"Ромашка." - читать интересную книгу автора (Далекий Николай)6. ВСТРЕЧАУдивительно красивой, нарядной и благоухающей была весна в этом году в Полянске. Еще лежал в балках темный, смерзшийся в сплошные ледяные глыбы снег, а на пригреве уже пробились сквозь жухлую прошлогоднюю траву, потянулись к солнцу шильца молодых побегов. Теплые ветры ласкали землю, и она вдруг почти на глазах сменила окраску, нежно позеленела. Как–то особенно пышно зацвели фруктовые сады. Ярко–белые, бледно–розовые цветы облепили глянцевые ветви сплошными гроздьями. Казалось, подруби тоненький ствол — и это душистое облако тотчас же оторвется от земли, подымется и улетит в синее небо. Над городом часто надвигались тучи — великолепные, величественные, громоздившиеся в несколько ярусов, иссиня–черные по низу, голубовато–белые, перламутровые на самом верху. Сверкала безобидная, словно игрушечная молния — она никого не убила и не испепелила, добродушно урчал гром, шумел густой теплый дождь. Гроза проходила, точно на параде. Напоенная ливнями земля сверкала, нежилась под солнцем, млела в истоме, парила, благоухала. В душе Оксаны таилась неистребимая, восторженная девичья жажда к красоте природы. К тому же в ее жилах текла кровь многих поколений хлеборобов, всем сердцем преданных земле и встречавших каждую весну как праздник, рождение жизни, труда и надежд. Но красота этой весны принесла Оксане не радость, а боль. В эти весенние дни Оксана не могла не думать об Андрее — мысль о любимом преследовала ее ежечасно, ежеминутно. Она жила в том городе, где он родился к вырос. Все здесь напоминало об Андрее: и улицы, и дома, и деревья, и цветы. Особенно цветы… Горек был душистый воздух синих вечеров, вечеров, созданных для первой, целомудренной, юношеской любви. Ночью Оксана вскакивала с постели и раскрывала окна. В небе сияла луна, струившая на землю нежный, мягкий таивший в себе колдовские силы, серебристый свет. Со стороны аэродрома долетал то усиливавшийся, то отдалявшийся гул самолетов. Но за домиком в саду, словно протестуя против этих враждебных, чуждых природе звуков, техкал, заливался трелью одинокий соловей. Девушка сидела у окна. Слезы катились из ее раскрытых глаз. В эти минуты война казалась Оксане не только жестокой, но и чудовищно нелепой, неправдоподобной. В эти минуты она не перила в существование Анны Шеккер, не верила тому, что случилось в вагоне и еще раньше — в селе Ракитном. Она была обыкновенной девушкой, она любила, тосковала, она изнемогала от горя и тоски. Но Анна Шеккер существовала. Каждое утро Оксана появлялась на аэродроме к назначенному часу, неизменно бодрая, подтянутая, веселая. Дела старшей официантки шли прямо–таки отлично. Капитан Бугель уже успел передать владельцу комиссионного магазина два чемодана с продуктами, и его тайная компаньонка получила свою долю барыша. У Анны Шеккер появились новые туфельки, синяя шевиотовая юбка, спортивная куртка из светло–коричневой замши и еще множество других, более мелких, но нужных девушке вещей. За время работы в столовой она заметно поправилась, похорошела, и когда капитан Бугель увидел Анну в новом наряде, он счел нужным ее предупредить. — Вы найдете хорошего жениха, Анна. Только не связывайтесь с каким–нибудь летчиком. Это все пустые и легкомысленные люди. Выбирайте кого–либо попроще и посерьезнее. Вам нужен человек, который ходит по земле, а не летает в облаках. Я говорю вам это так, как бы сказал своей родной дочери. Анна поблагодарила начальника столовой за отеческий совет и сказала, что решится на замужество только после окончания войны. — Правильно! — одобрительно, но мрачно усмехнулся