"И я там был..., Катамаран «Беглец»" - читать интересную книгу автора (Новаш Наталия Владимировна, Куличенко...)

Ночь святого Христофора

Тропа вела вниз к реке. Но прежде чем спуститься на берег, я осмотрел холмы с раскинувшимся до горизонта осенним лесом.

Часть неба над пестрыми шапками самых далеких деревьев, где все эти дни маячил передо мной гигантский силуэт йотунга, была непривычно пуста. Утро выдалось пасмурное, но теплое и совсем тихое. А впрочем, дело уже шло к полудню — ведь я проспал не меньше шести часов с тех пор, как забрезжил рассвет. И теперь, убедившись, что достиг края леса и что преследователь мой куда-то подевался, склонен был продолжать свой путь при свете дня.

Подо мною была обширная поляна с роскошным султаном побронзовевшего, но еще не начавшего терять листву векового дуба, а чуть поодаль чернели развалины какого-то жилища.

В прибрежных кустах по сухой порыжевшей осоке бродили куры; у самой воды, позванивая колокольчиками, щипали зелень три белых козы. Речка казалась быстрой и опасной для переправы.

В здешнем холмистом краю реки всегда полноводны и достаточно глубоки, но ни одна из них не имеет такого широкого русла, как на равнине, которую я, продвигаясь на юг, пересек за два предыдущих дня, а точней, за две ночи. Спасаясь от преследований великана, я вынужден был путешествовать в темноте. Обезумевший йотунг гнался за мной по пятам, то заходя спереди, то почти настигая сзади, словно по неведомому приказу, задался целью настигнуть меня и, кровожадно усмехаясь, одним махом растоптать среди чахлых зарослей сушняка — подобно тому, как мы, смертные, давим порой пальцем зазевавшуюся блоху в редкой шерсти щенка… К счастью, меня то и дело спасало какое-нибудь неожиданное укрытие — то случайная яма, заваленная гниющим хворостом, то стог сена или пещера, вымытая дождем на дне оврага…

В моем положении следовало избегать открытых пространств, однако теперь я застыл посреди поляны, зачарованный ужасным зрелищем.

Огромное дупло в основании дуба, где свободно могли разместиться три человека, зияло обугленной чернотой, точно было обожжено молнией изнутри. Там валялся чей-то брошенный нехитрый скарб: полурасстегнутая сума, пара кожаных башмаков и два толстых тома в обгоревших шагреневых переплетах.

На дубе, надломив толстый сук, висела отрубленная великанья голова в воинском шлеме. Земля под деревом и чахлая вытоптанная трава хранили следы бивака многочисленной армии — черные пятна кострищ обезображивали весь берег, лишь у воды в зарослях лозняка сохранялась узкая полоска зелени.

Я приблизился к дубу и натянул капюшон. Закрывая лицо от смрада и назойливых мух, я склонился над одной из книг, но тотчас же отшатнулся от нее, ибо это была, без сомнения, книга бесовская, по черной магии — такие инкунабулы мне доводилось видеть на процессах над приспешниками дьявола, потом их жгли вместе с владельцами, а пепел зарывали в землю… Надо думать, тот, кому принадлежали эти мерзкие тома, уже не возвратится никогда. Как и не будет впредь меня преследовать проклятый великан.

На пепелище, где еще вчера, наверное, был дом и где текла размеренная жизнь, белели человеческие позвонки и раздробленные черепа — точно разбросанные рыбьи скелеты — рядом с такими огромными трубчатыми костями, что я сперва их принял издали за несгоревшие балки, какие выстругивают из целых стволов корабельных сосен. Здесь нифлунги поджаривали великана… А голову своего врага подвесили на дубу, и рой мух жужжал под железным забралом.

Потянуло запахом гари. С реки донесся протяжный воющий звук. На юге, откуда текла река, в небо взвивались струйки серого дыма. Их строй медленно приближался.

В просвете ближайших кустов показались плоты. Я не стал дожидаться, пока они подплывут, и поспешил укрыться в дупле.

Козы испуганно метнулись от берега и, звеня колокольчиками, устремились мимо меня через вытоптанную полянку к недалекому лесу. Лишь одна продолжала обгладывать ивовый куст у воды.

Плотов было множество… Нескончаемой вереницей тянулись они друг за другом.

Проплыли первые десять плотов, сбитые из особенно толстых бревен, — с раскинутыми шатрами, пушками и металлическими сооружениями непонятного назначения. Потом замелькали более легкие, но вместительные, где кишмя кишели какие-то маленькие уродливые существа.

Злобные по виду карлики величиной с годовалого ребенка занимались кто чем: раздували горны и поддерживали огонь в больших черных жаровнях; либо просто лежали вповалку; либо сидели, свесивши ноги в воду, на самой кромке плотов… У многих даже не было ног и рук — корявые перепончатые лягушачьи лапы с тремя, четырьмя или вовсе шестью отростками вместо пальцев. Некоторые напоминали рыб — с плоскими головами и чешуей на туловище. А у других были рачьи тупые клешни и панцирь на спине…

Те, что казались уменьшенной и омерзительной копией человека, обладали необычайной силой. Один какой-то урод ломал на моих глазах выкорчеванное дерево, ствол которого был толще его самого, и лихо бросал поленья в металлическую жаровню. На другом плоту, где к пушке был прикован крылатый ящер величиной с волка, стоял карлик и с размаху рубил на куски человеческий труп. Мерзкий дракон — истинное исчадие ада! — нетерпеливо гремел золотой цепью и с жадностью набрасывался на мертвечину.

Наконец показался над ивами особенно густой столб дыма. Появился плот с загадочным сооружением — огромным ячеистым полупрозрачным яйцом розового цвета. Яйцо было поставлено на торец, а из верхнего его конца, точно срезанного ножом, вырывались дым и яркое пламя.

Казалось, светящиеся стенки сосуда были сделаны из одного драгоценного камня, ограненного и отшлифованного так искусно, что все устройство напоминало шишку со сглаженными многочисленными гранями. Уродцы сновали у основания, словно крысы.

И пока мелькали мимо меня все новые и новые плоты с одинаковыми яйцеобразными сооружениями, я сидел в дупле, охваченный первобытным страхом. Ощущение неописуемой потусторонней жути и чего-то, неощутимо чуждого человеку, сковало неподвижностью мои члены. Что странного было в розовых дымящих яйцах? Только то, что разум мой отказывался это понимать.

И тут я вздрогнул: на подплывшем плоту — третьем с конца — торчали обыкновенные пушки, точно такие же, что стояли у стен нашего монастыря.

