"Перекресток волков" - читать интересную книгу автора (Белоусова Ольга)

Начало конца. Аутодафе

Я бежал, падал, поднимался и снова бежал. И время бежало вместе со мной, обгоняло меня, не давая ни мгновения передышки. Я знал, что опоздаю.

Я опоздал.

На площади было полно людей. Людьми были заполнены все ближайшие улочки, проулки и тупики. Люди облепили окна домов, пологие скаты крыш. В центре площади руками людей был разложен огромный костер. На костре умирал волк. Запах крови и горящего мяса смешивался с запахом разгоряченных ненавистью человеческих тел. Бешенство заразно…

Томаш Вулф, вождь моего народа, мой отец, умер молча и гордо. Или, возможно, мне повезло, и я пришел слишком поздно, чтобы услышать его крики. А люди радовались, глядя на затухающий костер. Они не знали, что не придумано еще такой пытки, которая смогла бы уничтожить душу волка, и не создано такого огня, из которого мы бы не возродились.

Я стоял, не чувствуя боли в разбитом теле, не понимая еще своей потери, и зачарованно смотрел, как темнота ночи смешивалась со светом уходящего дня, как солнце пылало желтым бешенством, а луна поседела от горя. В дымном небе парил сизый голубь с красным крылом. И невероятно яркой казалась в этом страшном небе звезда. Она родилась тихо и принесла с собой знание, Силу и резкую боль в десне — это прорезался и встал на место мой последний тридцать второй зуб.

Я стал волком.

Костер догорел.

Теплый летний дождь, внезапный и желанный, размыл по асфальту пепел — волки сгорают дотла. Тогда я осознал, что отец умер.

А вокруг были люди. Сотни людей. Те, что искали зрелищ. Те, что ненавидели все, неподдающееся пониманию. Те, что боялись. И я окунулся в их запахи, разговоры, в их жизнь, запоминая то, что теперь принадлежало мне.

— Тебе?.. Не понимаю…

— Ты так чиста, Нора…

Бешенство заразно. Бешеных собак убивают. Но что делать с людьми?

Что?

Я знал, что убью всех их, тех, кто пришел полюбоваться смертью моего отца. Я поклялся в этом так же, как когда-то клялись хранить жизнь мои предки.

Мои предки… Мои предки! Там, на площади, не было ни одного волка, кроме меня. Ни одного! Поселок бросил своего вожака. И я не знал, должен ли я ненавидеть их так же, как людей.

— Ох…

— Я не расскажу тебе всего. Пусть будет так, как было… Ты чиста, как родниковая вода. Я… Я каждый день моюсь.

Кажется, я любил слушать музыку в маленьких ресторанчиках. Слушать музыку и есть хорошо прожаренные бифштексы — я наелся сырого мяса еще там, в старом деревянном доме, сгоревшем однажды. Моя месть требовала энергии, и я старался много и хорошо питаться.

Парень все время курил. За те два часа, что я наблюдал за ним, он выкурил, наверное, полпачки сигарет. Он чего-то ждал… чего-то или кого-то. А я ждал его. Ожидание было похоже на любовную прелюдию… Девушка вышла из подъезда не одна. Они кричали… Ссора, замешенная на ревности, наполнила воздух обжигающим чувством нетерпеливой ненависти. Когда я убил их, всех троих, одного за другим, это чувство мгновенно исчезло.

И жизнь, дни и ночи, затянутые мутной кровью и едким человеческим запахом…

У женщины на руке было кольцо с огромным бриллиантом. Прозрачный камень, похожий на звезду, ослепил меня. Я зажмурился, перегрызая ей горло. Это было так странно… так необычно… убивать с закрытыми глазами… Я чувствовал запах, горький, как вечное сожаление о том, что могло бы быть, и даже было, но повториться уже не сможет… Я ненавидел свои воспоминания о детстве, ставшем более далеким, чем капельки звезд в совершенно чужом мне синем небе…

И смерть — горькая или сладкая, как шоколад…

Они были все разные, как снежинки, но одинаково хрупкие и однажды раздавленные чьим-то сапогом. И я тоже ломал их, сминал зубами, заставляя чувствовать мою боль. Чужие судьбы меня не волновали, а моя… моя собственная в том снегопаде не участвовала.