капитан. — Муж на войне — это уже наполовину не муж, а покойник. Сколько вдов, боже мой, сколько несчастных вдов!.. Но капитан Бугель преувеличивал события: в ту пору еще мало вдов было в Германии. Гитлеровцы снова наступали. Они овладели Керчью и заявляли, что «падение Севастополя, упорно обороняемого кучкой обезумевших, фанатически преданных советской власти политруков и матросов, — дело ближайших двух–трех дней». Южнее Харькова им удалось пленить большую группу советских войск. Они начали прорываться к Курску, Воронежу, Купянску. Оксана читала немецкие газеты, слушала радио, смотрела на карту. Она улыбалась — Анну Шеккер должны были радовать такие великолепные сводки с фронта. Обещанное фюрером летнее наступление было в разгаре, а лето только начиналось… У Оксаны спирало дыхание, когда она рассматривала карты, печатавшиеся в газетах, улыбка застывала на ее лице, словно приклеенная. Черные стрелы, обозначающие направление ударов гитлеровских армий, с каждым днем продвигались дальше на восток. Где, на каком рубеже советские войска остановят врага? Остановят ли? Тихий не появлялся. Связные выходили навстречу Оксане раз в неделю, регулярно. Но девушка все чаще и чаще вместо обычной «посылки» подавала им условный знак «все по–старому». Ничего нового Оксана не могла сообщить: вот уже около месяца на Полянском аэродроме базировалась прибывшая сюда дивизия бомбардировщиков дальнего действия; прежние части авиации — легкие бомбардировщики и истребители — перекочевали поближе к фронту. Чтобы хоть немного рассеяться, девушка в свободное время бесцельно бродила по городу. Чаще всего она уходила на окраину, туда, где на тихих улицах стояли беленькие домики, окруженные садами. Почти в каждом домике окна, выходившие на улицу, были закрыты ставнями. Их взрослые обитатели старались не показываться без дела на улице, да и во Двор выходили редко, точно боялись «дурного глаза». Только неугомонная детвора собиралась в стайки, носилась по улицам, подымая босыми ногами пыль, заводила игры. Но и дети при появлении немцев или полицаев быстро исчезали в своих калитках, и улица становилась совершенно пустынной. Однажды во время своей прогулки Оксана очутилась на незнакомой улице. Она ничем не отличалась от других, только тут, пожалуй, было больше зелени, домики по самые верхушки крыш тонули в густой листве деревьев. Девушка шла узким тротуарчиком по теневой стороне, и вдруг при одном взгляде на калитку у нее перехватило дыхание. На столбе была прибита полоска жести с надписью: «Цветочная, № 10, П.Ю.Кулик». Первым чувством, появившимся у Оксаны при виде надписи, была не радость, а страх. Она совершила недозволенное: ей нельзя ходить по этой улице, ей нужно немедленно уйти отсюда. Но что–то большее, чем любопытство, заставило девушку идти дальше. Оксана поняла, как долго обманывала себя: ее блуждания по городу не были бесцельны — она давно уже искала ту улицу, где жил Андрей и где, может быть, по сей день живет его мать. Она знала, что поступает вопреки здравому смыслу и подвергает себя опасности, но то, что привело ее сюда, было сильнее голоса рассудка. Теперь ее уже ничто не могло остановить. Девушка нащупала, проверила, лежит ли в нагрудном кардане куртки пропуск на аэродром, приняла надменную осанку и ускорила шаги. Неизвестно, где служит Анна Шеккер и какое ей дали поручение. Она — немка, она идет по делу. Предположим, что ей по какой–либо причине потребовалось выяснить, кто живет в доме номер 34 по Цветочной улице. Двадцать восьмой… тридцатый номер… Оксана шла. Тридцать второй… Вот следующая калитка, но на ней нет таблички. Девушка без