Глава Десятая

Москва — Сибирь.

ТЕПЛЫЕ ИСТИНЫ

Во исполнение Диминого плана, Егор в сопровождении Шульмана чуть ли не пешком добрался и пересек МКАД. Далее на попутках уехали в Ивановскую область, где Егор сел подсадкой на полустанке в поезд, идущий до Омска.

Егор ехал к какому-то криминальному каналу отправки людей и грузов в Германию. Он был снаряжен одной, но очень важной писулькой от имени криминального авторитета Сергунька и словесной информацией от Димы Шульмана. Так же при нем был свой ноутбук и наследство покойного Мальцева: документы, деньги и, конечно, "Изделие".

Так, что он, довольно состоятельный пассажир, но с внешним видом заблудившегося рыбака, в одежде соответствующей занятой им третьей багажной полке купе. Остальное место в купе, то есть само купе занимали две сердобольные бабки, везущие на каникулы двух внуков и двух внучек.

К нему, сирому безместному, относились с активным сочувствием. После каждой трапезы подсовывая ему на верх какие-то куски, и хоть и ели они с детьми не много, зато часто и по долгу. Но весна была затяжной и жара не донимала, а сухощавая комплекция позволяла даже с неким, пусть и извращенным, если смотреть со стороны, комфортом устроится и на выделенной проводниками территории, и даже включать ноутбук.

Егор вспоминал все фразы, все намеки, интонации и полутона. Все было опасно и красиво, но сомнительно — очень сомнительно. Ощущение что Егора, что если его не предали, то вдоволь с ним наигрались — не уходило, как ни уговаривал себя Егор унять паранойю. Решил оставить свои сомненья как есть, и засунуть их подальше. Все равно — опасность его ждала на западе, он ехал — на восток.

Шульман давно использовал свои журналистские связи в личных целях. И, приговаривая: " ни от сумы, ни от тюрьмы…", скорешился наглухо с авторитетными уголовниками. Может они, и держали Диму за чудика, зато и сами пользовались наработанными им связями в среде электронно-технической интеллигенции.

И вот Егор ехал в небольшое село на севере омской области, что бы уже оттуда двинутся на запад. Он пытался представить, в каком виде будет осуществляться его переброска, но додумывался лишь до вызывающего содрогания видения: ему делают укол, кладут в морозильник, а оттуда замороженного до деревянного стука покрытого изморозью запихивают между говяжьих полутуш.

В который раз, рассматривая карту и представляя все предстоящие тяжкие пути, Егор обратил внимание но то, что та деревня, в которую он едет, вполне возможно, находиться совсем рядом с усадьбой Фальшивого деда. Где кроме мутного деда и оголтелой родни проживала летом хорошая девушка Ольга.

Логово деда в другой области, и нет на карте заметных меж селеньями дорог. Но так, кажется, рядом, — если через лес…. Из леса Омского в лес Томский. Верно, ведь что местное зверье и не догадывается и очень быть может, удивилось бы, умея читать и имея досуг на размышления узнав, что состоят они на учетах при разных департаментах. И, что, порой, что бы соблюсти их "интересы", инспекторам природохраны, и другим лицам, приходится общаться друг с другом, через тысячи километров — через Москву. И бесконечно далеки они друг от друга, по всем бумажным понятиям. Хотя, если по лесу пройтись, так, может, и до обеда поспеешь.

И взяла Егора тоска. Тоска безадресная, а значит — вселенская. Всё — человеческие лица и природные явления, каждая деревяшка, каждый листочек — все сочилось тленом, истончалось в небытиё. И он, весь такой одинокий на третьей полке, в поезде, идущем в чужие края. Края, где он был. Где ни чего не захотел понять, и всё, и всех оплевал. А всякая вселенская, безадресная тоска, усиливаясь длительным бездельем и глупым от безделья самоуглублением, выворачивалась и искала конкретного адресата приложения себя. И если такое случалось, то чаще всего это лицо было противоположного пола. А в случае с Егором, что даже, вполне вероятно — это была девушка. И скорее всего её звали — Ольга.

Так до самого Омска Егора давила тоска и грыз стыд. Добравшись на автобусе до села и вручив писульку в руку бородатого, но молодого человека по фамилии Камарин и кличкой "Камарин Сын" он услышал в ответ, что надо бы погодить несколько дней. Идет исполнение срочного заказа. В случае с Егором, а впрочем, и с многими другими путешественниками, это значило пить водку.

Тут же рядом на завалинке соседнего дома нашлись страждущие собутыльники. Которые, оценив его походный наряд, выглядевший на их фоне фрачной парой с кроссовками, на правили его на путь приобретения "благородных напитков". Местных настоек "от бабушки Маруси", которыми в розницу банковал её сосед. Она нынче такой мелочью не маралась.

Напитки были приобретены и тут же, на завалинке распиты. По ходу распития возник разговор о женщинах, о строгости местных и разврате городских. В развитие темы начались описания как местные прошмандовки бегут в город от нестерпимости местных нравов. И там становятся шикарными давалками, за которыми городские ёбари в очередь выстраиваются.

Ване стал противен этот пьяный базар. Его тема показалась нестерпимо оскорбительной, ведь за словами местной пьяни ему всё явственней и живей представлялась прекрасная девушка Ольга. Они не заметил как насовал тренделей собутыльникам и стоял один средь улицы размахивая по сторонам руками. Пока один из поверженных собутыльников не очухался. Сбегал в огород, и, вернувшись, огрел Егора дрыном по башке.

Очнулся он только утром, на крытом сеновале Камариных с двойной болью в голове. Но проснувшись, твердо решил, пока не опохмелятся. А пошел к хозяину и затребовал найти ему срочно проводника за хорошие деньги. Что тот отвел его лесом в соседнюю область.

"Камарин сын" немного удивился такому заказу, но послал пацанву в розыски подходящей кандидатуры, по нескольким адресам. Егор отчего-то молчал о точном месте своего путешествия. Но пытали его хоть медленно и как бы ненароком, а время тянулось.

Провожатого всё не было. Егор уж собрался сдаться и пойти опохмелится, отказавшись от своей затеи. Но стоило ему встать и, уходя, ляпнуть: "да, не придется мне нынче увидеть Фальшивого Деда". Как тут же получил кружку холодного кваса в руки и пред ним предстал проводник из предбанника с услужливым взглядом.

Пока шли по лесу протоптанной тропинкой, проводник все норовил допытаться, как городской, из далека приезжий. прознал про Фальшивого Деда. Скупые ответы Егора только полнили завесу тайны над личностью приезжего. А где тайна, там и уважение.

Дорога оказалась неожиданно легкою и, сделав лишь один привал, они прошли "почти как по прошпекту", — не влезая ни в завалы, ни в болота, ни в кусты, — до усадьбы Фальшивого Деда.

…………………………..

Егор ждал, что его погонят прямо с порога. Но конюх с егерем ему улыбнулись, поздоровавшись и, забрав чуть ли не под руки его проводника, увели того куда-то в хозяйственные постройки.

Егор ступил на крыльцо. Ему на встречу вышел Андрей Петрович и, поздоровавшись, провел внутрь. В большой комнате за столом сидел еще правнук — Егор запамятовал его имя, — водитель — посыльный при Андрее Петровиче, и — сам Дед во главе. Пили чай с пирожками.

Егор, поздоровавшись, встал. За стол не садился. Дед, молча, кивнул головой, приглашая к столу. Тут Егор мысленно плюнув расхрабрился и сел рядом с дедом и, не притронувшись к кружке, тихо сказал деду:

— Серафим Савельевич, я в свой прошлый приезд кажется себя не так повел. Вы, уж, не держите зла.

Дед не глядя на него, допил чай из кружки, отодвинул её и наклонился к Егору, на Егора не глядя:

— Не пойму я — что ты там про себя бормочешь? Да и за столом мы не одни. Скажи, что б люди слышали. Скажи: "прости дедушка дурака городского неумытого". А мы уж подумаем, как дальше с тобой быть….Ну?

Егор прокашлялся, чувствуя себя нашкодившим третьеклассником перед лицо педсовета и вибрируя голосом громко произнес:

— Простите меня дурака, люди добрые…

Дед подначил непонимающе:

— Ну? Какого, такого "Дурака"?

— "Неумытого, пакостного — городского"…

Дед подлил себе в кружку еще чайку и хлебнув удовлетворенно сказал:

— Ну, вот — на ночлег тебя уж примем нынче, покаянного. А дальше — поглядим…

Егора будто крылами осенили:

— А не скажете где Ольга? Можно ли её увидеть?

Дед промолчал. За него ответил Андрей Петрович:

— Ольга — уехала в город.

— А когда будет?

В ответ молчание. Да, значит, строго здесь с обещаниями. Обещали ночлег — пожалуйста. Но никто бесед задушевных и прочего участия пока не обещал…

Когда чаепитие закончилось, Егор со всеми вышел на двор. Андрей Петрович закурив, направился к своему "УАЗу" и сын — водитель следом. Егор чувствовал себя рядом с дедом очень неудобно и поэтому рванулся за отъезжающими, как за спасательным кругом.

— Вы в район? Подбросьте, пожалуйста, поближе к военной базе. Где мы снимали фильм.

Андрей Петрович, не раздумывая, махнул рукой соглашаясь.

Как выехали со двора Андрей Петрович скала Егору:

— Да, дед наш строг. Но и вы, тоже. Знали бы, сколько вопросов мне бывшие коллеги задавали. Да еще ФСБ, да еще другие личности… Мальцев, конечно, рассчитался. Но деда забыли. А к нему не с деньгами надо, а с уважением.

