"Герои Таганрога" - читать интересную книгу автора (Гофман Генрих Борисович)

VII

В небольшом белом домике в Котельном переулке собрались братья Афоновы. Их тоже было четверо, и старшего тоже звали Дмитрий. Только он один и отсутствовал в этот новогодний вечер — сражался на фронте в рядах Красной Армии. За столом, рядом с отцом — старым потомственным рабочим металлургического завода имени Андреева — сидели Александр, Константин и Андрей. Последний был самым младшим в семье.

Мать — невысокая, худенькая женщина — уже закончила кухонную возню и, поставив рядом с селедкой большой чугунок вареного бурака, присела к столу.

— Ешьте. Больше ни на что не заработали, забастовщики неугомонные, — сказала она, несмело поглядывая на мужа.

Семен Терентьевич не спеша достал из кармана старый кожаный футляр, вытащил из него очки, перевязанные у переносья суровой ниткой, и, надев их, протянул руку к бутылке. Молча наполнил самогоном небольшие лафитники, поставил бутылку на прежнее место и торжественно произнес:

— Чтобы в новом году наш Дмитрий вернулся с победой!

Одним большим глотком он опростал лафитник, закусил ломтиком лука, спросил:

— А ты, мать, почему не пьешь?

— А я сроду-то не терплю эту гадость. А теперь, при немцах, и подавно не буду.

— А я думал, с забастовщиками не хочешь, — его глаза весело заблестели, улыбка разгладила морщинки на лбу. — Только пойми, мать. Не хочу я для фашистов железо катать. Они из него ружье сделают, а из того ружья в твоего же сына стрелять почнут. Мою же власть расстреливать будут. Понимаешь? Вот и подумай, работа это или сплошное что ни на есть предательство?

— А жрать что будете? — сердито вскинулась на него жена. — Все нажитое, почитай, наполовину на базар снесли...

Семен Терентьевич спокойно достал из чугунка бурак, положил на тарелку и, кивнув на одного из сыновей, ответил:

— Вон Александр зажигалки мастерить начал. Ходовой товар. Глядишь, и мы с Костей чего-нибудь придумаем, — он посмотрел на свои руки. — Они у меня работы не боятся, было бы на кого робить.

В каждом жесте, в каждом движении этого пятидесятилетнего человека чувствовались спокойствие и необоримая уверенность в своих силах. Казалось, ничто не в состоянии вывести его из себя. И хотя посеребренные виски, глубокие морщины у глаз говорили о нелегко прожитой жизни, он, казалось, не унывал. Сыновья же, напротив, хмуро поглядывали на отца.

— Чего, Константин, пригорюнился? — спросил Семен Терентьевич.

— А чему, батя, радоваться? Витасику и годика нет, — вспомнил он сына. — Ему молока надо. А где его взять, молока-то? Валя совсем измучилась.

И без того удлиненное лицо Константина вытянулось еще больше, резко обозначились скулы, глаза у него были грустными.

В этом году ему исполнилось двадцать. Женился он рано. И теперь не только семья — война взвалилась на его неокрепшие плечи. Будто недавно еще гонял голубей, и никаких забот, кроме учебы. После школы устроился на завод, гордился рабочим званием. А тут — на тебе... Немцы. И завод стал не в радость. По примеру отца не пошел наниматься к фашистам. Только что теперь делать, как жить, как кормить семью?

Где-то в глубине души он понимал, что не должен сидеть без дела. В Красную Армию его не взяли, потому что броня была — работал на оборонном заводе. «Старший брат бьет немцев на фронте, а мы попробуем здесь», — частенько прикидывал он. И хоть спрятал комсомольский билет в надежное место, помнил о нем всегда.

— Может, пойти на завод работать? — сказал Константин. — Там незаметно и навредить можно. А все же пайком оделят.

И мать, и братья глянули на Константина с надеждой. Только отец поморщился. Он молча разлил по лафитникам остаток самогона, потом строго спросил:

— Перед братом-то как оправдаешься? Иль не веришь, что он вернется?

— Делами своими оправдаемся. Ретивых не так уж и много. Если людей подобрать...

Он не договорил. В дверь постучали.

— Кто там? Входи! — крикнул Семен Терентьевич.

В комнату вошел человек, до глаз обмотанный серым шарфом.

Афоновы насторожились.

