"Ричард Длинные Руки - гроссфюрст" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

Глава 7

На землю пал грозный багровый отсвет. Я в испуге вздернул голову, от сердца отлегло, всего лишь величественный закат, исполинский пожар в небе, что не пугает, а приводит в священный трепет размахом и красочностью.

Косой свет неправдоподобно ярко высвечивает каждую травинку, против солнца они становятся красными, непривычными. Небо еще синее, яркое, но уже проступила круглая луна, пока призрачная, но видна отчетливо, со всеми ее пятнами.

Пес бежит впереди, даже не оглянется, уверенный, что знает, куда это я вот так. Арбогастр тоже прет по прямой, хотя я вроде бы направления не задавал…

Или задал?

Впереди выросла стена леса, деревья исполинские, царственные, гордые, между ними пройдет колонна в четверо конных. Пес исчез впереди, арбогастр сбавил бег и пошел следом, я тупо размышлял о несправедливости, как одна глупейшая ошибка резко все меняет, был же проклятый агрессор в моих руках, ну почему сминдальничал, сейчас бы занимался переводом военной экономики на мирные рельсы, благостная работа, все вокруг бы пели и кричали мне хвалу…

В лесу сразу потемнело, но так всегда, однако деревья почему-то постепенно начали сближаться, мы уже не проскакивали с разбегу, арбогастр вообще перешел на шаг, стало темно, и я понял запоздало, что это ночь, а в ночи только дурак может куда-то двигаться.

Я с тоской смотрел на темные деревья впереди, щели между ними такие узенькие, даже и не представляю, как верблюд будет протискиваться через игольное ушко, придется спешиться, арбогастр сумеет продраться только без меня, тяжело вздохнул, и тут над моей головой прозвучал жестокий голос:

— Вот ты и попался…

В голосе откровенное злорадство, но явно женский, хотя из тех женских, которые так не любим: злой, мстительный, с хрипловатой ноткой, что у нас ассоциируется с распутством, пьянством и прочим асоциальным поведением.

— Дорогая, — ответил я живо, стараясь, чтобы голос звучал обрадованно, — я так рад, что попался именно тебе!

Она промурлыкала, как гигантская кошка, что уже держит в когтистых лапах беспомощного птенчика:

— Да? Ну так я тебе обрадую еще больше…

— Я слезаю, — ответил я поспешно, — ты где, а то в этой темноте хоть глаз выколи…

С ветки над моей головой прыгнуло нечто на ветку пониже, лохматое и косматое, закутанное в некие тряпки, а затем и на землю. Я рассмотрел женщину в черно-сером, с разводами на лице, то ли грязь, то ли боевая раскраска, в темноте цвета не вижу. Что за фигура — не понять, столько на ней всего, но глаза очень не понравились, только они сохранили цвет: зловеще-красные, багровые, с пурпурной окантовкой по краям, светятся огнем ада.

Лишь когда она осторожно подошла ближе, в полной уверенности, что я в такой темноте слеп, а я, чтобы поддержать впечатление, тупо смотрел мимо, за спиной этого существа вроде бы не переплетение темных веток, а крылья, почти черные и неопрятно сложенные.

Страх окатил меня волной, но я проговорил как можно нейтральнее:

— Классные… Настоящие?

Она остановилась, лицо довольно милое, только жестокость и хищность проступают в каждой черточке, а красные глаза говорят отчетливо, что это один из самых страшных хищников.

— В каком, — переспросила она растерянно, — смысле?

— Летать можешь? — пояснил я. — Или просто знак отличия?

Она переспросила совсем тупо:

— Знак отличия? Это что?

— Носят же, — сказал я, — всякую ерунду, помимо одежды, что укрывает от холода и защищает от колючек? Вы всякие цветочки в волосы втыкаете, а мужчины цепляют на себя оружие. Даже те, кто боится к нему прикасаться. Как увидишь какого-нибудь, обвешанного с головы до ног…

Она спросила:

— Ну, и что, если увидишь?

— Хочется дать в морду, — признался я. — Чтобы посмотреть, за что он схватится.

— И как?

— За морду хватаются, — объяснил я, — а не за оружие… Ну, мы с тобой пообщались на расстоянии, а теперь давай поближе?

Она сказала с предостережением:

— Ну-ну, слыхала я о людях. Ты что, рассмотрел, что у меня за спиной?

— Ага.

— И как?

— Мне бы такие, — сказал я и подумал, что вообще-то надо попрактиковаться, вдруг да и по эту сторону Хребта удастся поптеродактилить в каких-то особых местах. — Тебе хорошо!

Она смотрела на меня с недоумением, а Бобик появился у нее за спиной и оскалил клыки. Она оглянулась, вздрогнула.

