"Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана" - читать интересную книгу автора (Милошевич Сергей)

Глава 2. «Кучнее сажать сельскохозяйственную продукцию»

Обосновавшись в отведенной им Галиной Семеновной Палкиной небольшой, но светлой комнате, где стояли две огромные никелированные кровати, шифоньер да массивный, круглый стол, уставшие с дороги Вацман и Холмов сразу завалились спать. Проснулись они лишь под вечер, когда солнце уже быстро, словно катящийся с обрыва булыжник, валилось за горизонт. Наскоро натянув спортивные штаны, друзья вышли на улицу, с хрустом потягиваясь и балдея от пьянящего, ароматного, хотя и довольно прохладного вечернего воздуха.

— Чисто санаторий! — блаженно пробормотал Холмов, глядя на густой сад, начинавшийся сразу за домом Галины Палкиной, земля которого была усыпана белыми и розовыми лепестками оцветающих фруктовых деревьев.

— Где бы мы еще так отдохнули, Вацман?… Не-ет, и вправду, что Бог не делает — все к лучшему. В это время неподалеку раздалось страстное, тоскливое, разноголосое мычание, послышался звон колокольчиков и мимо забора неторопливо проплыли несколько десятков грязных, тощих, покрытых коростой коров с раздувшимися от первой весенней травки животами. Это возвращалось с пастбища колхозное стадо. Увидев коров, Шура вспомнил о поводе, благодаря которому они с Димой приехали в Хлебалово (о нем, Шура, откровенно говоря, уже успел позабыть). настроение его несколько ухудшилось.

— «Черт, а ведь придется хоть для видимости, для отвода глаз, но расследовать это дело о сдохнувших коровах, — подумал он, закуривая. — Хотя, конечно, это дело гиблое, скорее для ветеринара или зоотехника, чем для детектива. Хрен знает, в самом деле, от чего дохли эти твари. Ладно, поживем-увидим, смыться отсюда всегда успеем»….

Между тем, весть о том, что в Хлебалово, по просьбе председателя приехали два опытных оперативных работника из самой Одессы, которые остановились у Галки Палкиной, мгновенно распространилась по всему салу. Поэтому, не успели Дима и Шура «засветиться» во дворе, как заскрипела калитка и перед ними, широко улыбаясь, стоял первый гость, прибывший для того, чтобы, как он выразился «лично зафиксировать свое почтение и поближе познакомиться с приезжими». Это был сосед их хозяйки, бывший замполит полка морской пехоты, майор в отставке, Антон Антонович Еропкин. Демобилизовавшись по причине достижения максимального для звания майора возраста (нового звания ему упорно не присваивали, почему — об этом будет сказано ниже) Антон Антонович вернулся на родину, поселился у своих престарелых родителей и устроился военруком в сельскую школу. Семьи у отставного майора не было.

— Стало быть, вливаетесь в ряды тружеников сельского хозяйства, — продолжая улыбаться во весь рот, констатировал Антон Антонович Еропкин, после церемонии знакомства.

— Временно вливаемся, — подтвердил Холмов. — На время служебной командировки.

— Ну и вливайтесь себе на здоровье! — окончательно расцвел сосед Галины Палкиной. — Только я так понимаю, что насухую вливаться вроде как несподручно, так что….

— Понятно… — вздохнул Холмов. — Вацман, будь добр, сходи пожалуйста в нашу комнату и принеси пять рублей.

Получив пять рублей, Еропкин несколько раз многозначительно подмигнул Диме и Шуре и моментально исчез. Впрочем, не прошло и пяти минут, как он вернулся, с трехлитровой бутылью, наполненной мутновато-белесой жидкостью.

— А ну-ка, Семеновна, сооруди-ка нам быстренько закусочку! — командирским тоном произнес бывший замполит, обращаясь к хозяйке. Было заметно, что в этом доме он частый гость и свой человек. Вскоре все четверо, включая хозяйку, сидели во дворе, под цветущей вишней, за уставленным немудренной снедью столом.

