"Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана" - читать интересную книгу автора (Милошевич Сергей)

Глава 3. Русский мужик — извечная загадка для человечества…

На следующий день Холмов отправился к председателю колхоза «Лидер октября» Тимофею Степановичу Кобылко — пора было отрабатывать хлеб и крышу и начинать расследовать (или на худой конец, создавать видимость расследования) дело о загадочном умерщвлении скотины. Председатель велел тут же позвать к нему в кабинет колхозного ветеринара и от них Шура узнал следующее. В июне прошлого года пастух Иван Филимонович. или как его все звали Филимоныч, собирая колхозное стадо «до кучи», чтобы гнать его с пастбища на ферму, увидел, что одна из коров валяется на земле без признаков жизни. Ветеринар, за которым тут же сбегал Вовчик, констатировал околевание, а дальнейшее вскрытие показало, что скотина издохла от сильного удара каким-то тяжелым предметом в область нервного сплетения, которое, как известно, находится у коровы чуть ниже и левее шеи. Что это был за предмет, а главное — кто и зачем ударил им несчастное животное — все эти вопросы остались без ответа. Пастух и подпасок ничего подозрительного не заметили, более того — они в один голос утверждали, что к стаду вообще никто посторонний, ни зверь ни человек не приближался. Корову утилизировали, так как ветеринар, не зная точной причины ее смерти, убоялся дать разрешение пустить ее на мясо, а происшедшее списали на случайный удар копытом какой-то другой расшалившейся коровы из стада. О случившемся скоро забыли, но через месил все повторилось с точностью до мелочей — снова кто-то убил колхозную корову на пастбище сильным ударом какого-то предмета в нервное сплетение и снова ни пастух, ни подпасок ничего подозрительного не видели. Когда же случился через какое-то время третий аналогичный случай, в правлении колхоза встревожились не на шутку. По распоряжению председателя Тимофея Степановича Кобылко, во время выпаса стада вместе с Филимонычем и Вовчиком теперь неотлучно находились на пастбище или местный участковый или кто-нибудь из сельского отряда добровольной помощи милиции. Однако в конце сентября, в один из последних дней перед уходом стада на зимовку на ферму вновь была обнаружена издохшая от сильного удара в нервное сплетение корова. И вновь ни Филимоныч, ни Вовочка, а главное — ни дежуривший вместе с ними участковый ничего странного и подозрительного не видели.

После этого случая Тимофея Степановича вызвали в райком партии и устроили ему крепкую головомойку за ненормативный падеж крупного рогатого скота. Ссылки же председателя «Лидера октября» на то, что причиной падежа является какое-то «таинственное, загадочное явление» вызвали у секретаря райкома особое раздражение и он пригрозил Тимофею Кобылко, что ежели это явление повторится еще хоть раз, то тот положит на стол партбилет. Впрочем, когда стадо загнали зимовать на ферму, падеж скота по невыясненной причине вроде бы прекратился. Но не успел Тимофей Степанович перевести дух, как в феврале от сильного удара неизвестным предметом в область нервного сплетения издохла одна из лучших колхозных коров по кличке «Валентина Терешкова», а в марте по этой же причине дал дуба бык-производитель Гиви. Тут колхозное руководство вообще обалдело — постороннему проникнуть на ферму незамеченным было практически невозможно, гипотеза же про «удар копытом» соседней коровы была вообще неприемлема, так как каждое животное находилось в отдельном стойле. (Да и никакой скотине, откровенно говоря, не удалось бы с такой силой, а главное так точно, всегда в одно место попадать своей коллеге в нервное сплетение своим неуклюжим копытом). И хотя обе последние жертвы председателю удалось списать на сильные зимние холода и отсутствие высокопродуктивных кормов, Тимофей Степанович прекрасно понимал, что если таким макаром протянут ноги еще пара-тройка членов колхозного стада, то ему тогда точно придется положить на стол партбилет и податься обратно в агрономы. Времена, как известно, на дворе стояли крутые, «андроповские»…. Так что Шура Холмов оставался у него последней надеждой.

