"Любовь, как следствие вендетты" - читать интересную книгу автора (Хэмпсон Энн)

Глава десятая

Собравшись сразу после завтрака, они направились в западную часть острова. В Агайос Иссидорас они остановились поесть, а жители деревни, с дружелюбием и восторгом встретившие гостей, угостили детей фруктами и подарили Тони и Пэм цветы. Когда они уезжали из деревни, ее жители стояли на площади и махали им вслед на прощание.

Через некоторое время они оказались на вершине самой высокой горы острова, которая не была очень высокой на самом деле, но оттуда можно было совершенно отчетливо видеть берега Малой Азии.

— Как много островов, — воскликнул Робби. — Должно быть, в Греции есть дюжины островов, правда, дядя Дарес?

— Сотни, Робби, но некоторые из них — просто огромные куски голого камня, на которых есть деревья и растут кусты, но люди там не живут.

— Почему? — спросила Луиза, вытаскивая из кармана плитку шоколада и разворачивая ее.

— Для этого есть много причин. Может, там не хватает питьевой воды, а может, там нет ровного места, чтобы что-нибудь построить, — объяснила Тони.

— Я хочу исследовать какой-нибудь необитаемый остров, — сказал Дэвид. — Вы возьмете нас туда, дядя Дарес?

— Как нечего делать.

От яркого солнца Дарес прищурил глаза и показал на запад.

— Знаешь, что там за остров, Тони? — поинтересовался он с заметной иронией в голосе.

Крит… Остров, на котором они встретились. Зачем ему надо было привлекать ее внимание к этому?

— Конечно, — наконец сказала она.

Он улыбнулся ее смущению и удивлению, но больше ничего не сказал, а просто отвернулся и стал смотреть на далекие горы Турции, покрытые легкой дымкой.

Через несколько минут они уже осматривали небольшие руины, что остались от храма Зевса, который стоял на вершине самой высокой горы. Рядом с храмом стоял дворец Алтамена.

— Об этом есть какая-то история, — сказала Тони.

Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, но потом сказала: — Нет, я не помню.

— Это миф, — начал тогда рассказывать Дарес, улыбаясь собравшимся вокруг него детям, — Когда-то оракул предсказал Алтамену, что тот убьет своего отца, и, чтобы избежать этого, он оставил свой дом на Крите и построил дворец на самой высокой горе Родоса, горе Атабирос. Это и есть гора Атабирос, — добавил он. — Он построил этот дворец здесь, чтобы иногда смотреть на тот остров Крит, который он очень любил. Но как-то его отец — король Крита — захотел повидать своего сына и отправился сюда в сопровождении своей свиты. Он появился здесь переодетым. А Алтамен ошибся, приняв их за пиратов. Его воины убили всех, а сам Алтамен убил своего отца. И так сбылось предсказание.

— Так это было на самом деле? — спросила Луиза.

— Дядя Дарес сказал, что это миф, — вмешалась ее мать. — А миф это вымысел.

— Как сказка?

— Нечто вроде этого.

— Может, двинемся дальше? — предложил Дарес через несколько минут.

— Мы можем остаться в горах или спуститься к морю. Что вы выбираете?

Тони посмотрела на часы:

— У нас есть время и для того, и для другого.

Поход вел их через горы; временами они перебирались через голые каменистые ущелья, где потоки воды каскадом падали на усыпанные камнями ложа, откуда уже спокойно струились к морю. Иногда они двигались сквозь сочную зеленую буйную растительность, где воздух был напоен ароматом сосны и сладким запахом травы. В конце похода они остановились на Холме Мон Смита, недалеко от Родоса. Дети заинтересовались пещерами больше, чем руинами храмов Аполлона и Зевса, и им позволили играть там в их шумные игры. Потом Тони и Пэм позвали их завтракать на заросшем травой выступе скалы под тенью деревьев.

Когда закончили завтракать, Дарес повел машину в Родос и дальше, на прекрасный пляж справа от северного мыса острова. Они прокатились через Старый город, перекусили в гавани Мандраки и, усталые и довольные, в быстро сгущающихся сумерках покатили в Линд домой.

Над морем уже повисла полная большая луна, когда они повернули на дорожку к пляжу. Дом Дареса, построенный на камнях, блестел серебром в свете луны. На склоне холма гордо стоял маленький дом Пэм, выделяясь в темноте голубыми ставнями — цветом Греции.

