Глава Девятая

Чехия.

Схождение Одиночеств

Фридрих привык к ежевечерним углублениям в себя, — некоторые называют это излишней рефлексией, другие самостоятельной психотерапией. Остались еще люди, которые назвали бы это Молитвой. Фридрих называл это — часом Большой Стирки. Временем омовения чувств, очищения мыслей.

Разговор с Немецким Ваней, или, вернее, монолог Вани в третьем лице, о некой фигуре под именем "Ваня", — если не перевернул все его воззрения, относительно, — относительно всего… — так нет. Но все-таки — картина мира "поплыла": очертания сдвинулись, краски смешались, стройные строгие мелодии столкнулись, и диссонировали, — в голове до сих пор отзвуки той какофонии. Но, надо определятся. Ваня железной поступью вошел в его мир и сам не уйдет, гони — не уйдет, а уничтожить его — уже можно только с изрядным куском собственного мира, без которого он сам перестанет быть жизнеспособным. " Но оставим смятенный мир души, — подумал Фриззи, — Будем ставить вопросы и отвечать на вопросы. Первый: Кто же такой есть "Ваня"?

… Ваня, — это " сделавший себя под окружающую среду, но с целью эту среду изменить, ею управляя и манипулируя! — Как-то сразу возникло и отпечаталось в голове у Фридриха, и казалось эта мысль — формулировка есть железный занавес от потаенного — мягкого или грозного, пахнущего травами или льдом и сталью, — неизвестно. Потому как знание это враз закрылось, спряталось за готовой формулой, словно извне насильно внедренной в мозг Фридриха.

На этом "очистительные" размышления Фридриха были прерваны стуком в дверь его комнаты — палаты и не успел Фридрих сказать: "Войдите!" как дверь распахнулась, и в палату мячикоподобно запрыгнул сияющий Гюнтер. Со вздетыми руками, — хватающими, ощупывающими разом все части его тела, а потом обнявшие его целиком. После обжимочных барахтаний Гюнтер уселся на его кровать, достал фляжку с коньяком и провозгласил: "за выживающих в этом мире!". Хлебнул и передал фляжку Фриззи. Заглянула "медсестра", Гюнтер без скромностей высказал ей пожелание употребить пищу, какую есть и побольше. Смеясь, принялся рассказывать о своём. Не раздумывая, не расспрашивая ни о чём Фридриха.

— Я, естественно, помучился эти дни. Думал — всё, не увидеть мне друга живым. И косточек его, обгорелых, не найти. Как утром, останавливается рядом машина. Выходит человек, представляется "Гелли" и сообщает, что ты жив, здоров, но крайне истощен нервно и физически. Это он преувеличил — смотрю ты не сильно похудел. Хотя не знаю куда еще можно худеть. Господин Гелли сказал, что ты в гостях у хороших людей и окружен вниманием и заботой. Но все они, как добро расположенные к нам люди, опасаются некоторого непонимания со стороны представителей закона.

Конечно, — непонимание! Сначала тебя похищают. Потом в одном подозрительном районе стрельба взрывы. — Приезд полиции, — а там чуть ли не станки для разделывания людей, кучка трупов, частью разделанных, со вспоротыми животами и отрубленными головами. А среди оружия найденного там — пистолет, с твоими отпечатками на нем. Потом находятся пару-тройку пуль выпущенных из этого пистолета в одном из обезглавленных трупов. Потом находится скрытая видеокамера, а в компьютере охраны того объекта закодированные видео файлы, на одном из которых запечатлены сценки из жизни людоедов и одна из жертв — ты. Там же момент твоего освобождения. Стрельба. Суета. Вбегают вооруженные люди в масках, — ребята "Вани" наверно. Крутят руки живым. Снимают тебя с цепи, и пытаются тебя увести, вконец будто обессиленного. А ты вдруг выпрямляешься, выхватываешь у одного из спасителей пистолет. Отталкиваешь его, прыгаешь к одному из скрученных ребятами твоих мучителей. И все что были в пистолете заряды выпускаешь в него. Швыряешь об пол пистолет и сам падаешь. Тебя уносят. Потом заходит пара человек, — один с саблей, и отрубают пару голов, — один приподымает труп, другой рубит. Отрубили голову и тому в которого ты стрелял.