И города — переполненные, вымученные, истрепанные человеческими желаниями…

Помню городок, где были совершенно замечательные серые, розовые, голубые, желтые домики в стиле позднего Средневековья… Я нашел там девушку с красивым именем Ирида… Она была немножко сумасшедшей… Она говорила… нет, представляешь, она говорила, что мы с ней в нашей прошлой жизни были братьями-близнецами! Я спал с ней… Я не собирался ее убивать… она умерла сама. Банально и глупо. Пьяного водителя за рулем, наверное, нельзя приравнять к Люциферу, однако… Мне было жутко обидно, и я убил его.

Помню мальчика лет одиннадцати… Я превратился в волка у него на глазах, а он совсем не испугался. Он сказал мне, что однажды тоже станет волком и уйдет в лес. Его родители были из тех волков, кто так и не решился принять предложение моего отца. Глупцы! Люди убивают не тогда, когда хотят есть.

Еще помню город, заполненный светящимися вывесками и обкуренными девицами сомнительной внешности. Я все смеялся над ними… смеялся… Убил одну, но не получил от этого удовольствия. Ее тело было столь же уступчиво после смерти, как и при жизни.

И деревню в горах я тоже помню. Там меня действительно боялись… Я питался их страхом, как сметаной… И еще там на площади стоял старый деревянный столб. Хворост давно не горел, но, я знал, только поймай они меня, и костер вспыхнет снова.

И не было мне покоя…

Кажется, менялись времена года… Жизнь шла своим чередом… Мне не дано было предвидеть будущее, как не дано понять, что важнее: иметь свободу выбора или выбирать?

Кажется, солнце вставало на востоке… Жизнь не менялась… и мне не дано было понять, что важнее: любить или быть любимым?

Кажется, я обморозил себе лапу, уснув на кладбище в свою первую одинокую зиму… Мне приснились отец на костре и огромное дерево, в ветках которого путался дождь. Дерево грустило без меня, но я не знал, как вернуться…

Кажется… нет, отчетливо помню, что в день семнадцатилетия я оказался на той площади, где умер отец… я убил там мужчину, выходившего из автомобиля. Я сломал ему шею, думая об отце… Я смотрел на свои руки, и мне казалось, что они красные от крови… но крови на них не было.

Больше на ту площадь я не приходил никогда.

Жизнь шла своей дорогой. И там, на этой бесконечной дороге, меня никто не ждал.

Мой дьявол стал мною. Он легко убивал, он жил человеческим страхом, человеческой болью, человеческой надеждой. Ибо за секунду до смерти человек испытывает страх, боль и надежду на лучший конец. Дьявол убивал, и я убивал. Мы видели глаза своих жертв — серые, синие, карие, зеленые. Мы чувствовали под руками податливые хрупкие кости. Мы рвали зубами чужое горло и выплевывали на землю чужую кровь — она жгла нам губы. Дьявол смеялся, и я смеялся тоже. Мы были невероятно сильны, он и я. И мы были слабы, потому что столь сильная связь всегда непрочна, как паутина, способная выдержать вес паука, но рвущаяся от взмаха чьей-то руки. Я долго не понимал этого, а когда понял, было уже поздно.

Они — дьявол и люди — научили меня ненавидеть. Ненавидеть по-настоящему, так, что пьяно кружится голова, а легкие разрываются от одного только вздоха боли. Никогда раньше я не испытывал ничего подобного. Ненависть захватила меня в плен, изуродовала и истощила. Я ненавидел людей, жгуче, горячо, забыв о том, что среди них — мои друзья. Хорошо, что ни один из них не встретился за эти годы на моем пути. Я убил бы их, как убивал многих. Я нарушил бы обещание, опрометчиво данное мною Бэмби, и это предательство в конце концов свело бы меня с ума. Если мне и есть за что говорить «спасибо» Ами, то только за это. Впрочем, он, как всегда, преследовал собственные интересы.