— А-а! Все семейство в сборе. Привет от родственников, — проговорил вошедший, разматывая шарф. Он неторопливо стряхнул с шапки снег. — Ишь, как метет!

— Василий! Никак ты? — удивился Семен Терентьевич, признав племянника.

— А кто же? Я, дядя Семен, я. Собственной персоной.

Они обнялись.

— Проходи, проходи к столу. Андрейка, тащи табуретку с кухни!

Сняв пальто, Василий подошел к столу и, потирая покрасневшие от мороза руки, сел на стул. И лицом, и невысокой коренастой фигурой, и неторопливыми жестами он походил на Семена Терентьевича. Он походил на него больше, чем родные сыновья. И хотя было ему всего тридцать два года, выглядел он старше: морщинки, лучами расходившиеся от глаз, и небритые, покрытые светлой щетиной щеки старили его.

— Значит, справляем новогодний праздник? — покосился он на лафитники с мутноватой жидкостью.

— Надо же для порядку, — смутился Семен Терентьевич. — А тебя как в Таганрог занесло? Я-то думал, ты на ту сторону подался. Выпей и рассказывай.

Василий взял из рук Андрея протянутый ему лафитник, чокнулся с каждым и маленькими глотками, не морщась, выцедил крепкий самогон.

— За наше с вами здоровье!.. Будь они трижды прокляты! — сказал он, ставя лафитник на стол. — Еле ноги унес из Матвеева Кургана.

— Пошто ты с Красной Армией не ушел? Ведь ты секретарь райисполкома, коммунист. Немцы ноне таких не жалуют. Аль две головы на плечах имеешь?

— Уходил, дядя Семен, уходил. А потом обратно решил вернуться. Потому что надо же кому-нибудь и здесь праведный суд вершить. Соображаешь? Вот и пришел в родной город. Дел и здесь много. — Василий умолк.

Ему не хотелось рассказывать о провале курганского подполья.

История эта была тяжелая. Подполье было плохо организовано: люди проверены наспех, слабо знали друг друга. Василию неожиданно для него самого предложили остаться в Матвееве Кургане до прихода немцев. Он был утвержден в должности начальника штаба подпольной организации.

Конспирация подпольщиками почти не соблюдалась, о тайнике с оружием знали почти все. Не было ничего удивительного, что немцы на второй день после своего прихода уже обнаружили этот тайник. Один из подпольщиков оказался предателем и выдал немцам оружие. На собрании было решено из Матвеева Кургана уходить. Некоторые ушли в Шахты, другие подались через фронт к своим. Так курганское подполье перестало существовать.

Василий Афонов решил обосноваться в Таганроге. Он понимал, что не выполнил задания партии, и собирался организовать новое подполье, учтя все ошибки курганской организации. В Таганроге он вырос, здесь у него родственники, и ему нетрудно будет устроиться.

— Жить-то где будешь? — прервал его мысли Семен Терентьевич.

— Пока у сестры Евдокии в Перекопском переулке остановился. Там, наверное, и приживусь...

— Смотри... А то, если хочешь, у нас можно. Место найдется. У Евдокии и без тебя полно... Семья-то твоя у нее останется?

— За семью я спокоен. В тесноте, да не в обиде. Хорошо, что успел вовремя в Таганрог их перевезти. А вы-то почему здесь остались?

— Работали по эвакуации станков до последнего дня. А немец-то вдруг дорогу на Ростов и перерезал. Вот мы и застряли. А теперь голову ломаем, как жить дальше. Константин вон на завод собрался, — Семен Терентьевич зло усмехнулся. — А я не хочу — погожу...

— Да что вы, батя! Я не работать, я вредить им хочу! На улице кто-то листовки расклеивает, комендатуру взорвали, склады подожгли в порту. Люди головой рискуют. А мы что? Что дома можно сделать? Ждем, когда другие немцев погонят.

Осунувшееся лицо Константина, освещенное светом керосиновой лампы, зарумянилось.

Семнадцатилетний Андрей восторженно наблюдал за братом. Как губка, впитывал он каждое слово, брошенное Константином, и видимо, уже чувствовал себя одним из участников будущей битвы. Александр был намного старше и относился к обоим братьям снисходительно. Сосунки, мол, еще.

Отец внимательно слушал сына. Василий молча доедал вареный бурак.

