Павел МОЛИТВИН Фобия

Евгений Афанасьевич Поликарпов навалился на отбойный молоток, и стены подвала затряслись от грохота. Усиленный похмельным состоянием Евгения Афанасьевича, грохот этот громом отозвался в его мозгу, разом раздавив все мысли, которые, подобно червям в гнилом мясе, копошились в глубине его черепа. Поликарпов блаженно оскалился, глядя, как бетонные крошки разлетаются из-под жала отбойника.

Очнулся Евгений Афанасьевич оттого, что Савельев положил ему руку на плечо:

— Афанасьич! Слышь, Афанасьич! Шабашим, обед!

Поликарпов с сожалением отложил отбойник, посмотрел на проделанную в бетонном полу канаву, обнажившую верхнюю часть старинного фундамента, и повернулся к приятелю:

— Звали, что ль, уже?

— Звали. Ты бы хоть перекуры устраивал, пашешь, как зверь, — смотреть страшно.

— Страшно, так не смотри, — буркнул Евгений Афанасьевич. Негнущимися пальцами вытянул из пачки папиросу и, продув и смяв патрон, сунул в угол рта. Прикурил и двинулся за Савельевым на второй этаж ремонтируемого дома, где временно находилась подсобка их бригады.

В голове все еще грохотало, но мысли-подлянки уже начали оживать, зашевелились, оправившись от шока. Мысли о том, что дальше так жить нельзя, надо как-то спасаться, что-то предпринимать. То ли в отпуск проситься, то ли ко врачу идти. Но в отпуск его сейчас никто не пустит, и так в бригаде семь человек осталось, а врач… Осмотрит его врач, выслушает да и отправит куда Макар телят не гонял… Перед глазами Евгения Афанасьевича встало серьезное серое здание с решетками на окнах: длинные полутемные коридоры, хлопающие за спиной двери, лязгающие замки… Евгений Афанасьевич вытер со лба капли холодного пота.

— А, дети подземелья! — приветствовал их Санька — самый младший член бригады — и указал на старинный круглый стол, оставленный здесь прежними хозяевами из-за непомерных размеров. На столе были постелены газеты, на них стояли бутылки с молоком, лежали свежие румяные халы.

— Молодец, кормилец, расстарался! — похвалил Саньку Савельев и, опустившись на ящик, потянулся к булкам. — Иван, что там с нарядами слышно?

— С перевыполнением закроем… — начал бригадир, и тут Евгений Афанасьевич увидел синюю бабочку. Она сидела на крышке молочной бутылки, поводя усиками из стороны в сторону, словно прислушивалась к разговору сидящих вокруг стола мужчин. Поликарпов вздрогнул от страха и отвращения, сжал челюсти и на мгновение прикрыл глаза.

— Ты чего, Афанасьич, нездоровится?

— Здоровится, здоровится, — пересиливая себя, пробормотал Поликарпов, опускаясь на свободный ящик.

Бабочка перепорхнула и села на лежащий около бригадира спичечный коробок.

— Всем бы так нездоровилось. — Савельев разломал халу, сделал большой глоток из молочной бутылки. — Такой семейный окоп пробуравил — закачаешься!

Не спуская глаз с бабочки, Евгений Афанасьевич принял из Санькиных рук бутылку. Откусил халу и начал старательно жевать, не чувствуя вкуса ароматного белого хлеба.

— Кто в полуфинал-то вышел?..

— А я вот давеча по «Вестям» слышал…

Вторая бабочка опустилась Саньке на голову, а третья устроилась около маленькой лужицы молока, опустив в нее хоботок…

К врачу Поликарпов идти не хотел. Знал, чем все это кончится, несколько лет уже навещал брата в хмуром здании, стоящем на берегу печально известной реки Пряжки. Насмотрелся там. Да и книг успел медицинских подчитать. Грамотный стал, усвоил, что агорафобия — боязнь открытых пространств, педиофобия — боязнь кукол, нозофобия, зоофобия, андрофобия — навязчивые страхи перед болезнями, животными и половым актом. Последняя фобия бывает, правда, только у лучшей части человечества. Просветился он и по поводу реактивного психоза, вялотекущей шизофрении и психических расстройств при эндокринных заболеваниях. Вот только про синих бабочек, преследующих его денно и нощно, в умных медицинских книгах ничего не было сказано, и, следовательно, дела Евгения Афанасьевича были совсем плохи.

