"Смерть белой мыши" - читать интересную книгу автора (Костин Сергей Васильевич)

4

Я обещал прийти с бутылкой вина — я купил две. В приличном магазине деликатесов нашлось «монтефьясконе» 2003 года. Хороший это в Италии был год или нет, я не знал, но плохим это вино не будет никогда. Я вспомнил лепящиеся друг к другу дома с огромным собором на центральной площади, купол которого и сегодня виден с самого дальнего из виноградников, окружающих городок. Хочется в Италию! Сколько бы раз там ни был, все равно хочется.

Я мог бы выжить везде. Даже в сегодняшнем Афганистане, где чувствуешь себя путешественником в машине времени. Большая часть моей жизни прошла в России и в Штатах, но и во Франции, в Бельгии, в Германии или Австрии мне не пришлось бы долго приспосабливаться к местным условиям. Я уже не говорю про Испанию и всю Латинскую Америку, в которой я свой. При всем при этом, если бы мне предложили выбирать, где жить, я бы назвал только три страны. Первая — Италия, потом — Куба и, наконец, не удивляйтесь, Грузия. Только там моя душа, почувствовав себя дома, мгновенно расправляется под ярким солнцем среди зеленых холмов, на узких улочках, перетянутых веревками с бельем, на террасах ресторанчиков в тени деревьев, где подают холодные глиняные кувшины домашнего вина, в толпе людей, которые ведут себя так, как будто они ваши давние и хорошие соседи. Я люблю и ценю тепло — и снаружи, и еще больше внутри.

В этих приятных размышлениях я забыл подсказывать водителю и нужный дом проскочил. И хорошо — я все равно не собирался высаживаться прямо у подъезда. Если вдруг на этого таксиста выйдут, он всегда покажет, где я попросил остановиться. Я был с корзинкой цветов (мне нравятся букеты в корзинках) и с большим коричневым бумажным пакетом в обнимку — явно шел в гости. Поэтому неудивительно, что, пока машина отъезжала, я достал бумажку, на каких записывают номер дома, подъезд, код входной двери, этаж, номер квартиры — целую кучу цифр. Потом — такси уже уехало — человек обнаружил, что ошибся домом. А кто не ошибется — их здесь пара десятков и все одинаковые? Так что совершенно естественно, что ему пришлось пройти пару сотен метров, пока он не нашел, наконец, дом, в который шел. И что тогда запомнится тем молодым мамашам с колясками или той пожилой паре, которая, подложив под локти подушечки, наслаждается у открытого окна последними погожими деньками?

По классическим канонам соблазнения появляться у Ольги в обед, хотя мы договорились поужинать, было неправильным. За нами не было долгих лет супружеской жизни, когда мы могли пообедать, потом я бы залез в интернет, обнаружил, что мне опять надо встретиться с кем-то, потом опять бы пришел, уже на ужин, после чего, естественно, улегся бы в постель. Наши отношения, напротив, подразумевали — со стороны Ольги, естественно, — внутреннюю борьбу, сложную игру чувств, в которой мимолетная прихоть могла свести на нет самую твердую решимость. Поэтому грамотно — я еще во время учебы в военном институте иностранных языков усвоил, что действия офицера бывают либо грамотными, либо неправильными, — так вот, грамотно было действовать, как я и предполагал. Во-первых, дать Ольге возможность приготовить ужин. Это ведь тоже процесс интимный: когда вы готовите еду для кого-то конкретно, для кого-то, кто вас интересует, вы исподволь настраиваетесь на положительный лад. Во-вторых, важно было явиться к ней, как на любовное свидание, с цветами и выпивкой. Тогда мы оба весь вечер укреплялись бы в неизбежности того, что обычно следует за ужином на двоих в домашней обстановке. Именно так бы и поступил опытный и любящий это занятие манипулятор, которому негде было укрыться на ночь.

Так бы, скажу честно, поступил и я. Но чем целый день может заняться человек, на которого охотятся и у которого соответственно связаны руки? Будь у меня чистая машина, я бы покрутился по городу, пообедал бы где-то в неторопливом субботнем ритме, потом еще покатался и подъехал бы к Ольге, как и договаривались, вечером.

Однако до вечера мне нужно было еще продержаться. Мои метания по городу, в котором меня искали десятки, а может, и сотни профессионалов, по закону больших чисел должны были быть рано или поздно прерваны. Раз почувствовал какое-то перенасыщение — уходи с площадки. Потом что-нибудь вырисуется, а если не отвести непосредственную опасность, то и этого потом не будет.

Собственно, мне нужно было дождаться своего испанского паспорта. Документы я запросил еще вчера, по идее, сегодня должны были доставить. Только что-то не спешили.

