"Под каменным небом" - читать интересную книгу автора (Ульянов Николай Иванович)

ПОСЛЕДНИЙ

Лоси знали, что они боги. Над речкой, в лесу, сохранились их священные изображения, выцарапанные кремневым ножом по красному песчанику. В древности они снисходительно принимали поклонения жалких существ, ютившихся в землянках, и столь же снисходительно отнеслись к их отступничеству, когда появились ложные боги. Но и после того, сотни лет, презренный человек трепетал и воздевал руки, когда белоногий зверь с ветвистыми рогами царственно выходил из леса.

В те дни всё принадлежало лосям и не было границ их владениям.

Первая, чуть заметная, тревога началась с Рюрика. Но тогда еще никто ничего не понимал. Лет через триста, пришли рыцари меченосцы; начался отход с побережья Балтики. В хронике доктора Тростиниуса из Упсалы сказано: в дни счастливого правления магистра Вальтера фон Платтенберга, лоси покинули владения высокомощного ордена и ушли за озеро Пейпус, в землю великого герцога Московского.

В те же годы, на берегах Наровы видели белого лося, о чем записано в Рижской Хронике. Его видели под Псковом и на Ловати, и под Ладогой. Везде появились надкусы сделанные им на коре осин и толстых ольх. Он первый обозначил границы лосиного царства. Они были объявлены вечными и неизменными после того, как родился лосенок с пятном на боку, воспроизводившим их очертания.

Но Ливонская война отогнала зверей от Нарвы, от Копорья; после Смуты потеряны были владения за Гдовом, а при Петре пришлось уйти от Невы и от Ладоги. Стал строиться Петербург.

Правда, в тревогах тех лет было много спокойствия. Петербургский шум не долетал, столичная знать охотилась больше на зайцев, скакала по полям, в лес не заходила, а у мужиков не было ружей. Изредка выезжал из своего гатчинского дворца сумасшедший Григорий Орлов, он стрелял из семиствольного ружья, но ни одного лося не убил. Действительный статский советник Загорулько, представивший в Императорскую Академию Наук сочинение «Лоси в царствование императрицы Екатерины II», полагает, что время правления этой государыни было самым счастливым для них. «Токмо один волнительный и слезного рыдания достойный случай, возле селения Трохинского происшедший, омрачил счастливый век лосиного народа и тень зловещую, яко длань смерти на оный простер». Это, когда мужик топором зарубил лося, провалившегося по брюхо в трясину.

Новая эра открылась в царствование императора Александра I. Барон Фалькерзам скупил все леса бывших Шелонской и Водской пятин и сделался хозяином лосей. Он запретил их убивать и добился от Сената строгих указов, грозивших крестьянам судом и карами. Животные стали быстро размножаться. В деревнях бабы рассказывали ребятишкам, как, отправившись в лес по ягоды, часто встречали красивых зверей с белыми ногами. Иногда проносился мимо целый табун, забрасывая их шапками грязи. Одной бабе лось угодил копытом в лукошко. Из поколения в поколение Фалькерзамы охраняли древних зверей, приучив их не бояться человека. Мызу свою поставили в лесу, вдали от больших дорог и с лета заготовляли стога. Когда зимой не хватало корма, лоси подходили к мызе и ели баронское сено.

Все кончилось в семнадцатом году.

Уже летом животные стали пугливы, бессмысленно переходили с места на место, а с наступлением зимы, подолгу прислушивались к шуму деревень. Возвращались солдаты с фронта с винтовками, с лентами патронов, пили самогон, плясали под гармошку.

В морозную январскую ночь последний Фалькерзам бежал со своей мызы. К весне, когда образовался наст, в лес двинулась армия оборванцев с ружьями. Каждый день падало несколько лосей. Сначала звери хотели податься в Эстонию, но там на границе стояли немцы. Тогда половина их забилась в глушь старопольских и ямбургских лесов, а другие устремились к Волхову. Все оставшиеся в баронских владениях погибли, счастливее оказались те, что ушли к Луге и к Новгороду, где лосей никогда не было, не было и мысли об охоте на них. Мужики при виде их, больше дивились, чем хватались за оружие, а когда хватались, было поздно. Пало всего два лося.

