"Повесть о спортивном журналисте" - читать интересную книгу автора (Кулешов Александр)

ГЛАВА V. «СПРИНТ»

Вист любил свою работу, любил свою газету. Он любил, проснувшись часов в одиннадцать утра (он ложился очень поздно), обильно позавтракать и выпить пару чашек очень крепкого черного кофе, который замечательно готовил его камердинер-итальянец. Ну, камердинер — слишком громко сказано, поскольку этот маленький чернявый человечек с печальным взглядом влажных черных глаз выполнял по дому все работы — готовил, убирал, стирал, подавал...

Вист жил теперь в новой квартире, выходившей на крышу роскошного дома. Половину крыши занимала его терраса, представлявшая собой настоящий сад с бассейном.

Здесь, вопреки всем правилам, после завтрака Вист долго занимался гимнастикой, упражнялся со штангой, нырял в бассейн, плавал, делал самомассаж.

Затем принимал холодный душ, брился, выбирал в гардеробной один из бесчисленных костюмов, в зависимости от погоды, предстоящих дел и свиданий, и спускался на лифте прямо в подземный гараж.

Там он садился в свой двухместный гоночный «порш» и, застревая в неизбежных уличных пробках, ехал в газету. «Спринт» занимала старинный огромный особняк, к которому с годами делались разные пристройки и надстройки. Постепенно особняк превратился в беспорядочное и хаотичное нагромождение этажей, флигелей, башен. И порой, чтобы пройти из одного помещения в другое, требовалось потратить столько же времени, сколько Вист тратил на поездку от дома до работы.

Выйдя из машины, он, всегда пешком, поднимался на пятый этаж, кивком приветствовал сидевших в большой комнате сотрудников и проходил к себе в кабинет. Он громко здоровался с Элен, хотя, бывало, она покидала его дом в восемь утра того же дня. Элен редко оставалась ночевать у Виста. Он этого не любил. В таких случаях тихонько, чтоб не разбудить его, она вставала, готовила себе завтрак, иногда плескалась в бассейне, а затем уезжала на своей маленькой машине в редакцию. Любовь — любовью, а служба — службой. Вист требовал, чтобы к девяти все были на местах.

К его приходу Элен, как всегда элегантная, безупречно причесанная, пахнущая дорогими духами, уже сидела за машинкой. Почта, разобранная и рассортированная, лежала у Виста на столе в плетеных проволочных корзиночках с подписями: «срочно», «несрочно», «интересно», «может подождать», «в корзину». К каждому письму был подколот проект ответа, которые составляла Элен и которые Вист давно привык подписывать не читая. Он доверял ей. Тут же, на столе, лежала памятная записка с перечнем всех предстоящих на сегодня дел — звонков, свиданий, совещаний, поездок, список всех звонивших ему накануне после его ухода и сегодня до его прихода и номера магнитофонных пленок, на которых было записано то, что звонившие хотели ему сказать.

Телефон всегда, когда Вист уходил, переключался на службу «отсутствующих абонентов», автоматически отзывался, записывал поручения и выключался. Утром Элен прослушивала пленки, записывала для Виста их краткое содержание и складывала в специальный регистрационный шкаф.

Впрочем, когда Вист и сам снимал трубку, мгновенно включался магнитофон и регистрировал весь разговор. В его стране так было надежней.

Просмотрев все приготовленное Элен, Вист брался за полдюжины газет, которые читал по утрам. Собственно, «читал» не совсем то слово. Из двадцати-тридцати страниц, из которых состояли газеты, его интересовали лишь спортивные и те, где были какие-нибудь материалы о СССР или других соцстранах, имеющие хотя бы отдаленное отношение к спорту. А все такие места были уже просмотрены Элен и жирно подчеркнуты красным карандашом.

Чем важнее было сообщение, тем толще была красная черта.

Затем Вист просматривал местные спортивные газеты, собственную газету (чтобы директор не мог обвинить его в отсутствии патриотизма), разные сводки, отчеты, рефераты, подготовленные его помощниками, и собирал «летучку».