Так что, естественно, у властей есть к тебе вопросы. Много вопросов. Хотя мне лично уже многое понятно. Я заверил Гелли, что не привлеку никого и только проинформирую о неотложной поездке по личным делам своё руководство. Только на этих условиях он меня сопроводил в Чехию, до этого "укреп района". Тут не далеко, ты, наверное, не видел, за поворотом даже старинная сторожевая башня есть. Башня реставрирована и, как я понял, используется по назначению.

Вообще-то я весело проводил время. До эксцесса с тобой, разумеется. Прилетели в Берлин парочка американцев — сотрудников ФБР. Ловят какого-то сошедшего с ума Цэреушника. Да ты немного в курсе. Это он присутствовал на твоей встрече с Йенсом. Так вот, эти господа повели себя отвратительно. Сразу попытались меня построить. Мол, забудь ты кто такой есть, свои звания и достижения. Забудь кто было твое начальство, — оно у тебя теперь — это они. При этом смотрят на тебя как на некое немецкое недоразумение с функциями Англо-немецкого словаря.

Потом они даже слегка удивились, что это "Немецкое Нечто" имеет так же функции счетно-диагностической машинки и географической карты. Ведь, что такое "топография местности" они верно сами имеют смутное представление.

Ну, их требовалось научить. Показать, что Европа сегодня может быть пострашнее ихнего Гарлема. Тем более они нагло пытались присвоить все мое служебное и личное время себе в собственность. Я оставил их в одном участке и попросил друга Эриха, он там работает, немного развести американцев. Эрих правда перестарался и чуть ли не включил их в производственный процесс. Сознался он потом — что- что, а работать, тем более в допросной американцы умеют. Раскололи- таки, запугали там одного афериста.

Созвонился и встретился, благо тот был недалеко, — с господином Йенсом. Сообщил ему, что по душу его заморского друга, Кейна Элдриджа, приехала бригада душеспасителей — исповедальников, но их требуется научить жизни.

В обмен на гарантию своей не причастности Йенс согласился устроить им спектакль. Вообще их надо было поморочить пару суток, а потом бы я лично сдал бы Элдриджа прямо из рук в руки в аэропорту, — что б наших знали. Но здесь, в этом пункте Йенс меня подвел, подыграл и противной стороне. Много на себя стал брать, скотина. Но к разводу американцев подошел творчески, надо сказать. Настоящий спецназ пришлось подключать.

Ты мне поверишь, другие — вряд ли, американцы тоже. Им невдомек, что все наши дела, ну добрая часть из них кружилась на территории одного небольшого райончика. Когда надо — мы тащились полчаса, а когда надо, — нужный адрес оказывался за поворотом.

Фридрих смотрел на Гюнтера и в который раз понимал, что он может быть из тех редких европейцев, что счастлив дружбой. Не той дружбой, что в гаштете за кружкой пива по пятницам. Не той, что в походах на футбол по средам и субботам и не той, что в церквях по воскресениям.

А той, редкой, рудиментарной дружбой, которая выше правил и законов, ибо сама она есть источник этих законов и правил. Она ближе к дружбе пещерных людей и античных героев, и в тот же момент в ней нет той принудительности обстоятельств места и времени. Она — взаимодостаточна и, выдавливая из круга себя всё лишнее, относится к этому прилипшему извне — работе семье и государственным интересам без ревности, но и без пиетета. Порой жизнь так переворачивает причины и следствия, что внутренние позывы оборачиваются внешними обязательствами, наглыми паразитами, заглядывающими тебе в душу. Выискивая — что бы еще такое, сокровенное, в тебе пожрать на потребу общества.

В свое время, на границе пятидесятых и шестидесятых — время не великого достатка немцев, когда взрослым приходилось намного больше трудится, забывая семьи и привязанности, забывая про вкусы в искусстве и прочие хобби, тогда и прилепила судьба друг к другу Фридриха и Гюнтера.

Они были семьей друг для друга. Был ли у них опыт гомосексуализма меж собой? Был. Но не стал определяющим во вкусах и предпочтениях — детский опыт познания мира при неразвитости функциональных желез. Наверное, только природа делает настоящих гомосексуалистов, а воспитание — пидерастов лишь.

