"«Красин» во льдах" - читать интересную книгу автора (Миндлин Эмилий Львович)

Море

Мы вышли после полудня. «Красин» стал особым, обособленным миром, управляемым своими законами, писаными и неписаными.

Четыре дня пенилась и кипела за кормой «Красина» широкая белая колея. Четыре дня зеленую Балтику резал огромный «Красин». Острова возникали из моря. Продолговатой тучкой, голубой, приплюснутой к горизонту, остров проходил, таял вдали либо дымным горбом лез на нас, набухал, равнялся с «Красиным» и медленно, так же, как полз навстречу, отодвигался в море.

Балтика развертывалась как свиток.

Капитанский мостик имел форму буквы Т. Нос корабля — впереди верхней перекладины буквы. Посредине мостика высился столбик с компасом.

Штурман Юрий Константинович Петров появлялся на капитанском мостике, держа в руках пеленгатор — прибор для определения угла между направлением корабля и линией, проведенной к предмету, к точке, относительно которой желают пеленговать.

Кроме Петрова, пеленговали во время вахты штурманы — помощники капитана Лекздынь, Брейнкопф, Бачманов. Брейнкопф был большой, толстый и черный. Лекздынь — неразговорчивый и сухой. Бачманов — небритый, добрый и симпатичный, а Юрий Константинович — собеседник и острослов. Когда Юрий Константинович брал пеленг, он становился неприступнее полюса. К нему лучше было не подходить. За круглым столиком, ввинченным в палубу кают-компании, Юрий Константинович после вахты создавал свою математическую поэму о курсе нашего ледокола.

Всегда интересно было слушать рассуждения Юрия Константиновича о красоте математических формул. Недаром он ставил математику в ряд, в котором по соседству занимали места музыка и поэзия. Штурман красинской экспедиции был прав. В основе музыки и поэзии, конечно, лежит своеобразное стремление к математической точности.

Тем приятнее было дежурить на вахте с Юрием Константиновичем. Пять журналистов, ехавших с красинской экспедицией, были приставлены в помощь к вахтенным штурманам.

Четыре часа длилась вахта. Четыре часа следовало не отходить от штурмана, быть у него под рукой ежеминутно.

— Спуститесь в машинное, выясните, что там случилось, почему застопорили.

И я летел вниз, в машинное отделение, где полуголые люди трудились среди строя поршней, рычагов и цилиндров.

— На лаг! — командовал штурман.

И я тотчас бросался с верхнего мостика по лестнице вниз и бежал к кормовой части на лаг. Лаг — снаряд для определения пройденного пути за данный отрезок времени. Прибор, напоминающий часы, висел на корме. От прибора в море уходил длинный лаглинь — веревка, к концу которой прикреплен небольшой пропеллер. С помощью лага определялась скорость хода нашего корабля. Я должен был смотреть минуту на циферблат снаряда, выяснять соотношения маленькой и большой стрелок на циферблате и как можно скорее бежать с донесением к вахтначальнику на капитанский мостик — столько-то!

Иногда из радиорубки звонил телефон. Радист принимал срочную радиограмму. Вахтенный штурман откомандировывал приставленного к нему помощника в радиорубку. В тесной радиорубке перекликался радист с землей, с внешним миром, с встречными кораблями. Радист принимал шведскую прессу. Руал Амундсен на самолете «Латам» вылетел из Бергена на поиски Нобиле. С Амундсеном — летчик Гильбо и помощник его Дитрихсен. Пресса сообщала: аппарат Гильбо снабжен двумя моторами в пятьсот лошадиных сил. Аппарат этот, годный еще недавно лишь для перелетов в теплых краях, снабжен всем необходимым для защиты моторов от стужи. Винты заменены металлическими.

«Итальянский аэроплан, пилотируемый знаменитым летчиком Маддаленой, вылетел из Вадзе на Шпицберген на поиски Нобиле. Китобойное судно «Хобби» застряло во льдах. «Браганца» прибыла в Брендибей».