колебания повернула деревянную щеколду и толкнула покосившуюся, заскрипевшую на петлях дверцу. Узенький дворик. Слева между молодыми деревьями виднеются тщательно обработанные грядки, справа — у маленького крытого черепицей домика — зеленый шатер беседки, увитой диким виноградом. Вот и домик, ставни не закрыты, но окна задернуты белыми занавесками, на дверях висит замок, вдетый дужкой только в одно кольцо. Хозяева дома… Когда Оксана вошла в опрятные сенцы, послышалось щелкание пружины. Этот звук раздался где–то справа. Девушка осмотрелась. Справа виднелась крашеная дверь. Ага! Хозяева услышали чьи–то шаги или увидели, что кто–то прошел мимо окон, и успели повернуть ключ в дверях. Оксана кашлянула и громко постучала. Тишина, какой–то неясный скрип. Девушка выждала несколько секунд, снова постучала и сказала по–немецки: — Открывайте! Приказываю открыть! Раздались торопливые шаги, щелкнул ключ, дверь открыли. На пороге стояла женщина в простеньком ситцевом платье. Лицо ее было бледно, черные глаза смотрели на Оксану строго и печально. — Что вам нужно? — спросила женщина, не обнаруживая каких–либо признаков беспокойства, тревоги. — Фы есть хазяйка этот дом? — Да. — Прошу фамилия? — Савченко. Оксана вынула из кармана пропуск и, раскрыв, поднесла его к лицу женщины.. Затем, уже не обращая внимания на хозяйку, вошла в просторную комнату. Тут было чисто и опрятно. У окна стояла ножная швейная машина. Мебель составляли дубовый стол, широкий платяной шкаф, кровать и несколько стульев. На стене висели два портрета в рамках овальной формы: молодой лобастый мужчина с курчавой шевелюрой и веселыми насмешливыми глазами и сияющая счастьем девушка с открытым милым лицом. Немного ниже, между портретами, висела фотография юноши. Его смуглая шея выглядывала из открытого ворота белой рубашки, слегка вьющийся чуб свисал на выпуклый лоб, глаза под густыми разлетистыми бровями смеялись. Это был Андрей. — Какая есть семья? — спросила Оксана, отводя взгляд в сторону. — Я одна, — ответила за ее спиной женщина. — Муш? — Муж умер давно, двенадцать лет назад. Несчастный случай. Он был машинистом на железной дороге. — Тети? Мать Андрея не отвечала. — Тети? У фас есть? — Был сын… — упавшим голосом произнесла женщина. Оксана резко повернулась к ней. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, обе с отчаянием, обе не понимая истинного смысла этих взглядов. — Где он? Что с ним? — спросила девушка, хватаясь рукой за спинку стула. В это мгновение она забыла, что ей нужно говорить с немецким акцентом. — Не знаю… — Почему — был сын? Разве его нет? И снова они не поняли того, чего опасалась каждая из них, того, что таили они в своих сердцах. — Как я могу знать? — печально сказала женщина и опустила глаза. — Может быть, убит. У Оксаны отлегло от сердца — известия о смерти Андрея нет. Она села за стол и нежно провела рукой по льняной скатерти. Это был непроизвольный жест: девушке хотелось погладить плечо матери Андрея, успокоить ее. И Оксана испугалась: Анна Шеккер вела себя странно, совсем не так, как следовало бы ей вести себя в этом доме. — Фаш сын есть русский зольдат? Он на фронт? Мать Андрея, видимо, сумела оправиться от первого острого чувства страха, вызванного появлением неизвестно зачем пришедшей молодой немки. Инстинкт матери подсказал ей, что незванная гостья не так уж страшна, как это показалось ей вначале — она сама чего–то боится. Женщина села за стол и начала спокойный, обстоятельный рассказ. Ее сын жил в Харькове. Когда началась война, его, конечно, мобилизовали. Как вам известно, всех молодых, здоровых мужчин брали в армию. Она получила