"Записки дурнушки" - читать интересную книгу автора (Лупан Анна)

2. Экзамен

— Кубик, все знаешь?

— Ни фига.

— Я тоже.

— Ты всегда так только говоришь…

Самый тяжелый экзамен тот, который предстоит сдать. Сегодня у нас принимают историю. Никто ничего не знает, — и те, которые, усердно занимались, и те, которые спали себе, отсыпались. Столпились в конце коридора и дрожат, как перед закланием. Есть даже такие, что принимают успокоительные таблетки. Оптимисты, так те еще и сейчас зубрят, спешат надышаться перед смертью. Больше всех трусит Алиса. Как бы хорошо ни подготовилась, на экзаменах она теряется и несет всякую ахинею.

Ни жива ни мертва — жду своей очереди и я. В голове гуляет ветер. Вроде бы что-то знала, а вот теперь все улетучилось. Хоть бы историк был посолидней, а так чуть старше нас и еще не женат. Как посмотрит на тебя, так будто жаром обдаст с головы до ног. Будто у открытой печки сидишь. У него смешная фамилия: Кырлибаба. Студенты прозвали его «Каркай-баба». Он об этом знает и не обижается. Вообще он очень демократичен. Но экзамен есть экзамен. Боюсь, и все. Лилиана стоит около меня, она трепещет тоже. По лицу вижу. Она дважды намеревалась зайти, да в последнюю минуту меняла решение. Кроме всего прочего, она переживает еще и за Виктора. С ним случилась неприятность, он попал в больницу. Встрял в какую-то драку, и хулиганы его отдубасили так, что живого места нету. Хорошо, подоспела «скорая помощь», а так мог бы загнуться. В одном из хулиганов опознали якобы Лилианиного «режиссера». Знаем мы таких «режиссеров», слышали. Оказывается, он играет на тромбоне в ресторане. Бедный Виктор, нужно было ему ввязаться в потасовку, особенно теперь, когда экзамен! Ведь добрый и порядочный парень. Кто бы мог подумать! Все же корень зла в Лилиане, это его глаза помутились с тех пор, как стал ухлестывать за ней. День не увидит — ходит как бешеный. А ребята еще поддразнивали, наговаривали. Вот и споткнулся парень на ровном месте.

В углу коридора у окна стоит Игорь. Тихий, спокойный, как море в штиль. Ему хоть бы что, у ребят дух крепче. Почему я не родилась мальчиком?! Стоит и что-то пишет. Интересно, шпаргалку или очередной стишок? Время от времени он бросает взгляды в нашу сторону. Не меня же он разглядывает, — Лилиану, конечно. На меня ему что смотреть? А Лилиана, она сегодня героиня дня — лучший парень курса подрался из-за нее. Сегодня, несмотря на экзамен, ее имя не сходит с уст.

— Я — как герой, сколько ни пытали — молчал! — С этими словами из «комнаты пыток» вырвался Толя. Шутка старая, но все смеются.

Он даже не огорчился. Улыбается, погладил меня по плечу, будто это стряслось не с ним, а со мной:

— Провалиться — еще не значит исчезнуть совсем.

Вот уж кто никогда не печалится. Он будто бы хвастается тем, что ни черта не знает. А может быть, притворяется, кто его знает. Балагур. Как бы там ни было, я восхищаюсь его беззаботностью и завидую ему.

Наконец пришла и моя очередь тянуть билет. Все во мне замирает, кровь останавливается, сердце не бьется. Беру роковую бумажку и боюсь в нее заглянуть. А если там именно то, чего я не выучила? Ведь попадается всегда именно так, как говорят, по закону бутерброда. Я не Толя, я могу умереть от стыда и волнения.

— Номер билета? — интересуется Кырлибаба.

Строг, как судья. Минута колебания, открываю билет и чувствую, как вновь двинулась кровь, застучало сердце, расцвела душа. Благословенная судьба, всегда ты меня поддерживаешь, потакаешь мне. А я еще тебя же порочу. С сегодняшнего дня буду преклоняться перед тобой. На первый вопрос я ответила просто с блеском, второй прошел на отлично, третий знаю немного хуже, но, ничего, главное не молчать, действуй по принципу: мели Емеля, твоя неделя. И я вдохновенно «мелю». В этом спасение, что бы там ни было, троечка обеспечена. Один ухаб позади. Но Кырлибаба поставил четверку. Слава аллаху! Я бы поцеловала Кырлибабу прямо в макушку. Нет, нет, это хорошо, что он молодой и симпатичный. Какой-нибудь старый хрыч вряд ли бы поставил такую оценку за мой ответ. Старики скупы на оценки. Поэтому да здравствует молодость!