Советоваться с ним надо прежде, чем что-то делать здесь. И ведь что-то ему очень не понравилось, а что — даже нам не говорит…. Так что ты к нему вечером подлезь с разговорами. Бутылочку возьми, он может и не будет, а ты возьми. Бутылка — это не повод для пьянки, а знак уважения и открытости. Попроси совета…

— В чем попросить?

— А хоть в чем, даже абсолютно постороннем. Подай ему знак. Это как правило игры — ты показываешь своё подчиненное положение, и всё — с тебя не убудет. Зато вход тебе на усадьбу не будет закрыт. Если это тебе в обще-то надо…

Перед Егором сразу мелькнуло лицо Ольги, и он не задумываясь, ответил:

— Надо.

…………………………………..

Егор попросил высадить его не доезжая до КПП и намекнул, что б не распространялись о его появлении. Потомки Фальшивого деда были люди понятливые и лишь кивнули, серьезно, головами. Егор решил зайти и оглядеться со стороны лаза в заборе, проделанного солдатами — "самоходами". Как говорил местный начхоз весь подобный бардак пошел при Ельцине, а при Советской власти — ни, ни. Мало что штрафбат светил, так некоторые и пропадали бесследно…

С территории базы раздавался какой-то стук и рев агрегатов, похожий на строительный. Ни кто не вис на турнике, ни загорал в курилке. Егор решил дойти до источника шума. Шум доносился со стороны рабочей зоны. Егор выглянул из-за ближайшего к шуму пригорка и обомлел. Изрядной части базы уже не существовало. Работали бульдозер и автокран, сверкала сварка, режущая балки и трубы. Все металлическое складировалось и сортировалось пока, — "КамАЗы" — длинномеры стояли пустыми.

В обще-то Егор шел сюда, более уходя из под взора строгого деда. Но все же, надеялся поискать, подсмотреть чего здесь. И, если не найти, то понять что-нибудь новое. Его интуиция не давала ему покоя. Или то было действие не явного похмельного синдрома? С русскими, наверно, всегда так — ни за что не поймешь, что тебя подвигло на приключения и открытия. Пока не приключится, пока что-нибудь не найдешь.

Само собой, до Егора давно дошло что Изделие, с которым он последнее после Мальцева время не расставался, было в некоем роде "самопалом", и уж точно — "новоделом". Но был ли Масловский оригинал? И если он был, то где-то в этой тайге и остался. Но поспешные работы на базе тревожили и как-то естественно связывались с Егоровым побегом от всех — и от неизвестных преследователей и от дружеских объятий Михаила Федоровича.

Егор побрел лесом к усадьбе Фальшивого Деда.

Придя на двор, Егор помылся в теплой бане. Отдышался от монотонности ходьбы. Да и выпил, дорого вискаря прикупленного у егеря, — гоняя остаток. Да и для храбрости. После, взяв бутылку, отправился на поклон к Деду.

Вечерело. Дед сидел на завалинке покрытой медвежьей шкурой и, оперев руки о посох пялился куда-то в темнеющую даль. Егор аккуратно присел подле и глубоко слышно вздохнул.

— Да, красота.

— Конечно красота, вот конюх Федька и загулял с кабылицами — не видать.

— Серафим Савельич, может, выпьем… конюх и придет.

— Да, у Федьки нюх на это дело, — пошарив левой рукой под медвежьей шкурой вынул два металлических расписных стаканчика. — А это Степан или Семен припрятали. Попользуемся. Наливай.

Егор плеснул по половинке. Выпили. Дед крякул.

— Ничего — берет. Но дюже самогонистая. Ни у Дарьи Тимофеевны в Уклюжниках брал?

Егор достал бутылку вгляделся в этикетку, на пробку только что вскрытую. Поискал глазами и другие признаки самопала — ничего не увидел, понюхал и прочитал:

— Мэйд ин Скоттиш. Написано — Шотландское.

— Я ж и говорю: у Дарьи Тимофеевны куплено.

— Обманули, значит. Я платил как за Шотландское Виски.

— Никто тебя не обманул. Это у нее на полке всё перепуталось, что в голове. Где шотландское, а где её. Один черт, одна зараза, и вкус один.

— Вы меня простите, дедушка…

— Да уж прощен пока.

— А я еще Павлу наговорил всякого.

— Павлу что с гуся вода — почти блаженный. Это я обидчивый. По молодости так шибко обидчивый был. Обижусь порой на человека, а он глядь и из лесу не выйдет никак.

— Это когда — "по молодости"?

— Это когда деньги были орлёные да золотые. Ты зубы не заговаривай, это без тебя они не болят. Что — на Ольгу глаз положил?

— Положил…. Да я женится готов.

— Оставь, парень, — ты пока еще хвостик куцый. На словах ты льстительный, а дел за тобой не видать пока. Ладно — еще по маленькой, и — спать.

Егор налил, но прежде чем выпили, Егор решил рассказать, — на всякий случай:

— И базу, вот, разбирают. Это вы, дедушка, вояк прогнали или самих совесть заела?

Дед насторожился:

— Это ты о чём?

— Ну как же. Вы разве не в курсе о базе, вам соседской? Сняли охрану, разбирают цеха, вытаскивают трубы…

Дед поднялся, виски выплеснулось из стаканчика, лицо сделалось гневное.

— Что ж ты раньше, сразу не сказал? Что еще увидел?

— Я думал вы в курсе. А машины уже стоят. Завтра наверно вывозить будут…

— Так, ложимся спать. С утра поедешь со мной инспекцию наводить. То полвека под боком гадили, а то враз и втихую от Серафима улизнуть захотели. Посмотрим…

………………………….

Еще затемно Егор был разбужен егерем. Тот спросил как он на лошади, — не свалится? Егор заверил, что не свалится. И так втроем — Дед, егерь и Егор двинулись по тропинке в лес. Егору через некоторое время показалось, что свернули они не много не туда. Спросил. Оказывается ехали они не на базу, а на Леспромхоз, к Степану Алексеевичу, что бы придать дедовым действиям вид законности.

Степан Алексеевич разбуженный, дед не предупредил его, не доверял он телефонам, без споров принялся собираться, но настоятельно просил поведать — что случилось? Сообщение о том, что разбирают воинскую часть не вызвало в нем никаких эмоций. Добавление, что разбирают в его лесу, тоже не взбудоражило его. Да, лес его, он согласен — а база не его. Тогда дед надавил на чувство справедливости, сказав, что покидая Германию, наши все побросали оставляя, все немцам и американцам, а тем мало того — еще компенсации цыганили. Что, чем мы хуже Американцев? Степан Алексеевич, сказал, что не хуже и, посуровев лицом, двинулся первым на выход.

…………………………….

Колонну встретили на выезде из леса. Степан Алексеевич выбрался из своего "УАЗа" в долгополом плаще и фуражке защитного цвета. Подняв останавливающе руку, двинулся навстречу головной машине. Весь он был похожий на командира Великой Отечественной.

Вышедшему навстречу капитану в камуфляже он начал объяснять про арендные отношения и не удовлетворенные претензии от природоохраны. Потребовал разгружаться и не трогать имущества пока он не увидит письменного приказа от "лесного" департамента области. Капитан выслушал его и, послав на три буквы, забрался обратно в "КамАЗ".

Мотор "КамаАЗа" взревел. Тогда все сидевшие в "УАЗе" вышли с встали рядом с Степаном Алексеевичем. Водитель головного "КамАЗа" престал форсировать движок. Из кабины снова выпрыгнул капитан, но уже с автоматом. Потрясая оружием, он матерно заявил, что гражданские приказы не для него. А он приказ армейский выполнит, хоть и придется положить пяток лесных кикимор. Дед лишь пошевелил заплечной винтовкой, поправляя ремень, а ему в руки уж вцепились встревожено. И егерь и Степан Алексеевич. Так, придерживая деда, делегация ни с чем вернулась в кабину "УАЗа".

Но дед сдаваться не собирался:

— Едем к Семёну, — сказал Фальшивый Дед.

………………………..

Семёна, Степан Алексеевич и Егор нашли уж на машинном дворе. Рядом с трактором. Тот, увидев братца, воздел руки к небу и засеменил на встречу.

— Ой! Гляньте, кто прибыть соизволил! Ой, ты — курва мохнорылая! В старообрядцы сноровился, перестроечник херов?

— Перестань, по делу я.

— Ага, делами занялся, гляди ты! Не бось в дела ударился, как Нюрка до себя пускать перестала. Даже мордою не бось, до нижнего места на понюх не пущает. Верно, говорю? Верно! Бо образ ты имеешь Пиз-до-про-тив-ный!

Звон затрещины, кулаком в ухо, прозвенел на весь маш. двор. А дядька Семён только спотыкнулся, да за мочкой уха почесал. Несколько десятилетий тренировочных оплеух даром не прошли. Он подошел к боксу, поднял палку от лопаты и проговорил себе под нос:

— Как её, говоришь звали? "Э-ска-ла-ция? — Повертывая черенок в ладонях. Но тут же, сзади получил добрый подзатыльник. Такой, что кепка улетела с башки метра на два. А, резко обернувшись, злой, сразу подобрел лицом.

Передним стоял Фальшивый Дед. Невидимкой прошедший под их словесные прения. Семен Алексеевич поднял кепку и спросил у брата, уже без всякого ёрничества:

— Говори, что за дело?

