"Ричард Длинные Руки - гроссфюрст" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

Глава 10

Святой Петр трижды за одну только ночь отказался от Христа, причем — всерьез, но все равно тот поставил его главой церкви. Я для того, чтобы завлечь Гиллеберда, отказываюсь от Христа перед некромантом и намекаю, что паладинство — только прикрытие, а на самом деле я та же сволочь, что и Гиллеберд, только умнее, моложе и амбициознее. Потому служить лучше мне, а не тому старому пердуну…

А во дворце, несмотря на мой приказ бдить и не расслабляться, у наших морды счастливые, еще не осознают, что вообще-то мы влезли в ловушку в том смысле, что да, победители, но если Фальстронг с севера и Барбаросса с юга не подойдут вовремя, этот захваченный город может оказаться мышеловкой.

А пока да, победа блистательная, герцог повергнут, значительных сил в Турнедо поблизости от столицы больше нет. Основное войско под руководством Гиллеберда сковано тяжелыми боями с армией Барбароссы на юге, а на севере страны местные лорды спешно организовывают оборону против наступающего Фальстронга.

Еще пару дней, и стену смогут преодолеть только с помощью лестниц, а за неделю-две мы поднимем ее так, словно никакого подземного толчка здесь и не случилось.

Меня потряхивало с немалым запозданием, когда потрясенно понимал, какая дерзостная операция завершилась успешно. Правда, от безысходности чего только не измыслишь, в какую только отчаянную авантюру не влезешь…

Мои рыцари тоже никак не могут поверить в предерзостную победу, но в город толпами валят родственники погибших лордов, им выдаем тела, соболезнуем, однако записываем, кто именно погиб и какими землями владел.

Сэр Вайтхолд подбежал ко мне, непривычно бойкий, в глазах восторг, спросил торопливым шепотом:

— Мы такой огромный ломоть отхватили… Как удержим?

— Выработаем доктрину, — ответил я, — и будем над нею работать.

— Доктрину… Какую?

— Я ее уже выработал, — сообщил я. — Долго ли, умеючи?..

— И, — проговорил он почтительно, стараясь догадаться, что это за доктрина, — какая она?

— Простая, — сообщил я. — Мы должны иметь достаточно мощи, чтобы отразить предательское и ничем не спровоцированное нападение двух соседних королевств на наше мирное население, занятое внедрением демократии в свои и чужие ряды!..

Он подумал, сказал нерешительно:

— Значит ли это, что у нас должна быть армия, равная по мощи двум армиям соседей?

— Разве я не это сказал? — спросил я сварливо.

Он поклонился.

— Простите, но защищаться в крепостях можно и малыми силами.

Я сказал сердито:

— Я говорю, как культурный человек, самое важное не договаривая!.. Культурные люди всегда застенчивые. Как вот я. Конечно же, сэр Вайтхолд, наша армия должна быть по мощи равной и даже чуть более равной… Надеюсь, вы понимаете, о чем я культурно говорю?..

Он сказал с подъемом:

— Да, ваша светлость! Как же я люблю культуру! А правда, что всех, кто против культуры, будем сажать на колья?

— Нет, — ответил я, — это грубо. Только вешать, ничего лишнего. Мы не должны проливать кровь!

— Ах да, — спохватился он, — мы ж гуманисты.

В королевский дворец я вернулся поздно ночью, усталый, грязный, как свинья, измученный до крайности, хотя вроде бы ни с кем не воевал и даже не дрался. Хорошо бы принять ванну, но пока что слуг Бальза сумел собрать только для самых необходимых нужд: кухни, пекарни, конюшни, кузницы, шорницкой, так что либо наливать воду в корыто будешь сам, либо ложись спать так, нечего разнеживаться, будь мужчиной.

Стражи пока спят в залах и коридорах, нам сейчас важнее безопасность, чем красивости. Я прошел залы и поднимался по лестнице, и на каждом шагу меня ощупывали взглядами, вытягивались и стукали в пол тупыми концами копий, в королевских дворцах так не принято, но здесь пока не королевский дворец, а отбитое у врага и захваченное здание.