На «летучке» присутствовали, кроме него, лишь День, Ночь и еще один-два сотрудника. И, конечно, Элен.

Обсуждались новости, планы на день, итоги прежних заданий и задания новые, утверждалась его рубрика в очередной номер, который к часу нужно было сдать в секретариат.

К часу все заканчивалось, и Вист отправлялся обедать, как правило, с Элен. Если, разумеется не было деловых официальных обедов, приглашений, обедов с друзьями, в пресс-клубе и т. д.

Вторая половина дня строилась иначе.

После обеда директор собирал редакторов отделов и рубрик и другое газетное начальство. В большом зале за огромным круглым столом сидели человек пятнадцать: кто изысканно элегантный, вроде Виста, кто в рабочей робе с плексигласовым козырьком на лбу, кто с сигарой в зубах, а кто жуя бутерброд —не успел даже пообедать. Директор обводил своих ближайших помощников строгим взглядом и кивком головы предоставлял каждому слово. Он не любил длинных докладов — все это знали.

- Матч первой лиги, — рапортовал редактор футбольного отдела, — «Бигония» — «Луфф» — отчет. Информация о Кубке европейских чемпионов. Хроника: заработки Пеле, предполагаемый развод Беккенбауэра, скандал в «Челси», линчевание судьи в Гватемале.

- Столкновение на гонках в Ле-Мане, трое убитых, двадцать раненых,— бубнил редактор отдела автоспорта...

- Чья машина? — перебивал заведующий отделом рекламы.

- «Альфа-ромео»...

- Не пойдет, — категорически отрубал заведующий, — они у нас дают три объявления на сто тысяч в месяц.

Редактор автоспорта не спорил: он прекрасно понимал, что с машиной фирмы, рекламирующей свою продукцию в «Спринте», ничего плохого случиться не может, и немедленно выдавал на-гора резервный материал:

- Самоубийство бывшего чемпиона мира Лестера, мартиролог погибших с начала года, отчет об африканском ралли, новая конструкция реактивного мотора для автомобилей, почему русские не участвуют в профессиональных автогонках...

- Стоп! Стоп! — прерывал Вист. — Это моя епархия. А почему, кстати, не участвуют?

- Там интервью какого-то их руководителя: утверждает, что у нас не гонки, а конкурс самоубийц.

- Не пойдет! — неожиданно вмешивался директор.— Такое интервью, а рядом мартиролог погибших в подтверждение? Вы соображаете, что к чему? Давайте, Вист.

—Хроника первенства СССР по футболу, новый рекорд страны по прыжкам в высоту. Сообщение американского корреспондента о задержках в строительстве олимпийских сооружений в Москве, слухи о болезни Борзова, открытие нового стадиона в колхозе... в колхозе...— Вист заглянул в блокнот,— в колхозе «Луч», —он посмотрел на директора, — строили сами крестьяне в ущерб основной работе. И,— закончил он, — международная встреча по водному поло СССР — Венгрия. Выиграли венгры. Да, еще хроника о спортивной жизни в Чехословакии.

Так один за другим редакторы докладывали свои полосы. Последним выступил редактор отдела университетского спорта. Он перечислил несколько очередных скандалов, связанных с лжелюбительством, привел десятки лучших горнолыжников за сезон, сообщил о сенсационном репортаже из жизни звезды легкой атлетики Фосбюри и заметку о новом измерительном приборе в метаниях.

Заведующий фотослужбой продемонстрировал на большом экране фотографии, которые шли в номер, потом была сделана информация о материалах дополнительных и ночных выпусков, о тираже за вчерашний день, о финансовых вопросах и т. д.

Вист всего этого уже не слушал. Но терпеливо досидел до конца совещания. И отправился в пресс-клуб.

Наверное, добрая половина информации, поступавшей в любые газеты столицы, во всяком случае, такой информации, которую, мягко выражаясь, нельзя было считать «точной», добывалась журналистами именно здесь.