— Ну-у, за знакомство! — высоко подняв наполненный мутноватой жидкостью граненый стакан, торжественно провозгласил Антон Антонович. — И за дружбу народов великого Советского Союза…

Вскоре «на огонек», а точнее, на запах самогона (от которого действительно разило так, что в радиусе пяти метров от стола замертво падали комары) к Галине Палкиной заглянули еще несколько соседей и вечеринка приняла более масштабный и разухабистый характер. Содержимое трехлитровой бутыли прикончили быстро и гости, пошушукавшись, послали малолетних пацанов, с любопытством крутившихся вокруг «настоящих милиционеров из Одессы» к какой-то Ерофеихе за добавкой. Вскоре на столе воцарилась еще одна трехлитровая бутыль, доверху наполненная аналогичной мутновато-белесой жидкостью и застолье продолжилось, несмотря на то, что уже наступила темнота, нарушаемая матово-желтым светом вывалившейся из-за туч надкусанной луны Усталая деревня погрузилась в тишину, которую нарушали лишь пьяный гомон гостей за столом, громкое стрекотание сверчков, отдаленный лай собак да переливы гармошки, под аккомпанемент которой где-то неподалёку какая-то бойкая сельчанка визгливым голосом пела похабные частушки. Выпив очередную стопку, умиротворенный Холмов откинулся назад, прислонившись к стволу вишни, росшей позади стола и, закурив, стал рассеянно слушать здорово окосевшего Антона Антоновича, который, брызгая во все стороны слюной, гневно обличал происки американских империалистов. Рядом с Шурой дремал Дима, подперев рукой щеку.

Застолье кончилось далеко за полночь, после того, как отставной замполит рухнул лицом на стол и заснул. Гости вежливо попрощались и, подхватив своими крепкими, натруженными крестьянскими руками Антона Еропкина подмышки, поволокли его домой.

— Пойдем-ка и мы баиньки, — хлопнул Шура Вацмана по плечу. Дима вздрогнул, открыл глаза и, покачиваясь, стал вылезать из-за стола. Держась друг за друга, друзья стали пробираться в сторону темневшего в глубине двора дома, прислушиваясь к тому, как неугомонная сельчанка, на которую сегодня, видимо, напал «частушечный понос», продолжала истерически орать на всю деревню: «Мы с миленочком вчера целовались до утра, целовались бы ишшо, да болит влагалишшо, и-и-их..!»

Открыв глаза утром следующего дня, Холмов несколько мгновений лежал неподвижно, не понимая, где он находится. Впрочем, память к нему вернулась быстро и, торопливо натянув спортивные штаны, Шура выскочил во двор. Ежась от утренней прохлады, он поздоровался с возившейся в огороде хозяйкой и бодрой трусцой направился к покосившейся деревянной будочке сортира.

