Глава Пятая

Берлин и его окрестности.

Третьи сутки Питер и Эндрю торчали в этой "факинг Джёмени".

Они исколесили весь Берлин и окрестности, гоняясь за Кейном Элдриджем. Не раз, рискуя жизнью и репутацией, они рвались вперед, но всякий раз цэреушник ускользал. А их немногословный немецкий помощник Гюнтер, без суеты излучал оптимизм. Но вчера после обеда он потух на глазах и посерел лицом. А к вечеру и позеленел, хватаясь, то за печень, то за селезенку, то пригибался к поджелудочной.

И вот они, впервые за столько дней скачки начатой еще в Америке, никуда не спешат и потягивают сок в раю. Точнее Питер, — апельсиновый сок через трубочку, а вот Эндрю — пиво, и уже с утра.

Эндрю еще с посадки в авиалайнер выпрыгнул из политкорректной колеи. Он был в беспрерывно подогретом состоянии: виски, ром, сидр, пиво, вино. Постоянно шутил и всё с расистским душком. Его ирландская суть взмахнула крылами над Атлантикой и раскаркалась во всё воронье горло, коснувшись земли в Старом Свете.

Только с этого утра он поутих. Верно, пополняет запасы желчи, с пролетарской ненавистью озирая пейзажи "Рая". Курортное местечко под Берлином было, точь в точь как его описал начальник отдела ФБР и его тесть по совместительству: дубовый лес, озеро и берлинский соловей режущий оглушающую тишину, и это под боком у мирового мегаполиса! Питер в телефонном звонке выразил тестю благодарность за сию обитель отдохновения.

Тот заржал и признался, что ни о каком курорте для них он не договаривался, а местечко, где они оказались, нафантазировал. Он вспомнил придурковатые рожи немецких туристов и сюжеты из рекламы немецкого пива и представил себе тот "Эдем", где они мечтали б оттянутся. И вот нарисованная им в уме картина, один в один, оказалась похожей на идеальное место для Правильного Немецкого отдыха.

Апельсиновый сок слегка горчил сожалением. Они так и не смогли задержать Элдриджа. Они четко, с самого аэропорта, след в след шли за ним, наступая тому на пятки. Хотя тот, кажется, и не скрывался. Развлекался в плотном графике. По ресторанам и аристократическим клубам, Не брезговал и злачными местами различного пошиба — от сверхдорогого борделя до гашишного притона. Эндрю на правах старого охотника выговаривал Гюнтеру, их куратору из Интерпола, что изучив повадки этого "зверя" пора бы сыграть на опережение и устроить засаду. Вот только где?

Да, и, конечно здесь тоже как и в Америке исчезли документы.

Дело было так. Утром, в то время когда Питер и Эндрю проходили Германскую таможню в аэропорту, Кейн Элдридж явился собственной персоной на КПП военной базы под Берлином. Предъявил доверенность на изъятие документов за подписью генерала из Пентагона. И вывез 160 килограмм бумаги. Грузили солдаты базы.

На вопрос: Был ли сигнал на задержку мистера Элдриджа до выяснения агентами ФБР?", — вопрос риторический, поскольку Питер держал в руках факс с данными на цереушника за подписью дежурного офицера о его приеме, — дежурный офицер отвечал "Да". На вопрос: "Почему не задержали?", — звонко чеканил: "Не могу знать!", а на крик: " Мы затребуем вашего ареста!", — преданно таращил глаза и молчал.

— Вот где настоящая мафия, — бурчал Эндрю, зло, посверкивая на окруживших их военных законников, охранников, и, еще черт знает кого, в форме. В итоге их выпроводили, со всеми возможными извинениями и заверениями в предоставлении списка исчезнувшей документации и всей информации о ходе внутреннего расследования.

— Надо раскидать это змеиное гнездо! — не унимался ирландец уже в машине по дороге в город, — ты видел, Питер, какие у них там наглые рожи! Даже улыбаться и вести себя мягко и корректно, как приято когда рыльце в пушку, — не утруждаются! Вот такие — если воруют, то воруют! Так, наверное, Гюнтер?

Гюнтер, разместившись на переднем сидении рядом с водителем, хмыкнул:

— Вы, господа, где работаете?… Или из штатов никогда по делам не выезжали? — и, посчитав молчание за согласие, продолжил, — любая военная база даёт особый криминогенный фон и очень повышенный.

Не знаю как дома, в штатах, ведут ваши военные, но у нас, отрываются в увольнительных и самоволках по полной — девочки, выпивка, — чёрт с ними. Но им надо наркотики, азартные игры, а деньги быстро уходят. Тогда они продают все от патронов и подштанников с сигаретами, до пулеметов и гранат. А когда приходит борт из Ирака или Афганистана, хоть прячься и не высовывайся. Тем воякам и наркоты не надо, — они свою мешками завозят. Им главное в нашей европейской тиши покуражиться. Почему там, на месте не выкурят всю марихуану и исколют весь героин, а надо здесь? Или там страшно?

— Послушайте меня, херр Дойче, не глумитесь над парнями, вас там не было, где были они. А ваших сограждан давно в боевых действиях не участвовало…

— И слава Богу!

— И слава Богу, — поддержал Питер немца, — так что прошу без насмешек, а по делу.

— С насмешками или без, а преступность в ареале баз растет, и разгребать это мне.

— Я, по итогам поездки, подам руководству рапорт насчет этого объекта и его контингента.

Но меня в данный момент интересуют ваши предложения по розыску и задержанию Кейна Элдриджа. Можно попробовать выйти на него через военных. Я спрошу центр о возможных крючках на каких ни будь старых вояк на пенсии — знакомцев Элдриджа.

А вот на счет действующих… так просто к ним не подступится, — чуть к кому проявишь интерес, его тут же вызывают в другую комнату для срочного телефонного разговора. Вы ждете час, два — все молчат, а на третьем часу вам сообщают, что лейтенант такой-то срочно командирован для выполнения секретного задания в джунгли Амазонии…

— Или отгоняет от радаров медведей на Аляске, — вставил Эндрю.

— Поэтому мы свои каналы задействуем, но результат не мгновенен, — ждем ваши предложения как знатока местных реалий.

— Фройнтшафт, О Кей? — примирительно добавил Эндрю, стукнув сзади по плечу Гюнтера, — Блицкриг давай. Движемся, движемся!

Гюнтер позвонил по сотовому, что-то быстро наговорил по-немецки, а ребятам в салоне сказал:

— Нам надо найти одного человека.

Питер полистал бумаги досье.

— Курта Вайсхайна?

— Он умер.

— Людвига Боркнорнера?

— Эмигрировал в Канаду.

— Александера Йенса?

Уважительная тишина была утвердительным ответом.

Машина шла по широкой автостраде, и весь пейзаж, что был, это автомобили, и автомобили побольше. Заехав в полицейский участок района, где высилось немало свежепостроенных зданий, Гюнтер, представив американцев немецким коллегам, попросил помочь им в определении местоположения Йенса и удалился: "на пять минут, к руководству".

Господа из Нью-Йорка не долго скучали, — подошел дородный полицейский и, приобняв их за плечи, с милой улыбкой повел куда-то. Питер уже приготовился к тому, что их начнут обхаживать как туристов и водить с экскурсиями по помещениям, но их путь закончился у окна допросной комнаты, у которого полицейский, сложив мышцы лица в маску серьезности, возвестил:

— Вот, господа. Эксклюзивно для вас. Минуту назад задержали в соседнем участке и срочно доставили сюда, — и ткнул пальцем, как указкой в экспонат на выставке, в субъекта за стеклом. Субъект был с честным лицом и в дорогом костюме.

— А кто он? Внебрачный отпрыск Олдриджа или племянник вашего Йенса?

Памятникоподобный немец юмора не уловил и доложил:

— Крупный аферист. Работал в районе контролируемом Йенсом. Много знает! Находится в розыске. По оперативным данным не бедствовал и особо не скрывался. Берлин большой город и разыскиваемому главное не попасться случайно на мелочи — нарушить Правила дорожного Движения, например, или попасть под облаву в наркопритоне. Но в участок он пришел сам.

— Сам пришел и сдался? Я правильно понял? — переспросил Питер.

— Да, да! Очень странно: пришел сам и принес заявление на возбуждение уголовного дела! Вот… — полицейский вынул из кармана брюк мятый листок и зачитал его с выражением, на немецком. Окончив, с торжеством уставился на посмурневших американцев.

— Еще раз. Только уже на английском, пожалуйста. — проскрипел недовольный Эндрю.

— Ох, извините, коллеги. — и принялся театрально звучно, со скрипящим немецким акцентом декламировать переводя с листа:

"Прошу правительство Федеративной республики принять строгие меры против бандитской группировки возглавляемой "Немецким Ваней" (настоящее его имя и фамилию не знаю).

Во столько-то времени, такого-то числа, сего года. Меня, отдыхающего и свободно дышавшего весенним воздухом, на подземной стоянке дома номер такой-то по улице такой-то, взяли за локти двое молодых парней, устрашающего вида и против моего желания внедрили в салон своего автомобиля марки "Тойота — Лэндкруизёр".

Где принялись насильно кормить бананами, не снимая кожуры. Запихивая бананы в рот до самых гланд, со словами: "пока, мол, бананами разомнись, а тренер по минету скоро подъедет,". А так же прочими словами. Мол, Ваня лично как и другие ребята меня предупреждали, что б я бросил обманывать людей. То есть то чем я никогда не занимался.

Так же они передали, что Ваня сказал: "благие пожелания не подействовали". Так же Ваня сказал, что я мешаю его бизнесу и, что бы меня успокоить Ваня через ребят сообщает мне, что продал меня одному турку — любителю мальчиковых попок.