Пресс-клуб в миниатюре отражал всю иерархическую лестницу, какая существовала в газетной империи страны. Это был новый десятиэтажный дом из стекла и бетона, стоявший на берегу реки. Когда-то здесь предполагалось устроить купальню и пристань для лодок и парусных яхт. Но пока строили дом, река превратилась в форменную сточную яму. Она лоснилась от нефти и масел, на ее тяжелых водах покачивались бесчисленные отбросы, консервные банки, шелуха, картонные коробки. Какое уж тут купание! Впору было защитить дом от чудовищного зловония, исходившего от этой убитой реки.

Впрочем, до крыши пресс-клуба никакие запахи не долетали, как и отголоски многих-многих других бед.

Здесь, под сенью широко разросшихся деревьев, на берегу искусственного пруда, украшенного миниатюрными водопадами и домиками, в которых жили белые лебеди, за столиками восседали директора, владельцы, главные редакторы газет, крупнейшие обозреватели с мировым именем и их гости — рекламодатели, знаменитости из мира бизнеса, кино, телевидения, политические деятели, дипломаты...

Здесь все стоило очень дорого, но не в том было дело. Даже если б какой-нибудь газетчик рангом пониже не пожалел денег, он никогда не посмел бы подняться на «крышу». То действительно была «крыша» — вершина, вотчина сильных мира сего. И невидимая, но непреодолимая граница кастовой субординации ограждала «крышу» от остальных этажей надежней метрдотелей в смокингах и швейцаров в ливреях.

На верхних этажах размещались тоже фешенебельные рестораны, бары, бильярдные, салоны, где проводили время заместители, помощники, редакторы отделов, обозреватели рангом пониже, вроде Виста, и их гости. А еще ниже — следующая ступень газетной братии. И так до первых этажей, куда зловоние реки доносилось отчетливо и где в дешевых продымленных барах и кафетериях самообслуживания толпились, напивались, шумели, ссорились (а иной раз и дрались) репортеры, хроникеры, корреспонденты, фотографы — неудачники. Или прибившиеся сюда после долгой жизни, отданной журналистике. Или только начинающие в ней свою жизнь.

И каждая категория этой вавилонской башни втайне мечтала перебраться на более высокий этаж, ревниво следила за продвижением более удачливых коллег, злорадствовала, наблюдая падение тех, кому не повезло.

Этаж, на котором проводил здесь время журналист, служил безошибочным мерилом его места в столичной прессе, более точным, чем любое другое.

Конечно, на практике все было намного сложнее, существовали десятки нюансов, исключений — например, редактор захудалой газетенки приравнивался к завотдела большой, или кто-то блефовал, лез выше, чем положено, но обычно такие быстро получали по рукам. Бывали космические взлеты: какой-нибудь до того скромный полицейский хроникер вдруг разоблачал «преступление века» и сразу, как в игре в «гуськи», перепрыгивал через два-три этажа, и, наоборот, преуспевающий владелец крупной газеты, внезапно обанкротившийся, скакал с десятого этажа во двор.

Порой, как ни грустно, не в переносном, а в прямом смысле...

Ну и существовали еще журналисты некоторых коммунистических и прогрессивных газет. Правда, как правило, они почему-то в пресс-клуб не ходили, но если уж заглядывали, то плевали на его неписанные законы и шли туда, куда хотели.

Вист «добрался» до девятого этажа. Ему оставался десятый и «крыша»!

То была мечта каждого журналиста, как маршальский жезл, если верить распространенному мнению,— мечта каждого солдата.

А разве он, Вист, не был солдатом? Да еще каким! По сравнению с джунглями прессы, в его стране любые настоящие джунгли могли показаться райскими кущами. Ого-го, какая тут шла война — не на жизнь, а на смерть. С западнями, засадами, неожиданными атаками, где все средства дозволены, с паническим бегством, предательством и насилием (иной раз вполне реальным).