— Разве мы не счастливы? — подумала Тони.

Чувство счастья еще владело ею, когда, много позже, она сидела на своей кровати, прислушиваясь к каждому шороху в соседней комнате. День был волшебный… Рассказать бы все Даресу! Конечно, может, чуда и не случится и он не влюбится в нее, но это заставило бы его понять ее побуждения и простить их. Она мрачно поняла, что никаких извинений не может быть. Сидя на кровати, мрачно размышляя об этом и не решаясь что-либо предпринять, она вдруг услышала извиняющийся голос Марии. Женщина по=гречески говорила, что звонила мисс Оливия и просила позвонить ей, когда Дарес вернется домой. Мария очень сожалела, очень-очень, что она забыла передать это раньше.

Тони посмотрела на стенные часы. Всего половина одиннадцатого, но все уже устали. Она слышала, как Дарес спустился вниз. Казалось, прошла вечность, прежде чем она услышала, как он возвращается, и одновременно поняла, что от возмущения у нее просто кипит кровь. Он склонил ее к этому браку, потом обратил на нее внимание, а теперь общается со своей бывшей невестой! Только пусть попробует зайти сюда… Тони одернула себя. В любом случае она должна сделать вид, что ничего не поняла из слов Марии.

Иначе Дарес обо всем догадается. И когда ее муж вошел в комнату, она просто сказала:

— Я устала, Дарес, и думаю, ты тоже. Спокойной ночи… И спасибо за чудесный день.

Он, недоумевая, поднял брови.

— Ты все как-то сразу обрываешь.

— Я сказала, что устала.

— Отказываешь мне, хочешь возобновить прежние отношения? — мягкий голос, которым он это произнес, готов был перейти в обычный жесткий.

— Не очень вежливое выражение.

— Не очень вежливая ситуация.

Он прошел в глубину комнаты и встал рядом с ней, глядя на нее сверху вниз. Ее глаза засверкали от возмущения, а щеки покраснели. Изящная линия шеи Тони исчезала под кружевным воротником ночной рубашки. Его взгляд опустился ниже, туда, где под тонкой, как паутина, мягкой тканью, скрывались еще более великолепные линии ее тела.

— Что случилось, Тони?

Она нетерпеливо вздохнула и сказала:

— Я же сказала: я устала.

Последовала небольшая пауза. Дарес обернулся и несколько странно посмотрел на дверь позади него. Он спокойно, казалось, размышлял.

— Жаль, — протянул он наконец. — А я не устал.

Она сердито посмотрела на него.

— Ты же сам сказал, что устал. Поэтому мы и вернулись так рано… мы все устали.

Довольная улыбка коснулась его губ.

— Ты, моя дорогая Тони, ты меня возбуждаешь… как бы я ни устал.

Кипящая ярость захватила ее. Что сказать, чтобы не отдаваться ему? Она могла бы, конечно, сказать ему, что видела его с женщиной, но, несомненно, это очень странное время для подобных разговоров. Нет, Дарес неглуп; как только она упомянет об Оливии, он тут же поймет, что она поняла все слова Марии.

— Я предпочла бы, чтобы ты ушел, — холодно сказала она, каким-то чудом сдерживая готовую вырваться ярость.

— Но я собираюсь остаться!

— Я буду с тобой драться!

Несмотря на эту отчаянную угрозу, на глаза ее навернулись слезы.

— Хорошо. Я уже как-то говорил, что мне это нравится, — медленно проговорил он и легким щелчком выключил верхний свет, оставив гореть только мягкую ночную лампу под розовым абажуром. — Я не верю, что тыбудешь драться со мной, Тони, но мы сейчас посмотрим, — засмеялся он и бросился на нее.

И Тони не смогла ему отказать. Несмотря на то, что ее душила ненависть к этой неизвестной ей женщине, что она неистово ревновала Дареса, она не смогла отказать его порыву. Она обвила ногами его талию и почувствовала, как нечто твердое вкрадчивыми толчками погружается в нее, наполняет ее, заставляет трепетать в унисон с этими толчками. Она почувствовала, как ее переполняет счастье обладания этим роскошным, неутомимым мужчиной, и еще выше подтянула колени, раскрываясь, в инстинктивном желании вобрать его в себя еще глубже… и глубже… и глубже…

Со склона холма доносился детский смех, и Тони улыбнулась, услышав его, входя в дом сестры.

