"Повесть о спортивном журналисте" - читать интересную книгу автора (Кулешов Александр)

ГЛАВА IV. «СПОРТИВНЫЕ ПРОСТОРЫ»

Его встречала Люся. Она была очень эффектна в черной каракулевой шубке, в высоких сапогах, в белой шапочке, которую связала сама, чем немало гордилась. Люся-младшая, без шапки, в джинсах и лыжной куртке, с развевающимся шарфом (тоже связанным матерью), бросилась ему на шею. Она была похожа на мать, только рот больше и рост повыше. Люся-младшая была заядлой спортсменкой, уже играла в институтской волейбольной команде, достигла I разряда. В прошлом году она поступила в иняз.

Люся улыбалась, она нежно поцеловала мужа, взяла у него из рук сумку.

- Как ты долго! Пошли скорей. Гости заждались.

- Какие гости? — Луговой нахмурился.

- Не бойся,—Люся неодобрительно усмехнулась,— Жанка с мужем и Виктория. Олег придет попозже.

Это были Люсины подруги — неизвестно чем занимавшиеся, но милые, веселые женщины, муж Жанны работал инженером. А Олег, тихий юноша в очках,— последний по счету и, судя по всему, довольно прочный поклонник Люси-младшей.

«Ну эти еще ничего — без претензий, — подумал Луговой. — Только для чего было звать их в первый вечер?»

Они уже приближались к стеклянным дверям, когда сквозь толпу встречающих протолкался Лютов. Высокий, костистый, смуглый настолько, что всегда казался загорелым, он вытирал платком глубокие залысины — торопился.

Устремив на Лугового настороженный, пронзительный взгляд черных глаз, он расплылся в улыбке.

—Новому начальству — коллективный привет! — громко произнес он и обернулся. За ним толпилось человек пять — руководящие работники журнала. — Все как один — навстречу боссу! — еще громче воскликнул Лютов.

Лугового охватила досада. К чему эта подхалимская демонстрация? Наверняка никто из сотрудников не собирался его встречать, это Лютов притащил всех. Зачем? Сразу восстановить людей против Лугового? Вот, мол, новый шеф, попробуйте не придите, не поклонитесь в ножки! Или хотел заслужить похвалу начальства? Вряд ли, Лютов слишком умен для этого и слишком хорошо знает Лугового.

- Спасибо, товарищи, — Луговой нахмурился, — но, право же, вы зря побеспокоились.

- Какие будут указания, Александр Александрович? — почтительно спросил Лютов. Он прижал шапку к груди, словно швейцар, ожидающий чаевые.

Луговой не выдержал:

—Никаких, Родион Пантелеевич. Одно только — в дальнейшем при моих приездах и отъездах не вывешивайте, пожалуйста, флагов и не приглашайте оркестров.

Спасибо, что пришли, товарищи, и извините, что заставил вас побеспокоиться. Но сами знаете — здесь не моя вина. Увидимся завтра, в редакции.

Он пожал всем руки и направился к машине.

—Зачем ты их так грубо? — неодобрительно заметила Люся. — Это ведь твои будущие сотрудники. С ними тебе работать.

— Еще неизвестно, кто из них останется в журнале, — раздраженно сказал Луговой, — может быть, никто. — Он понимал, что говорит это от злости, что это глупо, что Люся права, и раздражался еще больше. Дурацкая сцена, зачем только он согласился оставить этого Лютова в журнале, и вообще...

Люся пожала плечами и продолжала молча вести машину, в то время как Люся-младшая не закрывая рта повествовала о своих институтских и спортивных делах, о московской жизни, излагала новости...

Хоть дочь и скрашивала плохое настроение Лугового, он был не очень весел дома, и, посидев немного, гости распрощались.

У Люси настроение, наоборот, было превосходным — на этот раз она была довольна привезенными «тряпками», как презрительно называл Луговой туалеты, к которым столь неравнодушна была жена.

В отличном настроении пребывала и Люся-младшая: отцу понравился Олег. Луговой сразу определил, что поклонник дочери — «сокурсник», как представила она, — серьезный парень. С твердыми, а главное, правильными взглядами на жизнь. Освобожденный от воинской службы в связи с плохим зрением, он отлично сдал экзамены и оказался единственным парнем во всей группе. Учился хорошо, он и раньше занимался языком (как, впрочем, все, кто ныне поступает в институт иностранных языков), любил плавание, лыжи, коньки, но особенно туризм.

