"Флэш без козырей" - читать интересную книгу автора (Фрейзер Джордж Макдональд)

II

Как оказалось, Бентинк ошибался, и слава Богу! Этот маленький паршивец Брайант не умер, хотя был и недалек от этого. Помимо сломанного носа, в результате падения с лестницы он разбил себе череп и пару дней балансировал между жизнью и смертью, весь облепленный бристольскими пиявками. Когда он наконец пришел в себя настолько, что имел дерзость сказать: «Передайте Флэшмену, что я прощаю ему от всего сердца», это порадовало меня, так как свидетельствовало о том, что он возвращается к жизни и собирается остаться всепрощающим христианином. Если бы он думал, что умирает, он бы прок…нал меня до самой смерти и после — уже в аду.

Однако после этого он вновь потерял сознание, а я прошел через муки тюремного заключения. Меня заперли в моей же собственной комнате: Локк был мировым судьей и водворил меня туда, усадив этого идиота Дюберли снаружи — ни дать ни взять бейлиф, стерегущий браконьера. Я был весь в холодном поту — ведь если бы Брайант откинул копыта, дело, несомненно, запахло бы веревкой. Размышляя об этом, я мог только валяться в кровати и дрожать от страха. Я видал, как вешают, и тогда мне это казалось презабавнейшей штукой, но когда теперь я думал о петле, касающейся моей шеи, мешке, который одевают на голову, страшном рывке, удушье и вечной тьме — Боже мой, от всего этого мне хотелось блевать где-нибудь в уголке. Я уже чувствовал, как удавка стягивает мне шею, и, рыдая, ждал, что меня вот-вот вздернут. И хотя на самом деле до этого, к счастью, так и не дошло, те несколько дней, которые мне пришлось провести в своей спальне я запомнил на всю жизнь. Веселенькие желтенькие примулы на обоях, сине-красный ковер с маленькими зелеными тиграми и гравюра пейзажа с Харлакстон-мэнор, что близ Грэнтама в Линкольншире, издания Джона Лонгдена, эсквайра, висящая над кроватью, — я до сих пор помню всю обстановку до мелочей.

На фоне призрака удавки, маячившего передо мной, было слабым утешением узнать от Дюберли, который, похоже, был испуган всем этим делом ничуть не меньше меня, что в обществе не пришли к единодушной уверенности, что я-таки жульничал за картами. Д’Израэли — я же говорил, что он был умница, — чертовски разумно заметил, что мошенник вряд ли будет сам доставать из кармана доказательства своей вины. Он считал, что виновный скорее будет протестовать и сопротивляться попыткам обыска. Конечно же, Диззи был прав, но другие, более недоверчивые, не согласились с ним. Поэтому в глазах большинства я все же был жуликом, да еще опасным маньяком, которому суждено окончить свои дни на каторге в каменоломне. Как бы там ни было, скандал был грандиозным, и уже на следующий день дом опустел словно по мановению волшебной палочки, миссис Локк слегла от огорчения, а ее муж ожидал только, когда Брайант придет в себя, чтобы сдать меня в полицию.

Даже сейчас я не знаю, кто стал причиной последовавших вслед за этим событий, но чувствую, что и тут не обошлось без старикашки Моррисона. Что бы дальше ни случилось с Брайантом, моя политическая карьера на этом завершилась, так и не успев начаться. В лучшем случае меня ославят шулером и предадут суду за физическое насилие — это если Брайант выживет.

В любом случае всем дальнейшим я обязан Моррисону, хотя я не знаю, хотел ли он навсегда избавиться от меня или планировал просто вывести из игры на время. Полагаю все же, что ему было наплевать на то, жив я или умер, — главное, чтобы его интересы не пострадали.

Он пришел проведать меня на пятый день и сказал, что Брайант вне опасности. Я испытал такое облегчение, что был почти счастлив, когда он называл меня жуликом, лжецом, негодяем, животным и тому подобными лестными эпитетами — так или иначе, выбирать мне не приходилось. Исчерпав основной поток негодования, старый хрыч плюхнулся в кресло и, дыша, словно кузнечные мехи, проговорил:

— Золотце мое, похоже, ты отделаешься за эту выходку легче, чем того заслуживаешь. Не твоя вина, что печать Каина, которая лежит на тебе, дала знать о себе именно в этот проклятый день. Ты просто животное — настоящий зверь, вот кто ты есть, Флэшмен, мерзкое злое чудовище! — он вытер свое потное лицо. — Ну ладно, Локк не даст ходу этому делу — за это ты должен благодарить меня — да и этот малый, Брайант, будет молчать. Тьфу! Пару сотен — и он точно заткнется, ведь он такой же офицер и джентльмен, вроде тебя. Я могу купить многих таких, как вы, — мусор да и только. — Он вновь тяжело задышал и бросил на меня быстрый взгляд. — Но мы не будем раздувать скандал, не правда ли? Ты не можешь вернуться домой — полагаю, ты с этим согласен?

Я не спорил — да и не мог себе этого позволить — и попробовал лишь сказать что-то насчет того, что Элспет будет тосковать, но, похоже, сделал это зря. На мгновение мне показалось, что Моррисон меня сейчас ударит. Он покраснел и заскрипел зубами.

— Попробуй только еще раз упомянуть ее имя, только один-единственный раз, и Господь мне свидетель, тебя отправят в тюрьму уже на этой неделе! Будь проклят тот день, когда ты впервые поднял на нее глаза! Один Бог знает, за что мне и моим ближним небеса ниспослали такое тяжкое наказание, как ты!

Ну, по крайней мере он не тратил время на молитвы обо мне, подобно Арнольду, — Моррисон был лицемером иного рода, человеком дела, который не сотрясает воздух понапрасну прежде чем перейти к делу.

— Для тебя лучше было бы покинуть Англию на некоторое время, пока это прок…тое недоразумение хоть немного забудется, если это вообще возможно. Полагаю, твои родственнички смогут уладить дело с командованием Конной гвардии — осмелюсь предположить, там подобные скандалы не в новинку. Об остальном позабочусь я сам, улажу все детали, и, нравится тебе это или нет, мой теленочек, тебе придется плясать под мою дудку. Это понятно?

— Полагаю, что выбора у меня нет, — ответил я и, подумав, что нелишне будет немного подольститься к этому старому негодяю, добавил: — Поверьте мне, сэр, я испытываю искреннюю признательность за все, что вы для меня делаете, и…

— Придержи свой язык, — отрезал он, — ты известный лгун. Говорить больше не о чем: пакуй свои чемоданы и двигай в Пул.[16] Там наймешь комнату в «Адмирале» и будешь ожидать от меня сигнала. Никому ни слова и никаких фокусов, иначе мы с Локком откажемся тебе помогать, и ты для начала окажешься за решеткой, а после будешь выпрашивать милостыню. Вот деньги.

Моррисон швырнул на стол объемистый кошелек, повернулся и вышел вон.

Я и не пробовал возражать — он держал меня за горло, и я уже не удивлялся готовности моих родственничков и друзей поскорее спихнуть меня куда подальше из Англии, лишь только к тому появлялась хоть малейшая возможность. Мой родной папаша, затем лорд Кардиган, а теперь еще и старикашка Моррисон, все они горели желанием поскорее от меня отделаться и, как и в предыдущих случаях, у меня не было возможности с ними спорить. Оставалось лишь идти, куда прикажут, и принимать то, что мне приготовили Господь Бог и Джон Моррисон.