Он прошел через все это, а вернее сказать — миновал, и теперь почти на вершине. Важно удержаться, важно во что бы то ни стало удержаться! Не споткнуться, не упасть под колеса этой бешено несущейся жизни. Вист мало читал, но прочитанное запоминал надолго. Однажды ему попался роман Альберта Мальца «Крест и стрела». Он запомнил в нем одно место, где про героя говорилось: «Он не мог понять, что он был жертвой основного закона нашего времени, неписаного кодекса, по которому человек в нашем обществе должен заранее взвесить и тщательно обдумать каждый свой порядочный поступок, чтобы самому же за него не поплатиться,—жестокая истина, доказывающая, что этот лучший из миров устроен так, чтобы заставить людей быть иными, чем им хотелось бы, сделать их более трусливыми и в то же время более эгоистичными, чем они есть».

Вот именно! Только герой Мальца не мог этого понять, а он, Вист, прекрасно понимал и уже по одному этому переставал быть жертвой. Судя по всему, гоняться за «порядочными поступками» ничего хорошего не сулит. Ну и не надо, можно гоняться за другими, более полезными для себя, раз уж мир так устроен, что превращает всех в эгоистов. Нет — это отличная цитата!

Вист выучил ее наизусть и порой пускал в ход, чтобы оправдать иные свои поступки, к которым определение «порядочные» не очень подходило. Не часто. Так, иной раз, в разговорах с Элен, которой доверял.

В тот день у него была назначена встреча с коллегой, работавшим в крупной телекомпании.

Вист был не только умен и дальновиден, он еще обладал нюхом, что иным людям заменяет и то и другое. Он умел нащупать в толпах молодых, начинающих, жаждущих успеха журналистов или окологазетных деятелей тех весьма немногих, которые потом, через год, три, пять, даже десять, добьются успеха.

И помогал им — кому советом, кому рекомендацией. Иным заказывал материалы.

А когда те пробивались, входили в силу, приобретали влияние, связи, то не забывали о том, что он сделал для них, и расплачивались.

Не все, конечно. Многие забывали о нем. В мире, в котором жил Вист, благодарность была не в моде.

«Ну что ж, — рассуждал он, — и когда сеешь, не каждое зерно всходит, и когда вкладываешь капитал в дело, не каждый вложенный доллар дает доход».

И все же тактика себя оправдывала, у Виста оказывалось немало моральных должников или просто приятелей, которым он когда-то оказал услугу и которые готовы были при случае оказать услугу ему.

Однажды такой вот молодой «волчонок», бессовестный и беспринципный даже по меркам Виста (а видит бог, они были не строги, эти мерки), которого он в свое время пригрел на широкой груди «Спринта» и который теперь стал большим деятелем на телевидении, позвонил ему и предложил встретиться.

— Есть дело, — коротко сказал он и повесил трубку.

И вот они сидели за столиком на девятом этаже пресс-клуба и обедали.

Звучали негромкие голоса, с потолка лилась приглушенная музыка, официанты тихо скользили между столиками, разнося заказы. Все было солидно и роскошно в этом месте для избранных.

Как ценил все это Вист, как любил! Уверенность в прочности своего существования, надежды на будущее, сознание того, что он принадлежит к элите, — что может больше стимулировать, радовать, доставлять наслаждение!

Тому есть много признаков — хорошая квартира, дорогая машина, красивые любовницы, приличный счет в банке, известное имя... И вот это тоже — возможность сидеть за обильным столом в ресторане для избранных. С хорошим другом, который сейчас сделает тебе выгодное предложение. Нет, до чего все-таки здорово жить на свете!

А предложение «волчонок», его звали Норманом, сделал действительно интересное, но... непростое. Даже очень непростое.

- Надвигаются Монреальские игры, — сказал он,— моя компания, будет делать телефильм. Большой, многосерийный. Разные серии будут идти в разные страны— так задуман сценарий. То есть можно демонстрировать весь фильм целиком, или несколько серий, или даже одну. Дело покупателя. Некоторые уже высказали кое-какие пожелания. Будем снимать и серию о советских спортсменах. Это ясно — они выиграют Олимпиаду...