Предпоследний был завален высохшим камышом. Только три карлика с заряженными луками сидели у подножия возвышавшегося, точно стог сена, темно-коричневого яйца, совершенно целого и напоминавшего огромный кокосовый орех. Всадник на лошади был бы высотой куда меньше коричневого яйца.

Заключал вереницу плот с оружием, мне совершенно не знакомым. Впрочем, я не сведущ в военном деле…

Вереница дымов, уже переместившаяся далеко на север, повернула влево и плыла теперь на юго-запад, снова приближаясь ко мне.

Я знал, что еще ниже по течению река делает новый изгиб и течет на запад — к замку герцога, через скалистые пустоши. Туда, где я видел ночью зловещее алое зарево, где вторую неделю, как говорили, горели костры под стенами осажденной крепости, в которой сам герцог медленно умирал от ран, ожидая целебных мазей. Именно туда и лежал мой путь.

Я встал на ноги, раздосадованный и недовольный собственным бездействием. Слухи были верны. Несметная вражья рать стекалась под стены крепости. Чуждая человеку непобедимая сила.

Я в раздражении пнул бесхозную валявшуюся рядом суму. Та отлетела шага на три, вещи высыпались на траву. Не задумываясь я наклонился, подобрал перья, сложил в мешочек раскатившиеся чернильные орешки и забросил суму назад в дупло, совершенно не отдавая себе отчета, зачем спасаю сейчас от дождя и непогоды чье-то имущество.

Мир шел к своему концу. Очень скоро он будет принадлежать другим — и человеку не найдется места на земле…

Тем не менее убедившись, что плоты уплыли достаточно далеко, я зашагал к развалинам. Мне нужно было выполнить свой долг, а для этого — отыскать бревно или какую-нибудь доску, чтобы переправиться через реку.

Конечно, чтобы скорее добраться до крепости, мне следовало еще вчера перед ночлегом сразу повернуть на юго-запад в том месте, где делает изгиб река, и по берегу следовать до второго поворота, а там уже, в виду крепостных стен как-нибудь наладить переправу. Но я опасался, если буду двигаться по пустынной каменистой равнине, вновь повстречаться с кем-либо из великанов — насколько я был наслышан, в этой местности они попадались довольно-таки часто… Поэтому во всех отношениях надежней был путь по противоположному лесистому, пускай и сильно всхолмленному берегу.

Мне опять не давала покоя мысль, что мешок за моей спиной слишком тяжел. Воистину человеческий разум загадочен и непостижим: даже сейчас, в минуту, когда людская история, быть может, близится к завершению, он, как любознательный ученик, продолжает решать логические загадки. Несмотря на подстерегавшие меня смертельные опасности, я весь путь не мог избавиться от странной мысли, не имевшей, ну, казалось бы, никакого решительно значения: зачем настоятель монастыря помимо целебных мазей так нагрузил меня снадобьями, вовсе не применяющимися при антоновом огне, а предназначенными для приема внутрь при черной немочи и лихорадке? Зачем секретное письмо герцогскому лекарю, которое не должно попасть ни в чьи руки?

Тихий блеющий звук донесся словно из-под земли. Я стоял у самых развалин, а передо мною в каменной кладке обнажившегося фундамента была с трудом различимая дверь.

Дверь отворялась внутрь подземелья и была чуть приоткрыта. Чей-то глаз следил за мной через щель.

Так прошло несколько долгих мгновений, и раздался скрип. На меня смотрела перемазанная сажей деревенская девка. В глуповатом лице ее не было, однако, испуга. Волосы ее были опалены пожаром, рубашка обгорела. На плечи она накинула несколько рваных мешков.

Я увидел, что она вся дрожит от холода и готова броситься ко мне, как к спасителю.

— Святой отец, помогите… — прошептала она трясущимися губами, одну руку протягивая ко мне, а другой прижимая к себе новорожденного козленка.

У козленка было две головы. Одна из них глядела на меня сморщенным личиком человеческого младенца.

Я в ужасе отшатнулся, но тотчас взял себя в руки и осенил крестным знамением несчастную.

Бесовское наваждение не пропало. Девица бухнулась мне в ноги, по-прежнему прижимая уродца и умоляя меня о чем-то совершенно невразумительно.

Наконец я понял, что речь шла о козах, которых я встретил на берегу. Девица умоляла загнать их в погреб, где она пряталась вместе с козой, тоже уцелевшей после пожара.

Чтобы успокоить несчастную и получить от нее хоть какие-то, необходимые мне сведения насчет переправы, я отправился искать коз.

По дороге я вспомнил: в дупле, в сумке осталась лежать свернутая монашеская мантия. Вполне довольно, чтобы приодеть и обогреть девицу, решил я и свернул к дубу.

Вся сума оказалась нетяжелой, и тогда я вдруг подумал, что, пожалуй, ни ее, ни книги не стоит оставлять на произвол судьбы. Тексты под деревянными, обтянутыми кожей переплетами, конечно, нечестивые и грех честному христианину даже заглядывать в них, да ведь все же — книги!.. Долгие годы общения с ними в монастырской библиотеке приучили меня к бережному — больше того, благоговейному! — отношению к этим удивительным творениям ума и рук человеческих. И то минутное отвращение, которое посетило меня в первый раз, теперь уже улетучилось. Книги есть книги, повторил я себе, и вовсе никчемными они не бывают, ибо всегда они — для человека, так или иначе…

С неловкой ношей мне все-таки удалось поймать двух коз. Кое-как обмотав рога концами веревки, я потащил за собой упирающихся животных.

Увидев меня, хозяйка ничуть не успокоилась, но, напротив, еще больше взялась волноваться о судьбе третьей козы и, упав на колени, стала снова упрашивать меня идти на новые поиски.

Только теперь я рассмотрел очертания ее тела под бесформенным грубым рубищем и с тревогой понял, что она должна совсем скоро родить.

Чтобы не волновать бедную женщину, я решил исполнить и эту ее просьбу, однако затем тотчас покинуть пепелище, вверив несчастную ее судьбе, ибо не мог позволить себе ни малейшей задержки, ежели бы такая возникла, требуя моего присутствия.

При этом я добавил, что следую из монастыря со срочным известием в осажденную крепость, где умирающий от ран герцог дожидается моей помощи, а потому мне необходима лодка для переправы.

Женщина обрадовано закивала, показывая пальцем на речной берег и сбивчиво объясняя мне, что в кустах есть привязанная лодка с веслом и там же надо искать заблудившуюся козу.

Я без труда нашел указанное место — у старой ивы и вправду хранили лодку: свободный конец обмотанной вокруг дерева ржавой цепи валялся на земле. Но лодки не было. Зато невдалеке я увидел козу. На моих глазах она выбралась из зарослей лозняка и жевала теперь зеленевшую у воды осоку.