……………………………….

Дело решилось без наскока, крестьянской хитростью и дефицитом в их местности проезжих дорог.

У мостика через ручей поставили трактор, якобы поломанный. А в воду, рядом с мостиком, понасыпали всякой острой окалины. Когда колонна подъехала. то на мат капитана пахарь с поломанного трактора лишь разводил руками.

Машина пошла в брод с крутого бережка. И, пшикая распоротыми шинами, там и осталась. Вторая машина попробовала с другого боку проехать — результат тот же.

Военные бросились подсоблять ремонту трактора, прогнав пахаря пинками от его агрегата. Завели, отогнали в сторону.

Колона трогается. И под первой же машиной мостик просто рассыпается на составляющие. Машина ныряет вниз, меж бетонных остов моста. Вот с ней теперь, без спец. техники — никак. В колонне есть кран, но ему не подъехать. Нужно вызывать помощь с другой стороны.

Капитан матерясь, схватил тракториста за шиворот и потребовал гнать до ближайшей мех. базы, плюя на экран мобильного — сотовые здесь не брали.

Только они уехали, как к военным подрулил мотоцикл Урал с коляской. В которой сидела милая старушка по имени Дарья Тимофеевна и какой-то заскорузлый старичок. Слово за слово, начальства нет — появился из коляски самогон.

Да такой забористый, что сморило скоро бедных солдатиков.

Уехала мотоциклетка.

Зато приехали другие машины, а с ними два автокрана. Егор тоже был там и каждую трубу каждый кусок металла осматривал в процессе выгрузки — погрузки. Интересное, не понятное — снимал на сотовый. Позже мужики по его снимкам вырежут примечательные места.

Управились не так что бы быстро, но уложились до захода солнца. А тем временем, тракторист так неосторожно быстро гнал на своем "Феррари" что слетел на "крутом" завороте с лесной дороги. Откуда выбрался быстрей капитана и скрылся в лесу.

Помятый капитан добирался хромыми своими двоими до маш. Двора. Маш. Двора Семена Алексеевича, конечно. Он один здесь работающий на сотню километров в округ.

Там его встретили серодобольные женщины и напоили от стресса местной наливочкой, настолько вкусной, что капитан не преминул отведать её еще раз. И еще раз… Утром его вернули к родной колонне. Где он застал спящих бойцов и пустые кузова грузовиков.

Что было дальше — описывать долго и муторно.

Только через полтора года представители военного ведомства получили две пары, изъятых как похищенные, ржавые скрученные трубы. А что делать? В тех широких местах тонны колчаковского золота до сих пор не сыскали, а тут какие-то трубы…

Так смеялись меж собой Фальшивый дед с родственничками. И Егор был с ними — и испытывал блаженство свершенного общего дела, а раскаянья — ни капли.

И наверно с легкости пьяной попросил слова и выложил, выложил всем собравшимся Деду, Семену и Степану — свою историю, историю этой базы, историю интриги Михаила Федоровича, про фильм и про Изделие.

После чего получил легкий подзатыльник, трепку по плечу и налитую кружку браги. Хотел уже пасть на колени перед Степаном Алексеевичем и просить руки его дочери Ольги, но не успел. Таёжная брага срубила его в сон раньше.

………………..

А ранним утром он проснулся не разбуженный требовательным солнечным лучом, он проснулся, почувствовав, чей-то пристальный взгляд разглядывавший лицо, а через него — душу беспечно раскрытую спящим телом.

Напротив него сидела старая женщина и подтирала слезы из широко открытых глаз кончиком платка.

— Здравствуйте, — не нашел ничего более подходящего другого сказал Егор. И только сев на кровати окончательно понял в свете утреннего солнца, что это не приведение. Что-то неуловимо знакомое было в лице этой женщины.

— Здравствуй, внучек. — Ответила бабушка.

Егора бросило в жар:

— А мы, что — родственники?

Она улыбнулась.

— Нет. Верно — нет. А могли бы быть. Твой дед так за мною ухлестывал. Так ухлестывал…. Очень ты на него похож.

И рассказала бабушка Надежда о молоденьком командире захаживавшем к ним на хутор, то молочка попить, то самогону прикупить. А потом начали они ходить гулять то по берегу речки, то в лес по грибы. И, конечно, Фальшивый дед однажды их встретил, отозвал Егория, сделал внушение. Но чекист не унимался, пришел еще раз. Тут дядья и отходили его оглоблями, как будто вора какого. А он, чуть подлечившись, пришел опять. И сразу деду в ноги. Женись мол, дедушка — благослови. А тот, на удивление не стал кочевряжится, согласился на свадьбу. Но только срок назначил на осень. Не получилось. Сначала случилось на объекте у него ЧП, а потом срочно перевели его в Москву. Обещал приехать, тоже не вышло. Только письма были. Вот и вся любовь.

Рассказывая это, бабушка постоянно промокала платочком сухие глаза. Потом ушла куда-то, а вернувшись, положила ему на колени большой коричневый бандерольной бумаги пакет.

— Вот, это он моей матушке оставлял, незадолго до отъезда в Москву. Просил мне не давать пока. Говорил, что расправится с делами и заберет меня в Москву. А это, говорит, родилось в тайге, пусть в тайге и останется. Не детям, а внукам нашим, говорит, передайте, когда они в разум войдут. Вы, говорит, дольше всех верно проживете. Не прожила мама дольше всех…. Мне отдала перед смертью, а я и не заглядывала. Сказал Егорий внукам, значит внукам…

— Обманул, значит, вас дед мой… да, точно это генетически заложено: нашей семье — вашу обманывать…

— Да не обманул. Думал он в Москве в рост пойдет. А его в кандалы — враг народа.

У Егора отхлынула кровь от головы, он ничего не понял.

— Какой "враг народа", вы, что считаете, что он сидел? Да это наврали вам. Или он сам…

И тут Егор вспомнил, что дед пару раз упоминал о каком-то "опыте Северной Командировки". Проскальзывало в разговорах: "по опыту Северной Командировки", или: "Когда вернули меня из Северной Командировки, меня сразу в тыл к врагу отправили. Так что Москвы военной я и не видел"…

Пока Егор барахтался в нахлынувших воспоминаниях, женщина грустно разглядывала его:

— Ты почитай, внучек. Я к тем бумагам, что он передал, его письма добавила. Почитай и может поймешь что. Только на них, на многих, обратных адресов нет. Их его друг Миша, с оказией, пересылал.

"Ну вот — и Михаил Федорович тут как тут. Не оставляет он меня в покое, неугомонный…"

………………………….

"Надо возвращаться. Надо возвращаться", — ближе к обеду решил он, бродя бездельно по двору. И только подумалось, как позвали с крыльца дома. Звонил Камарин сын, звал назад — готовится к "дороге дальней".

На этот раз вышли провожать по- человечьи. И дед с бабушкой, с дочками, которые тоже — бабушки, и дворовой люд. И чарочку легкую на дорожку не спотыкучую поднесли. И Фальшивый Дед похлопал по плечу провожая, просил передать "Мишаньке" что зла боле не держит, но впредь, что б предупреждал загодя. Дальше всех, до опушки, проводил Степан Алексеевич. Вручил карту с местной топографией: "что б больше не блукал". И вспомнил он тут о человечке странном, заходившим недавно в леса. А кто такой? Не от дяди Миши ли, того, что Дед с Егором поминали? А не врагов ли его?

Егор, уже ступив с порога спросил про Ольгу. А ему в ответ, что не хочет она его пока видеть. Но ступай, мол, с добром, — все сладится, может. Заезжай к осени, если не забудешь.

Уже такие, не вполне ясные слова были Егору окрылительными, и более двух часов он шагал бордо, узнавая дорожку с первого пригляда и не сверяясь с Шульмановским компасом. "Все будет теперь хорошо, — мысленно твердил он себе в такт шагам, — все будет хорошо и изменится мир к лучшему прямо с понедельника. Прямо с понедельника и начнем, — прораб Колобов".

Немного притомившись, решил присесть на природе отдохнуть. Сверился с направлением по компасу, по карте местной топографической выданной Степаном Алексеевичем. До села оставалось совсем немного. Егор решил посмотреть бумаги врученные бабушкой Надеждой, — в доме у Камарина раскладываться не хотелось. Набрал валежника, соорудил костерок, засунул в угольки с краю фляжку с чаем, ветчинки вынул с хлебушком и малосольными огурчиками — красота! За нехитрой трапезой, достал пакет, разобрал листы, как видно написанные очень разными людьми в разных же обстоятельствам. Но не успел он прочитать и пары строчек, как его сморило в сон. Сон светлого дня, с чайной горчинкой на губах.

Был то — то ли сон, то ли видение. Вставали картинки с листов пожелтевшей бумаги, выплывали маревом из документных листков, только, что им читанных. И сплетались в Историю…

…………………….

" Комроты Колобов Егорий ходил по территории лагеря смурной и задумчивый. Зеки заканчивали настил крыши над очередным бараком. Весело и бодро. Под звуки марша из репродуктора: "…я другой такой страны не знаю…". Даже последние замухрышки и доходяги тянулись поспевать за "свеженькими", только что с воли прибывшими. Вот, что творит дополнительный кусок хлеба и Весна.

Весна, птички таёжные сверестят, Свежая трава ногой мнётся. Но не весело Егорию. Вчера состоялся серьёзный, и в чём-то сильно не правильный разговор. Разговор с Мишей — фельдъегерем.

