"Герои Таганрога" - читать интересную книгу автора (Гофман Генрих Борисович)

III

Николай Морозов только к вечеру добрался домой. Не хотел показываться на глаза соседям. Мать трясущимися руками обняла сына. Мокрой щекой прильнула к его лицу.

— Жив!.. Жив!.. А я ведь на берег ходила. Думала, в живых тебя нет. — Она усадила его на стул и, поминутно заглядывая в глаза, продолжала: — Ведь что ироды понаделали. Сколько добрых людей загубили! По берегу сплошь мертвецы лежат.

— Мама! Мне бы поесть чего, — попросил Николай. — А где брат?

— Здесь, слава богу. Немцы железную дорогу на Ростов порушили. Так он со своим паровозом и остался.

Мать взглянула на Николая:

— Как теперь жить будем, Коля? Что в городе-то делается... На улицах страсть сплошная. Грабеж, да и только. И кого грабють? Свое же растаскивают. До чего ж люди жадные! Уж ладно бы немцы, а то свои же, советские. Из яслей пианину выволокли, да так и бросили на улице. Увезти не на чем. Видно, испужались солдат немецких.

— Не советские это люди, мама, — прервал ее Николай, — так, мразь всякая, отщепенцы.

Но старушка его не слушала. Продолжая хлопотать возле керосинки, она не переставала рассказывать сыну:

— Сказывают, приказы везде развешены: расстрелом грозят за укрывательство красноармейцев и за провинности там разные. Слышишь, Коля? Деньги-то теперь другой счет имеют. За одну нашу десятку одну немецкую марку дают. А что покупать? Покупать-то нечего. Вон соседка на базар утром бегала. Там хоть шаром покати. Только немцы папиросами на продукты меняются. Сказывают, у бабки одной отобрали яички, а ей пачку папирос сунули. А зачем они ей, папиросы-то?.. Вот она, какая жизнь к нам пришла!

Старушка с горечью посмотрела на сына.

Но Николай уже не слышал ее. Облокотившись на стол, он положил голову на руки и крепко спал. Нервное напряжение последних дней и бессонная ночь сломили его. Мать осторожно подошла к сыну, погладила его голову шершавой, морщинистой рукой и, глубоко вздохнув, ушла на кухню.

Николай проснулся, когда хлопнула входная дверь.

— Вот и Виктор вернулся, — обрадовалась мать.

— Коля! Живой! — бросился в объятия Николая старший брат. — А я все хожу по городу да у людей расспрашиваю. Думал, может, кто видел тебя. Некоторые говорили: утонул, наверно. А я не верю.

— Кто же это меня в утопленники записал?

— Да Турубаров. Ты его знаешь. Сын его у тебя в пионерском отряде был. Дом-то у них возле моря. В Исполкомовском переулке.

— Знаю. Сына его Петром зовут. Настоящий был парень. Где он сейчас?

— За сына старик и переживает. Перед началом войны Петр в армии служил на границе. А теперь вот с июня месяца ни слуху ни духу. Может, погиб.

— Надо зайти к ним...

— Тебе не к Турубаровым, а через фронт пробираться надо, к своим, — сказал Виктор. — Немцы вон объявления вывесили. Всем коммунистам регистрацию пройти велят. Знаем мы, что это за регистрация. Сволочей много в городе осталось. Словно тараканы, из щелей повылазили.

— Послушай, братан, — сказал Николай, — вот поэтому-то я и должен остаться в городе.

Он смотрел прямо в глаза Виктора.

— Ты? — спросил брат. Он растерялся. — Неужто здесь без тебя никого нет?

— Ладно, поживем — увидим, — сказал Николай, не отвечая на вопрос брата. — А пока давай ужинать. Есть смерть как охота.

Николай придвинул к себе чашку, наполнил ее кипятком и ласково посмотрел на мать, которая торопливо наливала ему заварку из небольшого чайничка.

— Ешь, вот хлебец да маслицо. Пока есть еще, — она заботливо придвинула сыну блюдце с маслом.

Он пил чай большими глотками и чувствовал, как тепло растекается по всему телу. Неожиданно в окне задрожали стекла. Сквозь громкие залпы немецких зениток в комнату донесся гул самолета. Пристально глядя на брата, Николай ожидал взрыва бомбы. Но его не последовало.

— Наши летают, — словно угадав его мысли, проговорила мать. — Чего им на своих-то бомбы швырять?

— Говорят, немцы уже Ростовом овладели, — сказал Виктор.

— Не верю. Не могут они, не могут, не должны. Понять не могу, как они сюда-то добрались. — Николай обхватил голову руками.

— Не ты один. Многие не могут понять. А у них, оказывается, вон силища какая. Поди посмотри на улицу, — горячо заговорил Виктор. — Против танка что с ружьем сделаешь? Вон к порту вчера наши солдаты на автомашине подъехали. Хотели прикрыть корабли с людьми. Залегли, постреляли да там и остались лежать. Немцы танками их покрошили... — Он махнул рукой и нервно прошелся из угла в угол.

— Садись. Не мечись по комнате, — спокойно попросил Николай, искоса поглядывая на брата. — Сейчас надо думать, как быть дальше.

В окно постучали. Николай и Виктор переглянулись.

— Коля, иди спрячься, — сказала мать. — Бог знает кого принесет.

Николай быстро прошел в другую комнату.

— Проходи, проходи, Семеновна, — послышался из прихожей голос матери. — Зачем пожаловала?

— Да так, по-соседски зашла проведать. Николай-то твой успел уйти или нет, Мария Бенедиктовна?

— Кто ж его знает! Сердце мое за него изболелось...

— А ты не тужи. Люди сказывают, видели его ноне на улице. Значит, придет...

— Дай-то бог. Скорей бы, — Мария Бенедиктовна сокрушенно вздыхала.

Когда соседка ушла, Николай сказал матери и брату:

— Дома я жить не буду.

— Куда ж ты пойдешь, сынок?

— Пока не знаю. Это надо обдумать.

— Значит, остаешься в городе? — спросил брат.

— Остаюсь, — сказал Николай. — Только об этом никто не должен знать, понял?

— Ну, ясно, — пробормотал Виктор.

— А сегодня где ж переночуешь? — Мать с жалостью взглянула на сына.

