"Том 3. Московский чудак. Москва под ударом" - читать интересную книгу автора (Белый Андрей)

15

— Вы, Митенька, лжете сознательно; я вот — не лгу: да и лгать-то — кому? Перед «богушкой» лгать?

Привскочила: мерцала глазами.

— Перед «богушкой» лгать не могу!

И на легких подушечках тепленьким тельцем ее рисовался отчетливый контур.

— И все-таки все во мне лжется.

Плеяды подымутся в небе: пора уже спать; и от звезд отрываешься, чтобы тонуть в утомительных снах; как теперь отходила в свой собственный сон, нерассказанный, мутный, тяжелый:

— Все лжется во мне — оттого, что русалочку я утопила: оттуда — сюда.

И с глазами, вполне удивленными (просто девчурочка!), всунула в рот папироску:

— Вы этого не поймете, мой миленький!

Вытянув шею, стрельнула дымочком. И вновь повторила:

— Оттуда — сюда.

Бросив ручку от ротика вверх, стала быстро вертеть папироской, любуясь спиралькой огня:

— Ах, почем знаю я, — проиграла она изузором отчетливым широкобрового лобика.

И поднесла папироску; закрыв с наслаждением глазки, пустила кудрявый дымочек.

— Не понял: что значит оттуда? Дымок, облетающий, — стлался волокнами:

— Тело на мне как-то лжется, — и нервными дергами губок и плечика сопровождала словечки свои.

Еще долго Лизаша сплетала бросочки коротких словечек своих; и казалось, что тонкое кружево всюду повисло невидно. Казалась ткачихой; сложивши калачиком ножки, опять невзначай показала коленку; опять протянула два пальчика: в пепельницу.

Пепелушка слетела.

— Да, бросимте, что говорить: с дурачишкой; не скажешь ведь — нет?

Ощутил на руке ноготочек ее:

— Оцарапаю вас.

И — придвинулся; но отодвинулась; и — заиграла русальной косою.

— Сидите спокойно, вот так.

Вдруг повила головкою:

— Время, сплошной людоед, — поедом ест людей: неуютно!

— Откуда про это вы?

Глянула заревом глаз:

— Это мне рассказала русалочка.

Митя увидел: упала измятая очень бумажка на пол (из кармана Лизаши); смотрел машинально; знакомые знаки увидел: знакомого почерка: вот — интегральчик; вот — модуль… Откуда!

И он потянулся рукой за бумажкой.

— Вы что?

— Да бумажка.

Увидела, выхватила:

— Мне отдайте: мое.

— Погодите: тут почерк отца.

Перехватывал; но — оцарапала.

— Ай!

— Вы не суйтесь.

— Нет, как появилась бумажка? Лизаша слукавила:

— Сами оставили вы — в прошлый раз: из кармана упала… Ах, увалень!

Странно — опять ведь невнятица: как оказалась бумажка у «богушки»? Быстро инстинкт подсказал, что ей надо солгать; будто Митя оставил: дивилась. Зачем это делала? Вот и она солгала — неожиданно: не для себя, а для… Разве для «богушки» ей надо лгать? Разве «богушка» лжет? и — стояла над бездной.

Вперялася в бездну.

Тогда за портьерой раздался отчетливый громкий расчмок.

Митя понял, что кто-то там есть; посмотрел на Лизашу, которая, встав, померцала на Митю: сквозь Митю; тогда обернулся и вздрогнул, увидевши станистый контур Мандро: будто с сумраком вкрался своим протонченным лицом, — протонченным до ужаса.

Быстро вошел, седорогий, бровастый и станистый, чуть поводя богатырским плечом, оттянувши перчатку, губу закусивши, имея от этого солоноватое выражение, которое он постарался степлить.

Бросил взгляд на Лизашу, на Митю: сказал долгозубою челюстью:

— Здравствуйте.

Мите казалось, что брови нарочно он углил: открыл электричество: ясно сияющий камень лампады, спустившейся сверху, поблескивал.

— Вы в темноте — с Лизаветою Эдуардовной; кажется, — вы предаетесь мечтаньям? — запел фисгармониум.

Но из-за звука глядел гробовыми глазами, умеющими умертвить разговор.

— Я русалочкой вашею, нет, — недоволен, сестрица Аленушка, — быстро рукою чеснул бакенбарду; насвистывал что-то.

И — сел.

И сиденье это мучительно виделось им обсиденьем каким-то: здесь кто-то кого-то обсиживал: Митя ль Лизашу? Лизаша ли Митю? А может быть, сам фон-Мандро их обоих; припомнились толки, что будто бы он позволяет себе слишком много с одной гимназисточкой: и — называли подругу Лизаши.

Еще говорили, что был он когда-то причастен к содомским грехам.