Миша приехал как всегда ближе к вечеру, полный рассказов и занятных баек, привезённых из разных мест. И прежде всего из Москвы. Из Москвы самые интересные, порой дух захватывающие своей смелостью: о наркомах, их женах, подругах и друзьях.

На этот раз с собой Миша привёз коньяку из столицы. Пили его из стаканов и закусывали вяленой рыбкой. Хорошо!

И перешел разговор из шутейного в серого цвета слова, с потаённым недосказанным смыслом.

Сказал Миша, что разговаривал с одним важным и очень засекреченным работником наркомата. Разговаривал не в здании на Лубянке, а в скверике. И предложил тот человек, приказал-таки, но хитро не в прямую, когда по стойке смирно и с отданием чести. Мол: "Есть! Будет исполнено!". А так, что и деваться не куда. Исполнять ли, с риском трибунала, или сразу в расстрельный подвал брести…И вот что конкретно, отбросив недомолвки и хитрости, получается.

Надо устроить побег. Побег подопечным Егорию ученым, и главное — профессору Маслову.

И сделать это должен он, Колобов. Вернее, исполнить первую часть плана побега. Вывести учёную троицу из расположения на ближайшую ровную площадку. Где совершит посадку самолет и унесёт ученых к пункту назначения.

Одна беда — ближайшая ровная площадка, это поле единоличника старика Двуреченого. Но с ним, Миша сказал, что договорится. А не договорившись, вполне может статься и не взлетит самолёт. Старик дюже злобен, и выводок у его семейства большой, и все с оружием.

Не знал Миша, что есть в том местечке у Егория тайна. Жила в тереме у старика его Любовь. И, ну, ни как не хотелось ему впутывать семью её в их чекистские игры.

Егорий не был лопухом. Он давно просёк нравы и не писаные порядки, в той организации, в которой он поначалу гордился служить.

Он чувствовал, видел — здесь Засада. Вся ситуация Мишиного разговора, с первых слов его, была Западнёй. И чего проще, кажется — доложить по инстанции и умыть руки.

Это затеяно свыше. Или могло быть банальной проверкой. Что и сказал Егорий Мише напрямую, не мусоля робко слова. И добавил, что прежде доложит всё старшему своему командиру.

Миша в ответ рассмеялся и, дружески приобняв Егория, заглянул ему в глаза. Взгляд фельдъегеря был грустен и по-старчески мудр.

— Доложить, это долг Красного Командира, но не Чекиста. — Сказал Миша. — Чекист борется с врагом скрытым, и должен сто раз подумать и понять, где враг, прежде чем кому-то докладывать. И помнить, что по большому счету мы работаем не на органы, а на дело нашей большевистской партии. К тому же скоро все командиры лагеря пойдут под очистку. В органах грядут большие перемены.

А он, Миша, просто спасает друга. К тому же будет Егорию с того повышение. Вызовут его, как бы для допроса и наказания, в Москву. А он там и останется, на новой должности.

— Или с дыркой в голове", — добавил Егорий.

— И всегда так, особенно нынче. Светлое Завтра горячо светит, можно и сгореть. К тому же пойми — побег подконтрольный. И светит учёным лишь видимость свободы. Какая, в прочем, и у всех нас….

Транспортируют их в лагерь в дружественной Германии, поводят по городку приметному — смотрите, вы на Западе, на свободе. И тут же упрячут их в лагерь, якобы, подальше от всевидящего ока ОГПУ. От них надо, что б расслабились они. Расслабились и раскрылись. И будут с ними работать наши немецкие товарищи. А так же надо, что бы в добрую волю нашей большевистской партии поверил один важный человек, да он сюда приезжал…

— Никола, — выдохнул тогда Егорий. И заболела по старой памяти голова.

— Ладно, не бери в голову. В общем, здесь всё не так как ты можешь подумать. Здесь всё не так, как кажется….Ну, а мне…. Я журналистом хочу стать. Международным. По миру хочу поездить, поспособствовать, так сказать борьбе рабочего класса. Товарищи обещали поспособствовать. Пойду учиться….Эх, мать моя!"

Миша заснул тогда, а Егорий всё думал, ворочался. С утра Миша уехал, но обещал вечером заскочить к нему и услышать план по исполнению задания. Говорил, не сомневаясь, что Егорий во всем согласный и готов к исполнению.

И пошел он к Маслову. Решил — выложу всё напрямую. Нравился он Егорию, и где-то даже ловился комроты на том, что считал его своим учителем. Внедренный приказом лагерного начальства в жизнь Колобова, этот человек на многое ему открыл глаза. Самой манерой общения, рассуждениями своими, которые по обязанности слушал Егорий долгими вечерами, смыл он грязь и тину с души его, бедняцким бытием забитой.

Выслушал его профессор. И хоть и не сказал ему Колобов, какая их в действительности ждёт "свобода", понял, кажется, всё. Потер лишь виски и, чуть подумав, сказал Егорию.

— Молодой человек, что я вам посоветую…Скажитесь больным. Нет, заболейте. И так, что бы по-настоящему. Искупайтесь в ручье холодном. Простыньте. И лечитесь. И немного переусердствуйте с лекарством. За запои Советская власть может и наказует, но не расстреливает. А я сам переговорю с вашим товарищем. Вы только вызовите меня и уйдите.

— Вы собираетесь отказаться сами?

— Нет, я соглашусь. Этого хотят мои товарищи. Я был так не осмотрителен, что подал им надежду. После той, ну вы помните, встрече с Теслой…

— А как вы выйдете из лагеря?

— Молодой человек, вам этого лучше не знать. Признаюсь… Хоть это может быть глупо… У нас уже всё готово для побега. Но, теперь, думаю, от нас не отстанут. Не отстанут никогда и ни за что. Так что думаю надо соглашаться с вашим, так сказать, "другом". Судьба значит, такая. А вы, если выживете — дай Бог! Вы хороший и чуткий человек, только молодой. Вы мне нарвитесь, и Николе приглянулись, помню… Вы дальше не очень доверяйте своему "другу".

Егорий ушел от него. Задумчивого зека в новеньком бушлате чертящего что-то прутиком на песке. Егорий, направился на хутор Фальшивого Деда, утверждаясь духом, уверяя себя, что иначе нельзя.

Деда он нашел у сарая точащего плуг. Поздоровавшись, без заминок, сказал ему, что б не доверял Мише фельдъегерю. Что втянет он деда, а с ним и его семейство, в очень неприятную историю с возможным побегом некоторых заключённых и посадкой на поле деда вражеского аэроплана. На что дед фыркнул и посоветовал ему незаморачиваться на сказках. Еще сказал дед, что во всём "в курсях", и промашек не будет. И еще посоветовал Егорию топать обратно, до своего загона и передать привет Маслову.

Тут Егорий почувствовал себя маленьким ребенком, мешающимся в делах взрослых. Потоптался на месте, пунцовея от стыда. И что б переломить свою неловкость ломанулся в кладовую. Где отпихнув дедовского кума — приживальщика, в наглую, без спроса ревизовал аж две четвертные бутыли самогона. И пошел со двора. Дед ничего не сказал, только хмыкнул в бороду.

Егорий не стал купаться. Егорий не стал простывать. Сведя друг с другом профессора и фельдъегеря комроты просто запил. Пил, спал, просыпался и снова пил. Опять проваливался в сон, а только открыв один глаз, тут же вливал в себя самогонной мути. Его уже тошнило от одного только вида самогона, но он упорно впихивал, заглатывал рвущийся наружу алкоголь.

Заходили подчиненные, пытались что-то доложить. Вбегали вестовые и посыльные, тормошили, он отпихивался и ругался матом. Вбегали разъяренные начальники, орали и крушили нехитрую мебель. Егорий поворачивался на другой бок и принимался храпеть. Его уже принимались скидывать с кровати и поливать водой. Бесполезно. Он, мокрый, упорно взбирался обратно на кровать и сворачивался калачиком.

Позже он узнал, что произошел побег. Что группа заключённых пошла через болото и след их потерялся. Что на поле Фальшивого деда был обнаружен самолёт без опознавательных знаков, а рядом с ним тело убитого летчика. Что деду объявили благодарность, наградили грамотой и красными сапогами, правда, после двухмесячных мытарств в подвале областного НКВД.

А много позже, после того как отмотал срок за своё положенное, якобы никак не связанное с тем таёжным делом, и уже после войны на которую он попал сразу из лагеря, он встретил бывшего фельдъегеря. Из разговоров с Мишей, вернее, уже с Михаилом Фёдоровичем, он и узнал о последних мгновениях жизни хорошего человека — профессора Маслова.

Шли они через болото гуськом. Болотная жижа временами хлюпала повыше сапог. Шли по зарубкам, по вешкам, оставленным Фальшивым Дедом.

Вдруг, Маслов сошел с тропы и сделал несколько быстрых шагов в сторону. Пока грязь не захлестнула его повыше ширинки на штанах. Тут он остановился и обернулся к товарищам. Лицо его было решительным и радостным, как бы немного блаженным. На недоуменные крики его ученых соратников и яростное шипение Миши, Маслов пожал плечами, виновато улыбнулся и сказал: "Прощайте, товарищи. Не могу по-другому…". И, повернувшись, пошел дальше, вглубь.

Миша, не помня себя, рванулся вслед за ним, но тщетно. Профессор быстро стал погружаться, и слышали все, прежде чем хлипнула прощально жадная болотная пасть, удивлённое Масловское: "Господи…".