Ах, эти деревенские туалеты, эти похожие друг на друга сооружения из почерневших от времени досок! Ах, это круглое деревянное «очко», ах эти солнечные лучики, пробивающиеся сквозь щели, паутина с засушенными мухами, репродукции из «Огонька» и «Работницы», пришпиленные на стенах, своеобразный и легко узнаваемый аромат… По закону ассоциативной памяти, вид и запах деревенского сортира сразу навевает на городского жителя какие-то свои, особые воспоминания — ведь жизнь почти каждого из нас хоть в малой, ничтожной степени но была так или иначе связана с селом. Кто-то там провел свое босоногое детство, у кого-то в селе жили родители первой жены, кто-то проводил свои летние каникулы у бабушки, в каком-нибудь Богом забытом селе Нехлебаловке или Нижние Копылы, а у кого-то в деревне живут родственники, друзья, товарищи по службе в армии…. Будучи старшеклассником, Шура Холмов также несколько раз приезжал на летние каникулы в гости к своей тетке, жившей в селе неподалёку от Полтавы, и это было воистину прекрасное, беззаботное время. Шура погрузился в сладостные воспоминания о том, как они с деревенскими пацанами катались на лодках, жгли ночью костры у речки, как ходили на рыбалку и по грибы, как гуляли при свете яркой луны с пышнотелыми сельскими девчатами, как целовались и… Он так замечтался, что очнулся только тогда, когда в дверь сортира осторожно постучала Галина Семеновна и робким голосом поинтересовалась — все ли в порядке с уважаемым гостем, а ежели да, то почему он так долго не выходит из туалета. Счас выхожу…. - засуетился крайне смущенный Холмов, торопливо доставая из ящичка для туалетной бумаги схему топливной системы бомбардировщика ТУ-16, разорванную на аккуратные четвертушки. (Бог знает каким образом, в ящички деревенских сортиров попадают самые невероятные документы и издания — начиная от «Вестника стоматологии» за 1877 год и заканчивая инструкцией по настройке мандолины). Схема была отпечатана на очень плотной, глянцевой бумаге, поэтому доставила Шуре немало неприятных ощущений….

Между тем, по случаю ожидавшегося приезда зав. отделом сельского хозяйства обкома партии Егора Фомича Куклачева в селе Хлебалово с самого раннего утра царила страшная суматоха. По центральной улице села то и дело сновали грузовики, в кузовах которых недовольно мычали коровы. Это со всех окрестных сел свозили скотину, для временного «укрупнения» колхозного стада «Лидера Октября», которое кому-то из местного партийного начальства показалось недостаточно тучным. Едва улеглась поднятая колесами грузовиков пыль, как на центральной улице появилась толпа колхозниц с метлами и вениками. Яростно матерясь, колхозницы принялись подметать разбитую проселочную дорогу, вздымая огромные клубы пыли. Едва они закончили свою бессмысленную работу, как вдалеке показался кортеж «Волг», которые, тяжело переваливаясь на колдобинах, медленно двигались к сельсовету.

— Пойдем, глянем на эту партийную шишку, что ли, — предложил Диме Холмов. — Все равно делать пока нечего.

За то время, пока друзья шли к сельсовету, девочки-школьницы успели вручить толстому, пухлощекому Егору Фомичу хлеб-соль и теперь зав. отделом обкома с важным и даже надменным видом жевал горбушку, рассеянно слушая желто-фиолетового от волнения Тимофея Степановича Кобылко, который, заикаясь, бормотал что-то о надоях. Впрочем, скоро это бормотание Егору Фомичу, судя по всему надоело, так как он, не дослушав, зевнул, и, махнув рукой, медленно зашагал в сторону видневшегося за околицей села колхозного поля. Многочисленная свита, а также колхозники, которым выпала большая честь изображать «народ» (списки утверждал лично секретарь райкома) послушно, словно утята за уткой, потянулись за ним. Остановившись у края поля, Егор Фомич несколько минут задумчиво глядел на слабенькие, чахлые, бледно-зеленые ростки посаженой «под зиму» моркови, затем повернул свое холеное лицо в сторону робко жавшихся неподалеку друг к другу колхозникам и неожиданно улыбнулся:

— Ну что, товарищи, как дела, как настроение? — бодро произнес он. — Рабочее настроение-то, а товарищи?

Колхозники, потупившись, молчали, изредка переглядываясь друг с другом. Кто-то из них попытался было что-то вякнуть, но тут же замолк, напуганный грозным взглядом председателя.

