"Повесть о спортивном журналисте" - читать интересную книгу автора (Кулешов Александр)

ГЛАВА XI. СССР—ИТАЛИЯ

В итальянском городе Ферраре предстояла встреча советской и местной молодежных футбольных команд. Встреча важная, через нее пролегал путь к европейскому Кубку.

В Феррару отправлялись всего трое журналистов: корреспондент молодежной газеты Донской, пришедший туда на место «уведенного» Луговым Короткова, фотокорреспондент ТАСС Попов и он, Луговой. Сначала Луговой предложил Лютова — в конце концов, тот специалист по футболу. Но начальство отвело.

Поедете вы, Александр Александрович, там нужно будет не только футбол смотреть — тогда да, смог бы и Лютов справиться, — будут и другие дела.

Какие?

Сами увидите.

Ну, а все-таки?

Там будут корреспонденты из многих стран, и АИПС просила, чтобы от нас приехал журналист, знающий язык, авторитетный, чтобы рассказал, как идет подготовка к Олимпиаде. И самое интересное, что такая же просьба поступила от местного отделения общества Италия— СССР. Так что учтите: товарищи Донской и Попов едут в командировку, а вы по персональному приглашению общества. Желаем успеха.

По приглашению так по приглашению. В конце концов, главное — чем там надлежит заниматься. Луговой уже планировал, в какой номер дать очерк, как его построить, о чем писать (о самом матче вряд ли стоит — о нем напишут газеты, его покажут по телевидению, значит— о встречах, людях), как иллюстрировать. Надо, наверное, заказать фото Попову, да ведь он лучшие отдаст к себе в ТАСС, это естественно. Ничего, договоримся...

Ирина была в командировке в Фергане — она взяла отпуск за свой счет и поехала по заданию «Спортивных просторов» на праздник ДОСААФ, как предлагал Родионов. Луговой отправился на Центральный почтамт и заказал разговор с Ферганой.

Сидя в огромном зале и ожидая вызова, он размышлял с досадой... Ну кто мог ему запретить разговор из собственного кабинета? Ведь вызывал он корреспондента журнала. И сделать это мог в часы, когда, кроме него, в редакции уже никого не будет. И говорить он будет, между прочим, о редакционном задании. А о личном два-три слова. Он же торчит здесь, где голова пухнет от этих бесконечных «Ташкент, 232-й, пройдите в пятую кабину», «Рязань, 184-й, пройдите в девятую кабину»... Да, вот такой характер — не считает себя вправе оплачивать из редакционных денег личный разговор! Редакционных денег! Так посчитай, сколько будет слов о деле, а сколько «личных», и соответственно плати. Дурак!

— Фергана, 96-й, пройдите во вторую кабину,— услышал он каркающий безликий голос.

В кабине было душно, трубка мокрая от пота, плохая слышимость. Он сразу взмок, кричал, повторял слова, переспрашивал.

Издалека доносился то исчезавший, то гремевший голос Ирины, веселый, радостный, — она была увлечена заданием.

Когда с делами было покончено, Луговой сказал:

- Я уезжаю в командировку, в Италию...

- Надолго? — обеспокоенно перебила Ирина.

- Да нет, на неделю.

- Слава богу, — она вздохнула с облегчением,— счастливого пути, Я буду жутко скучать. Как всегда, — добавила она,

Луговой рассмеялся.

- Да ты сама еще не вернешься к моему приезду.

- Не важно. Раз ты не в Москве, я все равно буду скучать. Уж такая я.

- Скучай, скучай, это хорошо, значит...

Он сделал паузу, и она немедленно выкрикнула:

—Правильно! Значит, люблю! Скорей возвращайся! Целую.

—Целую. Возвращайся и ты скорей...

«Личный» разговор закончился.

Луговой неторопливо шел по ночной Москве, поднимался по улице Горького к Маяковской. Проходя мимо дома 22 а — здания Оргкомитета Олимпиады-80, — подумал, что не успеет и опомниться, как промчатся эти три года и в столицу войдет Олимпиада, войдет в гомоне сотен тысяч людей, в реве моторов, в громе оркестров, развевая знамена и транспаранты, пестря яркими одеждами, спортивными формами, сверкая огнями, красками, украшениями. Войдет, растечется, разнесется по улицам и площадям, по залам и стадионам. Кружа головы, наполняя волнением сердца. Придет, пролетит вихрем и полетит дальше, в новые края, новые города, оставив по себе славную, гордую, неизгладимую память...