— Они на вершине холма, — ответила Тони на вопрос Пэм, не видела ли она где-нибудь детей. — Странно, что ты не слышишь их.

— Я была занята в глубине дома… А, да, теперь слышу.

— У тебя здесь действительно прекрасное местечко.

Тони прошла за Пэм в сверкающую чистотой кухню и села.

— Как дела на работе?

Пэм ответила, что все пока отлично и шеф прекрасно понимает ее положение. Ей надо было как-то приспособить часы работы, чтобы успевать забегать домой, так как скоро у детей должны были начаться рождественские каникулы.

— Я не могу сократить часы работы. Это было бы злоупотреблением его расположения ко мне. Но с его стороны очень благородно, что он сам беспокоится об этом. Не правда ли?

— Правда, Пэм. И я очень этому рада. Было очень тяжело видеть, в каком ты была положении, и знать, что помочь не можешь. Я думала, что ты в конце концов здорово заболеешь.

Пэм улыбнулась. Ее привлекательность снова стала видна, а тень печали, которая до этого только увеличивалась в ее глазах, теперь почти совсем исчезла.

— Да, это было тяжелое положение. Тяжелая работа; казалось, что у меня и секунды нет для себя самой, и дети начинали меня сильно беспокоить. Я очень благодарна твоему мужу, Тони.

В ее голосе прозвучало нечто вроде вызова.

— У него так много достоинств, что… что…

Она замолчала, а Тони договорила за нее:

— Что ты не можешь поверить, что он как-то плохо относится ко мне?

Спустя два дня после их небольшого сражения в спальне Дарес уехал в Афины и пробыл там уже две недели.

— Чего я не понимаю, так это зачем ему делать невозможным расторжение брака, если он решил вернуться к Оливии? Мне это не понятно, Тони.

— Оливия появилась с кающимся видом.

Пэм выключила кипящий чайник и заварила чай.

— Это ни к чему не приведет, — твердо сказала она, ставя на стол поднос с китайскими сладостями. Тони задумалась, машинально прислушиваясь к голосам детей. У нее не было никаких доказательств связи Дареса с Оливией, кроме того, что она их видела вместе, и кроме того, что Дарес так любезен с девушкой, которая когда-то его обманула. Но если между ними ничего нет, тогда зачем он с ней встречается?

— Если они любят друг друга, — неуверенно начала она, размышляя вслух, — тогда это к чему-то приведет.

Дарес может попросить меня об… об… попросить у меня развод, когда умрет его дед.

Эта мысль пронзила ее сердце. Как она дошла до того, что это так ранит ее?

Пэм разливала чай, но при словах Тони она замерла, а потом покачала головой:

— Он не поступит так с тобой, Тони. Я знаю, что не поступит. Я уверена, что он слишком добр, чтобы так обидеть тебя.

— Он может быть совсем недобрым… ко мне, — ответила Тони. — Ведь он не знает, что я чувствую к нему, поэтому и не думает, что обидит меня.

У Пэм вырвался вздох.

— Ты даже не намекнула ему?… ни малейшего намека?

— Совершенно никакого. Кем бы я была, если бы бросилась на шею человеку, который не обращает на меня внимание? Мы поженились по необходимости, и никто из нас не питал никаких чувств. Это было просто холодное соглашение, продиктованное необходимостью. Мы были незнакомы, и тогда собирались такими же остаться. В том, что Дарес стал действовать, как прежде, должна признать, частично есть и моя вина…

— Частично?

В лицо Тони бросилась кровь.

— Ну, хорошо. Это целиком моя вина. Но я просто пытаюсь тебе доказать, что положение не изменилось.

Пэм удрученно кивнула.

— Ты хочешь сказать, что он не полюбит тебя.

— Да. Это я и хочу сказать. Любовь — это душевное чувство, а мы… Дарес никогда не чувствовал ко мне ничего и… и никогда не почувствует, я просто уверена в этом.

Девушки помолчали, прислушиваясь к детским голосам. Тони отпила чай и взяла с блюда предложенное Пэм пирожное. Как она дошла до того, что это так сильно ранит ее? — снова спросила себя она. И человек-то, который никогда ни одним словом или действием не выразил хотя бы привязанности к ней. Дважды он поцеловал ее как-то по-особенному; те поцелуи слишком много значили для нее, потому что выразили нечто большее, чем просто желание обладать ее телом. Два поцелуя, на которых она строила свои надежды, оказались лишь пылью.

