена, следовательно, именно в этом году. Но дошедшие до нас списки этой 4–й летописи ясно показывают, что общий оригинал их доводил летописный рассказ до 1417 года. Начиная с этого года, мы видим, что их списки, бывшие до того сходны, даже почти тождественны между собой, начинают несходствовать.

Да и среди известных нам списков «Никоновской летописи» можно отметить несколько групп. Одною из древнейших ее редакций надо признать «Патриарший» (Академический XIV) список. Это следует из того, что летописный рассказ доведен в нем только до 21 марта 1556 года, и в особенности из того, что в перечне русских митрополитов последним назван Макарий (1542—1564), между тем как в других списках события продолжены еще несколько далее и перечень митрополитов доведен до Антония (1572—1581).

Составитель «Патриаршей летописи» пользовался довольно ограниченным числом первоисточников. В части до 1518 года обнаруживаются в нем: «Воскресенская летопись» (2–я редакция), протограф Львовской летописи и «Хронограф» редакции 1520 года. А в части от 1518 до 1520 годов мы видим два первоисточника: «Воскресенскую летопись» и «Хронограф» указанной редакции. Но начиная с 1521 года, у составителя оставался только один первоисточник —вторая редакция Воскресенской летописи.

Этими заметками относительно обычных представлений об истории русских летописей я и ограничиваюсь пока. Но признавать, — как думают теперь — что этого рода сборники были написаны вслед за тем годом, каким они заканчиваются, и что с тех пор они оставались неизменными, никак нельзя. Последующие переписчики даже через сотни лет могли вставлять в их рукописи много своего, не продолжая в то же время их сказаний до своего времени.

Рассмотрим теперь хронологию русских великих князей и смену их династий с точки зрения физиологических законов развития человека.

Сделаем, например, физиологический осмотр до–русских великих князей.

Вот передо мною так называемое «Продолжение Новгородской летописи» по списку Археографической комиссии, относимое палеографами к половине XV века, а не позднее, только потому, что она оканчивается на 1446 году, и удалить ее в прошлое ранее этого года никак нельзя. В приложении к ней мы находим следующую родословную Московского великого князя Василия Темного (1425—1462), низложившего униатско–католического московско–русского митрополита Исидора, и самовольно назначившего русским патриархом византиста Иону. Она написана по образцу родословной Иисуса в евангелии Матвея, которое начинается словами: «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иосифа» и т. д. Вот это родословие целиком с моими примечаниями в скобках:

«Первый князь на руськой земле Рюрик, пришедший из немец (в 854 году).

1. Рюрик родил Игоря (1–й сын).

2. Игорь родил Святослава, что ходил к Царь–граду ратью (1–й сын).

3. Святослав родил Володимира Великого, что крестил рускую землю (3–й сын).

4. Володимир родил Ярослава, которого грамоти в Великом Новгороде (3–й сын, а всех у Владимира было 12 по числу созвездий Зодиака).

5. Ярослав родил Всеволода (5–й сын).

6. Всеволод родил Володимира (1–й сын).

7. Володимир родил Мономаха (1–й сын, а по другим источникам — это и есть сам Владимир Мономах).

8. Мономах родил Юрия (7–й сын).

9. Юрий родил Всеволода Великого гнезда (5–й сын).

10. Всеволод родил Ярослава.

11. Ярослав родил Великого Александра храброго (Невского, 1–й сын).

12. Александр родил Даниила Московского (4–й сын).

13. Даниил родил Ивана (Калиту), что избавил русскую землю от воров и разбойников (3–й сын).

14. Иван родил Семеона (1–й сын).

15. Семеон родил Ивана (5–й сын).

16. Иван родил Дмитрия (1–й сын).

17. Дмитрий родил Василия (1–й сын).

18. Василий родил Василия (Темного, царствовавшего в Москве от 1425 года до 1462 года. Он низложил русского униатско–католического митрополита и назначил самовольно митрополитом Иону)».

Мы видим, что полный промежуток их власти: 1462–854 = 608 лет, а царствований было 19, значит на каждое приходится в среднем 32 года. Если б это были первенцы, по правилу, изложенному в VII томе Христа, то половая зрелость достигалась бы этими царями лишь около 29 лет, т. е. невероятно поздно. Но мы видим, что преемниками здесь были не всегда первенцы, а иногда даже и пятые сыновья. Считая на каждое новое мужское рождение в среднем по два года, мы должны здесь вычесть из суммы царствований (из 608 лет) (3+3+5+7+4+4+3+5) х 2 = 78 лет; Рюрику, княжившему только 17 лет, приходится прибавить года 3 до совершеннолетия. Получим (608–78) + 3 = 533 года. Разделив их на данные нам 19 царствований, получаем на каждое около 8 лет, а вычтя отсюда в среднем 3 года, имеем среднее рождение первенца 25 лет, что тоже слишком поздно.