В полдень я выскользнул из дома и к вечеру уже был в Пуле. Здесь я прождал целую неделю — сперва трясясь от страха, но понемногу приходя в себя. Во всяком случае, я был свободен, а мог ведь и попасть под суд. Что бы ни ждало меня впереди, я скорее всего снова вернусь в Англию — не больше, чем через год, а уж к тому времени все дело будет по большей части забыто.

Забавно, но про то, что я набил морду Брайанту, забудут гораздо быстрее, чем про эту штуку с картами. Правда, чем дольше я над всем этим думал, тем больше мне казалось, что ни один разумный человек не поверил бы обвинениям Брайанта в мой адрес, — его хорошо знали как льстивого грязного щенка, в то время как я, мало того, что пользовался всеобщей известностью, так слыл еще и честным стариной Гарри в глазах любого, кому казалось, что он хорошо меня знает. В самом деле, некоторое время я даже думал над тем, чтобы отправиться обратно и разобраться с проблемой на месте и сразу, но у меня не хватило на это духу. Слишком уж свежи были неприятные воспоминания, а Моррисон, без сомнения, тут же отправил бы меня за решетку. Нет, я приму лекарство, каким бы горьким оно ни было, — я уже понял, что не стоит плевать против ветра, как, бывало, говаривал этот хрыч Моррисон. Оставалось только наилучшим образом воспользоваться тем, что он для меня приготовил.

Что именно мне предстояло, я понял на восьмой день, когда какой-то человек захотел видеть меня, не успел я еще закончить завтрак. Говоря по правде, я уже подкрепился и к тому времени даже решил заняться служанкой, которая зашла, чтобы убрать со стола. Я зажал ее в углу, а плутовка все причитала, что она, дескать, девушка порядочная — хотя, могу поклясться, наверняка была не из таковских, — как вдруг раздался стук в дверь. Девчонка воспользовалась этим, чтобы ускользнуть. Она впустила посетителя, поправляя чепчик и изо всех сил пытаясь изобразить недовольство знаками моего внимания.

— Соус! — воскликнула она. — Я еще не…

— Убирайся, — сказал гость. Служанка бросила на него быстрый взгляд и исчезла.

Он захлопнул дверь ногой и стоял, глядя на меня. В этом взгляде было нечто такое, что я хотел было сказать — лопни мои глаза, если я позволю этому типу распоряжаться в моей комнате, — но промолчал. Они были светлыми, как вода в фарфоровом блюде, блестящими и при этом абсолютно пустыми и холодными, как льдинки. Они были широко расставлены на его коричневом от загара крючконосом лице и взирали на мир таким пустым и вместе с тем пристальным взглядом, что становилось ясно: их владелец — ужасный человек. Над ними поперек всего лба у незнакомца был шрам, который иногда дергался, когда этот тип говорил. Когда же он был чем-либо раздражен, а это случалось довольно часто, то шрам наливался кровью.

Ого, подумал я, вот и еще одно милое знакомство на мою голову.

— Мистер Флэшмен? — спросил он. У него был странный хрипловатый голос с выговором уроженца северных графств. — Меня зовут Джон Черити Спринг.

Лично мне такое имечко показалось дьяв…ски неподходящим,[17] но ему, по всей видимости, оно нравилось. Гость сел на стул и указал мне на другой.

— Если вы позволите, не будем терять время, — продолжил он, — мой судовладелец приказал мне взять вас на борт в качестве помощника-суперкарго.[18] Осмелюсь предположить, вы не понимаете, что это значит, да и вам нет необходимости это знать. Я знаю, почему вы плывете со мной, и вы будете исполнять те обязанности, которые мне будет угодно на вас возложить. Это понятно?

— Ну — протянул я, — пока не знаю. Не думаю, что мне нравится ваш тон, мистер Спринг, и…

— Капитан Спринг, — уточнил он, наклонившись вперед, — а теперь послушайте, мистер Флэшмен. Мне на вас наплевать. Я знаю, что вы кого-то забили почти до смерти и у вас нелады с законом. Я здесь для того, чтобы помочь вам, согласно указаниям мистера Моррисона. — Неожиданно его голос перешел в рев, и он стукнул кулаком по столу: — Ч-рт побери, не будем тратить время! Решайте, едете вы или остаётесь — для меня это все равно, но не тяните! Шевелите жабрами, да побыстрее! — Шрам на его голове стал пунцовым, но тут он несколько успокоился, и его голос стал тише: — Ну?

Мне этот парень не понравился — уж можете поверить, — но что оставалось делать?

— Хорошо, — сказал я, — вы сказали, что мистер Моррисон ваш судовладелец? А я и не знал, что у него есть собственные корабли.

— Он совладелец, — пояснил Спринг, — один из наших директоров.

— Понятно. А где находится ваше судно, капитан Спринг, и куда вы собираетесь меня отвезти?

Его светлые глаза вновь вспыхнули:

— Мы идем не так уж далеко, — ответил он, — в Америку и снова домой. Рейс займет полгода, так что к Рождеству вы снова будете в Англии. Как суперкарго, вы получите свою долю прибыли — весьма скромную, надо сказать, — так что время в путешествии не пропадет зря.

— А что за груз? — заинтересовался я, так как слыхал, что небольшие торговые суда неплохо зарабатывали на трансатлантических рейсах.

— Генеральный груз по дороге туда — всякие безделушки, одежда, кое-какие механизмы. А на обратный путь — хлопок, сахар, патока и прочее, — он словно выплевывал слова, — для беглеца вы задаете чер…ски много вопросов, мистер Флэшмен.

— Я беглец, но не трус, — заметил я. Прозвучало достаточно неплохо, чтобы время от времени вставлять эту фразу, пока случай с Брайантом не уйдет в прошлое. — В таком случае я полагаю…

— Хорошо, — прервал Спринг, — теперь вот что: я знаю, что в армии вы были офицером, а у меня будете старшим помощником, значит, жить будете на корме. Вы были в Индии — это что-то да значит. А что вы знаете о море?

— Довольно немного, — признался я, — мне доводилось слегка путешествовать — в Англии и за границей, но я плавал в водах неподалеку от Борнео вместе с раджой Бруком и смогу управиться с небольшой лодкой.

— Неужели? — его светлые глаза вновь загорелись. — Ну значит, что вы наполовину пират, осмелюсь так сказать. По крайней мере, повадки у вас пиратские — придержите-ка язык сэр, ваше мнение меня не интересует. Должен вас предупредить: на моем корабле бездельников нет! Я видел, как вы топтались здесь с этой шлюхой. Так вот, запомните, теперь вы будете заниматься подобным только тогда, когда я отпущу вас на берег. Только так, клянусь Богом, и никак иначе! — капитан снова сорвался на крик.

«Да этот малый — наполовину сумасшедший», — подумал я.

Тут он немного успокоился:

— Как я понял, вы владеете иностранными языками?

— Ну да, французским и немецким. А еще хинди, пушту — это язык, распространенный…

— …в северной Индии, — нетерпеливо прервал он, — я знаю, продолжайте.

— Еще немного малайским, немного датским. Языки мне легко даются.

— Хорошо. Вы учились в Рагби — помните классику?

— Ну, — замялся я, — по большей части уже забыл…

— Ха! Hiatus maxime deflendus,[19] — произнес этот странный малый. — Или вы предпочитаете так: Hiatus valde deflendus. — Он пристально посмотрел на меня. — Ну?

Я беспомощно захлопал глазами:

— Вы имеете в виду… ох, дайте подумать… Великие — э-э — разочаровывают? Великие…

— Господи, помилуй! — воскликнул он. — Ничего удивительного, что Арнольд умер молодым. Бесценный дар образования, отторгнутый грубым мышлением! Похоже, вы без труда говорите на живых языках, так почему же, черт побери, не хотите уделить внимания их древнему источнику? — Капитан подпрыгнул и сделал шаг вперед.