Вопреки словам, это сообщение меня не успокоило, а сильно взволновало. Меня выкинули из автомобиля и приказали ждать какого- то Карачуна.

Спасите меня.

Прошу — примите меры. Расстреляйте работорговцев и их пособников".

Немец закончил чтение и довольный посмотрел на американцев. Конечно, ситуация выглядела забавной но к чему она им? — подумал Питер и все-таки задал вопрос:

— А кто такой этот Ваня и для чего он нам?

— Йоханн Бергер, — официальный торговый представитель Российской фирмы "Тайга Плюс" специализирующаяся на поставках пищевых добавок с содержанием пантокрина, экстракта женьшеня и другой сибирской флоры и фауны. Это вы прочтете во многих местных газетах в разделе реклама. А по оперативным, неофициальным данным, Йоханн Бергер — Вор.

— Что это значит: "неофициально"?

— Значит, он ни разу не был осужден по статье с формулировкой содержащей данное понятие.

Йоханн привлекался у нас. А также в России отбыл срок. Но все по статьям за хулиганство и причинение вреда здоровью, без отягчающих, то есть, — трезвым и без корыстного умысла.

Старый бизнес Вани. До его поездки в Россию, был конвейерного типа. Он упрашивал стариков способствовать угону их собственных автомобилей. За небольшую плату, к тому же старики получали страховку. Тем же, у кого страховка истекла, а таких было много, он советовал заключить её срочно. Результат: обыватели не платили за утилизацию их автотранспорта, а получали деньги дважды: от Вани и от страховщиков. Ваня не рисковал людьми, не курочил машины, а имел мирный почти легальный бизнес. Автокомпании продавали больше новых авто. Старые машины не захламляли маленькую Германию, а помогали множеству бедных россиян задешево осуществиться мечтам о своем личном транспорте. Единственно кто страдал — это страховщики. Но верно не сильно, по крайней мере, Ваня не одного не видел с протянутой рукой у входа в метро.

А вот амплуа этого дрожащего Мошенника с заявлением на Ваню было прикидываться представителем банка, страховой компании, или судебным исполнителем. И обирать бедных бабушек.

Но странность была в том, и этого заявления в частности, что Ваня сам лично этим бизнесом давно не занимается. Он его продал, и нынче лишь контролирует. Даже имени Вани не должно было возникнуть в этом деле…. И где "Заявитель" долго так раздумывал от момента происшествия до сего дня?

— Ну, что — разомнемся коллеги? — сверкнул Харроу глазом по лицам полисмена и напарника.

— Разомнемся, — согласился Эндрю и сладострастно хрустнул суставами пальцев, — как зовут клиента?

— Нактшлезеллох. Йосик.

— Кличка?

— Нет. Йосик, это имя. Так по паспорту, — полисмен сам удивился, заглянув в документы, но другой рукой он уже повернул ключ. И открылась дверь "Чистилища".

Питер вошел первым, и, обходя скалящимся волком по кругу, начал работать с клиентом:

— Что соплями гремишь! Подотрись в общественном месте, — Питер кинул заявителю Йосику носовой платок: тот утер нос, хотя не осопливел, — значит, понимает английский.

— Успокойтесь больной, — это вошел огромный Эндрю и сходу пододвинулся к самой физиономии "пострадавшего", — мы вас вылечим тем, что есть. Конкретно, — это видел? — и Эндрю придвинул огромный свой кулак к переносице Йесика.

— Господа! Я же пострадавший!

— Ты что парень о себе думаешь? Ты что — столь знатный фокусник, что мы ради твоих чудес из Штатов прилетели? — и тут Эндрю схватив Йосика за ворот обеими руками дернул того на себя, — колись, сука! Что ты знаешь о мистере Йенсе и делах дружков его! Колись "мазафакер"!

Эффект усиливали и вытаращенные круглые глаза Эндрю и громкий немецкий перевод полисмена рядом. И Питер, с другого бока сующий в лицо удостоверение со значком ФБР.

В общем, парень сразу поплыл и описался. И выдал такое, от чего немецкий полисмен только что и делал, что уважительно озирался на Питера и Эндрю. Йосик закладывал герра Йенса по полной. Лишь бы не присочинил чего со страху. А сомнения назревали, если вслушаться в текст:

— …. У него оболочка ноу-хау для упаковки наркотиков из самого ЦРУ! Герр Александер объяснял: что-то связанное с обонянием собак. Якобы у собак самый широкий спектр восприятия запахов. Вот ученые, работая с псами, и вычислили, что у "Ничего" — тоже есть запах! То есть ниша в структуре восприятия запахов, типа пробела — некий спектр, говорящий собаке: "ничего нет — проходи мимо", представляете?! У "Ничего", у "Пустого места" — есть запах! Я до сих пор обалдеваю: у того чего нет, есть то, чего нет!

— Просто метафизика обмана какая-то, — пробормотал Эндрю.

— Да! Да, да! Еще, Господин Йенс, говорил, что есть разница в запахе "Пустого Места" и запахе места "Незанятого"! Ну, по крайней мере, для собак. Ну, не для всякой собаки, а для очень старой и умной! Иногда собака подавала знак не только у того места где лежали наркотики, а в некоторых случаях присаживалась там, куда их только собирались положить!

Эндрю устал вдумываться в плетение слов и смыслов и, отпустив ворот Йосика, тяжело вздохнул:

— Ну, всё — полный аут. "Пустое место" останется пустым, а "Святое пустое место" всегда окажется занятым! Пошли отсюда.

— Нет, Эндрю, подожди! Ученые нашли ключ к мировосприятию собаки! Может и с человеком то же — спрятал человек в чехол свои делишки и сигналит легавым: "здесь ничего нет!". Но это пустое место отчего-то занято, — ни обойти, ни своего поставить!

— Колись, сука, скольких человек ты убил и зарыл в таких спец пакетах по приказу Йенса? Ну!? Умника из себя корчишь?

И Йосик, завывая, раскололся сам про себя.

Его предупреждали тогда, те, что "с Бананами", на счет обмана стариков и прочих малоимущих. И Йосик было, с чистой совестью, согласился. Но вот не удержался. Услышал в супермаркете разговор двух ветхих старушек. Сочувственно поучаствовал в беседе и совершенно без задней мысли предложил им свои услуги по страхованию. А там, уж получив адреса фройляйн, как-то совершенно случайно, проходя мимо, заглянул к ним на чашку чая.

А через два дня останавливается рядом с ним "БМВ". Из водительского окна высовывается голова "Немецкого Вани". И, улыбаясь, передает привет от имени одной из тех старушек. И делает приветственный знак рукой.

Йосик позвонил господину Йенсу. Тот посоветовал успокоится, набраться храбрости и ответственности, и решить дело правовым образом. И пригласил того на свидание.

Но Йосик уже "дошел", — он уже боялся выходить вечером на улицу. За бессонную ночь нервы Йосика окончательно сдали. И, лишь за окном обозначилось утро, ноги сами понесли в ближайшее полицейское отделение,

………………………………….

— Ну, что, господа, отдохнули? — появившийся из неоткуда Гюнтер. Потирающий руки, он был заметно возбужден.

— Мы заняты делом. Разбираем на запчасти ценного клиента. — Строгим тоном ответил за всех присутствующих Эндрю. Держа за загривок гражданина в дорогом костюме. Гюнтер перевел взгляд на Питера, застывшего над столом в позе пса, готового вцепится в рожу испуганного гражданина. Потом посмотрел напротив, — на хмурого немецкого коллегу, скалой нависшего с боку и повел головой, смахивая наваждение.

— Это к чему? Это кто?

— Этот парень много знает про делишки Йенса. Но плохо колется, сученок. — В глазах Эндрю горел профессиональный азарт. — Еще пару минут, Гюнтер подожди, — он у меня уже плывет. Расскажет и про мамину сиську и про папину письку.

Гюнтер потер лицо ладонью и выкинул руку в останавливающем жесте:

— Стоп! Прекратите, это сверх Необходимого! Нам срочно выезжать! Поступили оперативные данные, где находится Йенс и Элдридж. Уже подтягивается спецгруппа блокировать здание. Все ждут нас. Поехали!

…………………………

Уже в машине Питер, отойдя от допросного куража, с сомнением осведомился:

— А группа спецназа? Это не слишком круто? В принципе Элдридж, американский гражданин, и по совокупности фактов может быть допрошен пока лишь как свидетель. Конечно, мы его тут же переведем в подозреваемые. Но Йенс — гражданин Германии, здесь вообще не причем. Судя по тому, что мы узнали, так он просто примерный член общества…

— Что ж вы такого узнали, за пять минут моего отсутствия?

— Мошенник, которого мы допрашивали, обратился за консультацией, он так сказал, к господину Йенсу. И тот настоятельно советовал ему добровольно сдаться на милость властей, а на своих обидчиков заявить властям, официально, без всяких криминальных разборок. В общем, чисто пастор лютеранской церкви!

— Да, герр Йенс скользок как змея, и как змея мудр. Его в пору не уголовно преследовать, а разыскивать с целью присвоения звания почетного гражданина города Берлина.

…………………………….

Офис господина Йенса занимал двух этажную пристройку к жилому многоэтажному дому. И если многоэтажка была стандартной архитектуры для малоимущих, то пристройка пугала улицу квадратными колонами неоклассицизма. Тут же за углом ждали три микроавтобуса с полицейским спецназом. Всерьез полагавшим себя невидимым засадным полком. Питер заметно оробел при виде обилия огнестрельного оружия и прочего, явно не мирного снаряжения суровых немецких парней, а Гюнтер напротив явно взбодрился:

— Ну что господин обер-лейтенант, вы согласовали план действий с руководством?

— Да.