Фридрих как-то с удовольствием сдал Гюнтеру в полицейскую разработку группу педофилов. А потом очень не одобрительно удивился, когда увидел на улице одного из них — высокого городского чиновника. И — довольный жизнью! О чем и высказал другу полицейскому, тогда еще не выросшего до работы в Интерполе. И между ними возник спор, спор конструктивный. Выводы, из которого легли в основу их взаимного мировосприятия и жизнедеятельности. Были эти выводы следующими:

— Зло этого мира кардинально не истребимо.

— Добро если и пребывает в обществе, хранится в людях.

— Уничтожая под корень какую-либо группу какого-либо криминального общественно патогенного генштальта (то есть "ниши"), они, сохраняя, — не срывая не сравнивая, — генштальт, создают такое напряжение, такой вакуум в генштальте, что туда засосет и людей не совсем конченных, не полностью и окончательно погрязших во зле.

— Следовательно, перегибая с Добрыми намерениями, правоохранители творят конкретное Зло.

— Следовательно, зачищать надо отъявленных — "бешенных" и слабеньких, только потянувшихся к тухлятинке, а индивидов уже уличенных, но своих склонностей не изменивших (если бы и изменили, Гюнтер им бы все равно не поверил бы), надо брать под контроль, что б страх в них был.

— Ну а если ты берешь их под контроль, то почему бы этим контролем не воспользоваться? Не во вред обществу и себе во благо? Общество, конечно, против самого такого факта, — и привлекло бы к ответственности подобных деятелей. Но это только в случае если они сами потеряли нюх и извазюкались в каком-либо конкретном криминале, а так, — это деятельность ближе к инсайдерской; кумовству и блату, — ну просто чистые белые простыли, ставшие серыми не от неряшливой стирки, а от частоты употребления.

— А Добро, если оно истинно, оно в душе каждого. И не изыдет, от того, что некий пакостник будет не посажен, но морально зажат, и, получая регулярно по рогам, выдаёт некоторые фотографии, документики и просто устную информацию об алчущих замараться в том же дерьме, где сей индивид и прибывает. А посадишь такого, запуганного но не исправившегося (еще раз — большинство не исправимо, это — порода такая!) то его место займет уже двое — трое не пуганных, а от того более пакостливых и банально опасных.

Вот так. С тех пор Фридрих и Гюнтер занялись регуляцией численности криминальных стай, сортируя их по масти и повадкам. Не забывая о своей пользе. Во исполнение своих законов, своего общества "на двоих". Кстати, тот чиновник — педофил остался на свободе, но уже со знанием, что определенные люди о нем знают, а это не очень уютно. И вот — благодаря таким вот, "оставшимся на свободе" свободно пастись, набирая жирок до своей очереди заклания, карьера Гюнтера пошла в рост. Так же как и благосостояние Фридриха — какая еще "карьера" может быть у бывшего осужденного и заключённого?

………………………..

В дверь постучались, и, получив разрешение, в неё вошел Ваня неся перед собой тяжелый поднос уставленный всяческой снедью с альпийскими вершинами пары высоких бутылок.

Фридрих встал и представил их друг другу, хотя, друг о друге оба были изрядно наслышаны и знакомы по фотографиям и видеокадрам. Гюнтер почти официально, пожал руку Немецкому Ване и поблагодарил за спасение Фридриха. Добавил, что у других представителей власти будут вопросы, но он их, если не снимет сам, то сгладит до минимума.

Ответ Вани был исполнен еще большей дипломатичности, но с попыткой расставить все точки. Хотя без многоточий не обошлось — все-таки встречались представители двух разных миров и в непривычной для себя роли, по крайней мере, Гюнтрер.

Немецкий Ваня взял руку полицейского и крепко со значением пожал ее обхватив двумя ладонями:

— Герр Кугель, я очень рад нашему знакомству. И поверьте, — со своей стороны я сделаю всё, что бы не навредить вам. Если надо, — даже в ущерб себе. Но между людьми я ценю искренность. Именно между разными людьми из разных кругов. Именно подобное общение представляется мне наиболее интересным и взаимообогащающим, в духовном смысле. То кто ищет наживы, как правило барахтается в собственном круге и всё, что случается с ними — приходящее из вне их мирка — представляется им карой небесной.

