"Мой дядюшка Освальд" - читать интересную книгу автора (Даль Роальд)

3

Я объявил мадам Б., что на этот раз буду жить у нее довольно долго, но у меня есть просьба. Я сказал ей, что я студент-естественник; она сказала, что знает. Так вот, продолжил я, мне хочется за время пребывания во Франции не только подучить язык, но и продолжить свои научные исследования. Мне нужно будет проводить в своей комнате опыты с приборами и реактивами, представляющие для неопытных людей определенную опасность. Ввиду этого я хотел бы иметь ключ от своей комнаты, и никто не должен туда заходить.

— Вы нас взорвете! — воскликнула она, всплеснув руками.

— Не бойтесь, мадам, — возразил я, — я просто принимаю обычные меры предосторожности. Наши профессора учат нас так всегда делать.

— Но кто же будет прибирать в вашей комнате и стелить постель?

— Я сам, — сказал я. — Это спасет вас от множества хлопот.

Она долго ворчала и бурчала, но в конце концов сдалась.

В этот вечер на ужин у нас были свиные ножки в белом соусе — еще одно отвратительное блюдо. Мсье Б. уплетал их со всегдашними хлюпающими звуками и восклицаниями восторга; под конец все его лицо было измазано липким белым соусом. Я извинился и встал из-за стола как раз в тот момент, когда он собирался переправить свои вставные челюсти в полоскательницу. Я поднялся к себе наверх и запер дверь.

И только тут, впервые за десять дней, я развязал свой коричневый сверток. Благодарение Господу, порошок был надежно упакован в две жестянки из-под печенья. Я открыл одну из жестянок. Порошок оказался светло-серым и мелким, как мука. Вот тут, передо мной, сказал я себе, вероятно, лежит драгоценнейший клад, какой только может найти человек. Я сказал «вероятно» потому, что ничего еще не было доказано. Я мог только полагаться на слова майора, что это зелье действует, и на слова носильщика, что оно настоящее.

До самой полуночи я лежал на кровати и читал книгу. Затем разделся, натянул пижаму, взял булавку головкой вверх и слегка присыпал ее сверху порошком. На булавочной головке задержалась крошечная кучка мельчайших зерен. Очень осторожно, чтобы не просыпать, я поднес булавку ко рту и слизнул порошок. У него не было никакого вкуса. Я засек время по часам, сел на краю кровати и начал ждать.

Результаты последовали довольно быстро. Точно через девять минут мое тело стало жестким и непослушным, я начал задыхаться и издавать булькающие звуки. Я окаменел на месте ровно так же, как майор Граут окаменел на своей веранде со стаканом виски в руке. Но так как я принял гораздо меньшую дозу, мой паралич продлился всего лишь несколько секунд, а затем, в полном согласии с описанием майора, я ощутил жжение в паху. За следующую минуту — и снова майор описал это лучше меня — мой орган распрямился и напрягся, как грот-мачта шхуны.

Ну а теперь последняя проверка. Я встал, отворил дверь и бесшумно проскользнул по коридору. Я вошел в спальню мадемуазель Николь. У нее, конечно же, горела свеча, она лежала в постели и ждала меня.

— Бонжур, мсье, — прошептала она, снова приветствуя меня ритуальным рукопожатием. — Вы хотите получить второй урок?

Я ничего не ответил. Уже в тот момент, когда лег рядом с ней, я начал ускользать в очередную из странных фантазий, охватывающих меня, когда я нахожусь рядом с женщиной. На этот раз я был в Средневековье, и Англией правил король Ричард Львиное Сердце. Я был лучшим копейщиком страны, благородным рыцарем, готовым вновь продемонстрировать свою силу и ловкость перед королем и его двором на поле Золотой Парчи. Мне противостояла гигантская и устрашающая француженка, убившая на турнирах семьдесят восемь отважных англичан. Но мой скакун ничего не боялся, мое копье имело сокрушительную длину и толщину, было острым, упругим, сделанным из крепчайшей стали. Король подбадривал меня криками:

— Браво, сэр Освальд, рыцарь с могучим копьем! Никто, кроме него, не может совладать с таким огромным оружием! Пробей ее насквозь, мой мальчик, пробей ее насквозь!

