"Кот, который пел для птиц" - читать интересную книгу автора (Браун Лилиан Джексон)

Глава вторая

Как журналист Квиллер интересовался личностями, достойными внимания прессы; как человек, никогда не знавший своих бабушки с дедушкой, он тянулся к старикам, которым за восемьдесят. Итак, у него было достаточно причин для визита к миссис Коггин. Ещё одним стимулом послужило бесцеремонное обращение Коко с «Суровым испытанием».

Когда на следующее утро Квиллер кормил сиамцев, он задумался над тем, как эксцентричная старушка отреагирует на внезапный визит незнакомца. Её номер не значился в телефонном справочнике. «Заглянуть на огонек», «заскочить по-соседски» считалось обычным делом в этом северном округе, но это было не в привычках Квиллера. Он всё ещё оставался слишком горожанином для такого.

Впрочем, подумалось ему, на обочине, как раз напротив дома миссис Коггин, есть почтовый ящик… Всем местным жителям, которым за восемьдесят, «Всякая всячина» рассылается бесплатно… Если она читает газету, то должна узнать его усы. Они появляются каждый вторник и каждую пятницу над его колонкой, и в Мускаунти их знают лучше, нежели парик Джорджа Вашингтона на банкноте в один доллар… А такой знак добрососедских отношений, как горячие булочки из шотландской пекарни, будет вполне уместен.

— Как ты считаешь, Коко? — спросил он кота, который сосредоточенно завтракал.

«Мр-р», — произнёс Коко, пытаясь проглотить кусок и в то же время дать ответ.

В середине утра Квиллер покинул свой амбар с коробкой из пекарни, перевязанной красной лентой в клеточку. Он попрощался с кошками, рассказал, куда идёт и когда приблизительно вернётся. Он считал, что чем больше беседуешь с кошками, тем умнее они становятся. Коко был поразительно умён. Квиллер называл его чудесным парнем и очень уважал. Юм-Юм, грациозная кошечка с обворожительными повадками, любила посидеть на хозяйских коленях и питала пристрастие к содержимому корзин для мусора и к маленьким блестящим предметам, которые прятала под коврик.

На прощание Квиллер дал кошкам наставления:

— Не отвечайте на телефонные звонки! Не вытаскивайте вилку холодильника из розетки! Не открывайте дверь агитаторам!

Они смотрели на него немигающим взглядом, ничего не выражавшим.

Узкая дорожка вела из амбара на восток, к окружному шоссе — до него было всего несколько десятых мили. Дорожка вилась по птичьему саду, затем по лугу, который когда-то был яблоневым садом, впоследствии захиревшим, затем шла через ельник. В конце её, у Тревельян-роуд, был участок в два акра, на котором Полли строила дом, пока проблемы со здоровьем не заставили её отказаться от этой затеи. К счастью, Фонд Клингеншоенов выручил библиотекаршу и передал участок во владение местному художественному обществу, с тем чтобы возвести там Центр искусств, где можно было бы устраивать выставки.

Здание Центра искусств обшили морёным кедром, популярным на севере. Проходя мимо, Квиллер отметил, что всё готово для официального открытия — за исключением подъездной аллеи и автостоянки. Эти асфальтированные участки покрывал толстый слой грязи, которую нанесли сюда с большой дороги шины грузовиков и гусеницы тракторов — по Тревельян-роуд ездили главным образом фермеры. Должностные лица Совета по искусству доводили этот факт до сведения властей округа, но что же можно было сделать? В краю фермеров грязь — обычное дело! Однако новый менеджер Центра искусств написала гневное письмо в газету, и это вызвало сердитые отклики хозяйствующих на земле.

Через дорогу от красивого нового здания стоял обветшалый фермерский дом, окруженный возделанным участком в сто акров. Дом выглядел запущенным, и можно было бы подумать, что его покинули, если бы не цыплята, копошившиеся вокруг колёс ржавого грузовика во дворе. Когда Квиллер приблизился, из-за дома приковыляли пять старых дворняжек — некоторые из них прихрамывали.

