Глава 12 Регата

Венеция первой подарила миру не только международные кинофестивали, но и регату. Именно здесь в 1740 году впервые были проведены соревнования по парусному и гребному спорту.

Об этом успел мне поведать Андрей, пока мы прорывались сквозь лодочное столпотворение к Большому каналу. Марко мастерски орудовал своим шестом, ловко уворачиваясь от ударов лодок, плывущих рядом, и балансируя на зыбком днище, точно канатоходец.

Но вот мы и вновь на просторе. На Большом канале ни гондольеры, ни местные рыбаки на своих шлюпках, ни владельцы маленьких моторных лодочек уже не торопятся. Каждый ищет себе свободное место у парапета набережной, чтобы причалить там и обосноваться на целый день.

Историческая регата — настоящий всеитальянский пикник на воде. В этот день сюда съезжаются гости со всей страны. Вдоль канала люди сидят не только в лодках, но и на берегу, и на балконах близлежащих домов. Регата — прибыльный денек для обитателей первых этажей: они продают места на своих подоконниках за хорошие деньги.

Еще ничего не началось, а люди уже распаковывают продукты и разливают вино. Дети грызут огромные раскрашенные пряники. От оживленного движения лодки раскачиваются, и остается только удивляться, как венецианцам, от мала до велика, удается сохранять равновесие. Я ни разу не заметила, чтобы кто-то упал или хотя бы покачнулся. Мелькнула даже кощунственная мысль: похоже, они умеют ходить по воде, аки посуху.

Но вот издали нарастает звук, столь дорогой моему сердцу. Это волна аплодисментов. Лавина, поток, в тысячу раз громче, чем в фестивальном зале Дворца кино. Там аплодировала кинематографическая элита, здесь — весь город, весь народ, вся нация.

Гигантская гондола приближается к нам. Видимо, она выстроена специально для карнавала, так как по ширине не пройдет ни в один из каналов, кроме Большого.

— Виват! — кричит многоголосая толпа.

На помосте гондолы — артист в сверкающем золотом костюме венецианского дожа. Да нет, пожалуй, это настоящий Дож, пришедший сюда из прошлого. Вечный Правитель. Дух Венеции. Возможно, во время четырехлетних перерывов между регатами он невидимо обитает там, во Дворце дожей, где мы побывали нынче утром. А сегодня он материализовался, легко сбежал по Лестнице гигантов и вот — явился нам во всем своем величии, окруженный нарядными придворными.

Дож проследовал мимо нас, открывая карнавал. И потянулась за ним нескончаемая водная процессия из лодок, плотов, мини-барж. Кого только на них не было! Сказочные звери и птицы, персонажи исторических событий разных эпох, танцовщицы, исполняющие то канкан, то арабский танец живота. Оркестры духовые и струнные. Трио, квартеты, квинтеты и так далее.

Мне особенно понравился крепкий, основательный илот с рыцарями-крестоносцами, потому что воины, закованные в тяжелые доспехи, восседали на живых лошадях — мощных, приземистых и невозмутимо-спокойных: видимо, они были взращены в Венеции и привыкли к водным поездкам. Лошади — вообще моя слабость...

Вдруг Марко взял меня за руку. Я дернулась было: что это еще за вольности!

Но оказалось, что он просто указывал на мои часики, жестами объясняя, что карнавал будет длиться долго, часов пять-шесть.

И тут я вдруг испугалась. Хватит ли денег на то, чтобы расплатиться с гондольером за столь длительное обслуживание? Какие у них тут цены?

— Андрей, — тихонько спросила я, — сколько мы ему будем должны, если останемся на карнавале?

— Торгуйся изо всех сил, — хмуро отвечал Андрей. — Я чувствую, этот наглец собирается запросить втридорога.

Спутник мой чувствовал себя неловко: ведь расплачиваться предстояло не ему, а мне. Я всегда жалею мужчин, попавших в такую ситуацию: у них возникают комплексы. Если, конечно, они по натуре не альфонсы. А Андрей, конечно, не альфонс. Просто он раз и навсегда сделал свой выбор: творить только чистое, высокое искусство. Но за это, увы, в наше время редко платят.

Уважаю его выбор, хотя сама я так не смогла бы. Для меня сидеть без работы — еще унизительнее, чем играть роль какой-нибудь краснощекой Настеньки в плоском фильме. А вот Андрюшину жену — жалко. Наверное, ей всю жизнь приходится варить лишь картошку да макароны. Интересно, догадался ли он купить ей в Италии хоть какой-нибудь сувенир?

Марко отвлек меня от этих размышлений. Он сунул руку в ящичек на носу гондолы и извлек оттуда пузатую бутыль красного вина и три стакана — красивых, с гравированным рисунком, не чета нашим родненьким граненым.

Я достала из сумочки кошелек и раскрыла его перед гондольером: отсчитай, мол, сам, сколько мы тебе должны.

— Скажи своим денежкам ариведерчи, глупая, — буркнул Андрей. — Сейчас он тебя обчистит.

Вы бы видели, каким негодованием вспыхнуло лицо Марко! Он гневно оттолкнул мою руку с кошельком.