Мистер Спринг начал понемногу меня утомлять.

— Возможно, что эти древние источники многое значат для вас, — осторожно заметил я, — но исходя из моего опыта, декламация Вергилия охотнику за головами вряд ли принесет пользу. И вообще, на кой ч-рт, по-вашему, мне нужна латынь?

Он остановился, меряя меня взглядом, и вдруг широко ухмыльнулся:

— Вот вам и образованный англичанин. Джентльмен! Ха! Чего я вообще трачу на вас силы? Quidquid praecipies, esto brevis,[20] клянусь Богом! Как только вы упакуете свое барахло, мы двинем в порт — нужно успеть поймать прилив.

И он вышел, бормоча еще что-то на лестнице в мой адрес.

Мне не улыбалось связывать свою дальнейшую судьбу с сумасшедшим и притом, наверное, опасным, но из моего опыта общения с моряками я знал, что у большинства из них частенько не все дома, так что особо не беспокоился. Капитан не обращал ни малейшего внимания на все, что я говорил ему по пути в гавань, но время от времени задавал мне короткие вопросы, что, по-видимому, и заставило меня наконец вспомнить несколько латинских фраз, которые не успели выветриться у меня из головы, — главным образом благодаря тому, что они были здорово вколочены туда учителями. Когда он довольно настойчиво стал выспрашивать некоторые подробности моей службы в Индии, я вдруг вспомнил кое-что и выпалил: «Percunctatorem fugitus nam garrulus idem est»,[21] что, как мне показалось, было вполне справедливо. Услышав это, капитан Спринг остановился как вкопанный.

— Гораций, клянусь Б-гом! — воскликнул он. — Все-таки из вас будет толк. Только, видите ли, надо говорить fugito, а не fugitus.[22] Ладно, парень, поторапливайся.

После этого у него было не слишком много возможностей экзаменовать меня по латыни, поскольку первая часть нашего путешествия проходила в маленькой вертлявой рыбачьей лодке, которая вывезла нас в Ла-Манш, а поскольку начало порядочно качать, я был просто не в состоянии разговаривать. Я достаточно опытный моряк, то есть мне приходилось выворачивать свои кишки наизнанку в каждом из семи морей, так что спустя десять минут я уже уткнулся мордой в шпигат[23] и молил Бога об одном — вернуться в Лондон, пусть даже мне нужно будет предстать перед судом. Эти мучения, как обычно, продолжались несколько часов, и я все еще был зеленым и нетвердо держался на ногах, когда ближе к вечеру мы вошли в одну из бухт на французском побережье, где на якоре стоял корабль мистера Спринга. Вглядываясь в смутный силуэт по мере того, как мы подходили все ближе, я подивился его размерам: судно было длинное и громоздкое, с черным корпусом и тремя мачтами, совсем непохожее на нынешние стройные клиперы. Когда мы подошли к корме, я увидел буквы на борту. Вместе они составляли надпись — «Бэллиол Колледж».

— Ага, — обратился я к Спрингу, который в это время оказался поблизости от меня, — так вы учились в Бэллиоле, не так ли?

— Нет, — ответил он очень коротко, — я заканчивал Ориэль.

— Так почему же ваше судно называется «Бэллиол Колледж»?

Спринг заскрежетал зубами, и его шрам снова налился кровью:

— Потому что я ненавижу это прок…тое место! — закричал он в ярости. — Он сделал несколько шагов и вновь повернулся ко мне. — Мой отец и братья учились в Бэллиоле, понятно? Это удовлетворит ваше любопытство, мистер Флэшмен?

Ясности такой ответ мне не добавил, но тут мой желудок опять подкатил к горлу, так что когда пришло время взбираться на борт, то без посторонней помощи я не смог даже подняться по трапу. Затем меня вновь вырвало, и я без сил повалился на палубу. «Господи Иисусе, да это настоящий Нельсон», — заметил кто-то, после чего меня приподняли и поволокли, чтобы бросить на койку, где я и остался в жалком одиночестве, в то время как откуда-то издалека до меня доносился ненавистный голос Джона Черити Спринга, изрыгающий какие-то приказы. Я поклялся себе, как клялся уже с полсотни раз ранее, что никогда больше не позволю заманить себя на борт корабля. Тем не менее я все еще соображал, так как помню, что, прежде чем забыться сном, успел-таки удивиться: отчего это британское судно должно уходить в рейс от французского побережья? Но я был слишком слаб и разбит, чтобы это могло особо сильно меня беспокоить. Некоторое время спустя кто-то принес мне бульон, и через силу проглотив его, я почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы подняться на палубу. Вокруг была полутьма, но звезды уже появились на небе, а по левому борту на французском берегу мерцали огоньки. Я посмотрел на север, где была Англия, но ничего не увидел, кроме пустынного серого моря, и внезапно подумал: «Боже мой, что же я здесь делаю? Куда мы идем? Что за человек этот Спринг? Вот где я оказался — ведь еще пару недель назад катил себе как лорд в Уилтшир, намереваясь стать политиком, а сейчас, терзаемый морской болезнью, мчусь по волнам на барке под командой сумасшедшего преподавателя Оксфорда».

— Это уже слишком, — пробормотал я себе под нос, стоя у поручней.

Ну, что ж, значит, это судьба. Только вы хотите укрыться в тихой бухте, как вдруг течение подхватывает вас и бросает в места, где вы и не мечтали побывать, и вмешивает в события, от которых вам бы лучше держаться подальше. На сей раз все это случилось очень быстро, но, сколько бы я ни оглядывался в недавнее прошлое, я так и не мог понять, что бы такого можно было сделать, чтобы избежать того, что со мной произошло. Я не мог спорить с Моррисоном, не мог отказаться от помощи Спринга — и вот я здесь. Так я рассуждал сам с собой, глядя поверх борта в пустынное море. Ах, если б я только не связался с этой маленькой сучкой Фанни и не сел играть с нею в карты, и не врезал бы потом этой свинье Брайанту — но что толку сожалеть об этом. Дело сделано, и теперь меня везут Бог знает куда и мне приходится распрощаться с Элспет и моей прежней легкой жизнью — выпивкой, гулянками и легкими любовными приключениями.

Все это было очень плохо, и, глядя на пробегающие мимо волны, я чувствовал, как меня все больше наполняет раздражение и жалость к себе.

Конечно, если бы я был Веселым Джеком, Диком-Чемпионом или другим маленьким занудой, о которых так любил писать в своих хрониках Том Браун и которым суждено было искать свою судьбу среди пустынных волн, я бы смахнул рукой скупую мужскую слезу и обратился бы лицом к будущему со всей отчаянной храбростью своего молодого сердца. Старый боцман Макхарти похлопывал бы меня по плечу и рассказывал бы удивительные истории про приключения в Южных морях, а засыпая, я бы думал о своей матушке и о том, как бы оправдать доверие своего отважного командира и доброго христианина — капитана Фримена (одному Богу известно, сколько юных идиотов отправилось в море, начитавшись подобной бредятины). Поскольку в свои двадцать шесть я был слишком стар и достаточно закален жизненными испытаниями, то вместо скупой мужской слезы я выдавил из себя очередную порцию блевотины, а вместо старого боцмана Макхарти на меня вдруг натолкнулся матрос, тянущий трос по палубе. Он оттолкнул меня в сторону с криком: «Убирайся с дороги, деревенщина!», в то время как из темноты надо мной мой добрый христианин-капитан заорал на меня, чтобы я убирался вниз и не мешал команде работать. Я так и поступил и, отходя ко сну, размышлял отнюдь не о своей матушке, а о шансе, который я так безнадежно упустил, не позабавившись с Фанни Локк в тот день на травке в Долине Беглецов. О, эти тщетные сожаления молодости!

