"Дьявол внутри нас" - читать интересную книгу автора (Али Сабахаттин)VIIОмер постучал в дом тетушки Эмине уже около полуночи. Все окна второго этажа, выходящие на улицу, были темны. Только в широком окне над дверью брезжил слабый свет. «Наверное, в зале кто-нибудь есть», - подумал молодой человек. Он не постеснялся в столь неурочный час зайти в гости к родственникам, которых не навещал около года. Еще с лицейских времен он привык приходить сюда всякий раз, когда поздно задерживался в городе. Старая служанка Фатьма стелила ему постель в одной из пустых комнат, и он засыпал беспечно, как в детстве, а утром уходил, обычно никем не замеченный. На этот раз решение зайти к тетушке пришло неожиданно. В какой-то момент Омер испытал непреодолимое отвращение к пустой, бессодержательной болтовне своих приятелей. Ему захотелось бежать от этого фразерства и суесловия в мир простых, ясных побуждений и слов. Он не заблуждался насчет своей тетушки Эмине - едва ли в ее доме он найдет то, что ищет, но даже самому себе он не желал признаться в том, что именно так неудержимо влекло его сюда. Как всегда, дверь открыла служанка Фатьма. Три десятка лет гнула она спину в доме Эмине, но никогда ни на что не жаловалась. Эта старая дева с улыбчивыми глазами, в одежде, пропахшей кухней, была очень добра к Омеру. И на сей раз она вся так и засветилась радостью. - Ах, заходите, заходите, бей. Наши еще не ложились. И не спрашивайте почему. Сами расскажут. Плохо у нас, совсем плохо… Омер на одном дыхании взлетел по лесенке и очутился в устланном линолеумом зале, где увидел Галиба-эфенди и тетушку Эмине. Хозяин, казалось, дремал, но, завидев гостя, поднялся ему навстречу. Он через силу выдавил из себя улыбку. Тетушка сидела в белом тюлевом платке, и глаза у нее были заплаканы. - Заходи, заходи, дорогой мой Омер… И не спрашивай лучше ни о чем, - простонала она. Омер тотчас обо всем догадался. - Сказали ей? - Сказали, сказали… Да если бы и не сказали, она все равно поняла бы. Сегодня вечером обняла меня за шею и говорит: «Я уже совсем взрослая, зачем вы от меня скрываете? Неизвестность только мучает меня. Ради бога, скажите, что стряслось?» Она поклялась держать себя в руках, ну, я и проговорилась. Посмотрел бы ты на нее, сердце разорвалось бы. Зарыдала, упала на миндер, потом убежала наверх, заперлась у себя, даже наших утешений слушать не стала. Погасила свет. А вскоре совсем затихла. - А вы не заходили к ней, не посмотрели, как она? - с тревогой спросил Омер. - Как же посмотреть! Я ведь сказала - дверь заперта. Ох, боюсь я, как бы руки на себя не наложила. Стучалась я к ней. «Оставьте меня, тетушка, говорит, немного успокоюсь и усну». Странная она девушка. В такие минуты человек ищет, с кем бы горем поделиться, а она - как бы от людей спрятаться. - Тетушка провела рукой по глазам, снова наполнившимся слезами. - У меня и то нервы расстроились. С тех пор все голова болит… Как-никак все-таки отец умер. Но что можно поделать! - Дела покойного в последнее время шли совсем плохо, - пробормотал Галиб-эфенди. Тетушка Эмине бросила на него гневный взгляд: это ж надо, даже в такой трагический момент говорить о каких-то там «делах»! Омер почувствовал, что ему по-настоящему жаль девушку. Он вспомнил о своем отце, который умер четыре года назад. Омер тогда учился в одном из закрытых лицеев Стамбула. Он плохо знал своего отца, и хотя вспоминал о нем лишь тогда, когда получал деньги или собирался домой на каникулы, известие о его смерти потрясло Омера. Он вдруг ощутил, что ему недостает чего-то, ощутил пустоту, как будто сидел спокойно в комнате и