- Ну, это еще вопрос. — Вист подцепил на вилку хитро препарированный помидор.

- Да брось, — поморщился Норман, — выиграют, и ты это знаешь так же хорошо, как и я. Так вот, любая страна, в том числе Россия, захочет иметь серию о победителях. Уже есть договоренность, что наши операторы выезжают к ним. Будут снимать в домашних условиях Борзова, Алексеева, Нелли Ким, еще кого-то — словом, вероятных чемпионов.

- Ну и что? Ты хочешь, чтобы я написал сценарий?— спросил Вист.

- Сценарий, — задумчиво ответил Норман, — да, хочу, чтобы ты написал сценарий. Только, — он сделал паузу, — не фильма, для него сценарий уже готов.

—Так в чем дело? — разочарованно спросил Вист.

Норман молчал, словно собираясь с мыслями. Он вяло ковырялся в тарелке.

- Ну, — поторопил его Вист.

- Только давай договоримся, — решился наконец Норман и устремил на Виста пристальный взгляд своих водянистых глаз, — если тебя мое предложение не устроит, — забудь о нем. Разговора не было, ты ничего не знаешь. Слово?

- Слово. — Вист был заинтересован, он отложил вилку и нож.

- Так вот, нашлась одна страна, вернее, одна телекомпания, которая попросила нас конфиденциально снять для них тоже серию о советских спортсменах. Только особую.

- Ну, — снова поторопил Вист.

- Да не понукай. Не торопи. Сам скажу. Значит, особую серию. Если коротко определить, — антисоветскую. Ну, словом, чтобы русские там выглядели в черных красках. Погуще. Ясно?

- Не совсем.

- Странно. Обычно до тебя доходит быстро. Вот нужна им такая лента. Где, кому, когда они ее будут показывать, в каких странах, по каким станциям — не знаю. Да это и не наше дело. Они покупают ее с исключительным правом проката и платят здорово. Тут ничего не скажешь.

- А почему они обратились к вам, — поинтересовался Вист, — ведь вы будете снимать, так сказать, объективную ленту? Так я понял?

- Вот именно поэтому. Это широкоизвестно. Наши операторы поедут в Россию, будут на Играх мотаться с советскими спортсменами. Им и карты в руки. Заказчики считают, и не без основания, что, снимая нашу официальную серию, мы сможем незаметно заснять то, что их интересует. Разные там помойки. Мы, как тебе известно, это умеем. И потом смонтируем им то, что они хотят. У нас есть секретный контракт, согласно которому участие нашей компании в съемках этой, как мы ее называем, «черной», подпольной ленты останется в тайне. Авторство возьмут на себя заказчики, если нужно, придумают какую-нибудь подставную фирму. А мы в стороне, даже можем повозмущаться. Ясно?

- Вот теперь ясно, — медленно произнес Вист.

- Дело очень тонкое. Сценарий должен быть таким и съемки надо вести так, чтобы нельзя было обвинить нашу компанию. В России сейчас до черта и туристов, и корреспондентов, и телевизионщиков, и киношников из всех стран. Поэтому, если мы снимем кое-кого на улице, то кто нам может это приписать? А вот если наши операторы попадут к Борзову домой и снимут там мусор невынесенный, а других операторов у него не было, тогда ясно, что это наша работа. Вот такого не должно быть.

Некоторое время оба молчали. Наконец Норман заговорил снова:

—Ты лучший, как я думаю, у нас знаток советского спорта. Знаешь все в деталях. У тебя все досье. Лучше тебя сценарий такого фильма никто не напишет. С тобой наша компания в лужу не сядет. Так?

- Так-то так...

- Погоди, я знаю, что ты думаешь, — Норман положил руку на плечо Виста. — Тебе дорога твоя репутация. Кто ж этого не понимает. Но можешь быть спокоен. Тайна полная. Никто ничего не узнает. Даже заказчикам не будет известно имя сценариста. Только мне да моему шефу, нашему директору. Кстати, он знает о том, что у нас состоится этот разговор, предложил-то тебя я. Во всех контрактах, ведомостях, банковских переводах ты пройдешь под псевдонимом. А деньги огромные, ну как? Видишь, я добра не забываю.