«Я пролил кровь, как все, и как они, я не сумел от смерти отказаться…»

Мне исполнялось девятнадцать лет, и я вернулся в тот город, откуда все начиналось… Как странно… Я почти забыл его, почти забыл самого себя, разрешив сохранить в своей памяти лишь запах леса, жар погребального костра и клятву, произнесенную в дожде и пепле. Я почти забыл этот город, но вернулся, чтобы встретить здесь свой конец.

Был жаркий полдень июньского полнолуния. Я видел сон наяву. Луна сходила с ума где-то там, за голубой дымкой прозрачного неба. Я видел себя, умирающего в жертвенном огне, и танцующие вокруг тени. Видел огромное дерево, в ветвях которого билась сизая птица. Видел весь мир, и только незнакомца в рваном черном плаще не было среди моих видений. Он не пришел, и я умер…

Тринадцатое… Несчастливое, говоришь, число? Нет, число самое обыкновенное.

Я зашел в магазин. Я хотел купить вишни.

За кассой стояла молоденькая продавщица. Между рядами витрин лениво передвигались покупатели. Рядом со мной мальчонка лет пяти тянулся к стопке шоколадных плиток.

Зазвенело разбившееся стекло. Я инстинктивно шагнул к ребенку. Взрыв, падение, детское тело подо мной, обваливающаяся стена. Потом — удар и темнота.

Нет, это не я вернулся в город, это город пришел за мной.

— Ной! Очнись, Ной! — нетерпеливо требовал кто-то. Приятно осознавать, что ты еще не умер, и все же…

— Эй… не так… сильно, черт возьми… — пробормотал я. Каждое слово давалось с таким трудом, словно мне в легкие, в горло заколотили гвозди… Я открыл глаза. Не сразу… через минуту… или больше? Малиново-желтые разводы смывали контуры зданий и лиц. Внутри — огонь и чья-то смерть. Не моя, пока что.

Глаза тут же пришлось закрыть. Да, в беспамятстве есть свои преимущества. Отсутствие боли, например.

Когда звон в ушах поутих, я позволил себе вздохнуть чуть глубже. И тут же пожалел о том, что не умер. Огонь внутри меня заглотнул живительный кислород и вспыхнул с новой силой, заполняя собой легкие, желудок, сердце… Слишком, слишком много его в моей жизни…

Над моим левым ухом знакомый голос облегченно произнес:

— Жив.

Я пару раз моргнул, прогоняя цветные круги… пересиливая боль, попытался заговорить… Не сразу, но у меня получилось.

— Кроха?

— Да, это я. Молчи, не трать силы.

— Что… ты тут… делаешь?..

— Ты можешь помолчать? Ведь я не спрашиваю, что здесь делал ты.

— Я хотел купить вишни… А где полиция?

— Какая полиция?

— Такая… с сиренами, мигалками, автоматами и наручниками.

— У тебя бред, — констатировал Кроха.

Говорить получалось все лучше и лучше. Осознав свои успехи, я попытался приподняться.

Боль ударила в спину, сковав движения. Наверное, я закричал.

— Не двигайся, Ной, — запоздало предупредил Кроха.

— Что… с позвоночником? — выговорил я, мысленно уговаривая себя открыть зажмуренные от боли и страха глаза.

— Сильный ушиб, возможно — трещина. Ничего непоправимого. — Да… ничего… действительно — ничего…

Боль была слишком сильной, слишком… настоящей, конечной болью. Я бы предпочел думать, что Кроха лжет мне из сострадания, но он не лгал. Он просто не знал правды. — Знаешь, ты спас ребенка…

— Полагаешь, первый раз мне приходится о чем-то сожалеть? Он не ответил. Я открыл глаза. И снова закрыл. Слепило, обвиняя меня в тысячах ошибок, желтое солнце. Черт, ну почему он такой?! — Это не я убил Киса, малыш.

— Об этом ты тоже жалеешь?

— Не надо… Ты… никогда не был… жестоким…

Тишина. Как же я устал от людей…

— Малыш!..

— Да?

— Наверное… я должен был сказать это раньше…

— Да.

— Я никогда не убивал детей…

Снова тишина. Я сжал пальцы левой руки… Попытался сжать. Новая боль. Странно, что я не ощущал ее раньше. Уверен, она была там всегда.