— Молодец, Костя! — вдруг сказал он, отодвинув пустую тарелку. — Верно говоришь. Работать можно по-умному. Зачем дома сидеть? Иди на завод, а там и дело найдется... какое нужно.

— Иди, иди, сынок. Иди на завод. Глядишь, и отец одумается, — робко вставила мать.

— Не дождетесь! Лучше с голоду сдохну, а к немцу не пойду работать. У меня с ним еще с той войны дружба не склеилась, — с гневом проговорил Семен Терентьевич.

— А ты, дядя Семен, собираешься за Советскую власть бороться? — спросил Василий. — Или дома отсиживаться будешь?

— Я и борюсь... На немца работать не иду, голодать предпочитаю. Вот моя борьба.

— Кто же так борется? Надо посерьезнее что-нибудь придумать.

— Это уж ты, Василий, и придумай. Ты коммунист, руководство, ты и шевели мозгами, возглавляй. А я что? Я как все... — И Семен Терентьевич хитро посмотрел на Василия. — Эх ты, мать честная! — кивнул он на ходики, висевшие на стене. — Заговорились совсем. Новый год проглядели!

Стрелки часов показывали половину первого.

Однажды вечером на западе вспыхнуло зарево большого пожара. Жители Таганрога думали, что горят какие-то склады. Но, кроме военных властей, только начальник полиции Стоянов да некоторые члены бургомистрата знали, что происходит. Зондеркоманда СС-10А по приказу штурмбаннфюрера Кристмана начала планомерное уничтожение «лишней части» населения.

Цыганский колхоз, располагавшийся в нескольких километрах западнее города, привлек внимание эсэсовцев. Они скосили пулеметным огнем женщин, детей, стариков и, заметая следы преступления, подожгли их дома и колхозные постройки. Бушующее пламя негаснущей зарницей осветило небо на горизонте.

...До комендантского часа оставалось каких-нибудь сорок минут, когда в Котельном переулке Николай Морозов лицом к лицу столкнулся с Константином Афоновым. Костя вынырнул из-за угла. Посторонившись, он хотел пропустить Николая, но тот остановился, удивленно спросил:

— Это ты, Афонов?

Скорее по голосу Константин узнал секретаря городского комитета комсомола.

— Здравствуйте! Это я, — ответил он, не протягивая руки.

Николай обратил внимание на его оттопыренное пальто.

— Что, опять голуби?

До войны Костя слыл ярым голубятником. Даже на комсомольское собрание, где его должны были принимать в комсомол, он принес за пазухой голубей и выпустил в окно целую стаю чиграшей и монахов.

— Нет. Не голуби это, — виновато улыбнулся Константин и поманил Николая пальцем.

Во дворе ближайшего дома, куда они зашли, он распахнул пальто. Отблески зарева сверкнули на вороненом стволе немецкого автомата.

— Вот они нынче какие голуби.

— Где достал?

— С пьяным румыном на валенки поменялся.

Николай глянул на ноги Константина и только теперь увидел, что тот топчется на снегу в одних шерстяных носках.

— Ты же простудишься. Пойдем, я тебя провожу немного. Нам, кажется, по пути.

Вместе направились они по темному переулку. Луна висела над городом в россыпи ярких звезд. На западе по-прежнему полыхал пожар.

— А ты не боишься? — вдруг спросил Николай. — За этот автомат немцы голову могут снять.

— Так ведь и за голубей не милуют. По приказу бургомистра всю стаю пришлось порезать. Даже пару «киевских», которых сам выкормил, и ту под нож пустил... Но ничего... Дорого им мои голуби обойдутся. Достану патроны и начну потихоньку постреливать.

— Костя, один ты с ними не справишься. Только беду накличешь. Надо товарищей подбирать. Тогда веселей дело пойдет.

— А у нас уже есть... — Константин запнулся, метнул в Николая испытующий взгляд: «Сказать или нет? А может, не говорить? С Василием посоветоваться? Зачем я ему автомат показывал?» Под ложечкой у Константина неприятно засосало.

— Ну, чего смолк? Теперь уж выкладывай начистоту.

Николай остановился и в упор рассматривал Константина.

На длинных ресницах парня искрился иней. Голову плотно облегал кожаный летный шлем. Вокруг шеи топорщился черный ворот свитера.

— Да нет, я вас знаю, чего же сомневаться? — неуверенно проговорил Константин. — Работаем мы сейчас на заводе. Работаем помаленьку. К людям присматриваемся.