Направился было к спальне, но вдруг всплыло воспоминание о тех двух стальных гигантах, что так напугали меня в первый визит к Гиллеберду. Что-то я их не видел еще, а это значит, что они появляются только по приказу Гиллеберда…

Я развернулся и пошел к кабинету, там вытряхнул на стол медный кувшин, до сих пор таскаю за собой, как дурак, не могу расстаться, сделал себе большую кружку горячего сладкого кофе и ухватил ее обеими ладонями.

Краем глаза увидел едва заметное движение, резко развернулся. Кри смотрит с ужасом, брови приподнялись, а рот красиво округлился и стал похож на большую букву О.

— Нет!.. Только не это…

Я проследил за ее взглядом, на середине сверкает вытертыми до блеска боками медный кувшин.

— Что случилось?

Она дрожащим пальцем указала на кувшин.

— Кто тебе это принес?

— Я сам…

— Ты сумасшедший! Выброси! Или спрячь так, чтобы никто не смог отыскать…

Я спросил ошалело:

— Но почему? Что там внутри?

Она начала набирать дыхание для ответа, но так и замерла. Я ощутил некую опасность, быстро огляделся, с пространством что-то творится, резко и неожиданно затрещало, пахнуло озоном.

Посреди комнаты вспыхнул ослепляющий свет, что не слепит, однако каждая пылинка в комнате обрела резкость, могу видеть самых мелких микробов, а в центре медленно и трудно возник огненный шар, превратился в огромную пылающую фигуру.

— Ричард, — прогремел страшный и могучий голос, — что ты с собой сделал…

Я вскричал счастливо:

— Тертуллиан!.. Как же я рад!..

В пылающем огне проступили страшные огненные глаза, а когда Тертуллиан заговорил, я видел уже могучую голову, высокие скулы и тяжелую нижнюю челюсть, где рот полон огня.

— Ты уходишь, — прогромыхал голос, чувствовалось, что Тертуллиан старательно приглушает его, стараясь соответствовать миру, в котором проступил. — Ты уходишь во тьму, Ричард!

Я возразил, сразу ощетиниваясь:

— Почему это?.. Просто смотрю на жизнь реалистичнее других… и действую понятнее. Только и всего!

Он сказал яростно:

— Реалистичнее? На жизнь? Скажи еще — и на людей?

— И на людей, — настороженно сказал я. — А что?

Он вспыхнул таким ярким огнем, что я зажмурился, а в горящей темноте прогрохотал гневный голос:

— На людей? Как можно смотреть на эти сосуды греха реалистично?.. Это же грязные похотливые животные Если их хоть раз увидеть такими, какие они есть, можно сразу удавиться. От тоски и безнадежности, что достичь Светлого Царства Небесного на земле никогда не получится! Но мы должны верить в немыслимое, Ричард!.. Только так мы можем заставить себя идти по бесконечной дороге трудностей и лишений, даже не замечая, что очень медленно, но становимся чище!

— Credo quia absurdum est, — пробормотал я. — Верую, ибо абсурдно…

— Надо верить, — сказал он яростно, — и пусть торгаши считают тебя сумасшедшим не от мира сего!.. Они все осыплются и забудутся, как шлак с новорожденного меча, а ты засияешь, аки звезда во мраке…

— Не я, — возразил я неохотно, — но какие-то там потомки…

— А что есть человечество, — вопросил он в изумлении моей тупостью, — как не один человек, пребывающий вовеки?

Я посмотрел на него удивленно, такая странная идея не приходила в голову, хотя что-то в ней дикое и настолько абсурдное, что может оказаться пронзительной правдой.

— Ты хочешь сказать, — пробормотал я. — Господь не лишил Адама и Еву бессмертия?

Он ответил в удивлении:

— Нет, конечно! А ты не знал?

— Не-а… Где-то глуплю…

— Подумай, — сказал он настойчиво, — и все станет ясно.

Я добросовестно подумал, ответил нерешительно:

— Господь не отнял у людей бессмертие, а только раздробил его на… части, так?.. Отдельные части смертны, а общий человек бессмертен?

Он широко улыбнулся огненным ртом, став похожим на пылающую комету.