На этот раз молчание длилось очень долго. Норману оно надоело.

—Ну вот что, Вист. Стареешь, ты, что ли. Раньше ты быстрей принимал решения. Давай договоримся. Завтра, в это же время, здесь же. У тебя сутки на размышление. Больше дать не могу, сам понимаешь, ты откажешься — надо искать другого, а времени осталось с гулькин нос. Впрочем, охотников найдется сколько хочешь, тут я не боюсь. Просто все они твоей ноги не стоят. Ну что ж прикажете делать, если миллионер Вист не захочет заработать? А деньги-то огромные, Роберт.

И никакого риска. Подумай.

Они распрощались. Норман ушел, а Вист еще долго сидел, задумавшись, над чашкой остывшего кофе...

Вечер он проводил обычно, если не было каких-нибудь приемов или сверхсрочных дел, где-нибудь в ресторане, баре, в гостях, в компании, больше мужской компании, чаще один, но иногда с Элен или еще какой-нибудь женщиной (Элен отнюдь не была единственной у него; «главной» на сегодняшний день — да, но не единственной).

Такое времяпрепровождение было продиктовано вовсе не особой склонностью Виста к кутежам и попойкам (в отношении спиртного он был воздержан — сказывались привычка бывшего спортсмена и ревнивая забота о здоровье и внешнем виде). Это, по существу, была та же работа. Гораздо чаще, чем в редакции, на таких вот вечеринках решались всевозможные дела, заключались контракты, возникали выгодные заказы. Здесь обменивались сплетнями, полезной информацией, здесь, где у

многих (но не у него) развязывались языки, можно было выведать тайны, которые могли пригодиться в той неустанной войне, что велась в этих бумажных джунглях в неустойчивом журналистском мире.

Кроме того, тут удавалось оказать услугу сильным мира сего, установить нужные контакты, присмотреть, а если стоило, и пригреть очередного «волчонка» — вложить, так сказать, моральный капитал в надежде на дивиденды.

Кстати, и вполне реальный капитал здесь тоже можно было округлить — получить совет от опытного биржевика, хорошо осведомленного букмекера с ипподрома.

И главное — по крупицам собирать данные для своих громких разоблачительных дел внутри страны, которые он хоть и реже, но все же порой затевал для поддержания былой репутации «разгребателя грязи».

Обильные возлияния, легкомысленная обстановка, присутствие женщин, красивых, не отличавшихся строгостью нравов, — все это способствовало притуплению-осторожности, развязывало языки, заставляло людей' говорить вещи, которые в ином месте и в иное время они бы никогда не сказали.

Тем более имел здесь преимущество Вист, никогда не пьяневший, всегда настороже, чутко прислушивавшийся ко всем и умевший заставить кого хочешь разболтаться.

Со временем он убедился в том, что и здесь Элен оказалась незаменимой помощницей. Она очень нравилась мужчинам, как женщина, вызывала гораздо меньше недоверия, умела вызвать чуть захмелевшего, тем более пьяного кавалера на откровенность.

А когда дело шло о чем-то очень важном или кавалер оказывался особенно крупной шишкой, Вист не стеснялся подтолкнуть свою секретаршу и на ббльшие жертвы, чем трата времени. В первый раз, когда какой-то совсем захмелевший и потерявший голову, но крайне нужный для Виста бизнесмен-издатель слишком настойчиво повел себя с Элен и, защищаясь, она дала ему пощечину, чем испортила все дело, Вист увел свою любовницу-секретаршу в дальнюю комнату и, отхлестав по щекам, сказал:

— Это работа, понимаешь — работа! И ее полагается выполнять так же добросовестно, как ты это делаешь в газете.. Из-за твоей идиотской девичьей стыдливости,

которой у тебя, уверен, и в двенадцать лет уже не было, я потерял сейчас выгоднейший контракт. - Чтоб это было последний раз! — Усмехнувшись, он добавил: — И пожалуйста, не бойся — ревновать не буду: работа есть работа. Иди вымой лицо.