Прежде чем подойти к козе, я посмотрел на юг, и не напрасно: знакомая мне вереница новых дымков была совсем близко.

Затаившись в кустах, я ждал, глядя вперед, на поляну, куда направилась моя коза. С реки это место было видно очень хорошо. Первый плот появился из-за прибрежных зарослей. Карлики, заметив козу, оживились и принялись показывать на нее тем, кто плыл следом.

На втором плоту заметались. Многочисленная команда подняла шест, лежавший у самого края, и, навалившись тяжестью своих тел, воткнула его в речное дно.

Плот остановился точно напротив козы. Тогда карлики дружно нажали на рычаги механического сооружения напоминавшего пушку с коротким дулом. Ракообразный монстр раскрутил колесо устройства, в то время как полулягушка быстро разматывала моток веревки…

Из дула вылетела длинная коленчатая жердь, словно половинка подвесного моста, с двузубцем, нацеленным на козу.

На плоту привели в движение еще одно колесо, и вилка вонзилась в спину беззащитной жертвы. Белая шерсть стала багряно-алой…

От ужаса я зажмурился, а когда открыл глаза, карлики уже суетились вокруг бездыханной и окровавленной туши, лежавшей на бревнах плота.

Шест вытащили, флотилия продолжила свой путь.

Я уткнулся лицом в сухую осоку, и в те страшные минуты был похож на сущего ребенка, убедившего себя, что если не глядеть на зверя, то и зверь, конечно, не заметит… Так лежал я невесть сколько, будто притворившийся мертвым жук-олень.

Плеск воды под веслом вмиг отогнал терзавшее мой ум видение нависшего вверху двузубца. Я вскочил на ноги.

С середины реки приближалась лодка.

Седая сгорбленная старуха быстро и умело работала веслом. Подплыв, она бросила мне толстую веревку.

Я молча поймал конец, подтянул лодку, но привязывать ее к дереву не спешил. Когда старуха вышла на берег, я затащил лодку в заросли ивняка и надежно замаскировал от постороннего глаза.

Старуха оказалась здешнею повитухой и спешила к роженице, которой пообещала быть в назначенный срок — сегодня к ночи.

Я выразил удивление, ведь с противоположного берега хорошо просматривались развалины сгоревшего дома. И наверняка было видно все, что здесь произошло…

— Господь милостив к сиротам и калекам, — сказала на это старуха. — А особливо к тем, кому сам он не додал разума… Может быть, и жива бедняжка…

Я успокоил старуху и тут же узнал, что подопечная ее — дурочка, хромоножка, а теперь, выходило, и круглая сирота: родители ее, мельник с женой, жили в сгоревшем доме. Мельница же, скрытая от нас сейчас кронами старых ив, уцелела…

Несчастная хромоножка стояла у открытой двери. Завидев нас издали, стала махать рукой, подзывая к себе, при этом она отчаянно кивала на реку и бессвязно причитала во весь голос: мол, проклятые нифлунги убили и ее козу, и белую лошадь, и двух коров…

— При чем тут нифлунги, глупая! — остановила ее старуха. — Негоже думать тебе про бесовское отродье! Плюнь…

— Нифлунги… Злые нифлунги… — будто в забытьи шептала та, запирая дверь на все засовы, как только мы спустились в подвал.

— Да разве нифлунги боялись бы обыкновенных крыс? — рассердилась старуха. — Ведь они подземные жители и живут часто в крысиных норах. А эти бесовские твари боятся пуще огня… — И она, к удивлению моему, рассказала, как сама была у стен осажденной крепости и видела огненное кольцо, непрерывную цепь костров, в которых сжигается все живое, проникающее из замка, — будь то беженец, спасающийся от голода, или крыса, норовящая прошмыгнуть к реке.

Со слов старухи я понял, что эти дьявольские отродья давно могли бы взять осажденную крепость: столько у них пушек и загадочных бесовских машин, но они медлят, как будто сами смертным страхом боятся герцогского замка, как и всякого, кто придет оттуда…

— Так кто же они, эти твари? — спросил я.

— Бесы! — твердо сказала старуха и широко перекрестилась. — Нифлунгам нечего делить с нами. У них свой мир и свои тайны. А ежели б им сделалось тесно в нижнем мире и захотелось вдруг завоевать наш Митгард, они легко бы это сделали еще тогда, когда Христос по земле не ходил…

— Лошадь и двух коров… — не унималась между тем хромоножка. — И мою козу, и старого колдуна…

— Что? — ужаснулась старуха. — Они убили святого старца, царство ему небесное?!.

— Кровь, кровь, — твердила безумная. — Столько крови, как у нашего кабана… и унесли его на свой корабль, адским шилом пронзивши…

— Душа его с ангелами поет! — сказала, крестясь, старуха и вынула из котомки свежеиспеченный хлеб. Слова ее, признаться, покоробили меня, но я счел неразумным вступать сейчас в спор.

В погребе оказался запас вина и сыра. Хозяйка подоила коз. По ее научению я набрал куриных яиц в сухой осоке, где неслись бездомные куры, и сварил десяток в своем котелке на еще тлеющих углях пепелища.

При этом я отметил: перерывы в передвижении вражьего флота делались все короче, плоты тянулись теперь почти нескончаемой вереницей.

Мы утолили голод. Козы жевали сено в дальнем углу. Бедная женщина, напоенная снадобьем и теплым молоком, спала, постанывая и вздрагивая во сне. Мы укрыли ее чем могли, пригодилась и мантия убиенного чернокнижника. Старуха утверждала, что к ночи дурочка благополучно разрешится, и просила меня подождать, чтобы затем всем вместе переправиться через реку.

Но я не мог медлить, о чем и сказал, весьма огорчив старуху. Мы глядели в дверную щель, надеясь, что переправа освободится, но все было напрасно. Тогда старуха дала совет перебраться на берег поближе к лодке и переждать на мельнице, где мне будет обеспечена полная безопасность.

Я подивился, как это она считает мельницу безопасным местом, на что она усмехнулась, обнажив старческие беззубые десны:

— Все бесовское — от беса!.. Это известно. А бесы особо ценят и охраняют все бесовское, сделанное человеком…

Бесовским же она называла все без исключения изобретения человеческого ума, начиная от мельницы с колесами и жерновами и кончая орудиями для обстрела, ядрами которых пробивают небесную твердь, открывая бесам пути в наш мир.