А главное, любил Люсю-младшую, а она, судя по всему, — его. И дай им бог счастья. Луговой был доволен.

На следующее утро ровно в девять часов он был в редакции. Он поехал на метро, хотя в его распоряжении была теперь служебная машина. Он не стал ее вызывать.

«Спортивные просторы» помещались в старом здании в одном из арбатских переулков, на первом этаже. Остальные пять этажей были жилыми. Дом весь предстояло передать под учреждение, жильцы мало-помалу переезжали в новые большие квартиры и неизменно ворчали, потому что жили здесь всю жизнь, привыкли, а новые квартиры находились в Теплом Стане или Бирюлеве.

В связи с тем что «Спортивные просторы» стали двухнедельником, им передали и три освободившиеся квартиры на втором этаже, как раз над журналом. Сейчас там шел ремонт, во время ремонта предполагалось пробить с первого на второй этаж внутреннюю лестницу и таким образом заиметь как бы дом в доме. Три квартиры, когда-то отдельные, позже коммунальные, — это комнат пятнадцать. Если сложить с уже имеющейся площадью, — вполне достаточно. Оставалось решить, как разместить отделы.

Кроме того, ремонт надо закончить поскорей: до срока, когда журналу полагалось выходить по новому графику, времени было в обрез. Надо набрать людей, рассадить, включить в работу, а делать новый журнал в нынешних стесненных условиях не только не хотелось, но это наверняка отрицательно отразилось бы на работе.

Не дожидаясь полного штата, следовало составить планы ближайших номеров двухнедельника, и не просто составить, а заказать материалы авторам и фотографам, разослать корреспондентов, и все это пока наличными силами. Это значило, что многим нынешним сотрудникам журнала придется делать двойную-тройную работу, да еще по отделам, которых пока и в помине нет, которые еще только будут созданы. А ведь кое с кем из этих нынешних сотрудников придется наверняка расстаться, и они, конечно, догадываются об этом.

И еще, редколлегия. Она должна полностью обновиться.

Меняется формат журнала, верстка, печать, оформление. Этим должны заняться техреды, главный художник и его помощник, которые в прежнем штате и не числились. Новых еще нет. Так с кем посоветоваться?

Создавалось хранилище спецлитературы, зарубежной периодики, что требовало специально оборудованного помещения. Не мешало бы при таком числе сотрудников открыть буфет. Надо договориться с вневедомственной охраной, ЖЭКом, достать мебель для новых помещений, отпечатать новые бланки, добиться хотя бы трех-четырех новых телефонов...

Миллион забот, хлопот, важных дел, срочных, не терпящих отлагательства, сразу свалились на Лугового, когда он вошел в свой кабинет, а вернее, кабинет Лютова, большую, неряшливо, разномастно обставленную комнату, увешанную старыми фотографиями.

Разумеется, главные вопросы: об основных новых направлениях в работе журнала, новых рубриках и отделах, составе редколлегии, смене некоторых главных сотрудников, о сметах, фондах — Луговой согласовал еще во время предварительных бесед. Но одно дело согласовать, другое — осуществить на практике. Ведь ездить за него в Ригу и выбивать там на фабрике мебель или уговаривать какого-нибудь очень нужного специалиста, и без того задыхающегося от бесчисленных общественных нагрузок, войти в редколлегию начальство за него не станет.

После первого часа, проведенного в кабинете, Луговому казалось, что он сойдет с ума.

Вокруг него толпились замы, завотделами, каждый со своей просьбой, своим делом, требованием, сомнением по текущим делам, а ведь текущие дела — пустяки по сравнению со стоявшими перед ним проблемами. Да и знакомы они ему не были — в конце концов, он первый день в журнале и почему должен отвечать за то, что здесь делалось до него, черт возьми! Но он понимал, что отвечает. С этого дня, с этой минуты он отвечает за все в журнале, потому что на последней странице будет стоять его имя, его подпись. Вот так...

И вдруг совершенно неожиданно он вспомнил разговор, который произошел у него в самолете на пути из Инсбрука в Москву с Журавлевым.

Они сидели рядом, устремив задумчивые взгляды в иллюминатор, за которым ничего не было видно, кроме белесого, темнеющего неба.

Они устали от впечатлений, волнений, от тяжелой журналистской работы, от дорожных забот, от мыслей о предстоящих московских делах. Хотелось забыться, отвлечься, поспать.