— Проинформируйте теперь меня.

— Все входы в здание под контролем. Под наблюдением снайперской группы. По сигналу броневик подъезжает на большой скорости к парадной лестнице Центрального входа и десантирует бойцов группы "А". Бойцы занимают позиции слева и справа у дверей за колонами — там гарантировано мертвая зона обстрела. Из броневика по громкоговорителю сообщаю правонарушителям, что здание окружено, предлагаю выйти и сдать оружие, те дэ и тэ пэ. После, дублирую сообщение по всем телефонам, зарегистрированным в здании, и еще раз повторяю требование по громкоговорителю. Жду три минуты. Потом группы "Б" и "С" начинают имитировать штурм с запасного входа со двора и в переходе к многоэтажному зданию — будут долбить ручными таранами.

— И что? Почему бы там и не войти?

— Там обе двери в три пальца толщиной как в сейфах банка. А взрывать инструкцией не рекомендуется — жилой район. Подолбим, отвлечем внимание. Через две минуты с центрального входа производим выстрел локально направленным зарядом в район запоров двустворчатой двери, бойцы заходят, занимают первый этаж. Через двадцать секунд производим газовые выстрелы по окнам второго этажа и занимаем второй этаж. Сообщаем вам, вы принимаете задержанных по описи, мы удаляемся. Можем прихватить не нужных вам клиентов.

— Генри, спасибо заранее. Умеешь ты плодить должников.

— Тем живем.

— Все отлично. Только у меня маленькие коррективы твоего плана. Вместе с группой "А" на штурм пойдем я и наши американские коллеги… Не возражай, Генри, — там находится американский гражданин, тем более не малый чин в ЦРУ. По крайней мере был. Ты хочешь смазать задницу вазелином сейчас, или после штурма? Когда гражданина США вынесут вот по этой лестнице вперед ногами?

— Гюнтер! Мне никто ничего не сообщал! Да, — это как? Вот черти! Спасибо, Гюнтер, право слово…, а американцы, — они, того, — смогут?

— Генри, ты сомневаешься в наших коллегах? Напрасно ты так — лучшие специалисты ФБР! Прошли огонь и воду! Да за ними, одних только освобожденных посольств, — со счета сбились. Всё будет нормально, в высшей степени. Правильно я говорю, господа агенты?

Агенты заворожено молчали, наконец, Эндрю прорезался:

— Всё О кей, ребята, только мы не в форме, — без снаряжения, то есть.

— Ну, это поправимо.

И вот обряженные по верх деловых костюмов в бронежилеты, с противогазными сумками через плечо и "Береттами" в руках, в составе группы "А", пригибаясь в стремительной, а Эндрю показалось — сверхзвуковой, перебежке агенты достигли запланированных позиций под защитой колонн. Многоваттным громом ударили из громкоговорителя жесткие немецкие фразы. Питер уткнулся носом в каску присевшего впереди него бойца, и в нос пахнуло железом, оружейной смазкой и крепким мужским потом.

По затихшему в страхе миру колотила беспощадная сталь немецких слов. Звенящее тоской одиночество, тоненько заныло в груди. Рассудок Питера требовал рассмеяться над ситуацией, а чувства этого не хотели, чувства хотели поглубже втянуть голову в плечи и бронежилет.

Звякнули, разбиваясь, стекла окон на втором этаже и улицу огласил нечленораздельный то ли ор, толи вой. Вой перешел в стрекот. Послышались глухие тычки ударов, ругань на непонятном языке и вот другой, более внятный оратор заорал на языке отдаленно напоминающем английский:

— Солдата, солдата! Офисера, офисера! Полис, полис! Все стрелять, все стрелять! Мы идти! Аэроплана давай нам!

И подтверждая непреклонность своих требований, оратор выпустил длинную очередь из автомата.

— Мелиона долларов давай нам! — прибавил какой-то визгляк.

В наушниках раздался голос спецназовского офицера: "Приготовится". Это было понятно и по-немецки. Питер попытался добиться обратной связи, теребя гарнитуру и аллокая. Он пытался получить внятный ответ: кого они штурмуют. И почему это делает именно он, офицер ФБР? Вместо того что бы мирно беседовать с бывшим агентом Кейном. Но обратной связи не возникало.

Питер оторвал голову от спины спецназовца и поискав у другой колоны герра Гюнтера, вопросительно на него уставился: тот с не меньшей обескураженностью развел руками.

Истеричный голос со второго этажа заходился в крике:

— Милиона! Стрелять, стрелять, стрелять всем! Милиона!

По сигналу в наушнике перед дверьми выбежал и присел боец с гранатометом на плече. И тогда в мозгу включился режим экстремальной подачи информации. Всё казалось кадрами замедленной съемки со стороны. Ты лишь наблюдатель. И, все, что происходит — не с тобой.

Деловитый боец неторопливым гусаком выбежал перед дверями, поправил наводку пристроенного к плечу гранатомета и нажал на спуск. Вылетела, поворачиваясь в воздухе ракета, ударилась о толстый покров дверей. Бесшумно прошла сквозь них и уж потом раздался взрыв с огнем, дымом и осколками. Бойцы двинулись в открывшийся проем, повинуясь более взмаху руки, чем сигналу в наушниках. Пробегая по гранитным плитам, Питер, скося глаз в бок, увидел в просвете меж колонной и стеной, как из окна второго этажа, иссиня-черный негр, в белой с зелеными полосками безрукавке, стрелял из АК-74. Стрелял так, словно брызгал из садового шланга, отбиваясь от пчел.

У всех, под адреналиновым напором падал уровень защитной реакции. У профессионалов он падал от умозрительно усвоенного до того. Что вбито тренировками. Под адреналином, перед лицом реальной опасности вылезают все недоработки. Тогда, чуть недотренированные спецы начинают убивать, а не задерживать.

У других же, предпочитавших тренировкам хорошую выпивку или добрый косячок, адреналиновая атака на мозги опускает уровень интеллекта до базового — врожденного, инстинктивного, то есть пещерного. Тогда люди используют автомат как дубину, забывая, что он может еще и стрелять.

Войдя на первый этаж группа "А" частично сразу устремилась по лестнице вверх. Выбежавшая на встречу, парочка негроидов повалилась, будто подсказываясь, под парой глухих выстрелов.

Оказавшийся радом Гюнтер, схватил Питера за локоть и потащил куда-то в сторону. Они остановились у двери со скромной надписью: "Шеф". Гюнтер толкнул её и, выставив пистолет, ворвался внутрь, но тут же припустил руки. Войдя вслед за ним, Питер увидел на полу перед огромным Т-образным столом два чернокожих трупа вповалку и без видимого оружия, лежащих в луже крови.

Обойдя по периметру не малый кабинет, Питер увидел за шкафом неприметную дверь придернутую занавесью в виде гобелена с изображением оленьей охоты. Без задней мысли, отдернув ткань, Питер неосторожно толкнул дверь. Из-за двери с воплем вылетел негр и швырнул в него двумя руками автомат как откидывают от себя омерзительную гадину. Автомат попал Питеру по руке и выбив "Беретту — полуавтомат", лег ему промеж разведенных локтей чужеродным младенцем. Негр невменяемо пуча глаза завизжал и растопырив пальцы бросился на Питера.

И тут у Питера из головы выскочила вся его многолетняя подготовка — слабо тренированная в последняя время. Вместо того, что бы правильно перехватить автомат и использовать его по назначению, Питер вцепился обеими ладонями в ствол и принялся им колошматить врага на манер дубины, — крест на крест. Первая пара ударов пришлась по туловищу нападавшего, но третий все-таки достал того по черепу. Питер подпрыгнув, уже встал над поверженным врагом и замахнулся своим орудием в явном намерении его добить. Но тут его схватили за автомат, за руки — и от тащили от врага.

— Все, все, Питер, наша взяла. Нам надо искать Элдриджа. Или хотя бы одного белого, для начала. Надо понять, что здесь произошло. Мы же ехали к респектабельному германскому гражданину. Пусть и криминального толка. А приехали в бунгало каннибалов черножопых. Ту кажется уже костры жгли, готовились к приему пищи.

— Да, да, герр Гюнтер, вы правы. — Питер вышел из кабинета в коридор и не оглянулся на поверженного дикаря.

Идя по коридору он услышал голос Эдрю отчего-то осипший. Рывком заглянув за угол он увидел: у разбитого окна силач Эндрю руками практически распял на стене черного задохлика. Эндрю сжимал в каждой своей руке руку негритенка, и, разведя во всю ширь своего размаха, вдавливал их в стену. Негритенок болтал головкой и сучил ногами не доставая пола.

— Эндрю, что такое? Что случилось?

— Вон, у него во рту смотри, и в каждой руке смотри… Помогите, ребята.

И тут объяснилось непривычное для этих черненьких субъектов молчание. У " Вздернутого на стену", из уголков его мотыляющегося рта торчало два гранатных кольца, а приглядевшись, собравшиеся уже в немалом количестве, полицейские различили и две гранаты в руках.

— Ленту! Скётч! — Раздались выкрики.

Два бойца бесстрашно кинулись к Эндрю, — по одному на руку. Началась спасательная операция по освобождению ирландца от могучего притяжения готовых разорваться гранат. Когда в ушки запалов вдели разогнутые канцелярские скрепки, когда замотали скетчем и бережно отнесли в броневик смертоносные предметы, только тогда Эндрю выдохнул воздух и уж замахнулся пнуть ногой валяющегося и хнычащего на полу негретенка, но передумал. Опустил ногу и, наклонившись, потрепал рукой курчавую головку.

— Живем, камикадзе. — И грузно ступая, двинулся на выход.