В течение нескольких минут я самое счастливое существо на земле.

На улице мой телячий восторг постепенно улетучивается, и я начинаю приходить в себя. Трезво поразмыслив над своим ответом, я прихожу к заключению, что Кырлибаба мог бы поставить и пятерку. Я ее вполне заслужила — ответила на все вопросы, причем без запинки. Но черт с ним, где мое не пропадало. Обойдется.

У нас есть такая свирепая примета: наешься перед экзаменом, значит, обязательно провалишься. Хоть уже далеко за полдень, я сегодня еще маковой росинки во рту не держала. Уже сосет под ложечкой. Пора бы и перекусить. Да нельзя — остальные девчата еще не прошли перед Кырлибабой, не могу же я их подводить. Лишь бы им помочь, готова еще потерпеть. Спустя полчаса со мной говеет уже и Мариора.

— Сдала?

— Пятерочка!

— Я так и знала.

Мариора — человек науки. У нее железный самоконтроль. Характер подвижника. На моей памяти она еще ни разу не получала двойки. Она немного меланхолична, мечтает о такой любви, как в старинных романах, — с верностью на всю жизнь, но без замужества. Замужество, по ее мнению, закабаляет человека, а любовь, утвержденная ЗАГСом, вянет. Интересно, разделяет ли ее взгляды президент интернационального клуба? Кто его разгадает. Ведь огонь зажигается не только от солнца. Мариора поглядывает по сторонам, я дипломатично успокаиваю:

— На инязе тоже экзамен.

Мы прошли через испытание, но еще живем им, обмениваемся впечатлениями, которые еще свежи. Сразу посветлела голова, теперь уже нет никаких сомнений, историю мы знаем превосходно. Вот сейчас бы меня спросили, уж теперь-то я бы ответила, на любой самый каверзный вопрос. Экзамен — это просто свинство, комедия. Ну разве с помощью билетика выяснить, кто что знает? Если Алиса и Лилиана отделаются от истории, вечером закатим банкет.

Не успели потолковать, как появился Игорь. Теперь Кырлибаба отпускает быстрее, видно, устал. И зачем я лезла первой, сейчас бы определенно на «пять» вытянула. Сейчас Кырлибаба опешит, ему уже не до мелких изъянов, он их просто не замечает.

«Сын муз» остается верен себе, не успел присесть рядом с нами, как предложил:

— Хотите, прочту стихи?

Пора бы парню говорить о чем-нибудь ином, а то угодит в сумасшедший дом. Любопытно, свои вирши хочет прочесть или чужие? Свои послушаем, куда ни шло. А чужие — лучше потеряться в тропическом лесу. По видимости, стихи — это для него предлог, а сам-то хочет узнать, сдала Лилиана или нет. И тут случается непредвиденное: Алиса вся в слезах бежит к нам. Провалилась, бедняга? Иначе чего лить слезы. Оказывается, нет, получила тройку. Но плачет именно из-за оценки: лучше совсем провалиться, чем такая несправедливость.

— Я этого не перенесу. Представляете, мне тройку и ей! Понимаете? Ей тоже тройку.

После долгих уговоров удалось выяснить, в чем дело: оказывается, вторую тройку захватила Лилиана, которая, как известно, занималась отнюдь не книгами, в то время как Алиса зубрила с утра до вечера. Игорь тактично поднимается и исчезает со своим непрочитанным стихотворением. Тут стихам делать нечего, раз такое горе. Мы успокаиваем Алису, предлагаем лечь, приносим воды, потом мороженое. Но Алиса неутешна. В сотый раз изливает нам свое горе:

— Я всегда путаю съезды. Мне надо было про Четырнадцатый, а я растерялась и начала про Пятнадцатый. И все было бы хорошо, когда Кырлибаба не встрял бы. А так спрашивает: «Вы о каком съезде, о Четырнадцатом?» А я возьми и спроси: «Четырнадцатый, это который связан с коллективизацией?» А он мне: «Это я вас спрашиваю, а не вы меня». Тут я совсем растерялась…

Бедная Алиса! Ее обида — это наша обида. Вся наша ячейка оскорблена. Как она старалась, как она учила! И вот награда. Мы ее утешаем, а сами выпытываем про Лилиану. Алисе будто соль на открытую рану насыпали. Будь Лилиана тут, она бы ее растерзала.