Но это через три года.

Было тепло, слабо колыхалась листва на деревьях вдоль улицы Горького, тускло светились витрины уснувших магазинов, шелестели редкие за поздним часом машины. И прохожих было немного, больше молодежь...

Спать Луговой лег поздно. Люся все вспоминала, что еще следовало привезти из Италии. Встал рано, заехал в редакцию — самолет улетал лишь в 12 часов.

А вскоре он уже выходил из белоснежного ИЛа на миланском аэродроме. Аэропорт был пустынен и мрачноват. Луговой огляделся и, не заметив встречающих, подошел к окошку справочной. Девушка спросила: «Синьор Луговой? из Москвы? Вас ждут. Вон там». Она кивнула в дальний конец зала, где дремал на скамейке высокий человек в бежевом костюме.

Увидев приближающегося Лугового, человек вскочил и, радостно улыбаясь, пошел ему навстречу. Он был красив, черные глаза светились приветливостью.

Синьор Луговой? Я Бафико —секретарь городского отделения общества Италия — СССР, а вообще чиновник муниципалитета, ведающий спортивными делами. Пошли!

Он говорил по-английски с сильным акцентом, но вполне прилично.

Они сели в маленький «фиат» с двумя странными баллонами на крыше и двинулись в путь. Сначала, разумеется, речь шла о перелете, о предстоящей футбольной встрече, о том, кто из журналистов уже прибыл, кто ожидается.

Луговой спросил о баллонах, и Бафико объяснил, что в них газ. Он показал па выключатель под приборной доской, где слева было написано «газ», справа — «бензин», и сообщил, что простым поворотом может переключить мотор на любое горючее — бензин или газ, притом газ в четыре-пять раз дешевле бензина, но его трудней достать, что многие машины уже переделаны под это двойное горючее и т. д. Он долго и увлеченно распространялся на эту тему.

— А какая у вас максимально допустимая скорость на дорогах? — спросил Луговой.

— Сто километров в час, — небрежно ответил Бафико (спидометр показывал 150), — но вот грузовики нарушают— для них предел шестьдесят километров, а они гонят под сотню.

Шоссе было великолепным — широким, ровным. Огромные сине-белые указатели то и дело возвещали города и поселки, к которым уводили съездные дороги, белые стрелы на серой ленте автострады уточняли путь.

Гигантские грузовики с прицепами, с обозначениями едва ли не всех стран Европы, с затянутыми занавесками на задних окнах кабины, где спал свободный от смены водитель, пока его напарник вел машину, с ревом проносились навстречу. За сутки они пересекали полконтинента, развозя свежую рыбу, мясо, овощи, цветы, фрукты.

Грузовики были красные, синие, белые, желтые, полосатые, облепленные сигнальными фонарями, флажками, обклеенные огромными рекламными надписями и различными изображениями.

А легковые машины, мчавшиеся по шоссе, были еще ярче — всех цветов, а порой раскрашенные ромашками или тюльпанами по зеленому полю, с развевающимися на антеннах разноцветными лоскутами, с качающейся у заднего стекла растопыренной ладонью, с лежащими на спинках сидений львами, тиграми, кошками и собаками из плюша. Впрочем, кошки и собаки порой были живые. Чем дешевле и старее был автомобиль, тем ярче и разукрашенней. Солидные, роскошные «кадиллаки», «мерседесы», пролетавшие как ракеты, были однотонны и скромны в окраске, лишь ослепительно сверкали хрустальные фары и хромированная отделка.

Автострада была платной. Их машина остановилась на мгновение у одного из узких проходов в могучей, перегородившей шоссе бетонной плотине. Служащий в серой форме протянул Бафико бланк, и они помчались дальше. Через сотню километров, при выезде с автострады, они вновь остановятся у такой же плотины, Бафико протянет служащему бланк и деньги, и на небольшом электронном табло мгновенно вспыхнет тариф: сумма уплаты, количество поданных денег, величина сдачи. На все десять-двадцать секунд, и они понесутся дальше.

Через два часа Бафико свернул на стоянку. В этом месте через всю автостраду, словно гигантский мост, был перекинут огромный висячий ресторан, вокруг его массивных «ног», опустившихся по обеим сторонам шоссе, толпились в живописном беспорядке заправочные колонки, буфеты, кафетерии, магазинчики самообслуживания, газетные киоски, общественные туалеты, лавчонки сувениров.