Преодолевая отвращение, Поликарпов смахнул мерзкую тварь с халы — совсем обнаглели — и, допив молоко, вытащил пачку «беломора». Прочитал надпись на верхней грани:

Правильно предупреждает: бабочки — это гадость, особенно синие.

— Угости, Афанасьич, папироской.

Поликарпов протянул бригадиру пачку, и бабочка на руке Ивана шевельнула крыльями.

— Странная у тебя татуировка.

— Первый раз увидел, что ли? Ничего странного, у нас на флоте все якоря накалывали — морская романтика, и к тому же символ надежды.

— Да-да, конечно. — Евгений Афанасьевич с ненавистью посмотрел на порхающих над засыпанным хлебными крошками столом синих тварей и поднялся. — Пойду трудиться.

«Не поможет мне никакой отпуск, — думал он, спускаясь по лестнице и стараясь не глядеть на вьющихся перед его лицом мерзавок. — Только отбойный молоток от них и спасает, хоть из рук его не выпускай. А где я в отпуске отбойник достану?..»

Подвал наполнился грохотом, и часа два Поликарпов блаженствовал. Блаженствовал, пока не заметил, что на плече его сидит здоровенная бабочка и часто-часто машет крылышками, будто в такт работе отбойного молотка норовит попасть…

Постояв минуту-две перед трансформаторной будкой, на железных, крашенных серой краской дверцах которой над надписью:

— была отбита по трафарету синяя бабочка, Евгений Афанасьвич двинулся к калитке. Сторож Василий Николаевич, сидя на перевернутом ведре, некоторое время с любопытством наблюдал за ним, потом разлепил сизые губы и лениво сказал:

— Покажь-ка, Афанасьич, пропуск. — Сравнил фотографию, замаранную в левом нижнем углу печатью в виде бабочки, с лицом Поликарпова и спросил: — Что же ты с ребятами пиво пить не пошел?

— Живот у меня пиво после молока не приемлет, — ответил Евгений Афанасьевич и добавил: — Да и бабочек у ларя чересчур много — не продохнуть.

— Бабочек? — переспросил с недоумением Василий Николаевич и, подумав, кивнул: — Распустились бабы. Даже пива нынче без них не попить. А ведь было время, за версту ларьки-то обходили.

— Не стало житья от бабочек, — подтвердил Поликарпов, хмурясь каким-то своим мыслям, и направился к остановке автобуса.

На длинном современном здании, вторгшемся в старый город, Евгений Афанасьевич прочитал надпись:

— и сплюнул. Отвернул голову в другую сторону, и в глаза ему бросился плакат:

Евгений Афанасьевич чертыхнулся и уставился в землю.

Автобус подъехал минут через десять. Поликарпов, кряхтя, втиснулся на заднюю площадку, протянул талон и, получив его назад, почти не удивился, обнаружив, что дырки от компостера расположены в форме крыльев надоедливого насекомого. Он выглянул в окно. Витрины магазинов пестрели надписями:

Евгений Афанасьевич покосился на пассажиров: ну так и есть — ничего не видят, ничего не слышат. Водитель объявляет: «Улица Тутового Шелкопряда», а им хоть бы что!

Поликарпов зажмурился, постарался не слушать обрывки чужих разговоров, но они так и лезли в уши:

— …и вот нам подают салат из желтобрюхих ленточниц — это, я тебе скажу, что-то невероятное! Ради этого стоило два часа у дверей ресторана проторчать…

— …команды, вышедшие в финал, получат серебряные коконы. А команда-победительница — «Золотую куколку»…

— …фильм о трагической любви бабочки-однодневки…

Евгений Афанасьевич едва дождался своей остановки и пулей вылетел из автобуса. Похлопал себя по карманам и, вспомнив, что у него кончилось курево, двинулся к гастроному.