— Хорошие собачки! Хорошие собачки! — сказал он, направляясь к крыльцу.

Собаки последовали за ним из любопытства; они были слишком дряхлые или слишком измождённые, чтобы лаять.

И тут дверь домика распахнулась, и сухопарая женщина в странном одеянии крикнула хриплым голосом:

— Кто вы такой?

Квиллер поднял вверх коробку из пекарни и ответил дружелюбным тоном:

— Посыльный из «Всякой всячины». Принёс подарок одной из наших любимых читательниц!

— Боже праведный! — воскликнула она. — Да это же усы из газеты! Заходите и хлебните горяченького — у меня на плите кипит кофе. — Старушка говорила на местном наречии, распространённом среди старожилов северного края. Полли занималась старинным диалектом Мускаунти — он был почти совсем позабыт. Квиллер порадовался, что догадался прихватить с собой магнитофон.

В прихожей было совсем темно. Пробираясь на ощупь за хозяйкой, он очутился в большой, пыльной, захламленной кухне. Помимо пузатой плиты, горшков и кастрюль, а также раковины с ручным насосом, здесь помещались также узкая койка, комод и большое старомодное кресло с продранной обивкой. Так вот где она живёт!

Старушка убрала свернутые трубочкой газеты и всякий хлам с деревянного стола и исцарапанного деревянного стула.

— Садитесь! — пригласила она, наливая кофе из эмалированного кофейника в толстостенные фарфоровые кружки с отбитыми ручками. Она сняла кофейник с керосинки. Чугунная плита, которую не топили в такую погоду, была завалена свёрнутыми в трубочку газетами.

Квиллер сказал:

— Надеюсь, вам понравятся эти булочки, миссис Коггин. Они с морковью и изюмом.

Старушка откусила кусочек своими крупными зубами, крепкими, но потемневшими.

— Да, хороши! Я не едала ничего этакого с тех пор, как преставился мой Берт. А ведь уже двадцать годков минуло. Когда живёшь один, всё у тебя по-простому, без затей. Ему было семьдесят восемь, Берту-то моему, когда он преставился. А мне теперь девяносто три.

— Вам никогда столько не дашь, — заметил Квиллер. — Вы такая моложавая. — И действительно, старушка была живая и энергичная.

— И то. Могу читать газету без очков. Никогда у меня не водилось покупных зубов. Живи тем, что даёт землица, да работай в поте лица — вот и весь секрет.

Всё лицо у неё избороздили морщины, а жидкие волосы были всклокочены. Её дикий вид в сочетании с пронзительным голосом и причудливым нарядом легко мог послужить поводом для сплетен. Несмотря на тёплую погоду и жар от горящей керосинки, на ней была длинная тяжёлая плотная юбка, надетая поверх фермерских рабочих штанов; а ещё — несколько мужских рубашек и свитеров. Она расхаживала по грубому дощатому полу в мужских сапогах, которые были ей велики.

— Сколько лет вы были замужем, миссис Коггин?

— Шестьдесят. Это кресло Берта. — Она плюхнулась в большое кресло и положила ноги на деревянный ящик. — И эти сапоги — тоже Берта.

— Вы всегда владели этой землёй?

— Начинали-то мы с одного акра. Обрабатывали его вместе. А лошади-то у нас и не было. Так я впрягалась в плуг — молодая тогда была. Сейчас мне девяносто три. Сама справляюсь с работой по дому. Выращиваю себе репу и капусту. Вожу свой грузовик.

— Но как же вы справляетесь с таким большим участком, миссис Коггин?

— Как Берт преставился, землю стали обрабатывать молодые парни. Сто акров — до самой реки. Теперь-то, с большими машинами, не в пример как легче. А парни-то эти хорошие, ничего не скажу. Платили мне за аренду, все двадцать лет платили, кажный месяц — завсегда платили.

— Пожалуй, я их знаю — это братья Макби.