— Кто это — мы?

— Ну я... И братья тоже. Андрейка с Александром. Заходите к нам, там и потолкуем. Что здесь на морозе говорить? Котельный, дом тринадцать. А сейчас идти пора. Патрульные скоро выйдут.

Но Морозов не мог так отпустить Афонова. Их встреча не была случайной. Морозов уже давно искал связи с людьми на заводе. О семье Афоновых ему сказал Кузьма Иванович Турубаров, а это была рекомендация надежная.

С минуту шли молча. Только снег поскрипывал под ботинками Морозова.

Константин в носках шел неслышно. Николай искоса поглядывал на своего спутника и первым возобновил разговор.

— Вот что, Костя, — сказал он, — хорошо, что мы с тобой встретились. Я подыскиваю таких ребят, как ты. У нас уже кое-что сделано.

Константин быстро взглянул на него.

— А это не вы с комендатурой расправились? — вдруг спросил он.

— Может, и мы, — Морозов заговорщицки улыбнулся и подмигнул Косте. И, видимо, от этой улыбки настороженность Константина растаяла. Почти у самого дома он вдруг сообщил Николаю о двоюродном брате.

Василия Афонова Николай хорошо знал по партийной работе. Частенько встречались они в Ростовском обкоме партии на различных совещаниях и семинарах. Бывал Николай по службе и у Василия в Матвееве Кургане. Афонов всегда нравился ему своей серьезностью, честностью и прямотой. Потому-то он так обрадовался, услышав, что Афонов пришел в Таганрог.

— Где он живет?

— Тут рядом. Через наш двор пройти можно.

Решив не откладывать встречу, Николай тут же пошел к Афонову. Василий встретил его так, словно давно ждал. Спать им в ту ночь не пришлось. Как всегда после долгой разлуки, разговорам не было конца. Уже далеко за полночь Морозов спросил:

— Что думаешь делать, Василий?

— Организую подполье, — не задумываясь, ответил тот. — В городе не в степи — можно действовать скрытно. Затем и пришел в Таганрог. А ты как мыслишь?

— Мыслю, что это правильно. Кое-что уже сделано. Правда, еще очень мало.

— С малого все большие дела начинаются. Говори напрямик.

Волевое лицо Василия чуть тронула довольная улыбка. Прищуренные глаза с хитринкой смотрели на Морозова.

— Есть у меня две молодежные группы, — сказал Морозов. — Это в основном комсомольцы. Вооружаемся понемногу...

— Кто комендатуру взорвал? — перебил его Василий.

— Нет. Это не наших рук дело. Вот склад в порту мои ребята спалили. Дрезину на железной дороге пустили под откос они же. На сегодняшний день шестерых фрицев прикончили. А с комендатурой я пытался выяснить. Думал, солидная организация в городе действует. Но пока никаких следов. Правда, наткнулся случайно на небольшую группу ребят из железнодорожной школы. Завтра собираюсь встретиться с их руководителем. Но они пока дальше листовок не пошли...

— А я только начал, — сказал Василий, — никого не убили, ничего не взорвали. Но народ подбирается. Сожгли несколько автомашин на «Гидропрессе». Правда, люди друг друга боятся. Осторожность сковывает. Газету читал сегодня? — вдруг спросил он.

— Нет. А что там?

— Путаница сплошная. Утверждают, будто Красная Армия уже разгромлена. Сражаются, мол, остатки разбитых дивизий. Промышленность Советов на грани катастрофы. А в сообщении из главной квартиры фюрера говорится, что на Восточном фронте германские войска ведут упорные оборонительные бои. Спрашивается: от кого же они обороняются? Кто им бока намял под Москвой? Совсем заврались господа предатели из «Нового слова». Наша главная задача доводить теперь до народа правду...

За стеной послышались чьи-то шаги, из-за двери донесся ворчливый женский голос:

— Василий, ты спать-то собираешься?

Николай насторожился.

— Не бойсь. Это сестра, — пояснил Василий шепотом и уже громче добавил: — Иди, Евдокия, спи. Я сейчас...

В соседней комнате прошаркали ночные туфли, заскрипели пружины.

— Солдатка. Одна мается. Муж в Красной Армии. Может, погиб уже... Ладно... Давай туши лампу и ложись, — Василий кивнул на матрац, свернутый на полу возле печки, — будем разговаривать тихо.