Купив «беломор», Поликарпов с отвращением отметил появление нового сорта импортных сигарет в красивой пачке «Blue butterfly» и совсем уже собрался уходить, но решил посмотреть, что дают в других отделах, — может, удастся что-нибудь вкусненькое ухватить, жену порадовать.

Колбас, разумеется, не было, сыров тоже, сморщенные тушки хека производили тягостное впечатление, а в мясной секции вместо кур лежали под стеклами витрин-холодильников крупные синие бабочки.

Евгений Афанасьевич почувствовал, что к горлу подступает тошнота, и, придерживаясь за отделанные бежевым кафелем стены, стал выбираться на улицу. На весело зеленевшем газоне сидели вперемежку желтые и голубые бабочки…

Скинув туфли, Поликарпов прошел на балкон, вынул из-под старой клеенки десятилитровую канистру спирта, втайне от жены принесенную зятем с завода, и открыл крышку. Спирт был уже изрядно разбавлен, и Евгений Афанасьевич жадно припал губами к обтянутому резиной отверстию. Жидкость обожгла рот, потом жжение опустилось ниже, лампочкой вспыхнуло и животе… На мгновение все вокруг заволокло голубоватым туманом…

— Хорош-шо! — выдохнул Евгений Афанасьевич, ставя канистру на место и закуривая. Мир снова был ясен и чист, и не было в нем места мерзостным синим тварям. Отбойника они бояться перестали, но против «шила» им не устоять, кишка тонка.

— Боитесь, дряни! — громко сказал Евгений Афанасьевич, победно озирая окрестности с высоты седьмого этажа.

— Евгений, опять! — донесся из комнаты возмущенный голос жены.

Поликарпов захлебнулся горьким дымом.

— Опять пьешь?! Думаешь, я не знаю?! — грозно спросила жена, распахнув балконную дверь.

— Бабочки, — отозвался он, виновато разводя руки.

— Ох ты господи! — Жена сложила руки на округлом животе. — Да когда ж это кончится?..

Жена Поликарпова знала о синих бабочках. Через своих приятельниц она даже нашла какую-то старушку-знахарку, способную якобы отвести от человека любую хворь. Хватаясь за соломинку, Евгений Афанасьевич посетил пресловутую старушку, и та дала ему какие-то травки, после приема которых бабочки из синих становились фиолетовыми.

— Суп-то будешь есть? — жалобно спросила жена, чувствуя вину из-за того, что сама синих бабочек, преследующих мужа, не видит и помочь ему ничем не может.

— Буду! — весело сказал Евгений Афанасьевич и тут только заметил, что передник жены изукрашен синими бабочками. — Буду, — повторил он неожиданно севшим голосом. — Ты иди наливай, я сейчас подойду.

Подождав, когда жена уйдет, он снова припал к канистре.

— Может, домашнее задание у Вали проверишь? — предложила жена, собирая со стола посуду.

— Проверю. Тася, а нельзя ли будет врачей упросить, чтобы они меня сразу на тот свет отправили, а? Дали бы какой-нибудь дряни или укол сделали? — спросил он, глядя на порхающую над остывающим чайником бабочку.

Жена всплеснула руками:

— Да ты что?! И думать об этом не смей! Надо же — бабочки ему мерещатся! Не слоны, чай! Ишь, чего выдумал! Погоди, вот в отпуск пойдем, отдохнешь, и все станет как надо. — Она вытерла руки, подошла к Евгению Афанасьевичу и прижалась щекой к его лбу. — Бедный ты мой, бедный…

Несколько минут он молча сидел, вспоминая все хорошее, что было у него в жизни до появления синих тварей. Хорошего было много… «А ведь она все понимает и ни на что уже не надеется. Видала Вовку, а это у нас, видимо, наследственное. Тяжело ей», — подумал он и ощутил жгучую жалость к жене, которой совсем скоро придется остаться одной. И Вальку еще поднимать надо… Ну да ничего, Катька с зятем помогут, как-нибудь перебьются…

— Ладно, пойду. — Евгений Афанасьевич поднялся и пошел в комнату младшей дочери.

Евгений Афанасьевич закрыл тетрадь по русскому языку и сжал голову руками. «Боже, за что же мне эта мука?»