— Я осталась послушать, как она ответит. Не поверите, что расскажу. Берет Лилиана один билет, смотрит, кладет и с улыбочкой просит разрешения взять другой. Берет другой, смотрит и опять кладет на стол. И просит разрешения взять еще.

— Три не имеет права, — замечает педантичная Мариора.

— Три не имеет права, — подтверждаю и я как «комсомольский прожектор».

— Это мы не имеем права. — Алиса утирает слезы. — Мы не имеем права. А ей закон не писан.

Конечно, любая из нас на месте Алисы ревела бы. Она так штудировала учебники, ночей не спала, все отлично знает, но, бедняга, немного сбилась, а Лилиана, что называется, баклуши била, результат же один. Мы единодушно осуждаем, Лилиану. Мы ей устроим головомойку. Однако Алиса против: при чем тут Лилиана? По ее мнению, виноват Кырлибаба. Это он согрешил против правил. А Лилиана была бы дурой, если бы не воспользовалась отпущенными природой преимуществами. Поэтому в оборот надо взять Кырлибабу. Алиса оживилась, она будет добиваться правды. Она во имя правды пойдет на любые жертвы. Да, а мне-то каково? Моя роль, роль редактора «комсомольского прожектора», усложнилась.

Истина требует, чтобы я подняла руку против своего учителя. Между нами будь сказано, против одного из любимых учителей. Вот тебе и конфликт. И я колеблюсь. Сердце говорит одно, истина — другое. Я не совсем уверена, что мы должны немедленно поговорить с Кырлйбабой. Ведь он не обязан перед нами отчитываться. Кто мы такие, в конце концов? Но Алиса другого мнения: нельзя потакать беззаконию и произволу. Мариора может и не ходить к нему, а я обязана. Алиса от рева стала похожа на мокрую курицу. И я чувствую себя не в своей тарелке. Прощай наш домашний банкет.

А где поговорить с Кырлйбабой? Алиса настаивает: надо идти к нему домой. Он занимает комнату в нашем же общежитии, как раз под рукой. Я сопротивляюсь, боюсь порога, который окажется очень уж высоким, в случае если Кырлибаба попросит закрыть дверь снаружи. Можно споткнуться. Наконец пришли к общему знаменателю: решили подождать, когда он выйдет с экзаменов. Осталось совсем немного. Из солидарности Мариора остается с нами. Она настоящий друг и не бросит тебя в беде, особенно когда речь идет о справедливости, точней, о несправедливости. Мимо нас шумно проходят студенты, балагурят, смеются. Между ними прошла и Лилиана. Мы с презрением отворачиваемся, пусть ее терзают муки совести.

Уже поздно. Давно пора не только пообедать, но и поужинать. Изнемогаем от голода. Если он не выйдет в течение часа — не выдержим. Проходит час. С меня хватит. Не хочу правды, справедливости. Хочу есть. Жалко только напрасно потерянного времени. Алиса поддерживает в нас боевой дух:

— Чтобы закалиться, нужно преодолевать все трудности.

Это слова из книги. Значит, злость уже прошла. Может, оставим все и уйдем? Нет, надо добиться своего. Уйти легче всего. Только не мешало бы перекусить. А что, если послать Мариору за пирожками — тут на углу торгуют пирожками? Я видела, ребята несли, значит, есть. Вот недотепы, чего сразу не сообразили. Теперь ждем с нетерпением Мариору. Вот сейчас она встала в очередь, вот, наверное, продавщица заворачивает ей горячие ароматные пирожки в толстую серую бумагу, на которой проступают жирные пятна. Вот Мариора получает сдачу. Должна бы уже вернуться. У Алисы лопнуло терпение.

— Ты бы на ее месте уже вернулась бы.

— Может, сбегать за ней? — предлагаю я.

Алиса боится остаться одна: вдруг в это время выйдет Кырлибаба, что она станет делать?

Ну вот, вернулась с пирожками Мариора. В это время из аудитории вышел Кырлибаба. Мы преграждаем ему дорогу. Прелестное зрелище, три девушки с набитыми ртами не могут вымолвить слова! Кырлибабе не до нас, он на ходу бросает:

— В другой раз, в другой раз поговорим, девушки.