Он поднялся из-за стола, не спеша стянул с себя гимнастерку, снял ботинки. Николай взял со спинки стула свое пальто, расстелил на полу волосяной матрац и, приспособив пальто вместо подушки, потушил лампу. Не раздеваясь, он улегся на эту импровизированную постель. От печки веяло теплом. Несмотря на усталость, спать не хотелось.

— Коля! Нам с тобой сообща действовать надо. Сжатым кулаком, а не растопыренными пальцами, — сказал в темноте Василий. — Вместе мы горы перевернем, а врозь друг дружке мешать будем. Как ты считаешь?

— По-моему, верная мысль. Единый штаб должен быть, единое руководство. Так мы сильнее будем.

Николай почувствовал, как Василий подошел и сел рядом с ним на матрац.

— Подвинься немного. Рядом ляжем. Все равно в глазах сна нету. Жена в Матвеев Курган на пару дней ушла, а сегодня уже пятый. А ее все нет. Не случилось ли что?.. На одеяло. Держи, вместе укроемся. Люблю спать на полу.

Николай лежал и думал о том, как важна для него эта встреча. Теперь вместе им будет легче поднимать людей. Перед глазами возникли лица Петра Турубарова, Костикова, Пазона. Николай улыбнулся, вспомнив Костю Афонова в шерстяных носках на снегу.

— Это ты поручил брату оружие добывать? — спросил он у Василия.

— А что?

— Автомат у него. Говорит, на валенки выменял. Как бы самостийно стрелять не начал...

— Он этого не сделает. Хоть и горячая голова... Я его начальником подпольного арсенала назначил. Он и гранаты раздобыть успел. Из парня толк будет... Смелый, решительный, — проговорил Василий и добавил мечтательно: — Таких бы ребят побольше.

Заснули они не скоро. Долго еще говорили о положении на фронтах, строили прогнозы, перечисляли товарищей, оставшихся в городе. Изредка они умолкали, прислушиваясь к далекому, надрывному гулу пролетающих самолетов. Где-то громыхали взрывы бомб.

Под самое утро за окнами пролязгали гусеницами немецкие танки.

— Новые силы подбрасывают. К наступлению готовятся, — сказал Василий. — Надо и нам собраться. Когда созовем людей?

— Кого ты имеешь в виду?

— Твоих и моих.

— Всех собирать нельзя. Мои две группы друг друга не знают. Пригласим только руководителей. Выберем штаб, командира, назначим связных, чтобы лишний раз не встречаться. Чем меньше людей будет знать о руководстве, тем безопасней.

— Я и сам так считаю, — согласился Василий. — Тогда от меня только Тарарин с «Гидропресса» и Максим Плотников. И еще Василий Лавров с котельного завода. У них у каждого свои ребята. Вот еще Каменский Юрий — муж второй сестры — наш человек. И братья Константин и Андрей. Эти все равно уже знают да и для связи сгодиться могут. Здесь и соберемся. Улица глухая, патрулей нет. А ты кого приведешь?

— Петр Турубаров с Костиковым придут и Георгий Пазон... Да! — спохватился Николай. — Если ребята из железнодорожной школы окажутся дельными, тогда и их руководителя пригласим.

— Правильно.

Николай и Василий еще не знали, что мальчиков, о которых шла речь, этой ночью пытали в подвалах школы имени Чехова. Там размещались теперь гестапо и зондеркоманда СС-10А. Только вчера двое из них были схвачены на Петровской улице в тот самый момент, когда прилепили к стене переписанную от руки листовку со сводкой Советского Информбюро. Остальных выдал провокатор, заманивший ребят в ловушку, расставленную гитлеровцами.

В руки гестаповцев попал секретарь комсомольской организации пятнадцатой железнодорожной школы десятиклассник Толя Толстов, организовавший ребят на борьбу с врагами. С ним вместе в камеру пыток угодили его друзья: Владимир Стуканев, Николай Симанько, Геннадий Лызлов, Виктор Кизряков. Последним двум было всего по четырнадцать лет. О Морозове знал только Толя, но он не назвал его фамилии.