— А больше я не сдаю землю в аренду. Продала всё-всё! И теперича не надо платить налоги, и я могу тут жить без всякой арендной платы. Этот-то, новый парень — он землю любит, ну прямо как Берт. Собирается посадить не токмо рожь да пшеницу, а ещё всякое такое для еды: ну, картофель там, бобы.

— Похоже, у вас всё по справедливости вышло, и никто не внакладе. Вы всегда жили в этом краю, миссис Коггин?

— Нет. Я выросла в Литл-Хоуп.

— Тогда вы, вероятно, знаете Гомера Тиббита. — Этот удалившийся на покой директор школы был теперь официальным историком округа.

— Да уж. Он жил на соседней ферме. Ох уж и старалась я завлечь этого парня, да всё без толку: он вдруг раз — и отправился в школу, а я тогда вышла за Берта. Хороший был фермер и хороший человек. Трёх сыновей я от него понесла. Все они разъехались. Кто знает, где они сейчас? А может, и преставились.

— Вероятно, у вас есть правнуки.

Она пожала плечами:

— Не знаю, где они.

Квиллер бросил взгляд на ручной насос в кухонной раковине. Потом сосчитал масляные лампы — их было четыре.

— Я не вижу у вас электрических ламп.

— А они мне без надобности.

— У вас есть телефон?

— Нет. Токмо деньги бросать на ветер… Хотите ещё кофе?

Он вежливо отказался. Хотя Квиллер и славился своей любовью к хорошему кофе, напиток, который целое утро настаивался на керосинке, оказался слишком крепким для него.

— Что вы думаете о своих новых соседях через дорогу? — спросил он.

— Чума их забери! Пишут письма в газету про грязь! Это добрая, честная фермерская грязь, и мы привозим её с поля вот уж семьдесят лет! Пущай забирают свои картинки и едут в какое другое место. Приезжают сюда на всех этих машинах, загрязняют воздух и пугают моих кур! Мы, говорят, художники, во как! Небось, рисуют картинки, на которых все в чём мать родила!

— Надеюсь, все мы сможем жить в мире, — сказал Квиллер.

— Ну, я-то не стану писать писем в газету. Я не сую нос в чужие дела. Мне девяносто три.

— Ваши собаки очень дружелюбные.

— Старые бедолаги! Никому-то они не нужны. Они ходят вокруг — голодные да холодные. Я стелю им одеяло в сарае и подкармливаю их.

— У них есть имена?

— Я зову их Черныш, Пятнышко, Долли, Мейбл и Малышка Лил. А когда преставлюсь, накажу, чтобы все мои деньги истратили на бедных старых псин. Всё, что я хочу, — это надгробный камень рядом с Бертовым, а на нём чтобы написали такие слова: «Мод Коггин. Работала в поте лица. Любила животных. Не совала нос в чужие дела».

Квиллер шёл с фермы Коггин, погружённый в свои мысли. Только бы не вспыхнула вражда между поклонниками искусства и фермерами! Он знал, что Полли придётся по душе буколическая философия и народный говор Мускаунти, который он записал украдкой… А что, если ему послать ящик собачьих консервов в коггинский приют для бедных старых псин?

Хотя газеты доставляли позже, Квиллер всё же остановился возле своего почтового ящика на обочине. Там лежало несколько писем. Деловая корреспонденция приходила на абонентный почтовый ящик, и ею занималась секретарша; письма же от читателей поступали в редакцию газеты.

На парковке Центра искусств было полно машин, так что Квиллер решил заглянуть туда и посмотреть, что происходит в здании. Интерьер был решён в светлых тонах — для стен и виниловых полов выбрали нейтральные оттенки, вполне уместные в выставочном центре. Добровольцы готовили в двух галереях выставку к открытию Центра искусств. Имелся здесь и зал для занятий, обставленный столами и стульями; стеклянные двери открывались в патио. Из холла можно было попасть в студии с северным освещением, необходимым художникам, и в кабинет менеджера, а также спуститься в галерею, находившуюся на нижнем уровне.