— Руку плитой придавило, — объяснил Кроха. — Кость раздроблена… В нескольких местах.

— С-спасибо… Это все или есть еще что-то?

— Ну-у… Я в этом плохо разбираюсь.

Зато я — хорошо.

— И что дальше… а, малыш?!

В ушах начала скапливаться отвратительная тишина.

— Не кричи, я слышу тебя прекрасно.

— М-м-м…

— Мы пойдем к моему другу. Он учится на врача и сумеет тебе помочь.

— Оказаться… на костре?..

— Я не сказал «предатель». Я сказал — «друг».

— Мне… надо… в лес…

— Не говори ерунды, — голос Крохи звучал откуда-то издалека. А потом тишина затопила все вокруг, и мир оборвался.

Я очнулся на кровати в маленькой светлой комнатке с голубыми стенами и мерцающими звездочками на потолке. Как же давно я здесь не был…

Из-за плотно закрытой двери доносился грустный перебор гитары.

— Мы правильно поступили? — спросил кого-то Кроха.

— Время покажет, — ответили ему.

— Угу.

— Никто не заставлял тебя спасть его.

— Никто.

— Ты что, жалеешь?

— Нет, конечно, нет! Я просто не хочу думать, что, спасая его, этим убиваю кого-то другого…

Мой слух все еще был при мне, только они, кажется, этого не знали. Иначе вряд ли стали бы обсуждать подобное.

— А ты не думай.

— Угу…

— Малыш, об этом надо было думать три года назад, когда он ушел спасать своего отца.

— Но тогда…

— Разве не люди виноваты в том, что он стал убийцей? Его отец умер страшной смертью, а мы еще стояли вокруг и смотрели.

— «Мы»? Меня там не было.

— Меня тоже, но что это меняет?

— Может, ты и прав…

— Я прав.

— … А может, ты просто хочешь в это верить.

— Я прав.

Пауза.

— Ты прав. Скажи, он умрет?

— Если легенды не врут, то нет. Насколько я помню, оборотня можно убить только серебром. И еще, кажется, обсидианом.

— А осиновый кол?

— Это против вампиров.

— М-да…

Глупые люди… Какая разница, из чего сделан нож, если он вонзается в сердце?

Гитара что-то шептала в тишине. Знакомая песня. Лучшая из тех, что я слышал в городе.

«Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад…»

Моя звезда завела меня в топь.

— Три года… Скажи, он должен был сильно измениться? — спросил Кроха, глуша струны.

— Откуда мне знать? Это ведь ты его нашел.

— А ты… ты поступил бы иначе?

Снова тишина. Я задержал дыхание, боясь слов, которые должны были ее разорвать. Я ведь не знал, что именно могу услышать.

— Однажды, незадолго до того, как Ной ушел, мы встретились с его… Как это правильно сказать… Соплеменником? Короче, с другим оборотнем. Уверен, тот, другой, хотел убить меня. Ной не дал. Понимаешь, я не могу себе представить, что мы с ним стали врагами. Не могу! Он — мой друг. По сути дела, он никогда не обманывал меня.

— Только забыл сказать, что он — оборотень!

— Ты, малыш, тоже не распространяешься по поводу своих способностей.

— Это другое.

— Да что ты? Мне так не кажется. И потом, ты ведь все равно все знал, так какая же тебе разница?

— Ну…

— Я не могу предать Ноя. Несмотря ни на что.

— Я тоже. Ты не думай, что я сожалею или еще что… Нет, просто все это как-то странно…

— У нас давно все странно…

Я вздохнул и закашлялся. Через пару секунд дверь распахнулась.

— Рад видеть тебя живым, Ной! — широко улыбнулся невысокий крепкий паренек. Шрам на его правой щеке превратил улыбку в ухмылку.

— Бэмби…

Потом были долгие дни борьбы со смертью. Я отчаянно цеплялся за жизнь, дрался за каждый новый глоток воздуха. Я бредил вишневым небом и счастьем, которое, казалось, знал когда-то… Я видел радугу там, у начала жизни… Я кричал, я требовал чего-то, на что имел право… Я… Я умирал… Я хотел жить, видит бог, я так хотел жить!