вдруг одна из стен исчезла. Он не мог поверить в смерть отца, словно калека, у которого вчера были целы руки и ноги, не может поверить, что сегодня их уже нет. - Хоть бы ей удалось доучиться, - задумчиво произнес Омер. Галиб-эфенди моментально очнулся от дремоты и выпалил: - Посмотрим, позволит ли ей состояние их дел продолжить ученье! ' Тетушка вторично смерила супруга гневным взглядом и подумала, как время меняет людей! Вот и в Талибе не осталось и следа от былой беспечности и приличествующей благородному человеку щедрости; эта щедрость уступила место мелочному скряжничеству. Если бы не жена, он давно отказал бы в куске хлеба гостям и землякам. Но Эмине-ханым все свои силы, всю свою волю тратила на то, чтобы оттянуть наступление этого часа. «Пусть я кровью буду харкать, но скажу, что кизил жую. Лучше всем домом поститься, чем краснеть перед гостями за угощение», - любила повторять Эмине. Однако поститься всем домом пока не приходилось. От выпитой водки Омер ощущал странную тяжесть во всем теле. Он несколько раз зевнул. Заметив это, стоявшая в углу на коленях Фатьма моментально вскочила. - Ваша постель готова, бей. - Устал я сегодня, - сказал, потянувшись, Омер. - Раз так, и я пойду, - с укоризной в голосе проговорила тетушка Эмине. - Смотри только не уходи утром, не повидавшись с нами… На сей раз я обижусь. Да пошлет Аллах нам всем спокойную ночь. По скрипучей лестнице поднялся Омер в комнату, отведенную ему под ночлег. Второй этаж дома выступал над первым, и от этого казалось, будто комната зависла над улицей. Широкая постель была расстелена прямо на полу. Сначала Омер стал нащупывать выключатель, но потом передумал: уличный фонарь, висевший прямо перед окном, давал достаточно много света. У двери стоял обтянутый тканью табурет. Омер обессиленно опустился на него. Голова раскалывалась, во рту горчило. Чувство смутной тревоги не отпускало его. Он огляделся по сторонам. Ничто не переменилось в этой комнатке, которую Омер помнил почти с детства. Она была обставлена дешево, но своеобразно. Диван с разбитыми пружинами и четыре скрипучих табурета стояли на прежних местах. И все тот же красивый, но уже совсем ветхий ушакский ковер ( Мысли Омера вернулись к тетушке Эмине. Она, несмотря на печаль и слезы, не позабыла подвести сурьмой глаза и нарумянить щеки. Его двоюродная сестра Семиха, эта беспечная толстушка, давно почивала в своей комнате. Омер подумал, как, в сущности, похожи эта комната с разностильной обстановкой и хозяйки этого дома. Если заглянуть к ним в душу, то и там можно обнаружить в самом близком соседстве изречения из Корана и бойкие фокстроты. Омер подошел к окну и распахнул его. Стояла влажная весенняя ночь. Он решил, что от прохладного воздуха головная боль утихнет. По красноватому от городских огней небу бежали редкие облака, с соседних улиц долетал шум трамваев. Напротив по-прежнему возвышалась старая стена, окружавшая сад большого особняка. Это поразило Оме-ра. Он всегда приходил в изумление, когда замечал, что какая-нибудь вещь долгое время остается неизменной - ведь в его собственной жизни все так быстро менялось! Вдруг ему стало грустно. По небу бежали легкие облака. Мысли Омера, такие же бесформенные и неуловимые, как эти весенние облака, точно так же порой сгущались, принимая форму смутных воспоминаний, неопределенных надежд и стремлений. Вдруг он поймал себя на том, что все это время разговаривал вслух, но, как ни старался, не мог припомнить, о чем. Где-то в глубине его мозга болезненно пульсировала одна точка, словно посылала какие-то сигналы. Но стоило прислушаться, как она тотчас