— Вон дети идут, — засмеялась она, пытаясь отбросить свою подавленность. — У тебя есть чем их покормить?

— Тетя Тони! Мы не знали, что вы здесь! — прокричала Луиза, бросаясь к тетке. Тут она заметила блюдо со сладостями и посмотрела на мать.

— Только одно пирожное.

— Одно!? — воскликнула Луиза.

— Каждому по одному. Они дорогие.

— Ладно, а потом я буду кушать хлеб, — сделала одолжение девочка. — Мне нравится греческий хлеб. Он коричневый и хрустит, и на корке маленькие семечки.

Луиза взяла одно пирожное и пошла к хлебнице.

— Как они изменились! — покачала головой Пэм.

— Дарес просто чудо совершил. Шесть месяцев назад Луиза слопала бы все пирожные, и я ничего не смогла бы с ней сделать. Она бы просто раскричалась, растопалась бы ногами и добилась бы своего.

— У Дареса в действительности было не очень много проблем с ними.

Тони говорила медленно, как будто задумавшись, и вдруг разразилась смехом. Она вспомнила свои намерения досадить мужу детьми.

— Я была настоящим мучением для Дареса, — вынужденно призналась она, когда сестра вопросительно посмотрела на нее. — Сначала я хотела только помочь тебе, забрав детей сюда, но должна признать, я надеялась вывести этим Дареса. Надеялась устроить ему совершенно невозможную жизнь.

— Ты? — Пэм изумленно смотрела на сестру. — Тони, как ты могла? Я помню, как ты сказала, что чем более дикими они будут, тем лучше, и я тогда не поняла тебя.

Пэм покачала головой:

— Что на тебя нашло? Зачем? В нашей семье всегда относились к тебе, как к чуткой и одновременно практичной девушке, которая никогда не ошибается.

Тони покраснела.

— Никогда не ошибается? Я ничего не сделала, только допустила одну ошибку — встретилась с Даресом.

Это была самая большая ошибка, — сказала она, — я ошиблась, недооценив его. Он каждый раз побеждал.

— Поэтому ты ничего не делала и только боролась?!

— Стало немного лучше потом… Я отказалась портить мужу жизнь.

— У тебя не было выбора, — сухо сказала Пэм, и Тони была вынуждена засмеяться.

— Признаю это. Я не могу соперничать с Даресом.

— Ты сказала, что дети не доставили ему много хлопот. Как ему удалось противостоять тому, чтобы они устроили ему… невозможную жизнь, как ты это называешь?

— Он дал подзатыльник одному из мальчиков в первые же минуты знакомства, а потом достаточно было только его слов. А за Луизой ухаживала я, когда та заболела, и она стала просто чудом; а мальчишки из кожи лезли, чтобы угодить ему.

— Он любит детей, вот что, — глубоко вздохнула Пэм. Вздохнула с сожалением и добавила:

— А вы не собираетесь заводить детей сами?

— Если он хочет свободы, зачем ему усложнять наш брак. О, Пэм, я просто умираю от того, что он захочет развестись со мной, как только это станет возможным. Несмотря на твою уверенность, все наоборот.

Но Пэм покачала головой:

— Он не стал бы ничего делать, что посчитал бы нечестным, — с энтузиазмом заявила она.

— Это не считается нечестным, потому что мы действительно не собирались сохранять этот брак.

— Это нечестно, потому что сейчас ты замужем за ним. И в любом случае у него должны быть основания к разводу, — подчеркнула она. — А у него нет никаких оснований.

Черствая душа, подумала Тони, и у нее задрожали губы. В своем воображении она видела достаточно много оснований.

Мальчики расселись за столом вместе с Луизой, а Тони начала помогать Пэм делать бутерброды.

— Сегодня днем мы собираемся в Акрополь на осликах, — сообщил тетке Дэвид. — Мамочка разрешает нам.

Это стоит пятнадцать драхм, но мы теперь богаты, и это не важно. Почему бы тебе не поехать с нами, тетя Тони? На осликах будет весело.

— Богатые! — от всего сердца весело засмеялась Пэм. Тони любила вот такой ее смех. — Да, мы богаты.