Итак, с физиологической стороны династия эта не выдерживает критики, а начало ее даже прямо сделано иногда по астрономическим соображениям. Особенно относится это к «крестителю русской земли Владимиру Красну Солнышку». Само имя его «Владетель–мира–Красное–Солнышко» намекает на астральный миф о первом крещении России, но еще более указывают на это названия его сыновей.

Так, в «Новгородской Летописи» по Синодальному списку, под годом 988, когда это «Красное Солнышко» будто бы окрестил Русский народ, мы читаем: «Благословен Господь, который не отдал нас в ловитву зубам их (демонов). Сеть сокрушилась и мы избавлены были (в 988 году) от крещенья дьявола и погибла память их (бесов) с шумом. Теперь Господь во веки пребывает хвалим от русских сынов, воспеваем в троице, а демоны проклинаются от верных людей и от благоговейных жен, принявших крещение и покаяние во отпущение грехов: эти новые люди христиане, избранные богом. Владимир же просвещен был сам и двенадцать сыновей его, имена которых: 1) Вышеслав, 2) Изяслав, 3) Святополк, 4) Ярослав, 5) Всеволод, 6) Святослав, 7) Мстислав, 8) Борис, 9) Глеб, 10) Станислав, 11) Позвезд, 12) Судислав».

Если вы сравните значение этих имен с астрологическим смыслом 12 созвездий Зодиака, то увидите полное соответствие.

1. Вышеслав, т. е. поднимающий выше славу. Это созвездие Тельца, поднимающего своими рогами вверх солнце весною — в апреле.

2. Изяслав соответствует Близнецам, по которым солнце ведет в мае к приятной славе.

3. Святополк, т. е. святое ополчение, соответствует наивысшей силе солнца в созвездии Рака в июне. Там же находится и группа звезд «Ясли Христа».

4. Ярослав — яростная слава, соответствует созвездию Яростного Льва, где солнце получает жгучий жар в августе.

5. Всеволод—соответствует созвездию всем владеющей Небесной Девы, символу Божьей Матери, где солнце бывает в сентябре.

6. Святослав — святая слава, соответствует созвездию последнего суда божия — небесным Весам, где солнце бывает в октябре.

7. Мстислав — мстящая слава, соответствует созвездию смертоносного Скорпиона, где солнце бывает в ноябре.

8. Борис, имя созвучное с русским словом бороться, соответствует созвездию борьбы — Стрельца, где солнце преодолевает влекущие его вниз силы в декабре.

9. Глеб соответствует по интерполяции Козерогу, где солнце в январе.

10. Станислав, стан Славы, соответствует крестителю планет Водолею, где солнце «крестится» в феврале.

11. Позвезд соответствует созвездию Рыб, последнему перед весенним началом года, там солнце бывает в марте.

12. Судислав, т. е. Судья Славы, соответствует созвездию Овна, астрологического символа евангельского Христа, судьи живых и мертвых по Апокалипсису.

Во многих из этих сопоставлений, например, в одиннадцатом сыне, по имени «Позвезд», соответствующем последнему зодиакальному созвездию Рыбам, в Мстиславе — соответствующем Льву, Вышеславе — соответствующем созвездию Тельца, поднимающего вверх солнце в апреле, Судиславе — апокалиптическом Овне и т. д. — астральность смысла настолько ясна, что интерполяционно определяет и промежуточных сыновей этого Властелина Мира — Красного Солнышка, ежегодно проходящего через все эти созвездия. А что здесь всего интереснее, так это то, что и самый год крещенья Руси Красным Солнышком определяется астрологически на день «Крещения Господня»: весь этот 988 год Сатурн и Юпитер были в соединении и гонялись взад и вперед друг за другом в созвездии Борющейся со смертью церкви — Стрельце. А что касается до Марса, то в 988 году нашего январского счета, он шел по противоположной от них стороне неба (как в 1840 году, см. стр. 45 в IV томе «Христа»), да это и понятно.

Если год «крещенья Руси» при Красном Солнышке был вычислен астрологами до Тихо–Брага (умер в 1601 году), то, считая среднее обращение Марса равно в 2 года (вместо 1 года, 880832…) вычислители неизбежно должны были получить какое–нибудь неправильное время, в том числе и небывшее на деле соединение Марса с Сатурном, Юпитером и остальными планетами, в день «крещения господня».

Во всяком случае нельзя не видеть, что наши летописные и эпические рассказы о Владимире Красном Солнышке не раз обнаруживают признаки астрального мифа.

А в общем, можно сказать лишь одно: русские летописи не являются фактическими, простодушными записями, в которых один монах продолжал другого, а компиляциями, проредактированными не ранее XVI века нашей эры.