— Не одни только йотунги живут над нами в верховном мире, — объясняла старуха. — Есть много иных миров, не доступных нашему разумению. Господь сотворил все так, чтобы не было смешения между мирами. И только йотунги по божьему повелению проникают в срединный мир, дабы охранять нас от злобных бесов… Нифлунги же сторожат человеческий мир от поползновения подземных тварей. Но когда мы сами палим из пушек, разрывая оболочку Митгарда, бесы хищно стремятся сюда отовсюду… Йотунги всегда на страже и стремятся заделывать бреши в невидимой охранительной тверди, однако многие мелкие дыры, творимые пулями при стрелянии из мушкетов, не в силах они приметить… Так врывается через эти отверстия саранча. Прежде не было этого бедствия в нашем мире… А ежели твердь небес пробивают ядра, то с неба падают твари размером с пушечное ядро…

Старуха рассказывала и продолжала глядеть в щель, но вдруг, тихо вскрикнув, схватила меня за руку.

Напротив нас причалили к берегу два плота.

На каждом из них были пушки, вдобавок первый нес на себе дымящееся яйцо розового цвета, а на втором возвышалось загадочное коричневое образование в виде кокона, напоминавшего кокосовый орех.

У основания прозрачно-розового яйца суетились три карлика. Второй плот был завален трупиками уродцев, и к нему были привязаны два бревна, между которыми в нелепой позе помещался голый, опутанный веревками человек: тело в воде, а голова и ступни — снаружи.

Затаив дыхание, мы смотрели, как человекоподобные карлики перенесли на берег трупы своих сородичей и свалили кучей в центре большого кострища.

Затем втроем они опрокинули розовый яйцевидный сосуд и также выкатили на берег. Полагаю, и десять крепких людей не справились бы с этой работой… После чего весь плот, где высилось таинственное коричневое образование, они обильно устлали сорванной на берегу сухой осокой.

Сквозь тучи прорвался свет вечернего солнца. Стал отчетливо виден человек в окрашенной закатом воде — он был живой и лишь беззвучно, будто сам не свой, широко разевал рот; заалела сочившаяся из большой раны на голове кровь, а ее запекшаяся черная корка на трупах уродцев вспыхнула цветом граната; засверкали начищенные до блеска медные дула пушек; и даже лес на другом берегу словно покрылся каким-то зловещим багрянцем.

Тем временем карлики принесли с плота не замеченный мною ранее черный ящик размером с большой сундук, откинули крышку и начали доставать оттуда толстые медные трубки длиною в локоть и самых разных форм: одни были совсем прямые, другие — согнуты под прямым углом или изогнутые плавно, как тело змеи.

Инструментами занимались двое, тогда как третий с обыкновенным сачком на палке бродил по берегу. Я внимательно наблюдал за ним, пытаясь понять, кого же он столь старательно вылавливает в сухой осоке.

Меж тем сачок понемногу наполнялся.

— Жаба, — прошамкала мне в ухо старуха, чьи глаза видели вдаль лучше моих. — В сачке сидит большая жаба, а сверху восемь куриных яиц…

Карлик продолжал поиски, поминутно наклоняясь, и в итоге я насчитал еще четыре удачных находки. Сачок, наконец, наполнился до краев.

Плеск воды заставил меня посмотреть в сторону плотов. Двое карликов запросто выволокли из воды голого человека. Они поднесли его к розовому яйцу и принялись запихивать головой вперед в широкое отверстие. Человек кричал и сопротивлялся… Третий карлик подтолкнул жертву за ноги, и тело вошло, как пробка в бутылку.

Тогда дружным толчком они установили яйцо на торец. Сквозь почти прозрачные розовые стенки было видно, как человек скатился на дно и затих. Я только сейчас обратил внимание, что весь сосуд, как и черный ящик, стоявший метрах в двух от сосуда, оплетала медная паутина из ловко соединенных трубок.

Карлик выложил из сачка в ящик все двенадцать яиц. В это же время двое его сообщников ловко собрали еще одну, совершенно прямую трубку и соединили ею медную сеть ящика и сосуда.

Над яйцом вспыхнуло светло-голубое свечение. Пламя перешло по трубке на черный ящик. Человек на дне сосуда забился в судорогах. Душераздирающий крик вскоре затих, свечение тоже сделалось едва заметным.

Три карлика явно ждали чего-то. Один вдруг присел на корточки, второй вскарабкался ему на плечи, а сверху оказался тот, что был с сачком. Все трое разом выпрямились, и верхний закинул жабу в сосуд. Яркое голубое пламя снова жадно лизнуло стенки яйца и тотчас перекинулось на медные трубки ящика.

Двойной сатанинский вопль — жабы и человека — донесся из разверстого яйца.

Немного выждав, один из карликов приподнял ящик, и соединительная трубка упала на землю.

Из открытого ящика принялись выпрыгивать мокрые твари, не отличимые друг от друга и от своих создателей, разве что количество пальцев на лягушачьих лапах было у каждого свое. Но та же нечеловеческая безжалостность птичьих лиц, злоба в глазах и нескоординированность движений…

Я насчитал двенадцать гомункулусов. Старуха, словно читая мои мысли, зашептала, шепелявя, пророчество из книги премудростей:

— …И хлынут враги рода человеческого через границы Митгарда, и станут выращивать гомункулусов и драконов, чтобы несметной ратью завоевать человеческий мир, данный нам господом в давние времена…

Орда тварей потащила розовое яйцо к кострищу… Не сказать человеческим языком, как выволокли они святого мученика, разрывая по частям еще трепещущее живое тело и бросая окровавленные куски на гору трупов своих сородичей… Когда яркое пламя, гудевшее в тихих сумерках, предавало небытию все то, что, сливаясь, вскипая в огне, шипело, вспенивалось и наполняло мерзким едким зловонием воздух вокруг, я с отчаянием думал: «Вот судьба, ожидающая наш мир и каждого в этом мире… Всех ожидает одна судьба и один исход, если мир идет не туда, если крах предначертан миру… И грешник, и праведник сгорят и сгинут, смердя до небес, падут от рук нечеловеков, творимых низкой нечистью вопреки божественному провидению и мировой гармонии… И все мы обречены, если мир этот обречен — а он движется к своему концу, ибо не видно силы, способной противостоять силе нечеловеческой и всему человеческому бесконечно чуждой…»

Старуха в ужасе крестилась и шептала молитвы.

Меня же вдруг охватило полное безразличие к своей судьбе. Блаженны видящие гибель мира. Что жизнь человеческая, когда рушатся царства?! Нет страха, ибо нет спасения и нет даже намека на него.

И вот тогда в душе моей внезапно зародилась странная надежда.