На другой день радио донесло: об Амундсене нет известий! Великий норвежец, открывший Южный полюс и дважды побывавший на Северном, исчез.

Где Амундсен?

Из тесной радиорубки радист перекликался с встречными кораблями, у него спрашивали:

«Куда идете?»

Радист выстукивал ответ:

«Экспедиция в помощь Нобиле, идем в Северный Ледовитый океан, мыс Лей-Смит. Будем искать Амундсена».

«Желаем успеха! Счастливого пути!»

В полдень в желтой, обитой дубом кают-компании за обедом радист передавал нам приветы и пожелания кораблей.

«Красин» шел в обход Скандинавского полуострова. На корме матросы играли в железное домино, кормили чаек, летевших за ледоколом.

Восемнадцатого числа в сине-зеленом море возник плавучий маяк, весь красный, похожий на пароход с высокой башней на палубе. По красному белым надпись: «Olandsrev».

На другой день родились в балтийской лазури берега Дании.

В бинокле цвела страна. Красные островерхие крыши были тесно прижаты одна к другой. Среди крыш — белая башня и шпиль на ее вершине. Черепичные крыши купались в зелени ив. В центре острова ивы широко раздвинулись. Между ними желтело поле, квадратное, расчерченное, как шахматная доска. За доской — фабричные трубы.

В тот день, 19 июня, в проливе Большой Бельт синий катер подвез к борту «Красина» датского лоцмана. Худой рыжий датчанин в черном пальто и в белой фуражке с блестящим лакированным козырьком вскарабкался по штормтрапу на борт корабля. Важный, полный достоинства, он оглядывался вокруг, трогал лакированный козырек и повторял свое неизменное «Таг, таг». Оставшись с капитаном, он сообщил, что очень рад провести через «свои» проливы знаменитого «Красина».

Лоцман Куцен оказался разговорчивым настолько, что успел сказать командиру пять-шесть любезностей, заметил, что датские газеты много пишут о нашем походе и что он лично от себя желает нам большого успеха.

С Куценом мы попрощались у Корсера, древнего города Дании. «Красин» шел проливом Большой Бельт между островами Фюн и Зеландией. Пролив суживался. Оба берега близко подходили один к другому.

Ближе к морю коричневели древние укрепления, остатки многовекового замка. От замка тянулись, переходя в городские улицы, густые аллеи. По сторонам их застыли четверорукие мельницы. Фермы окружали город, и каждая из них была точным повторением соседней, — словно с циркулем и линеечкой изготовляли эту страну.

Огромный паром, двухтрубный, тяжелый, как броненосец, шел от Корсера к берегу Фионии. Поезд под парами в составе пяти или шести вагонов стоял на пароме.

Паром, или феррибот, перевозил через проливы курьерский поезд «Берлин — Копенгаген — Стокгольм». Феррибот подходил к полотну железной дороги, соединялся с ним, машинист давал свисток, и курьерский «Берлин — Стокгольм» продолжал свой путь.

У датского города Корсера ледокол менял лоцмана. Бело-голубой катер забрал господина Куцена и высадил к нам другого — молодого, в синем костюме, с трубкой в зубах. Новый лоцман привез газеты. Среди них — «Слово», белогвардейский листок. Мы узнали много необычных вещей о себе. «Слово» вздумало нас направить из Ленинграда не на Шпицберген, а в Архангельск. Другие газеты сообщали, что люди красинской экспедиции обречены и наверняка все погибнут.

Жители Корсера на шлюпках и катерах подъезжали к нашему ледоколу.

Мужчины размахивали шляпами, женщины — зонтиками и платками, все кричали «виват», желали счастливого пути. Со шлюпок неслись хоровые песни. Датский город пел в честь ледокола «Красин». Один из наших матросов бросился в кубрик, схватил гитару и вернулся на палубу. Он пел и играл «Дубинушку», «Плясовую» и «Соловья». Датчане весело улыбались, хлопали в ладоши, без устали махали шляпами и платками.