— Ну вот, понял. Теперь понимаешь, почему тебе нельзя сползать во Тьму? Ты погубишь не только себя и своих потомков, но и очень многих вокруг. Из-за тебя в Царство Небесное на земле войдут позже… а то и не войдут вовсе. Ричард, в древний и дряхлый мир впервые пришла вера! Вера в Бога. Язычникам вера не нужна, их примитивные боги просты и понятны, точно так же едят и пьют, ссорятся, прелюбодействуют…

Я кивнул.

— Знаю.

— А наш Бог, — прогремел он мощно, — непостижим, потому в него можно только верить! И это новое… чего не было в старом мире язычников, я говорю о вере, поведет… уже ведет!.. человечество вперед и ввысь, в то время как… топталось… и должно было топтаться на месте!

Я пробормотал:

— Ты даже не представляешь, как ты прав.

Он оскорбленно фыркнул:

— Еще бы!.. Когда я был не прав?.. Потому меня страшатся как в аду, так и на небесах. А тебе скажу, ты уже увяз во Тьме, чего сам не замечаешь!.. Я не знаю, сумеешь ли выбраться?.. Но хотя бы постарайся не утонуть там… слишком быстро.

— Побарахтаюсь, — пообещал я угрюмо. — Может быть, второе дыхание откроется. Или, что совсем уж невероятное, совесть начнет грызть.

Он громыхнул:

— Тебе надо в Храм Истины. Что на Севере.

Я сказал недовольно:

— Зачем? Там истину не нашли, как я слышал…

Из огня донеслось:

— Те люди… они прошли… и близко!.. Или высоко, где светочно… Тьма выгорает в жаре их сердец и душ.

— Тертуллиан, — сказал я, — я как только, так сразу, обещаю!.. Но дел столько, голову некогда поднять…

Свет медленно мерк, я видел, что Тертуллиан старается что-то сказать, но то ли я слишком уж в темной броне, то ли ему не позволяют, он все-таки воевал с ними, его идеи не принимали, хотя его credo quia absurdum est стало основой христианской веры, да ислама тоже, он слишком революционен, мне нравится его утверждение, что во Христе мы не получим полноту откровения, что оно еще не закончено, но находится в процессе завершения благодаря действию Святого Духа, то есть Господь не сидит сложа руки, а все еще в творении.

Наверное, только потому, что он такой вот, резкий и яростный, и может прорываться в наш мир, и хотя лишен возможности вмешиваться лично, но другие отцы церкви и того не могут.

В кабинете стало темно, даже горящие ярко свечи не рассеивают странный мрак, что начал подбираться пугающе настойчиво. Я перевел дыхание, сказал себе твердо и напористо, что было всего лишь чересчур ярко, а когда глаза привыкнут, то и в темноте… жить можно.

Блестящее озарение Тертуллиана вызвало гнев церкви, его обвинили в ереси, дескать, никто больше не придет и ничего не создаст новее, но Тертуллиан как-то предвидел приход Мухаммеда с его исламом, в котором Христос займет место величайшего пророка и Верховного Судьи на Страшном Суде.

Так что если Тертуллиан сказал, что я уже во Тьме не по колено, а по горло, то наверняка знает, что говорит. Но я еще не захлебнулся. Еще нет. Еще держу губы плотно сомкнутыми.

Крис с прежним укором в глазах смотрел с портрета, там все застыло, ни листок не сдвинется на ветвях, словно огненная святость Тертуллиана сожгла все, что он не одобряет.

— Вот видишь, — сказал я ей то ли виноватенько, то ли с упреком, — тебе там хорошо, а тут не совсем уж… Даже очень не совсем.

Она не откликнулась, хотя чувствую, что смотрит, видит, следит, а мне пока некогда урвать время, чтобы попытаться хотя бы узнать от нее больше о том мире, откуда она, и вообще не бросать это на полдороге, даже не на полдороге, а на первом же шаге, как у меня это в порядке вещей.

С горькой усмешкой вспомнился медный кастет, подаренный отцом Дитрихом, так ни разу и не вдел в него пальцы, геммы и странные механозародыши, куча волшебных мечей, что набрал еще годы тому: красный, зеленый, озерный, ночной, а все эти Небесные Иглы, Костяные решетки, сейчас вот выкопал кувшин, а если не сумею вот прямо сейчас, то так и останется среди других непознанных. Увы, у человека только двадцать четыре часа в сутки, и на что бы ни тратил, обязательно урывает от других дел.