Отсутствие страха перед судьбой снимает шоры. Тот, кто ясно видит впереди бездну, способен сделать самый неожиданный поворот… И этой легкости никогда не поймет незрячий.

Незрячий, всегда идущий прямым путем — желанная жертва бездны. Я поблагодарил судьбу за найденные мной в дупле книги. Нехитрый скарб чернокнижника — какой подарок судьбы! И да простит меня Господь — другого выхода не оставалось, я был убежден.

Тем временем почти стемнело. Карлики и сотворенные ими твари — все вместе — перетащили яйцо и черный ящик на плоты, а сами возвратились к костру, где принялись палками выгребать из жара и яростно вырывать друг у друга еле дымящие кости с остатками обгоревшего мяса…

Этой-то минуты я и дожидался. Я сложил оба тома в свой мешок и простился с бедной старухой. Когда я шагнул к двери, она заплакала. Но, оставаясь здесь, в подвале, я уже ничем не мог помочь ни ей, ни хромоножке…

На мельнице уютно, по-домашнему пахло мукой. Я сел на мешок с зерном и зажег припасенный огарок свечи. Пламя озарило дощатые стены, разогнав летучих мышей. Жернов служил мне столом, так что я мог удобно расположиться с книгами. Не знаю, листала ли их еще когда-либо рука доброго христианина…

Я старательно изучал запретные премудрости, ибо, как уразумел я, лишь они одни могли теперь приблизить меня к цели, благостной по сути, что я перед собой поставил. Неисповедимы божьи помыслы и те пути, которыми во исполнение их предначертано идти нам, смертным!..

Вскоре, однако, меня постигло глубочайшее разочарование — я не мог воспользоваться ни единым советом: под рукой всякий раз не оказывалось нужных вещей. То не хватало сорванных в новолуние цветов вербены, то высушенной лягушачьей шкуры, то майской росы или магического кристалла, не говоря уже о деревянной шпаге и черных локонах с головы непорочной девы…

Отчаянье охватило меня. Нет горше муки, чем собственное бессилие.

Наконец я решил поступить так, как не делал вероятно, никто и никогда.

Обломив у реки ветку бузины, я очертил ею магический круг, после чего, высыпав на пол пшеницу, накрыл свою голову чистым мешком из грубого льняного волокна; затем сжег в котелке пойманного тут же паука и ветку мяты, случайно найденную у порога… А потом принялся читать вслух все подряд заклинания с открытой наугад страницы.

Комната тотчас наполнилась стуками, диким ревом и топотом звериных копыт. Засверкали молнии, яркое пламя вспыхивало за пределами очерченного мной круга. Потом все исчезло, и загрохотал гром. Ведьмы завыли на все голоса, пламя снова начало лизать стены, но ни одна из вызванных мной стихий не проникала за невидимую черту.

Я читал следующие заклинания, и сонмы бесов скалили свои морды, скрежетали зубами и в изнеможении бились о незримую преграду, словно не в силах были откликнуться на мои призывы.

Все было бесполезно. Те, кого звал я на помощь, явственно рвались на зов, но казалось, они не слышат, не видят меня. Что-то не пускало их в очерченный мной магический круг.

И тогда прозвучал неведомый, тихий, почти ласковый голос — из дальнего ли угла, во мне ли самом, не знаю толком, но я невольно содрогнулся, когда услышал эти страшные слова:

— Брось крест!

— Силы небесные! — возопил я тогда. — Могу ли я, убогий, жалкий, червь земной?!.

— Ты обратился к нам, ища поддержки и защиты, — силы неба, видимо, не очень-то к тебе благоволят. Что ж, мы тебе дадим и помощь, и защиту, и все-все, что пожелаешь, но для этого… брось крест!

— Предать… — пробормотал я. — Не могу, не смею! Хотя, каюсь, не единожды осмеливался подвергать сомнению… Но!.. Все ведь — только в мыслях…

— Тогда мир погибнет! — угрожающе ответил голос. — Прикрываясь благостной личиной, он идет к концу. И ты — пособник этого конца. Да-да! Так выбирай же, что тебе Сохранить свою приверженность пустым догматам, но дать миру сгнить и развалиться. Или…

— Значит, если все, как ты мне говоришь…

— Решай! Спасешь свой никому не нужный — очень скоро никому уже не нужный! — идеал, и потеряешь мир, в котором этот идеал мог бы еще хоть что-то стоить. Но ведь ты мечтаешь именно о благе мира… Или я ошибся?

И тогда, ужасаясь содеянному, однако, и вправду же, не видя теперь иного, более… пристойно-человечного, разумного пути, я со стоном сорвал с груди серебряный крест и швырнул его прочь, за пределы магического круга…

И как только крест мой блеснул в воздухе и, звякнув, упал у порога, белый потусторонний свет залил мельницу. Стены и потолок заколебались, искаженные нездешним пламенем, грянул вселенский колокол и оглушил меня… Все замелькало… Видения неведомых стран сменяли друг друга, и сонмы ярких миров помчались перед очами, как в сновиденьях пророков. Я замертво рухнул на пол, и лишь богу известно, было ль на самом деле или привиделось мне в бреду все, что случилось дальше…

Я открыл глаза, когда все утихло. Одни лишь летучие мыши шуршали под потолком, да полная луна в окне светила на раскрытую передо мной страницу. Я не помню в точности, какого беса вызывало следующее заклинание, но на сей раз мне повезло сразу.

Это был самый могущественный из бесов, в чем он сам признался, приветствуя меня диким хохотом и сильным пожатием старческих пальцев.

То была подагрическая рука знаменитейшего из бессмертных. Рука, прикосновения которой так страшились все…

— О дьявольщина, черт возьми! Дай мне на тебя посмотреть хорошенько! — загрохотал он мне прямо в ухо. — Сам Соломон был скромен со мной, как девственница! Юлий Цезарь и тот не решался спрашивать о пустяках, как ни сжигала его гордыня и жажда власти!.. О чем же способен просить осмелившийся вызвать меня?

— Понятия скромности или страха не ведомы для того, кто брошен судьбой присутствовать при конце света, но надеется отвратить конец, — ответил я храбро. — И, кроме того, прости, я вызвал тебя по ошибке, — пришлось мне добавить. — Я даже не знаю точно, как тебя зовут… Имен упоминают много…

— Ах, вот как?! — расхохотался он, и я вынужден был объяснить, почему вызвал его и о чем прошу.

Мне снова ответили смехом, и я почувствовал себя распоследним учеником подмастерья, который просит подметку у папы римского, думая, что попал к главному из сапожников.

Он был дьявольский воистину, этот хохот, но в нем не слышалось ни раздражения, ни желания оскорбить. Мне почудилось даже, что покровитель мой мне сочувствует.