Из всего этого вы можете заключить, что я не был создан для жизни среди океанских волн. Я их просто не переносил. Если бы капитану Марриету[24] пришлось бы писать обо мне, он бы сломал свое перо, нанялся бы на угольщик из Кардиффа и в конце концов был бы похоронен в море. Что касается первых дней моего пребывания на судне, то спешу сообщить, что мне не пришлось схватиться в рукопашную с главным корабельным задирой, подружиться с негром-коком или учиться чинить бушприт под руководством старого просоленного моряка, который называл бы меня «настоящим парнем». Нет, я провел эти дни в своей койке, чувствуя себя чертовски разбитым, и только изредка появлялся на палубе, чтобы глотнуть свежего воздуха и быть снова изгнанным в мою темную обитель под палубой. В те дни я был все тем же хитрым сухопутным Флэши, только с лицом цвета морской волны.

Мне также не удалось приобрести себе новых друзей, поскольку за все это время я встретил всего четырех человек и все они мне жутко не понравились. Первым из них был судовой доктор — огромная ирландская туша, который, похоже, чаще держал в руках бутылку, чем ланцет. Кстати, руки у него были холодные и липкие от пота. Он дал мне какое-то снадобье от морской болезни, от которого мне стало еще хуже, и затем удалился, предоставив меня моей дальнейшей судьбе.

Вслед за ним появилось странное существо неопределенного возраста с тонкими торчащими во все стороны волосами, у которого в руках был котелок, издающий отвратительный запах. Когда я спросил его, кто он, черт побери, такой, незнакомец дернул головой, словно от нервного тика, и, заикаясь, проблеял:

— С вашего позволения, сэр, меня зовут Сэмми.

— Сэмми… а дальше что?

— Ничего, сэр. Капитан зовет меня Нытик-Сэмми, а остальные по большей части — Луни.

— Ага, а это что в горшке?

— Пожалуйста, сэр, это — кашка. Доктор сказал, чтобы вы скушали ее, пожалуйста, сэр, — и он наклонился, пролив чуть ли не половину котелка на мою койку.

— Черт тебя побери! — крикнул я и, несмотря на всю свою слабость, врезал ему боковым прямо в лицо, так, что он пролетел почти полкаюты. — Забирай все это дерьмо и убирайся!

Он обернулся ко мне, пытаясь подобрать кашу с пола и засунуть ее обратно в котелок.

— Доктор прибьет меня, если вы не возьмете это, пожалуйста, сэр, — вновь умоляюще затянул он, протягивая мне его. — Пожалуйста, сэр, это вкусная кашка.

Тут я бросился на него, Сэмми отчаянно завизжал, бросил котелок и выбежал вон. Я был слишком слаб, так что смог послать ему вдогонку только проклятие, но пообещал себе, что когда почувствую себя лучше, то добавлю этому придурку еще колотушек от себя лично, чтобы составить компанию доктору.

Следующим моим гостем был уже не сумасшедший, а проворный, как хорек, корабельный юнга, с отвисшей губой и бельмом в одном глазу. Он хитро улыбнулся мне и сморщился при виде разлитого содержимого котелка.

— Похоже, Луни не повезло? — проговорил он. — Я ему говорил, чтобы он постарался не пролить кашу.

Я велел ему идти к черту и оставить меня в покое.

— Неважно себя чувствуете, а? — спросил этот малый, подходя к койке. — Не стоит так переживать. Скажите, что вам нужно, и я доставлю вам это прямо в постель и всего за шиллинг.

— Убирайся к дьяволу, ты, грязный сукин сын, — завопил я, поскольку хорошо знал подобных щенков, я познакомился с ними еще в Рагби, — скорее мне захочется любви твоей бабушки.

— Ну-ну! — ехидно протянул этот прохвост, высунув язык, — посмотрим, что вы запоете через три месяца в море, когда на горизонте нет ни одной шлюхи. Только тогда это уже будет стоить два шиллинга!

Я швырнул в него горшком, но не попал, малец ответил мне потоком такой изощренной ругани, которой я раньше и не слышал.

— Я все расскажу мистеру Комберу, уж он-то вам покажет! — закончил юнга свою тираду. — Он вам объяснит что к чему. С этими словами маленький паршивец вылетел за дверь, показав мне на прощание нос.

Мистер Комбер был четвертым из моих новых знакомых. Он был третьим помощником и жил в той же каюте, так что я не мог выставить его вон. По тому немногому, что рассказал мой сосед, выходило, что он джентльмен и получил хорошее образование.

Я не знал, что такой красавчик мог делать на торговом судне, но на всякий случай придержал свой язык и начал за ним наблюдать. Комберу было приблизительно столько же лет, что и мне. Он был высок, светловолос и на мой взгляд слишком уверен в себе, чтобы попасть в дурную историю. Было видно, что он так же озадачен моей персоной, как и я его собственной, но пока я чувствовал себя достаточно скверно, чтобы обращать на него слишком много внимания. Кстати, он отнюдь не был покровителем хитрого юнги, так что все угрозы этого мальчишки оказались блефом.

Прошло четыре или пять дней, прежде чем я привык к качке или, как говорят моряки, «обрел морские ноги», и к тому времени я уже был сыт по горло нашим судном. Сегодня люди и понятия не имеют о путешествии на паруснике в сороковых годах. Пассажиры на пароходах просто не могут себе представить постоянную какофонию звуков, сопровождающую парусное судно во время плавания, — непрерывное потрескивание, стоны древесины и такелажа напоминают сумасшедший оркестр, каждый из музыкантов которого тянет свою ноту. И все это повторяется час за часом, круглые сутки. А уж качало парусники несравненно сильнее, чем эти современные железные коробки, подбрасывая вверх и швыряя вниз. Да, и не забудьте про вонь: пусть внешне судно напоминало настоящий плавучий собор, но внутри запах стоял хуже, чем в конюшне. Да, это была настоящая школа жизни для непоседливых парней вроде меня — и это было еще только начало! Заметьте, что я видел «Бэллиол Колледж» еще в его лучшие времена.

Однажды утром, когда я почувствовал себя уже настолько лучше, что смог проглотить овсянку, которую мне принес Луни, и настолько восстановил свои силы, чтобы вытолкнуть его после этого пинком за дверь, пришел капитан Спринг и сказал, что мое безделье затянулось и теперь мне пора познакомиться с моими обязанностями.

— Вы будет нести вахту, как и другие, — заявил он, — а в промежутках можете приступать к работе, за которую вам будут платить, — что значит вам придется осмотреть и обнюхать каждое место груза, privatim et seriatim,[25] и удостовериться, что эти сухопутные жулики меня не обманули. Так что вставайте и пойдемте со мной.

Я последовал за ним, и мы вышли на палубу. Судно двигалось вперед легко и стремительно, подобно летящей утке, а ветер на шканцах был настолько силен, что, казалось, мог сорвать волосы с головы. Вокруг виднелось множество кораблей, но никаких признаков земли, и я понял, что к тому времени мы оставили Ла-Манш далеко за кормой. Оглядев с высоты шканцев узкую гладкую палубу, я подумал, что на «Бэллиол Колледж» не такая уж большая команда, как того можно было ожидать исходя из размеров судна, но долго стоять и смотреть по сторонам мне не пришлось. Капитан Спринг рявкнул на меня. Он подвел меня к трапу, ведущему в корму, и указал на узкий люк за бизань-мачтой.