Они наскоро проглотили по крохотной, на один глоток, чашечке обжигающего знаменитого итальянского кофе «экспрессо», закусили булочкой и двинулись в дальнейший путь.

Тянулись вдоль пути зеленые равнины Эмилии Романьи, расцвеченные розово-кирпичными городками, фермами, белыми одноэтажными фабриками современной архитектуры, редкими рощами, пестрыми придорожными ресторанчиками, отелями, заправочными станциями.

Миновали Крамону, Модену, за Болоньей свернули на север и вскоре остановились напротив вокзала у стеклянных дверей отеля «Де ля виль».

В небольшом холле у крохотного бара шумели приехавшие раньше журналисты. Некоторых Луговой знал, они приветствовали его.

У бара разглагольствовал Вист. Рядом с ним, загорелая, красивая, как никогда, в очень открытом платье, стояла его секретарша Элен.

Завидев Лугового, Вист прервал свою речь на полуслове и устремился к нему. Элен последовала за ним.

— Приветствую вас, Луговой, мой славный русский коллега! — Вист хлопнул его по плечу и крепко пожал руку. — Рад вас видеть.

—Как хорошо, что вы приехали, господин Луговой, — вторила Элен, — а то Роберт прямо истосковался без вас, — она бросила на своего шефа иронический взгляд.

Луговой был слишком наблюдателен, чтобы не заметить некоторых перемен. Ему показалось, что Вист как-то постарел, сник, что ли, а Элен, наоборот, расцвела. Она вела себя не так скромно и незаметно, как обычно. Вист, казалось, выпил лишнего, чего с ним раньше не случалось. Впрочем, все это мало интересовало Лугового, он вежливо поздоровался с ними и, увлекаемый Бафико, поднялся в свой номер.

Не успел он переодеться с дороги, как в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошли Попов и Донской.

Донской ничем не напоминал своего предшественника в молодежной газете — Короткова. Это был серьезный, аккуратный молодой человек в очках, неторопливый, солидный, немногословный. Он с уважением поприветствовал старшего коллегу и начал обстоятельно излагать «обстановку» — свое мнение о силе команд, о поле, публике, организаторах, о съехавшихся журналистах и условиях работы.

Закончив «доклад», вопросительно уставился на Лугового: какие будут вопросы?

Фотокорреспондент ТАСС Попов, которого Луговой давно знал по многим поездкам, явно скучал.

Это был немолодой, очень опытный работник, не хватавший звезд с неба, но добросовестный и честный. Он делал свое дело по старинке, не любил разных фокусов и привозил добротные банальные фото, какие привозили двадцать лет назад. Он был слегка обижен на Лугового за то, что тот не использовал его «работы» в своем журнале, но лишь слегка.

Пока Донской говорил, Попов копался в своей видавшей виды черной сумке, чего-то свинчивал, развинчивал, протирал, перекладывал. Наконец не выдержал и сказал:

—Пошли ужинать. Харчат неплохо. И не дюже дорого.

Обедали недалеко, в стилизованном уютном ресторане «Норд-ост». Прошли через густой сквер, мимо уродливого серого небоскреба — жилого кооперативного дома, пересекли оживленную улицу и, поднявшись по узкой лестнице, оказались на затемненной зеленью террасе. Они выбрали столик в глубине и заказали, разумеется, спагетти. Во-первых, потому, что это типично итальянское блюдо, во-вторых, потому, что самое недорогое.

Донской и Попов платили из своего кармана, а вот Луговой был гостем общества Италия — СССР, ему дали специальную карточку, по которой он мог заказывать что хотел не платя.

Однако из солидарности он тоже заказал спагетти и, посчитав, что тем самым сэкономил своим гостеприимным хозяевам расходы, попросил три бутылки пива, угостив друзей за счет общества Италия — СССР.

—Это справедливо, — заметил Попов,— мы ведь тоже из СССР. И потом, когда они к нам приедут, я им будь здоров обед устрою.

Они уже заканчивали трапезу, когда за их спиной раздался тихий женский голос:

—К вам можно подсесть, господин Луговой?

У их столика остановились Элен и Вист.

—Разумеется, просим, — вежливо пригласил Луговой.

Он познакомил вновь прибывших со своими соотечественниками. Однако, посидев некоторое время, Донской и Попов поднялись и, пожелав приятного аппетита оставшимся, удалились. Луговой хотел было тоже уйти, но Элен удержала его.