"Стареет, друг, стареет", — мелькнуло в голове Питера, но увидев Гюнтера, собрался, и спросил строго:

— Где же ваши сограждане, Гюнтер? Вы часом не ошиблись адресом при штурме? Может это общежитие для студентов из Африки, а не офис герра Йенса и компании?

— Нет, мистер Харроу, я не ошибся. Это помещение мне знакомо, хотя оно и очень изменилось в результате наших действий. Я не знаю, что здесь произошло. Среди трупов нет ни одного белого, мне знакомого лица. А сотрудников герра Йенса я знаю. А этих — нет. Германия сегодня просто проходной двор.

По ходу завязавшегося разговора они вернулись в кабинет за дверями с вывеской "Шеф".

— Скромное обаяние Европейского криминалитета. — прокомментировал Питер.

— Да уж! В Европе давно дискутируется отношение общества к преступникам, преступникам профессиональным — в первую очередь. Считается что их, большинство, по крайней мере, из начинающих, можно исправить. Но остальных, как считают французы — в первую очередь — надо уважать.

Да, да! Как уважать проституток и гомосексуалистов — это их сознательный выбор, это их жизнь. А, может быть, и рок генетической предрасположенности. У нас с преступниками у нас все по правилам, мы будто играем: попался, доказано, — отбывай срок, а нет — так нет. Встречаемся, разговариваем. Они для нас обычные гражданине, и уже за это уважаемые… пока не попались в очередной раз.

— Образ жизни, цеховые традиции средневековья…. Что еще можно сказать… Это кровавое месиво, эти требования: "Милиона!" — пример образа жизни, достойного уважения?

— Я говорю о европейцах, а не об этой орде.

Нет, надо включить кондиционер или открыть окно. Я не могу, здесь всё ими провоняло.

— И еще кровью и смертью. Какой-то тиной, болотом…

— Вы обратили внимание: Черные, кажется генетически приспособленные к жаре. а как потеют, — течет с них прямо водопадом.

— Это у них реакция не на жару, а на стресс, страх в том числе. Я интересовался у специалистов.

— Вот они, сбросив свой страх вместе с потом своим, все здесь и пропитали. Может, и насрали где. Надо посмотреть…

— Да вы расист Гюнтер. Старая немецкая традиция?

— Я не расист. И я не оправдываюсь, — я просто чистоплотен.

Тут разъехалась в разные стороны стена из образовавшейся ниши освещенной неяркой лампой вышли, вывалились три человека: секретарша Йенса, помощник Йенса и сам герр Йенс собственной персоной. Герр Йенс сделал несколько шагов и плюхнулся на колени перед Гюнтером и Питером, и со слезами на глазах тряся по-старчески подбородком, принялся хватать их за руки в избытки благодарности.

— Спасители! Боже правый, мы уже отчаялись. Вы спасли нас от нашествия алчных варваров. Иисус все видит!

— Встаньте, герр Йенс, у нас к вам вопросы. — строго прервал его излияния Гюнтер, но замолкнув Йенс принялся нещадно хлюпать носом и сглатывать слезы, Гюнтер потребовал, обращаясь к сотрудникам Йенса.

— Поднимите его. Посадите на диван. Дайте воды, черт побери.

Когда все было исполнено, и, герр Йенс отдышался, Гюнтер принялся за допрос:

— Кто эти люди? — и ткнул пальцем в трупы негров на полу.

— Сомалийцы.

— Как они здесь оказались?

— Они давно бродили шакалами вокруг моего бизнеса. И всё с тех пор как я имел неосторожность предоставить им кров в одном из моих домов, за мизерную плату. Им показалось, что у меня много денег. И вот сегодня они пришли требовать деньги. Какую-то долю от чего-то. Право слово — они меня изрядно напугали и я, нажатием тревожной кнопки, вызвал полицию, — у меня с ними договор, — а как еще в наши сумбурные времена?

— А-а, значит, вы их долю прибрали. Скажите проще: вы их кинули, они пришли на разборки!

— Зачем ты так Гюнтер, я помню тебя молодым вихрастым пареньком, а не эдакого лысеющего бультерьера. Будь снисходительней к старости, — она тебя не минует.

— Удивительные совпадения, — вошел в допрос Питер, — мы едем на встречу с вами и вашим американским другом, а застаем здесь банду головорезов?

— Вооруженную до зубов и очень не адекватного поведения — вставил Гюнтер.

— Где Кейн Элдридж?

— Кто?

— Не прикидывайтесь маразматиком, Йенс! Может он вам известен под другой фамилией — американец чуть моложе вас, выглядит не старше пятидесяти, в хорошей физической форме, ранее долгое время работал в Германии под псевдонимами. Вас уже два дня видят с ним под ручку в разных концах города!

— А, Джордж Макинрой! Мой старый друг! Мы с ним сто лет не виделись. И вот такая удача, — он приехал пройтись по старым местам нашей боевой молодости!

— Хорошо, будем считать так. У нас мало времени прояснять ваши истинные связи. Вот этот господин прилетел по пятам за ним из Штатов и жаждет задать ему несколько вопросов. Говорите, — где находится господин Макинрой в данный момент?

— Господа полицейские! Вот не надо так! Я вам безмерно благодарен за мое спасение, но мой друг преследуем и гоним, — я не могу его предать!

— Тогда будем говорить по- другому и не здесь. — и с этими словами Гюнтер уже было направился к двери вызвать спецназ и организовать конвой для Йенса, как на столе замурлыкал телефон и включился автоответчик и после вступительной фразы автомата и предложения оставить сообщение, раздался чистый голос и на безукоризненном английском поведал: "Мой друг Йенс, я окончил свои дела на сегодня и намерен, расслабится в приятном обществе в заведении "Мадам Чикко". Буду расслабляться долго и со вкусом. Жду тебя непременно, твой друг Джордж.". На этих слова Йенс театрально воздел руки и опустив закрыл ими лицо. Гюнтер хмыкнул удовлетворенно и, махнув призывно Питеру, ускоренно двинулся на выход.

— Присмотрите за дедушкой Йенсом, что б сидел смирно и никуда не звонил, и передайте его лейтенанту фон Рейнрингу, это район его юрисдикции, пусть разбирается. — крикнул он в сторону группы спецназовцев над которой возвышался их обер- лейтенант.

Внизу в машине их ждал твердый как кремень Эндрю, подтвердивший сквозь зубы, что с ним все в порядке и потребовавший действий, а не пустых слов.

Когда тронулись, Питер запоздало озаботился:

— Гюнтер, ты в курсе о том объекте, куда мы отправляемся? Может, ребят спецназовцев прихватить с собой?

— Нет, это излишне.

— А я уже ни в чем не уверен. Старушка Европа полна сюрпризов.

……………………………..

Зайдя в полумрак вестибюля господа полицейские и пикнуть не успели как были окружены и подхвачены под руки выпорхнувшими из глубин заведения чудными созданиями азиатской наружности. Шелковые свободные, темно-зеленные и бардовые платья колыхались над самым полом. Широкие рукава ниспадали оторочкой белых кружев с белых рук волнами касаний, поглаживаний и едва уловимых подталкиваний. Райским щебетом голосков, сладким туманом. Запахом "воспарившего камня," сама ткань пространства, порвавшись, захлестнула, спеленала их коконом и увлекла в глубины завораживающего мрака подсвеченного розовым.

Ребята очнулись, лишь завернувшись в простыни после окунания в бассейн с холодной водой. Они, обессиленные, прихлебывали пивко и тупо озирались по фрескам зала. У каждого свербела надоедливая мысль, вопрос, но так и неспособный сформироваться в конкретную фразу.

Но до этого момента их проволокли по всем девяти кругам ада. Обдающих полыханием насладительных страстей и больных томительной болью порока.

Их обезоружили бесстыдством предложений, где действия опережали слова, а тактильные ощущения предвосхищались намеками. Где последствия опережали предпосылки, отодвигая их в эпилог. А предварительность танцев, подмигиваний и прочих ретуальных игр запаздывала за соитием. И цель превращалась в средство достижения себя.

Итоги предъявлены как счет на авансовый платеж. А обязательность утомительного процесса ухаживаний за самкой при туманной вероятности соития, как положительного результата, безоговорочно отменялась. И все томления протестантской души улетучивались. Засунутые, в перемежку с купюрами, за резинки трусиков стриптизерш.

Фраза: "Всё оплачено!" развязывала последние узелки силка души, сплетенного учителями, родителями, священниками и тысячелетними табу канувших в забвение племен предков.

"Но кто заплатил? И каков будет расчет?" — вопрос, обдав единожды тревогой, мельчал до размеров пупырышек гусиной кожи и разбегался от пальцев, ползущих по животу ласкать член.

"Зачем мы сюда пришли?" — читалось лишь первые минуты в глазах коллег, сменилось на что-то маловразумительное с безумными блёсками.

Разврат разъединил их, растащив по комнатам. Где и утопил окончательно в забытьи всего и вся.

Потом опять вопли и смехи, — сауна, массаж. Сауна и опять массаж. Бассейн с холодной водой. И вот они, втроем на берегу, бесчисленно разорванные и склеенные в битве первородных грехов и смертной плоти, живые. И тут Питера пронзает беспокоивший все это время, "время падения", наконец-то, сформировавшийся вопрос:

— А где Элдридж, Кейн?

На этих словах приоткрылась дверь, и женская рука подбросила узел из покрывала. Из него со стуком и лязгом вывалились пистолеты. Оружие, бессильное, в только что проигранной ими борьбе.