— Переночую дома, на чердаке, — сказал Николай. — А завтра что-нибудь придумаем. Опасно мне в доме оставаться — раз люди меня видели...

— Коля, а может, в землянке? — нерешительно предложил Виктор.

Николай хлопнул себя по лбу:

— Молодец, Витюша! Первое время буду жить в землянке. Надо оборудовать ее для жилья.

Эту землянку Николай построил в саду вместе со своими мальчишками и девчонками, еще когда был пионервожатым. Сад был глухой, заросший, землянка хорошо была упрятана среди кустов и зарослей бурьяна, днем с огнем ее не сыщешь. Там ребята играли в робинзонов, читали с Николаем разные книги. Ящик с книгами до сих пор хранился в углу землянки. Кто мог подумать, что эта землянка станет для Николая тайным кровом — местом, где он долгое время будет прятаться от немцев, откуда будет руководить подпольем!

Николай вспомнил еще, что второй лаз из землянки, тщательно прикрытый ветвями и землей, выходил на пустынную окраину улицы — ему легко будет выходить в город и незаметно возвращаться обратно, так что никто и не заподозрит, что у Морозовых кто-то живет в саду. Надо только все устроить так, чтобы можно было подолгу скрываться в убежище.

— Да, лучше ничего не придумаешь, — сказал Николай. — Ты, мама, там постели чего-нибудь мягкого, посуду принеси...

— Все сделаю, как ты просишь, сынок, — пообещала мать. — Сегодня же все, что нужно, потихоньку перенесу.

— Ну, а теперь пора спать, — сказал Николай.

Мать и брат Виктор влезли с ним на чердак, закинули ему туда матрац и полушубок.

— Если что — дайте сразу знать, — сказал Николай. — Уйду по крыше.

Николай, не раздеваясь, свалился на матрац. На чердаке пахло пылью, было темно. В который раз подумал Николай о том, что жизнь его безвозвратно переменилась — в родном доме не может он спать на своей постели, а должен спать на чердаке, скрываясь от людей. Что-то ждет его впереди?

Он долго не спал, обдумывал свое положение.

«Без трех пальцев на правой руке в армию меня все равно не возьмут, — размышлял он. — Я нужен здесь, где знаю жителей, знаю каждый закоулок. Я обязан вселять в людей надежду, вселять уверенность в нашей победе. Да, я буду полезнее здесь, в родном городе...»

Проснулся он рано утром от шума на улице. Мимо их дома продвигалась воинская часть: натужно рычали моторы автомобилей, слышались лязг танков и треск мотоциклов. В слуховое окно то и дело долетали обрывки непривычных и чужих фраз. Николай прильнул к окошку. Пристально вглядывался он в лица немецких солдат, шагавших по его родной улице. Здесь пронеслось его детство. Здесь бегал он вместе с Виктором и другими ребятишками мимо аккуратных белых домиков, разделенных заборами. Весной сады белели от цветущих жердел и вишен, бело-розовые лепестки устилали уличную непросохшую грязь. Летом дома совсем утопали в густой уютной зелени. А сейчас они стояли неприкрытые, уставясь глазницами окон на улицу, по которой грозно ползла вражеская колонна.

Но вот проехала воинская часть, и в наступившей тишине отчетливо прокатился далекий взрыв.

Виктор влез к Николаю на чердак.

— За это утро уже шестой раз ухает, — проговорил он, вопросительно взглянув на брата.

— Это наши замедленные мины на заводах рвутся, — с горечью сказал Николай. — Подумать только: сами взрываем свои заводы... Хорошо, что не скоро немцы их восстановят.

Николай снова выглянул в окошко и вдруг увидел Рогова. Рогов быстро шел по улице по направлению к их дому.

— Видишь, там человек идет, — сказал Николай брату. — Выйди скорее, незаметно проведи его к нам.

Через несколько минут Рогов был на чердаке их дома.

— Как и договорились, шел к тебе, — сказал он. — Хотел пробраться, пока людей на улице мало.

— Как вам удалось уйти? — спросил Николай.

— История долгая. Сразу вслед за тобой я не смог. Только собрался, вдруг конвоиры с берега подоспели. Построили нас всех и повели. Идем по улице, а народу тьма. Все глазеют: может, знакомых ведут. И мы смотрим. На улице Ленина такая толпа собралась, что пройти трудно. Немцы кричат: «Шнель, шнель!» Идем, как в живом коридоре. Я сделал шаг в сторону и с людьми смешался. Меня сразу в толпу втянули. Задержанных человек двести, а конвойных только трое... Где уж им заметить! Так и стоял я на тротуаре, пока все мимо меня не протопали. Сердце от счастья чуть из груди не выскочило. А потом пошел по городу и скорее к знакомым. У них и переночевал. А чуть рассвело — к тебе. — Рогов устало улыбнулся.

— Куда же погнали остальных?

— Говорят, в лагерь какой-то. А может, и окопы рыть. Не знаю. А вот мы-то как? Когда уходить будем?

— Я остаюсь в городе.

По тому, как Николай произнес это, Рогов понял, что решение его твердое.

— Что же ты будешь делать? — спросил он.

— Свяжусь с теми, кто остался для подпольной борьбы, и буду работать с ними, — сказал Николай.

— Этих уже не найдешь, — дрогнувшим голосом глухо проговорил Рогов. — Еще вчера их почти всех арестовали...

— Откуда вы взяли, что все арестованы?

— Люди в городе знают. Все про это говорят. Да подумай сам: оставили в городе ответственных работников, которых каждый мальчонка в лицо узнает. Погибли люди, еще ничего не успев сделать. Нет у нас еще опыта подпольной работы. Смотри, и ты пропадешь ни за грош, — сурово и грустно проговорил Рогов.

Николай обхватил рукой подбородок, долго думал, потом глубоко вздохнул:

— Нет. Я не уйду из Таганрога. Если подполье провалено, я тем более должен остаться здесь.

— Ты, Сенька, просто с ума спятил! — почти закричал Виктор. — Ты же секретарь горкома комсомола. Тебя тоже все знают. Уходить тебе надо вместе с товарищем Роговым. — Он так разволновался, что назвал брата Семеном.