— Так что вот так, товарищи, — не дождавшись ответа, продолжил Егор Куклачев. — Сейчас, когда под мудрым руководством товарища Андропова по всей стране идет борьба за укрепление трудовой дисциплины и повышение производительности труда, вам, колхозникам, никак нельзя оставаться в стороне. Вам, товарищи, нужно работать еще лучше! Ведь не секрет, что у нас еще имеются некоторые временные трудности с продовольствием. А ведь рабочий класс, товарищи, без продуктов сидеть никак не желает! Осерчать рабочий класс может без продовольствия, не жрамши-то… А с нашим рабочим классом не шути — он посидит-посидит голодным, да и пойдет морды бить. А кому он должен в первую очередь морду набить? Колхозники недоуменно переглянулись, переминаясь с ноги на ногу, затем кто-то из них робко произнес: — Райкомовцам, наверное…. партейцам…

— Каким еще партейцам, что вы мелете! — рассердился завотделом. — За недостаток продовольствия в стране рабочий класс будет вынужден набить морду, в переносном, конечно, смысле, своим братьям по классу, то есть вам, колхозникам! Так что нужно еще лучше работать, чтобы, это самое…

Куклачев не договорил, и, пожевав губами, умолк. Воцарилось гнетущее молчание, нарушаемое лишь свистом одинокого суслика, стоявшего столбиков на пригорке неподалеку.

— Ну ладно, — вздохнул через несколько минут Егор Фомич и обернулся в сторону поля. — Ну, а как у вас, товарищи, обстоят дела с внедрением последних достижений агрономии и сельскохозяйственной технологии? Можете не говорить, я и сам вижу, что хреново! Разве так, головы садово-огородные, пшеницу сажают? Кучнее нужно, товарищи, кучнее! Тогда и намолот зяби на квадратный метр ярового клина будет больше, компреневу?

— Это не пшеница, это морква, — вдруг угрюмо произнес один из колхозников, пожилой бородатый мужик, не обращая внимания на отчаянные знаки, которые делал ему близкий к обмороку председатель.

— Ну я и говорю, значит, товарищи, нужно лучше работать, — ничуть не смутившись, произнес товарищ Куклачев. — Кучнее сажать сельскохозяйственную продукцию, повышать производительность труда, ну и, конечно, за техникой лучше смотреть. Разве так с культиватором нужно обращаться? — и он небрежным кивком головы указал на ржавеющую посереди поля сеялку. — За ним нужно лучше следить, бензином, солярой вовремя заправлять, смазывать…

— Слушай, я больше не могу…. - зажав рот ладонью, чтобы не рассмеятъся, промычал Холмов. (Они с Димой стояли неподалеку и слышали весь разговор). — Идем отсюда, а то я за себя не отвечаю… Друзья вернулись домой и, увидев, что их хозяйка, Галина Семеновна Палкина, копает огород, вызвались ей помочь. Хозяйка охотно согласилась, и следующие несколько часов Дима и Шура провели с лопатами в руках. Отвыкшие от физического труда, они здорово устали и пообедав, сразу завалились спать. Проснулись Дима и Шура около пяти вечера и от нечего делать отправились шляться по селу. Не успели они пройти и ста метров, как встретили возвращавшегося со школы Антона Антоновича Еропкина.

— Вы слышали новость? — возбужденно заговорил отставной замполит, забыв поздороваться. — Эти американские имериалисты, эти суки е… ные сегодня высадили свои войска на Гренаде! Представляешь! Сами обвиняют нас в оккупации Афганистана, а сами вторгаются в маленькое беззащитное государство…

И, брызгая во все стороны слюной, он принялся объяснять зевающим Холмову и Вацману всю глубину подлости заокеанских политиканов. Кстати, здесь самое время открыть маленькую тайну. Дело в том, что Антон Антонович, вынужденный по долгу своей службы на всевозможных политзанятиях, беседах, партсобраниях, политинформациях и т. д. постоянно вдалбливать личному составу всевозможные «страшные» истории о кознях капиталистов и буржуев, в первую очередь, конечно, американских, со временем маленечко «поехал» на этой теме. Это незначительное, на первый взгляд, отклонение от психических норм не укрылось от бдительного взора военных врачей и Антона Антоновича при первой же возможности демобилизовали, от греха подальше.