День, ночь, еще день и ночь, и еще, и еще, и… — сколько? Таблетки, шприцы, бинты, кровь в легких, чудовищная боль… кошмары во сне… видения наяву… Высокая фигура в рваном черном плаще… «Я не могу тебе помочь, Ной… я слаб здесь, в городе… Прости… Наверное, придется начинать все сначала…» Глаза — зеленые, как надежда, как лес, в который мне никак не попасть…

Рука с ножом тянется к моему горлу… Я перехватываю ее, сдавливаю… Человек — да, именно человек! — кричит от боли, роняет нож на пол. Я сжимаю пальцы сильнее, сильнее, сильнее… Я не дам себя убить! Я зову своего дьявола… он должен помочь… должен, обязан!.. забрать меня туда… сильнее… далеко отсюда… сильнее… Человек кричит… «Ной! Ной! Это же Бэмби, отпусти его, Ной!» — говорит кто-то внутри меня, тихо, настойчиво… «Он пытался меня зарезать, малыш!» — «Он просто хотел сделать тебе укол! Отпусти его, Ной! Ты сломаешь ему руку! Отпусти! Клянусь, здесь никто не собирается тебя убивать! Вот так… молодец… Просто поверь мне, Ной!»

Просто поверь… Очень трудно просто верить… Кроха, малыш… прости, я обидел тебя…

Мой дьявол умер раньше меня. Его смерть означала и мою смерть тоже. Уходя, он забрал с собой Силу, словно мстил мне за что-то. Пустое пространство заполнилось болью. Волчья лихорадка. Я уже не ждал чуда. Только очень хотелось увидеть перед смертью Лес — мой первый, мой единственный дом.

«Прекратите! Прекратите!!! Пустите!!! Больно! Больно…» — «Не надо, Ной! Подожди, не сопротивляйся! Малыш, помоги мне, его надо перевернуть… О черт, да сколько же в нем силы!.. Ной, посмотри на меня! Не засыпай! Но-ой!»

Обрываются листья… и дерево плачет… мешаются краски одинокой радуги, оставляя мне бесконечность горизонта…

Больно… больно… мой бог…

Пытка жизнью… пытка смертью…

Кровь остывает…

Хватит…

Я принял решение, когда бесплодность борьбы отрицать стало уже невозможно. Странным было не то, что я умудрился выбраться из квартиры, никого не разбудив, а то, что я вообще сумел принять хоть какое-то решение. Я брел по пустынным ночным улицам, ненавидя и проклиная этот город, в котором вместо золота нашел кровь и пепел, и просил у неба еще немного, еще чуть-чуть времени. Падая на мокрый песок, я почти уже умер. Почти…

Ш-ш-ш… ш-ш… Шорох… шорохи…

Я вслушивался в шелест воды.

Ш-жр-жур-р…

Сил совсем не было. Перед глазами проносились давно забытые образы. Я пытался остановить их, вспомнить, понять… Не понимал, не помнил.

Все горело… внутри меня… вокруг меня… вместе со мною… все всегда горит… отец умер на огне… Я умру… я тоже умру?..

Дикая боль не давала расслабиться. Начинавшийся жар означал конец. А до леса было еще очень далеко…

Целая река, которую мне не перейти… не переплыть… как когда-то…

Ш-ш-р-хр-р…

Заскрипел песок под чьими-то ногами. Неужели за мной?.. Интересно, как выглядит смерть? Не хочется умирать. Так много я не успел сделать! Почему-то всегда — не успеваешь… Время как вода… высыхает, не оставляя даже воспоминаний… Отец… Нора… Нора? Почему — Нора? Кто такая Нора?..

— Ной? Ной! Ты жив?

Голоса… Я все еще различал запахи, но уже не различал голоса.

— Бэмби?

— Я, конечно! Какого черта ты сбежал, Ной?

— Как ты нашел меня?

— Это не я, это Кроха. Он слышит твои мысли…

Надо мной склонилось чужое лицо… Я должен был знать его, и не узнавал.

— Это я, Ной! Ты не узнаешь меня?

— Эдди?.. Да-да…

— Нет, Ной! Это я, Кроха!

Запахи…

— Малыш…

Я попытался улыбнуться.