от него только два письма. Писал с дороги. Куда их везут — не знал. После этого писем не было. Она думала, что сын попал в плен. Однако не так давно в Полянск вернулся один инвалид, он говорит, что видел ее сына еще в прошлом году, когда эшелон с бойцами прибыл в Киев, и будто бы слышал потом, что сын ее был тяжело ранен. Случилось это не на фронте, а там же, на станции — случайно разорвалась граната. Так что ее сын с немцами не воевал и ни в чем перед ними не виноват. Если он жив, то, может быть, еще вернется, сейчас много инвалидов возвращается, и немцы их не трогают, так как эти люди для них уже безопасны. Значит, и ей за сына бояться нечего. Вот все, что она может рассказать. Хозяйка с враждебной настороженностью смотрела на девушку, ожидая ее вопросов. — Гут! — кивнула головой Оксана, подымаясь. — Больше у фас нихто нет? — Нет. Я живу одна, квартирантов не имею. — Простите беспокойстфо, — сухо сказала девушка, — досфидание, приятно быть. Одернув куртку, Оксана твердым шагом вышла из комнаты. Хозяйка проводила неожиданную и подозрительную гостью на крылечко, закрыла за ней дверь и поспешно вернулась в комнату. Тут она ахнула: платяной шкаф был отодвинут, черноволосый юноша, босой, в белой сорочке с расстегнутым воротом стоял у окна и, отодвинув пальцем занавеску, Смотрел в щелку. На его правом виске виднелись глубокие синеватые шрамы, правая рука также была покрыта синими рубцами, и на ней недоставало нескольких пальцев. — Андрюша, зачем ты вышел, сынок? — испуганно зашептала женщина. — Что ты делаешь?! Боже! Ничего не объясняя матери, юноша торопливо отстранил ее и выбежал в сенцы. Через секунду он появился на пороге крылечка. Черные глаза его горели, грудь порывисто вздымалась, на высокий смуглый лоб упали растрепавшиеся волосы. Подавшись вперед, он смотрел в спину удаляющейся девушки, следя за каждым ее движением, и вдруг, жадно глотнув открытым ртом воздух, тихо, неуверенно окликнул: — Сана!.. Оксана была уже у калитки и готовилась открыть ее, чтобы выйти на улицу. Услышав свое имя, она вздрогнула, оглянулась. В тот же миг она узнала его и, словно защищаясь при неожиданном нападении, подняла руку. Но рука задрожала и потянулась к Андрею. Так, с протянутой рукой, точно слепая, девушка медленно шагнула к крылечку. Из широко раскрытых глаз текли слезы, — но она не отрывала взгляда от лица Андрея. Он бежал ей навстречу. Она видела только приближавшееся к ней лицо. Все — земля, сады, небо и даже солнце — померкло, но лицо Андрея было освещено — бледное, прекрасное, отмеченное страшными шрамами лицо ее любимого. Наконец, руки их встретились. Это было счастье, но счастье призрачное, неуловимое, тревожное, счастье, на которое они не имели права. — Ты… ты… — шептали губы Оксаны. — Идем, идем, родной!.. Их могли увидеть… Где–то рядом была беседка — зеленая, увитая стеблями дикого винограда. Оксана инстинктивно увлекала туда Андрея. Лишь там, в стороне от чужих взглядов, почувствовав себя в относительной безопасности, она уронила голову на плечо юноше и дала волю слезам. Он гладил ее рукой, пытаясь успокоить. — Сана, не надо плакать, милая. Видишь, я живой. Живой!.. Ну, Сана, родная! Она подымала залитое слезами лицо, смотрела на его искалеченную правую руку, осторожно и нежно гладила ее, тянулась губами к синеватым рубцам на виске Андрея, покрывала их поцелуями и снова рыдала, припав к груди любимого. Но тревожное чувство, появившееся еще у калитки, в первое мгновение, когда она увидела Андрея, взывало к рассудку и воле. Нужно было немедленно что–то предпринять, спасти Анну Шеккер, оградить ее хотя бы временно от