Я уважаю Бога, — русская тюрьма научила меня, что каждый твой поступок, нет — каждый твой скрип, взгляд, вздох будет замечен. И не просто услышан, а учтен. И повлияет на твою судьбу непременно. Поэтому я буду говорить честно. Я хочу вашей дружбы и вашего расположения.

Но есть закон, и есть репутация. Поэтому с вами я рассчитываю просто дружить, а дела вести — с Фридрихом.

Гюнтер и Фридрих переглянулись, обезоруженные таким напором и откровенностью.

— Я рассчитываю на ваше понимание. Только оно и способно родить дружбу. Потому, что понаблюдав за вами, за вашими отношениями, я решил, что даже то малое, что я увидел говорит, о том, что наши миропонимания близки. Нет, — я не заглядывал на ваши кухни и в ваши спальни. Ваше прошлое красноречивее парадных портретов и сплетен.

И вот я начал подумывать как бы мне с вами сойтись. Тем более что обо мне полно ужасных слухом, большей частью мною самим и нагнетаемых. Мне полезна подобная репутация. У меня много информаторов, даже там, где вы и не предполагаете. Я имею ввиду не верха, где замаранных ручканьем с криминалом много больше чем кажется. И не у моих яростных и бескомпромиссных врагов — албанцев, косоваров, некоторых турок….

Как однажды, ко мне почти случайно попала информация о планах Албанцев. Я заинтересовался и решил покопать глубже. И вот что выяснил.

На эту албанскую банду вышли некие богатые мусульманские структуры. Какие точно — не понять. У них там все как в русской матрешке — второе с третьим, а пятое в первом. Им нужна была некая документация. Они дали предоплату и снабдили информацией в которой прослеживалась линия проходящая через господина Йенса и его таинственного американского друга, некоего Кейна Элдриджа.

Албанцы не раз улаживали свои дела и решали конфликты через вас, Фридрих. Они знали о вашей связи с Йенсом. И они решили использовать вас как проходную фигуру. Они заранее предполагали запугать, а может и покалечить вас, Фридрих. Цель: выйти на связку Йенс — Элдридж и взять какие-то известные и интересные им каналы под свой контроль. К тому же, подмять под себя Йенса — это подмять под себя криминал значительной части Германии.

Конечно, они излишне самонадеянны, считая, что в старушке Европе всё так просто мнется и подгибается. К тому же теперь здесь — мы. Я их еще не раз разочарую. Но планы их были такие.

А мне не был нужен Йенс. По мне, так он уже отыгранная фигура. Фигура на заклании. Я и так с ним достаточно знаком. А вот меня заинтересовали вы, Фридрих, ну, и конечно, ваш друг детства, вы — Гюнтер. О вас Албанцы были не в курсе.

Я говорю — уровень детской футбольной команды. Всё нахрапом и наскоком. Но скоты жестокие, — все лишнее отрезать, во все дырки отрахать, это у них разминочка только.

Самое страшное — они готовы отбирать наше Будущее. Да, насильно сажать на иглу малолеток, трахать и развращать наших детей, запугивать и опускать наших мальчиков. Из них уже не вырастут воины и матери. В общем мы для них стадо на если не завоёванной, то ничейной, пока территории. И она такая и есть пока, власти не поймут, что не только святое место, — но и гнилое место пусто не бывает. Либо контролируемая "своя" преступность, либо дикая "чужая", бес всяких пределов.

Я и мне подобные, какие мы ни есть, а выросли в среде, где не все христианские ценности похерены А эти индивиды знают одно: либо ты, либо тебя. И примитивную пользу — пожрать самому, а, что осталось, в дом приволочь, что б всему выводку хватило, а рожают они много.

Здесь их приучили, что в жизни главное успех, а успех для них это успеть пожрать сегодня. Потому как неизвестно когда будет следующее сытое "завтра". Да и будет ли вообще. А тут для них открытие — в жизни главное успех. А успех это деньги, то есть гарантия пожрать завтра. Всё.