В основном здесь хлопотали женщины средних лет в синих хлопчатобумажных рабочих халатах с логотипом Центра искусств. Был тут и один мужчина — он стоял на стремянке, налаживая освещение. Им руководила молодая женщина, имевшая очень деловой вид.

— Выше, выше! — говорила она, размахивая руками. — А теперь чуть левее.

Заметив Квиллера, она ринулась к нему, и суровое выражение её лица сменилось приветливым.

— Вы мистер К., не так ли? — спросила она. — Я Беверли Форфар, менеджер. — Однако даже теперь вид у неё был воинственный благодаря причёске: тёмные прямые волосы падали на уши и брови, и казалось, что на Беверли шлем. Она обвела интерьер взмахом руки: — Мы должны поблагодарить за всё это вас, мистер К.

— Не благодарите меня. Благодарить нужно этих интеллектуалов из Фонда К., - возразил он. — Как полагаете, успеете ли вы всё подготовить к открытию в воскресенье?

— Обязательно! Даже если всей команде придётся работать целые сутки!

— Ответьте на один вопрос, миссис Форфар. Как удаётся развешивать картины в галереях, не оставляя дырок в стенах?

— Это очень просто. Наши стены из фанеры, и они покрыты ковровой тканью. Гвозди входят в фанеру, а ковровая ткань скрывает дырки.

— Ну и ну!.. Век живи — век учись! Но не позволяйте мне отрывать вас от работы. Я заглянул сюда просто из любопытства.

— Вы будете освещать церемонию открытия в газете?

— Нет, это задание получил Роджер Мак-Гилеврэй, но я загляну с друзьями. Надеюсь, у вас тут будет фуршет, — добавил он игриво.

— О, конечно! — Приняв его слова всерьёз, она огласила меню: два вида пунша и сладкий стол из семи блюд. Затем Беверли вернулась к своей работе.

Мужчина на стремянке, не знакомый Квиллеру, терпеливо ждал дальнейших указаний. У него была запоминающаяся внешность: копна седых волос и очки в золотой оправе, делавшие взгляд дружелюбным.

— А теперь — другой ряд ламп, — командовала миссис Форфар, жестикулируя. — Опустите их все… Сначала одну налево… Другие наверху прямо… Нет, вон ту чуть правее и выше, выше!.. Не так высоко! Чуть левее!

Седовласый помощник повернулся к ней и, поймав взгляд Квиллера, с улыбкой пожал плечами. И тут Квиллер сочинил настоящую китайскую пословицу: «Человек на стремянке, которым руководит женщина снизу, — нехорошо».

И всё же он решил, что менеджер по-своему привлекательная женщина, с пышной грудью, но стройными бёдрами. И уж она-то не была одета в синий рабочий халат! Нет, на ней был ярко-жёлтый брючный костюм.

Неторопливо продвигаясь к студиям, Квиллер услышал громкий мужской голос, который раздражённо говорил:

— Чего они надеялись добиться? Они одурачили моих детей! А у моей дочки слабое сердце, и у неё мог быть сердечный приступ!

— А что там такое случилось? — спокойно спросил другой мужчина, не выказывая особого интереса.

Заглянув в студию, Квиллер увидел художника, трудившегося у мольберта, в то время как позирующий ему человек сидел в кресле на помосте. Натурщик, которому не сиделось спокойно, был Честер Рэмсботтом, член комиссии округа и владелец ресторана. Самоуверенный, властный субъект с редеющими волосами.

— Я вам скажу, что случилось! — заявил он воинственным тоном. — Это была дурацкая затея! А налогоплательщикам ещё придётся раскошелиться! Они и не подумали посоветоваться со мной, и хотелось бы мне знать почему! Детей надули, заставив смотреть эту поддельную аварию, и они купились! Их оскорбили, посчитав дураками. Чёрт возьми, я этим ещё займусь!

А ну-ка заткни свою пасть, придурок! — донёсся пронзительный голос из соседней студии.

— Кто это сказал? — вскинулся член комиссии, приподнявшись с кресла.