—Вы спешите? — она смотрела на Лугового своими большими золотистыми глазами, и он читал в них незнакомое выражение, — властности, уверенности в себе, вызова.

Инициатива разговора была в ее руках. Она задавала вопросы, говорила. Вист больше молчал, устремив в пространство тоскливый, слегка затуманенный после выпитого взгляд. Странно. Может быть, Вист теперь влюблен в свою секретаршу или они поженились и она носит брюки в семье? Или она разбогатела? А ее шеф, наоборот, обанкротился? А может быть, Элен стала теперь любовницей директора «Спринта»? Во всяком случае, отношения у них с Вистом явно не прежние, какие-то непонятные.

- Кто же выиграет, господин Луговой, — поинтересовалась Элен, — вы или итальянцы?

- Я не великий специалист в футболе, мне трудно судить, — ответил Луговой. — А что, господин Вист, разве вы теперь стали футбольным обозревателем? Помнится, у вас была другая специальность.

—О да, — улыбнулась Элен, — его специальность Россия и Восточная Европа. Не правда ли, Роберт?

Вист мрачно покивал головой.

- Поверьте, господин Луговой, — оживленно продолжала Элен, — Роберт знает вашу страну не хуже, чем вы, да, да! Он мог бы написать целую книгу о ней, сделать фильм...

- Хватит болтать! — неожиданно рявкнул Вист.— Мелешь чепуху...

- За чем же дело стало, — примирительно заметил Луговой, — приезжайте к нам почаще, смотрите, ездите по стране —да и напишите книгу. Такую, знаете ли, увлекательную, честную книгу, в стиле ваших лучших статей! — он иронически усмехнулся. — Или сценарий, вроде того телефильма.

- Ох-ох-ох, — расхохоталась Элен, — замечательное предложение. Из вас бы вышел великолепный продюсер, господин Луговой! В Голливуде вам бы цены не было. Ой, не могу!

Она продолжала хохотать. А Вист сидел бледный, лицо его было искажено яростью. Луговой смотрел на них, не скрывая удивления.

Вот тогда-то и родилось у него первое подозрение. Смутное, неопределенное. Просто мелькнула мысль: может быть, все-таки Вист? Неужели Вист?

Но в этот момент подсели другие журналисты, завязался общий разговор, и мысли его приняли иное направление.

Наутро к нему в номер позвонил представитель АИПС и спросил, можно ли устроить пресс-конференцию, на которой Луговой расскажет, как Москва готовится к Олимпиаде. Луговой не возражал. Пресс-конференция состоялась в тот же день после обеда.

На нее собралось человек сорок зарубежных журналистов и вдвое больше итальянских. Полчаса Луговой рассказывал, потом начались вопросы. Спрашивали обо всем — о ценах на билеты, об отелях, питании, стоянках для машин и бензине, о пресс-центре, визах, авиабилетах, телефонной и телеграфной связи... Словом, о том, о чем всегда спрашивают журналисты.

Луговой отвечал точно, кратко, деловито,

Но были и вопросы иного рода.

- Скажите, господин Луговой, — спросили его, — у вас ведь ничего не дают снимать. Мы сможем все фотографировать в Москве?

- Все, ответил Луговой, — даже помойки. Те, кто это любит.

Раздался смех.

- А ходить всюду можно?

- Всюду, кроме тех мест, куда нельзя!

- Ах, значит, перед чем-то вы все-таки опустите железный занавес?

- Опустим. Например, над Олимпийской деревней — для кого попало, над пресс-центром — для нежурналистов, над раздевалками участников — для всех, кроме самих спортсменов и их тренеров, и так далее. Словом, как на любой Олимпиаде.

- А какие меры охраны будут приняты, чтобы предотвратить трагические инциденты вроде мюнхенского?

- Достаточные.

- Выселят ли из Москвы на время Игр всех профессиональных проституток?

- Не выселят. Потому что некого выселять — в Москве профессиональных проституток нет. А с какой точки зрения вас заботит этот вопрос?

Опять раздался смех.

- А воров, воров вы тоже выселите? — пробасил из заднего ряда здоровенный верзила в розовой рубашке и клетчатых голубых брюках. — Говорят, у вас в Москве их до черта. Имейте в виду, воров выселяли из всех олимпийских столиц!

- Вы какую газету представляете? — спросил Луговой.

- «Стар». «Стар» из Чикаго!