С наступлением лета опасность вовсе миновала. Мужикам было самим до себя: по деревням рыскали продовольственные отряды, забирали хлеб, отнимали оружие. В лес никто не ходил и не стрелял. Родились лосята. Но зверям казалось, что в небольших зарослях и перелесках их видит весь мир. Тянуло назад, в родные места. Там шла война — наступал и отступал Юденич. Когда Юденич ушел в Эстонию, звери начали возвращаться во владения Фалькерзама. Там теперь было тихо, стрельба прекратилась. Уездные и волостные исполкомы искали и отбирали ружья у крестьян. Лоси ожили. Но их уже мало осталось. Знакомый лес стоял, как запущенный дом.

Сам барон жил в это время в Англии и служил в Британском музее в отделе каталогизации русских книг. До него доходили, иногда, петроградские газеты из которых он узнал, что мыза его приспособлена под дом отдыха для членов губкома и губисполкома.

Профессор Чимков, ученик Кайгородова, написал в Красной Газете заметку «Лоси и пролетарская революция», доказывая, что сохранение остатков древних животных — в интересах рабочего класса. Ему отвечал заместитель председателя губпродкома:

«Пролетарское государство не кунсткамера; сохранять в нем реакционные затеи прошлого, значит держать трудящихся в духовном рабстве. Что такое лоси? Баронское самодурство. Потеха. Советской власти не до потех. При проведении смычки города с деревней, в условиях неликвидированных еще остатков капитализма, опасно попадать в плен к вражеской идеологии». Зампред намекал на непролетарское происхождение Чимкова и во весь рост ставил вопрос: — состоит ли профессор в профсоюзе и аккуратно ли платит членские взносы?

Рабочие балалаечной фабрики целиком солидаризировались с зампредом и вынесли резолюцию протеста против вылазки классового врага:

«Долой лосей! Выше знамя социальной революции! Да здравствуют вожди продовольственного фронта!»

Потом барон получил из Финляндии письмо от своего бывшего лесника и узнал, что у членов губисполкома, отдыхающих на мызе, возникла мысль об охоте. Пернатую дичь уже начали стрелять; зимой начнется охота на лосей. Но в эту зиму охота не удалась. Товарищ Гиршберг, заведующий канализационным отделом, чуть не застрелил товарища Дорофанкина, приняв его за лося. Последовало строгое распоряжение: всех кто в пенсне не допускать к охоте. Кроме того, в губ-кака стали поступать заявления о морально-бытовом разложении отдыхавших на мызе товарищей. Отправили тройку для расследования. Тройка непосредственно убедилась, как в морозную ночь, отдыхавшие, шатаясь, выходили из дома и дойдя до стогов начинали дружно выть, наподобие волчьей стаи. Дело замяли, потому что в числе завывавших оказался член бюро губкома партии.

За эту зиму не погибло ни одного лося.

Барон Фалькерзам нашел, однажды, на своем столе письмо от герцога Портландского с приглашением присутствовать на церемонии установки мемориального камня в его владениях в Сутерланде, по дороге из Броры в Хельмсдаль, где убит был охотником Польсоном последний волк в 1700 году.

Съехалось много народа. Сэр Джордж Хьюдж, почетный член клуба, произнес речь. Он говорил о мистическом значении события, случившегося на этом месте, два с четвертью века тому назад, и о том, что оно навсегда останется в летописях Великобритании.

— Быть последним, это тоже избранничество, — сказал сэр Джордж. — Последний, как и первый, отмечен знаком судьбы. Есть печальное величие в слове «последний», в нем расставание навеки, уход из мира того, чего никогда больше не будет. Последний — это завершение. Слава охотнику Польсону! Слава великому волку — страдальцу и предстателю за свой род перед вечностью!

Все сняли шляпы. Оркестр исполнил реквием.

Возвращаясь домой, барон думал о речи сэра Джорджа. Он и не подозревал, что в его прежних владениях родился лось, которому тоже суждено быть последним.

Еще совсем маленьким, он перемахнул через лесной ручей с легкостью на которую не способны оказались его родители. По каждой встречной поляне пускался бегать с такой радостью, что у отца и матери не хватало духа остановить его. Он обожал лес, запах листьев, крики птиц, все древние места, по которым его водили, вроде той широкой прогалины поросшей вереском, куда лоси, с тех пор как существуют, сходились время от времени, сами не зная зачем. Видел и ту поляну, на которой происходили смертельные поединки вожаков. Однажды его привели к великой осине. Вся в струпьях от надкусов знаменитых предков, вся в преданиях об их подвигах, про которые шумели редкие листья. Только самые сильные прикасались к коре священного дерева, чтобы оставить отпечатки зубов на память потомству.