…………………………………………

— Нет, Гюнтер, мы теперь сыграем по другому — хорохорился Питер Уже в автомобиле, но как-то тягуче — устало и никчемно, — вот, получил по сети из офиса на Ай-фон. Пожалуйста, — возможные контакты Элдриджа в Германии: старик егерь по кличке "Жемчуг" и Онис Берхентер, бывший водитель по контракту на военной базе, где был прикомандирован Элдридж, в общении с кем неоднократно замечен агентурой, — так по оперативным данным. Вот тут и адрес и навигационная карта с привязкой нашего положения в сию минуту по Джи Пи Эс выспрыгнула! Гюнтер, тебе фамилия "Берхентер" ничего не говорит?

— Ему, судя по датам, что я вижу на экране уже только по докторам ходить с специальным ящичком для анализов. Я не инспектор по правам человека в домах престарелых.

— Хорошо. Ну, так едем? Сейчас и поворот будет в нужную сторону…

— Едем, — согласился Гюнтер и зевнул.

Они свернули на нужную улицу и проехав по ней несколько километров улица с узилась и пошла на подъем.

Здесь их и подстрелили.

Сначала пробили переднее левое, перед водителем. Штатный водитель полиции оказался хорош. Без паники, четко среагировал — вывернул руль в правую сторону, но задницу автомобиля все равно вынесло на тротуар и ударило об ограждение перед пологим спуском — кюветом. Но ничего фатального.

А потом прострелили заднее левое.

А потом изловчились и расстреляли и оба правых колеса. Все это время, время обстрела господа работники правоохранительных органов сидели истуканами и даже не пригибались. Кроме водителя нырнувшего под руль. Они, только что вышедшие из вертепа отдали свои судьбы на Божье рассмотрение.

Спустя некоторое время, когда явно все нужные выстрелы были произведены, они покрутили головами, проверяя подвижность позвонков, по вращали плечами и, без всякой команды, открыв каждый свою дверь, вышли из машины. Питер и Эндрю принялись осматривать местность на предмет места откуда проводилась стрельба. Гюнтер же обошел машину и постучал по плечу водителя свернувшегося под приборной доской.

— Все, Патрик. Все кончилось. Выходи.

На улице, странно, не было автомобилей, — они скособочились одни. И — тишина, под стать раннему утру, а не вечеру. Но она продлилась не долго. Нарастал шум сверху, из-за поворота показались разрозненные группы разношерстно одетой молодежи. Они шли вниз по улице, неся какие-то свернутые флаги, транспаранты и пили пиво. Молодежи все прибавлялось и прибавлялось Никому не было дела до четырех мужчин в правильных костюмах. Лишь какой-то совсем юнец скинул руку в нацистском приветствии и нагло улыбнулся, толи, подбадривая, толи издеваясь.

— Ну, господин Дойче Полицай. Что это было? — тихо прошелестел Эндрю.

— В нас стреляли.

— Это, фак ё мазэр, я заметил. Что это за недобитые гитлеровские выродки прошли мимо нас?

— А… но почему сразу наци…, ах, да! Жест того мальчика скорее всего шутка над нами.

— И с чего это какая-то немецкая тля позволяет себе так шутить надо мной?!

— Да успокойтесь. Вы посмотрите во что — мы одеты, во что — они.

— Я нормально одет. Все мы нормально одеты.

— Конечно, конечно мы одеты "Нормально", а они одеты "По — разному". И наша одежда на их фоне как униформа. Вот молодой человек и пошутил.

— Ладно, шутнички. Слишком дерзкий, верно какой-нибудь очередной "немецкий — русский"…

— Нет, скорее всего. Русские вообще редко ходят на демонстрации, любого политического толка. Они если делают, то предпочитают более конкретные действия.

— Вот, вот, — учили их там в Советском Союзе терроризму всякому. Да и фашистов там развелось — каждый второй. Уже Германию времён Гитлера перегнали, — смотри "Си Эн Эн"!

— Извините мистер О Брайан, я в России не был, а телевизор смотреть мне некогда. Все необходимые мне новости я узнаю по полицейским сводкам и на совещаниях. — Уже предельно жестко, выкладывая слова, отвечал Гюнтер, — Да, в каждой среде найдутся свои уроды….. но таких "русских" можно смело ставить на учет в псих диспансер, только по факту участия зафиксированного полицией, и уверен, — психиатры обязательно найдут какие-либо отклонения.

"Русские", активно участвуя в националистических разборках с турками и албанцами, арабами и неграми, "неонаци" себя не считают и за "фашиста" бьют в морду.

При этом сотрудничают с отдельными турками и сербами, называя их хорошими людьми. А если бьют их сородичей уже говорят: "они в гостях, пусть и ведут себя прилично" А бывает, увидят, что кто-то еще и гадит на улицах, так побьют и ткнут рожами в мусор — заставят убрать. А вот в галдящих демонстрациях "левых" с "зелеными" участвуют редко, и уж если задержаны в драках, то чаще не на стороне " нео- наци", а против.

— Да, какие-то странные извивы мышления, психики и поведенческих реакций. Нет четкого позиционирования. Индивидуальность цивилизованного человека от такого обилия противоречивых характеристик так просто разорвало б. — решил Питер загладить наукообразной репликой острые кромки несовместимостей в мировосприятии своих коллег.

— Черт побери! Мы что-нибудь будем делать? Или остаемся торчать здесь как три члена в бычьей жопе?!

Гюнтер огорчился за водителя, молодого полицейского, — его Эндрю даже за "члена" не посчитал, но взглянув на того согласился с американцем, — весь его вид и не приближался к, пусть грубому и жесткому, но правильному понятию. Какой там "член", — так, — былинка на ветру.

— Гюнтер позвоните коллегам! Пусть перекроют район. Пусть возьмут тепленького этого "Махера — Захера", тьфу, как его, "Медвежьего Ёбаря", — Берхентера! — исходил злобою Эндрю.

Гюнтер отошел в сторону и что-то забубнил в рацию.

Очень, очень плохой день. И длинный.

Вернулся, разводя руки Гюнтер:

— Ониса Берхентера дома нет. Никого дома нет. Соседи видели его неделю назад в темно-зеленом комуфляже. Он сказал что уезжает на…

— … Охоту, — куда же еще! — прервал в нетерпении Эндрю.

Гюнтер углубился в записную книжку и невозмутимо продолжил:

— … на длительное время, в Белоруссию…, да, — на охоту.

Эндрю энергично всплеснул руками, что-то неслышное выговаривая себе под нос.

— А перекрывать район бессмысленно. О случившемся с нами я сообщил. Меры будут приняты. К нам отправляют машину.

И тут же коллеги увидели как внизу улицы вывернула кавалькада автомобилей, некоторые с включёнными мигалками.

Уже разместившись в новом неповрежденном еще пока автомобиле, с новым не пришибленным стрельбой водителем, Гюнтер поинтересовался:

— Господа, двигаемся дальше. По адресам?

На что Питер ответил, хмуро буркнув:

— Двигаемся в гостиницу.

А Эндрю добавил:

— Мы сегодня и так стресса нахватались, на пару медалей конгресса хватит. Будь я генеральским сынком. "Факин" их папаш — старых пердунов.

……………………………..

В маленькой гостинице быстро нахватавшись по-домашнему приготовленной снеди и запив холодным пивом, — Питер лишь постфактум констатировал, что всё было очень вкусное. Уже на автопилоте сполоснувшись в душе, завалился спать.

Питер проснулся в темноте. Тревога постучалась к нему, явившись во сне карликом с неестественно длинным хрящеватым носом и в серой широкополой шляпе. Питер включил ночник, — средневековый антураж гостиничного номера соответствовал тревожному сну. На часах было: без десяти минут час ночи. А сна будто и не было. Но не было и усталости накопившейся за длинный суматошно- неудачливый день. Питер встал и пошел в ванную, но проходя мимо старинного зеркала вздрогнул. В зеркале кто-то незнакомый мелькнул ему на встречу. Затылок и спину обдало холодом. Питер осторожно вернулся назад и оглядываясь по сторонам заглянул в зеркало. В нём был незнакомый мужчина из европейских романов: в плаще с кружевными оборками по срезу рукавов и во фригийском полосатом колпаке с кисточкой. Приглушенный свет ночника изрезал щеку морщинами, полными жестокой непреклонности, глаза горели холодным белым светом, а костлявая рука сжимала кинжал. Питер почувствовал нарастающий вал ужаса и молвил одними губами:

— Иисус, Господин мой…

И человек в зеркале повторил губами его слова. И тут мир словно передернули картой в колоде, — в зеркале был он, Питер Харроу, гражданин США, 1964 года рождения, недавно женат во второй раз, но без детей, сотрудник ФБР, командирован в Германию. Его рука сжимала ножницы для резки сигар, на его голове был ночной колпак, а на нем была пижама. Питер облегченно вздохнул и проследовал в туалетную комнату принять контрастный душ. И только опять перед зеркалом, только уже при полном свете, разглядывая и массируя лицо, поймал себя на мысли, — он не помнил как и зачем он облачился в эти музейные экспонаты, — ему просто не могло прийти такое в голову! Привыкшему спать голым, ну абсолютно! Значит, его кто-то одел бесчувственного и наверно обшарил все вещи с документами для служебного пользования в кейсе, в том числе?! Питер, на всякий случай, проверил вещи. Все было на месте и, кажется было нетронутым.

Все было на месте. Кругом тихо и всё в порядке. Но беспокойство не исчезало. Питер решился выслушать порцию грубой ругани и позвонил в номер Эндрю. Телефон не отвечал. Беспокойство усилилось. Питер оделся в джинсы и рубашку с коротким рукавом прошел к двери номера Эндрю. Постучал, — ни какой ответной реакции. Прислушался, — ни шороха, ни шепотка, ни скрипа.