— Так ты хочешь спасти твой мир? — сказал он. — Ну, что ж… Я хотел бы знать, заслуживает ли он того…

Мы беседовали очень долго, так во всяком случае мне показалось… Его интересовало все: и когда появились первые нечеловеки, и как из богом созданных тварей делали они себе подобных, наделенных столь редкостной жестокостью и чуждостью всему людскому…

Иногда он вдруг перебивал меня вопросами и странными замечаниями.

Я рассказал ему о юродивой хромоножке и о несчастной козе; о герцоге и настоятеле монастыря, отправившего меня с лишним грузом… Он тотчас же выспросил все подробности об осажденной крепости.

— Так, значит, нечисть боится крыс? — вдруг оживился он чрезвычайно и, удовлетворенно покачивая головой, выслушал с интересом мой долгий рассказ о том, как пришельцы окружили замок кольцом из костров и без жалости сжигают все живое, проникающее из замка: будь то спасающийся от голода беглец или крыса, стремящаяся к реке…

— М-да… — задумался он на миг. — Мерзавец твой настоятель… — И тут же перескочил на другое, принявшись уточнять перечень средств, применяемых при антоновом огне… Вновь чрезвычайно порадовался, что твари боятся крыс… Но иные простейшие вещи его почему-то удивляли.

— Как?! Хромоногость не считается красотой? — например, не поверил он, вспомнив о хромоногой дурочке. — Но ведь я же хром! А я — первый красавец! Это всем известно!..

Больше часа, наверное, чинился мне допрос с пристрастием. Я и не заметил, как пролетело время: вот уже и вправду, всегда доставляет удовольствие разговор с умным и любознательным собеседником!..

Да и он, насколько мне показалось, остался вполне доволен. К концу же, подобно всем старикам, он неожиданно ударился в воспоминания.

— И в прошлом бывали у вас мудрецы… Да-да-да! Знавал я кое-кого… Сократ, к примеру. Тоже казался весьма неглуп поначалу…

Я решил, что настало время напомнить о моей просьбе.

— Ну вот, — искренне огорчился он, — разве я был не прав? Без глупости нет истинного мудреца… Отделяющий зерно от плевел не знает, что делать с зерном. Подчиняющий законы мира не понимает главного…

— Чего же? — заметил я.

— А того, что ежели в мире возникло нечто, возвысившееся над миром и взявшее в руки свои его законы, как всадник берет узду, то это нечто — важнее всего мирского… Такие, как ты, никогда этого не понимали, даже не старались понять — и оказывались в дерьме…

Я снова, соблюдая приличия, напомнил о своей просьбе. И впервые не засмеялись в ответ.

— Как знаешь… — смирился громовой голос. — Но, пожалуй, я не стану… выполнять твою просьбу буквально. Позволь мне сделать… наоборот.

— Это как же? — удивился я, почувствовав в его словах издевку и подвох.

— Ну, видишь ли… — сперва замялся а потом вновь захохотал голос. — Ведь всем известно, что дьяволу свойственны козни… А козни, по-вашему, — это делать все наоборот! И потом… стоит просто верить… ибо все, что ни делается вообще — и в самом деле обычно к лучшему… Ну, а если сказать откровенно, нет смысла в выполнении твоей просьбы.

Поздно… Доставлять тебя к герцогу с мешком этих дурацких снадобий — занятие абсолютно глупое… Уж поверь.

На сей раз в его словах не было и тени насмешки, и это повергло меня в совершенное отчаяние.

— И настоятель твой — первостепенная сволочь… — добавил он без особой уверенности, что добавлять что-либо стоит. Чувствовалось, он размышлял, говорить ли мне правду, может, я и так уже сам догадался…

Однако я по-прежнему не улавливал хода его мыслей, в чем и признался, как бедный школяр на уроке.

Тогда, чуть помедлив, он все же снизошел, кривя губы в презрительной усмешке:

— Да, я сделаю наоборот, но так, чтобы все получилось к лучшему и ты понял сам, что к чему… Я не тебя переправлю к герцогу, а герцога доставлю сюда! И сможешь всласть полюбоваться на своего ублюдка!.. Ах, да! — спохватился он. — Надень вот это!..

Собственно, мне ничего не оставалось другого, как покориться. Но надевать ничего не пришлось — совершенно прозрачный мешок сам накрыл меня с головы до ног, какая-то сила плотно, но не создавая неудобства, затянула его на шее. Дивиться невесомости этой ткани было некогда — дверь бесшумно раскрылась, и в помещение вплыло по воздуху разряженное тело герцога в роскошном гробу.

— Господи!.. — вскрикнул я и чуть было не перекрестился. — Он умер?

— Мертв! Скончался. Но не от ран…

Я внимательно взглянул на синюшно-багровое, раздувшееся лицо трупа. Даже пышный шелковый бант не мог скрыть одутловатую бычью шею.

Смерть неузнаваемо исказила черты, что всегда бывает при страшнейшем из недугов… Невероятная догадка овладела мной. Казалось, герцог вот-вот поднимется в гробу и жадно набросится на меня в неудержимом стремлении унести с собой на тот свет. В стремлении столь же бесконечно загадочном, сколь и бесконечно жутком и свойственном почему-то всем жертвам этой убийственной болезни…

— Чума? — вырвалось у меня.

— Именно так! — согласился мой покровитель. — Ну, разве его преподобие не скотина?!. И вообще, — добавил он с чувством полного удовлетворения, — разве я не во всем прав?

Еще бы!.. Я был обманут настоятелем монастыря. Посылать меня без противочумной маски — значило обречь на мучительную смерть. Мне стало ясно, зачем я нес снадобья, бесполезные при антоновом огне, и от чего в действительности требовалось лечить герцога.

— Ведь не от ран же, не от ран! — с каким-то упоением повторял мой спаситель.

Я кивнул. Вот от чего умер герцог… Чума! Гроб развернулся и поплыл к дверям.

— Проветримся! — предложил мой покровитель. Я не сразу понял, чего от меня хотят.

— Подышим воздухом и поглядим на звезды. Он взял меня галантно под локоток и вывел в свежую ночную прохладу, что оказалось весьма кстати после всех пережитых волнений.

Труп плыл несколько впереди от нас. Бриллиантовые ордена блестели в ярком свете луны. Ее серебряный диск висел над рекой, все было видно отменно. За кустами по речному волнистому зеркалу змеилась мерцающая дорожка.

Гроб подлетел к берегу и опустился на землю.

— Пускай покрасуется! — сказал мой спутник.