И я помчался в бой, метко направив свое огромное копье в самое уязвимое место француженки. И я бил ее мощными уверенными ударами и трижды пробивал ее латы, заставляя ее громко взывать о милосердии. Но сейчас мне не хотелось быть милосердным. Подбадриваемый криками короля и его придворных, я десять тысяч раз забил свое стальное копье в это извивающееся тело, и я слышал со всех сторон крики:

— Втыкай, сэр Освальд, втыкай и продолжай втыкать!

Голос короля тут же сказал:

— Клянусь всеми святыми, этот отважный рыцарь в щепки разобьет свое копье, если не остановится.

Но мое копье не разбилось, и в славном финале я вздел гигантскую француженку на острый конец своего верного оружия и проскакал вокруг ристалища, размахивая ее телом над головой под всеобщие крики «Браво!», «Гадзукс!»[3] и «Виктор лудорум!»[4]

Все это, как вы понимаете, заняло некоторое время. Какое именно, не знаю, но когда я в конце концов пришел в сознание, то соскочил с кровати и торжествующе встал рядом с ней, глядя сверху вниз на свою распростертую жертву. Девушка судорожно дышала, как загнанный олень, и я даже подумал, не причинил ли ей какого-нибудь вреда. Не то чтобы это слишком меня волновало.

— Ну что, мадемуазель, — спросил я, — я все еще в детском садике?

— О нет! — воскликнула она, заламывая свои длинные руки. — Нет, мсье! Нет, нет и нет! Вы яростны, и вы великолепны, и я чувствую себя так, словно мой котел взорвался от перегрева.

Услышать это было очень приятно; я ушел, не сказав больше ни слова, и проскользнул по коридору в свою комнату. Какой триумф! Порошок обладал фантастическими свойствами! Майор был совершенно прав! И хартумский носильщик действительно меня не подвел! Я был на пути к своему кладу, и ничто не могло меня остановить. С этими приятными мыслями я и уснул.

На следующее утро я незамедлительно дал делу ход. Нужно помнить, что я заработал стипендию в области естественных наук, а значит, имел приличную подготовку по физике, химии и некоторым другим дисциплинам, однако химия всегда была у меня сильнейшим местом.

Потому я прекрасно себе представлял процесс приготовления простейшей пилюли. В 1912 году, о котором идет повествование, фармацевты обычно готовили многие из пилюль у себя в задней комнате на так называемых пилюльных машинках. Так что я с утра пошел по парижским магазинам и быстро нашел в каком-то переулке Левого Берега поставщика подержанной фармацевтической техники. У него я купил прекрасную пилюльную машинку, готовившую пилюли по двадцать четыре штуки за раз. Тут же я купил высокочувствительные аналитические весы.

Потом я нашел фармацевтический магазин, продавший мне большое количество карбоната кальция и немного трагаканта. Купил я также бутылочку кошенили. Я отнес все это в свою комнату, расчистил туалетный столик и аккуратно разложил покупки. Готовить пилюли очень несложно, если знаешь, как это делается. Основную массу составляет карбонат кальция, вещество нейтральное и безвредное. Затем добавляешь точно отмеренное количество активного ингредиента, в моем случае — измельченного жука. В качестве связующего вещества я добавил немного трагаканта, который должен был слепить все вместе и превратить эту смесь в симпатичные пилюли. Я отвесил названные вещества в количестве, достаточном для изготовления двадцати четырех солидных пилюль, и добавил несколько капель кошенили — безвкусного ярко-красного красителя. Я тщательно все это смешал в чашке Петри и заправил вязкую массу в пилюльную машинку. В мгновение ока передо мною лежали двадцать четыре большие красные пилюли идеальной формы и твердости. И каждая из них, если я не ошибся при взвешивании, содержала точно то же количество толченого жука, что и булавочная головка. Иными словами, каждая из них была мощным, взрывным афродизиаком.

Но я еще не был готов сделать свой следующий ход.