Но сон не шел, а озабоченность уже перекинула свой мост из Инсбрука в Москву...

—Слушай, Андрей, — Луговой повернулся к Журавлеву, — вот назначили тебя главным редактором в журнал, с чего бы ты начал?

—С кабинета,— не задумываясь ответил Журавлев.

Луговой удивленно посмотрел на него. На мгновение он подумал, что, так же как каждый офицер втайне наверняка представляет в малейших деталях, что бы он делал, назначь его сегодня командиром дивизии, а может, и армии, так и каждый журналист не раз в мечтах видит себя во главе большой газеты или журнала и подробно обдумывает все свои действия на этом посту.

- С кабинета? — переспросил Луговой.

- С кабинета, — подтвердил Журавлев. — Я бы, если б меня назначили редактором «Спортивных просторов» или другой такой махины, я бы прежде всего отделал свой кабинет. Чтоб конфеткой был, в смысле — внушительный. Доску медную на дверь. «Главный редактор журнала, заслуженный работник культуры РСФСР, орденоносец тов. Журавлев А. Н.». И чтоб дверь с двойным тамбуром, и секретарша — красотка немыслимая, в белой блузке, но серьезная, не вертихвостка. В белой блузке обязательно! И приемная с коврами... В общем, вот так. С этого бы я начал.

Луговой не стал иронизировать.

Он серьезно обдумывал услышанное. За шуткой Журавлева он уловил главную мысль. Тем более легко уловил, что она была созвучна его собственным мыслям.

Да, он тоже так считал. От того, как не только держится, выглядит, но и как одет начальник, какой у него кабинет, приемная, как ведет себя его секретарша, зависит очень многое. Это, разумеется, не главное — дураку или бездельнику никакие кабинеты не помогут, но с этого начинается стиль работы.

Старые сотрудники «Спортивных просторов» были немало удивлены, когда узнали, какие указания дал «новый главный» в отношении своего будущего кабинета.

Лютову было безразлично, где работать. Он приходил в редакцию раньше всех и уходил намного позже. Сам ездил в типографию и правил без конца прямо в цехе. Одевался Лютов не то чтобы плохо, а небрежно, часто приходил без галстука, в каком-нибудь старом свитере. Бывало, не успевал побриться. Он частенько выбегал из своего кабинета, давая указания секретарше. К нему входили кто и когда хотел.

Кабинет нового главного редактора перенесли на второй этаж. Он был огромен. На полу должны были лежать ковры, стены отделывались деревом, мебель полированного дерева заказали специальную, приобрели цветной телевизор, а в одном из шкафов должен был находиться красиво отделанный бар.

—Вот так, — усмехался Лютов, любивший выпить, но весьма умеренно и ни в коем случае не в служебное время, — десять лет я воевал, чтоб в редакции бутылки пива не было! Ну а уж если сам «главный» пример подает, тогда конечно... — Он недоуменно пожимал плечами и поджимал губы.

Соответствующим образом были отделаны кабинеты замов, ответственного секретаря, да и вообще, когда закончился ремонт, вся редакция приняла другой вид. Она стала красивая. Новая мебель, паласы, лампы дневного света, доски из черного стекла с золотыми буквами, обозначавшими отделы и кабинеты... Даже канцелярские принадлежности и те новые.

А главное, разумеется, новые люди.

Луговой деликатно, но твердо поговорил со многими сотрудниками.

Он объяснил одним, почему, по его мнению, им лучше покинуть журнал, другим — почему они перемещены на иные должности.

Он сменил обоих заместителей, ответственного секретаря, ряд заведующих отделами. Были созданы новые отделы — литературный, очерка и публицистики, иностранный, введены рубрики — юмора, откликов на выступления, «смесь».

Особенно долго и тщательно Луговой подбирал главного художника, а затем налаживал с ним оформление. Он приказал не экономить на гонорарах, когда дело шло о привлечении крупного художника для иллюстрирования, известного поэта или писателя.

Он и в редколлегию ввел знаменитого писателя, ярого спортивного болельщика.

Бывшего фотокорреспондента журнала, проработавшего в нем десять лет и все десять лет халтурившего, интересовавшегося лишь заработком, он выгнал первым и взял другого, молодого, ищущего, с оригинальными идеями, влюбленного в свое дело. Вообще, состав редакции значительно омолодился.