- Тогда понятно, — спокойно заметил Луговой,— опасаетесь, что не будет привычной обстановки? Ничего, специально для вас оставим пару гангстеров.

Журналисты зашумели, зааплодировали, представитель «Стар» недовольно загудел.

—Господа, — Луговой поднялся, — я постарался ответить на все ваши вопросы, серьезные вопросы. А на вопросы, которые задают, чтобы на них нельзя было ответить, или ответы на которые общеизвестны, я не считаю нужным отвечать. Это лишь пустая трата и вашего и моего времени. Спасибо за внимание,

И вышел из зала.

Вечером того же дня состоялась совсем другая пресс-конференция. В обществе Италия — СССР.

Они сидели в маленьком сводчатом зале, куда еще проникали последние лучи заходящего солнца, в которых висела золотая пыль. Со стен смотрели какие-то средневековые дамы и кавалеры — наверное, здесь был некогда дом знатного вельможи.

Собралась молодежь. И говорил он не полчаса и не час, а целых два. Его слушали затаив дыхание. И вновь, как обычно, после выступления начались вопросы.

Первый же вопрос сбил Лугового с толку.

—Скажите, — спросила совсем юная девушка,— а откуда вы все это знаете?

Луговой, не понимая, посмотрел на нее. Смеется? Нет, девушка говорила серьезно. Заметив его удивление, , она пояснила:

- Вы ведь спортивный журналист — вы знаете все о пресс-центре, о некоторых других спортсооружениях, о телевидении... Но вы нам рассказали буквально обо всем — и о строительстве, и об истории Москвы, и о научном и техническом аспекте Игр, и о культурной программе...

- Но это же нормально, — улыбнулся Луговой, — наши журналисты стараются не замыкаться в узком профессиональном кругу своей специальности. У нас любой спортивный журналист может вам прочесть лекцию об Олимпиаде, — чему же здесь удивляться?

И они перестали удивляться. Они не удивлялись, когда Луговой исчерпывающе отвечал на их вопросы о жизни советской молодежи, о системе образования, устройстве на работу, подготовке специалистов, о БАМе и студенческих строительных отрядах, о ГТО и детско-юношеских спортивных школах, о заработках молодежи и ее рабочем дне, о вокально-инструментальных ансамблях и призыве на военную службу, о молодежных журналах и издательствах и телепередачах для юношества... О множестве вещей, которые, казалось бы, не под силу знать одному человеку.

На следующий день журналистам устроили экскурсию в Венецию. Луговой давно мечтал побывать в этом городе.

Опять вдоль шоссе проплывали и бело-розовые городки, и зеленые рощи. А затем, проехав длинной эстакадой, вдоль которой по мелкому морю шагали телеграфные столбы, они въехали в Венецию. Вернее, в ее автомобильную прихожую. Здесь на разных уровнях, на каждом клочке каменной суши, стояли бесчисленные автомобили. Дальше можно было двигаться только водой или пешком. Для журналистов зафрахтовали большой катер. Затрещал мотор, и они двинулись в путь.

Они плыли каналом Гранде по немыслимо грязной воде, где неслись по течению, клубились на водных перекрестках, плескались в тихих заводях пустые консервные банки, щепки, плексигласовые пакеты, картонные коробки, банановая и апельсиновая кожура.

Навстречу им оживленным потоком проходили груженые баржи, набитые народом речные трамваи, быстроходные катера и водные такси, величаво проплывали черные гондолы с туристами, со скучающим гондольером на корме, равнодушно и монотонно крутившим свое весло. Иногда в гондоле сидел гитарист и пел приятным тенором грустные песни.

Они проплывали мимо пестрых, ярких когда-то дворцов, теперь потускневших, облезших от сырости, с потемневшими, потрескавшимися ставнями, с подъездами, выходившими прямо на воду. Меж дворцами порой возникали и обрывались у берега канала узкие темные улочки. Кое-где за низкими стенками дремали чахлые сады.

Они добрались до площади Святого Марка, причалили и вышли на берег. Здесь яблоку негде было упасть от народа. На просторной площади у подножия Кампаниллы бродили толпы туристов, суетились, то улетая, то снова спускаясь на камни, тысячи голубей. Первые кормили вторых, вторые позволяли себя фотографировать на плечах у первых. Десятки продавцов сувениров и открыток с тележками, сумками или лотками торговали своим нехитрым товаром.

Туристы без конца стрекотали кинокамерами, щелкали фотоаппаратами, закупали открытки, дешевые бусы, кольца, градусники и пепельницы в форме гондол...