Позже говорили меж собой ошеломленные его друзья учёные, что, в принципе, он был скорее агностиком, чем верующим. Но это потом. А пока сам Миша стал потихоньку тонуть, потихоньку затягивала его вязкая пропасть.

Ученая братия суетилась, подпрыгивала, протягивала слеги, но не дотягивались они. И тут бы был конец молодой Мишанькиной жизни, если бы не появился на тропе, словно леший из неоткуда Серафим Савельевич. Так, по имени отчеству отныне только и называл Миша Фальшивого Деда. При этом почему-то дергалось его плечо и подбородок.

Миша сказал, что они немного поговорили. О чем именно Михаил Федорович не уточнял, сказал только, что Серафим Савельевич сжалился над ним и кинул на него петлю аркана, лишь когда он уже стал прихлебывать мутной болотной водицы. Вывел он их не к себе, не к самолёту, а совсем в другое место. Дал кусок бумаги с начертанной картой, сунул пачку денег. И скрылся не прощаясь.

Ох, намаялся Миша — Михаил Фёдорович тогда — но сейчас, говорит спасибо лесному человеку за ту ситуацию. Многому он научился тогда, оставшийся без связи и плана, числящийся пропавшим без вести, с обузою величиной в два беглых зека, при чем заметно не молодых и не прытких.

Но разрулилось всё тогда для него хорошо. За потерю Маслова, его, конечно, по головке не погладили. Зато включили в игру со "спасенными" им учёными. Причем без всякой Германии, а на Урале. Даже семьи к старикам приехали на поселение. И долго им было невдомек, что они под полным контролем."

Во сне Егор почувствовал чужой взгляд. Проснулся, а рядом сидит человек с милой, участливой улыбкой. Сидит и ковыряется, в притухшем было костерке, веточкой. Егор сказал:

— Здрасьте, — и застенчиво оглядев разбросанные бумаги, принялся их укладывать в пакет, а уложив засунул пакет в сумку.

— Извините, я взглянул на ваши листы. Там промелькнуло имя Теслы, — довольно любопытно.

Егор чувствовал себя не совсем в порядке, какая-то лень, онемение начала растекаться по телу, — первым захолодели ноги. А пришелец в неброской, но добротной одежде продолжил монолог, будто в давно идущем споре:

— Вы заметили, что стоит возникнуть в публичном обсуждении какой-нибудь интересной теме — промелькнуть просто — как некоторые самые интересные порой тут же исчезают. Тема замолкает, якобы, но что, то все равно бурлит. Видно как идут запросы, как востребована информация. Тогда, вдруг возникает средь тиши серия погромных, насмехательских публикаций, опускающие возникшую когда-то тему до уровня шаманского камлания, вызывающие впредь при одном своём упоминании тошнотный привкус во рту. И потом окончательная тишина.

Просто тему уже засекретили и разрабатывают. И ни как не может быть, что и вправду похерили — настолько она была не состоятельна.

Таким вот образом, уловив затишье, а потом прочев насмешливые фельетоны в западной прессе по поводу ядерных исследований, обыкновенный советский лейтенант обратил на эту тематику внимание самого Сталина, через банальное рукописное письмо. И Сталин понял. И была собрана группа Курчатова. Куда, кстати, вошел и тот лейтенант.

Так вот — это все общепринятая практика. А вот по поводу Николы Теслы все значительно проще. Молчание. Ни обсуждений, ни осуждений. Пытались как-то выставить его неким фокусником — шарлатаном эпатажным — но заглохло. Сейчас в научных кругах хороший тон разговора о Тесле — молчание. Элита не хочет, что б все успешно тупиковое — наше фундаментальное — было перевернуто с головы на ноги.

Элита не виновата, что не самоубийственна и хочет жить, жить хорошо….

Странник говорил, совсем не замечая потуги Егора двинуть конечностями, уже полностью онемевшими. А потом все-таки обратил на него внимание, ухмыльнулся и легонько подопнул футляр с Изделием.

— Не тут ли лежит болванка знаний имени Теслы? Бомба под проект "нулевого развития"? Проект, всеми согласованный и принятый — вашей стороной, в том числе.

Егор заскрипел зубами, жег ненавистью незнакомца, и молчал.

— А вы задумывались вообще, чем чревата эта научно-техническая разработка для мира?

Егор выпалил:

— Я думаю, хороший аккумулятор людям не повредит.

Незнакомец сделал удивленные глаза.

— Полноте, какой аккумулятор?!

Тесла, Маслов и иже с ними разрабатывали — и есть данные, что разработали-таки — не какой ни будь аккумулятор, а новый источник энергии. Бесконечной и Бесплатной. Вы представляете, что будет с миром, если у каждого папуаса будет компактный источник энергии? Бесконечной и Бесплатной?

Егору становилось хуже, но он спросил:

— Вы на кого работаете? На наших? На американцев? На наших и американцев? Угадал?!

Странник как-то не весело улыбнулся и снова подопнул изделие, задумчиво.

— … Мы ни на кого не работаем. Есть силы, которые работают только на Будущее.

Был опасен Советский союз — работали против Советского союза. И с нами работали русские. Будет опасен Китай — будем работать против Китая. И с нами, уверен, будут работать китайцы. Сегодня опасны США. И я, и другие американцы, сегодня работаем на сглаживание, снятие "Сверх — однополюсности" нашей страны. Но это сегодня… А эта вещь — он опять пнул Изделие — не нужно ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Я уверен.

Егор почувствовал что немота, дошедшая до головы, сейчас охватит мозг и он умрет. И от этого понимания стало как-то сразу легче и потянуло на ёрничанье вопреки всему:

— … Да! Ведь что получается: многие железные истины, которые нам вбивались с детства, правила, ставшие афоризмами, — сегодня надо выкинуть на помойку. И давать в рожу их постулирующим, и садить охолонуть в кутузке. И ввести это в законный порядок.

Например, теперь те, — кто заявит, что каждое народ достоин своего правительства, — или недоумок или человеконенавистник. Негодяй. Вот вы из США, как я понял, — а мы ваших президентов не избираем. А из-за политики ваших президентов страдаем по боле американского народа.

— Георгий Юрьевич, — обратился он к нему как к старому доброму знакомому незнакомец, — оставьте в покое хотя бы на минуту эту нашу несчастную страну, в которую, я уверен, — на её горе переместился в свое время центр силы.

И наши президенты, за редким исключением, способны лишь идти в фарватере этой силы. Но она неизбежно — и скоро — покинет территорию штатов и оставит после себя такую громадную выемку, что всех сточным водам мира её не заполнить. А пойдут к нам — в первую очередь — стоки. А я люблю наших простых людей и они мне дороже ваших, — простите.

Он встал над его головой и безцеремонно подняв его сумку, принялся в ней рыться. Бессильная злость охватила леденеющий мозг Егор, и он, четко выделяя слова, произнес цепенеющими губами:

— При Советах наш народ мог ненавидеть ваших ястребов, Но никогда, ни за что не думал плохо о ваших простых людях — американском народе. Теперь — впервые за всю историю, наши люди начинают ненавидеть сам ваш народ. А ведь была любовь, может и не взаимная но была… Теперь русские забывают обиды от всех народов, тех, с кем столетиями конкурировали, воевали… перекладывая их теперь — на вас. И скоро американцы станут единственным народом, который русские будут ненавидеть. И упали вас Бог…

Егор не успел закончить свою хладно-яростную речь, достойную всех речей всех двадцати семи бакинских комиссаров перед расстрелом. Гражданин США коротким ударом отключил Егора окончательно.

Егор очнулся в сумрачном, теплом помещении. Не было ни снов, ни боли, ни каких других ощущений. Он помнил удар кулака странного лесного гостя. И вот уже над головой дощатый потолок, а в маленькое оконце жидкий свет.

Позже он узнал, что это была баня, и что пролежал он в ней три дня, как считал дед Камаринов, вываживавший его — между жизнью и смертью. Мужики наши его вечером, перед самым заходом. Камаринов сын ближе к темноте забеспокоился — куда это пропал человек по пути от усадьбы Фальшивого деда в его село? Уж не заблудился ли? Снарядил мужиков и те его нашли довольно скоро. Он лежал у потухшего костра, совсем не далеко от деревни — совсем холодный, с пульсом еле слышным…

Едва пришедши в себя Егор затребовал свои вещи. Бумаги, кажется, — насколько он помнил, — были на месте.

Не было Изделия.

Сначала было чувство полного краха. Егор, что бы ни в пасть в опасный ступор, ведущий к безволию и депрессии, ходил кругами по камаринскому двору, наматывая километры и беспрестанно, безадресно матерясь. Потом начал придумывать адресатов. Перебрал всех: от демократов до коммунистов, от военных до учёных, не пропустил и сионистов, масонов и ваххабитов. А намотав первую путную мысль — сел на ближайший чурбан.

Егор был, прежде всего, профессионалом. А потом — "просто хорошим парнем". Или наисквернейшим мерзавцем — это всё от угла зрения. Он профессионал, и обязан поражение превратить в победу. А, так или иначе, на его фильм — расследование накладывается целая история. Только для правильного эффекта её должен рассказать не он. Егор уже было рванулся к записной книжке, подбирать из собратьев — журналистов кандидата в рассказчики, как усилием воли остановил себя.

Стоп, неужели он полностью разуверился в профессоре Маслове с коллегами? Уверовал в их неспособности самим в свое время создать оригинал Изделия. Создать не где-то в Америке, а здесь. Создать и спрятать, именно в этой тайге!