Неведомая сила, точно по приказу, легко поставила тяжелый гроб на попа и прислонила к дереву, возвышавшемуся на прогалине среди кустов. Отсюда, от мельницы, труп был как на ладони, и лунный свет озарял синий с белыми сердечками бант на его шее. Мы же стояли полностью в тени деревьев, не видимые с реки, что сделалось весьма немаловажным, когда вновь поплыли плоты.

Они неслышно скользили мимо нас по тихой воде, почти не различимые за черными пятнами ночных кустов.

Я подумал об опасности, грозившей трупу, поскольку с воды он был заметен очень хорошо, и сказал об этом. Но спутник мой только захихикал.

— И поделом ведь, и поделом! Ах, какой лакомый кусочек! Не похоронят — и все дела!..

Однако я был убежден, что даже грешника следует предавать земле.

— Как угодно! — ответил мой покровитель.

Гроб приподнялся и полетел над водой. На середине реки он повернул к крепости и медленно поплыл над лесом, пока не сделался маленьким черным пятнышком в той части неба, где глаз различал едва заметное зарево.

Речная гладь, залитая светом луны, не шелохнулась. Вереница плотов ушла за поворот. Путь был свободен. И тогда я вдруг почувствовал пустоту и собственную полную ненужность в этом мире…

— Куда же ты намерен идти? — спросил мой спутник.

Где-то далеко в лесу завыл одинокий волк. Надсадный лай собак откликнулся из еще большей дали…

Я хотел сейчас остаться один. Какая-то смутная мысль зрела в мозгу, и я всеми силами желал удержать ту тонкую связующую нить, что ускользала в разговоре… Я слушал вполуха его странные речи о бессмысленности человеческого существования на этой земле и о том убежище, спасительном для мудреца, которое нельзя найти среди людей, а можно лишь обрести в иных, куда как более совершенных мирах, открывающих разуму неограниченное право и возможность познавать. Он звал меня в эти миры и, убеждая, он обращался к мудрости Соломона и вспоминал подробности скитаний Магомета… Наконец я поблагодарил его за услуги и попросил милостиво предоставить меня собственной неотвратимой судьбе.

Он исчез так же, как и появился, — с саркастическим смешком — и лишь сказал напоследок:

— Кто может знать свою судьбу?! Ведь даже там, на небе, совершаются ошибки!.. Впрочем, твое-то будущее для меня открыто. Ты мне симпатичен. У тебя пытливый ум и смелые желания — ты смог, отринув предрассудки, обратиться к силам, истинно великим. И тебе не место в этом мире — кроме горя и забот, чем он способен одарить?!. И потому даю тебе заветный шанс: еще раз — и в последний! — возвыситься над собою, чтобы вмешаться в законы этого мира, чтоб распахнуть врата в мир всемогущих бесов, и тогда… Запомни, твое будущее для меня открыто, будь к нему готов. До встречи!

Светящийся силуэт его мелькнул за темными кустами и пропал…

— Чума!.. — прошептал я, словно прозревая. Будто вновь ухватился за конец той прихотливой нити, что, казалось, безвозвратно утерялась. Я опять видел герцога, стоящего в своем иззолоченном гробу, и окровавленную козу, и нечисть, плывшую по реке… Последний шанс… Последний… Мысль кружила подле чего-то важного, единственно необходимого, и не хватало только искры, чтоб огонь понимания вспыхнул и озарил все благотворным светом…

Стать выше самого себя… Но в том-то ведь и дело, что быть самим собою я не перестану! Я могу теперь войти в мир бесов, но таким же, как они, быть не смогу и силой их распорядиться не сумею… И потому желание — естественное — разом уничтожить подлую власть нечисти, царящей на земле, спасти мой мир — навряд ли выполнимо. Вряд ли я способен придавить, как вошь в немытых волосах, всех этих тварей отравляющих нам жизнь. Необходим окольный путь — и для него потребуются силы, коими, быть может, человек не наделен… Но как мне поступить, с чего начать?

О том, что я могу навек остаться в мире бесов, где меня уже не будут тяготить проклятые вопросы, я, признаться, в эти смутные минуты просто позабыл…

Что-то зашевелилось в кустах и с громким всплеском прыгнуло в воду. Какая-то тварь быстро плыла по течению. Хищная тупая морда. Блестящая в свете луны гладкая шерсть и сильный кожистый хвост… водяной крысы…

Крыса! Вот оно, конечно! Нечисть боялась крыс… и всяческой божьей твари там, где была чума. Хотя во всех прочих местах карлики без раздумий использовали и любых животных, и трупы людей…

Я повернулся к мельнице, с укором для себя вспомнив о пользе прописных истин. Даже древние знали, что крысы разносят чуму. И я подумал тогда, что мир, кажется, уже спасен и спасен потому, что наши враги похожи на нас — нами же вскормлены, на нашей плоти взросли и приняли в самих себя, верша бесчисленные зверства над нами, нашу кровь, нашу сущность и нашу немочь… Они т о же боялись чумы.

Теперь я знал, что следует делать. Мельница была рядом… Луна висела высоко над крышей в зеленоватой мгле. Рассеянный, но достаточный свет проникал в мельничное окошко. Я поднял с пола свой мешок и вытащил другой том в шагреневом переплете. Место, где говорилось об умении видеть за тысячи миль, было заложено веткой сухой омелы. Со всею тщательностью я взялся изучать премудрости перемещения далеких тел и особенности управления их полетом. Увы, в книге были указаны лишь те магические операции, что осуществлялись через верхний мир, да еще с непременного согласия его хозяев. Я же не смел беспокоить йотунгов, зная, как нынче озлоблены великаны… Хотя и был всегда со мной флакончик с эликсиром, который позволял при надобности сообщаться напрямую с верхним миром, я резонно опасался рисковать. Мне этот эликсир когда-то, умирая, подарил наш прежний настоятель — он любил меня, как сына. Тогда йотунги куда добрее были… Впрочем, мне ни разу не пришлось воспользоваться эликсиром — управлялся сам. Ну, а теперь… Как изменились времена!

Я машинально пролистнул еще несколько пожелтелых страниц. Бесполезно. По неведомой мне причине составитель книги умолчал о каких-либо способах перемещения тел через другие пространства.

Оставалось одно. Я мог действовать, только минуя Йотунгейм. А это означало, что для выполнения задуманного мне придется проникнуть в тот единственный мир, в пределы которого я получил право войти один — и последний раз в жизни. Путь к мертвому герцогу, внутрь крепости, лежал через мир бесов — вот оттуда-то для перемещения трупа я уже был в состоянии использовать те удивительные силы, коими располагал лишь верхний мир. Защита, таким образом, была мне обеспечена.