Элен молча пошла в ванную комнату и долго прикладывала к пылающим щекам мокрое полотенце — рука у Виста была тяжелая. Что ж, работа есть работа. Вист прав. Не нравится — скатертью дорога. На ее место с радостью побегут сотни таких же молодых и красивых, как она, и будут отдаваться любому по первому знаку Виста, лишь бы иметь все то, что имеет она.

Кстати, Вист частенько дарил Элен дорогие туалеты— он понимал, что ей не по карману такие платья, какие требовалось носить, когда она выходила с ним, дешевые драгоценности, помог обставить квартиру, дал денег на покупку новой малолитражки. Вист не был жадным. Он широко тратил. И не всякий догадывался, что это являлось лишним доказательством его уникального эгоизма. Ведь тратил он на себя! Он же не жалел денег на красивое оформление своей квартиры или машины, почему же он должен был жалеть деньги на красивое оформление своих любовниц? И в том и в другом случае он тратил прежде всего на себя, на свои удовольствия.

А однажды, будучи в особо хорошем расположении духа, он обнял Элен за плечи и сказал:

— Вот кое-какие деньжата, — он вручил ей довольно толстую пачку, — вложи их туда же, куда и я. Учти, не дарю — одалживаю. Выиграешь — отдашь.

Она вложила, выиграла и отдала.

С тех пор она частенько вкладывала свои, конечно не очень-то значительные, сбережения в разные делишки, в которые вкладывал деньги Вист. Несколько раз даже играла, как и он, на скачках. Теперь у нее было кое-что отложено на черный день.

Но один раз произошло событие, смысл которого она так никогда и не поняла. Вист доверял ей все больше и больше. Но были дела, в которые он не посвящал никого, даже ее. Так, получив информацию от своего «неизвестного благожелателя» (который не забыл его и продолжал изредка звонить) об очередном подстроенном матче каких-нибудь боксеров или баскетболистов-профессионалов, он сам собирал материал и, как всегда, после матча публиковал пылающую возмущением статью. Громил мерзавцев, делающих свой грязный бизнес, на «самом светлом, что есть на свете, — на спорте! О, эти шакалы, эти бессовестные гиены...»

Однажды Вист приболел, и ему пришлось кое-что поручить Элен —дело слишком далеко продвинулось, а сам он, прикованный к постели, выходить не мог. Элен добросовестно выполнила поручение. Она, разумеется, быстро догадалась, что к чему. Она стала теперь ох какой многоопытной. Узнав, что в предстоящем матче победит не сильный, на которого все поставили, а слабый, Элен недолго думая поставила на слабого боксера. Она ни минуты не сомневалась, что ее шеф сделал то же самое.

Разумеется, она выиграла. И немало. «Представляю, сколько заработал он», — размышляла Элен, придя как обычно вечером к нему домой.

Однако Вист был мрачен. Его не радовал даже шумный успех появившегося в тот же вечер очередного разоблачительного опуса.

Элен, довольная и веселая, всячески старалась привести своего повелителя в хорошее настроение. И когда они лежали, утомленные от любви, устремив взгляд в темноту Элен, нежно гладя его руку, сказала:

- Ну почему ты, Роберт, сегодня такой? Ведь все чудесно. Столько шуму со статьей. Все только о ней и говорят. Она действительно замечательная. И деньги тоже не последнее дело.

- Какие деньги, — усмехнулся Вист, — тоже мне гонорар...

- Да нет, я про те, что ты в тотализаторе заработал,— ведь один к восьми!

- Каком тотализаторе? — насторожился Вист.

- Но счастливая, слегка пьяная, разморенная ласками Элен ничего не замечала.

- Ну как же,-—настаивала она, — ты же наверняка поставил на этого липового победителя...

- А ты? — неожиданно резко прозвучал в темноте голос Виста — он уже все понял.