Утром, когда Николай Морозов, попрощавшись с Василием, вышел на улицу, солнечный диск, словно огромный апельсин, висел в морозном воздухе над самым горизонтом. Николай направился в сторону вокзала в условленное место, где должна была состояться встреча с Толей Толстовым. А тот в это время вместе с товарищами стоял у обрыва Петрушиной балки, на краю вырытой ямы и под дулами автоматов в последний раз смотрел на восток, откуда поднималось холодное, не греющее солнце.

В середине февраля с моря подул порывистый ветер.

Запуржило, завьюжило по степи. Толстый слой снега улегся и на улицах Таганрога. На неубранных тротуарах люди ногами вытаптывали узкие пешеходные тропки. Немецкие грузовики буксовали на мостовых. А неугомонные снежинки продолжали «штурмовать» город. Пурга свирепствовала несколько дней. Снега насыпало пропасть. В каждую щель понабился снег.

И казалось, вместе со снегом навалило в город немецких солдат. Нагло врывались они в маленькие домики, в жилые квартиры таганрожцев и требовали «яйки», «млеко», масло. Не гнушались и картошкой в мундире и супом, что был приправлен горелым зерном.

Вечерами, прямо в комнатах, немцы сушили портянки, сапоги, брюки, ватники. Не стесняясь хозяек, оставались в нижнем белье, давили вшей, а некоторые, расплескивая по полу подогретую воду, полоскались в тазах и корытах.

Во дворах и на улицах притаилась смертоносная техника. Выкрашенные в белую маскировочную краску танки с черными крестами на башнях, пушки на гусеничном ходу и на колесах, грузовики с минометами и боеприпасами, бронетранспортеры, мотоциклы, повозки — все это буквально запрудило узкие улицы города.

На заборах, на стенах домов появились новые приказы бургомистра. В одних предлагалось немедленно зарегистрировать иностранную валюту, золотые вещи, драгоценные камни. В других было объявлено о регистрации безработных на бирже труда. Причем строгое предупреждение гласило, что уклоняющиеся от регистрации будут рассматриваться как саботажники со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вновь появилось обращение бургомистра о сдаче теплой одежды. Видимо, убедившись, что жители добровольно не понесут вещи для германской армии, Ходаевский изменил тактику. Теперь это обращение выглядело так:

Из жалости к своим люди понесли на приемные пункты одежду. Но через несколько дней по городу распространился слух, что эти вещи поступили в распоряжение воинских частей. Таганрожцы узнавали свои шапки, валенки, полушубки на немецких солдатах, кое-что увидели на базаре. Возмущенные жители вновь начали бойкотировать призыв бургомистра.

Тогда Стоянов мобилизовал полицейских, и те стали производить на базаре облавы, забирая всех, кто выносил для обмена на продукты теплую одежду. После конфискации вещей людей отпускали. Базар опустел. Недовольство новым порядком росло с каждым днем.

С затаенной надеждой прислушивались советские патриоты к артиллерийской канонаде, доносившейся с фронта, и к гулу советских самолетов, пролетающих в вышине.

18 февраля в доме у Василия Афонова собрались руководители подпольных групп.

Сюда пришли Георгий Тарарин, Юрий Каменский, Николай Морозов, Петр Турубаров, Лева Костиков и еще несколько человек. Каждый представлял собою определенную группу.

Расположились в комнате у Василия, оставив Андрея Афонова во дворе «на часах». Если что — решено было говорить, что празднуют день рождения Василия.

Со стены сняли старенькую гармонь мужа Евдокии, водрузили ее на самом видном месте, хотя играть на ней никто ее умел. На столе стоял чугунок с вареной подмороженной, черно-лиловой картошкой.

Лица у всех были утомленные, осунувшиеся — многие недоедали, недосыпали, жили в постоянном нервном напряжении.

Петр Турубаров и Лева Костиков сели рядом, многих они видели здесь впервые, хорошо знали только Константина Афонова.

— Товарищи! Наш родной город переживает тяжелые дни оккупации, — начал Василий Афонов. — Части Красной Армии сражаются на подступах к Таганрогу. Со дня на день они могут войти в город. В этих условиях мы должны быстро объединить наши усилия, наметить план дальнейших действий, с тем чтобы ударить по гитлеровцам с тыла.

— Надо подготовить народ к вооруженному восстанию, — перебил его Георгий Тарарин.

— О чем вы говорите? Сейчас мы не в состоянии это сделать. Ни людей, ни оружия нет — одни красивые фразы, — не скрывая раздражения, возразил ему Николай Морозов.