Интересно, кто их подвезет? Хорошо бы Лешка Кудинов — мой единственный друг из старой жизни, который знает и про новую. Или не так — самый близкий друг, который знает и про мою старую жизнь, и про новую. Лешка обожает подстраховывать меня на операциях. Нелегальную разведку ему пришлось оставить, он теперь работает в Лесу, но к кабинетной работе душа у него не лежит. Хотя, конечно, задание это — привести документы и возвращаться — не для профессионала его класса. И, может, он сейчас занят в какой-то другой стране.

В этих размышлениях я дошел до Ольгиного подъезда. Код такой же, как номер квартиры. А вот и ее веселый голос: «Открываю, пятый этаж». Она и по телефону откликнулась с радостью: «Приезжай! Я только что из магазина, но и готового найдется, что перекусить».

Лифт угрожающе поскрипывал, но с работой своей пока справлялся. Я посмотрел на себя в зеркало — а здесь тоже было зеркало, явно наклеенное его производителем в рекламных целях, с коротким списком услуг на эстонском и телефоном в самом низу. Мое отражение одобрительно кивнуло мне: видишь, как промыслительно мы сохранили паричок.

Дверь в квартиру уже была распахнута настежь. Я вошел. Ольга в переднике помахала мне рукой с кухни.

Хотя со времени моего звонка прошло около часа, наносить боевую раскраску она не стала. На Ольге была белая майка с написанным на ней, похоже, программным заявлением на французском языке: «Je suis comme je suis», «Какая есть». Под передником летние брюки из какой-то мешковинки, мне нравятся такие, на ногах — уличные шлепанцы.

Она просияла, увидев мою корзинку с цветами, и, поколебавшись секунду, чмокнула меня в щеку.

— Я поставлю вино в холодильник? — спросил я.

— Конечно.

Холодильник, в котором еще утром царило запустение, был полон: груда овощей, пластмассовые плошки с салатами, какие-то нарезки.

— Я тоже что-то прикупил, — сказал я. — Выложу туда?

И это мне было позволено.

Что теперь? Помочь Ольге с готовкой? Как-то это было неправильно. «Неправильные действия офицера». Мы ведь познакомились только вчера вечером и уже проскочили массу этапов. Видимо, Ольга это тоже почувствовала.

— Слушай, Саша, — я же был Александром, — не мешай мне, ладно? Иди в комнату, поставь музыку, в книгах поройся. Хорошо?

— Можно, я залезу в интернет?

— Конечно. Компьютер без пароля.

Я покрутил своим наладонником.

— У меня все свое. А вай-фай, я заметил вчера вечером, ты щедро распространяешь на все окрестности.

Я объяснил Ольге про пароль, вызвался его установить и сделал это. В качестве пароля хозяйка роутера выбрала русское слово «Сияние». Не банально. Компенсирует бессознательно свое скромное, в пастельных тонах, обаяние? Хотя бабочкой-поденкой она мне уже не казалась.

Ну хорошо, есть у нас что-нибудь новенькое? Сообщение из Конторы было предельно минималистским: «16.09 в 16:09 Ратушная площадь». Внешность курьера и условный знак не описывались — значит, я этого человека знал. Точно Лешка! Да и сообщение с повтором цифр — это на него похоже. Для Кудинова все наши игры — действительно игры.

Я посмотрел на часы — начало третьего. Ужин точно отменялся, обед хорошо бы ускорить. Проблема ночевки снималась, но это не означало, что я буду спать в гостинице. Мой друг Лешка, правильнее Алекси, как он сам представляется со времен нашей молодости, в своем Лесу раскисает и плесневеет, как старый гриб. Так что когда он вырывается на оперативный простор, на месте его не удержать. Черт, вдруг все же едет не он?

Я пошел на кухню.

— Знаешь, — сказал я Ольге, — человеку, который отменил со мной встречу, в итоге удалось освободиться. Он вечером улетает и просит подъехать к нему в Старый город к четырем. Извини, что так получается, но сама понимаешь — бизнес есть бизнес.

По мере того как я говорил все это, взгляд Ольги грустнел. Она посмотрела на электронные часы на микроволновке.

— Тогда рыбу оставим на ужин?

Это был тест. Настоящий вопрос был: «Но на ужин-то ты вернешься?»

— Давай! — бодро согласился я, прекрасно зная, насколько это маловероятно.