Отставной майор распинался довольно долго, и потерявший всяческое терпение Шура уже было собирался не совсем вежливо прервать этот поток стандартных фраз, но в этот момент из-за угла соседней улицы показа лось возвращающееся с пастбища колхозное стадо. Которое сопровождали пастух, угрюмый старик с испитым лицом и подпасок, невысокий широкоплечий парнишка с бычьей шеей, маленькими глазками и плаксивым выражением лица, по внешнему виду — типичный кретин, им же, как вскоре выяснилось, и оказавшийся. На голове подпаска вращалась фуражка военного моряка, которая была ему явно велика, а на плечи был наброшен офицерский китель без погон. Увидев парнишку, Еропкин обрадовался. — Вовчик! — закричал он, размахивая руками. — Иди сюда, Вовчик я тебе что-то расскажу…

Подпасок отделился от стада и неторопливо подошел к Еропкину, Шуре и Диме. Схватив парнишку за пуговицу кителя, отставной майор стал рассказывать ему о вероломстве Америки, напавшей на беззащитную Гренаду, повторяя почти слово в слово все, что он говорил до этого Холмову. Вовчик слушал Антона Антоновича очень внимательно, не перебивая, с задумчивым видом ковыряясь указательным пальцем левой руки в левой ноздре, а указательным пальцем правой руки — соответственно в правой.

Здесь необходимо сделать очередное лирическое отступление и рассказать о той, что Антон Еропкин был очень привязан к молчаливому, недалекому, обиженному природой подпаску. Он дарил ему одежду (фуражка и китель, которые были надеты на Вовчике, раньше принадлежали Еропкину) покупал конфеты и другие сладости, а порой и угощал стопкой-другой самогона. И, нужно заметить, Вовчик тоже по-своему полюбил Еропкина, таскал ему парное молоко с фермы, безропотно выполнял все его мелкие поручения, вроде похода в сельмаг за папиросами и так далее. Трудно сказать, что так сблизило отставного замполита полка морской пехоты и кретина, подпаска деревенского стада. Скорее всего, главную роль здесь сыграл тот факт, что в отличие от всех остальных сельчан, Вовчик всегда терпеливо и до конца выслушивал бесконечные разглагольствования Антона Антоновича относительно происков американского империализма. Что же касается Вовчика, то он, как и все ущербные люди, познавшие от ближних немало обид, унижений и оскорблений был необычайно отзывчив на ласку, и, конечно, нет ничего удивительного в том, что он также привязался к бывшему замполиту.

— … но скоро, совсем скоро, вот увидишь, Вовчик, образно говоря, свежие океанские пассаты подуют с берегов острова Свободы — Кубы, и принесут на Гренаду долгожданный воздух свободы! — таким витиеватым, изощренным литературно-политическим пассажем закончил, между тем, свою стихийную политинформацию поднаторевший за годы службы в высокопарных пропагандистских выражениях Антон Еропкин.

— Пассаты…. - задумчиво пробормотал Вовчик, не переставая ковыряться в носу. — Что это такое — пассаты?

— Пассаты, уважаемый, — это устойчивые воздушные течения в тропических широтах океанов, — усмехнувшись, пояснил Холмов, заметив, что Еропкин, услышав вопрос Вовчика, замялся и покраснел.. — Пассаты… Поссаты — посраты, — нараспев, с украинским акцентом произнес Вовчик дикий каламбур, неожиданно пришедший в его больную голову. В этот момент издали послышался изощренный, трехэтажный мат, с помощью которого пастух призывал своего помощника заняться своими прямыми обязанностями. Подпрыгнув от неожиданности на месте., Вовчик бросился догонять стадо, забавно переваливаясь на своих кривоватых коротких ножках.