— У тебя серьезные звери.

— Это не звери, — объяснил я. — Это друзья.

Она снова подняла на меня взгляд, полный недоумения.

— Ты что, меня совсем не боишься?

— Ты что, — изумился я, — такую хорошенькую и бояться? С такой пышной гривой волос? С таким милым голоском?.. Не люблю, когда пищат и чирикают, а вот по твоему голосу сразу понятно, что ты смелая, сильная, самостоятельная и самодостаточная, не согнутая никем и ничем, умеющая постоять за себя…

Она кивнула, по-прежнему не сводя с меня озадаченного взгляда.

— Что умею, то умею.

Я огляделся.

— Ты тут и живешь?

Она кивнула и ответила с вызовом:

— Да.

— Уютно, — одобрил я. — Принимай гостей.

Она наморщила нос.

— Не забоишься?

— Не знаю, — ответил я честно. — Но рискнуть готов.

— Ты человек, — определила она. — Только вы такие… рисковые. Ну, смотри.

Она взяла горсть сухих листьев, аккуратно выложила их шалашиком. Я наблюдал, как вперила строгий взгляд, радужная оболочка стала пугающе красной, зловещей, а лицо хищным и неприятным. Из горки листьев показался робкий сизый дымок.

Она наклонилась, эротично выгибая спинку и то, что ниже, тихонько подула, а затем сильнее, смешно раздувая щеки. Красные глаза стали зелеными, что мне нравится больше.

В шалашике из листьев затрещало, дымок пошел гуще, а сами листья начали корежиться и опускаться, показался первый язычок огня.

— Впечатляет, — признался я. — Просто здорово. Хотя… гм, давно я не брал в руки…

Она недоверчиво смотрела, как спрыгнул наконец с арбогастра, собрал и сложил таким же шалашиком сухие веточки, чуть вздрогнула, когда я небрежным жестом метнул крупную искру. Там сразу взвился легкий огонек, пошел расщелкивать мелкие сучки, начал жадно лизать прутики.

— Это не наше, — произнесла она враждебно. — Такого я не знаю…

— На свете много чего, Горацио, — сказал я, — что неизвестно нашим эльфам.

— А вашим?

— Как видишь, наши эльфы знают больше.

Она задвигалась, вытянула руки.

— Смотри! А это можешь?

В двух шагах у основания дерева камень размером с кулак, она и направила на него раскрытые ладони, уперлась взглядом, набычилась и вся ушла в нечто вроде состояния, которое требует полного сосредоточения и мобилизации всех ресурсов.

Я терпеливо ждал, с камнем ничего, она придвинулась к нему на полшага и снова начала пожирать взглядом. Я уже хотел было предложить сделать что-нибудь с ним иначе, можно же пнуть или стукнуть, чисто мужской подход, как там вдруг резко и сильно щелкнуло.

Камень развалился на две неровные половинки, изнутри взвилась и растаяла легкая струйка перегретого воздуха.

Она повернула ко мне раскрасневшееся лицо с бисеринками пота на лбу. Глаза победно блестели.

— А это ваши эльфы могут?

Вид у нее задиристый, такая будет сражаться до последнего, я сказал со вздохом:

— Увы, нет… разве что вот это… но, такое, конечно, у вас могут даже дети…

Я начал создавать сыр в тончайших ломтиках, жареное мясо, фрукты, сладкое, а закончил своим фирменным, что удается всегда, — изящными шариками мороженого в стаканчике.

Ее глаза расширились, она ахнула.

— Что… что это?

— Просто еда, — объяснил я. — Для вас такое легко, а вот для нас в самый раз…

Она смотрела, как я ем, с осторожностью попробовала сперва сыра, затем мяса, лицо воспламенилось, глазки заблестели, женщины вообще лучше чувствуют уровень приготовления еды, это нам что в горло пролезло, то и полезно.

Мороженое она сперва облизывала, потом жадно хватала губами, а в конце эти шарики трещали на ее зубах, как мелкие огурчики.

— Еще? — спросил я.

Она покачала головой.

— Нет, а то лопну. Зачем я тебе лопнутая?

— Ты права, — согласился я. — Нелопнутая ты намного… интереснее.

— Эй-эй, — сказала она, — убери руки.

Руки я не убрал, она говорит то, что надо говорить, убежденности уже не слышно, да и голос какой-то сытый, спокойный, нет ни вражды, ни даже настороженности.

Бобик лег лядом с нами и сразу захрапел, перестал ощущать с ее стороны опасность. Арбогастр сорвал ветку, вяло пожевал и, выронив из пасти, застыл в ночной дреме.