Дело в том, что по паспорту Николая действительно звали Семеном. А когда стал пионервожатым, прозвали его ребята Николаем. Может, оттого, что любимым героем их в то время был Николай Островский и ребятам хотелось, чтобы так звали их любимого пионервожатого. Так и пристало к нему это имя. И сам он к нему привык.

— Сенька... Не Сенька я, а Николай, — усмехнулся младший брат. — Ты, Витя, не путай. Но решение мое крепкое. Мы еще с Ягупьевым обо всем договорились.

— Ну что ж, коли так, желаю успеха. А у меня, брат, другой приказ партии. Потопаю к своим один. — Рогов встал, собираясь уходить.

— Куда сейчас? — спросил Морозов.

— Пока обратно к знакомым. А завтра на ту сторону.

— Мы с Витей вас проводим. Хочу посмотреть, что делается в городе.

— Тогда пошли.

Они вышли из дому. По дороге им часто встречались немецкие солдаты и офицеры. Всюду слышалась немецкая речь. Притулившись к домам и заборам, стояли танки с крестами на башнях, огромные грузовики с изображением орла. На площади возле стенда, на котором был вывешен приказ немецкого коменданта, собралась толпа любопытных. Николай на минуту тоже остановился, пробежал глазами по жирным строчкам и пошел догонять Рогова и Виктора.

— Приказ о регистрации коммунистов и комсомольцев, — сообщил он.

— Уже вывесили, — пробормотал Рогов. — Интересно, кто пойдет к ним на поклон?

Некоторое время они шли молча.

— Ты не знаешь, кто такой Ходаевский? — спросил вдруг Рогов.

Николай пожал плечами:

— Первый раз слышу эту фамилию. А что?

— Да и я о таком не слышал раньше, — раздумчиво сказал Рогов. — Он назначен бургомистром Таганрога. И откуда его немцы так быстро выкопали?

— Может, они этого типа с собой привезли? — предположил Виктор.

— Да нет. Говорят, наш, местный. Прислуживается к немцам, сволочь. Призывает быстрее восстанавливать разрушенное...

— Неужели народ будет работать на них? — с горечью спросил Николай.

— Пока охотников мало. Но есть. Уже приступили к починке водопровода.

За углом люди читали приказ, приклеенный прямо к стене дома. Морозов, Виктор и Рогов остановились.

Первый пункт требовал от жителей Таганрога сдать в ортскомендатуру или вновь созданную милицию имеющееся оружие и радиоприемники различных марок. Второй пункт гласил: «Все большевистские и коммунистические книги, письменные труды, журналы и картины должны быть сданы на приемный пункт в здание бургомистрата (Петровская ул., д. 74) в комнату 17, первый подъезд, от 8 часов утра до 4 часов дня по берлинскому времени...»

— «Лица, у которых после первого ноября будут обнаружены указанные предметы и вышеуказанная литература, подвергнутся строжайшему наказанию по законам военного времени», — прочел кто-то из толпы. Голос у человека был встревоженным.

— Где же это Петровская улица? Первый раз слышу, — сказал другой.

— Надо читать объявления новой власти, милейший, — вмешался в разговор третий человек. — Еще вчера вечером приказы были вывешены. Во-первых, улица Ленина переименована в Петровскую. И остальные улицы и переулки тоже получили старые дореволюционные названия. Во-вторых, часы надо перевести по берлинскому времени на два часа. В-третьих, каждый горожанин обязан убрать перед своим домом листья и мусор, в городе должен быть порядок. Иначе...

Рогов, Виктор и Морозов не стали слушать, что будет «иначе». Они пошли дальше по улице.

— Вот еще один — старается, — с презрением и ненавистью проговорил Рогов.

А Алексей Кирсанов — это был он — продолжал разъяснять собравшимся, как нужно вести себя в городе Таганроге, оккупированном гитлеровцами, и что станет с теми, кто не захочет повиноваться.

На углу улицы Шмидта Рогов остановился.

— Ну, Николай Григорьевич, попрощаемся. Может, и не свидимся больше. Завтра меня в Таганроге уже не будет.

— Прощайте, — сказал Морозов.

— Обдумай еще раз. Пойдем к нашим вместе, — сказал Рогов. — Жаль мне тебя. Хороший ты парень. Ведь ни за грош пропадешь...

— Нет, я остаюсь, — сказал Николай. Он улыбнулся: — Счастливого пути, Михаил Васильевич! До скорой встречи. Передайте Ягупьеву и товарищам, что я буду в городе.

Рогов шагнул к Виктору.

— Прощай и ты. Береги брата.

— Побережем, товарищ Рогов, — заверил Виктор.

Решив остаться в Таганроге для подпольной борьбы, Морозов знал, что его ждут большие, зачастую непредвиденные трудности.

Он не был специально подготовлен для этой работы. Ягупьев не успел по-настоящему проинструктировать его, не дал ему явок, не назвал ни одной фамилии. Нужно было все начинать самому.

Но с чего?

Об этом он мучительно раздумывал, лежа ночами в своей землянке. В приоткрытый лаз было видно звездное небо, тревожно шуршали ветви деревьев. Рядом спал родной, но сейчас наполненный непонятной, враждебной жизнью город.

Прежде всего Николаю нужны были люди. Те самые люди, с которыми он привык делить радость и горе, труд и отдых, с которыми в прошлой жизни одерживал большие и малые победы. Он должен был создать первую подпольную группу, пусть сначала небольшую, но сплоченную и надежную. Он понимал, что в новых условиях ему придется относиться к людям по-новому — с придирчивой подозрительностью и осторожностью. Но нужно было и верить. Без веры в людей незачем оставаться в этом оккупированном городе. За каждой дверью, в каждом доме мог жить честный и смелый советский человек. Надо было только найти его, помочь ему поверить в возможность борьбы и победы.

От брата он постепенно узнавал о тех, кто волей или неволей остался в городе. Раздумывая ночами, к кому он может в первую очередь обратиться, он старался думать об этих людях с особым пристрастием. Он устраивал им мысленную проверку и мысленно зачислял их в еще не созданную подпольную организацию.

Так явилась у него мысль о семье Турубаровых. Так припомнил он Льва Костикова и других ребят, с которыми был знаком по комсомольской работе.