— Интересно, почему это все деревенские и прочие дурачки, идиоты, кретины и больные на голову граждане так любят напяливать на себя военную форму и всякие армейские атрибуты? — наклонив голову к Вацману, негромко, так чтобы не слышал Еропкин, произнес Шура. — Странная какая-то закономерность, навевающая на определенные размышления… Дима кивнул и глядя вслед удаляющемуся стаду вздохнул.

— Бедный хлопец, — сочувственно произнес он. — Господи, как несправедлива подчас бывает к людям природа…

— Это не от природы, а от радиоприемника, — оживленно принялся объяснять Антон Антонович. — Мамашу Вовчика, когда она на девятом месяце была, приемник напугал, до полусмерти. Она приемник от нечего делать слушала, который им на свадьбу подарили, а свет возьми, да и отключись — что-то там на подстанции замкнуло. Ну, она девка деревенская, глупая насчет техники, ручки повертела-повертела, да так и спать легла. А приемник-то и остался включенным, да еще на полную громкость! И когда свет, значит, дали, он и заорал на всю хату; «Я убью тебя! Я тебя убью, готовься к смерти». Там какой-то детектив по радио, оказывается, передавали. Ясное дело, мамаша так напугалась, что от испуга Вовчика тут же скинула. И родился он, значит, такой ущербный… Антон Антонович помолчал, а потом добавил.

— Ну, и конечно, его родители денатуратом маленько баловались, попивали денатурат-то. Они на железной дороге тогда работали, а там его хоть залейся…

— Я так думаю, что денатурат гораздо в большей степени способствовал тому, что этот малый родился кретином, чем невыключенный приемник, — заметил Шура и потянул Диму за рукав. — Идем, Вацман, что-то долго мы здесь торчим. Всего хорошего, Антон Антонович…

И друзья продолжили свою прогулку по Хлебалово. Пройдя несколько ничем не примечательных улиц, они наткнулись на невзрачное кирпичное здание с покосившейся деревянной крышей и маленькими концами. На вкопанном рядом со входом деревянном щите была кнопками пришпилена бумажка, которая извещала, что «сегодня в клубе демонстрируется худ. филь „Бриллиантовая рука“, после фильма танцы».

— А вот и очаг культуры! — оживился Холмов. — Сходим Вацман, потанцуем? Давненько я сельских девчат не щупал…

— Смотри-ка, чтобы тебе сельские хлопцы физиономию кулаками не пощупали! — усмехнулся Дима.

— Не дрейфь, Вацман, все будет нормально! — самодовольно похлопал по плечу товарища Холмов. — Таких бравых хлопцев, как мы, сельские фраера будут обходить десятой дорогой. Мы тут всех баб перетрахаем. Идем домой, помоем шеи, переоденемся, перекусим чего-нибудь и айда на гопалки…

…Едва Шура и Дима вошли в полутемный, грязноватый зал Хлебаловского клуба, как все присутствующие повернулись к ним и с любопытством уставились на «городских», изредка шушукаясь между собой. Стушевавшись от такой беспардонности, Вацман засуетился и, бормоча какую-то ерунду, плюхнулся на первый же свободный стул. Что же касается Холмова, то он ничуть не смутился, небрежным жестом достал пачку папирос, закурил и стал сам в свою очередь осматривать собравшихся. Это были в основной массе молодые парни и девушки от шестнадцати до двадцати пяти-двадцати восьми лет, одетые соответственно месту проживания: в мятые «пинжаки», свитера, длинные, ляповатые платьица ниже колен. Занимались они кто чем — несколько человек играли в шашки и домино в дальнем углу зала, один мужик отгадывал кроссворд, обхватив в задумчивости голову руками, остальные танцевали под хриплые звуки магнитофона, стоявшего на сцене. Довольно скоро Шура с разочарованием констатировал, что выбор невест был более чем невелик. Местные Дульсинеи изысканностью форм и приятностью лиц не отличались. А ежели среди них и попадались более-менее симпатичные барышни, то вокруг них вертелись сразу по несколько местных Ромео, ссориться с которыми, несмотря на свою внешнюю боевитость, Шура, как человек неглупый, не собирался. — «Как же быть?» — подумал Шура, озабоченно почесывая подбородок. — «Неужели придется флиртовать с этими крокодилами? Ведь без женской ласки жить долго тоже не дело, а торчать здесь, возможно, придется не один день»…