Замечательно, что не нужно экономить каждую монету, чтобы отложить хоть что-нибудь. Я ненавидела отказывать детям. Я давала каждому шесть пенсов на неделю, да и то с трудом наскребала эту мелочь. Они всегда ждали твоих подарков, Тони… и они всегда за один день все тратили.

— Мы теперь будем копить, — проговорила Луиза с полным ртом. Она потянулась за еще одним сендвичем, не дожевав первый. — Дядя Дарес дает нам немного потратить, немного отложить. Он давал нам деньги каждый день, чтобы мы их тратили, потому что мы должны учиться тратить понемногу. А теперь он дает нам по субботам. Я люблю субботу. Нам не пора выходить? — спросила она у матери и, не дожидаясь ответа, протараторила дальше:

— Ты поедешь с нами на осликах, тетя Тони?

— Да, поедет, — ответила за Тони, Пэм. — Дарес же не приедет сегодня, да?

— Сегодня, но только вечером.

— Он написал тебе?

Тони покачала головой:

— Я получила письмо от Джулии… Дарес был с ней и матерью некоторое время… и она написала, что он прилетит рейсом в шесть тридцать. У него машина в аэропорту, так что он будет к обеду.

— Так ты поедешь с нами? — спросил Робби. — Сейчас много свободных осликов, потому что все туристы разъехались по домам.

— Очень хорошо. Я еду с вами.

— Я надеюсь, что не упаду с ослика, — боязливо сказала Луиза. — Там ужасно крутая дорога.

Часть пути была действительно узкой и крутой. Они проехали по необычным, мощенным булыжником улицам и выехали на крутую дорогу, которая привела их почти к вершине горы, возвышавшейся над морем. А последние футы пришлось одолевать пешком.

— Разве это не фантастичный вид? — Тони и Пэм стояли рядом друг с другом, прижавшись спиной к стене Акрополя и глядя вниз на белый городок, прилепившийся к склону горы. Далеко внизу виднелась маленькая очаровательная бухточка святого Павла, почти полностью укрытая горами от непогоды, с единственным узким выходом для рыболовецких суденышек. Песок пляжа, окруженного пальмами, был золотистого цвета. В это время года на пляже никого не было. А справа от пляжа виднелся теплый радушный дом Дареса. В море далеко от берега на неожиданных волнах закачались лодки. Налетел внезапный ветерок.

— Думаю, собирается дождь, — сказала Пэм, глядя в небо. Собирались тучи, и на святые окрестности нашла черная тень.

— Нам лучше поторопиться, — сказала Тони. — А то мы точно попадем под дождь.

Однако дождь не пошел, воздух оставался теплым и был наполнен ароматом проросшей между камнями травы.

Очаровательная византийская часовня, построенная в XIII веке, еще сохранила на стенах замечательные фрески, украшавшие ее семь столетий.

— Мы поднимемся по той винтовой лестнице. Мы не заблудимся.

Это прибежал Дэвид, проговорил все скороговоркой и умчался к брату и сестре. Через минуту Тони и Пэм уже увидели, как он машет им из окна часовни.

— Они определенно наслаждаются, — засмеялась Тони. — Сколько энергии! Следующей площадкой для детских игр стала огромная аркада Храма Афины. Они носились вверх и вниз по ступеням, пока совсем не выдохлись, а Тони и Пэм осматривали великолепный вход в Храм. А потом и сами вошли в него, верней в то, что от него осталось.

— Только подумай, Пэм, всему этому более двух тысяч лет!

— Храм в первоначальном виде был построен немного раньше, — сказала Пэм. — Разве не были они умны и искусны? А размеры этих колонн… как они их ставили, без подъемных кранов и всяких других механизмов!

— Рабы, — коротко ответила сестра.

Весь следующий час они осматривали руины, а потом Пэм позвала детей, которые немедленно появились.

— Мы уже уходим? — спросил Робби. — Здесь здорово!

— Мы еще сюда придем.

— На осликах?

— Ты достаточно молод, чтобы ходить пешком, — сказала Пэм.

— Хорошо, — согласился Дэвид. — В следующий раз мы придем сюда пешком.

После того как Тони помогла приготовить ужин Пэм, она попрощалась и пошла по каменистой тропинке к дороге. Она вдруг почувствовала себя потерянной и одинокой, размышляя о плохих отношениях с Даресом и терзая себя мыслью о том, что он хочет развестись с ней и жениться на Оливии.