Тесла ценил и уважал Маслова. Называл другом, а ведь известно, что он практически ни с кем не дружил! Неужели Егор, на пример интеллигентствующих полудурков, усомнился в умственных способностях энкаведешных личностей Михаила Федоровича, Мальцева и своего деда? Они же верили всю жизнь, они же искали…

Егор еще раз взял в руки папку от Михаила Федоровича и пакет с бумагами от бабушки Надежды. Уж, не за этим ли пакетом оказался в дремучей тайге, в семье староверов, "просто хороший парень" Егор Колобов?!

"Нет!" — Остановил себя, мысленно Егор, сминая нарождающуюся эйфорию открытия. — "Думай дальше. Дальше и глубже. Переходи на другой виток. Это значит, что надо сложить вместе бумаги из двух источников. И они вместе покажут истинную картину, и… Что он увидит он на истинной картине? Страдания зеков, мучения невинных людей? Предательства и наговоры? Жестокость палачей? Нет — отбросим сантименты! Единственное, что он должен увидеть — место, где спрятано Изделие N 1".

И думается оно, ой, как не совпадает с тем, что дали ему в руки ему. С тем, что сварганило НКВД на основании выуженных или выбитых показаний из сотрудников Маслова!

Егор сел на пол и начал вытаскивать листки из папки и пакета и раскладывать их перед собой на полу.

Тяжелое чтение бумаг опять сморило его. Опрокинуло в душный сон. Где он смотрит в зеркало, а видит портрет Сталина — и он отражается в нем, от закрывающего портрет листа стекла. Маленькое его отражение, внизу, у самой кромки рамы. И вдруг лицо вождя вспучивается и идет рябью лиц, согмом ликов — яростных лиц рабочих с трибуны, тяжелых исподлобья крестьянских взглядов, ухмылки в бороденки добреньких профессоров. Лица красавиц и лица старух, лица юных пионеров и важных дядек в строгих пиджаках…. Третья часть страны вспучила изображение одного лица и схлынуло — спряталось за один единственный лик — Виновного Во Всем!

И Егору стало тоскливо: " А где же Покаяние оглашенное?". И ему стало страшно: он вспомнил эти лица, лица виденных по телевизору обличителей Сталинских палачей — и вот уже они безжалостно гонят на плаху, в рудники новые толпы таких же, с их же — только уже не оглашенными — спрятанными, испуганными лицами. И Ложь повязала их незримыми путами. И слышны их призывы Его имени, но громче из них голоса не тех, кто готов построится и пахать во благо Родины от зари до зари, а тех, кто пускает шакальи слюни по крови. Их малые слабые писки — доносные, кляузные — будут услышаны. И будет Кара и олигарху, и будет Кара соседу, что громко включает музыку и мешает спать. Будет Кара менту зажравшемуся, и будет Кара очкарику — дармоеду, говорящему непонятные слова. Жаждет быдло кары всем, кто не в стаде. Сами готовы быть в стаде, и за то отдать оба глаза…. Тоскливо.

Страшно Тоскливый сон.

А проснувшись, Егор почувствовал себя вконец разбитым, словно с дикого похмелья. Он нехотя принялся собирать разбросанные бумаги, мечтая о квасе и хорошей баньке. И было уже направился Егор во двор, спросить на счёт бани, как повесив сумку с документами на гвоздь, он приметил на полу пожелтевший листок, видно придавленный сумкой.

Это было письмо его деда.

"Здравствуй, Надежда моя, пишет тебе с верой в оказию твой неудачливый жених, ныне заключённый. Тяжело и трудно мне сейчас, а всё ж ни как тем доходягам, что были у меня в подчинении там, в тайге, рядом с вами. Начинаю сравнивать, так просто райский сад у меня, получается. А всё потому, что нет у меня провинностей перед партией, народом и органами. Вернее есть — но только одна. Сгубил меня самогон. И зарекаюсь не пить более спиртного. А всё ж с того, что не вынесла моя душа разлуки с тобой. Да и память с совестью заели.

Помнишь ли ты, как ходили мы на ручей за завалами, как лежали на зеленом ковре травяном? И как я на спор с тобой нарял в омут глубокой? Этот ручей, я своим подопечным учёным показывал. Очень они глубине его удивлялись, будто сами его измерили. Так вот — вспоминай о том ручье почаще, перед сном. И я буду вспоминать перед сном. И может быть да и встретимся мы снова там, у ручья во снах. Верю.

Люблю и Надеюсь. Твой Егорий"

Подождите, подождите! Ручей за завалом. Ручей с ковром травы перед ним. Глубокий омут. Уж не тот ли ручей, у которого они любились с Ольгой? И не тот ли омут, куда сдуру он уже нырял, да не донырнул?

Точно — он. И ранее, в письмах перлюстрированных НКВД, его дед упоминал о том ручье. Но не слова, что он водил Маслова со товарищи к тому ручью. И вообще, к чему тут упоминание об учёных, и о глубине омута, и о том, "…будто сами его измерили…"

Егора пронзило озарение и бросило в жар. Ни какой бани не надо.

Изделие N1, Оригинальное Изделие Маслова находится на дне омута, в Теплом Ручье.

Опять лес и опять скорый шаг по набитому маршруту. По кочкам, о которые спотыкались еще профессор Маслов со товарищи, и дядя Миша, и Егоров дед.

Его жизнь пошла кругами, и круги все уже и уже. И вот теперь, при жизни прерванная цепь перерождений "просто Хорошего Парня", будто насмехаясь, давала о себе знать всеми этими наездами в Сибирь. Где его постоянные возвращения становились малым кармическим кругом внутри самой жизни. Который, просто уже неизбежно, надо было порвать! Но так не хочется ступать во тьму незапланированного будущего.

А круг все сужается. И клубок всех чувств, желаний человеческих начинает уже кружится почти на одном месте. А скоро круг еще сожмется. Замкнется, уже не выпуская ни чего из пределов души. Обрекая Егора на таянье в нём самой человеческой сути…. И рождаться ему впредь бесконечно — трусливой мышью. Или, скорее, — мошкою — однодневкой, из тех, что ежечасно рождаются, ежечасно стремятся к свету, и ежечасно сгорают, обманутые светом электрических ламп.

А если, все-таки, мышью, белкой? То пребывать ему в вечном колесе, в бессмысленной беготне на месте, в стремлении за таким близким, за таким сладким орешком. Не далеко орешек — в блюдце, на столе…. Но не встретится никогда белке и орешку, пока не даст щедрая божественная рука того орешка. Не подбросит, любопытственно, в круг беличьих вращений….

Егор почти уже бежал по лесу, и от этих мыслей ему становился смешон свой бег, и смешна жизнь. Но, захлебываясь внутренним смехом, ему казалось, что бег его все ж таки не безнадежен. И там, впереди, за стеной вековечных деревьев будет теплый пруд. А в нём Теплые Истины. Достигни лишь, которых, разгадай — и будет тебе счастье. По крайне мере, счастье бегства из дурного круга мелкого бытия…

Он уже проскочил поворот к заимке Павла. И вот он ручей.

Егор опустился на камни пред водой, запыхавшийся и довольный. Но с каждым новым вздохом, восстанавливающим ритм дыхания, прохладный воздух тишайшей неопределенности закладывал внутрь частичку страха.

" А оно тебе надо?"

"Там темно и мокро. Темно, так темно, что просто жуть!…"

"И путаются там все направления, и не вынырнешь ты обратно к свету, а поплывешь в подземные чертоги…"

"Или кружится тебе по новому, но опять же: кругу — водяному кругу. Замкнутому кругу водяного мешка".

Егор сплюнул: "И вправду — бесы говорят. От нырянья заговаривают". И тут же треснул себя по коленке больно: "Так ведь, мои же то, бесы. Мои!". И принялся яростно торопливо срывать с себя одежды, будто опасаясь, что заговорят опять бесы и найдут-таки, неопровержимый довод — не лезть в темную воду!

Он без разбега нырнул, шаркнул пузом о край узенькой отмели и пошел в глубину. Не далеко прошел — вынырнул. "Дурак! Мало воздуха набрал, — дыши!" — приказал он себе и принялся часто дышать. А надышавшись до кругов перед глазами — нырнул.

Нырнул, но углубляясь в пучину, совершая яростно гребки, отстранено — привыкший к подобным профессиональным отстранениям от свершаемого — подумал: "А к чему такая горячность? Уж не другие ли демоны опять его заманивают? Только теперь, что б по необдуманности — уж точно, он не вынырнул назад?!"

Егор вынырнул и, отряхивая воду, уже почти трезво подумал: "не надо суетится". Надо донырнуть, но надо и вынырнуть.

Нужна страховочная веревка. Он взялся за сумку. Там, он помнил, среди туристских причиндалов сунутых почти насильно ему Шульманом, помимо компаса, ножа и непромокаемых спичек, был если не трос, то приличной длины шнур.

Вынув и размотав его, тот, с испугу, показался ему коротковатым. Тогда он достал запасные рубашку и майку и принялся их разделывать на лоскуты. Походу дела ему подумалось и о возможных промежуточных запасах воздуха, которые он задул бы в целлофановые пакетики и укрепив на страховочном тросе забросил бы в омут. А к тросу прикрепил бы балласт.

И тут же подумал, что если там и есть искомое Изделие, то закладывали его или Маслов, или какой его соратник, а они вспоминая письма деда, представляя по фотографии бородатенького сутулого Маслова, — ну, не были суперменами. Ну, никак не были! Так что вариант с кульками "запасного воздуха" оставил на потом, если не удастся без них, просто внутренними резервами организма.