Конечно, эти новшества не у всех вызывали одобрение: и в журнале, и среди его коллег из других газет и журналов, и даже кое у кого из начальства.

Однако Луговой стоял на своем и железно проводил свою линию. Здесь в полной мере раскрылся его характер — твердый, самостоятельный, упрямый. Есть такие характеры — они раскрываются тем полнее, тем категоричнее, чем большие масштабы деятельности предоставляются их обладателю.

Собрав сотрудников на совещание (что делал он редко, совещаний и заседаний Луговой не любил), он заявил:

— Товарищи! Впереди Олимпийские игры, с каждым годом к нам будет приезжать все больше зарубежных делегаций — спортсменов, спортивных дипломатов, журналистов. Многих мы будем принимать у себя в редакции. Я говорю это, потому что кое-кто удивляется, зачем у главного редактора в кабинете бар. Отвечаю: для гостей. Сам я почти не пью и вам не советую. По этой же причине — и оформление моего кабинета и приемной. Это лицо журнала, а журнал — лицо нашего спорта. Все это я говорю, между прочим, потому, что кое-кто болтает всякую чепуху. К сожалению, не всем ясны и другие нововведения, — например, к чему у нас литературный отдел. Даже как-то неловко объяснять вам, журналистам, что «Спортивные просторы» читают не только специалисты, а самые широкие круги любителей спорта. Что один хороший рассказ или повесть с продолжениями привлекут в спорт больше людей, чем отчеты о ста бюрократически организованных (абы галочка) соревнованиях по сдаче норм ГТО или десяток скучных статей.

Возьмите хоть «Вратаря» Льва Кассиля. Почти все наши выдающиеся вратари всегда вспоминают, что именно эта повесть привела их в футбол. Далее, такие разделы, как юмор, «смесь», кроссворды, тексты песен с нотами, карикатуры, оживляют журнал, делают его более популярным и, если ведутся с умом, приносят немалую пользу. Мы не шахматный журнал, но одна-две задачи в номере только повысят интерес к «Спортивным просторам». Комплексы зарядки тоже нужны. Как и очерки, в том числе о зарубежных поездках. Яркий, интересный очерк о спортсмене, и не обязательно о чемпионе, иной раз важней, чем двадцать отчетов о матчах, которые все видели по телевидению. Особо — о фельетонах. Считаю фельетоны важнейшим оружием в борьбе с недостатками: зазнайством, меценатством, тренерской чехардой, хулиганством и прочее. Вспомните «Звездную болезнь» Семена Нариньяни. Это же классика! Польза этого фельетона сказывается и поныне. Однако главными отделами, конечно, остаются у нас по-прежнему общественно-политический, массовый, спортивный, олимпийский...

Говорить речи Луговой не любил и не умел. Получалось как-то сухо, примитивно. «Слов много — а мыслей мало. Жую жвачку, толкую то, что всем известно,— говорил он себе, — целую речугу отвалил, а с кем полемизировал? С Лютовым да двумя-тремя вроде него. Так вызови его в кабинет и растолкуй. А нечего всему коллективу азбучные истины разъяснять».

Он и не предполагал, что его далеко не блестящее по форме выступление вызвало немало споров в редакции, нашло не только своих горячих сторонников, но и противников, и гораздо больше, чем двух-трех, как он думал.

А энергичные и твердые методы, какими он проводил свою линию, снискали ему у многих репутацию диктатора, не желающего считаться ни с чьим мнением, кроме своего.

Он не догадывался тогда, какие трудные минуты ждут его впереди, сколько будет разочарований, огорчений, сомнений.

Он был весь охвачен новыми делами, возвращался домой иной раз поздно вечером, работал по субботам.

—Не успел перейти в новую редакцию — уже завел себе кого-то, — язвила Люся, — интересно посмотреть на твою секретаршу.

И в первый же раз, когда зашла зачем-то к мужу в редакцию, бросила долгий, испытующий взгляд на его секретаршу.

Люся была разочарована. Повода для очередной ссоры не нашлось. Даже при ее болезненной ревности заподозрить мужа в связи с некрасивой, какой-то хилой девушкой неопределенного возраста, с болезненным цветом лица Люся не могла.

Луговой был доволен своей секретаршей. Катя была удивительно работящей, толковой девушкой, таившей за невзрачным видом массу ценных качеств и глубоко преданной ему.

За Лугового она готова была в огонь и в воду.

