Сэмюэль Беккет Воображение мертво, вообрази

Ни следа жизни нигде, тьфу, никаких здесь сложностей, воображение еще не мертвое, ну, мертвое, ладно, воображение мертвое, представь себе. Острова, воды, лазурь, зелень, один взгляд и исчезли, нескончаемо, не бери в голову. Пока вся белая в своей белизне ротонда. Нет входа, войди, измерь. Диаметр три фута, три фута от земли до вершины свода. Два диаметра под прямым углом АВ и CD делят белую площадку на земле на два полукруга АСВ и BDA. Два белых тела, лежащие на земле, каждое в своем полукруге. Белый и свод, и округлая стена восемнадцати дюймов высотой, откуда он берет свое начало. Выйди обратно, простая ротонда, вся белая в своей белизне, войди опять, постучи, везде цельная, кольцо из кости. У света, что делает все таким белым, нет видимого источника, все сияет тем же белым сиянием, земля, стена, свод, тела, нет теней. Сильная жара, поверхности горячие, но не обжигают, когда коснешься, тела потеют. Выйди обратно, подайся назад, маленькое строение исчезает, поднимись, оно исчезает, все белое в своей белизне, спустись, войди опять. Пустота, тишина, жара, белизна, подожди, свет меркнет, все вместе покрывается мраком, земля, стена, свод, тела, скажем, на двадцать секунд, все сплошь серое, свет гаснет, все исчезает. Одновременно температура падает, доходя до своего минимума, скажем, точки замерзания, в тот же миг, как достигается чернота, которая, может быть, покажется странной. Подожди некоторое время, свет и жара возвращаются, все становится белым и горячим заодно, земля, стена, свод, тела, скажем, на двадцать секунд, все сплошь серое, пока не будет достигнут первоначальный уровень, откуда началось падение. На некоторое время, поскольку могут вмешиваться, опыт показывает, между концом падения и началом подъема, паузы разной долготы, от доли секунды до того, что могло бы показаться в другое время и в другом месте вечностью. Это же касается и другой паузы, между концом подъема и началом падения. Крайние точки, насколько их хватает, вполне устойчивы, что, в случае с температурой, может показаться странным, в начале. Возможно так-же, опыт показывает, что подъем и падение резко прекращаются на любой точке и отмечают паузу на некоторое время перед возобновлением движения или переменой направления, подъем теперь падение, падение — подъем, они, в свою очередь, должны закончиться или резко прекратиться на любой точке и отметить паузу на некоторое время перед возобновлением движения или снова переменой направления и так далее, пока, наконец, одна или другая крайняя точка не будет достигнута. Такие вариации подъема и падения, комбинируясь в бессчетных ритмах, обычно сопровождают переход от белого и жаркого к черному и холодному и vice versa[1]. Лишь одни крайние точки устойчивы, что подчеркнуто колебанием, которое можно пронаблюдать, когда встречается пауза на каком-то промежуточном этапе, не важно, каков ее уровень и длительность. Потом все колеблется, земля, стена, свод, тела, пепельные, или свинцовые, или какого-то среднего между ними цвета, какой только может быть. Но в целом, как опыт показывает, такой нечеткий переход не типичен. Чаще всего, когда свет начинает ослабевать, а вместе с ним и жара, движение продолжается непрерывно, в течение каких-нибудь двадцати секунд, пока черный как смоль, не будет достигнут и в тот же миг, скажем, точка замерзания. Это же касается и обратного движения в сторону жары и белизны. Еще наиболее частое — это падение или подъем с паузами разной долготы в тех беспокойных оттенках серого без перемены направления движения в любой момент. Но при всех его нечеткостях рано или поздно возврат к временному затишью кажется обеспеченным, на некоторое время, в черной темноте или яркой белизне, при соответствующей температуре, мир пока защищен от постоянных потрясений. Вновь чудотворно открытый после отсутствия в полной пустоте, он уже совсем не тот с этой точки зрения, но другой нет. Внешне все как раньше, и созерцание маленького строения столь же дело случая, его белизна сливается с окружающей белизной. Но войди, и теперь короче временные затишья, а та же буря никогда не повторяется дважды. Свет и жара остаются сцепленными, как будто имеют общий источник, от которого по-прежнему нет следа. По-прежнему на земле, согнутое втрое, голова у стены на точке В, зад у стены на точке А, колени у стены между В и С, ступни у стены между С и А, иначе говоря, вписанное в полукруг АСВ, сливающееся с белой землей, если бы. не длинные волосы странно небезупречной белизны, белое тело женщины, в конце концов. Подобным же образом вписан в другой полукруг, у стены его голова на А, его зад на В, его колени между А и D, его ступни между D и В, партнер. Таким образом, оба на правом боку, спина к спине, голова к заду. Поднеси зеркало к их губам, оно туманится. Левыми руками они держат свои левые ноги чуть ниже колена, правыми — свои левые руки чуть выше локтя. В этом тревожном свете, а его яркий белый покой теперь столь редок и краток, наблюдать не просто. Пот и зеркало, несмотря на то, что те двое вполне могли бы сойти за неодушевленных, если бы не левые глаза, которые в неисчислимые промежутки внезапно распахиваются и всматриваются не мигая в глубины, далеко за пределы, доступные человеку. Пронзая бледную голубизну, впечатление поразительное, в начале. Никогда эти два взгляда не всматриваются вместе, за исключением того раза, когда начало одного совпадало с концом другого, где-то на десять секунд. Ни толстые, ни тонкие, ни большие, ни маленькие, тела кажутся целыми и в довольно хорошем состоянии, если судить по их поверхностям, выставленным на обозрение. Их лица тоже, если брать в расчет две стороны единого целого, кажется, ни в чем существенном не нуждаются. Между их абсолютным покоем и судорожным светом контраст поразителен, в начале, для того, кто еще помнит, как был поражен противоположным. Ясно, однако, из тысячи мелких примет, которые слишком долго воображать, что они не спят. Только шепот, о, не больше, в этой тишине, и в тот же миг для хищного взгляда мгновенно пересеклась мельчайшая дрожь. Оставь их там, потеющих и оледеневших, в другом месте лучше. Нет, жизнь кончается, и нет, ничего нет в другом месте, и теперь нет сомнений, что когда-нибудь снова отыщется та белая крупинка, затерянная в белизне, чтобы узнать, лежат ли еще они спокойно под натиском той бури, или бури злее, или навсегда в черной темноте, или в яркой белизне неизменными, а если нет, то что они делают.