— Судя по характеру ударов, они наносились чем-то вроде кувалды обмотанной тряпкой, — добавил ветеринар. — Сильнейший удар чем-то относительно мягким, во всяком случае не железом.

Из кабинета председателя Шура вышел, растерянно почесывая затылок. Он не имел ни малейшего представления, с какого бока следовало подходить к началу расследования этой действительно весьма загадочной истории. Никакие, даже самые невероятные версии ему в голову не приходили. Поразмышляв минут сорок Холмов вздохнул и отправился обратно к председателю, чтобы попросить того выделить ему в помощь парочку колхозников — Шура решил отправиться на скотомогильник и произвести эксгумацию последних жертв таинственного скотоубийцы. Он понимал, что идея это довольно бредовая и толку от нее будет практически никакого, но ничего другого ему не оставалось — нужно было хотя бы имитировать видимость расследования, чтобы Тимофей Кобылко видел, что они с Димой не зря жрут колхозный хлеб. Шурины предчувствия полностью оправдались — когда выделенные ему в помощь рабочие разрыли яму, его взору предстал полуразложившийся, дурно пахнущий, вымазанный в земле коровий труп. С его помощью можно было достоверно определить, что данная буренка действительно померла, и Холмов распорядился быстрее закопать несчастное животное обратно. Подождав, когда вернутся с пастбища Филимоныч и Вовчик, Шура с пристрастием допросил обоих, но ни пастух, ни подпасок ничего нового ему не сообщили. Все эти факты привели Холмова в уныние.

— «Блин, кажется мы сюда напрасно приехали, — размышлял он, сидя на сломанном ящике возле фермы и попыхивая папироской. — Дело явно полностью безнадежное, а водить председателя за нос, имитируя расследование больше трех-пяти дней, максимум недели не удастся, это факт. А пробыть нам здесь нужно никак не меньше месяца, пока в Одессе все не утрясется. Что же делать?»

После напряженных, продолжавшихся никак не меньше часа раздумий, в Шурину голову наконец пришла блестящая идея. «Нужно завтра пойти к председателю и сказать ему, что, дескать, в результате проведенного следствия кое-что мне выяснить удалось, но для того, чтобы сделать окончательные выводы, необходимо понаблюдать за стадом в течении некоторого времени — скажем, двух-трех недель, а, возможно, и поболе, — потирая руки, с облегчением думал Шура. — Думаю, он согласится, выхода у него все равно нет. А там — извините, не получилось, гуд бай, ариведерчи, алаверды»…..

Приняв такое решение, Холмов отшвырнул в сторону окурок и направился домой. Войдя во двор, он обнаружил там взмыленного Диму, который вот уже полчаса безуспешно гонялся за петухом, которого Галина Семеновна приговорила на заклание в завтрашний суп. Шура, естественно, тут же пришел на помощь другу и они с Димой принялись гоняться за резвой и хитрой птицей вдвоем. Но, увы, с прежним результатом — кося глазом и недовольно кудахча (это кудахтанье особенно раздражало вспыльчивого Холмова). петух вихрем носился по двору и никак не давался в руки, ловко разгадывая все хитроумные обкладные маневры друзей. Минут через сорок, доведенный изворотливой птицей до окончательного умоисступления, Холмов плюнул, яростно выругался и бросился в дом. Вскоре он вылетел оттуда с револьвером в руке и принялся палить в петуха. Уже второй выстрел оказался удачным — резвая птица споткнулась и повалилась на бок. 3атем, буквалъно в ту же секунду произошло нечто странное — после негромкого хлопка петух в сотые доли секунды раздулся и… лопнул, точнее разлетелся на мелкие кусочки. Удивленно переглянувшись, Дима и Шура подбежали к тому месту, где еще несколько мгновений назад находился желто-красный красавец-петух и обалдело уставились на мокрое место, вокруг которого, словно снежинки в январе, кружили забрызганные кровью перья. Недоумевая, Холмов поднял двумя пальцами с земли кусочек лапки несчастной птицы, задумчиво повертел его перед носом и вдруг нервно рассмеялся, хлопнув себя рукояткой револьвера по лбу.