— Извини… кажется… я… спутал… вы похожи…

Лицо исчезло. Потом появилось снова… Нет, это уже другое…

— Зачем ты сбежал?

Запахи — они разные, и даже если я забыл лица, я не забуду запахи…

— Дома намного приятнее умирать, Бэмби…

— Как — умирать? Зачем? То есть почему?

Паника в его голосе… Она больно режет мне нервы… Успокойся, друг… пожалуйста…

— Но ведь твои раны затянулись! Ты — оборотень! Почти бессмертен! От чего же ты собрался умирать?!

— Бэмби, Бэмби, глупый человек… Ты не понимаешь, да? Я не бессмертен… Не бессмертен… И есть кое-что пострашнее удара ножом… То, чего не исправить… Моя Сила уходит… Я исчерпал себя… — боль пульсирующим комком подкатила к горлу… вырвалась наружу с кашлем и кровью… — Пожалуйста… уведи малыша… не надо ему… это… видеть… я… я… очень хочу в лес…

— Хорошо.

Кто-то взял меня за руку… кто-то смочил мне губы водой… кто-то пожалел меня…

Кто-то убил меня… Я сам?..

Я был один против целой армии пауков. Я давил их, давил, давил, давил… Пока все не исчезло.

Темнота. И водопад. Или — это шум леса? Нет, просто кто-то плачет. Может, обо мне. Не надо, пожалуйста, не надо… Я не заслужил чужих слез. Я и своих-то не заслужил…

… Отец куда-то вел меня. Лес расступался перед нами… Из-за деревьев вышла мама… Мы взялись за руки и долго смеялись не известно над кем и чем.

Блеск каштановых волос ударил в глаза и рассыпался, исчез. Я звал ее, звал… Нора… Почему-то это было очень важно — знать, где она.

— Ной! Ной, черт побери, очнись! — голос ворвался в сознание как удар кнута.

— Что?..

— Я не знаю, куда надо идти.

— А где мы теперь? — мне не хотелось открывать глаза.

— В лесу.

Действительно, вокруг пахло домом.

И еще — мне было до странности легко. Почти легко. Я понял, что скоро умру. Надо было что-то говорить, но я не знал, что именно.

— Поговори со мною, Бэмби.

— О чем? — озадаченно спросил он.

— Не важно… просто поговори… Скажи, я долго болел?

— Ты пробыл у нас четыре дня. Вообще-то с такой скоростью кости не срастаются, — сообщил Бэмби.

Четыре дня! Так мало… А казалось…

— Рано я сдался, — пробормотал я.

— Что? — не понял Бэмби.

Но объяснять что-либо не хотелось. Человеку все равно этого не понять.

— Луна, должно быть, еще почти полная…

— Не знаю, — как-то нервно сказал Бэмби. — Ее не видно.

— А как мы здесь оказались?

Даже не открывая глаз, я знал, что Бэмби трет шрам, рассекавший его лицо. Он всегда так делал, когда волновался, а сейчас поводов для волнений у него имелось более чем достаточно.

— Это имеет значение?

Я улыбнулся. Улыбка далась мне с трудом.

— Нет… но я очень боюсь умереть в тишине.

— Не говори так!

Я снова улыбнулся. Я очень хотел плакать и совсем не хотел умирать, но я улыбался. Нужно быть сильным. Сильным всегда, иначе это не сила, а слабость. Так учил меня отец.

Лежать было неудобно.

— Ты не мог бы посмотреть… что за хреновина… воткнулась мне в бок?..

Послышалось шуршание. Потом:

— Вот черт, прости, Ной, не доглядел.

— А где малыш?.. Он ведь был с тобой? Там, у реки?

— Был.

— Где он?

— Ты велел ему уходить. Он ушел…

— Хорошо… Жаль только, что я так и не показал ему наш лес… Лес… Здесь ведь красиво, правда, Бэмби?

— Наверное, красиво, — как-то неохотно подтвердил он.

— В чем дело? Тебе не нравится?

— Не знаю. Очень темно. Я не люблю, когда темно.

— Темно?

— Угу… Я такой темноты еще никогда не видел… Без звезд, без луны… не говоря уже о фонарях. Как будто я ослеп. Жутковато, честно говоря.