Николай еще до войны частенько бывал в доме Турубаровых и хорошо знал довоенную жизнь этой семьи. Глава семьи — старый Кузьма Иванович Турубаров — всю жизнь рыбачил в Азовском море. Целыми днями бороздил он неспокойные морские просторы, но всегда возвращался с хорошим уловом. Николай любил заглянуть к ним в гости. Во дворе сушились рыбачьи сети, крепко пахло морем и рыбой. Жена Кузьмы Ивановича — Мария Константиновна — худенькая, смуглая женщина с темными приветливыми глазами — умела вкуснее других зажарить жирного чебака, отлично готовила фруктовые наливки. Бутылки с разноцветными прозрачными наливками всегда стояли в доме на всех подоконниках, весело просвечиваясь на солнце.

Дети Турубаровых — Петр, Раиса и Валентина — учились в школе, где Николай был пионервожатым. Николай помнил, что Петр был охоч до всяких проделок и выдумок, но учился очень хорошо, Валентина всегда серьезна и сдержанна, а младшая, черноглазая Раиса, — живая хохотушка. Потом они выросли и часто по старой дружбе заходили к Николаю в горком комсомола, брались за любое, самое трудное поручение и никогда не подводили.

Мать Николая и старики Турубаровы тоже были знакомы между собою. Они нередко встречались то на базаре, то в поликлинике, а к Кузьме Ивановичу мать Николая ходила за рыбой.

За год до начала войны Петр ушел служить в армию в пограничные войска. Перед отъездом он зашел к Морозову в горком комсомола попрощаться. Это был уже высокий, ладный, красивый парень с такими же, как у Марии Константиновны, большими темными и ласковыми глазами.

И вот теперь Николай в первую очередь вспомнил об этой семье.

Он хотел начистоту поговорить со стариками, узнать, как собираются жить ребята, и предложить им работать в подполье. В согласии их он не сомневался.

Николай понимал — о том, что он остался в городе, должно знать как можно меньше людей. В дальнейшем ему придется думать о конспирации и выработать осторожный и продуманный стиль работы, а пока нужно верить! Без этого он не сможет сделать своего главного первого шага.

В конце Исполкомовского переулка дорога круто спускается к морю, а по бокам ее, над обрывом, прилепились маленькие домики рыбаков. Здесь, в пятом слева, живут Турубаровы.

Распахнув незапертую калитку, Николай вошел в маленький узкий дворик, прошел вдоль дома, постучал в дверь.

За дверью послышались шаги, в сенях раздался знакомый глуховатый голос:

— Кто там?

— Откройте. Свои.

Откинулся крючок. На пороге стоял Кузьма Иванович. Он почти не изменился за то время, что Николай не видел его, но выглядел более усталым, чем обычно.

— Здравствуйте, Кузьма Иванович! — сказал Николай. В глазах Турубарова он сразу приметил радость.

— Николай Григорьевич... Коля... Неужели вы? Заходите скорее! Вот не ожидал...

И старик почти втащил его в дом.

— Дочки-то дома? — вытирая ноги в маленьких сенях, спросил Николай.

— Дома, дома! И еще кое-кто объявился. Тоже тебе рад будет.

Николай переступил порог просторной чистой комнаты и увидел Петра.

Петр встал ему навстречу.

— Вот здорово! Радость-то какая! А мне сказали, что тебя нет в городе, — обрадовался он, пожимая руку Николаю.

— Так и мне сказали, что от тебя ни слуху ни духу, — усмехнулся тот.

В это время в комнату вбежали Рая и Валентина.

— Николай Григорьевич, ой, здравствуйте! — задыхаясь, радостно выпалила Рая, сияющими черными глазами вглядываясь в Морозова. — Ой, как хорошо!

— Мама нам сказала, что вы у нас, мы все во дворе побросали и сюда, — вмешалась старшая Валентина.

— Здравствуйте, девушки, — тепло улыбнулся им Николай.

— Ладно, дайте гостю к столу сесть, — обратился к сестрам Петр. — А вы, мама, несите нам скорее картошку. — И Петр пододвинул к столу свободную табуретку.

— У вас, я вижу, вся семья в сборе, — сказал Николай.

— Да, товарищ Морозов, как раз к обеду угодили, — ответил Кузьма Иванович.

Он называл Николая то товарищем Морозовым, то Николаем Григорьевичем, то Колей.

— Мы теперь больше дома сидим, — продолжал он. — Нынче на улицу выходить страшновато — того и гляди на неприятности нарвешься.

— Да, времена настали невеселые, — произнес Николай и обратился к Петру: — Ну, рассказывай, откуда тебя принесло...

— Вы садитесь, картошечки горячей покушайте, — суетилась Мария Константиновна. — После поговорите. Мама-то как ваша?

— Как все, — усмехнулся Николай, присаживаясь к столу. — Вместе со всеми беду терпит.

— А у нас тут вчера одну старушку немец чуть не пришиб, — с горькой усмешкой сказал Кузьма Иванович. — Старенькая она. Медленно улицу переходила. Так он, скотина, из машины своей выскочил да наотмашь ей по лицу и съездил. Бедная только кровью умылась.

Разговор сменился тягостным молчанием.

— Эх, папа, — с жаром заговорил вдруг Петр, — я, пока домой шел, и не такого насмотрелся.

Служил я на самой границе. В то утро, когда немцы все это начали, я в секрете стоял. Настораживала тишина на той стороне. За последние дни мы привыкли к шуму. Часто слышали крики людей, детский плач. Видимо, немцы население из приграничной зоны эвакуировали. По ночам сильно ревели моторы танков, автомашин. А тут тишина такая и душно, будто воздуха не хватает.

Сменили меня перед самым рассветом. Только на заставу вернулся, хотел спать завалиться, тут-то и громыхнуло. Такая кутерьма поднялась вокруг. Мы, конечно, в ружье и по своим местам. Оборону заняли. А немцы волна за волной накатываются. Одна цепь расплещется, заляжет, за ней другая двигается. Мы стреляем. Глядишь, отхлынут назад. И так два дня кряду. Ни ночью, ни днем никакой передышки. — Петр замолк на минуту и снова начал: — Потеснили они нас малость. Гляжу — самолеты летят, с крестами, стал я окапываться. Тут и началось. Меня взрывом из окопчика вытряхнуло да об землю. Помню только, перед глазами круги поплыли. Очнулся уже в плену. Вот так и попал за колючую проволоку. Много там нашего брата набралось. Будто скот в загоне. А кругом конвоиры свирепые. Чуть что не так — в зубы прикладом норовят, а тех, кто недоволен, пулей успокаивали...