Вернувшись в свой номер, надел кожаную куртку и спустился со второго этажа к портье. Спросил у пожилого служащего, не видел ли он его коллегу остановившегося в номере двадцать один? Господин портье охотно сообщил, что видел: тот спустился к нему два часа назад, и он по его просьбе вызвал такси. Питера это не смутило, он тут же поинтересовался, не запомнил ли господин портье номер такси. На что тот ответил, что ему это ни к чему. Питер уж было огорчился, как портье пояснил, — ему, бывшему работнику полиции запоминать номера такси не к чему. У него на подхвате работают свои проверенные таксисты, за процент от вызова. Он знает этих таксистов досконально — вплоть до содержания их кишок в разное время суток. Коллегу Питера отвозил "малыш Браун". Выслушав портье, Питер заказал такси, и именно "малыша Брауна".

Тот прибыл к подъезду в течение пяти минут. Но на простой вопрос, куда он отвез из этой гостиницы ворчливого крупного господина — ирландца, замялся и вякнул, что-то о конфиденциальности информации касающееся личной жизни граждан. На что, Питер, одной рукой взял за ворот куртки и хорошо тряхнул таксиста, а другой сунул под нос удостоверение ФБР. И только потом вспомнил, что находится за тысячи километров от границ своей юрисдикции и, ругаясь негромко, про себя, быстро заменил удостоверение ФБР, на развернутую, как удостоверение, стодолларовую бумажку. Такая уж первая попалась в кармане. На что водитель тут же предложил:

— Вам сообщить адрес или отвести лично?

Машина не долго колесила по ночному городу и остановилась в тихом переулке, на первый взгляд, не знакомом. Но вывеска заведения у которого остановилась такси светилась знакомым названием "Мадам Чикко". У входа на ступеньках бдел своеобразный швейцар, здоровенный "афроамериканец", — как про себя определил Питер. В черной фрачной паре, в черной чалме на голове и с золотым ключом на массивной, золотой же цепи по шее.

Этот, мать его, "привратник", раскинув руки загородил вход Питеру, что-то выговаривая по-французски. Питер начал злится. Ткнул "Береттой", оставленной Гюнтером, в пузо негроиду. А в рожу, привычно, удостоверением ФБР. Но "страж прохода" заметно не испугался, лишь зрачки немного расширились. Он аккуратно медленно отвел ладонью ствол береты от своего живота. И, сказав какую-то короткую французскую фразу, скрылся за дверьми заведения.

Питер так и не успел достаточно разозлится чтоб выламывать двери, как в сопровождении этого "Зуаба в отставке" явилась некая женская фигура. Фигура оказалась привлекательной китаянкой довольно среднего возраста, которая очень вежливо, с поклоном, осведомилась: " что господину агенту ФБР нужно в стенах её заведения?".

Это женщина заворожила Питера спокойствием и кротостью. И он, с ответным поклоном, доложил ей как был внезапно разбужен тревожным чувством. Как не нашел в номере своего напарника Эндрю. И как водитель такси привез его по следам Эндрю к её заведению. Эта милая женщина, с выражением участия на лице развела руки, показывая свое бессилие превозмочь обстоятельства. Вдруг тихо молвила, потупясь:

— Да, рыжеволосый господин у нас. Но, по нашим правилам, я не могу беспокоить его до окончания оплаченного им времени. Что бы не случилось. Но я вижу, вы не враг ему, а друг, и беспокоитесь за него. Вы, наверно не сможете спокойно ожидать, не увидев его. А он оплатил до утра.

Я думаю смогу вам помочь, не нарушая правил. Пройдите, за мной, господин. Только прошу вас — ни слова вслух.

………………………………………

На большом плазменном экране с высоким разрешением в сопровождении "сэрраунд" звука выплясывала кордебалетная группа: два тоненьких изящных тайца — транссексуала, здоровенная сисястая бабища и Эндрю О Брайан посередине. Полукруг эстрады заметно сотрясался. Ди джей размахивал наушниками в такт канкану, а саксофонист загибал вверх саксофон исходя утробным воем.

Зрители, полуголые девочки и мальчики разлеглись в зале на огромном, то ли воздушном то ли водяном матрасе от стенки до стенки. На нем стояли подносы на ножках, уставленные разнокалиберными фужерами, бокалами, рюмками, наполненными разноцветными жидкостями. Публика аплодировала в такт. Кордебалет вскидывал ноги, взбивая балетные многослойные юбки. У бабищи на сцене из декольте выпрыгивали груди. Эндрю в замусоленной, мокрой от пота майке натянутой поверх юбки из "Лебединого Озера", был без трусов. И вскидывая вместе с партнерами свои ножищи, сверкал мужскими причиндалами. Он был счастлив.

Боров веселится! Мелькнула приговором фраза исполненная местью: " он у меня узнает! Он у меня получит! И по службе и вне, — на орехи и по орехам!", — клокотало в Питере.

Тут "боров", отойдя на два шага от кордебалета разогнавшись, прыгнул в зал. Возлежащая публика раскатилась в стороны от предположительного места падения, грозящего смертью. Его плюх на матрас вызвал череду широких волн.

Зрителей заколыхало между подносов с выпивкой. Саксофонист с ди джеем переглянувшись, стащили с себя футболки и заорав, разбежались и тоже рухнули на матрас. Но не так удачно. Кого-то подмяли. Но будучи не столько крупными как Эндрю — без летальных последствий. Но добавили визгу, криков и хохота.

Девчонки отринувшие было от поправшего собой матрас ирландца, опомнились и затопили его собой. Весь шквал перешел в безудержный трах. Трах постепенно рассосался на группки, меж которых метались некоторые не пристроенные тела.

Весь этот стон, шарканье и возню сопровождал джаз с безумным фортепиано, мешаясь с редкими выкриками укушенных и перевозбужденных.

Вдруг посредине матраса вздыбился и встал на коленях Эндрю. Воздев ладонями вверх расставленные руки, откинув голову, уходя в ритм совокупления, кого-то копошащегося внизу.

Его лицо сияло умиротворенной улыбкой. Он был чист. Казалось его лицо излучало свет. В окружении женских и мальчиковых бесполых телес, в колыхании разврата, его покачивающаяся фигура блестела радостным металлом свежего медного литья. И вот он с криком оргазма опрокинулся на спину. По нему тут же зазмеились тела, будто пожирая его труп. Жадно слизывая, схватывая с него остатки страсти и экстаза.

Питера сковало чувство близкое к религиозному. Казалось, темный свод в голове пошел трещинами и сейчас лопнет. И рухнет на него Свет, неся озарение всех постылых вопросов.

Но не случилось. Всеобщий трах утих. Амплитуды тел уменьшились, постепенно сойдя на нет. Расползлись тела. Кто походу что-то натягивая на плечи, что-то на ноги. А кто-то просто откатывался в сторону и замирал. Эндрю поднял спину и уселся на икры своих поджатых ног. Опрокинул в себя поочередно несколько фужеров с питьем. И громко, в голос, выдохнул.

— Братья и сестры мои меньшие сползайтесь до отца своего. Кто сегодня вас ебет и кормит. Кто вы здесь? Проститутки и просто алчащие греха. Не стесняйтесь в этом признаться. Не прячьтесь за силу бумажек с водяными знаками и разноязыкими надписями. За нищету вашу и беспросветность к греху принуждающей. Слушайте меня сегодня!

Не врите себе. Мы все твари алчные. Мы все истекаем слюной похоти и клацаем зубами в след неотодранной нами сексопильной крале. Мы врем своим женам, мы врем своим детям, что ни чего нет. И все естественно, и нет желаний. Мы врем себе, что пизды все одинаковы и не хрен их примеривать. Что женские тела одинаковы в принципе, если прикрыть лицо газеткой. Все это трусливая ложь!

Член обтяните резиной, а на руки оденьте перчатки, на нос прищепку. Всех баб прогоните через одного пластического хирурга. Все равно все будут разными. Пусть это не почувствуешь ни чем. Но разные. А вы, дуры, все лезете к хирургам и подтачиваете себя под какие-то стандарты. Сучки вы безголовые! Хуй вам тогда деревянный — пластмассовый, а не мой хуй. Я лучше педиков буду трахать. — и с этими словами Бордельный Миссия махнул рукой транссексуалу в сторонке, — иди сюда! Иди, давай возбуждай моего усталого дружка, губками давай!

Бабы! Как я вас ненавижу! Как я вас сук проклятых продажных ненавижу! Чё испугалась? Не вас, проституток честных!

Милая ты моя, дай поцелую. Хочешь, в губки. Хочешь, в грудку. Я говорю о тех, что есть на улицах, есть по офисам. Которые по кампаниям, по банкротствам, по "трупам" коллег все выше и выше — лезут и лезут. Улыбаются в лицо и тут же строчат доносы.

Все продажно, а говорят любовь. Я лучше за любовь заплачу, и мне не будут врать. Правда, кисонька? Иди суда к папочке на плечико. Приляг, — вот!

Но среди вас тоже есть твари. Гоните их, гнобите, а лучше обирайте до последнего цента. Я о тех, что стонут, жалобятся. Мать — блядь, отец — алкоголик, братья наркоманы. Все её с детства ебли и дружкам продавали!

Спору нет, есть всякое в мире подлунном. Я, потомственный полицейский и работал в таких районах, куда из приличных людей только я и мой предок с дядьями зайти могли. Там было всё — от каннибализма до инцеста. Торговля шла всем и вся! Но я пристрелю сразу без раздумий любого, который скажет, что делал все это с голодухи!

Питер, подглядывая за другом через скрытую камеру, не мог понять, что он видит и, главное, что слышит. Его охватывали чувства, то стыда, то грусти, то жалости. А то и не понятной зависти.

— Нет в нашем сегодняшнем мире необходимости Гадить! Нет!