Я снова вышел на парижские улицы и нашел мастерскую, изготавливавшую коммерческую упаковку. Там я купил тысячу маленьких круглых коробочек по дюйму в диаметре, а также вату. Далее я пошел в типографию и заказал тысячу маленьких круглых этикеток. На каждой этикетке должна была быть напечатана по-английски следующая надпись:



Этикетки должны были быть изготовлены точно по размеру моей картонной коробочки.

Через два дня я забрал готовые этикетки. Я купил бутылочку клея, вернулся в свою комнату и наклеил этикетки на крышки двадцати четырех коробочек. В каждой из коробочек я сделал подстилку из белой ваты. На подстилку я положил красную пилюлю и закрыл крышку. Теперь все было готово.

Как вы, конечно, давно уже поняли, я хотел заняться коммерцией. Я собирался продавать свои пилюли для повышения потенции клиентуре, которая вскоре потребует еще и еще. Я буду продавать их поштучно, причем за невероятную цену. А клиентура? Где они такие возьмутся? Каким образом семнадцатилетний мальчишка собирался найти в незнакомом ему городе покупателей на свои чудо-пилюли? Ну на этот счет у меня не было никаких опасений. Нужно было только найти одного-единственного подходящего человека, дать ему попробовать одну-единственную пилюлю, и он в экстазе прибежит за второй. Кроме того, он заговорщицким шепотом сообщит эту новость друзьям, и она разнесется как лесной пожар.

И я уже знал, кто будет моей первой жертвой.

Я еще не говорил вам, что мой отец, Вильям Корнелиус, служил по дипломатической линии. Он не имел состояния, но был умелым дипломатом и как-то умудрялся прилично жить на свое жалованье. Его последним назначением было место посла в Дании, а в настоящее время он выполнял какую-то работу в Лондоне в министерстве иностранных дел, дожидаясь нового, более высокого назначения. Британским послом во Франции был некий сэр Чарльз Мейкпис, старый друг моего отца, и, когда я уезжал в Париж, отец написал сэру Чарльзу письмо с просьбой слегка за мною присматривать.

Я понимал, как мне нужно теперь поступить, и безотлагательно взялся за дело. Надев свой лучший костюм, я отправился в британское посольство. Конечно же, я не пошел с главного входа, а постучал в дверь личной резиденции посла, располагавшейся в том же самом импозантном здании, но с задней стороны. Времени было четыре часа ровно. Лакей в белых бриджах до колен и красной куртке с золотыми пуговицами взглянул на меня крайне неприветливо. У меня не было визитной карточки, но я сумел довести до его ума, что мои родители являются близкими друзьями сэра Чарльза, и не будет ли он добр проинформировать миледи, что Освальд Корнелиус, эсквайр, пришел изъявить ей свое уважение.

Лакей отвел меня в своего рода холл, я сел и начал ждать. Минут через пять туда же ворвалась вся в пене шелка и шифона леди Мейкпис.

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнула она, беря меня за обе руки. — Так, значит, вот какой у Уильяма сын! У этого пройдохи всегда был хороший вкус! Мы получили его письмо и давно уже ждем тебя.

Дама она была видная. Немолодая, конечно же, но и не какая-нибудь окаменелость. Я бы дал ей лет сорок. У нее было одно из этих ослепительных лиц, которые кажутся вырезанными из мрамора, а ее торс резко сужался к талии, которую я мог бы охватить пальцами. Она окинула меня быстрым оценивающим взглядом и, похоже, осталась довольна увиденным, потому что следующим, что я услышал, было:

— Ну, заходи, заходи, Уильямов сынок. Мы попьем с тобой чаю и потолкуем.

Она провела меня через целую анфиладу огромных, великолепно украшенных комнат, и в конце концов мы оказались в небольшом, довольно уютном помещении, где стояли диванчики и несколько кресел. На одной стене висела пастель Буше, а на другой — акварель Фрагонара.

— Это, — сказала леди Мейкпис, — мой личный маленький кабинет. Отсюда я организую всю общественную жизнь посольства.