— Вам туда, — указал он, — осмотрите все хорошенько.

Вопреки тому, что я побывал в большем числе плаваний, чем смог запомнить, я так и не стал настоящим моряком и хотя знаю, что на корабле принято называть пол палубой, не слишком хорошо разбираюсь в морских терминах. Мы оказались в неком подобии огромного сарая, протянувшегося вперед, до самой фок-мачты; это помещение занимало почти всю ширину корабля и хорошо освещалось сквозь решетчатые крышки люков верхней палубы, которая располагалась почти в пятнадцати футах над нашими головами. Но в целом оно ничуть не напоминало внутренности других судов, которые мне доводилось видеть: по обоим бортам, на высоте порядка четырех футов над площадкой, на которой мы стояли, находилось что-то вроде полупалуб, глубиной около семи футов, которые напоминали гигантские полки, а над ними — еще один ряд полок таких же размеров. Пространство же ближе к центру корпуса, между двумя рядами полок, было забито большими кипами различного груза — футов семьдесят в длину и двенадцать в высоту.

— Я пришлю вам своего секретаря с перечнем груза, — пообещал Спринг, — и пару матросов, чтобы помочь его ворошить. Я был уверен, что блеклые глаза капитана пристально следят за мной. — Ну? — сказал он.

— Это трюм? — спросил я. — Это странное место для хранения груза.

— Так точно, — ответил он, — а разве что-нибудь не так?

Что-то в его голосе и при виде обширной полупустой палубы заставило зашевелиться во мне червям сомнения.

Я двинулся вперед, мимо огромной массы груза — кип и ящиков, которые располагались по одну сторону, и пустых полок правого борта. Эти полки были чисто вымыты и оттерты пемзой, но все равно издавали какой-то странный тяжелый запах, источник которого я пока не мог установить. Оглядываясь по сторонам, я заметил что-то в тени у задней стенки самой нижней из полок. Я нагнулся и, ухватившись, вытянул на свет длинную тонкую цепь, вдоль которой были закреплены наручники. Я застыл, глядя на них — и тут меня, наконец, озарило. Теперь мне стало понятно, почему «Бэллиол Колледж» отправился в рейс от побережья Франции, почему ее палуба была такой странной формы, а трюмы — лишь наполовину наполнены грузом.

— Мой Б-г! — воскликнул я. — Да вы работорговец!

— Вы правы, мистер Флэшмен! — ответил Спринг. — И что же?

— Что же? — переспросил я. — А то, что разворачивайте ваше проклятое корыто сию же минуту и высадите меня куда-нибудь на сушу! Гос — ди, если бы я хоть догадывался о том, чем вы занимаетесь, то предпочел бы никогда не видеть ни вас, ни этого мерзавца Моррисона, и уж никогда ноги моей бы не было на палубе вашего судна!

— Дорогой мой, — произнес он мягко, — вы же, надеюсь, не аболиционист?[26]

— К дья…лу аболиционистов и вас вместе с ними! — воскликнул я. — Мне хорошо известно, что работорговля приравнивается к пиратству и за это могут вздернуть! Вы… вы обманом вовлекли меня в это дело… вы и эта старая грязная свинья! Но я не хочу в этом участвовать — слышите? Высадите меня на берег или…

Я бросился мимо капитана к трапу, а он все стоял, держа руки в карманах и пристально глядя на меня из-под полей своей низко надвинутой на лоб шляпы. Вдруг он выбросил вперед руку, с неожиданной силой схватил меня и развернул лицом к себе. Его выцветшие глаза парализовали мои движения, а секундой спустя его кулак ударил меня в живот, заставив почти сложиться пополам от боли. Я отпрянул, а он надвигался на меня, нанося удары в голову, то слева, то справа, так что, наконец, я вынужден был искать спасения в кипах груза.

— Ч-рт тебя побери! — крикнул я и попытался ускользнуть ползком, но он прижал меня своим тяжелым сапогом и глядел уже сверху вниз.

— А теперь послушайте, мистер Флэшмен, — с нажимом проговорил он, — вы мне не были нужны, но вас мне навязали — понимаете? И зарубите себе на носу, здесь и сейчас: пока вы на моем корабле, вы — моя собственность, ясно? Вы не сойдете на берег до самого конца рейса: Срединный пролив, Вест-Индия и обратно домой. Вам не нравится работорговля? О, да, конечно, это слишком грязное дело, не так ли? И вы не нанимались на это судно, не правда ли?

— Я не подписывал контракта! И я никогда…

— Так вот, ваша подпись появится под всеми пунктами нашего договора у меня в каюте ровно через минуту, — отрезал он, — или нет, вы подпишите его прямо здесь — о, да! — именно здесь.

— Вы меня похитили! — завопил я. — Ради Б-га, капитан Спринг, высадите меня на берег, отпустите меня — я… я вам заплачу… я…

— Чтобы лишиться моего нового старшего помощника? — этот дьявол ухмыльнулся мне прямо в лицо. — Ну уж нет! Джон Черити Спринг строго выполняет приказы своего судовладельца, и приказы эти абсолютно ясны, мистер Флэшмен. А все, кто находится на моем судне, также беспрекословно исполняют мои приказы, слышите? Он пнул меня ногой: — А теперь вставайте. Вы снова без толку тратите свое и мое время. Вы на борту, так исполняйте свои обязанности. Дважды я повторять не буду. — И эти ужасные бесцветные глаза вновь заглянули мне прямо в душу: — Вы меня поняли?

— Я вас понял, — пробормотал я.

— Сэр, — добавил он.

— Сэр, — обреченно повторил я.

— Ну вот, — сказал он удовлетворенно, — вот так-то лучше. А теперь улыбнись, парень, я не терплю унылых рож, клянусь Б-гом! Это — счастливое судно, слышишь? Здесь платят хорошее жалованье. Подумай, Флэшмен, ты станешь чер…ски богатым к концу нашего путешествия, гораздо богаче, чем если бы я был обыкновенным торговцем. Что ты на это скажешь?

Мои мысли были в полном смятении от всего происшедшего, а также от ужаса перед грядущими последствиями. Я снова принялся было просить капитана высадить меня на берег, но он просто шлепнул мне по губам.

— Заткни пасть, — сказал он, — ты как трусливая старуха. Испугался? Чего же?

— Это — серьезное преступление, — прошептал я.

— Не будь дураком, — прервал он меня, — британцы не вешают работорговцев, да и янки тоже, что бы там ни говорили все их законы. Посмотри вокруг — это судно специально построено для работорговли, не так ли? Суда других работорговцев рискуют быть пойманными гораздо больше — у них и цепи на виду, и сплошные открытые палубы для рабов. Как известно, qui male agit odit lucem.[27] Наши братья-работорговцы маскируются под честных купцов, но стоит нагрянуть досмотровой партии с патрульного корабля, и суда наших коллег будут тотчас конфискованы только за то, что слишком явно оснащены всем, что нужно для перевозки рабов. А вот «Бэллиол Колледжу» такие неприятности не грозят — по той простой причине, что он весьма быстр и увертлив для любого патрульного корабля, английского или американского. Вот что я скажу вам, мистер Флэшмен, раз наше судно не поймают, то не поймают и вас. Это вас, наконец, успокоит?

Конечно же, все это меня не утешило, но я понял, что лучше не возражать. Все, о чем я мог думать в тот момент, это каким образом мне удастся выбраться из этой дьявольской ситуации. Капитан принял мое молчание за знак согласия.