Эй, крошка! — произнёс тот же голос, затем последовал одобрительный свист. — Ха-ха-ха-ха-ха!

Квиллер тихонько перешёл в соседнюю студию. Там он увидел у чертёжной доски молодую женщину, которая давилась от смеха, прикрывая лицо руками. В большой клетке сидел зёленый попугай с красными пёрышками на хвосте. Он мигал, раскачиваясь на своём насесте.

— Полли хорошая! — обратился к нему Квиллер. — Полли красивая!

А не пошёл бы ты, козел! — невежливо ответил попугай.

Художница подскочила к клетке и накинула на неё одеяло.

— Простите! Вы мистер К., не так ли? Он не любит, когда его называют Полли. Его имя Джаспер.

— Он ваш? — спросил Квиллер недоверчиво, разглядывая миниатюрную молодую женщину, больше походившую на двенадцатилетнюю девочку, с невинным взглядом больших карих глаз.

— Его подарил мой бойфренд, а мама не разрешает мне держать домашних животных, вот он и живёт здесь, пока у меня нет своей квартиры.

Квиллер обвёл взглядом комнату. Во всех студиях вдоль боковых стен шли узкие полочки для произведений искусства — в рамочках и без. Здесь на полочках было полно изображений бабочек. На приставном столике он заметил энтомологический справочник, керамическую восточную вазу, разрисованную мотыльками, и пиалу с арахисом.

— Значит, вы Девочка с Бабочками, — заключил он. — Не возражаете, если я вас буду так называть?

— Нет, мне даже нравится, — ответила она. — Вы любите бабочек?

— Вообще-то, я никогда особенно не обращал на них внимания, но мои кошки любят следить за тем, как они порхают. У нас в саду нет таких экземпляров, как эти.

Выставленные на полочках рисунки были размером со среднюю книгу, и на каждом красовалась яркая бабочка, одна — с расправленными крылышками, другая, того же вида, со сложенными, причём она сидела на веточке или пила нектар с цветка.

— Люди предпочитают редкие виды — такие, как тэкла или совка. А вот этот, бледно-жёлтый, в чёрных и синих пятнышках — махаон.

— Хм-м, — вымолвил он, не найдя более внятного ответа.

— Многие коллекционеры специализируются на сфинксах, или боярышницах, или репейницах. Они заказывают мне определённых бабочек. Это очень занимательно.

— Да, наверное, — согласился Квиллер. — Так-так… Какая красивая ваза!

— Вам она нравится? — спросила Девочка с Бабочками, и глаза её засияли. — Она меня вдохновляет! Моя бабушка прислала мне её из Калифорнии… Вы не возражаете, если я сниму одеяло с Джаспера? Кажется, тот человек из соседней студии ушёл. — Она направилась к клетке грациозной походкой — у неё была осанка балерины. Квиллер заметил, что и волосы её собраны на затылке в тугой узел, как у балетной танцовщицы.

Как только открыли клетку, Джаспер потребовал скрипучим голосом: Дай мне ар-рахис! Обезьянка, дай мне ар-рахис!

— Кто обучил эту птицу? — осведомился Квиллер.

— Не знаю. Мой бойфренд купил его на выставке птиц в Центре.

— Ну и клюв у него! Не хотел бы я с ним встретиться в глухом переулке!

— Это амазонский попугай. Они считаются очень умными.

— Возможно, у него и высокий коэффициент умственного развития, но его словарь нужно бы почистить.

От такого слышу, придурок!

Покачав головой и удивлённо улыбаясь, Квиллер покинул Девочку с Бабочками и вернулся в студию портретиста, где художник теперь сидел в одиночестве. У него была раздвоенная бородка, придававшая ему забавный вид, и озорной взгляд; судя по всему, этот мастер не гнушался писать портреты дураков. «Интересно, — подумал Квиллер, — как он изобразит Рэмсботтома — заносчивой "большой шишкой" или добродушным поставщиком сандвичей для барбекю?»