Дети требовали, чтобы им купили бумажные пакетики с зерном, и, рассыпая его вокруг себя, неуклюже гонялись за слетавшимися голубями. В ресторанчиках вдоль прямоугольной площади за вынесенными на тротуар столиками сидели редкие клиенты, попивавшие из высоких опломбированных стеклянных кувшинов желтое или рубиновое «кьянти».

Солнце то скрывалось за набегавшими тучами, то бросало свои прямые золотые лучи с синего глубокого неба. На море видны были далекие белые пароходы, бороздившие горизонт и исчезавшие за массивной громадой церкви Делла Салюте. И довлел над всей площадью огромный Дворец дожей.

Стоял неумолчный гул голосов, звучала музыка, издали доносился щемяще-тоскливый крик чаек, тарахтенье моторов. Была какая-то печальная дряхлость, какая-то обреченность в облике этого некогда цветущего, а ныне запущенного, полинявшего города.

Обед был накрыт на террасе большого ресторана, нависшей над каналом. Опустился вечер. Зажглись скрытые в листве цветные лампочки, подул свежий ветерок — он донес запах моря, гниющих водорослей, затхлости и плесени.

Тихо играл невидимый оркестр.

На пестрых скатертях возникли блюда с диковинными «дарами моря» — устрицами, кальмарами, креветками, омарами, какими-то морскими растениями, плетеные корзинки с хлебом, с фруктами, двухлитровые пузатые бутылки «кьянти» с соломенным основанием.

Зазвучал смех, громче стали голоса, то и дело кто-нибудь поднимался, пытаясь произнести тост, кто-то старался подпевать оркестру, кричал проплывавшим мимо шутки и приветствия.

Официанты, словно белые призраки, неслышно скользили между столиками, разнося блюда. Метрдотель в черном смокинге орлиным взором следил за работой официантов, и крючковатый нос его над тонкогубым ртом напоминал орлиный клюв.

Луговой, Донской, Попов сидели рядом. Донской внимательно наблюдал все вокруг, иногда украдкой вынимал блокнот и незаметно что-то записывал. Луговой знал, что из этих записей родится потом, по возвращении, а быть может, много позже, через месяцы и годы, очерк или обрамление или фон очерка, а кто знает, быть может, и рассказ.

Луговой вздохнул.

Попов вспотел. Он много ел, много пил (что, впрочем, никак не отражалось на нем). Он уже который раз был за границей, все видел-перевидел. И снял-переснял. Он устал и, вытирая большим синим платком мокрую шею, втайне мечтал поскорее очутиться в постели.

- Интересно? — спросил Луговой Донского.

- Очень, — серьезно ответил Донской, — побывать здесь, в Венеции, — это удача.

- Да, вот и я все мечтал, — сказал Луговой.— С детства знаешь о Венеции, читаешь, видишь в книгах и в кино, представляешь себе, а вот приехал — и все по-другому.

- Хуже?

- Печальней. Загубили город, — грустно сказал Луговой.

Они помолчали.

Неожиданно с черного неба полоснула яркая молния и прогрохотал раскатистый гром. Только теперь стало заметно, что сверкавшие на небе крупные звезды куда-то исчезли, что небо черно из-за низко нависших туч.

Журналисты заторопились. Первые крупные частые капли забарабанили по асфальту, когда они уже сидели в своем автобусе. Через минуту казалось, что за окнами автобуса аквариум — сплошная стена воды окружила машину, свет мощных фар еле пробивал этот небесный поток, и автобус, как и все другие машины на шоссе, двигался еле-еле сквозь опустившиеся с неба на землю толстые, как лианы, водяные канаты.

Вернулись за полночь и с наслаждением завалились спать. А наутро проснулись от яркого солнца, бившего в окна, от гомона птиц. Было воскресенье, казалось, город вымер, только табунки туристов бродили по улицам древней Феррары.

Бафико заехал за Луговым. Прихватив Донского и Попова, они отправились смотреть город. Феррара — бывшая крепость — замкнута остатками старинных стен и укреплений. Они проехали вдоль них, прошлись под гулкими сводами замка Эстензи, опустились в глубокие его подземные тюрьмы-подвалы, осмотрели музеи и картинные галереи и парк, где росли трогательные березки, привезенные из далекого Краснодара, города-побратима. Пообедали в ресторанчике и поехали на футбол.