И вот выходит такой человек из джунглей, садится на берегу океана, а мимо проплывают мешки с деньгами. Танкеры, сухогрузы, круизные лайнеры. Почему бы их не взять? Там же только рыхлые неповоротливые людишки, которых в их деревне давно банально сожрали бы — ни на что другое не годны…

Или вот спускается человек с гор а там, на равнине понастроены искусственные многоэтажные горы и бродят среди них отары денежных мешков и почти без охраны. Почему бы не спуститься и не взять их? Как он берет себе барана из своей отары, что бы покушать…

Их не переучишь. Если их и перевоспитывают, так это только мне подобные, кто проповедью, кто палкой, в тихую за углом. А они слушают и смотрят телевизор, а там твердят: "В жизни главное — успех, успех — это деньги"… Они — мои враги. И те, кто внемлют, и те кто твердят. Надеюсь, что и ваши.

Я решил влезть в их игру и не допустить усиления своих врагов. А сделал это таким не прямым способом, что бы выглядеть справедливым и защитить пострадавшего — Фридриха. Честно и откровенно: ради встречи с вами, Гюнтер. И обоюдного вашего дружеского расположения.

— Да, и, правда, — не бежать же вам в полицию, с эдаким бредом. И откровенность за откровенность — просто, на словах я бы вам не поверил — признался Гюнтер.

— Моё столкновение с косоварами и албанцами, что одно и тоже — неизбежно. Недавние события лишь ускоряют события.

Они озверели, ища предателей у себя и погромщиков вне. Я вывез Фридриха подальше от греха из Германии и не для какого-то торга. О Фриззи знают очень многие из оставшихся в живых…. А в живых осталась, как не прискорбно, большая часть населения Албании и Косово.

Я искренне сожалею, но это так. А здесь, в стороне от больших дорог, в укромном старинном Замке, в уютном светлом лесу, под юрисдикцией Чехии, в компании замечательных спортивных парней, Да со складом оружия — всё же спокойнее. Как вы считаете?

— Да, здесь удобно. Хороший персонал у вас. Чисто, аккуратно. А блюда какиё! Тут у вас откармливаются, наверно на год вперед!

— Да — лучшая здоровая часть немецкой, русской и украинских кухонь. Моя давняя подружка здесь за повара. А одноклассница — за врача. Сестра сотрудника за медсестру. У нас чужих людей нет. Разбавляем мужской клуб понятливыми женщинами.

— Да… И все ж- таки. Что вам конкретно нужно от нас? Ну, поможем — предупредим когда, по памяти долга. Не в коррупционно — наглую же связь с вами вступать! А своих коллег я предавать не буду.

— Предавать не надо, Направлять надо. Знакомить надо — но, не со мной. Есть приличные не замаранные люби — не как я, увы…

— Так что же вы ждете от меня, меня как полицейского?

Ваня встал и пройдясь до двери обернулся и сказал:

— Я хочу, что б Вы мной управляли.

…………………………

Болезнь Цивилизации, — Одиночество. Плата за консолидированный успех. И будучи Цивилизованным человеком, невозможно избежать этой болезни. И очень трудно излечится. Забыться можно — излечится нельзя.

Можно спрятаться, можно уйти. Можно уйти через обретение друга, то есть уйти из одиночества через одиночество другого, разрушая его. Можно плодится и растворится в семье. Можно спастись от одиночества отдаваясь любимому делу, через создание неких производных себя.

Но есть еще две редкие породы, породы сильных и отважных. Одни обретая волю, созидают мир под себя, другие, ощутив в полной мере свою одинокость, отваживаются остаться один на один с Богом, и, бесконечно вглядываясь в Него полнить Им себя…

Фридриху казалось что феномен "Вани" родился из одиночества, воспринимавшего мир как враждебный, который надо побеждать.

Ване нужна была опора… Её не было Вовне. Он сам выпестовал её в себе сам — стержнем. И назвал её РУССКОСТЬ.