затихала. Омер прислонился головой к раме. Глаза его были полузакрыты. Ветви деревьев, свешиваясь над стеной сада, мягко покачивались в темноте ночи, совсем как клубы низко стелющегося дыма. Вдруг Омеру показалось, что не стало ни шума трамваев, ни электрического света, кругом зелено и ясно. Он идет по неширокой дороге, обсаженной тополями. Вдоль правой обочины бежит, пенится веселый арык, по левую руку тянутся бесконечные сады, виноградники, окруженные изгородью из кустов ежевики и шиповника. Виноградные лозы похожи на присевших на корточки людей, а молодые черешенки усыпаны пунцовыми ягодами. Дорога идет под откос и постепенно сужается, превращаясь в тропинку. Тополя и кусты подступают почти вплотную к Омеру, как две высокие зеленые стены. И вдруг он очутился на широкой поляне. Кроны огромных вязов и ореховых деревьев закрывают небо, и свет, просачиваясь сквозь листву, украшает переливчатым покрывалом поверхность небольшого водоема на краю поляны. Вот, оказывается, откуда бежит вода по арыку! Омер подходит к водоему. На другом его берегу высятся замшелые, увитые плющом скалы. Не слышно ничего, кроме шелеста листьев и сладкого шепота водяных струек: то ключи пробиваются сквозь песчаное дно. Пронзительный скрежет трамвайных колес заставил Омера вздрогнуть. И сразу же его охватило мучительное желание узнать, где и когда он видел эту картину: дорогу, всю в зелени, воду и замшелые скалы. Он изо всех сил напрягал память, пытаясь вспомнить те места, где гулял еще в детстве. Напрасно. Он перебрал все, вплоть до лесов Дурсун-бея и сосновых боров Каздага, припомнил все места, мимо которых когда-либо проходил или проезжал. Был он один на этой зеленой дороге или с кем-нибудь? И этого он не помнил. Картина, которая только что привиделась ему, не могла быть причудой воображения - слишком конкретны и осязаемы были детали. Все это он уже видел когда-то. Но когда? Может быть, во сне? Нет, то был не сон. Он наяву видел виноградники, и деревца черешен. Он измучил себя, но так и не вспомнил, когда это было. Он отвернулся от окна. С ним часто случалось подобное: читает какую-нибудь книгу, и вдруг покажется ему, что эти самые строки он уже читал когда-то, а вот где - припомнить не может. Или неожиданно во время разговора придет ему в голову, что он уже слышал от этого самого человека такие же слова, и, забыв о собеседнике, он начинает вспоминать, где и когда это было. Поначалу он приписывал все сновидениям, словно таинственная сила заранее приоткрывала перед ним будущее. Потом эта мысль смешила его своей нелепостью. Верно, однако, то, что некоторые слова, картины и события почему-то казались знакомыми. Он был убежден, что уже слышал, видел, переживал это, но не мог определить когда. Омер устало опустил голову на батистовую подушку. В доме все затихло. Он закрыл глаза и мысленно прошелся по всем комнатам. Фатьма, постелив себе на линолеумовом полу в зале, наверное, уже забылась легким, чутким, как всегда, сном. Одна нога ее, с растрескавшейся на лодыжке кожей, высунулась из-под одеяла. Ее большие, огрубевшие от тяжелой работы руки сложены на маленькой, увядшей груди, которой никогда не касалась мужская ладонь. Черные волосы выбились из-под грязного платка. Грудь мерно колышется; в отвыкшей от мыслей голове проносятся образы отца с матерью, которых Фатьма не видела с детских лет. Сны для нее - единственное средство не потерять совсем способность мыслить. Представлять себе дядюшку Талиба и тетушку Эмине, спавших на первом этаже в комнате, окно которой выходило в сад, было не очень приятно. Вдавленные в матрацы две огромные