— Но! Но ариведерчи! — воскликнул он и грустно вздохнул, словно упрекая меня в бестактности. — Беллиссима русса синьора...

— Русса? — переспросила я. Откуда он знает, какой мы национальности? — Да, мы русские.

— Си! Си! — Теперь он радовался так же бурно, как секунду назад возмущался. — Венеция чинема?

Золотой лев! Мне стало все понятно. Конечно же, Марко видел по телевизору репортажи с кинофестиваля. Он узнал меня, и теперь хотел принять как почетную гостью, а не как рядового пассажира.

Ну что ж, вот она, международная слава! Пришла ко мне в таком странном, праздничном, карнавальном обличье. Не стану прибедняться: это очень, очень приятно. Это просто восхитительно, вот что я вам скажу!

Разливай же, Марко, ценитель искусства! Мы выльем с тобой. Да здравствует кино!

Вино было терпким и тепловатым, пахло живым виноградом. Я опустошила свой стакан залпом, и гондольер тут же наполнил его вновь. Андрей же глотал напиток нехотя, без удовольствия. Он получил еще один чувствительный удар по самолюбию, и теперь поглядывал на меня с раздражением и осуждением. Ему уже разонравились и карнавал, и вся наша прогулка, и, конечно, Марко — так как тот был поклонником моего, а не его таланта. Чтобы как-то исправить положение, я представила его гондольеру:

— Андрей Арсеньев. Режиссер фильма «Пригоршня».

— Директоре? — понял Марко. И кивнул — вежливо, но равнодушно. — Си.

Андрей съежился еще больше.

— Мне голову напекло, — процедил он. — Поехали обратно.

— Вот еще! — возразила я. — Сядь в тенек, опусти штору.

Ничего себе: из-за своего дурного настроения хочет и меня лишить праздника!

— Меня укачало, — упрямо ныл он. — Да еще это вино. По-моему, оно прокисшее.

— Знаешь что! — вспылила я. — Надоело. Не нравится — отправляйся в гостиницу. В конце концов, я тоже имею право на отдых. Мне здесь хорошо.

Андрей сказал:

— А ты? Останешься в незнакомом городе одна?

— Не одна, — вызывающе ответила я. — Вдвоем с Марко.

И назло режиссеру вновь протянула гондольеру пустой стакан. Опять выпила залпом:

— Превосходное вино!

Андрей притих. И больше за весь день не проронил почти ни слова. Лишь всем своим видом показывал, насколько его оскорбляет мое легкомысленное поведение.

А мы — то плыли на гондоле, влившись в карнавальную процессию, то сходили на берег, чтобы осмотреть какой-нибудь палаццо, то лакомились фруктовым мороженым в прибрежном кафе.

Марко подарил мне букетик цветов — забавного пестрого цветного горошка с зелеными усиками-завитушками. И вообще старался всячески угодить.

Признаться, его внимание, его восхищение, пылкий взгляд его темных глаз волновали меня. Это не было влюбленностью, не было даже флиртом, просто — легкая, ласковая симпатия. Что скрывать: мне доставляло удовольствие, когда он нежно поддерживал меня под локоть или подхватывал за талию, помогая выбраться из лодки или вновь спуститься в нее.

А все-таки в этом ни к чему не обязывающем общении было что-то и от любви. Как бы ее отсвет или отзвук, ее едва заметное дуновение. И отчего-то мне все сильнее хотелось, чтобы все это проявилось более ощутимо, более отчетливо — так, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, постепенно сгущается, уплотняется изображение.

Да, мне хотелось любви! Любви вообще. Не обязательно этого, конкретного мужчины, находившегося рядом со мной, хотя Марко был, конечно, очень привлекателен.

Может, так действует теплый венецианский воздух, насыщенный музыкальными пассажами? Или красное итальянское вино? Или эротический вид шелковых штор нашей гондолы?

На мгновение в моем воображении возникло лицо мужа: опечаленное, укоряющее. Ах, Илья, оставь, ведь я не совершаю ничего недозволенного! Просто отдыхаю. Я это заслужила. Я скоро вернусь, а пока...

А пока Марко нес нам дымящуюся пиццу. Вот молодчина: мы так проголодались!

...Когда начали сгущаться сумерки, мне стало обидно до слез: как короток оказался день! Несмотря на то что мы встали пораньше, желая удлинить его.

Марко доставил нас к катеру, идущему на Лидо.

Он хотел сам довезти нас до острова, но по всем пристаням объявили штормовое предупреждение, и легким лодкам нельзя было отходить далеко от берега. Я огорчилась, Андрей же вздохнул с облегчением. Понимаю его: приятно ли быть третьим лишним?

На прощание мы с Марко обменялись адресами, как близкие друзья. И я, несмотря на Андрюшино фырканье, поцеловала гребца в щеку.

Решено: пришлю ему из Москвы кассету с записями русских вокальных баркарол. У нас песни этого жанра писали и Глинка, и Чайковский, и Рахманинов. Пусть расширит свой репертуар.

Ариведерчи, Марко!