— Тише, друзья! Спор ни к чему не приведет. Пока мы действительно на это не способны. — Василий поднял вверх указательный палец. — Но, повторяю, все зависит от нас. За каждым из вас стоят группы советских патриотов, они ждут наших приказов.

— Подпольный центр в Таганроге считаю созданным, — продолжал Василий. — В него входят руководители всех групп, то есть вы, товарищи. Требуется избрать руководителя центра. Я предлагаю секретаря городского комитета комсомола Николая Морозова. Какие будут мнения?

— Можно мне? — поднял руку Морозов.

— Давай говори, Николай.

— Я благодарен за доверие, товарищи, но считаю, что руководить центром должен Василий Афонов. И вот почему. Обком оставил его для подпольной борьбы в Матвееве Кургане. Он получал инструкции. Я такого опыта, естественно, не имею. Но с радостью согласен помогать ему во всем.

Руководителем таганрогского подполья единогласно избрали Василия Афонова. Николая Морозова избрали комиссаром. Все поклялись беспрекословно выполнять указания городского подпольного центра.

— А теперь попробуем сформулировать нашу конечную цель. Кто хочет высказаться? — спросил Василий.

Руку поднял Тарарин.

— Говори, что у тебя?

Тарарин встал и с жаром стал доказывать необходимость вооруженного восстания в городе.

— Только с оружием в руках мы сможем помочь Красной Армии освободить Таганрог! — убеждал он товарищей.

— Правильно говоришь! — сказал Василий Афонов. — Но для этого требуются многочисленная организация и достаточное количество оружия. Ни того, ни другого у нас пока нет.

— Но я и не предлагаю выступать завтра же, — перебил его Тарарин. — Вооруженное восстание — это наша конечная цель. И вся работа подполья должна быть направлена на подготовку и осуществление этой цели. А пока...

— Пока садись. Все ясно. — Василий облокотился о комод, оглядел присутствующих и продолжал: — Пока на повестке дня создание организованных, боеспособных групп и строжайшая конспирация. Я думаю, все согласны с Тарариным. Без вооруженной борьбы — грош нам цена. При отступлении немцы попытаются взорвать промышленные предприятия и склады. Наша задача не дать им этого сделать. А с голыми руками против них не попрешь. Необходимо оружие. Его надо добывать любыми средствами. Кроме этого, на всех предприятиях города будем подбирать надежных товарищей. На «Гидропрессе» у нас уже сколотилась небольшая, но вполне боеспособная группа. Такие группы мы должны создать и на кожзаводе, и на металлургическом, и на котельном. Словом, везде должны действовать наши люди. Очень важное значение имеют листовки.

— А где их брать? — спросил Костиков.

— Будете получать через связных. У нас уже есть две пишущие машинки. Есть и машинистки. Скоро смастерим радиоприемник. Лживой гитлеровской пропаганде мы должны противопоставлять правду. Мы должны все время помогать нашим людям ориентироваться в обстановке, раскрывать им глаза... В наших воззваниях, в наших обращениях к народу необходимо с умом опровергать немецкую брехню, которую стряпают их пропагандисты. Я думаю, что эту трудную задачу возьмет на себя Николай Морозов. У него в группе прекрасные листовки пишут...

— Согласен, — тряхнул головой Морозов.

— Далее. Немцы мобилизуют молодежь для отправки в Германию. Мы должны всеми силами препятствовать этому.

— А как препятствовать, когда они и согласия не спрашивают? Из нашей группы уже двоих зарегистрировали, — сказал Турубаров.

— Где работали эти двое? — спросил Василий.

— В том-то и дело, что нигде.

— Товарищи! Всем членам подпольных групп необходимо твердо обосноваться в учреждениях и на предприятиях города. Это сейчас для нас самое главное — мы должны легализоваться... Нам нужно иметь справки и пропуска для свободного передвижения по городу. Это усилит нашу связь с массами, позволит сохранить людей от угона в Германию.

— У меня предложение, — поднял руку Лев Костиков. — Немцы объявили набор учащихся в сельскохозяйственную школу. Я считаю, что нашим ребятам есть резон поступить туда. Это их избавит и от окопных работ, и от Германии.

— Абсолютно правильное предложение, — согласился Афонов. — Это даст ребятам возможность нормально существовать в условиях города...