жирные туши лежат спиной друг к другу. Белая, расшитая ночная рубашка дяди Талиба сбилась на животе, одна из штанин его бумазейных с перламутровыми пуговицами кальсон задралась выше колена. У тетушки Эмине в жирных складках шеи поблескивают капельки пота, в углах глаз сурьма смешалась с комочками слизи. Они видят беспокойные сны. Тяжелый храп дяди Талиба смешивается с легким присвистом, вылетающим не то из носа, не то изо рта его супруги. Семиха спит на втором этаже, окна ее комнаты тоже выходят в сад. У нее молодое, упитанное тело. Одну руку она положила под щеку, другую на грудь. Светло-каштановые прямые волосы разметались по вышитой подушке, пухлые ноги плотно завернуты в батистовые простыни. В ее легкомысленной головенке проносятся сны о муже с автомобилем, шелковых платьях и модных прическах. Ну, а в комнате по соседству с той, где находится он? Омер не хотел признаться себе, что все это мысленное путешествие по дому он предпринял ради того, чтобы попасть в эту комнату. Только сейчас он понял, что влекло его сюда. И все чувства, пережитые утром, когда он впервые увидел девушку, вновь охватили его. - Дурак Нихад… Еще немного - и я стану таким же, как он, - пробормотал он. До сих пор Омер считал своего рода доблестью высказывать вслух все, что думал и чувствовал. Это казалось ему признаком уверенности в себе. И на сей раз он не видел необходимости изменить своему принципу. - Как ее зовут?.. - размышлял он вслух. - Кажется, Маджиде. Да, не очень красивое имя. Наверное, ее отец услышал его от какого-нибудь чиновника… Но независимо от того, нравится или не нравится мне ее имя, я непременно скажу ей завтра, что влюбился без памяти… Он постарался вызвать в памяти лицо девушки, но ему это не удалось. Он только увидел ее как бы издали - стремительную походку, покачивающиеся завитки волос над необычайно красивой, тонкой шеей. Она стройна, у нее волевой подбородок. А вот какой формы губы или цвет глаз - этого он не помнил. - Ну какое это может иметь значение?! - пробормотал Омер вслух. - Главное, она не похожа ни на кого в целом мире. Итак, завтра, завтра… Тут он припомнил, какое горе постигло Маджиде, и даже укорил себя в эгоистической забывчивости. Может быть, она разделась и легла в постель. А может, сидит, съежившись, в углу комнаты и не смыкает глаз. Или следит за тем же самым бегущим по небу облаком, что и он. Бедняжка, остаться совершенно одинокой в восемнадцать лет! Она вдали от дома, окружена чуждыми ей по духу людьми. Омер знал, как слабеют в такие минуты люди, как ищут, с кем бы поделиться горем. «Завтра постараюсь ее утешить», - подумал он, но тут же устыдился пошлости собственных мыслей и пог.юрщился. Как ни пытался он обуздать свое воображение, ему это не удавалось. Перед мысленным взглядом проносились картины, одна другой трогательней: он изливает душу перед девушкой, а она ласково и мило внимает. Омер знал по опыту, что события, мысленно пережитые им, пригрезившиеся в мечтах, никогда не осуществляются в реальности. И при этом полагал, что желания его, по сути, вполне осуществимы, просто судьба несправедлива к нему. Он решил больше не мечтать о сближении с Маджиде. Ведь стоит только вообразить ее своей, как непременно постигнет разочарование. А на сей раз, вопреки обыкновению, неизмеримо важнее были не иллюзии, а реальность. Дабы обмануть судьбу, он пустился на хитрость: стал уверять себя, что все будет плохо. Мозг, уставший от дневной сумятицы и все еще под действием винных паров, постепенно затуманился. Омер заснул у открытого окна, склонив голову на подушку, набитую морской травой. |
||
|