Надо просто успокоится, утишить пульс. И, размеренно дыша, насытить клетки тела. Егор уселся на камни лицом к воде в нечто напоминавшее позу Будды и, прикрыв глаза, положив ладони на колени, принялся размеренно дышать.

Но просто размеренно дышать не получалось. Какой-то маленький, но жесткий, практически стальной комочек зародился в душе и просился высказаться.

С начала, из этого комочка принялись изливаться, исходить всяческие образы, кажется не связанные меж собой. Среди картинок мира — городов, гор, лесов водоёмов, проскакивали незнакомые и малознакомые лица. Но были там и дед Егора, и Михаил Фёдорович, И Володя Мальцев. Были и девушка Оля и бабушка Надежда и какие-то еще молодые и старые женщины, чьи отдельные поначалу лица сплывались в единое семейное фото, — и он там в полный рост у них за спиной. И он услышал свой внутренний голос — спокойный и непреклонный:

Его враги забыли о людях, тех, что хотят жить и умеют жить. Но которые далеки от заразы власти — она им противна, они не хотят, борясь за "сладкую долю" убивать и унижать других.

Но это не значит, что они не могут постоять за себя. Единственная их беда — они одиноки. Но сегодня уже смыты границы, почти. Надо только увидеть. Увидеть этот процесс: мы на новом витке развития. Наследная от ХХ-го века шкала партийности лишена всякого смысла, когда уже не кажется в грануаль этой шкалы бредом альянс СПС и Компартии!

Нам продолжают показывать клоунаду межпартийных дискуссий и раскрашивать картонных Бен Ладенов в подарок. Маскируя Высший счет — эзотерический и циничный счёт всепланетного турнира элит. Внутри которых тоже идет своя борьба. Борьба "пугливых и осмотрительных" против "жестких и стремительных". Борются и те, кто ставит своей личной целью занятие свободных мест в уже сформировавшемся и частично, самую малость, заполненном Круге Высшего Класса Планеты. Борются и те, кто пытается к тому же застолбить места за своими этносами, группами, не видя без этого возможности выжить. Борются и третьи — за то, что бы выгнать всех. уже усевшихся и распорядится местами по своему.

И нет никого, кто бы реально боролся с самим фактом Неизбежности Коммунизма. Для самых тупых — его просто нет: "Его же отменили!".

А на самом деле, поверх эзотерических верчений и политико-экономических штучек разгорается вселенская борьба между Быдловским Хапужничеством и Вечно Творческим Началом — Человеческой и Божественной Сущностью. Против показушности отца Лжи: " Как выглядит, так оно и есть!", "Место красит человека!", "Кто первый, тот и съел", и его слуг, уверенных, что первородство можно купить и продать. А ведь это же великий Лжец подшутил гласом божьим над иудеями, и они разнесли то по всему человечеству! Купцы творческих прозрений и Божьей благодати!

Ныне классовая ненависть переходит в ненависть быдла к творцам. Без разницы: богат творец или нищ. Каждый узнает своего.

Но впереди быдла сверкают ненавистью Предатели — Изгои — предавшие сами себя, предавшие предназначение Божье. Предавшие Первородство Свое За Похлёбку, за Насущное, когда-то! Но ввергнуты в обман сути своей эти несчастные. И часто это не люди, занимающиеся тяжелым физическим трудом, а из тех отраслей, в тех категориях, где казалось бы, и развернуться творчески можно. Но нет! Эти предатели самого себя, способны любой труд с творческим потенциалом превратить в рабский. Просто они и есть — и первые жертвы, и орудия, одномоментно, — в нашей войне.

Эта война уже началась. Вперед, Колобов!"

И с этими словами Егор нырнул в омут.

Нырнул без надыханий, до судорог, без прочих бодрящих движений.

Просто — из положения "сидя" перетек в положение "нырок".

А нырнув, принялся размеренно грести и отталкиваться от воды поверхностной — вглубь. Он не отсчитывал время, не вслушивался в запасы воздуха в легких. Не зная что, то — не важно. Важно, насколько сами ткани тела насытились кислородом.

Он не знал глубины, но она давала о себе знать давлением на уши, на глаза, а потом и на всё тело. Но вот и дно. Разводя руки во всю ширину Егор не долго искал. Наткнулся на что-то торчащее из песка, не раздумывая, уцепился двумя руками, подтянул ноги и рванул. И это "нечто", в полной тьме на ощупь показалось ему прямоугольной крестовиной, каркасом, где вместо новогодней елки, при повороте нащупался теплый цилиндр, излучавший какой-то потусторонний зеленоватый свет.

Егор, что было сил оттолкнулся ото дна, и погреб вверх, вдоль страховочного фала. В какой-то момент тяжесть конструкции дала о себе знать. Но Егор упорно, не раздумывая о других вариантах, греб вверх, держа в одной руке каркас с Изделием номер раз.

И вот кажется, засветлело над головой, но каждый гребок уже давался с неимоверным усилием и казалось, что он не только не продвигается, а водная тяж веригами затягивает его назад, во тьму. Тогда он решился не просто придерживаться за страховочный фал, а рвануть его, вытягивая себя с грузом.

Удались только два рывка, на третьем надежда и опора резко ослабла под рукой — верно, порвался все-таки самовязанный под конец канат. Но еще два рывка и уже третий замах вынес руку Егора на воздух. Ею он схватился за прибрежный камень и, подтянувшись, выбросил груз на берег.

Уперевшись головой о камень пару раз резко вобрал в себя спасительного воздуха. В голове его помутнело. И он отключился.

Очнулся он лежа головой на теплых девичьих коленках. Ласковая рука гладила его мокрые волосы. Он не открывая глаз, не подымая головы, определил, верно, по запаху свою спасительницу и сказал:

— Здравствуй, девушка Ольга.

— Здравствуй, — ответила тихо она.

Он еще полежал не много на уютнейшей в мире подушке, засмеялся, мешая смех с кашлем. Ольга спросила тревожно.

— Егор, ты травму не получал? Ни об что в омуте не стукнулся?

— Нет, не стукнулся… Я сам по себе дурак! По жизни!

— Ну, ты несколько преувеличиваешь…

— Нет, точно — дурак! Эту железяку можно же было привязать там внизу к страховке. Спокойно вынырнуть. Спокойно вытянуть….но ведь — дурак же!

— Тогда б ни кто тебя так не гладил, а устраивал бы сцену возвращения блудного мужа.

— И верно… останусь-ка дураком, на всякий случай, пока до Москвы не доеду.

— Уже собрался?

— Нет, — жить мы будем здесь. А работать — там… Что-то не получается. Ладно, потом решим. Железяку, эту, надо вернуть! И — вот точно, одурел я что-то, не в Москву вернуть, — пусть они давятся. Надо в Европу быстрее, — предъявлять в массы. А иначе они от нас не отвяжутся, и эти места еще испоганят…

И он пошел обратно к своему Пути на запад. Но уже опираясь на любимое плечо.

…………………………..

Сон КОЛОБОВА ГЕОРГИЯ Юрьевича (Егора).

Сон сладкий, с привкусом малинового чая на губах:

Летают автомобили над тайгой.

Он стоит, задрав голову и прикрываясь ладонью от солнца, смотрит в небо. Рядом коттедж на берегу ручья, стены — стеклянными панелями. Тайга вокруг. Он перестаёт наблюдать за лихими выкрутасами автомобилей в небе и спускается с горки. Садится в нечто похожее на "Мазератти" с откидным верхом, прыжком через борт, не утруждаясь открытием двери. Пристегивает себя двумя ремнями безопасности — крест-накрест, получается.

Трогает ручку передач — машина слегка приподымается над землей. Егор слегка давит на газ и выворачивает руль, отпуская его затем в свободный обратный ход. Машина легко и плавно уходит ввысь по элегантному витку.

Он опять задирает голову. Автомобили, будто играющие в пятнашки кружились заметно выше. " Детки. Сорванцы" — мелькнуло у него в голове, но это куролесенье в облаках вызвало не чувство озабоченности шалостями, а тихую радость констатации чужой беззаботности. Пролетев немного над густой темной прохладой моря тайги, прерываемую бликами куполов и в прогалинах запруд, Егор чуть снизил скорость и плавно скользнул вниз.

Он спустился на просторной бетонированной площадке рядом с крупным зданием — ангаром. К нему поспешил маленький кар — погрузчик. Остановился возле его машины. С седла соскочил молодой человек в синей с красными и белыми полосами рабочей форме. Открыл прямоугольный люк над правым задним крылом, пристроил внутрь разъем на проводе уходящий ему в карман и, крякнув, радостно сообщил: "С вас доплата за перерасход десяти процентного остатка!".

Егор начал что-то лихорадочно подсчитывать, покрываясь реальным потом. Потом вспомнил и усилием воли остановил бешеную круговерть цифр в мозгу: "Это же сон. Не напрягайся так. Расслабься". Но когда парнишка стал что-то втирать ему малопонятной скороговоркой, Егор прервал его коротким вопросом: "Сколько?". Тот ему выпалил в ответ: "Пятнадцать Соболей без квитанции. Если с бумажкой, то двадцать. Но это все равно в два раза дешевле, чем с "печаткой"".