Последние встречи развеяли излишек тьмы, от чего фигура Немецкого Вани став менее загадочной, не стала менее завораживающей в своей умудренности и наивности одновременно. Но, проведя бессонную ночь, Фридрих решил, что с Ваней стоит сотрудничать. Даже на таких экстравагантных условиях Безумной Откровенности, настолько безумной, что даже крайний цинизм мерк на её фоне.

Рядом вдыхал, попивая утренний кофе, друг Гюнтер. После разговора с Ваней Гюнтер, проснувшись, всё пребывал в некоторой растерянности и депрессии.

— Ваня, Ваня… Мне даже сон ночью нынешней привиделся. А я давно сплю без снов.

— Это действует лесной воздух. Поверь, Гюнтер.

— Мне приснился улыбающейся хитро гном. Который, подмигнув мне, убегает, а вернувшись, ведёт за узды прекрасного коричневого коня, огромной стати, с литыми мышцами гордого в холке, и протягивая поводья говорить: "Дар тебе, — управляй!"

Сел я на коня и поехал. Вдруг, он сворачивает в лес, и рысью, без тропы, через кусты, меж деревьев. Я рву поводья, пытаюсь повернуть его обратно. Никакого толку. А ветки мелькают — только уворачивайся. Я коню кричу: "Тпру! Стой!". А он мне и отвечает человеческим голосом: " Так короче!". И тут здоровенная ветка хлясть мне по лицу.

И я проснулся. Проснулся на полу, рядом с кроватью.

— Образно. Этот сон тебе пророчит Прекрасное здоровое Будущее — девственный лес, могучий конь…

— Я не падал с кровати с детских лет! Я свалился как задерганный, искрутившийся ребёнок…

— Да, это от неразрешимости бытия. Хочется, можется и, кажется, сделается — а не дают! Решайся Гюнтер, я вижу прекрасные перспективы. А ветками по лицу — я их буду брать на себя.

………………………

Вовремя прогулки по ухоженному лесу в кармане Гюнтера раздался звонок. Он достал сотовый, поздоровался и, что то выслушал, не перебивая, а повернувшись к Фридриху сказал:

— Мне срочно нужен Ваня.

Когда они нашли его в гараже, то Кугель без обиняков выложил:

— Мне только что позвонил коллега и сказал, что некий Филипп Розенберг — финансовый советник, аферист, человек близкий Александеру Йенсу — сообщил властям, письменно заверив свои показания, что был случайным свидетелем участия в штурме — иначе не назовешь — территории законсервированного завода, выкупленного представителями албанской общины — это там где держали Фридриха — Йохана Бергера. Известного в криминальной среде под кличкой "Немецкий Ваня". Так же, если делу будет дан ход, попросил охранить его по программе защиты свидетелей. Потому как Ваню он жутко опасается.

Ваня, что вы на это скажите?

— Я скажу, что Йенс все-таки увязал свои интересы с интересами Албанцев и Косоваров. Только теперь он не под ними, а над. Хотя сам думает обратное. Йенс давно опасается моего расширения. Теперь, когда у него "иноземные боевые отряды" в помощь, он решил, что меня не боится и свалит меня. Аккуратно и культурно, как всегда.

В это время в кармане Гюнтера опять подал голос телефон. Отвернувшись и тихо поговорив он повернулся весь, светясь помолодевшим лицом:

— Представляете, какое совпадение, — герр Йенс одновременно наехал и на моих новых американских друзей! Они настоятельно просят содействия. Причем в неординарном способе разрешения конфликта. Ну, что вы думаете, герр Бергер?

— Я предпочитаю просто "Ваня". Я думаю, у Йенса окончательно сорвало планку от ощущения своего всесилия. Я готов решить этот вопрос.

— Так что едем в Германию вместе?

— Да едем. Только сейчас Фридрих пройдет в дом и позвонит с домашнего чешского номера герру Йенсу, расскажет обливаясь слезами о истории чудесного своего спасения. И попросит о личной встрече для решения неких спорных моментов своего покровителя со своим спасителем, в любом людном месте вечером сегодня.

— Хорошо. Я уже иду в дом.

И Фридрих уже было направился в дом, как услышал вопрос Гюнтера Ване:

— А что вы собственно собираетесь сделать? Плюнуть ему в морду или пожать руку?

— Я собираюсь убить его.