— Почему темно?

— Ну, вообще-то потому, что уже ночь наступила…

Я, наконец, услышал его тяжелое испуганное дыхание. Почувствовал его страх. И я тоже испугался, но уже не за себя, за него.

Ночь… Ночь в лесу для человека — это страшно.

— Бэмби! Бэмби, что ты здесь делаешь?! Ты должен вернуться… в город… Я не смогу защитить тебя сейчас… Я даже не уверен, что проснусь следующим утром. Уходи!..

Силы покидали меня. Я понимал, что на самом деле ему уже поздно уходить… что в такой темноте для него все равно, с какой стороны появится опасность… Я понимал, что Бэмби умрет вместе со мной этой ночью, я не хотел этого, но ничего не мог сделать. Я…

— Жрать хочется… — тоскливо сказал Бэмби. Наверное, он тоже все понимал. Понимал, когда тащил меня по лесу, когда было еще светло и он мог уйти. Но он почему-то не ушел. — Интересно, а что будет, если…

Я уже не слышал его, вновь (в который раз? в последний раз?) проваливаясь в небытие.

Я тонул. Вода была холодной и черной. Я захлебывался ею, и так продолжалось целую вечность. А потом чья-то сильная рука подхватила меня, потянула вверх, выше, выше, и чернота вокруг сменилась серостью, светом, дуновением ветра… Я вдохнул сладкий как мед и жизнь воздух, задохнулся им и… открыл глаза.

Вокруг вовсю болтал утренний лес. Небо, чистое, родное, металось в кронах деревьев.

Я был еще слаб, но всем своим существом чувствовал, как уходил из тела смертельный жар. Сила возвращалась чертовски медленно, и хотя этого вообще не должно было быть, это было…

Не знаю, сколько прошло времени — минута или час, прежде чем я смог повернуть голову. Рядом, справа от меня, прислонившись спиной к стволу сосны, спал Бэмби.

— Эй, — тихо позвал я. — Бэмби! Просыпайся!.. Наверное, я уже не умру.

— Очень хорошо, — послышалось откуда-то слева. Я хотел обернуться, но сил не хватило. — Ты, конечно, не подарок, но живой все же лучше, чем мертвый. Здравствуй, Ной.

— Здравствуй, Артем, — ответил я невидимке за своей спиной.

— Я ждал тебя немного раньше… — заметил волк. — Три года назад, если точнее.

— Меня задержали… Какими судьбами ты оказался на этом краю леса?

— На этом краю? — повторил он. — Да отсюда до поселка меньше четырех часов нормального хода! Это не я, это вы далеко забрались…

Неужели Бэмби смог так далеко дотащить меня?

— Ну, что? История повторяется? — лицо Артема склонилось надо мной. Сверкнули крепкие белые зубы в хищном волчьем оскале. — История повторяется…

— В каком смысле?.. Что… с человеком?..

Говорить было тяжело, но необходимо. Я боялся показать Артему свою слабость.

— Тебе виднее. Это же твой друг.

Насмешка в его голосе подействовала отрезвляюще. Я сел, стараясь не обращать внимания на звон в ушах и молочную пелену перед глазами.

— Не смей его трогать!

— Ной, Ной, Ной… — Артем снова засмеялся. — Как интересно… Второй раз ты пытаешься защитить от меня человека, и второй раз ты не в состоянии этого сделать… Не дергайся, приятель. Я не трону его. Какое удовольствие убивать и так почти уже мертвого?

Я снова посмотрел на Бэмби. Я не хотел верить Артему, но он оказался прав — человек умирал и, кажется, я был тому причиной. Бэмби поменялся со мной местами. Правда, я не представлял, как ему это удалось.

Чтобы не закричать — я не мог позволить себе такой роскоши — я изо всех сил вцепился в еще мокрую от росы траву, и вдруг почувствовал посторонний предмет на своей шее. Кулон на тонкой, холодной как лед, серебряной цепочке — талисман нашего племени.

Я удивился бы значительно меньше, если бы нашел в кармане змею.

— О-го, — тихо сказал Артем. Похоже, для него это тоже было откровением. — Откуда?