На третью ночь я убежал. В деревне под крыльцо дома спрятался, там и пролежал почти сутки. Как раз напротив хата небольшая стояла. Возле нее две маленькие девчушки играли. От скуки я в щелку за ними наблюдал.

Днем пригнали людей к этой хатенке. Затолкали внутрь, и девчушек малых туда же, заколотили окна и двери да и подожгли лачугу. Из огня крики, плач. Да где там! Так и сгорели заживо.

Голос Петра звучал гневно, с болью.

— Ночью у одной доброй женщины одежду рваную раздобыл, переоделся и пошел на восток. Шел по России и узнать ее не мог. Всюду разрушения и пожарища, люди чужие, язык немецкий. От немцев я в лесах прятался. Да не уберегся. Словили опять... Вместе с другими, такими же, в эшелон. Думал, в Германию повезут. Но возле Мариуполя выгрузили. Заставили под конвоем окопы рыть. Как подумаю, что против своих рою, лопата из рук валится. Кругом фрицы с автоматами. Не будешь копать — убьют. Кто притомился, присел, того очередью автоматной к земле пришивали. А поесть и не спрашивай. На обед, будто свиньям, болтушку из очисток картофельных дают. Выбрал я подходящий момент и снова сбежал...

Валентина и Рая давно перестали есть и с жалостью смотрели на брата. Присев на краешек стула, не сводила с него глаз и мать. Только отец, повернувшись спиной, поглядывал в окно. Но чувствовалось, что и он ловит каждое слово сына.

«Пойдет ли этот парень, — думал Николай Морозов, — с оружием в руках против немцев? Или, добравшись до отчего дома, решит отсидеться за чужой спиной?»

— У нас здесь тоже не сладко. Хлеба до сих пор не продают. В море ходить за рыбой не разрешают. Запрет строжайший, — оторвавшись от окна, проговорил Кузьма Иванович. — На базаре стакан соли пять рублей. Стакан махорки — двадцать пять. Селедка паршивая и та три рубля стоит. Вот и прокормись тут. А на днях в порту горелое зерно выдавать начали, так там тыщ десять народу собралось. Разве пробьешься? Я уже ботинки и плащ на мешок картошки выменял. Только надолго ли хватит? Пока наши вернутся, тут ноги протянешь...

— А скоро ли вернутся, батя? — спросил Петр.

— А куда ж им деться-то? Помотают по степи немца, душу ему повытряхнут и назад придут. Это уж как пить дать. Вон самолеты наши, почитай, каждый день прилетают. Вчера аэродром бомбили, а позавчера в парке аж шестерых немцев пристукнули. Правда, и своим трохи досталось...

— Говорят, взяли немцы Ростов-то, — робко заметила Мария Константиновна.

— А хоть и взяли, мама. Все равно этим война не кончится. Красная Армия победит, обязательно победит, — страстно заговорила Рая.

— Конечно, победит, — поддержал ее Николай. — Только и нам нельзя сидеть сложа руки. А то ведь некоторые рабочие на заводах работают. Восстанавливают разрушенное для немцев. По первому зову новой власти потянулись...

— Это вы про ходаевских да кирсановых говорите, — пробурчал Кузьма Иванович. — А про рабочего человека — зря. Рабочего немец на своей шкуре еще испытает...

— Ты, конечно, защищаешь рабочего человека, батя, — вмешался Петр. — Но ведь многие добровольно работать пошли. Как это объяснить, товарищ Морозов?

— Не все здесь по своей воле остались, — сказал Кузьма Иванович. — Многие уехать не успели. До последней минуты станки из города вывозили, пока не отрезал немец Ростова. Но ведь живые люди остались. Ты смотри в корень, товарищ Морозов. Жить-то им надо. А на что? Как жить? Ну, поменяют они на базаре вещички разные, а дальше-то как? Вот и выходит, чтобы с голоду не помереть, идут работать. По необходимости. Воду людям в городе дать надо? Не одни же немцы здесь остались. Электричество надо? Хлеб печь надо? Вот и пустили вчера пекарню. А как на немца рабочий человек будет работать — это мы дальше поглядим. Как бы немцу эта работа боком не вышла. Да и ты здесь для того, Николай Григорьевич, чтобы по-прежнему за тобой, а не за немцем народ пошел. Вот и приоткрой людям глаза, как похитрее поступать следует...

Старый рыбак даже устал от такой длинной речи. Он вздохнул, смущенно покашлял и уставился живыми, острыми глазами в лицо Николая.

— Это вы правы, Кузьма Иванович, — сказал Николай. — Сейчас народу многое разъяснять придется, а главное... учить его, как врагу покоя не давать.

— Правильно, — довольно согласился Турубаров. — Я вот не больно грамотный, а газеты привык читать. Ума в них набирался. А где их сейчас возьмешь? Вот ты так и устрой, чтобы народ умную мысль где-нибудь мог прочесть, пропиши ему что к чему. Хоть на листочке маленьком...

— Слушаю я вас — и не согласен, — горячо и сердито вмешался в разговор Петр. — По-моему, из города надо уходить, в партизаны податься. И драться с оружием в руках, как все. Небось, где-нибудь и здесь есть отряды?

Морозов повернулся к нему:

— Нет, Петр. Вокруг города голая степь, партизанам в ней не укрыться. А в Таганроге мы у себя дома и можем стать хозяевами положения...

Николай внимательно оглядел всех: поняли ли его?

— Я буду вам помогать! — вдруг сказала Валентина и покраснела.

— И я хочу, — присоединилась Рая.

Николай вздохнул с облегчением.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Будем работать вместе. За этим я к вам и шел. А ты, Петр?

— А что мы будем делать? — спросил Петр.

— Станем вредить врагу по всем линиям. Покоя не будем давать ему ни днем, ни ночью... Согласны?

— Конечно, конечно! — откликнулись Валя и Рая.

— Хорошее ты дело затеваешь, Николай Григорьевич, если я тебя правильно понял, — сказал старик Турубаров. — И если я тебе, старый, нужен, я тоже согласен, как и мои девочки, — он улыбнулся дочерям.