опасности. Оксана подавила рыдания, вынула платочек. — Андрей, Андрюша! Ты должен… Сходи, предупреди маму. Сейчас же… Не говори ей, кто я. Прошу тебя, дорогой! Она не должна знать. Слышишь?.. Скажи, что я твоя случайная знакомая, немка. Больше ни слова, прошу… Иди, иди… Ты обещаешь мне? Девушка говорила, глотая слезы, торопливо, но все еще не выпуская руку Андрея из своей руки, точно боясь хотя бы на одну минуту расстаться с ней. — Не понимаю… — сказал Андрей, встревоженный странным требованием Оксаны. — Почему ты… — Я расскажу, — поспешно прервала его девушка. — Я все расскажу. Сейчас иди к матери. Запрети ей приходить сюда. Помни: я немка, твоя случайная знакомая. Ты обещаешь мне? Скажи! Все еще недоумевая, юноша кивнул головой и вышел из беседки. Вскоре он вернулся. Оксана встретила его благодарным взглядом. Она сидела на скамейке в глубине беседки, тихая, печальная, но уже полностью овладевшая собой. Только красноватые припухшие веки говорили о ее недавних слезах. — Присядь. Расскажи, Андрей… Как это случилось? Андрей перехватил взгляд, устремленный на его искалеченную руку, и понял, о чем она спрашивает. …Командир и два бойца, подписавшие рапорт, в котором рассказывалось, при каких обстоятельствах погиб их отважный товарищ сержант Андрей Савченко, не хотели кого–либо вводить в заблуждение. Их краткое сообщение, подшитое подполковником Горяевым к личному делу Ромашки, было абсолютно правдивым. Гитлеровские солдаты также зачислили в мертвецы советского сержанта. Тело его оттащили подальше от окопов, в ложбинку, куда сваливали трупы убитых. Но Андрей был жив. Он очнулся под утро, понял, что с ним произошло, и решил поспорить со смертью. Кое–как перевязав руку и голову, он напился воды из ручья и побрел наугад, стараясь удалиться от тех мест, где гремели взрывы, где его ждала верная гибель. Все, что происходило в дальнейшем, напоминало игру в орлянку. Был лесник и его пятнадцатилетняя дочка, подобравшие Андрея, были гитлеровские офицеры и солдаты, заходившие в хату лесника и хотевшие застрелить раненого «большевика», был пожилой немецкий военный врач, научивший девушку делать перевязки и «позабывший» в хате часть своих медикаментов. Было многое: томительный, полный опасности путь на восток, нелепый случай, арест, лагерь советских военнопленных, побег, второй арест и второй побег. Только четыре дня назад Андрей с фальшивой справкой в кармане пришел в Полянск. Мать начала хлопотать, узнавала, кому нужно дать взятку, чтобы получить настоящий, надежный документ. Она не разрешала Андрею выходить из дому и, когда к ней заходил кто–либо, прятала сына за шкаф. Там, за шкафом, стоял Андрей, когда Оксана разговаривала с матерью. Голос «немки» показался ему удивительно знакомым. Как только мать, провожавшая гостью, вышла из комнаты, он отодвинул шкаф, подбежал к окну и, увидев идущую по дворику дев ушку, узнал ее. …Оксана слушала рассказ Андрея, не подымая глаз, и только нежно гладила ладонью его руку. Лицо ее было скорбным, задумчивым. — А ты, Сана? — спросил Андрей, тревожно оглядывая девушку. — Как ты живешь? Этот вопрос можно было не задавать. Красивая, добротная одежда и здоровый цветущий вид девушки говорили без слов, что она живет хорошо и, очевидно, ни в чем не нуждается. Само по себе это могло показаться странным. — Ты не успела эвакуироваться? Почему ты — немка? Как это понять? Он смотрел на Оксану сочувственно, но в его черных глазах уже таилось неясное подозрение, и на губах дрожала неуверенная пугливая улыбка. Океана глубоко вздохнула, подняла голову. — Андрей, — сказала она твердо, — я должна огорчить тебя. Той Оксаны, которую