— Ну и хватит, — проворчал он, — начинайте с этого штабеля, — он ткнул пальцем в гору груза. — И, ради всего святого, поживей, парень! Я не позволю тебе просто стоять и глазеть по сторонам с вытянутой рожей! В восемь склянок закончишь работу и прибудешь ко мне в каюту — миссис Спринг приготовит чай для офицеров и будет рада пригласить и тебя.

Я не поверил своим ушам:

— Миссис Спринг?

— Моя жена, — ухмыльнулся он и, видя мое недоумение, добавил: — А кто еще, ко всем чертям, может носить имя миссис Спринг? Не думаешь же ты, что я взял на борт работоргового судна свою мать, а?

С этими словами капитан удалился, а я остался, весь в холодном поту. Таким образом, благодаря минутной вспышке моего собственного безумия и стараниями этой гнусной жабы — моего тестя — я стал членом команды пиратского судна, и ничего поделать с этим было уже нельзя. Это трудно было переварить, но именно так все и было. Я полагал, что после всех ударов судьбы, испытанных мною на протяжении моей короткой, но бурной жизни, меня вряд ли что-нибудь может удивить, но все же эта мысль меня ужасала. Заметьте, я абсолютно ничего не имел против работорговли как таковой — пусть даже всех черномазых из Африки переправили бы в цепях хоть на луну, но мне было известно, что это дьявольски рисковый бизнес — и Моррисон тоже знал об этом. Значит, эта старая свинья занималась темными делишками, а моя жизнь оказалась лишь строчкой в его секретном гроссбухе, и он воспользовался инцидентом с Брайантом, чтобы впутать и меня в свои махинации. Моррисон хотел убрать Гарри Флэшмена с дороги, тут-то ему и представился отличный шанс для этого. Вполне возможно, что капитан Спринг был прав и «Бэллиол Колледж» счастливо закончит свой рейс, как это удается большинству работорговцев, но ведь всегда существует и вероятность того, что судно будет перехвачено, и все мы проведем остаток нашей жизни в тюрьме, даже если нас и не вздернут на нок-рее. А еще существовал риск быть убитым ниггерами на Черном побережье или подхватить Желтого Джека,[28] а то и какую другую мерзкую туземную болезнь, как это случалось с командами работорговцев. Да уж, это был отличный морской круиз в качестве подарка для нелюбимого зятька! Так что Элспет станет вдовой, и я никогда не увижу ни ее, ни Англии… Даже если мне и повезет уцелеть в этом рейсе, как только слухи о нем дойдут до дома, я сразу стану отверженным, преступником.

Я присел на кипу груза, обхватил голову руками и тихо завыл, проклиная этого подлого шотландского мерзавца. Ч-рт побери, удастся ли мне хоть когда-нибудь отомстить ему за все в полной мере? Но что толку было размышлять подобным образом в моем теперешнем положении. Наконец, мною, как обычно, овладела одна-единственная мысль — выживи, Флэши, а все остальное подождет. А пока я решил придержать свою ярость до лучших времен.

В сложившихся обстоятельствах полезнее всего было заняться работой — проверить груз, за что я и принялся, как только писарь и двое матросов спустились ко мне. Это по крайней мере хоть немного отвлекло мои мысли от тревог о будущих неприятностях. «В конце концов, — думал я, — окружающие меня моряки вовсе не похожи на приговоренных к смерти. Все они были ловкими, здравомыслящими парнями, которые хорошо знали свое дело и весьма отличались от обыкновенных деревенских увальней. Один из них, пожилой матрос по имени Кирк, всю свою жизнь проплавал на работорговцах, в том числе на знаменитой „Черной Шутке“ [XII*], и никогда даже не думал о том, чтобы перейти на суда, занимающиеся чем-нибудь иным».

— Еще чего, — говорил он, — всего за 15 фунтов месяц? Вот уж дураком бы я был! А знаешь, что у меня в банках Ливерпуля и Лондона лежат на счетах четыре тысячи фунтов — многие ли моряки могут похвастать, что скопили хотя бы десятую часть подобной суммы? Риск? Да, однажды судно было конфисковано — это случилось на «Шутке», еще один раз мы потерпели кораблекрушение, а еще дважды весь груз «черного дерева» пришлось сбросить за борт — это означало полное разорение для судовладельца, но свое-то жалованье я получил! О, да, нам много раз приходилось уходить от погони и сходиться в схватке борт о борт с патрульными кораблями, но я не получил ни единой царапины. Что же касается болезней, то сегодня вы скорее подхватите ее от какой-нибудь желтой шлюшки в Гаване, чем на африканском побережье. К тому же вы бывали на Востоке, а значит, знаете, что нужно всего лишь держать себя в чистоте и пить только кипяченую воду.

Все, что он рассказывал, звучало не так уж плохо, за исключением сражений с патрульными кораблями, но как я понял, подобное бывало редко: насколько было известно Кирку, за пять последних рейсов «Бэллиол Колледж» ни разу не попадал в подобные ситуации, хотя от погони им приходилось уходить бессчетное число раз.

— Видите ли, он очень легок на ходу, как и все бриги и клиперы, построенные в Балтиморе, — говорит Кирк. — Если только не полоса штиля, барк обставит кого угодно, даже паровые суда. К западу от Сент-Томми,[29] даже с полным грузом этого черного скота, наш кораблик может проскользнуть сквозь пальцы хоть у всего Королевского флота, а с попутным южным ветром — вот как у нас сейчас, — мы проскочим раньше, чем кто-либо успеет нас заметить. Самый большой риск — при стоянке у побережья, пока мы будем грузить товар. Если в этот момент на ветре появится королевский крейсер, то нам не удастся ускользнуть, и они смогут арестовать и конфисковать судно даже без «черного дерева» на борту, на основании правительственного запрета на оборудование помещений для работорговли, как у нас в трюме. Но и тогда они и пальцем не посмеют нас тронуть, если, конечно, запастись правильными судовыми бумагами — ну, там греческими или бразильскими, — Кирк рассмеялся, — а что? Я как-то плавал на судне, у которого было несколько комплектов документов — итальянские, португальские и даже русские, — любые на выбор и все наготове для проверки, если понадобится. Но сейчас все по-другому — никому ничего не нужно объяснять, знай удирай! [XIII*]

Кирк, писарь и еще один матрос — по-моему, это был норвежец — все вспоминали о славных былых временах, когда корабли работорговцев на берегу поджидали специальные лагеря, куда заранее сгоняли «черный груз» и как Королевский флот испортил все дело, подкупая туземных князьков, чтобы те не вели дел с работорговцами, так что лучшие уголки побережья сегодня уже стали непригодны для бизнеса, и там не найдешь ни одного черномазого на продажу.

— Запомните, — говорил Кирк, подмигивая, — стоит только показать им товар, который мы везем, и негритосы сами будут прыгать в трюм, как, например, в Йорубе или Мандинго, а если порой и случится у них какая-нибудь заварушка, как, например, в позапрошлом рейсе, — что ж, после этого «черное дерево» только подешевеет, не так ли? Кстати, у капитана Спринга отличный нюх на все эти туземные войны или на вождей, которые не прочь продать пару десятков молодых здоровых молодцов из своего же племени. Наш капитан очень осторожен и стоит каждого пенни того жалованья, на которое раскошеливаются судовладельцы. Угадайте, сколько ему платят?

Я сказал, что понятия не имею.

— Двадцать тысяч фунтов за рейс, — сам ответил на свой вопрос Кирк, — вот сколько! А вы еще удивляетесь, почему я плаваю только на работорговцах.