—Это ты молодец, — сказал ему Журавлев, как раз и порекомендовавший Катю, — что взял ее. Она не подведет. Дай бог работник. Кто в журнале или газете «человек номер один»? Главный редактор. Согласен. А номер два? Его секретарь. Поверь. Уж я-то знаю.

Луговой любил ясность в отношениях, поэтому, когда до него дошли слухи о разговорах, которые вел за его спиной, правда крайне осторожно, Лютов, он просто пригласил его в кабинет и сказал:

—Садитесь, Родион Пантелеевич. Я не великий любитель выяснять отношения, тем более в служебном плане. Да вот приходится, — он вздохнул. — Если вам не нравится, как я делаю журнал, почему вы остались?

Лютов сидел с опущенной головой, высокие залысины его сверкали, длинное костистое тело неудобно примостилось в кресле — он молчал.

—Я вас не держал. Вы сами попросили, — заметил Луговой.

Лютов поднял голову. Он устремил на Лугового пронзительный взгляд. В этом взгляде были обида, злость, возмущение, страх, бесшабашная решимость... Чего только не было в этом взгляде!

- «Как я делаю журнал»! — сказал он глухо. — «Я делаю»! А может, не вы один его делаете? А? Может, целый коллектив, мы все? А вы... вы. Вы, может быть, мешаете? Ну, не мешаете... это я зря сказал, но не всегда помогаете? Ошибаетесь, даете неверные указания, заказываете ненужные материалы, а нужные бракуете? А?

- Не передергивайте, Родион Пантелеевич, вы отлично поняли, что я хотел сказать. Конечно, я тоже иногда ошибаюсь...

- Иногда? — перебил Лютов. — Иногда! Да вы все время ошибаетесь. С первого шага! Вы не имели права согласиться идти на журнал. Вы не можете его редактировать! Вы не понимаете самой сути спортивного издания! Пишите, пишите! Вы прекрасный очеркист, публицист, фельетонист, не знаю уж там, кто еще! Но не редактор! Не редактор!

- Чтобы так говорить, надо иметь основания. — Луговой встал, он был глубоко уязвлен. — Понимаю, вы обижены, вы считали себя лучшим редактором на свете, и вдруг нате! Назначают какого-то Лугового! Щелкопера! Дилетанта!

В дверь заглянула Катя и, застыв на мгновение, исчезла. Луговой нервным движением нажал клавишу интерфона.

- Катя!

- Да, Александр Александрович.

- Меня нет! Не пускайте ко мне и не соединяйте.

- Хорошо, Александр Александрович.

- Я говорил...— снова начал он, но Лютов крикливо перебил:

- Вы говорили, вы говорили! Важно не то, что вы говорите, а то, что делаете. Вы разрушили журнал! Вы превратили его в «роман-газету», в сборник поэзии, в альманах «На суше и на мОре», в развлекательный листок! Настоящий любитель спорта не найдет в нем ни глубокого отчета, ни анализа, ни научного обзора, ни авторитетной статьи...

- К черту! К черту! — вспылил Луговой. — Я знаю эти ваши ветхозаветные теории. Уж лучше, чтоб журнал был «роман-газетой», чем, как при вас, телефонным справочником — имена да цифры. Что узнавал читатель? Кто, сколько и за сколько пробежал, кто, кому, когда забил гол. Все! Ничего больше. А статьи ваши хваленые, в них авторитетного только и было, что имя автора. А остальное — жвачка — за всех писали, и писал всегда один и тот же ваш сотрудник. Старательный-— не спорю. Но одному за двадцатерых и Толстому бы не удалось написать.

- А сейчас у вас двадцать пишут, и все — чепуху! — Лютов тоже встал, он зашагал по кабинету, руки за спину, как когда-то, когда был главным редактором. — Возьмите мой отдел, вы что, недовольны им?

- Ваш отдел неплох, — Луговой успокоился, снова сел, — вы отлично знаете свое дело. Между прочим, вы сами не замечаете, что ведете его по-новому. Да, да. Приглядитесь. У вас уже многое изменилось, хотя мне бы хотелось большего. Живости, оригинальности, если хотите, сенсационности в хорошем смысле. И поменьше ваших любимых цифр, которые девяносто процентов читателей пропускают...

- Те, кто не знает спорта.