— Ах я старая галоша! — воскликнул он. — У меня же в барабане револьвера один патрон был разрывной! Вот он-то в петуха и угодил. Обидно, классный патрон был, от немецкого карабина, я его по случаю достал.

— Обидно вовсе не это, а то, что мы без завтрашнего обеда остались, — недовольно произнес Дима, глядя на разбросанные в радиусе пяти метров ошметки петуха. — И наша хозяйка, кстати, тоже. Что мы ей теперь скажем? Тоже мне, Робин Гуд нашелся, из пушки по воробьям палить…

— Нашел из-за чего расстраиваться, — беспечно махнул рукой Холмов, пряча револьвер в карман. — Купим госпоже Палкиной другого петуха, да не простого, а золотого…

— Ишь какой ты шустрый, «купим», — продолжал бурчать Дима. — А бабки где прикажешь брать? У нас всего около двух рублей осталось, ты что забыл? Скоро тебе даже и папиросы не будет на что купить…

— Забыл… — откровенно признался Шура. — Живем ведь как при коммунизме — поят, кормят задарма, поневоле оторвешься от суровой действительности.

Холмов на несколько минут задумался, наморщив лоб, затем лицо его просветлело.

— Придется раскрутить нашего уважаемого председателя на аванс, — бодро произнес он, хлопнув себя ладонью по ляжке. — Это, конечно, не очень желательно, но выхода нет. И Шура отправился снова в сельсовет. Председатель оказался не жмотом и без лишних разговоров ссудил ему двадцать пять рублей, одновременно жалостливым голосом попросив Холмова как можно скорее выяснить причину таинственной гибели колхозных коров.

— Думаю, что все будет в наилучшем виде, дайте только срок, — заявил обрадованный Шура, рубанув для убедительности воздух рукой, в которой он сжимал деньги. — Я уже тут кое-что нащупал, завтра мы с Димой начнем наблюдать за стадом и думаю через пару-другу недель схватим этого вашего коровьего маньяка за самые ноги…

На обратном пути Холмов купил в одном из дворов весьма упитанного петуха за три рубля и в сельмаге за пять рублей тридцать копеек бутылку «андроповской» водки. Через полчаса они с Димой уже сидели во дворе под вишней и опрокидывали стопку за стопкой, закусывая вкуснейшей разваристой картошкой и салатом из молоденькой редиски и зеленого лучка. Хозяйка, сославшись на мучающую ее с утра изжогу, составить им компанию отказалась и принялась свежевать петуха, вслух удивляясь, что ее Петька перед смертью вдруг изменил расцветку перьев.

Между тем, очередной теплый весенний день угасал. Ярко-красное, как задница павиана, вечернее солнышко неслышно опускалось за горизонт. Усталые, измученные подневольным трудом в «режиме козы» (так в народе называется труд, результатов которого человек не ощущает на своем благосостоянии — его словно козу подоили и ведро с молоком унесли неизвестно куда) колхозники разбредались по своим вигвамам и бунгало. Послышалось приближающееся стрекотание мотора и мимо дома Галины Палкиной, сильно виляя со стороны в сторону и подпрыгивая на колдобинах, медленно прополз трактор «Беларусь». Вильнув в очередной раз, трактор правым боком въехал в наполненную раскисшей грязью яму у обочины дороги, где и застрял. Натужно ревя двигателем, стальная лошадка попыталась выбраться из плена, но не тут-то было. Огромные задние колеса лишь даром месили грязь, выбрасывая последнюю далеко назад, а сам трактор потихоньку погружался в цепко державшую его жижу. Минут через пятнадцать дверца кабины застрявшей «Беларуси» распахнулась и из кабины в буквальном смысле слова выпал лицом вниз тракторист. Полежав немного на земле, водитель «Беларуси» с большим трудом поднялся и, шатаясь, побрел неторопливо по улице, иногда падая вновь. А скособоченный трактор так и остался торчать в яме на обочине, негромко стрекоча на холостых оборотах незаглушенным мотором.