Стадион был маленький, какой-то домашний. Трибуны заполнили местные болельщики, но было и много приезжих из соседних городов.

Как всегда, когда встречается молодежь, игра шла остро, с азартом, с риском. На игроков не давили еще завоеванные титулы, их не пугал проигрыш. Они играли, получая удовольствие от самой игры.

То был спорт.

Выиграли советкие юниоры. Им горячо аплодировали. Попов подошел к Луговому после игры запыхавшийся и взмокший, он был доволен: снимки должны были получиться отличными, особенно групповой портрет победителей, обмен вымпелами, первый удар по мячу, прыжки вратаря.

— Порядок! — сказал он удовлетворенно. — Будет что показать.

Лугового поздравляли. Хвалили молодых советских футболистов, разбирали прошедший матч.

Вот тогда-то у него и возникла идея. Среди футболистов был небольшого роста крепкий паренек — Гарий Лукичев. Луговой хорошо помнил, как несколько лет назад в соревнованиях на приз «Кожаный мяч» он приметил маленького школьника, казавшегося толстеньким и неуклюжим. Однакоч на поле его неуклюжесть пропадала, он носился без устали, частенько толкался, нарушая правила, за что его команде назначили пенальти. Зато и сам он забил три гола.

Луговой подозвал паренька после игры — оказалось, что он не толстый, а коренастый. Гарий смотрел исподлобья, не зная, зачем его звали.

—Учишься хорошо? — задал Луговой дурацкий вопрос. Ох, ну неужели не нашел ничего умнее!

Паренек угрюмо молчал.

- Кем хочешь стать, когда вырастешь? Парень смотрел на него с долей презрения.

- Я уже вырос.

- Нет, я имею в виду, какую выберешь профессию?

- Футболиста.

- Это не профессия. Ты отлично знаешь, что у нас нет профессиональных футболистов.

- Почему?

- Действительно, почему? Этот вопрос Луговой задавал себе много раз. Он, конечно, против профессионализма в том виде, в каком он существует на Западе. Против кабальных контрактов, купли-продажи, рекламной шумихи и так далее. Но ведь существует же в нашей стране, скажем, наряду с певцами из самодеятельности профессиональные певцы. У первых — это увлечение, у вторых — профессия. Оперный певец, танцор, цирковой артист не создает материальных ценностей — не варит сталь, не добывает уголь, не строит дома. Он создает иные ценности, своим талантом он помогает сталеварам, шахтерам, строителям в их труде.

Ну, а разве футболисты, баскетболисты, хоккеисты, они не доставляют тем же сталеварам и шахтерам радость своим мастерством? В Донбассе знают, что, когда «Шахтер», выигрывает, добыча угля возрастает. Еще бы — шахтеры радуются, а при хорошем настроении и работается лучше.

Так почему же нельзя установить спортсменам, разумеется высшего класса, зарплату, давать им пенсию на тех же условиях, как балеринам или цирковым артистам? И живем-то мы в СССР, а не в буржуазной стране, платить спортсмену будет государство, а не хозяйчик, и даже самый феноменальный нападающий миллионером не станет, поскольку в нашей стране, как известно, миллионеров не бывает.

Почему так?

Потому что существует, увы, давно устаревшее представление о любительстве и профессионализме, архаичность которого понимают все.

Но попробуй объясни все это стоящему перед ним пареньку. Луговой вздохнул.

В конце концов разговор наладился. И Гарий Лукичев сказал, что, раз нельзя стать футболистом, он станет тренером по футболу.

Лукичев продолжал фанатично увлекаться любимой игрой. Он очень много тренировался, в отличие от некоторых своих товарищей, изучал специальную литературу, смотрел учебные фильмы. Он собрал библиотеку едва ли не всего, что было издано в СССР на футбольные темы, коллекционировал даже футбольные почтовые марки.

И вот теперь он, игрок сборной молодежной команды страны, только что принес ей победу, забив два гола.

Теперь он не неуклюжий школьник, он мускулистый, ловкий, быстрый юноша, неутомимый, искусный, одержимый волей к победе. И в то же время достаточно серьезный, чтобы знать многие пути, ведущие к ней. И Луговой решил написать очерк (а может быть, и книгу) о Лукичеве, проследив все этапы его спортивного пути, раз уж так получилось, что впервые он познакомился с Гарием, когда тот играл за школьную команду. «Три матча» — так будет называться книга. Первый — тот далекий, в соревнованиях на приз «Кожаный мяч», второй этот — в игре на Кубок Европы, а третий... Третий, когда Лукичев будет играть за сборную страны.