Ольга смела с кухонного стола все лишнее. Мне нравится — это, наверное, генетическое, — что русские охотно едят на кухне, даже с гостями, когда их немного. Все под рукой: кончилась выпивка — дозаправились из холодильника, чаю захотелось — только зажечь конфорку. Мне также нравится — даже если, как сейчас, горизонтальных намерений у меня никаких — это напряжение между разными полюсами: плюс и минус, ан и инь. Мне нравятся недосказанности и иносказания, когда произносятся одни слова, а смысл в них вкладывается совсем другой. Кто это говорил — опять Ницше? — что у настоящего мужчины два желания: опасность и игра. Поэтому он хочет женщину — как самую опасную игрушку.

Я вспомнил тех прохожих в Старом городе, чей разговор я невольно подслушал. Как он сказал? «Есть разница, нравится ли тебе та или иная женщина и трахнул бы ты ее или нет». Полностью согласен, полностью. Только вчера мне Ольга не очень-то и нравилась, а вот трахнуть ее я был готов. А сегодня наоборот: она мне нравится, но чисто дружески.

Так что с тех пор, как для меня отпала необходимость обольщать, мне с Ольгой стало легко. Это была легкость разговора с умным попутчиком в купе, которую усиливало притяжение магнитных полей. Наверное, еще и вино.

Ольга отпила глоток. Она, по своей привычке, говорила и параллельно грызла губу.

— Почему все так сложно?

— Что именно?

— Все, все сложно. Быть собой, не делать того, что противно, делать, что тебе хочется.

Я тоже задаю себе такие вопросы.

— Просто в армии и в тюрьме. Чем больше свободы, тем жить сложнее.

Ольга догрызла кусок кожи на губе и, откусив его, проглотила. Это называется самоедство?

— Ну, а ты вот доволен своей жизнью?

Я часто открываюсь перед чужими людьми. Так я компенсирую свое внутреннее отвращение ко лжи, из которой состоит моя жизнь, и к необходимости использовать других людей пусть не в эгоистических, но в собственных целях.

— Знаешь, если откровенно, я прожил ее напрасно. И с подозрением отношусь к тем, кто утверждает, что, будь у них такая возможность, они прожили бы новую жизнь точно так же. Мне кажется, не может быть людей, которые ни в чем бы не раскаивались. Со мной случалось и еще случается много хорошего, но из того, что я делал сам, я жалею очень о многом. Я бы свою жизнь второй раз прожил совершенно иначе.

— Ты знаешь, как?

Я знаю. Но для этого мне надо было родиться в другой стране. В свободной. И самому быть свободным от обязательств. Тогда бы, закончив школу, я дал себе лет пять на постижение этого мира. У меня есть один знакомый француз, Франсуа. Он именно так и сделал. Сразу после школы отправился путешествовать. Денег на кругосветный круиз у него не было, да он к этому и не стремился, и он просто начал с первого шага. (Это древние китайцы так говорили: «Путь в десять тысяч ли начинается с первого шага»), Франсуа поехал в Германию, устроился мойщиком посуды в одном кельнском ресторане и поработал там пару месяцев, пока не заработал на билет до Мюнхена. Там тоже мыл посуду в огромной пивной, пока не сумел перебраться в Вену. И так, короткими перебежками, за три года он добрался до Японии, пожив в паре десятков стран, поработав в сотне мест, познакомившись с сотнями людей и переспав с сотнями женщин всех размеров и цветов кожи. Потом он закончил университет, женился, завел троих детей и сегодня, в свои пятьдесят с лишним, жалеет только об одном — что не охватил Западное полушарие. Он, правда, побывал и в Штатах, и в Рио, но уже остепенившимся человеком, без ощущения, что весь мир лежит перед ним и все возможно. Я тоже объездил весь мир, и мое ощущение жизни — в силу профессии — наверняка было и есть гораздо острее, чем у Франсуа. Но я не мог, как он, пойти по любому ответвлению, которое предлагали ему обстоятельства. Дальше я хотел бы всего того, что у меня было и есть: семью с Ритой и двойняшками или семью с Джессикой, Бобби и Пэгги. Но жизни в свободном полете я не прожил и уже не проживу никогда.

Всего этого я Ольге не сказал — мы все же были едва знакомы.

— Для начала хорошо бы понять зачем, — усмехнулся я.

Что тоже было правдой.

— Ты используешь людей? — неожиданно спросила моя вчерашняя спасительница.

У этой Ольги был дар нажимать на болевые точки.

— Ты же сама в бизнесе, — уклончиво ответил я. — По большому счету, все мы стремимся хотя бы слегка друг друга поиметь. Ну, кроме друзей.

— Я не про бизнес.

Ольга взялась за бутылку, хотя ее бокал был еще наполовину полным. Волнуется. Я перехватил ее руку и долил нам обоим.

— Наверно, использую, — сказал я. Слово «наверно» было лишним. В случае Ольги уж точно.

Моя залетная бабочка вдруг повеселела. Я только потом пойму почему.