Греки ненавидели разводы, но Дарес был греком только наполовину. И все-таки Тони почему-то чувствовала, что его тоже не радует эта мысль, даже если он и претворит ее в жизнь.

"Но если мы останемся женаты, — несчастным голосом пробормотала Тони, — что это будет за жизнь!"

Ничего не переменится, заключила она. Дарес будет вежливо относиться к ней, но никакой любви. Будет уделять ей чуть больше внимания, чем ко всему остальному…

Таков был образ жизни в Греции: мужчины живут в своем собственном мире, а женщины занимают более низкое положение.

Когда она одевалась, зазвонил телефон. Дарес к обеду не приедет. Она смотрела на свое отражение в зеркале, осознавая, что расстроилась куда больше, чем ожидала. Она поняла, что, несмотря на свои грустные мысли, была все-таки взволнована предстоящим возвращением мужа. Он был в отъезде две недели… он мог бы просто скучать без нее… Какая же она глупая! Скучать по ней? А он уже в Родосе и даже не побеспокоился приехать домой к обеду.

Горькое разочарование сменилось гневом, и после минутного колебания она позвонила Харитосу. Он всегда говорил, что готов к ее услугам и добавлял: "Я буду просто другом, настоящим другом, но помни, что я всегда рядом".

Он принял ее приглашение, и они сели обедать при свете свечей. Тони очень тщательно оделась и великолепно выглядела в зеленом вечернем платье, так шедшем к ее глазам.

Он сделал ей комплимент и засмеялся, когда она слегка порозовела от смущения.

— Все греки — льстецы, — наконец ответила она.

— На самом деле все не так!

На его губах появилась странная улыбка.

— Это зависит от того, Тони, кто говорит комплименты. Я полагаю, что если бы твой муж говорил тебе комплименты, то ты не могла бы насытиться ими и просила бы еще.

— Ты так думаешь?

— Это несложно прочесть у тебя на лице, — серьезно сказал он. — Знаешь, англичанки достаточно наивны.

Они так сильно влюбляются, что не могут собраться и выглядеть нормально.

Он помолчал и таким же серьезным тоном добавил:

— Если бы ты влюбилась так в меня, я был бы самым счастливым человеком на земле.

Тони промолчала, а он с любопытством спросил:

— Почему Дарес не едет домой? Он с кем-нибудь другим?

Она поперхнулась, и кусок застрял у нее в горле.

— Я так думаю, Харитос. У него нет другой причины задерживаться в городе.

— Когда он должен приехать?

— Он не сказал. Он только сказал, чтобы я обедала без него.

— Так ты решила, что он пообедает в городе?

— Я не думаю, чтобы он выехал оттуда, не пообедав.

Внезапно ее глаза наполнились слезами. Она посмотрела на него и горько сказала:

— Он с ней, Харитос.

Он промолчал, а она вдруг испугалась того, что ее горькое признание ставит гостя в неудобное положение и, стараясь забыть свое несчастье, она переменила тему разговора на более веселую.

В гостиной они выпили кофе, и Харитос стал прощаться. Не успел утихнуть шум мотора его машины, как послышался другой.

Она посмотрела на часы. Дарес пробыл с Оливией недолго.

— Кто отсюда выехал?

Резкий тон мужа грубо оторвал ее от размышлений, а когда она заговорила, то почувствовала, что сердце готово выскочить из груди.

— Харитос. Я… я попросила его пообедать со мной.

Ты вернулся раньше, чем я ожидала.

Дарес вошел в комнату, смуглый и высокий, с какойто угрозой в глазах.

— Я говорил тебе, чтобы ты не виделась с ним!

Злость и обвинение стали глубже, и это заставило ее гордо поднять голову.

— Я перестану с ним встречаться, когда ты перестанешь встречаться с той женщиной.

— Женщиной?

— Я видела вас вместе в Родосе. И Харитос вас видел. Так что ты делаешь одно, а я другое. Я собираюсь выехать в город с Харитосом, и тебе придется с этим согласиться.

Она не собиралась делать того, что говорила, но ее желание ответить ударом на удар было сильнее, чем боль внутри нее. Оно было сильнее ее осторожности, и с горящими глазами она сказала:

— Ты высокомерный тиран, но я тебя не боюсь. И я буду делать то, что сочту нужным!

Он шагнул к ней и схватил ее за руки.