Нет, в другой раз у нас смелости не хватит. А сейчас самый раз, мы и просим-то всего две минуты. Пустяковый вопрос. У Кырлибабы не хватает сил отказаться.

— Ладно, что там у вас? Только быстро.

Я четко ставлю вопрос, скрывая эмоции:

— Почему Лилиане позволили трижды взять билет? Кырлибаба не обиделся, а улыбнулся, правда, довольно ядовито. Я готова провалиться.

— Что это, допрос?

— Ну, допустим, простое любопытство.

— И я позволил ей сменить билет из простого любопытства.

Я напомнила ему, что являюсь представителем общественности, но он не дал мне договорить:

— Что же удивительного в том, что я полюбопытствовал: что же все-таки Лилиана знает? Она нашла среди множества вопросов тот, который знала. Разве мне не любопытно, что же она выучила, что ее привлекает в истории? Вы довольны?

Еще и издевается, смеется нам в лицо и с улыбочкой уходит. Мы, как прибитые, остаемся на месте. Три гусыни с пирожками в руках. Проклятый Каркай-баба! Вот так получается, когда живешь чужой головой.

— Видели? Его охватило любопытство! — негодует Алиса. — Так я ему и поверила.

В Алисе проснулись все черти. Она вся кипит, вот-вот взорвется. Да и как не кипеть, когда ты знаешь предмет на пять, а тебя ставят на одну ступень с пустышкой Лилианой?! Алиса в ярости невыносима. Вот и теперь пристала к Кырлибабе, как репей: догнала его, требует выслушать еще раз, убеждает, что знает предмет отменно. Бедный Кырлибаба, мне его жалко. Чтобы избавиться от нас, он соглашается…

Откуда приходит грусть? Приносит ли ее ветер, рассеивается ли она с солнечными лучами, источают ли ее вместе с ароматом цветы? Должно быть, существует бацилла грусти. Иначе в чем причина печали, беспричинной кручины? Почему все перестает тебя радовать? В монастыре и то, наверное, веселее. Хоть бы уж Толя пришел со своими хохмами, что ли. Я полна всяческих угрызений. Кажется, сегодня натворила глупостей столько, как никогда. А случай с Кырлибабой — просто верх идиотизма. Он еще так снисходительно отнесся к нам. Чего было лезть к нему? В конце концов, какое право у нас допытываться, что да как? Нет, нет, надо накинуть узду на свои прихоти.

И тут некстати вспомнилось, что мне уже девятнадцать лет, что вот проходит моя девятнадцатая весна, а я нынче не слышала ни жаворонка, ни кукушки. И я затосковала по пыльной проселочной дороге, по полыни, по колодцу с журавлем. Подойти бы сейчас к такому колодцу, вытащить бадью свежей воды и освежить ноги. Неужели на свете есть что-нибудь приятнее такого ощущения? И еще мне хочется пройтись по лесной тропинке, облюбовать зеленую поляну и упасть в траву. Весной особенно раздражает гул машин и едкая вонь асфальта. Как мне надоело тут, я хочу домой, в деревню, к маме! Я чуть не плачу от тоски. Я больше не хочу заучивать даты рождения королей, причины и исходы минувших войн. Хочу дышать родной землей. Теперь, когда один экзамен позади, мы можем пойти в кино, можно гулять, можно потанцевать на танцплощадке. Но нас никуда не тянет, мы плетемся в свое общежитие, как старухи в богадельню. Только Лилиана опять где-то гуляет.

Нет, чудеса бывают: Лилиана, оказывается, нигде не скитается. Она просто-напросто спит. На столе в стакане — свежие ландыши. Интересно, сама купила или кто подарил? Солнце бьет прямо в окно, в комнате душно. Сразу начинает болеть голова. Только Лилиана спит, дрыхнет как убитая. Ее золотистые волосы рассыпались по подушке. В прошлом году она носила косы, я любила их заплетать. И это доставляло мне большое удовольствие. А когда она их обрезала, так я целую неделю ходила расстроенная.

Внезапный возглас Алисы прервал мои размышления. У нее очень гуманная идея: навестить Виктора в больнице. А в самом деле, почему бы не навестить? Ведь он у нас бывал почти ежедневно, мы подружились с ним, он обрадуется, когда мы нагрянем.

— Может, разбудить Лилиану? — спрашиваю я робко.