— Правильно Костиков говорит. Пусть ребята поступают учиться. Там, среди молодежи, тоже работать нужно, — поддержал Морозов.

— Значит, решено, — подытожил Василий. — Считай, Турубаров, что поступление вашей группы в сельскохозяйственную школу — это задание подпольного центра. Возражений нет?

Выждав несколько секунд, Василий продолжал:

— Товарищи! Необходимо также подумать о военнопленных. Среди них много честных советских людей. Мне известно, что в первой и третьей больницах лежат раненые танкисты, летчики, артиллеристы — словом, подготовленные офицеры, которые мечтают вырваться на свободу. Надо разыскать патриотов среди медицинских работников и через них попытаться помочь этим людям. Будем налаживать связь с той стороной и, если удастся, переправлять пленных через линию фронта. Словом, работы непочатый край...

— Сколько у нас имеется оружия? — спросил Тарарин.

— А зачем это тебе? — отозвался Морозов.

— Распределить бы надо поровну между всеми.

— Мы соберем данные у руководителей. Тогда и распределим. А пока знайте, что его очень мало. Добывайте сами. Собирайте и закладывайте тайники. А когда потребуется, разберемся, кому сколько...

Совещание членов подпольного центра закончилось перед самым наступлением комендантского часа. Подпольщики по одному выходили от Василия. Морозов и на этот раз остался у него до утра.

— Теперь мы с тобой за всех в ответе, — сказал Николай, когда товарищи разошлись. — Теперь никаких тайн друг от друга. Ты должен знать, что для связи с командованием Красной Армии я послал человека через линию фронта.

— Кого? — оживился Василий.

— Это наша связная, Наташа. Комсомолка. Сама вызвалась. Если ничего не случилось, должна быть уже там.

— А я сразу двоих собирался отправить. Юрий Каменский и Василий Пономаренко согласие дали. Надо предупредить, чтоб пока задержались. Зачем зря людьми рисковать?

Николай не ответил. Он думал о девушке, которая в самый разгар пурги отважилась ночью по льду залива отправиться на ту сторону. Глубокий снег, ветер в лицо. Одно спасение — лыжи. Их раздобыли с большим трудом.

— Что ж... будем ждать, — сказал Василий. — Уверен ты в этой девушке?

— Уверен, — горячо ответил Николай. — Такая не подведет...

Однако напрасно ждали связную Морозов и Афонов. Наташа не вернулась. Подпольщики так и не узнали, что с нею случилось. А произошло вот что.

Наташа благополучно перешла залив. В ту же ночь еще затемно ее окликнули на том берегу. Поначалу доставили в штаб батальона. Долго выспрашивали, откуда пришла. Потом — штаб полка, дивизии.

На другой день к вечеру ее привезли в Ростов. В обкоме партии Наташу принял Ягупьев.

Он обрадовался, когда услышал о Морозове, о созданном им подполье. Значит, не ошибся в Морозове. Наташа рассказала все, о чем просил Николай. А Ягупьеву было мало. Он интересовался жизнью в оккупированном городе. Девушка рассказала о расстрелах и виселицах, о патриотах и предателях, о голодающих жителях Таганрога, о скоплении вражеской техники, обо всем, что видела своими глазами и слышала от людей.

Ягупьев узнал в тот вечер, что в селе Платове гитлеровцы расстреляли семьдесят жителей по подозрению в партизанской деятельности; узнал, что пленных советских солдат немцы раздевают, отбирая теплые вещи; узнал, что из лагеря военнопленных ежедневно вывозят трупы замерзших людей; узнал, что немцы готовятся к наступлению.

Четыре дня провела Наташа во фронтовом Ростове. Встречалась с Ягупьевым, с начальником НКВД Покатило, с другими товарищами, которые инструктировали ее, как в дальнейшем действовать таганрогским подпольщикам. Наизусть запоминала она пароли, с которыми явятся в Таганрог связные.

В конце февраля Наташу отправили назад через линию фронта. Немцы схватили девушку на берегу, и, сколько ни убеждала она фашистов, что бежала от большевиков, что родные живут в Таганроге, гитлеровцы не верили. Во время пыток Наташе отрезали груди, но ни словом не обмолвилась она о Морозове, о полученном задании. Ее расстреляли утром.

Так первая попытка таганрогских подпольщиков установить связь через линию фронта потерпела неудачу.