Я не был в Африке, я не был В Азии, я не был в России. Не знаю, что такое тирания и тоталитаризм. Может там заставляют делать гадости. Поджаривать и пожирать детей, приговаривая особые молитвы между проглоченными кусками. Или срать на стол и коллективно поедать ложками говно. Трахать своих дочерей и сыновей. Сношаться с матерями. Воровать всё и у всех. И продавать всё и всем.

Может быть, там так и есть. Один Бесконечный Голод внизу и Безжалостные Изверги наверху. Нелюди, принуждающие к самоистязанию грехами, лишь ради насыщения чувства собственной Власти. Но такое и таких я видел не там, а здесь. У нас, в Америке. И такое точно есть здесь в Европе. В том, что мы называем цивилизованным обществом!

Так вот, всякую тварь, утверждающую — в Амстердаме ли, Париже ли, Нью-Йорке — что у нее не было выхода, вот и стала она такой "неправильной", надо закатывать в тюрягу до скончания дней. В свободном мире им не хуй делать!

Так прав я или нет? А, не слышу, — прав? Не прав?! Кто сказал?! Ты? Не тушуйся, не прячь глаза! Конечно, я не прав! Потому что пока есть на верху в офисах те сучки и сучьи сыны, которые много говорят и объясняют. Но ничего кроме бабла не видят и не чего кроме власти не ценят. Будут внизу люди, которых и, правда, не видят не слышат. И хочется даже не с голодухи, а от полной ненужности просто взвыть и что ни будь сотворить. Мерзкое примерзкое — что б все увидели и ужаснулись!

Вот так! Но все равно чем-то они неумолимо похожи — проститутки, хнычущие о своей несчастной жизни и те, наверху, резонно оправдывающие свои подлости через безвыходность положения, кроме как через гадость и подлость! Все они суть одно — черви бездуховные. У них внутри все сожрато. Это они придумали вжувательные ароматы, это от их нутра могилой воняет!

Питер слушая, речь вспомнил проблемы Эндрю с женой. Их войну взаимных измен. Как она выиграла в суде и обобрала Эндрю. Благоверная и широкая душой для посторонних, оставила муженька чуть ли не в одних трусах. Теперь её можно видеть в телевизоре. Она ведет какой-то дисскурсионный клуб по проблемам религии и современной морали.

Тут Эндрю опустил подбородок на подставленный кулак, скрывшись за чьим-то локотком. Питер опустил взгляд на приборную доску это современного аналога замочной скважины. Здесь можно было отрегулировать все: переключение с камеры на камеру, приближение и удаление, концентрацию и поиск звука. Он переключил камеру и приблизил изображение. Грустный и задумчивый Эндрю, опиревшись щекою о кулак, водил пальцем левой руки по соблазнительно выгнутому женскому животику.

— Помню раньше давным-давно, в детстве. Когда я не был таким громогласным матершинником. Но, кажется, что и не был тем худым, нескладным, даже робким мальчиком. Я залазил на чердак, спасаясь от своей семьи, а более от оголтелого приставучего двоюродного братца Который пытался сделать из меня своего преданного но забитого пса. Он таскал меня по улицам, злачным подростковым уголкам, где тогда уже было всё, что и сегодня. Только не ширялись и не нюхали кокс. Бедновато тогда людишки жили — не до кокса и героина. То слишком дорого было и для наших взрослых. Не то, что для пацанвы. Но была марихуана, выпивка, чаще самогон, карты, пристенок, армрестлинг и прочие забавы. С жуткими для детского сознания проигрышами. А может только в детском жестоком сознании они, и могли только родится? Начиналось с шуток — проиграл, принеси трусы своей бабушки. Привяжи незаметно полисмена уличного к столб. Или принеси дохлых кошек десять штук. Игры продолжались. Денег не было. Долги росли, менялись и формы расплаты. Играли на собственные задницы, играли на чужие. Играли на грабеж, играли на убийство…

На чердаке я встретил свою первую любовь. Да, слушай, пацан азиатский, слушай и перестань теребить мой член.

Да, любовь. Она тоже скрывалась от предков и сестры, тоже таскавшей её по улицам и уголкам. Девчонке, тогда было не прилично одной показываться в обществе. Если уж не последняя оторва, С теми и разговоры были другие, пацанские. Да, не смейтесь девочки, тогда и наши компании оборванцев тоже считались "общество", а не абы что. Оно и правильно. Где люди задерживаются чаще чем раз в неделю и дольше чем на четверть часа, там и возникает общество. Общество, со своими правилами, законами, модами, темами бесед, авторитетами и отверженными.

Моей любви было тягостно таскаться за своей кобылицей сестрой. У которой прыщи хотения появлялись, вырастали и лопались прямо на глазах. Моей любви были постылы её разговоры и противны понтовитые ухажеры.

Мы нашли друг друга на чердаке. Оказалось, есть темы другие. Не только: кто во что одет, кто на какой машине вчера прокатился и кто сколько утянул из магазина. О чем были наши разговоры я не помню необычные повороты её мысли. Я помню её интонации.

Вскоре для нас постепенно не стало запретных тем. Даже самое извращенное понятие нашего затхлого мира рассматривалось и раскладывалось неумолимо, до-конца доступного нам, необразованным детям. И некоторые вещи становились чище, насколько возможно конечно. А другие понятнее — но главное мы не измазались бы об них.

Мы стали целоваться. Ложились рядом друг с другом водили пальцами друг по другу. И постепенно не стало мест друг у друга, где бы мы не коснулись. Губы наши надолго застывали. Сплетённые друг с другом языки медленно скользили в наших ртах.

И терялось время. Похоть не разрывала трусы, а была лишь щемящим краем бытия. Влажным и теплым. С которого скатывались, смыкаясь в одну каплю, мы — девственники. И не было желания пробиться звенящим членом сквозь все преграды тканей и рук, и порвать девственную плеву, нет! Я не ощущал напряжения внизу живота. Как всегда потом было с другими. Да я сам был другой.

Я там ощущал легкость. Она разливалась по всему телу, и моя Любовь говорила о тех же ощущениях. Мы проваливались в другой мир. Там не было секунд и часов. Там не было ни тьмы ни яркого света. Но даже в темноте под веками подсвечивало бледно розовым светом. А ладони, казалось, впитывали тонкие лучи, когда плыли по изгибам любимого тела.

Ощущение ли, видение. Наши тела, как бы они не сплелись друг с другом, были линии двух изогнувшихся горизонтов двух миров. И в каждом мире наступал рассвет. Линии наших тел были гранями рассветов в тех мирах. И меж них сочится свет будущего дня.

Нас увидели. Подсмотрели нашу тихую любовь. Потом, оглядываясь назад, вспоминая перемигивания, подшептывания братца с дружками, стало ясно, — подглядывали давно. Подглядывали, насколько возможно, пока бесстыжие взоры не ломались о стену чердачной тьмы…

Их глаза всегда что-нибудь излучали. Чаще шакалью жадность и шакалий же страх. Тут же покривели взгляды ненавистью — искосой завистью.

Как-то сев играть в покер, я, в средине игры понял — я играю один против троих. Десятилетний против двух четырнадцати летних и одного шестнадцатилетнего громилы восьмидесяти килограмм веса. Они перекидывали друг другу карты, мало скрываясь. Я попытался возмутиться, но они придавили меня и заставили продолжать игру. И вот когда у меня был "Стрит", а противник остался один — ему подсунули ногой карту. Он поднял ее с кряхтением, будто почесал засвербевшую лодыжку. И я проиграл.

Я сказал, что кровь из носа отдам частями и в течение месяца. Что отдавать буду каждый день. Нет, сказали, отдашь сразу. Жопой своей, по кругу. Я вскочил и отбежал к стене. Они обступили меня и посмеиваясь сально предложили: можно сейчас это и сделать. А можно так — пишешь расписку на свою задницу и завтра о ней будет знать весь район. Если опять же не отдашься на трах.

Но можно выкупить свой долг, а как… Тут они все выложили конкретно и предельно ясно. Вечером, целуясь в кромешной тьме со своей подругой, я отваливаю в сторону. Меня заменяет сначала близкий ко мне по комплекции братец. Потом, второй четырнадцатилетний, а потом уж и здоровяк.

Они уверяли меня наивного и испуганного что все будет тип-топ. Подмену заметит подружка уже на самом большом. Она ж будет под кайфом. Здоровяк её немножко, чуть-чуть прижмет, нацелуется вдоволь и отвалит. Все — мой долг искуплен. Моя ориентация не нарушена, жопа не порвана, и никто ничего не знает. Я согласился. Так я продал свою любовь. За целую жопу и чистое резюме для тюремной шоблы.

Я готовился — будто бы собирался ей шепнуть, оттолкнуть когда надо. Я обманывал себя. Я надеялся и боялся. И опять верил в счастливый исход.

Когда забрался на чердак, я увидел её — спокойную, ждущую. О чем-то мечтательно думающую и смотрящую в слуховое окно. Я почувствовал как во мне все опускается и пронзительно, до треска в мозгах, до белых стен перед газами, понял — этот миг, эта необыкновенная, такая как сейчас есть, Она — она в последний раз. Моя Любовь сидела и задумчиво улыбалась на краю гибели.

И я, жадный окояный, — не мог не взять её последнюю чистую каплю. Я подошел к ней. Она успела сказать лишь, — "что?…" Не договорив, имея сказать: "что с тобой?". Что-то же должно было отражаться на моем подлом лице! Но она не договорила. Я за долю секунды провалился в Любовь. Прижался губами к её губам. А в следующую долю секунды провалилась в Любовь и она. Следом за мной.

Я отчаянно растворялся в ней, растворяя её в себе. Я отринул всю свою подлость, неизбежную потом. Я рвался скорей, в тот другой мир. Где вне уловимости грани наших тел. Меж ними сочится весна и будущий день Иного мира… И я увидел его!