— Ты будешь делать то, что говорю тебе я, — процедил он сквозь зубы. — А я говорю тебе только один раз, чтобы ты прекратила свои встречи с этим человеком. Прими этот совет и…

— Совет? — вскрикнула она.

— Приказ. Прими его к сведению, или ты будешь проклинать себя сама.

— Опять угрозы? — Она решительно посмотрела ему в глаза, дрожа от возмущения и, резко дернувшись, вырвала руки. — Мне нет дела до твоих угроз!

— Ты напрашиваешься, Тони, — громко сказал он, грозно глядя на нее, его лицо исказилось от злости. — Надо было давно указать твое место, где тебе надлежит находиться, сразу и навсегда!

— На мое место гречанки! — закричала она, и тут же испуганно смолкла, ожидая его реакции. К ее удивлению, он просто медленно проговорил:

— Я так и знал, что ты понимаешь по-гречески.

К замешательству Тони злость исчезла, но осталась горечь. Он продолжил:

— Так ты понимала все, что я говорил в тот день, в доме деда?

— Если я понимаю по-гречески, то вроде бы должна, — едко согласилась она.

— Я не был уверен, насколько ты знаешь греческий.

Казалось, что он слегка обрадовался, а она почувствовала сильное замешательство.

Правда, сердце ее еще билось, как сумасшедшее, а гнев и ярость еще душили ее, но постепенно она успокаивалась.

— Ты поняла, о чем я говорил с Иванией, — задумчиво произнес он, глядя на нее. — Ты сделала пару ошибок, а я был туп и не смог понять, что ты все понимаешь.

Но…

Он покачал головой и закончил, совершенно ошеломив ее:

— Я очень сожалею обо всем том, что было сказано.

— Это неправда? Пэм настаивает, что ты имел в виду что-то другое?

— Ты рассказала Пэм? — резко спросил он. — Пэм все знает?

— Пэм была в Родосе со мной, когда мы видели тебя с подругой, — проговорила она, пытаясь сдержать слезы.

Это, должно быть, была реакция — злость сменилась слабостью. — Мне пришлось ей все рассказать.

Его злость совершенно прошла, но эта новость произвела какой-то отрезвляющий эффект. "Ясно, он недоволен тем, что Пэм знает, что он нечестен, — подумала Тони. — Но ему совершенно все равно, что думаю я." Эта мысль совершенно добила ее, и, не в силах больше сдерживаться, она разрыдалась.

— Пэм уверена, что… что у меня есть любовница? — медленно спросил он.

— Так же, как и я! — воскликнула она. — Ты был с ней помолвлен, а теперь понял, что л-л-любишь ее снова.

— Я понял? — Он помолчал, а потом спросил: — О чем ты плачешь, Тони?

Она не нашла, что ответить, но он, не дождавшись ее ответа, снова близко подошел к ней и мягким, почти нежным голосом, спросил:

— Ты, что, ревнуешь меня к Оливии, да?

— Ревную? — все, что смогла она ответить. — Нет, конечно! Почему я должна ревновать?

Мягкая улыбка тронула его губы.

— У тебя нет никаких причин… если только, — добавил он медленно, — если только ты меня любишь.

Его глаза встретились с ее. Он понял — только и подумала Тони, — и ею овладело сильное смущение.

— Я нет… я хочу сказать… как я могу любить?

Она замолчала, потому что он засмеялся, но без всякого издевательства или насмешки.

— Как ты можешь любить высокомерного тирана?

Это ты хотела сказать? — произнес он и, так как она молчала, договорил: — Я не высокомерный тиран, моя дорогая, а вот ты была для меня настоящим мучением.

Что он говорит? И этот мягкий голос, в котором, кроме нежной любви, ничего нет.

— Дарес, — недоверчиво выдохнула она, — ты… любишь меня?

— Любишь?! — Прежде чем сообразила, она оказалась в его объятиях, а на губах ощутила властный, нежный, мягкий поцелуй. — Я обожаю тебя!

Наконец он отпустил ее, а в глазах его появилась печаль:

— Скажи мне, дорогая, есть ли перемены в твоем отношении к моим… моим…

— Это была расплата за твои слова, — сказала она не без вызова в голосе.

— Это вызвало перемены или нет? — спросил он ее и, не дав ответить, добавил: — Я думаю, что ты не изменилась.

— Нет, изменилась.