Я вынул нож и, вспоров на груди рубаху, извлек подшитый с изнанки флакончик с чудодейственным эликсиром… Несколько рубиновых капель обожгли мне рот. Я почувствовал необычайную свободу…

Оставалось лишь очертить магический круг и последовательно повторить проделанное накануне.

Земля подо мной затряслась, мельница чуть не рухнула под натиском урагана. Грянул оглушительный гром; и сила, властно вырвавшая меня из окружающего пространства, так и не вернула в привычный мир, пока нечто, проснувшееся во мне, не завершило дела…

Я словно плыл в бреду и слышал, как завывал ветер. Я увидел со стороны склоны лесистых холмов, утыканные черными пиками елей. Я видел крепость в кольце огней и нечисть, кишевшую между огненной и стеклянно-черной реками. Я запомнил кладку мощной стены из дикого камня — она была так близко, что видна стала каждая трещинка в сыром граните… Сзади пылал огонь, и бурая поверхность камня вошла в меня — или это я вошел в стену? — и тогда вновь замерцали огни… То были факелы, почти не разгоняющие тьму. Но глаз понемногу привыкал и начал различать стену, что была сзади. А впереди… на бесконечно длинных столах горели свечи, и желтые язычки сливались в две огненные вереницы, пересекавшиеся в виде креста. За этими нелепыми столами восседали трупы, распространяя вокруг запах тления. В сущности, и уцелевшие живые уже были трупами, хотя временами корчились в судорогах и отвратительно хрипели; другие же давно стали разлагаться: в ямах глазниц шевелились черви и едва слышно шуршали, ползая в напудренных париках придворных и парадно разодетых государственных мужей. Сквозняк колебал пламя факелов и сметал со стола разбросанные листы бумаги; свитки сносило по полу к той части крестообразного стола, где возле дальней стены стоял гроб с телом герцога.

Тело мое пронзил стремительно быстрый поток. И нечто, проснувшееся во мне, вместе с этим потоком легко понеслось в бесконечность. Я, листавший страницы книги, прочитал заклинание и напряг волю. Я, смотревший со стороны, увидел в факельном свете, как гроб поднялся и полетел; вихрем взметнуло в воздух белую тучу бумаг. Огни светильников вспыхнули, ослепляя, и погасли, задутые сквозняком.

Бушевал ветер, внизу скрипели и падали сломанные деревья. Я снова не знал, явь это или сон…

Когда слух вернулся и глаза мои смогли различить мельничные стены, я подошел к окошку.

Луна освещала берег. Под деревом я увидел гроб, вертикально прислоненный к стволу. Лицо трупа было обращено к реке. На горизонте совсем отчетливо сияло зарево…

«Чума для них тоже смерть! — уверенно думал я, спускаясь по шатким дощатым ступеням. — Они жгут костры, они боятся…»

Плоты вновь плыли нескончаемой чередой. Дым и пламя вырывались во тьме из огромных яиц…

Мне не пришлось дожидаться долго. Ловкий двузубец подцепил герцога как раз за то место, где в свете луны блестели многочисленные ордена — уж очень заметно они блестели…

— Вот и отлично! Вот и замечательно!.. Перезаразить их всех — и нет проблем. Ах ты, ловкач! — раздался за моей спиной одобрительный смех.

Я резко обернулся. Да, это был он, снова он, как будто никуда отсюда и не уходил.

— Ты ждал все это время? — не поверил я.

— Если так угодно. Я всегда дожидаюсь тех, кого зову… До самого конца… Терпения хватает. Разве мне не интересно знать, как ты использовал свой шанс?! Ведь ты не забыл наш разговор?

Стыд охватил меня. И вправду…

— Вот — чума, которая спасет весь мир… — попробовал я как-то оправдаться, указав на опустевший гроб.

— Чума… — передразнил он. — Ваша веселая безносая потаскуха… Ей, вероятно, очень скучно? Достойного же лекаря ты подыскал!.. — И продолжал, уже рассерженно: — Нет, ты — глупец! Конечно, я предполагал, но все-таки… надеялся. Ты мною пренебрег, чтобы спасти все это!.. Пренебрег, в конце концов, самим собой. Мой подарок использовал ради других… А зачем? Неужто ты не знаешь, как встречает мир своих законных благодетелей?! И кого он после за спасителей готов считать?.. Надеешься установить порядок, справедливость? Честность?!. Даже в мире бесов… — он вздохнул и замолчал.

И я не проронил ни слова. Мне вдруг вспомнилась хромоножка, и я спросил его, кто появился на свет этой ночью.

— Какая разница! — отмахнулся он. — Уж как-нибудь да назовут. У вас каждая ночь — ночь какого-нибудь святого…

Здесь он ошибся, и я почувствовал маленькое удовлетворение: эта ночь была совершенно рядовой, ничьей.

— Чему ты радуешься? — не понял он. — Ты пренебрег самым главным. Так знай же: ты радуешься слишком рано. Еще тысячу раз придется спасать твой мир! И всякий раз ради его спасения в такую ночь будут бросать на растерзание нечисти труп чумного правителя! Так будет всегда там, где глупцы подлы, а мудрецы безумны! Вот и весь твой шанс… Прощай!

Он исчез.

Сбоку громко затрещали кусты. Я испуганно оглянулся.

Из-за дерева смотрела на меня сама безносая… Но косы на плече, к счастью, не было — это оказалась старуха…

— Я все слышала, святой отец! — упала она на колени. — Не прогневайся на нас, спаситель…

— Так, выходит, ты… шпионила за мной?! — невольно отшатнулся я.

— Нет-нет, святой отец! Как можно? Просто я искала… Шла по берегу… А он оказался таким ужасным!..

— Ужасным? — я припомнил недавнего своего собеседника и только усмехнулся.

— Ну конечно! Не успел появиться на свет — и тотчас улетел… А хвост!.. О, господи!

— Кто? — вскрикнул я, представивши себе урода, что родился у несчастной хромоножки. — Кто улетел?

— Да дракон! Какой вы, право, недогадливый, святой отец!.. Он вылупился из яйца — и был таков. Даже нечисть не ожидала… Вот и помчались все за ним. Теперь здесь тихо…

— Ну, а там, в подвале? Только честно мне скажи, — волнуясь, допытывался я у повитухи. — Кого родила хромоножка?

— Мальчика.

У меня отлегло от сердца.

— И еще… — добавила старуха смущенно. — Не прогневайся, благодетель… Бедняжка послала меня вдогонку узнать твое имя. Она просила сказать, что ребенка назовет в честь тебя… Потому что… прости ее, господи, — старуха в смятении замолчала. — …Она очень благодарна тебе за коз…