Она улыбнулась, сморгнула и села на диванчик. Очередной разодетый лакей принес нам чай с гренками. Крошечные треугольные гренки были намазаны анчоусной пастой. Леди Мейкпис села рядом со мной и разлила чай.

— Ну вот теперь, — сказала она, — расскажи мне о себе.

Далее последовал целый ворох вопросов о моей семье и обо мне. Все это было весьма банально, но я понимал, что ради моего великого плана я не должен отклоняться от процедуры. Мы проболтали минут сорок, причем обильно окольцованная рука миледи раз за разом задерживалась на моем бедре, и я ощущал легкое нажатие пальцев. Хо-хо, подумал я, к чему же клонит эта старая пташка? А затем она вдруг соскочила с диванчика и стала нервно расхаживать туда-сюда. Я сидел и смотрел. Туда и сюда она ходила, сцепив перед собою руки и подергивая головой; ее грудь то вздымалась, то опадала. Она была как туго закрученная пружина, и я не знал, что мне делать.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я, вставая.

— Нет, нет! Не уходи!

Я снова сел.

— Ты встречался с моим мужем? — неожиданно спросила она. — Видимо, нет, ведь ты же только приехал. Он прекрасный человек. Совершенно блестящая личность. Но он, бедняга, уже сильно постарел и больше не способен ни на что физически трудное.

— Плохо, — согласился я. — Никакого тебе поло, никакого тенниса.

— Ни даже пинг-понга, — сказала миледи.

— Все мы стареем, — сказал я философически.

— Боюсь, что так. Но дело тут в том…

Она умолкла и стала ждать.

Я тоже ждал.

Мы оба ждали. Повисла долгая тишина.

Я не знал, что делать с этой тишиной, мне в ней было очень неуютно.

— Так в чем же дело, мадам? — спросил я.

— Неужели ты не видишь, что я пытаюсь обратиться к тебе с некоторой просьбой? — сказала она наконец.

Я не знал, что тут ответить, а потому взял еще один маленький бутерброд и начал жевать.

— Я хочу попросить тебя, mon petit garçon,[5] — сказала она, — о небольшом одолжении. Ты, наверное, неплохо играешь во всякие игры.

— В общем-то, да, — подтвердил я, смиряясь перед необходимостью сыграть с ней партию в теннис или в пинг-понг.

— И ты не будешь против?

— Ни в коем случае, это будет огромным удовольствием.

Нужно было всеми силами ее ублаготворять. Все, что мне было нужно, это встретиться с послом, посол являлся моей главной и единственной целью. Он был тем самым избранным, который примет первую пилюлю, а потом уж все покатится своим чередом. Но подобраться к послу я мог только через нее.

— Я прошу совсем о немногом, — сказала миледи.

— К вашим услугам, мадам.

— Ты это серьезно?

— Естественно, мадам.

— Ты говорил, что неплохо играешь?

— Я играл за свою школу в регби, — сказал я. — И в крикет. Кроме того, я довольно прилично играю в шары.

Она остановилась и смерила меня долгим взглядом.

В этот момент где-то в моей голове зазвенел крохотный звоночек. Я его проигнорировал. Что бы там ни случилось, я должен потакать этой женщине во всем.

— Боюсь, — сказала она, — я не играю в регби. И в крикет тоже не играю.

— Мой теннис тоже на приличном уровне, — затараторил я, — только я не захватил ракетку. — Я взял еще один бутерброд. Мне нравился вкус анчоусов. — Мой отец говорит, что анчоусы буквально убивают нёбо, — сказал я, усердно жуя. — Мы не держим анчоусов в доме, но я их обожаю.

Миледи глубоко вздохнула, и ее груди взлетели, как два огромных воздушных шара.

— Я скажу тебе, чего я хочу, — промурлыкала она. — Я хочу, чтобы ты взял меня силой и терзал, терзал, терзал до смерти! Я хочу, чтобы ты это сделал прямо сейчас! Быстро!

Боже милосердный, подумал я, это нужно же так нарваться.

— Ты немного шокирован, милый мальчик.

— Я совсем не шокирован.