Егор, молча, кивнул в знак согласия и вздохнул: "Даже во Сне, таком хорошем, и тут — воруют!". Паренек, получив наличными, погрузил обе руки в проем и выдернул с виду небольшой, но явно тяжелый цилиндрический блок, по окружности которого Егор успел прочитать надпись черным шрифтом на желтой полосе "MASLOV PRODUCT". И, блеском никеля, надпись шрифтом поменьше: "made in Russia". Когда работник заправочной станции опустил блок на погрузчик и собрался взобраться в седло кара, Егор спросил: " И сколько я проехал на последней заправке?". "А у вас счетчик сломался что ли, в такой-то тачке?", ухмыльнулся работяга. " Нет. Просто давно подмывало узнать, что вы видите, втыкая свой разъем в блок аккумулятора?".

Парнишка, напустив на лицо тени превосходства, значительно ответил: "Мы многое видим", но не удержался в скупости ответа. Сразу видно, что работа его ему нравится. Добавил: " я не смотрю, я слушаю, вот — он ткнул в ухо, на котором была одета гарнитура похожая на телефонную — полную распечатку он дает лишь на базе. Там о ваших передвижениях всё. Где останавливались. На какую и где высоту заходили. Как и где газовали. Расход, допустимый износ, конечно, километраж. Но все это конфиденциально, конечно. Нам работникам нужно лишь знать в какую секцию на загрузку его поставить. А может и отбраковать". " Были случаи?" "Были, пару раз. А что почему, — на не известно. Как загундосит баба в ухо "Выбраковка. Выбраковка!" Мы и откладываем блочёк в сторонку. А прокатались вы на ней десять тысяч двести двадцать километров. И сразу, без распечатки, скажу — движок вы не форсировали, стратосферу не таранили. В общем, вы аккуратный ездок и добропорядочный гражданин — не нарушитель какой", " А что, то, что я Не нарушитель, тоже нашептали в ухо женские голоски?", " Нет, — парень засмеялся, — по вам видно! Но если какие проблемы, какие: с превышением скорости, там, превышением высот, — можем помочь. За деньги, конечно. Но дороже в суде потом будет".

Егор почесал висок, — "Ладно. Понял. Если что, — к тебе…". "Васю спросите, — меня и позовут. Да у нас, если что, не дороже чем в Новосибирске делают. Не то, что в Красноярске зажравшемся!" "А в Хатанге?", — "Не-е! Там вообще не делают. Там все "красные", — "Гагаринцы"!".

Ему, пока говорили, загрузили новый блок, машина довольно мурлыкнула, сообщая о полной заправке, и Егор попрощался с многообещающим мастером на все руки. Поднявшись повыше к пределу дозволенной высоты для его класса транспорта, он привычно, будто десяток лет только и летал, поставил "Мазератти" на автопилот до Якутска и достал лист электронной газеты свернутый в трубочку.

Развернув газету — по верхнему краю замигали прямоугольнички газет на выбор, но Егор не стал тратить лишние деньги — дождался пока на листке проявится текст главной страницы его подписного издания "Сибирский Вестник".

Передовица ёжилась восклицательными знаками: "Раздраженны, но руки заняты!". В тексте издевательски муссировались недовольные высказывания английских и французских политиков, и деловых людей. Все раздражены: Российские концерны "БелКам" и "ЯрАл" заключили контракты на эксклюзивную поставку уникальных двигателей по технологии Маслова с "Фольксвагеном" и "Мерседесом". Русские и демонстративно отказали Великобритании и Франции, ссылаясь на договор с Китаем. Санкции будут действовать, пока Великобритания с Доминионами и Франция, лично, не отработают поставки в счет товарного покрытия по возмещению долга Китаю за урон нанесенных Опиумными Войнами и насильственную наркотизацию населения. До этого момента русские обязались не поставлять английским и французским предприятиям продукты своих новых технологий.

Ниже передовицы бодренькая статья с калейдоскопом фотографий о спуске нового корабля с Екатеринбургской Верфи в Верхне-Исетский пруд. Подчеркивалось — специально для этого события дно прута был почищено и углублено, берега обнесены гранитной набережной. Фотография под статьёй поплыла и превратилась в видеоролик, на котором со стапелей плюхается в воду новый суборбитальный сухогруз "Ефремов".

На второй станице в разворот фонтан фотографий и коротких видео роликов о новой совместной экстра-класса продукции автопромов России и Италии. Фантастические — то ли автомобили, то ли яхты. Посвей странице то и дело выскакивали и прыгали надписи: "Русские моторы Итальянскому Дизайну!", "Итальянские Корабелы Русской Космонавтике!", "Первые Все-Сферные минус "Ноль" для частного пользования!"

А еще ниже Прямой Репортаж с события. "Берлинцы и гости столицы впервые увидят ранее строго секретный Российский Истребитель-Штурмовик "Сварог". Все-Сферный минус 10 000! В течение ближайших минут ожидается посадка звена этих неподражаемых боевых машин на площади перед Бундестагом!". Егор с интересом всмотрелся в живую картинку, пытаясь лучше рассмотреть три приближающиеся точки над крышами Берлинских зданий, но тут нестерпимо засвербело в носу, и Егор проснулся.

Вот такой сон приснился Егору в обнимку с Ольгой на заимке Павла.

Павел, когда встретил их вдвоём, на пороге своего дома — не слова ни сказал, лишь крепко пожал руку. Словно расстались вчера, и не было за Егором мерзких слов когда-то. Даже с утра поставил перед дверью кофейник с хлебом, маслом и мёдом, — но не постучал, лишь кашлянул разок, за место будильника.

Шел Егор не один до омского села — провожал охотоинспектор. Потому как ноги подрагивали, да еще слегка кружилась голова, и это заметив, Павел вызвался его сопроводить.

Конечно — именно Изделие Маслова годами неистощимо подогревая воду в озерце, создало в замкнутой нише тайги вокруг него свой уникальный климат, куда Павел и пересадил, прививая чуждые Западной Сибири, растения. Теперь он будет наблюдать, что из них выживет, и как что мутирует. Докладывал свои планы на ближайшую зиму охотоинспектор Егору. Но напускная уверенность не скрывала сожаления об исчезновении Теплого ручья. Как неизбежное следствие выемки Изделия…

Бодрость и неведанная свежесть наполняли Егора вопреки подрагиванию не совсем послушных ног, и нытья мышц по всему телу. Веселая злость полнила думы, — как он их всех сделает! Он уже отыскал в записной книжке подходящего, а в сложившихся условиях — наилучшего — кандидата на презентацию своей истории вместе с заказным фильмом, истинным изделием и прочими злоключениями. Профессионального и бескомпромиссного, достаточно известного немецкого журналиста, приезжавшего в Россию и бывавшего у них редакции. Единственно, что он не хотел доверять ни кому, а тем более на растрёп всему миру, — это свою любовь по имени Ольга.

Вдруг, пересекая небольшую лужайку, он обо что-то спотыкнулся и со всего маху растянулся на траве. Охотоинспектор смеясь, помог ему встать:

— О чем таком, заоблачном задумался, молодец? Смотри, что тебя на землю вернуло — надгробный камень.

Егор огляделся, и точно — стояли они около небольшого курганца, на вершинке которого виднелся из земли камень. С одной стороны плоско вытесанный, под надгробный памятник. Егор подошел к нему, наклонившись, раздвинул траву и, с удивлением, вслух, прочёл:

— "ЗЛОЙ БЫЛ ЧЕЛОВЕЧЕ И ЧЕРВИ ЕГО ЗАЖИВО СЪЕЛИ".

— Я давно эту могилку приметил. — Сказал Павел. — У деда как-то спрашивал, кто там лежит. А тот, как всегда по-хитрому, ответил:

— " Кто, кто… А знать бы должен что доброго человека на упокой в тайгу не поволокут, а из тайги, вернее, к погосту принесут, к людям поближе."

Другие сказали, что жил в лесу человек, старовер. Только безумный и злобный. А староверские бабки шептали, что и не старовер был он, а последний волхв. И что в дырьях на его теле черви белые клубились, а он их выковыривал и подъедал. А взгляд имел такой безумный, что у баб от него выкидыши случались, а у крепких мужиков были сильные головные боли и ночные лихорадки.

Егор присел перед камнем, еще раз прочёл надпись, даже ковырнул землю, — может, есть там продолженье, но передумал рыть. И тут ему в голову пришло решенье — не поедет он с Изделием единовременно. Надо с ним разойтись, а, то слишком аппетитное ассорти: он, фильм и Изделие на одном блюде! Отдаст он его Камаринову на отдельную транспортировку, а подстраховавшись напишет адресатом того известного Германского журналиста, герра Кугеля из "Штерна", с указанием передать по прибытию груза в Германию.

И только он так подумал, как в чаще раздался вой. Этому вою ответил воем и присвистом Павел, потрясая ружьём, Из-за деревьев рванули через травяную прогалину несколько волков, больших, средних и малых, — словно меховые дрожащие подпрыгивающие кулечки. И визжащие, как-то не по-волчьи визжащие, а мерзко, и в чем-то по-человечьи, будто выкрикивая обрывки матерных слов.

Или это не волки? Уж не бесы ли? Пронзила Егора догадка, и побежали мурашки по спине. Он беспомощно посмотрел на Павла. А тот, словно прочитав его мысли, ответил:

— И такое бывает, В лесу всякого водится. Постой, а уж не твои ли бе…сы — Павел чуть поперхнулся на слове, но проглотил, — сдристнули?

Егор пожал плечами на полном серьезе. И еще подумалось: "Сдристнули…Если бы так, А не к своим ли настоящим хозяевам они с весточкой понеслись?"