— Я тоже согласен, — тихо сказал Петр. — Раз по-другому нельзя, надо здесь что-то делать.

— Пока будем привлекать к нам проверенных людей, — сказал Николай, — за которых можем поручиться, как за самих себя. Конспирация — главное в нашем деле. Агитируйте только тех, у кого сердце не дрогнет... И давайте снова соберемся здесь семнадцатого ноября. За это время и наше положение определится.

Морозов встал, собираясь уходить.

— Мария Константиновна! Смотрю я, и вроде чего-то не хватает у вас в доме, а чего, понять не могу, — развел он руками. — Ах, вот в чем дело! Ведь раньше у вас на подоконниках четверти с фруктовыми настойками стояли, а сейчас пусто, — лукаво рассмеялся он.

— Теперь все прятать приходится. Кто же на окно добро поставит? И глазом не моргнешь, как немцы сцапают.

— Значит, найдется настойка для встречи друзей?

— Найдется, найдется, — пообещал Кузьма Иванович. Все развеселились, заулыбались.

— Раз конспирация, так по всем правилам, — сказал Морозов и, простившись, вышел на улицу.

На востоке методично бухала артиллерия. На город опускались осенние сумерки. Моросящий дождь неприятно сек лицо, сырой холод забирался за воротник.

Пустынными переулками Николай торопливо пробирался к дому — к своей землянке. То ли потому что шел дождь, то ли в преддверии комендантского часа на улицах никого не было. Только сумрачные громады немецких грузовиков, крытых брезентом, покоились у тротуаров.

Морозов заглянул в одну из кабин. На кожаном сиденье лежал автомат. И хотя кругом не было ни души, сердце тревожно забилось. Он осторожно открыл дверцу, огляделся по сторонам, схватил автомат и спрятал под пиджак.

Еще не отдавая себе отчета, зачем он взял оружие, Николай побежал к перекрестку. Хотелось побыстрее свернуть за угол. «Однако пока немцы беспечно хранят оружие, — мелькнуло в сознании. — Этим надо воспользоваться и вооружить подпольную организацию».

Занятый своими мыслями, он лишь в последний момент увидел, что дорогу ему преградил немецкий фельдфебель. Отступать было поздно и некуда. Фашист вышел из калитки и стоял на тротуаре один, глядя на приближающегося Морозова.

Не останавливаясь, Николая вытащил из кармана пистолет и выстрелил в упор. Раскрытым ртом фельдфебель глотнул воздух, схватился рукой за живот и медленно осел на землю. Николай побежал. Вместе со свистом ветра в ушах все еще гремел грохот выстрела.

К счастью, за углом, кроме двух запоздалых прохожих, никого не было. Испугавшись выстрела и бегущего человека, они шарахнулись в сторону. Николай влетел в раскрытые настежь ворота, перебрался через забор и выбрался на соседнюю улицу. Сердце выскакивало из груди. Потная рубашка прилипла к спине. Хотелось остановиться, отдышаться, обдумать то, что случилось. Тошнота подкатывала к горлу. Ведь он убил, убил в первый раз в жизни!

«Я должен был это сделать, — билась в его сознании мысль. — Он мог задержать меня с оружием в руках. И тогда все наше дело погибло бы в самом начале... А теперь на одного врага стало меньше...».

Но тошнота по-прежнему подкатывала к горлу, и перед глазами стояло удивленное лицо фельдфебеля и как он схватился руками за живот и медленно стал оседать на землю. Раньше Николай видел это только в кино, но теперь это было наяву. Он сам убил...

Война есть война. И он, Николай, — один из миллионов солдат на этой войне, добровольно взявший на плечи ее нелегкий груз. И значит, нет у него прав на малодушие и колебания. Враг должен быть уничтожен!

Город окончательно погрузился в темноту. Холодный, мокрый ветер рвал полы пиджака. Николай бережно, словно новорожденного, прижимал к груди холодный автомат — первый трофей еще не созданного подполья. Этим выстрелом открыт счет расплаты, предъявленный оккупантам. Первый шаг сделан. Он оказался нелегким. Но и вся борьба будет нелегкой.

Тихо, чтобы не потревожить мать и брата, спящих в доме, прошел он через сад к сараю. После раздумий закопал автомат за грудой дров и досок и лишь после этого пробрался в свою землянку.

К Турубаровым Николай явился задолго до назначенного срока.

— Есть кто-нибудь чужой? — в сенях спросил он Петра.

— Нет. Только Лева Костиков. Он свой, — успокоил его Петр.

— Я знаю его, — коротко сказал Николай.

Они вошли в дом. В комнате у стола сидели Лева Костиков и Рая.

Николай был мрачен. Густые, насупленные брови сошлись у переносицы.

— Здравствуйте, Николай Григорьевич. А я собирался к вам идти, — пожимая Морозову руку, решительно сказал Костиков.

— Спешное дело?

— За указаниями. Я, как секретарь комсомольской организации девятой средней школы, наконец, как член бюро райкома, хочу получить указания...

Николай посмотрел на Петра, потом пристально глянул на Раю. Щеки девушки залились краской.

— Она же тебе уже все рассказала, — улыбнулся он.

— Да, — сказал Лева. — Но мы решили, что ждать до семнадцатого нет смысла. Необходимо действовать сейчас...

— Вот поэтому я и пришел. Нате, полюбуйтесь. Только что сорвал с забора. — Николай вытащил из кармана сложенный лист бумаги и протянул Петру: — Читай вслух.

Развернув листок с оборванными углами, Турубаров начал читать:

— «Воззвание к еврейскому населению города Таганрога. В последние дни имелись случаи актов насилия по отношению к еврейскому населению со стороны жителей-неевреев...»

— Это же ложь. Ничего подобного не было! — выпалил Костиков. Он провел рукой по зачесанным назад черным жестким волосам, добавил гневно: — Явная провокация! Вот как это называется...

— Успокойся, Лева. Читай, Петро, дальше, — попросил Николай.

— «Предотвращение таких случаев и в будущем не может быть гарантировано, пока еврейское население будет разбросанным по территории всего города. Германские полицейские органы, которые по мере возможности соответственно противодействовали этим насилиям, не видят, однако, иной возможности предотвращения таких случаев, как в концентрации всех еще находящихся в Таганроге евреев в отдельном районе города. Все евреи города Таганрога будут поэтому в четверг, 30 октября 1941 года, переведены в особый район, где они будут ограждены от враждебных актов. Для проведения в жизнь этого мероприятия все евреи обоих полов и всех возрастов, а также лица из смешанных браков евреев с неевреями должны явиться в четверг, 30 октября 1941 года, к 8 часам утра на Владимирскую площадь города Таганрога.