- Я тоже. И в накладе не осталась, — она весело рассмеялась. — А уж ты наверняка... Роберт! Что с тобой, Роберт? Куда ты?

Но он вскочил. Элен сначала с удивлением, потом с растущей тревогой следила, как Вист зажег свет, лихорадочно разыскал свои брюки, выдернул из них широкий ремень с тяжелой металлической пряжкой и неторопливо вернулся к кровати. Глаза его сверкали, губы побелели, лицо дергалось. Она еще никогда не видела его таким, даже не предполагала, что- им может владеть такая ярость.

—Ах, ты в накладе не осталась? — прошипел он, и жестокий удар ремня обжег ее тело. — Ты поставила на липового победителя? — и новый удар обрушился на нее.

Элен дико закричала. Она извивалась, молила о пощаде, удары сыпались на нее, пряжка пробила ночную рубашку, кожу, рассекала тело, кровь заливала постель...

А Вист словно автомат хлестал и хлестал, брызжа слюной, крича все громче:

—Это же спортсмены! Спорт! Ты предала спорт! Пусть эти мерзавцы пачкают его! Но не я! Не ты! Ты посмела обвинить меня! Я никогда ни гроша не заработал на этой грязи! Сто раз знал заранее победителя! И никогда не ставил на него! Это мерзкие деньги! Грязные! А спорт должен быть чистым! Чистым! Пусть другие наживаются на нем! Но не ты, не я!

У него устала рука, и он бросил ремень.

—Завтра же вон, чтоб ноги твоей не было в газете,— сказал он, тяжело дыша.

Элен сползла с постели. Тело жгла невыносимая боль. Окровавленная, вся в слезах, растрепанная, она ползала перед Вистом на коленях.

—Умоляю, Роберт, прошу тебя... господин Вист... Не прогоняйте меня... умоляю... Я не знала, я думала... я никогда этого не повторю, клянусь, простите меня, простите... Я не думала... вы ведь сами учили меня... если можно заработать...

Вист, молча стоявший посреди комнаты и даже не смотревший на нее, неожиданно пришел в себя. Он каким-то странным взглядом, где мелькнула жалость, посмотрел на Элен, обнимавшую его колени, захлебывавшуюся слезами.

—Я учил тебя? — задумчиво произнес он. — Да, ты права, это я учил тебя. И выучил. На свою голову. Что ж, продолжай в том же духе. Только спорт не тронь! — Наклонившись, он приблизил глаза к ее лицу и повторил: — Спорт не тронь!

Элен продолжала бормотать свои извинения, но он оборвал ее:

— Ладно. Оставайся. И на работе и здесь. Приведи себя в порядок, извини, я погорячился, не смог сдержаться. Но когда пачкают спорт, я не могу...

Потом Элен унижено благодарила его, целовала руки, с обожанием и преданностью смотрела в глаза, была такой горячей и страстной как никогда.

Вист постепенно отошел. Приласкал ееgt; снова пожалел, увидев жестокие рубцы, оставленные пряжкой на ее теле. Он и не догадывался в тот час, какого беспощадного врага приобрел, как страшно отплатит ему Элен за эту кошмарную ночь... А на следующее утро он, как всегда, свежий, элегантный, бодрый, входил в свой кабинет, весело крикнув: «Привет, Элен!» И, как всегда, безупречно причесанная, аккуратная, благоухающая дорогими духами Элен с улыбкой отвечала: «Доброе утро, шеф!»

И день покатился по своим накатанным рельсам. Непрерывно и мощно гудели где-то внизу ротационные машины, безостановочно выплевывая экземпляры газеты, склонялись сотрудники над своими столами, мчались по коридорам курьеры, неумолчно звонили телефоны, стучали телетайпы, неторопливо шли к директору на «летучку» его ближайшие соратники, в том числе Вист, герой вчерашнего номера, прославленный «разгребатель грязи», борец за чистоту спорта...

«Спринт» — крупнейшая спортивная газета мира жила напряженной, беспокойной жизнью.