От картины донеслось:

— Рич, что происходит?.. Я ничего не понимаю..

— Я тоже, — признался я. — Чем больше живу и понимаю, тем больше не понимаю. Такое может быть?

— Нет, — прошелестел ответ. — Не знаю…

— Я тоже, — сказал я. — Иди ко мне.

Она смотрела испуганными глазами, мне показалось, что если в прошлый раз готова была сойти ко мне для определенного рода забав девочка, легкая на все такое, то сейчас ей страшно, и там, в раме, гораздо уютнее.

— Ты такая красивая, — начал я плести привычную хрень, — а красота — всенародное достояние, ее нельзя таить и пользоваться в одиночку, это эгоистично, ты должна делиться со мной, красота облагораживает, я вот сразу становлюсь лучше, как только с тобой пообщаюсь, и чем ближе и теснее, тем лучше…

Она слушала, слушала, в ее лице пока не видно, но должна успокаиваться, такая словесная ерунда обладает гипнотическим эффектом, как утверждают специалисты, расслабляет, способствует пищеварению и вообще продлевает жизнь, а как же, продлевает…

В конце концов я протянул руку, и она, опершись на мои пальцы, соскользнула в комнату легко, как пушистая белочка, пугливая, но страсть как любопытная.

Похоже, ее мир был совсем другим, сейчас здесь «под старину», мода такая, да.

Мы пили вино, заедали пирожными и фруктами, она всему удивлялась и восторгалась, беспечная и веселая такая птичка, всегда чирикающая и щебечущая, слушать не обязательно, но в ее присутствии сразу как бы светлее и легче.

Я боялся, что платье у нее одно целое с ее кожей, и шумно вздохнул, когда удалось стащить довольно легко, обнажив безукоризненное тело, покрытое ровным красивым загаром.

Кри удивленно оглянулась.

— Что случилось?

— У тебя и спина безукоризненная, — сказал я искренне. — Я еще не видел ничего стройнее и… пропорциональнее.

Она сказала весело:

— Правда?

Я осторожно обнял ее.

— Еще какая правда. Я даже страшусь поверить. Тебя не фотошопили?

Она посмотрела на меня в изумлении.

— Ты о чем?

— Ну, такая фигура у тебя от рождения?

Она засмеялась.

— Ну что ты! Маленькой я была крохотной и толстой.

— Никогда не поверю, — сказал я. — Красивее тебя нет женщины на свете.

Лгун проклятый, мелькнула мысль, но в то же время всякий раз говорю эти слова искренне, что за удивительное существо создал Господь, просто шалею от него, от себя то есть, и всегда восторгаюсь.

Она все больше оживала, начинала дурачиться, строила рожи, часто и весело смеялась, в такие минуты становилась совсем очаровательной, и я понимал, почему именно ее Гед взял с собой в путешествие по диким местам.

В то же время, как мне показалось, часто прислушивалась с некоторой тревогой к чему-то, и когда однажды за дверью послышались тяжелые шаги, вскрикнула испуганно:

— Это Гед!..

Я удержал ее:

— Это не Гед, лапушка, точно не Гед…

— А ты откуда знаешь?

— Здесь я хозяин, никого ко мне не пропустят… в смысле, к нам, не волнуйся…

— Точно?

— Точно-точно!

— А то ведь квенды приходят сами, когда изволят… Их даже не пробуют останавливать.

— Никакие квенды сюда не войдут, — заверил я. — Я правлю всеми, даже квендами.

Она прошептала, закрывая глаза и раскидывая руки:

— И чтоб Гед нас не застал…

— Не застанет, — сказал я. — Точно!.. Он слишком… далеко. А в коридоре мои слуги.

По ее лицу видно, что не поняла, что такое слуги вообще, но не спросила, а я потрясенно подумал, что если самые первые фотоснимки давали плоское черно-белое изображение, то этот передает даже характер и повадки. Похоже, она изменяла некоему Геду, мужу или любовнику, или намеревалась изменить, снимок запечатлел и это, и теперь вот прислушивается и оглядывается, но зато этот страх быть застигнутой в постели с другим придает ее адюльтеру добавочную остроту и пикантность.