Все евреи должны иметь при себе свои документы и сдать на сборном пункте ключи от занятых до сих пор ими квартир. К ключам должен быть проволокой или шнурком приделан картонный ярлык с именем, фамилией и точным адресом собственника квартиры. Евреям рекомендуется взять с собой ценности и наличные деньги; по желанию можно взять необходимый для устройства на новом местожительстве ручной багаж».

— Подлецы, грабят среди бела дня, — не выдержал Костиков.

— То ли еще будет, — хмуро сказал Николай. — Читай, читай, Петро, дальше.

— «О доставке остальных оставшихся на квартире вещей будут даны дополнительные указания. Беспрепятственное проведение в жизнь этого распоряжения — в интересах самого еврейского населения. Каждый противодействующий ему, а также и данным в связи с этим указаниям еврейского совета старейшин берет всю ответственность за неминуемые последствия на самого себя. Ортскомендант города Таганрога майор Альберти».

— Что же это такое? — Рая перевела испуганный взгляд больших глаз с Петра на Николая, потом на Костикова. — Лева! Они ведь их всех убьют? Правда, убьют?

— Конечно, убьют! — глухо проговорил Николай. — И наша задача помочь несчастным по мере сил.

— Но чем же мы можем помочь? — Костиков встал со стула, прошелся по комнате.

— Ой, ребята, а может быть, их на самом деле просто переселить хотят? — глядя на всех, с надеждой спросила Рая.

— Раиса! Неужели ты не читала наших газет? Их обязательно расстреляют. Так было в Минске и во Львове. Так будет и здесь.

— Не понимаю, — беспомощно сказала девушка. — Я не могу этого понять.

— Нужно понять. Это фашизм! — глухо сказал Николай. — И нужно помочь людям.

В комнату без стука вошел Женя Шаров. Это был невысокий, но сильный и плотный паренек с подвижным и энергичным лицом и решительным взглядом живых, острых глаз.

— А я у одного румына вот чего выменял за махорку, — он, не здороваясь, протянул на ладони маленький браунинг.

— Что же ты делать с ним будешь? — спросил Морозов.

— Немчуру стрелять.

— Подожди стрелять. На вот, прочти. — Николай протянул Жене листок.

Шаров стал читать, остальные молчали.

— Да-а, — прочитав, протянул Женя. — Ну и сволочи! Что же мы можем сделать? Поднять панику на площади? Стрелять там в немцев?

— Не болтай глупостей, горячая голова! — сказал Николай. — Необходимо попытаться убедить хотя бы знакомых нам евреев не ходить на это сборище.

— Сколько же мы до завтра успеем? — спросил Петр.

— Сколько успеем... Но мы обязаны это сделать.

В разговор вмешался Костиков.

— Николай Григорьевич, пусть это будет наше первое дело. Мы давно уже думаем — чего мы сидим? Когда мы будем действовать?

— Да, Николай, — обратился к Морозову Петр. — Тут у нас уже кое-кто подобрался из ребят. Спиридон Щетинин, Иван Веретеинов, Миша Чередниченко, Александр Романенко, Олег Кравченко да нас шестеро...

— Всех знаю, кроме Ивана Веретеинова. Будьте осторожнее, ребята. Один шаг — и наткнемся на провокатора.

— Да это все наши комсомольцы, народ проверенный, — с пылом вступился Костиков. — А за Ваню Веретеинова Валентина и Петр поручиться могут.

— Горько мне вам говорить об этом, — сказал Николай, — но времена сейчас переменились. Некоторые люди оказались не такими, какими мы их представляли. Мы уже знаем, что кое-кто из комсомольцев поспешил пройти регистрацию у немцев, а отдельные девушки познакомились с немецкими офицерами и разгуливают с ними по городу...

— Сволочи! Предатели! — сказал Лева Костиков, и черные глаза его непримиримо сверкнули. — С такими мы еще посчитаемся!

— Дать им всем по шее! — любовно подкидывая на ладони браунинг, заключил Женька Шаров. Несмотря на серьезность обстановки, глаза его озорно сияли, и он никак не мог погасить их веселого блеска.

И только Петр Турубаров сидел, отвернувшись от товарищей, ссутулив тяжелые плечи, опустив голову.

— Что с тобой, Петро? Заболел? — участливо спросил его Морозов.

— Нет, — отрывисто ответил Петр. — Пройдет.

— Это с ним теперь бывает, — сказала Рая и погладила брата по плечу. Потом, дождавшись, когда ребята о чем-то заговорили, она подошла к Морозову и тихо, чтобы не услышали другие, объяснила: — Девушка его, Лариска, с немцами встречается. А Петро с ума сходит, переживает...

— Понятно, — кивнул Морозов и с сочувствием взглянул на Петра. — Здесь ему ничем помочь нельзя — сам с собой должен справиться...

— Так что же, Николай Григорьевич? — спросил его Костиков. — Что нам делать? Давайте задание.

— Ладно, ребята. Соберемся все вместе семнадцатого, как раньше договорились. Торопиться нам нельзя. Приведете с собой остальных ребят. Тогда все окончательно решим, как нам жить дальше. А сегодня за дело! Пусть каждый обойдет знакомые ему еврейские семьи, предупредит людей, чтобы уходили из города. И попросит, чтобы те знакомым своим передали. Рае и Вале это всего удобнее.

— Мы сейчас же пойдем, — взволнованно сказала Рая. — Вот только Валька с базара вернется.

— Моя знакомая семья живет на улице Ленина, а другая в Перекопском переулке, там у них детей видимо-невидимо, а дед бухгалтером на заводе работает, симпатичный старик, — сказал Лева Костиков. — Я их уговорю.

— А у нас в доме зубной врач живет, — сказал Женька Шаров. — Зубы всем дергает. Я с его сыном в одном классе учился. Он живо на своего папашу воздействует.

Ребята оживились.