Я промолчал. Я не знал, что ответить. Клык был нашей легендой. Странной легендой, которую можно увидеть, потрогать, понюхать… Единственной ниточкой, связывающей нас с Богом и вишневым небом. Говорят, когда-то давно Клык принадлежал Первому Белому Волку. Говорят, однажды Белый Волк подарил талисман старой ведунье, просившей Бога о помощи. И еще говорят, Клык сам выбирает себе спутника и приходит к нему всегда с болью и чьей-то смертью. Он не передается по наследству, не имеет хозяина, и даже Белый Волк не спорит с его желаниями. Последний раз я видел Клык на шее отца в тот день, когда ушел из дома. Я был уверен, что Клык сгорел на костре вместе с ним.

Слабость вернулась, вынуждая меня проваливаться в бесконечный кошмарный сон, которому я не мог сопротивляться. Я закрыл глаза, судорожно сжав Клык в руке, и в одно мгновение оказался висящим в темноте и пустоте. Где-то около сердца, в такт дыханию, пульсировал маленький белый комочек. И с каждым вздохом он становился все больше, заполняя собой сознание, пока свет окончательно не вытеснил тьму. И я увидел…

Это было похоже на немое кино. Я видел себя со стороны, мечущегося в лихорадке по земле. Рядом, прислонившись спиной к дереву и с тревогой всматриваясь в сгущающуюся темноту, сидел Бэмби. Не раздавалось ни единого звука.

С минуту картина оставалась неизменной. Потом Лес словно расступился, давая дорогу своему хозяину. Он странно выглядел в закатанных до колен старых джинсах и стерильно белой футболке. Босой, небритый. Тонкий обруч, украшенный изумрудами, почти терялся в спутанных белых волосах. Я узнал его. Я видел его раньше. Только тогда, в моем бреду, он был одет в рваный черный плащ. А глаза не изменились, глаза цвета свободы и беспричинной тоски. Да, это был он — Король леса, Первый Белый Волк. Волчий бог? Значит, наша легенда — вовсе не легенда…

Он опустился на колени возле меня, умирающего от лихорадки в ночном лесу, дотронулся до пульсирующей вены на моей шее, вздохнул. Потом обернулся к Бэмби, окинул его долгим изучающим взглядом и снова вздохнул. А человек по-прежнему сидел неподвижно, ничего не видя вокруг, и в этот момент, как никогда, напоминал мне доверчивого олененка из старого мультфильма.

Наконец Белый Волк кивнул, очевидно, приняв какое-то решение. Снял с себя серебряную цепочку, осторожно подул на талисман и надел его на мою шею. Бэмби вздрогнул и расслабился. Шрам, рассекавший его щеку, становился все белее и белее, пока не засветился изнутри. Я почти физически ощущал, как из тела его в мое перетекает жизнь. Кажется, именно в этот момент я закричал — от захлестнувшего меня бессилия перед случившейся катастрофой. Я вовсе не хотел выжить таким образом.

Вспыхнул яркий свет. Я открыл глаза и понял, что какая-то глава моей жизни закончилась. Только я почему-то никак не мог назвать это счастливым окончанием.

— Вот, значит, как… — медленно произнес Артем. Наверное, он тоже побывал в той ночи, рядом со мною, Бэмби и Первым Белым Волком. — Вот как… Тебе придется вернуться в поселок, Ной, придется, даже если ты не планировал этого… Скажу честно, тебя не ждут, но ты должен вернуться! Нам нужен Клык.

Я вспомнил костер, на котором сгорел Том Вулф.

— Я никому ничего не должен, Артем!

Артем покачал головой, поднялся на ноги, протянул мне руку, и повторил:

— Ты должен вернуться, Ной.

— Зачем?

— Хотя бы затем, чтобы узнать, почему волки не пришли спасать твоего отца.

— Я знаю это и так, — я до боли закусил губу, гася в себе ярость. Не сейчас, не здесь. — Они испугались.

— Ты должен вернуться, — повторил волк. Я посмотрел на Бэмби. Он все еще не очнулся.

— Да, — сказал я тихо, ухватился за руку Артема и тяжело поднялся с земли. — Да, я должен вернуться.