— Пап, ты чего? Ошибок много? — Дочь смотрела на него тревожными голубыми глазами, и в волосах ее, словно синяя бабочка, трепетал голубой бант.

— Нет, ошибок, кажется, нету. Но пусть мать еще раз упражнение проверит, ладно? А то мне что-то нездоровится…

Дочь взяла тетрадь и пошла в соседнюю комнату, а Евгений Афанасьевич несколько минут сидел неподвижно, потом пересилил тупое безразличие, придвинул к себе толстую книгу в плотном коричневом переплете. «Школьный атлас — определитель бабочек».

Евгений Афанасьевич скрипнул зубами и открыл книгу. Прочитал аннотацию:

Евгений Афанасьевич отложил книгу и уставил взгляд в стену. Потом с проклятьями вскочил, отбросив стул, — обои пестрели стилизованными изображениями бабочек…

Ведущий исчез, и на экране появилась большая разноцветная бабочка.

«„Бражник олеандровый“ — очень красивая бабочка, — проникновенно сообщил голос за кадром. — Водится по всей Африке и Индии, по берегам Средиземного и Черного морей. В теплые годы залетает значительно севернее, вплоть до Карельской АССР. Эта редкая бабочка занесена в „Красную книгу“…»

Поликарпов переключил программу.

«По многочисленным просьбам телезрителей повторяем оперу Джакомо Пуччини „Чио-чио-сан“, „Мадам Баттерфляй“».

— Опять бабочки! — прошептал в отчаянии Евгений Афанасьевич и выключил телевизор, — Тась! Тася, пойдем спать!

— Ложись, я сейчас.

Синие бабочки сидели на телевизоре, на электронном будильнике, на люстре, торшере и серванте. Одной даже удалось каким-то чудом забраться в хрустальный графин, и, судя по всему, чувствовала она себя в нем неплохо.

Стараясь не смотреть на заполнивших комнату чешуйчатокрылых, время от времени издающих тихий взволнованный писк, Евгений Афанасьевич забрался под одеяло, накрылся им с головой.

— Спишь уже? — спросила жена, зажигая торшер, и начала раздеваться.

При виде ее мощного белого тела Евгений Афанасьевич почувствовал волнение. Все его существо потянулось к ней, он приподнялся на локте и… заметил между пышными грудями синюю бабочку.

— Евгений, ты чего, ты куда?

— Сейчас, сейчас! — ответил Евгений Афанасьевич, торопливо нашаривая тапки. Выскочил на балкон, согнал с канистры бабочку и неловко, обдирая кожу на пальцах, открыл ее.

Обжигающая влага лилась ему в глотку, а над балконом кружила стая бесшумных призрачных тварей. В сумерках цвет их крыльев Евгений Афанасьевич различить не мог, но готов был поклясться, что они синие.

— Даже спирт их не берет! — вздохнул с отчаянием Поликарпов и понял, что спасения нет. Или он завтра идет к врачу, или… Высокие коридоры с лязгающими замками дверей, решетки на окнах, люди с безумными глазами… Нет-нет, только не это!

Внезапно Евгений Афанасьевич сообразил, что надо делать, и даже счастливо хмыкнул: до чего все просто! Выход только один — он сам должен превратиться в бабочку… Ведь они не просто так кружат, они зовут его!

— Женя, ну где ты там, сколько тебя ждать можно? — нетерпеливо и встревоженно позвала жена.

— Прости, Тася, прости, Валя… — прошептал Евгений Афанасьевич и перекинул ногу через ограждение балкона. В мозгу всплыла то ли читанная, то ли слышанная где-то фраза: лучший способ преодолеть соблазн — поддаться ему.

Он перелез через ограждение, посмотрел в темноту, пронизанную редкими огоньками окон и далеких фонарей, разжал руки и сделал шаг в пустоту…

Громадная синяя бабочка летела над засыпающим городом. Восходящие потоки теплого воздуха поднимали ее выше и выше, уносили дальше и дальше от того места, где лежало на асфальте изломанное, изувеченное тело Евгения Афанасьевича Поликарпова…