Но меня уже, мягко так, отстранили. Будто отвязали, будто отпустили от нее. На мое место возлег братец и попытался изобразить ритм моих движений, подстроится под меня. И кажется, ему это удалось, на некоторое время.

Магия, черт ее, — язык тела! Его имитация без понимания смысла, без осознания цели, — узреть родить достичь света! Есть хамство, гадость.

Твари, не зревшие ничего сквозь бухло, шикарные тачки и роскошные зеркальные подъезды. Она почувствовала их, вонь их мыслей. Она начала сопротивляться. Но ей зажали рот губами, зубами. Потом руками. Выбрались из тайных мест подельники. Отпихнули меня в сторону. Откатили, и накинулись на нее. Я услышал её сдавленный крик и рванулся к ней. Здоровяк ударил меня и, кажется, не пустой рукой. Я упал. И потом помнил лишь возбужденные голоса и что меня куда-то тащат, бросают.

… Я очнулся под утро за мусорными баками, прошел шатаясь домой, не встретил никого и лег спать. Спал двое суток. Меня тормошили, звали, но я даже не отмахивался, и предки оставляли меня в покое.

Когда я наконец очнулся, то выбрался, абсолютно пустой, на улицу. Сел на лавочку у баскетбольной площадки и пялился на трубы ближайшей фабрики. Ко мне подходили местные и что-то рассказывали.

Уехала часть семьи той девочки, что была моей любовью, вернее уехала она и её мать, оставив сыновей и вторую дочку. Куда, зачем, на сколько и вернуться ли — никто ничего не знал. Подходили давешние насильники. Хлопали по плечу. Хмыкали, но ничего не говорили.

Я больше не увидел мою Любовь.

Я терпел братца и его дружков еще долго, пока не поступил в колледж.

Я служил в армии. Я стал полицейским. Я вернулся в район и посадил своего братца на очень долгий срок, и ходатайствовал по своим каналам об очень "хорошей" в моем понимании тюрьме.

Вышел он два года назад, я уже в ФБР работал. И будто ничего не было. Ходит по барам местным — грудь колесом, взгляд презрительный, петух гребаный. Ну я его калекой и сделал.

Вышел как то раз в тяжелых своих армейских ботинках погулять и надо же, на встречу он, братец, Ну, я ему: "Хелло!". И как припечатаю между ног! Он согнулся в три складки. Не вдохнуть ему страдальцу, не пёрнуть. Но нет, думаю, братец, легко тебе не отделаться. Приподымаю его, ставлю к стенке. Ножки раздвигаю на ширину плеч и уже с правильным прицелом по правильной траектории как вдал. Если бы штаны застегнуты не были — улетели бы его яйца на соседнюю улицу.

В общем итоге его физическое уродство догнало душевное. Я его еще предупредил, посетив в больнице. Мол, за что я тебя, не спрашивай, Иисусом Христом, молю! Но что-нибудь вякнешь, — не побоюсь служебных разборок, но будешь ты при всех своих дружках из бара отсасывать длинный член у Эрика. Прибабахнутого негра, местного дурачка, беззлобного аннаниста.

Его одногодку, дружка — насильника, я не успел застать живым. Он напоролся в пьяной драке на нож. Обычное для нашего района дело.

А вот бычка, того тогда шестнадцатилетнего, я нашел. Вычислил, — он жил в другом городе, далеко на юге. Я узнал о нем все. От былого мускулистого красавца не осталось и следа. Он работал сварщиком, на одном из частных причалов. Ходил вечно грязный, чумазый. С пятнами сажи на лице. Но у него была жена — красавица, четверо детишек которых он кормил.

А зарабатывал он не мало. Вот только детишки не один не походил на папашку. Все были с латинскими физиономиями. Да и каким им быть в латинском квартале?

Я узнал его тайну. Его жена, знойная фигуристая брюнетка трахалась со всем городком. Нигде не работала. Она просто не успевала бы, итак.

Если бы она за трах брала деньги, то уже каталась на частном реактивном самолете. Но она денег не брала и давала всем. А он сидел за перегородкой и подглядывал.

Даже получилось потом так: он подглядывал за ебливой женой. А я подглядывал за ним. Подглядывающим за женой. Через телекамеру, конечно.

И что меня удивило: он смотрел на половой акт и плакал. Плакал и что-то шептал. К ширинке своей он даже не притрагивался. Тогда я установил там еще и микрофон и я услышал, — он молился!

"Прости меня, Господи!

И благослови женщину!

Прости ей похоть и мелкие пугливые обманы.

Она — свет Твой и Твои ворота в рай.

А я грязь на твоих ногах. Прости, Господи, меня.

И спасибо, Господи, за наказание Твое.

И благослови женщину!

Ныне и присно. И во веки веков.

Аминь!"

Вот так. Теперь я — злобный, пьющий, иезуитски подлый бывший полицейский — ныне уважаемый сотрудник ФБР. И никакой Любви. А хочется. И вам, верно, хочется?

И Эндрю оглядел давно притихших слушателей. И Питер, вместе с ним. У всех этих продажных служителей плотской любви были грустные глаза, а из некоторых еще не разучившихся, текли слёзы. И скорее всего не от рассказа, вернее не только от него. Каждый плакал о своей единственной Любви рождавшей свет иного мира, будущего дня…

Потом Эндрю Положил голову на матрас и кого-то обнявши заснул. Питер не двигаясь смотрел на это лежбище и ни одна — ни добрая, ни скверная мысль не проникала в череп. Он только подумал, что ни слова не скажет напарнику, о том, что видел. Он ни в чем его больше не упрекнет, что касается выпивки и женщин.

Тут Питер заметил, что вповалку лежащие тела начали бессознательное единовременное движение. Они, кто ползком, кто перекатыванием бессознательно стремились, стягивались к одной точке.

И все как-то разом успокоились, улегшись в правильную спиралевидную фигуру. Где основой для спящих безмятежно голов служило крепкое тело Эндрю. Лица всех участников оргии были чисты, рты приоткрыты.

Им всем снился один добрый сон. В котором любовь, трением тел, точила Свет нездешнего сказочного утра…

………………….

Потом с утра опять были гонки по адресам возможных знакомых Элдриджа со времен его службы при базе, но на этот раз без обстрелов и подстав. Результаты были никакие. Кого то не было на месте, а кто был, те упрямо не могли понять, что нужно этим наглым обезьянам с громкими удостоверениями.

Ближе к обеду Гюнтер, раскланявшись, оставил их. Они еще немного поколесили. Проехали до последнего адреса — уборщика работавшего на базе. И, ровно в шесть по полудню, прямо посреди улицы, их перехватил полицейский высокий чин и сопроводил загород. В этот прекрасный уголок отдыха.

Позднее утро. Никаких звонков. Никаких планов.

Ну, вот наконец-то появилась знакомая машина. Из нее вышел Гюнтер. Его было не узнать, — опухший, с серым цветом лица. От вопросов отмахнулся, сказал лишь, — его близкий друг пропал, поиски результатов не дали. И предложил, что дела нужно до делывать. Надо опять встретится с господином Йенсом. Тот вторую ночь проводит в отдельной камере под строгим присмотром. Но скоро, по закону, его придется отпустить. Так, что того нужно допросить и выжать все что возможно. Коллеги согласились. Но тут зазвонил Ай-фон Гюнтера. Тот отошел в сторону, а вернувшись, сунул сотовый Питеру:

— С вами хотят говорить.

— Кто?

— Йенс. — ответил Гюнтер, и от чего-то пожал плечами.

Питер приложил сотовый к уху.

— Здравствуйте, мистер Хэрроу. Прошу извинить меня за отказ от сотрудничества, но меня ситуация поставила перед жестким выбором, и я предпочел отсидку в камере — предательству своего друга. Надеюсь, что вы меня поймете.

Несколько минут назад в полицию дозвонился мой секретарь и потребовал меня срочно по общей важности делу. Он получил на офисный Е-майл послание от Кейна Элдриджа. Мне его передали и я теперь передаю его вам. — Голос Йенса прервался и вместо него возник другой, но до боли знакомый.

"Спасибо, господа агенты. Вы прилетели за мной в Германию. Побродили по памятным местам моей молодости и поры возмужания. Надеюсь, что это поможет вам понять меня, но поймать ли? Как знать. Пути Господни неисповедимы.

Не знаю, как вы, а я остался своею поездкой доволен. Прошу вас не утруждайте более ни себя, ни моих знакомых в поисках меня. На момент прослушивания вами данного сообщения меня уже не будет на территории Германии. Я отправляюсь в "бон Вояж" на самолете. Точку моего назначения я открывать вам пока не буду. Вернется самолет в Германию вместе с экипажем, у них и спросите. А на прощанье посмотрите, пожалуйста, видеоклип о моём отлете. До свиданья. Мистер Харроу, — мы обязательно встретимся."

Харроу посмотрел видео клип. Где при сопровождении песни "Улетай!" — древнего хита древней группы "Тётч-Ин" — Элдридж Кейн поднимается по трапу в самолет, машет из двери рукой. Дверь закрывается. Самолет разгоняется и взлетает. Внизу бежала строка даты.

Питер был уверен, — съемка подлинная, экспертизы не надо. И размахнулся, в сердцах желая разбить этот гибрид компьютера и телефона, но его руку перехватил Гюнтер:

— Не надо! Собственность Федеративной Республики Германия. А летели бы вы к себе в Нью-Йорк и колотили там, что душе вашей угодно.

— Мы бы с превеликим удовольствием… Но этот стервец цэрушный, привязал нас к себе! И чувствую — не отпустит пока он не сделает все свои дела. Мы ему нужны.