Алиса категорически против. Она лично ничего против Лилианы не имеет, но лучше Лилиана пусть сама сходит, одна. У них с Виктором иные отношения. Мы будем стеснять их. Все очень логично, Лилиана не должна обидеться. Проделав краткую ревизию своего бюджета, выясняем, что можем купить шоколадный торт или коробку мармелада. Ладно, купим мармелад; чтобы не выглядеть скупердяями, нальем ему бутылку вина из моих запасов — из отцова кувшина.

— Возьмите и ландыши со стола.

Лилиана смотрит на нас своими огромными небесно-голубыми глазами. Что в них написано, кто их прочтет? Почерк, во всяком случае, неразборчивый, мы прочитать не в силах.

— Цветы твои, ты и неси. — Голос Алисы неуверенный.

— Они такие же мои, как и ваши. Игорь принес и поставил на стол. А я в больницу не пойду — не выспалась.

Голос у Лилианы тоже невеселый. На нас она не смотрит, уставилась в одну точку на потолке и не пошевельнется. Мы выходим, как спутанные. Как-то неловко, и неизвестно отчего. В дверях нас окликнула Лилиана:

— Кубик, если Виктор спросит обо мне, скажи, что пошла домой, мол, надо помочь маме. Ну, стирка там или еще что.

— Я не смогу соврать.

— Тогда скажи, что я не выспалась, вот и осталась.

— Нет, не скажу.

— А что скажешь?

— Не знаю.

В больнице мы долго ждем халаты. Старая суровая санитарка показывает, куда надо идти, и наказывает не шуметь, потому что тут не стадион. По узким коридорам идем тихонько, из палат выглядывают лица больных. Боже, сколько страдающих людей! В нашем общежитии просто рай земной, царские палаты, которые мы не можем как следует оценить. С нашими краснощекими физиономиями мы здесь кажемся позорно легкомысленными, нам даже стыдно, что мы такие здоровые.

Виктор весь забинтован и напоминает мумию. Видны лишь нос да глаза. Одна рука в гипсе. Да, отделали его негодяи, не пожалели сил. Подумать только, какой парень был и во что превратился. Недаром говорят: лучшая шерсть на чертополохе остается. Мне хочется покаяться перед ним за те невольные обманы, на которые я шла по просьбе Лилианы.

Нам хочется узнать подробности, как это случилось, когда, где, но не решаемся спросить. Опасная зона. Подождем, когда сам отважится рассказать все. И мы болтаем о чем попало, мелем всякие небылицы, ворошим старые шуточки, стараясь развеселить его. Никогда не подозревала, что в нас столько остроумия. Виктор же слушает молча, равнодушно-снисходительно.

— Терпение — лекарство от всех болезней, — наставляет его Алиса.

Бинты на лице Виктора перекосились, он невольно улыбается — ему известна страсть Алисы к афоризмам.

Сосед Виктора советует припрятать бутылку с вином за тумбочку, иначе врач при обходе устроит головомойку. Когда разговор иссяк, Виктор поинтересовался как бы между прочим, сдала ли Лилиана экзамен по истории. Мы рады доложить ему — сдала. Насчет трех ее билетов умалчиваем. На том мы и попрощались.

Вечером в общежитие приходит мать Лилианы, это измученная женщина лет сорока, вдова. Похождения дочери встревожили ее. Сидит на краешке кровати, сложила на коленях руки и беззвучно плачет.

— Ты видишь эти руки, — вопрошает она внезапно, — ты видишь, Лилиана? Они не знают отдыха. И все ради тебя. Когда же ты возьмешься за ум?! Почему ты не учишься, как все? Вот говорят, заставляют тебя пересдать экзамен.

Лилиана выслушивает ее причитания с каменным лицом. Она сидит на табурете, как статуя. Вдруг черты ее лица пришли в движение, на виске вздулась синяя жилка. Я боюсь, когда у Лилианы начинает пульсировать эта жилка. И меня не обманывает чутье. В следующую минуту она вскакивает и с ненавистью кричит:

— Надоели мне ваши проповеди! Вот так надоели! — Она ребром ладони проводит по горлу.

Мы не успели и глазом моргнуть, как она бурей выскочила из комнаты. Все чувствуют себя неловко, всем стыдно за ее выходку. Ее мать вытирает глаза и уходит, на ходу бормоча:

— Вот и расти детей, если хочешь хлебнуть горя!

На нас никакого внимания, будто мы не существуем. Прошла, словно в пустоте.