Родители с благоговением смотрели на эту летопись лосиной империи. Они были потрясены, когда их детеныш, поднявшись на задние ноги, сделал глубокий надкус рядом с надкусами предков. С этого дня им стало ясно, что он призван к чему-то значительному. Они не пресекали больше его шалостей, позволяли резвиться, даже в таких местах, где чуяли опасность. Только когда он вздумал промчаться вдоль прямой, сколько глаз хватит, просеки, они громким фырканьем выразили свой ужас. Просеку полагалось перебегать ночью, либо в сумерки, и то со скоростью полета птицы.

Лосенок любил дремать лежа где-нибудь в зарослях. Привалившись к боку матери, согретый ее теплом, он слушал зеленую повесть листвы, мечтал о лесной славе, о древесной империи. Но его снедала печаль родителей. Отец, забравшись б кустарник и забывши про корм, подолгу стоял, свесив великолепные рога. Мать тоже предавалась горькой задумчивости. Все встречные лоси гнулись под невидимым бременем. Зачем так часто бежали они десятки верст от случайного шороха или хруста валежника? И почему, прокатывавшийся по лесу выстрел наполнял их безумием?

Открылось всё зимой.

Как-то раз, через поляну промчался лось с жалобно запрокинутой кверху мордой. За ним три человека на лыжах с ружьями, запыхавшиеся, потные.

Ему пошел третий год, он превратился в стройного лося, но не покидал отца и мать. Чувствовал, что кроме них мало уже осталось родичей.

Ближе к весне, когда с веток начали падать капли талой воды, двинулись всем семейством к Лисьей Горе, где стоял молодой сочный осинник. По дороге срывали тонкие ветки с почками или торчащие из-под снега верхушки кустарника. Старый лось вдруг отпрянул, увидев цепь человеческих следов. Все трое ринулись прочь, не останавливаясь даже перед просекой, промелькнувшей, как вспышка света. Что-то грохнуло на весь лес. Матери больше не было.

Снег сделался ноздреватым, грязным. Кое-где показалась прошлогодняя сухая трава. Начались тетеревиные и глухариные тока. Молодой лось отстал от своего отца. Он бродил по лесу томимый неизвестной мукой, испускал, порой, молящий крик. Раз впал в настоящее безумие: выскочив из леса в виду какой-то деревни, набросился на покосившийся сенной амбар и повалил его.

Пришел в себя с наступлением лета. С этих пор, в тишине леса мерещились чуть слышные вздохи. Отца он не встретил ни разу. Других лосей тоже не попадалось. Как-то раз, напав на следы раздвоенных копыт, почувствовал непреодолимое желание увидеть собрата. Гонялся целый день и лишь к вечеру почуял его близость. Но подходя, хрустнул сухой веткой и увидел, как черная груда вскочила и с топотом скрылась во тьме. Он жалобно замычал вслед убегавшему.

Зимой снова стали раздаваться выстрелы.

Профессор Чимков, потрясая новенькой профсоюзной книжкой и вскользь упомянув о своем недавнем посещении тов. Позерна в Смольном, выступил с разоблачением деклассированных элементов, истребляющих последних лосей. Ему удалось привлечь внимание Москвы к этому вопросу, но, как раз за связь с Москвой на него ополчились питерские газеты.

«Кто такой Чимков? Это примазавшийся. Он без году неделя, как в профсоюзе, а уже хочет учить закаленных в классовых боях товарищей. Он всегда ратует за сохранение проклятого прошлого».

Чимкова объявили внутренним эмигрантом и потребовали снятия с работы.

Но однажды все его гонители сами исчезли куда-то. Газетные передовицы, неожиданно, взяли Чимкова под защиту, называли «попутчиком», а уничтожение лосей признали грубой политической ошибкой зиновьевской клики.

Обрадованный Чимков выступил с новыми разоблачениями; он обратил внимание пролетарской общественности на Ваську Тюрина из деревни Вындыба — лодыря и самогонщика, — главного истребителя лосей. Под овином у него хранился обрез и несколько десятков патронов, оставшихся со времени нашествия Юденича.

На этот раз Чимкова одернули, как зарвавшегося.

— Без перегибов! Мы должны уметь отличать активных общественников села от каменевско-зиновьевских прихвостней!

Но старания Чимкова не пропали даром. Сам Луначарский высказался за сохранение последнего лося.