— Вы, должно быть, Пол Скамбл, — произнёс он. — Я Джим Квиллер. Мы никогда не встречались, но прошлой зимой я заказал вам парные портреты для свадебного подарка.

— Я хорошо это помню. Там всё закончилось печально. Жаль, что так вышло.

— Вы перебрались в Мускаунти?

— Нет, мой дом и студия по-прежнему в Локмастере, но здесь у меня образовалось несколько заказов, и я временно арендую эту студию.

— Мне бы хотелось заказать портрет моего друга, библиотекарши. Я бы желал, чтобы она была изображена сидящей, с книгой в руках. Вас не заинтересует такое предложение?

— Пожалуй. У меня очень хорошо выходят книги. Некоторые говорят, что они получаются лучше, чем лица. — Лицо его сморщилось от смеха. Чувствовалось, что это с ним происходит нередко. Он понравится Полли.

— Вы здесь будете в воскресенье? Я был бы рад познакомить вас с моей приятельницей.

— А она захочет позировать для портрета? Я ведь не работаю по фотографиям. Когда пишешь с натуры, получаются живые тона, которые нельзя подделать.

— Она будет позировать. Поверьте, — ответил Квиллер.

— Некоторые люди не любят тратить время…

— Предоставьте это мне!

Когда Квиллер покидал здание Центра искусств, он поманил Беверли Форфар, оторвав её от обязанностей.

— Сколько посетителей вы ожидаете в воскресенье?

— Мы закупили продукты для трёхсот человек. Надеюсь, нам хватит пунша. Мы будем пускать посетителей с часу до пяти. Вот будет ужас, если они нагрянут все разом!

— Где они будут парковаться, когда на стоянке не останется мест?

— По обе стороны Тревельян-роуд. У нас есть разрешение, и шериф обещал держать ситуацию под контролем. — Лицо её помрачнело, и угрюмое выражение ещё усугубила длинная прямая чёлка. — Мистер К., нельзя ли что-нибудь сделать с этим бельмом на глазу через дорогу?

— Фермерский дом? Если бы я был художником, то счёл бы его живописным, — ответил он уклончиво.

— Да, если бы не ржавый грузовик перед домом и не эти грязные собаки и цыплята. Они постоянно выбегают на проезжую часть, из-за них могут случиться аварии. Я думала, собак полагается привязывать.

— Только в пределах города, — возразил Квиллер. — Центр искусств находится в Пикаксе, а фермерский дом — за городской чертой, и на него не распространяются эти правила.

— А как насчёт грязи, мистер К.? Её завозят на нашу парковку, а оттуда она попадает в здание.

— К сожалению, миссис Форфар, это край фермеров, а сейчас весна. Когда созреет урожай, станет легче.

— И всё-таки с этим что-то надо делать, пока они не загубили наши полы! — пылко заявила она.

Неподалеку от Центра искусств, в самом начале дорожки, ведущей к амбару Квиллера, появилось новое объявление: ЧАСТНАЯ ПОДЪЕЗДНАЯ АЛЛЕЯ. Это было сделано как раз вовремя: иначе триста посетителей, пришедших на открытие Центра искусств, затоптали бы дорожку, чтобы взглянуть на диковинное строение Квиллера. Публика всегда любопытствовала насчёт амбара. Полгода назад там проводилась благотворительная вечеринка с дегустацией сыров, и гости платили по триста долларов, чтобы туда попасть. Об этом событии говорили до сих пор, причём не столько из-за своеобразной архитектуры или из-за двадцати двух сортов сыра — нет, гвоздём программы стал неподражаемый Коко.

Что касается нового объявления, Полли усомнилась, окажется ли этого достаточно, чтобы отпугнуть любопытных.

— Если этого будет недостаточно, мы добавим: ОСТОРОЖНО! ДИКИЕ звери! — сказал Квиллер. — А уж если не сработает и это, потрачусь на ров и подъёмный мост. Не то чтобы я был необщителен — мне просто не хочется, чтобы незнакомцы глазели на кошек в окнах. Мало ли что придёт в голову зевакам?