Луговой усмехнулся: осталась мелочь — чтобы Лукичева включили в эту сборную, чтобы сборная одержала победу в крупнейших соревнованиях — на первенстве мира, например. И чтоб Лукичев забил там гол, лучше два. Совсем пустяки! Да и ждать недолго, каких-нибудь несколько лет.

И все же Луговой сделал запись в своем блокноте. Теперь он будет постоянно следить за Лукичевым, его успехами и неудачами, за его жизнью в спорте, и не только в спорте, чтобы, если все получится, сделать книгу. Книгу об увлеченном человеке, о том, что верная любовь всегда вознаграждается.

У него хранилось немало таких записей — старты разных дистанций, одни из которых так и обрывались где-то на середине, другие приводили к интересным финишам, а третьи еще вели куда-то вдаль, и неизвестно было пока, приведут ли к желанной цели...

Каждый настоящий спортивный (да, наверное, не только спортивный) журналист имеет такой архив, такие в блокнотах зафиксированные замыслы, мечты, идеи, начинания. Иные забываются, устаревают, к ним теряется интерес. Но другие, пусть немногие, осуществляются, порой через много лет, и тогда наступает радость, великая радость осуществленного замысла, трудного, но полезного дела, доведенного до конца.

А что может доставить большее счастье! На обратном пути в самолете Луговой спросил Донского:

—Ну как поездка? Ведь вам не приходилось бывать в Италии?

- Не приходилось, — ответил Донской, поправляя очки, — мне вообще, Александр Александрович, не приходилось бывать в таких странах. В соцстранах бывал, даже на Кубе, а вот в таких нет...

- Ну и как?

- Да никак, — Донской улыбнулся, — интересно, конечно, но на работу не влияет. Знаете, когда я пишу корреспонденцию, я, кроме поля, ничего не вижу. Важна ведь игра, правда?

—Нет, дорогой, неправда, — Луговой говорил неторопливо, словно подбирая наиболее подходящие слова, —надо все видеть. И игра в Чехословакии никогда не будет похожа на игру в Италии, а та — на игру в Америке. Другие люди, зрители, реакция, условия, настроение наших ребят. А без учета всего этого, какая же это корреспонденция? Иной раз гол, забитый в одной игре, стоит пяти, забитых в другой, ничья важнее победы, а бывает, что и проигрыш оборачивается выигрышем. В голах, очках, секундах — да, проиграли, в показе нашего характера, культуры, воспитания, отношения к сопернику и зрителям — выиграли. Не все так однозначно, как иной раз кажется.

- Да, вы правы, я учту это в своей работе на будущее, — серьезно заметил Донской, словно ему сделали выговор.

- Ты, я видел, много записывал, — Луговой переменил тему разговора, — что именно?

- Да разное, прежде всего наблюдения, конечно. А вот еще интересно,— Донской оживился,— задумал одно дело, посоветуйте, может, зря задумал. Вы заметили, конечно, в нашей команде левого крайнего — Лукичева, такой быстрый парнишка, герой дня, можно сказать. Заметили?

- Заметил, — Луговой насторожился.

- Так вот, я помню, как-то видел его — он в дворовой команде играл, мы рядом живем. Я его еще тогда приметил. И теперь увидел. Так вот я подумал — он, наверное, далеко пойдет, этот Лукичев. Я подожду и, когда он уже настоящей звездой станет, напишу о нем, даже название придумал — «Три ступени пьедестала». А? Как вы считаете?

Луговой некоторое время молча смотрел на Донского и неожиданно расхохотался.

Донской, поджав губы, удивленно, даже обиженно, замолчал. Потом все же спросил:

- Что, такая глупая идея?

- Отличная, отличная идея! — Луговой с трудом унял смех, положил руку на плечо своего молодого коллеги: — Прекрасная идея! И заголовок отличный. Молодец!

Донской еще некоторое время подозрительно смотрел на Лугового. Он так никогда и не узнал, почему Луговой неторопливо вынул блокнот, разыскал в нем какую-то запись, вырвал листок, скомкал и выбросил его. Кто его знает, «метра», может, недоволен, что такая удачная мысль не ему пришла в голову...

Быстрый ИЛ уносил советских журналистов к родной Москве, а гигантский «Боинг-747» тоже мчал Виста и его секретаршу домой.