ты знал, нет. Юноша бросил пристальный взгляд на девушку, понял, о чем она говорит, ужаснулся и побледнел. — Где же она? — спросил он едва слышно. — Умерла? — Ее нет… Пусть будет — умерла. — Вот как?! Но смерти бывают разные, Сана. Скажи, какой смертью умерла ты? — Факт не меняется… — Меняется смысл. — Умерла в любом смысле. Оксана не оставляла места для сомнений. Ока подтверждала своими словами самые горькие и страшные подозрения Андрея. Все ясно! Она — предательница и служит у гитлеровцев. Андрей торопливо пошарил в кармане, достал кисет, дрожащими пальцами свернул цыгарку, закурил. — Не верю, Сана, — сказал он вдруг горячо, с глубокой убежденностью. — Я видел многое… многих, но ты… Не могу поверить. Ты должна воскреснуть. — Вряд ли, — покачала головой девушка. — Может быть, после войны… — После войны? — Андрей порывисто схватил ее руку. В его глазах вспыхнули радость и надежда. — Ты? Сана, тебя оставили? Да? Скажи, не бойся! Ведь ты меня знаешь, я скорее язык себе откушу. Ну? Я ни о чем не буду спрашивать, только кивни. Ну? Девушка грустно улыбнулась. — Что ты, Андрей… Ты слишком хорошо обо мне думаешь… Он смотрел ей в глаза, жадно ловил их выражение, все еще надеясь. Он многое мог простить ей и многое мог оправдать, но только не ту смерть, какую называют изменой родине. Оксана выдержала этот взгляд. Она страдала. Но тайна Анны Шеккер не была только ее тайной. В этой беседке незримо присутствовал жестянщик Тихий. Он испытующе смотрел на девушку сквозь треснувшие стекла очков в стальной оправе. Андрей прочел страдание в глазах любимой и понял, что ему надеяться не на что. Он прижал ее ладони к Своему лицу и замер. — Успокойся, Андрюша, — шептала Оксана. — Я знаю: ты сильный, ты перенесешь и это. Успокойся, милый. Мне надо идти… Юноша выпустил ее руки. — Вот не думал, Сана, что у нас будет такая встреча. Не думал… Могла ты меня разлюбить, могла отвернуться. Все бывает. Стерпел бы. Ни слова не сказал бы. Но как ты могла от самого дорогого отвернуться? Не понимаю и не пойму. Неужели слепой был? Будь проклята такая слепая любовь!.. Он говорил медленно, прислушиваясь к своим словам и удивляясь им, в глазах блестели слезы. Оксана хотела поцеловать его изувеченную руку, но юноша отшатнулся и ожег девушку гневным взглядом. — Не надо, Сана, комедии. Теперь я вижу, какую ошибку сделал, когда рассоветовал тебе идти в театральный институт. Ты — природная актриса, ничего не скажешь. Кажется, собиралась уходить? — Да, мне надо идти… — Не держу. Все ясно… Вопросов больше нет. Девушка поднялась. — Андрей, мне нужно, чтобы ты дал слово. — Какое? — настороженно сверкнул глазами юноша. — Ты меня не знаешь, ты никому обо мне не скажешь, даже своей матери. Ты не будешь искать встречи со мной, а если встретишь случайно, то не подойдешь, не поздороваешься и даже не подашь виду, что знаком. — Для этого не нужно давать слова. Ты — умерла… Это правда. — Нет, я хочу, чтобы ты обещал мне. Я тебя прошу, Андрей. Я знаю: ты сдержишь свое слово. — До того момента, как сюда придут наши. Тогда пощады не жди. — Я знаю… — Слово. Клянусь! — Именем нашей любви, Андрей? — Именем нашей бывшей любви, именем того, чего я не смогу забыть. — Спасибо, — сказала девушка, опуская глаза. — Теперь поцелуй меня… Андрей заколебался на мгновение, но приблизился и прикоснулся губами к ее горячем лбу. Она подняла было руку, чтобы обнять его, но тотчас же опустила. — Прощай. Будь счастлив. Не провожай! Оксана быстро вышла из беседки. Юноша стоял, закрыв глаза и затаив дыхание. Он слышал удаляющиеся шаги. Он вздрогнул, когда хлопнула калитка, но не тронулся с места. |
||
|