Шурины сомнения и колебания разрешились достаточно просто: вскоре объявили «белый танец» и к нему, смущаясь, подошла веснушчатая рыжеволосая полненькая девица, единственным выдающимся (причем в полном смысле этого слова) достоинством, как беглым взором определил Холмов, была большая, туго растягивающая свитер грудь. Прижавшись под звуки томной серенады к упругим девичьим достоинствам своей партнерши, Холмов, к своему удивлению отметил, что его все больше и больше охватывает возбуждение.

— «Черт, что это со мной?.. — озадаченно подумал он, стараясь унять начавшуюся дрожь в коленках. — Видно, продолжительное отсутствие регулярной половой жизни дает о себе знать. Чтож, придется заняться этой дамой, тем более, что остальные не лучше. Рожа и фигура у нее, конечно, оставляют желать лучшего, ну да это в какой-то степени даже экстравагантно, некоторые даже с негритянками спят». Короче говоря, танцы закончились тем, что Холмов, стараясь не замечать удивленно ухмыляющейся физиономии Димы Вацмана, вышел на улицу под ручку с рыжеволосой грудастой девицей. Новая знакомая Щуры была чрезвычайно польщена тем, что на нее обратил внимание такой видный мужчина из самой Одессы и ее дебелое веснушчатое лицо буквально светилось от радости. Бросая на Холмова влюбленные взгляды, Ефросинья (так звали девушку) без умолку тараторила, рассказывая, что она работает скотницей на ферме, что мужик теперь, по ее мнению, пошел форменное говно, что ее батька работает кузнецом и однажды спьяну ударом кулака забил насмерть годовалого телка… Шура вначале рассеянно слушал, искоса поглядывая на Фросину выпуклую грудь, но затем решительно переломил тему разговора и стал ненавязчиво выпытывать у своей спутницы — где находится ближайший стог сена. Фрося охотно объяснила, что, насколько ей известно, ближайший стог находится на расстоянии тридцати двух километров, в соседнем колхозе «Большевик». А остатки своего сена хлебаловские скотоводы скормили коровам еще в январе, а местное население скотину не держит. Шура немного растерялся, но быстро пришел в себя и, нежно взяв свою подругу за локоток, увлек ее в сторону околицы села, где он сегодня утром видал вполне приличный густой кустарник с высокой, мягкой травой…

Когда Холмов вернулся домой, было далеко за полночь. Дима уже спал, громко похрапывая и причмокивая во сне. Однако, когда Шура в темноте случайно налетел на его кровать, Вацман перестал храпеть и полусонным голосом спросил: — Ну как?

— Все ол райт! — удовлетворенно сообщил Холмов, почесывая пятерней участок тела, расположенннй чуть пониже живота. — Барышня остались весьма довольны….

— Ты смотри аккуратнее, а то как бы тебе еще не пришлось жениться на этой кикиморе, — зевая во весь рот предостерег Дима. — В деревнях на этот счет порядки крутые — обрюхатил девку и труба — вперед в ЗАГС. Ее родня с тебя не слезет.

— Сынок, не учи отца сношаться! — назидательно произнес Шура, стягивая брюки. Меня еще никто не смог заставить делать то, чего я не хочу. Это во-первых. А во-вторых, я не намерен вечно торчать в этой дыре. С месячишко-другой покантуемся, пока в Одессе про нас не забудут — и айда на родину…

— Ну смотри, тебе виднее…. - проворчал Дима и снова захрапел.