А он еще не знал, что последний.

После нового весеннего безумия, когда на его крики опять никто не отозвался, он принялся за поиски собратьев. Чуть свет пускался в путь, обнюхивал каждую примятую травку, вглядывался в каждую царапину на осинах. Из нор, из-под колод выглядывали остры мордочки, сообразительные глазки.

— Какой большой! И как он уцелел?

Смотрели с осуждением Он еще зимой заметил, что волки перестали выть, терпеливо перенося голод. Лисицы, полагаясь на свою хитрость и уменье найти пищу, самодовольно обособились. Вся прочая дрянь сама себя считала до того ничтожной и неинтересной для человека, что не опасалась за жизнь. Дятлу, занятому весь день долбежкой деревьев, невозможно было внушить чувство опасности. Надо было бежать от дураков-глухарей, усаживавшихся на вершинах и начинавших предательски чувыкать, забыв обо всем на свете. Даже рыжие белки, перескакивавшие с дерева на дерево вызывали подозрение в намеренном колебании ветвей. Но самой подлой доносчицей оказалась сорока. Завидев его, она поднимала шум на весь лес и летела следом, указывая его путь.

С наступлением осени стало трудней укрываться от вражеского глаза, даже в такие дни, когда небо зацепляло за деревья своим грязным брюхом.

После снегопада, кляксами обозначились вдоль просеки следы Васьки Тюрина.

Как некогда его отец, лось начал часами простаивать в какой-нибудь ложбине. Тихо падавший снег образовывал сугроб на спине и навешивал на рога густые белые шапки.

Лось знал, что когда снега будет больше, появится враг. Он чувствовал себя в силах уйти, запутать следы, утомить длинными переходами, но холодный сырой рассвет каждое утро твердил об одиночестве и о том, что оно хуже смерти.

По укоренившейся привычке, он избегал березовых лесов, где между деревьями далеко видно; прятался в еловых и сосновых зарослях. Шел сам не зная куда и зачем. Неожиданно оказывался либо у великой осины, на которой так дерзко оставил отпечаток зубов, либо на поляне, где происходили сборища лосиного народа. На одном из таких священных мест почувствовал, как достает сквозь снег копытами до земли. Это погрузило его в сладкое забытье. Он понял, что остался единственным наследником лосиного царства и скоро умрет от руки существа обутого в грязные опорки, осквернявшего снег желтыми плевками и махорочными окурками.

О нем пошел слух по деревням. Писали в «Красной Газете».

— Спасите последнего лося! — взывал Чимков. Но весь мир занимался троцкистско-зиновьевским блоком.

Тогда Васька Тюрин достал обрез из-под овина. Он не умел преследовать зверя, но знал его любимые места и мог целыми сутками просиживать в засаде, в укромной пуне, потягивая самогон.

Лось начал последний обход своих владений, чтобы навек запомнить и запечатлеть. Он верил, что запах пронизываемого солнцем ноздреватого снега, вкус готовых пробудиться древесных почек, рисунок ветвей на синем, вымытом небе и перспектива лесной чащи — никогда не умрут.

В яркий солнечный день, ветер пустил шумную молву по верхушкам о том, что последний лось идет поклониться красному выступу скалы над незамерзающим омутом речки. Как при проезде царственной особы, на него посмотреть слетелась шумная стая сорок, синиц, соек. Над поляной, от которой недалеко было до речки они подняли гвалт.

Раньше, он стороной обходил каждое открытое место, но сегодня вскинув рога, пошел прямо через поляну.

На середине, его как огнем прожгло насквозь.

Когда грянул второй выстрел, он уже мчался через кустарники и перелески, думая только о том, чтобы добежать до заветной скалы. В глазах мутилось. Сквозь сетку смертной сени, как сквозь сплетение ветвей, мелькнули — берег реки, черная прогалина омута с крутящимися воронками, с вулканическими бугорками воды, высокая стена песчаника на той стороне и торжественные силуэты предков.

Он был у себя.

Суетня сорок и синиц предупреждала о приближении врага, но мир, в котором жил Васька Тюрин, больше не существовал для него. Стекавшая по ногам кровь, уносила его в вересковые поляны вечности, к бессмертным осинам, к белоногим богам.

Убийца подошел близко. Он увидел стройного зверя, застывшего перед тысячелетней скалой.

Засаленный, никогда не чищенный обрез выстрелил.

Последний лось пал.