Знавал я торговцев живым товаром, которые, конечно же, получали солидную прибыль, но эта цифра поразила меня. Неудивительно, что старый Моррисон имел интерес в этом деле и при этом наверняка жертвовал по подписке Обществу по борьбе с работорговлей — и, полагаю, все это окупалось. Судя же по грузу, который я проверял, ему не пришлось сильно раскошелиться — глаза мои никогда не видели такого количества всевозможного барахла, но, конечно, любой черномазый царек был бы счастлив все это заполучить. Здесь были старые ржавые мушкеты, из которых никто не стрелял по меньшей мере лет пятьдесят, мешки подмоченного пороха, коробки с патронами, ржавые штыки, дешевые тесаки и ножи, дюжины зеркал — больших и малых, шляпы с перьями и дырявые штаны, железные горшки, тарелки и котелки, а также, что было удивительнее всего — огромный ворох красных армейских мундиров 34-го пехотного полка. На одном из них я заметил дырку от пули и ржавый потек засохшей крови на правой стороне груди. Помнится, я тогда подумал, что кому-то крупно не повезло. В кармане лежала пачка писем, которые я хотел было оставить себе, но потом забыл.

Еще здесь были многочисленные ящики с каким-то пойлом в бутылках темного стекла. Полагаю, это был джин — по крайней мере, так его, наверное, называли, хотя стоило только понюхать эту жуткую смесь, чтобы волосы встали дыбом даже на заднице. Впрочем, негры вряд ли ощутили бы разницу.

Мы ковырялись во всем этом мусоре, я пересчитывал товар и говорил цифры писарю, который отмечал их в описи, а Кирк с товарищем укладывали все на место, когда вдруг появился этот придурковатый стюард Луни и молча воззрился на нас. Он присел в углу и, подергивая ртом, начал было отпускать бессмысленные замечания, пока Кирк, который в это самое время пытался упаковать кучу красных мундиров, не придумал, как отвлечь его от этого занятия. Он взял два бронзовых аксельбанта с офицерских мундиров — это, должно быть, были чертовски старые мундиры — и, подмигнув нам, положил их на палубу.

— Ну-ка, Луни, проверим твою смекалку, — сказал он. — Который из этих шнурков длиннее? Если угадаешь — я отдам тебе завтра свою порцию спиртного, если нет — отдашь мне свою. По рукам?

Я знал, в чем было дело: витые шнуры были изогнуты в виде полумесяцев, и тот, что лежал ближе, казался большим — дети обычно развлекаются такими штуковинами, вырезанными из бумаги. Луни вылупился на них, хихикнул и, ткнув пальцем в ближний к нему аксельбант, уверенно заявил:

— Вот этот.

— Ты уверен? — переспросил Кирк и, взяв шнур, на который указал Луни, переложил его ниже второго, который теперь казался более длинным. Конечно же, Луни уставился на него и проблеял:

— А теперь этот длиннее.

Кирк вновь поменял их местами, его друзья хохотали, и Луни рассвирепел. Он беспомощно огляделся вокруг, а потом вдруг, отбросив ударом ноги аксельбанты в кучу мусора, крикнул:

— Ты жульничаешь! Ты сам делаешь их то длиннее, то короче!

Потом он заревел, называя Кирка «грязным мерзавцем», что привело к новому взрыву смеха, а Луни все не останавливался, продолжая выкрикивать проклятия. Затем он забежал за груду мешков, сложенных за штабелем груза, и начал мочиться на них, не прерывая потока своих ругательств.

— Заткни свой фонтан! — крикнул Кларк, когда наконец перестал смеяться. — Ты прудишь прямо на кашку для черномазых!

Я схватился за бока, всхлипывая от смеха, а писарь выкрикнул:

— Ничего, это сделает блюдо еще вкусней! О, черт возьми!

Луни, видя, что мы веселимся, и сам начал смеяться самым идиотским образом, не прекращая при этом свое занятие. Неожиданно смех резко прервался, послышались шаги по трапу и показался Джон Черити Спринг. Он уставился на нас, словно царь демонов в дешевой пьесе. Бледные глаза его так и сверкали. Луни коротко хрюкнул и сделал попытку застегнуть свои бриджи, а тонкий ручеек между тем стекал по качающейся палубе прямо к ногам Спринга.

Спринг стоял и смотрел, мертвая тишина становилась почти осязаемой. Его кулаки сжимались и разжимались, а шрам на лбу побагровел. Его челюсти сжались, и вдруг он одним прыжком подскочил к Луни и сбил его с ног мощным ударом. На мгновение мне показалось, что капитан начнет пинать придурка своими тяжелыми сапогами, но он овладел собой и повернулся к нам.

— Вытащите это дерьмо на палубу! — рыкнул он и двинулся вверх по трапу, а я, не дожидаясь матросов, двинулся к Луни, чтобы помешать ему смыться. Он визжал и отбивался, но мы заставили его вылезти на палубу, где уже расхаживал взбешенный капитан, а матросы сгрудились на корме, подчиняясь крикам первого помощника-янки.

— Привяжите его здесь, — приказал Спринг и, в то время как я удерживал дрыгающиеся ноги Луни, Кирк очень ловко прикрутил идиота за запястья к решетке люка и сорвал с него рубашку. Спринг крикнул, чтобы дали кошку-девятихвостку, страшную плеть для наказаний на флоте, но кто-то ответил, что ее нигде нет.

— Так сделайте ее, дьявол вас побери! — крикнул капитан и продолжал шагать туда и обратно по палубе, бросая испепеляющие взгляды на Луни, который бился в своих путах.

— Не бейте меня, капитан! Пожалуйста, не бейте! Лучше выпорите других негодяев, которые изменяют вещи!

— Тихо! — рявкнул Спринг, и крики Луни стихли до шепота, в то время как команда сгрудилась вокруг, чтобы полюбоваться забавой. Я несколько отступил назад, но будьте уверены, не пропустил ничего.

Спрингу дали наскоро сделанную кошку, он застегнул свой сюртук на все пуговицы и поглубже надвинул шляпу.

— Ну, гад, теперь ты у меня попляшешь! — крикнул он и ударил изо всех сил. Луни застонал и дернулся; при каждом очередном ударе он коротко вскрикивал, а в промежутках между ударами капитан перечислял все его грехи.

— Загадил мой корабль? Получай! Испортил жратву для нашего груза? Получай! А если из-за твоей пакости по судну пойдет мор? Получай! Что ты можешь сказать в свое оправдание, сукин ты сын? Ну? Я слушаю! Получай, получай! Я вытрясу из тебя твою чертову душу, если, конечно, она у тебя есть! Получай!

Если бы кошка-девятихвостка была бы изготовлена по всем правилам, то думаю, Спринг убил бы своего стюарда, а так наскоро сплетенная из старых концов плетка лишь кромсала плоть несчастного придурка и кровь заливала его рваные штаны. Крики сменились глухими стонами, а затем наступила тишина, и Спринг наконец отшвырнул кошку за борт.

— Окатите его водой и пусть висит здесь, пока не просохнет! — бросил капитан матросам, а затем обратился к своей полубесчувственной жертве: — А если, подонок, я еще хоть раз застукаю тебя с твоими грязными штучками, то попросту повешу, в чем да поможет мне Бог — ты слышишь?

Спринг метнул в нас взглядом своих сумасшедших глаз, и мое сердце так и ухнуло куда-то глубоко вниз. Затем его шрам начал потихоньку бледнеть, и капитан сказал уже нормальным голосом:

— Распустите команду, мистер Комбер. Мистер Салливан и вы, грузовой помощник, пройдите на ют. Миссис Спринг приготовила чай.