Она опустила голову и заговорила приглушенным голосом, отчасти из-за того, что он крепко прижимал ее к груди, отчасти от того, что слишком тяжелым было ее признание.

— Нет и не было никаких перемен. Просто я хотела отплатить тебе за все те ужасные слова, которые ты говорил об английских девушках.

Во время ее рассказа он иногда вздыхал, а Тони все сильнее и сильнее краснела. Наконец она рассказала ему, куда отправила те первые пять тысяч фунтов. А он сказал, что ей надо было все рассказать ему, когда он требовал объяснений в отношении этих денег. Но Тони ответила:

— Я думала, что это не важно, потому что ты не любил меня. А после того, как ты начал встречаться с Оливией… — Так получилось, — быстро вмешался он, — те два случая были единственными, когда я выходил с ней в город.

И он рассказал ей об Оливии. Когда-то он был с ней обручен и, совершенно доверяя ей, передал ей на руки большую сумму денег. Она пришла к нему и, рыдая, рассказала, что деньги необходимы для вызволения ее сестры из беды. Ту на работе обвинили в растрате и, под угрозой разоблачения и передачи дела в суд, принуждали немедленно вернуть деньги.

— Я вынужден был дать ей эти деньги и никогда не думал об их возврате. Но все это оказалось просто хитростью. Она была маленькой жадной золотоискательницей, единственной целью которой в жизни было оседлать какого-нибудь богатого мужчину.

Его голос дрожал, а в глазах появилось нечто дьявольское.

— Я хотел заставить заплатить ее за это, — гневно сказал он. — Но она исчезла. Однако потом она поняла, что, оказывается, любила меня. Она мне звонила несколько раз, очень сокрушалась и просила меня простить ее. Я решил поиграть с ней… до тех пор, пока не получу своих денег обратно. Она передала мне их при нашей второй встрече. Она была уверена, что я разведусь с тобой, как только мой дед умрет, и женюсь на ней.

— Ты ей говорил об этом? — недоверчиво спросила Тони. Мысль о том, что ее муж собирался развестись с ней, больно уколола ее. Но он покачал головой.

— Она сама так решила. Просто ходили слухи о том, что наш брак произошел по необходимости, из-за причуды деда убить тебя. И она сама решила, что мы не смогли бы полюбить друг друга. Она решила, что, как только вернется, я ее тут же прощу.

Он помолчал, потом нежно поцеловал жену и снова заговорил:

— Но чего она не знала, так это то, что я уже тогда влюбился в тебя… даже если бы ты и спрятала те деньги.

— Я хотела рассказать тебе об этом, но не знала, принесет ли это какую-нибудь пользу. Мне казалось, что ты терпеть меня не можешь… И я заслуживала, чтобы ты обо мне плохо думал, — сокрушенно добавила она.

— Да, — согласился он. — Я часто думал, что мне придется побить тебя в конце концов. Ты даже не представляешь, как я был близок к этому!

— Сегодня вечером, — пробормотала она, — ты был не с Оливией, да?

— Нет, дорогая. Я поздно приехал, потому что сломалась машина. Мне пришлось заняться ею. Поэтому я позвонил тебе и сказал, чтобы ты обедала без меня. Я бы объяснил тебе все, но ты бросила трубку или, может быть, разъединился телефон, или еще что.

Вдруг он спросил:

— Зачем ты пригласила этого Харитоса на обед?

— Потому что думала, что ты с Оливией, — торопливо объяснила Тони, чувствуя, как начинают дрожать ее губы в ответ на изменившееся выражение его лица.

— Месть, да, — покачал он головой, но радость вернулась в его глаза. — Ты маленькая чертовка, Тони, и я не знаю, почему я так люблю тебя!

— Почему ты не говорил мне этого раньше? — спросила она, слегка обиженным голосом.

— Потому что я был еще уверен в том, что ты припрятала деньги, а это я ненавидел больше всего. Я чувствовал, что должно быть какое-то объяснение, и как-то я заметил, что ты сама обо всем рассказываешь, когда приходит время, но ты так ничего и не говорила.

Она продолжала молчать, и он прижал ее к себе еще крепче и нежно прошептал ей:

— Я люблю тебя, сердце мое.

Она тоже прижалась к нему, подняла лицо и прошептала в ответ:

— Я тоже люблю тебя, — и сама нежно поцеловала его.