— Да, ты шокирован, я вижу это по лицу. Мне не нужно было тебя просить, ты слишком молод. Да, ты невероятно молод. Сколько тебе лет? Нет, не говори мне. Я не хочу знать. Ты сладостен, но школьники — это запретный плод. Какая жалость. Совершенно очевидно, что ты еще не вступил в яростный мир женщин. Вряд ли кто-нибудь из них когда-нибудь до тебя дотрагивался.

Это меня глубоко уязвило.

— Вы ошибаетесь, леди Мейкпис, — сказал я. — Я развлекался с женщинами на обоих берегах канала. А также на кораблях, плывущих в море.

— Ах ты гадкий мальчишка! Нет, я этому не верю!

Я все еще сидел на диванчике, она стояла надо мной. Ее большой красный рот был слегка приоткрыт, она тяжело дышала.

— Ты не понимаешь, я никогда бы о таком не заговорила, не будь мой Чарльз… ну, в общем, не будь все это для него в прошлом.

— Конечно же понимаю, — сказал я, неуютно ерзая. — И очень вам сочувствую. Я вас не осуждаю ни в малейшей степени.

— Ты правду говоришь?

— Конечно же.

— О, сладостный мальчик! — воскликнула она и бросилась на меня как тигрица.

Про последовавшую рукопашную схватку рассказывать, в общем-то, и нечего, ну разве что стоит упомянуть, что леди Мейкпис поразила меня своей работой с диванчиком. До того я всегда расценивал всякие кушетки как очень паршивые арены действий, хотя, бог свидетель, был вынужден пользоваться ими довольно часто — с лондонскими дебютантками, пока их родители усердно храпели наверху. Для меня диванчик был такой зверски неудобной штукой, окруженной с трех сторон валиками, с горизонтальной поверхностью настолько узкой, что с нее то и дело падаешь на пол. Но леди Мейкпис была кудесницей диванчика. Для нее диванчик был своего рода гимнастическим конем, на котором она выполняла прыжки и перевороты и изгибалась самым невероятным образом.

— Вы были преподавательницей гимнастики? — спросил я ее.

— Умолкни и сосредоточься, — сказала она, обвивая меня вокруг себя, как кусок слоеного теста.

Счастье, что я был молод и гибок, иначе наверняка дело не обошлось бы без переломов. И это заставило меня подумать о бедном сэре Чарльзе и обо всем, через что ему пришлось пройти. Мало удивительного, что он решил под конец залечь в нафталин. Но ты подожди, леди, подумал я, пока он познакомится с волдырным жуком. Тогда уж не он будет взывать о пощаде, это будешь делать ты.

Леди Мейкпис была мастером трансформаций; через несколько минут после нашей небольшой проказы она опять устроилась за своим столиком эпохи Людовика XV, такая же ухоженная и невозмутимая, как и при моем появлении. Она спустила пар и теперь сидела сонная и довольная, как удав, проглотивший живую крысу.

— Послушай, — сказала она, изучая какой-то листок бумаги, — завтра мы даем довольно роскошный ужин по случаю дня Мейвкинга.[6]

— Но Мейвкинг освободили уже двенадцать лет назад, — заметил я.

— Мы все еще его празднуем, — сказала леди Мейкпис. — Так вот, адмирал Жубер был вынужден отказаться. Он проводит смотр своего средиземноморского флота. Не хочешь занять его место?

Я едва удержался, чтобы не закричать «ур-р-ра!». Как раз это мне и было нужно.

— Почту за честь, — сказал я.

— Там будет присутствовать большинство министров, — продолжила леди Мейкпис. — И все основные послы. У тебя есть фрак?

— Есть, — кивнул я (в те дни никто никогда никуда не ездил, не прихватив с собой вечернего костюма, это касалось даже меня в моем зеленом возрасте).

— Хорошо, — сказала она, внося мое имя в список гостей. — Значит, завтра в восемь вечера. Хорошо провести тебе день, мой маленький мужчина. Было приятно с тобой познакомиться.

Она уже снова изучала гостевой список, так что я откланялся и сам нашел обратную дорогу.