Пока я шел в корму в компании с капитаном и помощником-янки, несколько удивленных взглядов смотрели на меня с удивлением (еще бы! ведь я же был новым человеком на судне). Мы спустились по трапу в капитанскую каюту. Спринг оглядел меня:

— Пойдите и оденьте сюртук, — проворчал он, — вы что, черт возьми, уже ничего не соображаете?

Я мигом слетал в свою каюту, и когда вернулся, они все еще стояли, ожидая меня. Капитан снова окинул меня взглядом — в моей памяти пронеслось, как я вместе с Веллингтоном ожидал выхода королевы, а вокруг нас хлопотали лакеи, — а затем он распахнул дверь.

— Полагаю, мы не помешаем, дорогая? — полувопросительно проговорил он. — Я пригласил на чай мистера Салливана и нашего нового суперкарго, мистера Флэшмена.

Я уже и не знал, чего ожидать — даже присутствие самой царицы Савской на борту «Бэллиол Колледжа» не удивило бы меня, но это была всего лишь женщина среднего возраста и весьма средней внешности, которая сидела за столом, нарезая куски пирога. Она повернулась, чтобы встретить нас, мило улыбнулась и пробормотала какое-то приветствие, а затем принялась разливать чай. Как раз вошел Комбер, приглаживая волосы, а старый кряжистый второй помощник, Кинни, важно кивнул мне, когда Спринг представил нас друг другу. Миссис Спринг наполнила чашки, и мы расселись вокруг, прихлебывая чай и нахваливая ее бисквиты, в то время как она улыбалась, а Спринг — разглагольствовал. Сама она говорила очень мало, но капитан оказывал ей такое внимание, словно мы находились в какой-нибудь лондонской гостиной. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы поверить, что мне все это не мерещится: чайная церемония на борту работорговца, с такой милой женщиной, которая наливает кипяток в чайник, а между тем избитый до полусмерти человек истекает кровью на палубе буквально у нас над головой, а Спринг, на манжетах которого еще не высохла кровь жертвы, рассуждает о Фукидиде и Горации.

— Мистер Флэшмен получил неплохое начальное образование, моя дорогая, — заметил капитан, — он учился у доктора Арнольда в школе Рагби.

Женщина повернула ко мне свое спокойное лицо:

— Мистер Спринг получил классическое образование, — сказала она, — его отец был старшим преподавателем.

— Старшим наставником, с твоего позволения, дорогая, — уточнил Спринг, — и по моему глубочайшему убеждению, он занял этот пост, украв работу у гораздо более достойного человека. Ученость — лишь средство к разорению в наши дни и paucis carior est fides quam pecunia.[30] Помните Саллюстия, мистер Комбер? Нет? Похоже, выбор у нас невелик — между невежеством Рагби и невежеством выпускника Винчестерского колледжа. (Ого, подумал я, еще и Винчестер! Это говорит о многом.) Тем не менее, если мы найдем немного свободного времени в этом рейсе, то сможем восполнить эти пробелы, не так ли, мистер Флэшмен?

Я пробормотал что-то вроде того, что всегда горел желанием к учебе.

— Хорошо-хорошо, — благосклонно кивнул капитан, — pars sanitatis velle sanari fuit,[31] так что мы можем надеяться. Но мне кажется, что и Сенека принадлежит к числу авторов, с которыми вы также незнакомы. — Он отщипнул кусочек бисквита, а его блеклые глаза пристально следили за мной: — Поведайте мне сэр, что же вы знаете?

Я украдкой взглянул на остальных: Кинни уткнул нос в свою чашку, Салливан, огромный широкий в кости янки, тупо смотрел прямо перед собой, а Комбер выглядел взволнованным.

— Ну, сэр, — нерешительно протянул я, — вообще-то я не очень… — И затем, как дурак, я льстиво добавил: — Полагаю, что мне далеко до члена совета Ориэль-колледжа.

Чашка Комбера неожиданно громко стукнула о блюдечко, а Спринг почти нежно проговорил:

— Я не член совета, мистер Флэшмен, меня выгнали.

Ну, это меня не удивило.

— Очень сожалею, сэр, — сказал я.

— Может быть и так, — ответил он, — очень может быть. Так вы полагаете, сэр, что мне лучше было занять более достойное место в жизни, вместо того чтобы быть здесь?! — Голос капитана снова начал набирать силу, а шрам побагровел. Он грохнул свою чашку так, что весь стол содрогнулся: — Бороздить моря с грузом вонючего черного мяса, вместо того чтобы… чтобы… Черт бы побрал твои глаза, парень, посмотри на меня! Ты думаешь, что какая-то грязная история заставила человека моего интеллекта заниматься подобным презренным делом — ведь так? Тебе смешно, что из-за интриг паршивых лгунов я оказался в этой сточной канаве? Да, ты так думаешь! Я вижу это по твоим глазам!

— Нет, вовсе нет, сэр, — выдавил я, заикаясь, — я неправильно выразился… Я не хотел…

— Придержи свой поганый язык! — взревел он. — Ложью ты ничего не добьешься, понял? Ничего, клянусь Богом! Ну, так я предупреждаю вас, мистер Флэшмен. Я напомню вам другой текст из Сенеки, которого вы читали чертовски невнимательно, невежа вы этакий! Gravis ira regum semper.[32] Мистер Комбер проведет для вас его синтаксический анализ — он уже слышал его раньше и уже успел переварить эти слова. Он объяснит вам, что гнева капитана нужно бояться не меньше, чем гнева короля. — Спринг стукнул по столу: — Прошу прощения, миссис Спринг! — и стремительно пронесся мимо меня, сильно хлопнув дверью.

Я весь дрожал, а мгновением позже мы вновь услышали его голос, рычащий на вахтенных рулевых, а его шаги тяжело отдавались над головой. Я почувствовал, что пот ручейком сбегает у меня по лбу.

— Могу ли я предложить вам еще чаю, мистер Салливан? — невозмутимо предложила миссис Спринг. — А вам подлить, мистер Комбер? — В наступившей тишине она наполнила их чашки: — А вы раньше уже выходили в море, мистер Флэшмен?

Бог знает, что я выдавил в ответ, — мне было не по себе, и скорее всего я вообще ничего не ответил. Помню, мы посидели еще немного, а затем Салливан сказал, что нам пора возвращаться к своим делам. Мы поблагодарили миссис Спринг, она степенно кивнула нам головой, и мы убрались.

За дверью Салливан обернулся ко мне, взглянул на ведущий наверх трап и в нерешительности потер подбородок. Он был моложавым, крепким моряком, с прямым взглядом, фигурой и повадками уроженца Новой Англии. Наконец он сказал:

— Он сумасшедший. Она — тоже, — на мгновение он задумался, — но это не имеет значения, я так думаю. Умный или дурак, пьяный или трезвый, он все равно лучший шкипер на всем этом чертовом побережье, да и на других также. Понимаете?

Я молча кивнул.

— Очень хорошо, — продолжал он, — вы будете стоять вахту вместе с мистером Комбером — просто ходите за ним, как привязанный, внимательно за всем следите и мотайте на ус. Но как только шкипер вдруг заговорит по-латыни или выкинет еще что-нибудь в этом духе, сразу заткнитесь, слышите?

Вот такой совет мне как раз и был нужен. Что я уже успел уразуметь на «Бэллиол Колледже», так это то, что не хотел бы помериться ученостью с Джоном Черити Спрингом — ни в латыни, ни в каких-либо других предметах.