- Вот-вот, очень верно. Именно те, кто не знает. Мы не учебник и не «Теория и практика», рассчитанные на специалистов, мы «популярно-массовый журнал»! Массовый! Массы все любят спорт, а знать его, как уважаемый товарищ Лютов, отдавший ему всю жизнь, не обязаны. Вот вы расскажите о спорте, заинтересуйте им, вовлеките в него. Такова задача. А занудными анализами со ссылками на имена, факты, которых половина читателей не знает, этого не сделать. Неужели такие вещи надо разъяснять?

- Но есть же и настоящие любители спорта, знатоки! Их миллионы, кто для них будет писать? Что им читать? Ваши дважды два — четыре?

- Да нет,— Луговой устало махнул рукой,— ну что вы, Родион Пантелеевич, кроме черного и белого, ничего не хотите видеть. Помещайте и специальные статьи, хоть, статистические обзоры, но пусть в них не превращаются все материалы. Господи! Ну как вам объяснить! Вы Перельмана «Занимательную физику», «химию», «астрономию» читали? Наконец, передачу «Очевидное — невероятное» по телевидению смотрите? Вот и в спорте самые сложные, самые специальные, казалось бы, вопросы надо подавать занимательно! Понимаете? За-ни-ма-тель-но!

- Мы не «Затейник» и не...

- Опять вы за свое, Родион Пантелеевич, я не хочу больше говорить на эти темы. Вы много лет редактировали журнал и делали это так, как считали нужным, разрешите уж мне, коль скоро теперь этой чести удостоили меня, редактировать его так, как я считаю нужным, как я понимаю. Между прочим, вам дано право обратиться в любые, самые высокие, инстанции и изложить то, что вы мне сейчас излагали. Кроме того, мы оба коммунисты. Пожалуйста, на первом же партсобрании — вы знаете, как раз в четверг в повестке дня «итоги работы за квартал» — выступите с критикой главного редактора и его порочной линии руководства...

- Я этого не говорил, — пробормотал Лютов, он тоже устал от спора.

- Нет, говорили! Вот и выступите. Учтите, Родион Пантелеевич, я за критику никогда не мщу, хоть вы и обвиняете меня в бонапартизме. Но вот чего я категорически требую от вас и для чего, собственно, и вызвал, извините, — Луговой усмехнулся, — пригласил сюда, так это, чтобы вы прекратили ваши шепотки, намеки, лишнюю кулуарную болтовню!

- Какую болтовню?! — вскинулся Лютов. — Я бы попросил вас выбирать выражения, Александр Александрович.

- Я и выбираю, — жестко сказал Луговой, — поделикатнее. А иначе выразился бы по-другому.

- Так скажите! Скажите! Вы только что напомнили, что мы оба коммунисты! Говорите, не стесняйтесь!

- Пожалуйста,— теперь Луговой говорил почти шепотом. — Я считаю, Родион Пантелеевич, что иные ваши разговоры носят просто провокационный характер. Да! Да! Не спорьте, вы восстанавливаете против меня коллектив. А это, во-первых, вредит делу, а во-вторых... — он сделал паузу и закончил: — А во-вторых, по-человечески нечестно.

- Не знаю, кто вас информирует, — вяло возразил Лютов, — но они искажают мои мысли и слова, уж не знаю значительно или незначительно. Вы, простите, окружили себя...

- Я никем себя не окружал, — снова повысил голос Луговой, — не мелите вздора. Вы отлично знаете, что я прав. Так вот, если у вас есть возражения, несогласия и так далее, пожалуйста, в любую минуту приходите ко мне, выступайте на собраниях, на совещаниях, пишите руководству, жалуйтесь в ЦК... Но чтоб интриг мне в коллективе не разводили! Иначе, Родион Пантелеевич, хотя я ценю вас как работника, нам придется расстаться. И давайте на этом закончим разговор, он и так затянулся.

Не дав Лютову возразить, Луговой нажал клавишу интерфона и сказал:

—Если есть кто ко мне, Катя, пригласите.

Лютов молча встал и вышел из кабинета, навстречу ему входили заждавшиеся в приемной люди.

После этого разговора Лютов изменил свое поведение. Надолго ли? Но Луговой чувствовал, что отношение к нему и к переменам в журнале осталось у Люто-ва прежним.

«Ну что ж, — размышлял Луговой, — поживем — увидим. Слишком много других важных дел, чтобы тратить время и силы на борьбу с одним упрямым ретроградом», Так он теперь мысленно окрестил Лютова.