— Вот и действуйте, — сказал Морозов. — Но не думайте, что это так легко. Люди даже не могут представить себе, что их ждет. Многие верят, что немцы действительно хотят их просто изолировать. Но даже одна спасенная семья — это наша победа.

— Что ж, пошли, ребята, — сказал Женька Шаров. — Айда по одному.

Распрощавшись с Петром и Николаем, ребята по одному выскользнули из домика рыбака.

— Ну вот, начало и положено, — сказал Морозов Петру. — Мы уже действуем.

— Ребята за дело горячо взялись, — сказал Петр. — Сколько успеют, они сделают.

— Ты должен позаботиться, Петро, чтобы о том, что я в городе, знало как можно меньше людей, — на прощание сказал Петру Морозов. — В дальнейшем со многими членами нашей организации я буду иметь дело через тебя.

До самого комендантского часа ходили ребята по знакомым квартирам. Успехи у них были небольшие. Никто и слушать не хотел взволнованных девушек и парней.

— Нас будут расстреливать? Стариков и детей? За что? — наивно спрашивали усталые и недоумевающие люди Валентину или Женьку Шарова. — Вот если мы не подчинимся им, тогда нас расстреляют.

— Не ходите на площадь, спрячьтесь, — уговаривал растерянных, бледных женщин взъерошенный Лева Костиков. — Вас ограбят и убьют — вот чего они хотят.

— Куда же мы спрячемся? Нас здесь все знают. Где же мы будем жить? В погребе? А у меня Сонечка грудная на руках... Мы же умрем с голода. Кто нас будет кормить?

Лева с отчаянием смотрел на людей.

— Спасибо, спасибо, — благодарили Раю в другой квартире. — Мы и сами так думаем. Нас соседи обещали спрятать на время.

— Уходите, уходите, ничего не хочу слышать! — испуганно шептал Женьке Шарову беловолосый с бескровным лицом старик. — Вы только себя подведете. А нам все равно ничем нельзя помочь...

К комендантскому часу ребята успели обойти около двадцати семейств. Молодые подпольщики торжествовали. Все-таки кое-кто из предупрежденных ими людей согласился уехать из города.

На другой день с утра на Владимирской площади собралось больше двух тысяч евреев. Старики, женщины, подростки с узлами, чемоданами, мешками и дорожными сумками озабоченно топтались возле своих вещей, испуганно поглядывали на немецких солдат, оцепивших площадь. Начальник городской полиции Юрий Кирсанов вместе с капитаном Эрлихом забирали у людей ключи от квартир и тут же ощупывали каждого человека, отбирая наличные деньги и драгоценности. Негромкий ропот шелестел над площадью.

Негреющее осеннее солнце выглянуло из-за свинцовых туч, когда на боковой улице остановились четыре крытых брезентом грузовика. Немцы торопливо подвели к ним женщин с грудными детьми на руках и совсем уже дряхлых стариков. Подталкивая их прикладами, солдаты загнали людей в машины. Будто по команде, разом взревели моторы. Огромные грузовики, наполнив улицу черным едким дымом, тронулись с места и вскоре исчезли за поворотом.

Прошло не менее двух часов, пока Кирсанов и Эрлих под наблюдением майора Альберти зарегистрировали оставшихся евреев, а заодно произвели осмотр содержимого чемоданов и свертков. Наконец ортскомендант подал знак общего построения. Изнуренные, взволнованные люди нехотя становились в колонну, когда к сборному пункту подъехал грузовой автомобиль. Это был один из тех четырех, на которых увезли женщин и стариков. Из кабины водителя на землю лихо соскочил немецкий солдат и принялся осматривать скаты. А те, кто стоял поблизости, увидели на сиденье шофера груду поношенных женских платьев.

Вскоре колонну евреев под охраной автоматчиков повели по улицам города. Лица обреченных были испуганны и полны тревоги.

— Куда их гонят? Куда ведут? — слышались возгласы.

Горожане толпились на перекрестках, провожая унылую процессию. Среди таганрожцев был Кузьма Иванович Турубаров. Он стоял вместе с Раей. Неожиданно внимание его привлекла молодая черноволосая женщина. За ее руку держался мальчик лет четырех. Они проходили вдоль самого тротуара. Мальчик с любопытством разглядывал окружающих. У него была рыжая челка, щербатый рот и бледные веснушки на носу.

Вдруг Кузьма Иванович поймал отчаянный, молящий взгляд женщины.

— Жорик! Иди ко мне! — ласково позвал он мальчика, еще не осознав, что делает.

Женщина торопливо подтолкнула сына. Он удивленно оглянулся на мать, но она улыбнулась ему измученной, подтверждающей улыбкой. Ребенок ступил на тротуар и доверчиво сделал шаг к Кузьме Ивановичу.

— Я не Жорик. Я Толя, — сказал мальчик приветливо. — А я, дядя, вас знаю. Мы с мамой к вам приходили за рыбкой.

Кузьма Иванович быстро огляделся. Никто не обращал на них внимания.

— А я тебе сейчас еще рыбки дам, — сказал он мальчику, взял его за руку и быстро протиснулся в толпу.

Оглянувшись, он увидел благодарный взгляд женщины. Она уходила в колонне...

— А куда мама пошла? — заглядывая Кузьме Ивановичу в глаза, спросил Толя.

— Она скоро придет, — ласково проговорил старый рыбак, отводя глаза в сторону.

Рая взволнованно шла вслед за ними.

— Папа, вы сумасшедший, идите скорее! — торопила она отца.

Старик Турубаров медленно, с достоинством шел прочь от страшного места и вел за теплую, замурзанную руку спасенного им ребенка.

— А куда мы идем? — доверчиво спрашивал его Толя.

— Домой, детка, домой, — бормотал Кузьма Иванович.

Толя стал полноправным членом семьи Турубаровых.

— А когда придет моя мама? — часто спрашивал он у взрослых.

— Потерпи, Толик. Скоро придет, — отвечал кто-нибудь с грустью.

Не могли же они рассказать ребенку, что его мать вместе с другими евреями Таганрога была расстреляна в то солнечное прохладное утро за колючей проволокой аэродрома. Там в небольшом овраге, названном Петрушиной балкой, на самом краю аэродрома под аккомпанемент ревущих моторов ежедневно трещали автоматные очереди. Этот овраг таганрожцы прозвали Балкой Смерти.