— Умом, конечно, Россию не понять, — вздохнув, произнес наблюдавший за этой сценой Холмов. — А так как иного органа для размышления матушка-природа создать не догадалась, то, похоже, на вечные времена останется большой загадкой для остального человечества это непонятное существо — русский мужик. Ведь вроде его и лентяем беспросветным назвать нельзя и полным дураком тоже — а вот, гляди-ка…

Дима кивнул, но ввязываться в дисскусию о загадочности русской души по причине своей пятой графы не стал, опасаясь какой-то неосторожной фразой обидеть своего вспыльчивого славянского друга.

— Ты ведь даже русский народный фольклор возьми, — продолжал распаляться подвыпивший Шура. — По-моему, только в России и нигде более понавыдумывали сказочек, в которых различные блага приходят к человеку не результате упорного труда, а «по щучьему велению», с помощью всяких там коньков-горбунков да скатертей-самобранок. Иван-дурак целыми днями валяется на печи с голой жопой а потом — бац — на царевне женился! Где такое видано? Только в России-матушке, где вместо того, чтобы вкалывать до седьмого пота и богатеть, мужики водку жрали до белой горячки. А зимой подтягивали с голодухи кушаки и начинали завывать тоскливые песни про свою тяжелую долюшку…

— Не надо свистеть, Россия до революции полмира жратвой заваливала, — громко икнув, неожиданно возразил Дима. — Что, по твоему, это Пушкин с Белинским на полях пахали?

— Не спорю, были и среди российских мужиков трудяги, — смягчился Шура, разливая остаток водки по стаканам. — Но не они составляли, на мой взгляд, основную часть населения страны. Потому-то, кстати, и победила революция в России, что большевики сумели ловко использовать постоянную, естественную ненависть ленивой голытьбы к трудягам, которые жили лучше. Ни в одной другой стране мира, где трудолюбивых, зажиточных людей большинство, этот иезуитский номер никогда не прошел бы. Никогда, Вацман, не прошел бы! Ну, а после революции остатки трудолюбивых крестьян были «раскулачены», перебиты, сгноены в Сибири и кто остался в России? Осталось, Вацман, быддо, яркий представитель которого вывалился пять минут назад из кабины трактора лицом вниз…

Шура умолк, залпом выпил водку и захрустел редиской.

— А вообще, Вацман, мне кажется, что над Россией висят какое-то проклятье небес, — после непродолжительного молчания задумчиво произнес Холмов.

— За какие-то грехи Бог прогневался на эту великую страну. Посмотри на историю России — если не война или иго, так голодомор, тирания, революции, опричнина, крепостное право, репрессии и прочие издевательства над собственным народом. У других стран и народов тоже, конечно, были различные неприятности, но не в таком же количестве и не так долго. Иногда мне даже кажется, Вацман, что это какое-то своеобразное, затянувшееся во времени испытание, нечто вроде очищения, после которого наша страна преобразится и станет самым счастливым и процветающим государством на земле…

— Ты рассуждаешь прямо как Васисуалий Лоханкин в «Золотом теленке», — улыбнулся Дима.

— Может быть, — вздохнул Шура. — Ладно, пошли спать, завтра нам рано вставать. Отправимся со стадом на пастбище, будем за буренками присматривать. Свежий воздух, природа… Эх, и куда только меня моя профессия не забрасывала!